Зябрики в собственном соку или бесконечная история

Глава 77

Я зашагал мимо кустов, омытых недавним дождем и потому посвежевшим и позеленевшим. Хотя и основательно попятнанным желтизной. Ну да — до осени всего несколько дней осталось.

— Стой, — сказали из кустов.

Я замер.

— Естественнее стой.

Я расслабился и сделал вид, что ищу по карманам то ли спички, то ли папиросы.

— Идешь до конца аллеи, сворачиваешь на улицу, доходишь до проспекта, идешь до трамвайной остановки, которая возле Генеральского дома. Ждешь меня там. Понял?

— Понял.

— Выполняй, — кусты не удержались и хихикнули.

Я вскинул вещмешок на плечо, закурил и зашагал по установленному маршруту. Такие сложности, чтобы всего лишь добраться до железнодорожного вокзала с девчонкой, которая тебе нравится…

С другой стороны — время сейчас такое. Увидят нас, прогуливающихся вместе — раздуют так, как будто мы по улице не гуляли, а занимались всякими непотребствами. На этой самой улице. Под одобрительные комментарии прохожих. Мне-то ладно, мне пофиг, что с дикого талганца взять, а Нитке? Ее же заклюют, припишут аморальное поведение и даже могут погнать из комсомола… или как он там здесь называется? Для здешнего комсомольца это хуже расстрела, а для Нитки — тем более. Она и меня тихонечко агитирует «за советскую власть», то есть — вступить в этот самый… как его, черта…

Ну а если с третьей стороны — в нашем времени что, лучше? Мне одна подружка рассказывала, что у нее в школе — подружка школу уже окончила, если что — чуть не затравили молоденькую учительницу, только за то, что на новогоднем празднике она танцевала медленный танец с восьмиклассницей. Повторяю — просто танцевала. Не зажимала в темном углу, не целовала взасос. Танцевала. И этого хватило для того, чтобы обвинить ее в растлении несовершеннолетних, в нетрадиционной сексуальной ориентации, во всех смертных грехах. Ну а что делать, если учителей мужского пола в школах не так уж и много, а ученики этого самого мужского пола тоже не горят желанием танцевать не только с учительницами, но и с одноклассницами. Боятся они, видите ли, и стесняются. Нет, на словах они, конечно, храбры и отважны, а как потанцевать — нет их.

В каждом времени — свои заморочки…

Вагончик тронется, перрон останется…

Тронулся, к моему некоторому удивлению, действительно вагончик. Наша электричка состояла из трех зеленых вагончиков, которые бодро подкатили к перрону без всякого локомотива[1]. Просто три вагона, передний из которых смотрел на дорогу забавной квадратной мордочкой. Да еще и маленький красный снегоотбойник внизу, как усы щеточкой.

Внутри электричка была ностальгически знакомой. Точно такой же, как через полвека — золотисто-желтые деревянные сиденья (сейчас, в смысле, в то время, в котором я жил раньше, сиденья поменялись на пластиковые креслица, обитые каким-то велюром), толпы людей, шумно общающихся между собой. Я принюхался, но колбасой вовсе не пахло. Это мне вспомнилась старая недобрая шутка времен позднего СССР: «Что такое: длинная, зеленая и пахнет колбасой? Московская электричка». В этой электричке никто сумки с батонами вареных колбас не тащил, здесь просто ехали люди: мужчины в темных пиджаках и кепках, некоторые — в белых плетеных шляпах, женщины, некоторые из них тоже — в темных пиджаках, хотя многие и в светлых платьях, дети, мальчишки с забавными короткими прическами — голова почти налысо, но на лбу короткий чубчик, как будто расческу приклеили, пробежала совсем крохотная девчоночка, круглоголовая, в белой косынке, за ней погналась молодая мама, причитая: «Доча, доча!»…

Мы с Нитой забились в угол, прижавшись к окну. Окно, кстати, совсем маленькое, по крайней мере, для тех, кто привык к огромным окнам электричек 21 века. Но какая разница, если из него видно все то же, что и в наше время, а рядом со мной сидит самая лучшая девушка в мире?

Мне нестерпимо хотелось дотронуться до Ниты, до дрожи, до зуда в пальцах, но я прекрасно понимал, что это невозможно. Потом. Может быть. Но сейчас — нет.

— А долго ехать?

— Нет, — ответила Нита, — Примерно час. После Хитинена… то есть Колоколова, не доезжая Смолянска будет наша остановка. Там неподалеку — поселок дядиного колхоза и он сам там живет.

Электричка загрохотала закрывающимися дверями вагонов[2] и тронулась.

Моей руки коснулись прохладные мягкие пальчики. Накрыли мою ладонь — и замерли. Я осторожно перевернул свою руку и тихонько погладил эти пальчики, пугливо замершие от этой невинной ласки. Замершие, послушно раздвинувшиеся и пропустившие мои пальцы между собой.

Мы ехали, держась за руки, и я был счастлив.

Что вы представляете при слове «колхоз»? Ну, наверное, ржавые трактора, покосившиеся коровники, пьяных мужиков в телогрейках и ушанках. Если вы не подвержены стереотипам и чуть лучше знаете историю, то, наверное, вспомните Нагульнова, трудодни, зеленые грузовики с урожаем, длинные фермы, заполненные черно-белыми коровами, огромные «кировцы», тянущие за собой сцепку плугов по бескрайним полям, агрономов в резиновых сапогах, красные комбайны с торчащим сбоку выгрузным шнеком, из которого сыплется золотой поток зерна, загорелые девчонки в белых косынках и легких платьях…

Короче говоря, представите вы многое. Но, как и я попадете пальцем в небо.

Колхоз имени Афосина, в котором работал ниткин дядя, был рыболовецким.

[1] Моторвагонная секция из трех вагонов, один моторный и два прицепных. Собственно, моторный вагон и исполняет роль локомотива.

[2] Автоматические двери в электричках появились только в 1957 году