Аз победиши или Между землёй и небом - война

Я лучше блины горелые буду жевать, соль горстями глотать. Давиться, но глотать. Блевать, но глотать. В такой кондитерской жизни не усижу, затошнит. Только дай мне Бог Мой, когда затошнит вконец и терпежу не останется, дай мне отыскать в одном из кривых коридоров мироздания дверь в забегаловку, задрипанный какой-нибудь бар, где пускают с грязными душами, заляпанными сапогами, вонючих и изможденных, куда меня пустят такого, как есть, и где у стойки сидят такие же как я, как ты, как они все, горемыки, и среди них, вас, нас, отыщутся-таки настоящие друзья..."

30. ТО ЛИ СТИХ, ТО ЛИ ПРОЗА

(в ящиках столов пишущих людей

немало таких опусов валяется)

ВОТ ЭТО ЖИЗНЬ...

Приходит время - ты родился. Приходит час - и ты умрешь. Пробьют куранты, стал мужчиной. Звенит будильник - и вот уж муж...

Осветит утро - ты проснулся. Обжарит полдень - ты поешь. Гудит сирена - ты свободен. Темнеет за окном - как скучно спать...

Пошел ты в школу первый раз - первый раз и в первый класс!.. Но в пятом и восьмом ты думаешь - _з_а_ч_е_м_?!! Девятый, передышка - ты гуляешь и мечтаешь. Звенит последний... как хочется назад, и в первый раз!..

Тебе пятнадцать - все вокруг рычит. Наступит двадцать - вот и отслужил... На тридцать пятом - дети и "бумажки". Под шестьдесят - еще как-будто и не жил...

Впервые с женщиной - хаос! и возрожденье! Десятый раз - и ты вошел во вкус!!! Три тыщи двадцать пять - ужели пресыщенье?!! Мильен шестьсот - и чем я только раньше занимался?!!

Обрел друзей - и крепче отношений нет. Единственный пятак отдашь ты другу на билет! Но предал друг (как правило, всегда бывает так), и ты сопишь, и строишь планы, как ему покрепче насолить...

Когда работаешь - мечтаешь о карьере. Когда выходишь - забываешь до утра. По вечерам не хватит времени на то, чтоб жить. По выходным не успеваешь отсыпаться...

На праздники ты ходишь в гости (если пригласят). По будням ждешь к себе, но не придет никто.

Сидишь в кино, в уютном полумраке безопасном - ты герой! Но выйдешь из кино - не дай бог мой! - чтоб в жизни ТАК...

Ты полюбил - звезда сияет!!! Тебя не любят - черная дыра. Здоров и статен - "no problems". Болит живот - о боже, поликлиника и врач!..

Когда не верят - это страшно. Когда поверят, не всегда победа. Когда доверятся - это слишком. Когда не доверят - значит, не судьба...

И вот приходит миг, когда остался на один с собой: и честно признаешься сам себе - не жил, и не герой.

Что скажешь детям - если нечего тебе сказать? И что ответят дети если не научены тобою отвечать?

Когда рождался - закричал от первого шлепка. Когда влачил по жизни зубьями скрипел. Когда задумался - тихонько про себя завыл...

Когда ты умер от последнего удара сердца - тишина. Гнетущая и вечная как Вечность, если Вечность есть. Твоя среда она отныне, и конечно, навсегда. Там - смерть...

Лежишь, холодный и бездушный, только червь грызет тебя. Червяк не черный, белый он, а черной жизнь твоя была...

Т_ы_ _к_т_о_?! - задаст вопрос на кладбище прохожий. _Н_е з_н_а_ю_... - тихо шепчут обелиски и кресты... Ты не оставил после ничего, и дети у тебя такие же как ты.

Ты только звенышко в цепи мильенов поколений... О, сколько было их, таких как ты.

Но цепь - связует.

ЧТО И С ЧЕМ?

Сыскать ответ бы в бездне суеты... (из цикла "БЕЛОЕ И ЧЕРНОЕ; 1981 г. от Р.Х.)

31. СОЗДАНИЕ УСЛОВИЙ

Провинциальная карьеристка...

...лаборатория почудилась маленькой деревянной хибаркой, сляпанной рядышком с королевским дворцом - в сравнении с Институтом, одним из полноценных приделов Храма Большой Науки. В действительности дело подобным образом и обстояло. Но, приглядевшись, Марина с удивлением отметила, что хибара неплохо оснащена. Ожидая регресса в каменный век, Марина угодила в окончание века бронзового. Если брать за точку отсчета уровень оборудования Института, определяемого как начало железного века. По сравнению с лучшими западными образцами, расцветом века железного в Науке.

Ну что ж, в последние десятилетия даже у затерянных в саванне африканских кочевников в домашнем скарбе вполне можно обнаружить что-нибудь этакое вроде магнитолы "Панасоник", компьютерной игровой приставки или мощного портативного радиопередатчика. Не говоря уже о таких "прелестях" цивилизации, как Автомат Калашникова, пластиковая взрывчатка и ручные противотанковые комплексы...

Приняли Марину вначале с распростертыми объятьями. Как же. Выпускница Института - это вам не хухры-мухры. Институт - все ж таки Школа! Американцы и те не прочь поучиться, несмотря на превосходство всяких там своих хай текнолоджи и ноу хау. Как на допотопных "станках" делаются стоящие вещи. Просились, в порядке научного обмена, экзотика для них Институт, да. Не пущали проклятых империалистов. Со стыда, наверно.

Скрепя сердце, стараясь не фокусировать внимания на лицах, впряглась выпускница Института в телегу провинциальной науки. Готовилась за рулевое колесо скоростного лимузина усесться, ан жизнь по-своему рассудила... Да так мощно Марина впряглась, что за полгода вытащила из ямы одну небезынтересную темку, перспективную и немаловажную, однако - в местных условиях, при здешних беспросветных "кадрах", - успешно было загробленную.

Когда Марина, презрительно ухмыляясь, слушала восторги, ахи, охи и славословия, источаемые лицемерными "соратниками по битве за прогресс человечества", слушала комплименты, обильно исторгаемые шефом, пузатым седобородым докторишкой пенсионного возраста (а кстати, о темке, которую она одолела, упоминалось еще в его второй диссертации, которую он защитил еще лет сто назад, неужели это он когда-то ее первый поднял?..), она поняла, что в сложившейся ситуации, даже в местных условиях, у нее есть шанс. За прошедшие полгода, в работе над загробленной темкой и в ночных общаговских бессонницах, ИДЕЯ выкристаллизовалась, и хотя Марина еще не знала, _к_а_к_ будет ее воплощать, но уже знала, _в_о_ _ч_т_о_. Это залог успеха и половина дела - когда ясна Цель. Когда точно знаешь, чего хочешь. Тем паче - когда намереваешься достигать Цели, средств не выбирая. Это значит - половина ступеней лестницы осуществления уже позади.

Марина выдала шефу лаборатории пару авансов, и потребовала создания условий. Старичок страшенно заколебался, он давно не был тем перспективным молодым доктором, разум которого рождал потенциально важные темки. И Марина, по-прежнему презрительно улыбаясь, один из авансов превратила в реальный результат. Знай, мол, наших: за полтора месяца расщелкала еще одну повисшую в воздухе крепенькую, не для здешних зубов, темку. И ничтоже сумняшеся "подарила" мешок лавров шефову зятьку, не менее тестя пузатому, но поседеть не поспевшему, чернобородому сорокалетнему кандидатишке. (Видела Марина как-то шефову дочку - ну вылитая мадам Грицацуева!..). Тема без сомнений и оговорок потянула на докторскую и шеф не знал, с тех пор, как зять защитился, в какой красный угол Марину поместить и как с нее пыль сдувать понежнее, чтобы не повредить.

Две темы за несколько месяцев: это уже показатель, а не счастливая случайность. Шеф энергично засоздавал условия. В итоге: спустя год после окончания Института в активе у выпускницы, до того скитавшейся по общагам едва ли не всю свою жизнь, уже имелась в этом южном городе малогабаритная двухкомнатная нора (с телефоном даже), имелась должность эСНээС, солидная зарплата (полторы ставки), потом и кипением мозгов заработанный научный авторитет и... энная сумма с тремя нулями на сберкнижке. Задарма отдавать докторскую зятьку начальникову Марина и не помышляла.

Она сознавала, что в завидущих глазках "коллектива сотрудников" выглядит совершеннейшей стервозой. И это ее забавляло. Тешило самолюбие. На злобные взгляды "соратников" она не обращала ни малейшего внимания.

За последующие полгода, в умопомрачительном темпе, не щадя себя ничуть, расщелкала еще три малоизгрызенных орешка, "подарила" их сердцевины шефу и его родственничку, увеличив счет в сберкассе ровно в пять раз, и сказала: "Хватит".

Больше вкусных орешков и не нашлось.

И приспел час вплотную подступиться к _с_в_о_е_й_ теме.

Послала шефа подальше на ближайшие пару лет, и осчастливленный "патриарх науки" без возражений самоустранился. Ему хватало забот и возни с неожиданной славой, свалившейся на седую его голову. Еще бы. На старости лет приобрести чуть ли не всемирную известность - молиться на благодетельницу, не то что в покое оставить, надобно, товарищи доктора наук...

Так что шеф в компании со своим "сыночком" готовы были ей ручки целовать за все, что она сделала для них лично и для лаборатории, прозябавшей на задворках Большой Науки.

Зятек - не только ручки; но уж это - его личное горе.

За полтора года Марина несколько раз бывала атакована воинственными и не очень претендентами на ее тело и душу. Разного калибра: от кандидатов наук до слесаря-сантехника, как-то пришедшего чинить кран, по собственной воле причем, Марина его не вызывала, но видать, ЖЭКовский дон-хуан приметил ее на улице. Преследующими разные цели: от просто "перепихнуться" и предложений "установить длительные взаимовыгодные в сексуальном и моральном плане отношения" (как выразился один шибко интеллигентный конструктор), до предложений руки и сердца (с нерешенными жилищными и материальными проблемами или без оных - были варианты) и "просто дружбы". Просто дружбу она могла бы и завести, с одним неуклюжим верзилой-толстяком, как-то наведавшимся в Лабораторию, по делу к своему приятелю, МэНээСу из соседнего отдела. В руках у толстяка Марина приметила книжку, которую не прочь была бы прочесть. Контакт установила быстро, повинуясь неожиданному импульсу. Тип сначала дичился, смотрел как-то странно (не вожделеюще даже, а вообще... будто у нее на лице три глаза или два носа!), но потом расслабился. Несколько недель некоторую толику своего времени она уделяла ему, он оказался полупрофессиональным книголюбом, помог достать некоторые дефицитные издания, в частности "НЭПовскую" еще книжку Фрейдовского "Психоанализа". (Вражескую философию изучать нужно обязательно! Особенно много в этом плане Марине дали труды Ницше. Такого яростного, слюнобрызжущего женоненавистничества она больше ни у кого не встретила). Оказался толстяк интересным собеседником, даже более чем; но Марина, с трудом выносившая установившееся с ним более близкое, нежели со всеми прочими "хомо", общение, в конце концов была вынуждена его отшить. Не хотелось терять собеседника, но. Грубо с ним порвала. Когда злобно бросала последнее "Прощай!", он снова посмотрел на нее странно, как тогда, при первой встрече. Будто у нее на лбу рог или вместо ушей - щупальца... Она тут же выкинула его из памяти.

Всех прочих "претендентов", естественно, убрала круто сразу же, без проблесков надежды оставила, придушила в зародышах возникшие страсти-мордасти...

Первая кровь...

...но как-то, несколько менее непреклонно настроенная, развлекаясь, попудрила мозги лабораторному Казанове, чернокудрому тридцатилетнему инженеришке с пошлым именем Вова. Сдерживая отвращение, позволила красавчику довести отношения до постельных. Хотела проверить себя окажется ли способна вынести "интим" с особью вида "хомо". Выяснилось, что способна. Но ощущение при этом испытала весьма новое. Будто занималась жуткими извращениями, некро и зоофилией одновременно. Выкопала труп собаки и... Устроила "казанове" "ночь в Бангкоке", показала класс, который и не снился никому в этих провинциальных степях, и наутро вышвырнула вон. Вовочка, шваркнутый об лестничную площадку, как нашкодивший котенок, преследовал ее месяц денно и нощно, не отлипал, как голодная пиявка, а когда насилу допетрал, что сексу боле не заполучит до смерти, и что выделенный ему кусочек - единственный, от щедрот хозяйских, - принялся мстить, распуская слухи, взращивая росток лжи в благодатном для сплетен агар-агаре лабораторного "коллектива". За что поплатился жестоко, дальше некуда. Марина не то чтобы сильно оскорбилась, вовсе нет, но она не любила, когда ее обсуждали не за то, что она в действительности совершила. "Потаскуха столичная", якобы сменив гнев на милость, пригласила обездоленного, и злобствующего поэтому, поклонничка к себе домой как-то поздним вечером. Оглоушила сияющего от предвкушения кобеля по макушке специально подходящий дрын на улице подыскала, не пожалела времени для "близкого человека". Била долго. Так, чтобы не оставлять более следов, мокрым полотенцем, шерстяным носком, песком наполненным... Связанный и лишенный возможности (под кляп приспособила грязную тряпку, которой иногда подтирала пол в прихожей, нанося с улицы слякоть) кричать Вовочка извивался и мычал только, а Марина вдруг, неожиданно для себя, испытала острое чувство наслаждения. Почти оргазм. Ей даже захотелось, чтобы еще больше унизить самца, сменить кляп на окровавленные, еще не отстиранные после месячных трусики, но вовремя остыла. Это уже клинический симптом, подумала, и не стала. Но тогда бы точно оргазм испытала, почему-то была уверена...

К тому же во рту его могли бы остаться нежелательные улики.

Малость перекурив, приготовила все нужное для инъекции и ввела нокаутированному самцу "хомо" адскую смесь, кишевшую диплококками Френкеля, стрептококками, стафилококками золотистыми и белыми, палочками Пфейфера, диплобациллами Фридлендера, короче говоря, впрыснула в кровь вовочкину целую ассоциацию пневмококков, всех четырех типов.

Бросив связанного любовничка стонать на полу кухни, ушла в ночь. Искала припаркованный во дворе какого-нибудь дома автомобиль. Таковых, естественно, имелась масса. Один шанс из ста, что нарвусь на сиренную сигнализацию, подумала Марина, остановив выбор на сером стареньком "москвиченке". И несколько больше шансов, что хозяин заклинил руль. У нас пока не "дикий" запад, к моему счастью. Хотя кто знает, как оно будет через несколько лет, когда пресловутая демократия воцарится... Понатыкают суперсигнализаций... Ничего, и на них спецы появятся. Спецы всегда появляются, было бы - на что. Наш народ - самый талантливый народ в мире. "И я - его порождение", - ухмыльнулась. А ведь и правда...

Повезло. Машина была чистенькой. Вот бы удивились в Институте, подумала Марина уже на проспекте, заруливая в свой двор, кабы узнали, что я не только по науке ударяю, если что, и другие профессии на черный день имеются...

Угонять авто ей, правда, пришлось впервые (ВСЕ когда-нибудь приходится делать впервые! главное - Сделать.), но устройство машин она знала отлично; своеобразное хобби, в редчайшие часы досуга штудировала справочники по автоделу и копалась в ходовых и двигателях машин знакомых и приятелей, если позволяли.

Погрузив бесчувственную жертву собственной болтливости, оттранспортировала подальше, чуть ли не на другой конец города. Фары высветили забор какой-то стройки, под него и уложила Вовочку, предварительно влив ему в рот полбутылки "Экстры". Помахав на прощание ручкой, с места врубила вторую, выдерлась на подъем и укатила. "Москвич" шел ходко, почувствовала это, еще когда везла через город кобеля. Желание немножко покататься подавить не сумела... Переехала через мост, вернувшись в центр города, помчалась по прямым как корабельные мачты широким улицам... свернула в какой-то переулок... И заблудилась: город-то узнать времени не было, работала как проклятая. Кажется, свернула на квартал дальше, подумала, когда осознала, что не имеет ни малейшего понятия, как ехать домой. До рассвета недолго, надо бы успеть аккуратно вернуть "тачку" хозяину...

Как назло, незнакомая улица будто вымерла. Проехав по ней до самого конца, свернула налево, обогнула территорию какого-то промышленного предприятия, огороженного серым, как одолженный ею "москвич", высоченным забором. И везде-то мне заборы попадаются, подумала с черным юмором.

Не паниковала. В конечном итоге блужданий, решила, брошу утром машину и доеду на такси. Мало ли машин угоняется... Ну и что же, что "чистота эксперимента" пострадает. Первый раз, что ли...

Но этакий "эксперимент" - на самом-то деле впервые, подумала, выруливая на еще одну незнакомую, но по-прежнему широкую, улицу. И что чувствуешь, убийца? - спросила себя.

Не чувствовала ничего. Спокойна была, аж сама изумилась позже, когда обдумывала произошедшее. Одна забота тяготила: вернуть бы авто в тот двор, откуда увела, вовремя. Не потому, что боялась чего-то. Просто: какой ученый не любит, когда эксперимент вопреки проблемам проходит "чистенько". Профессиональная болезнь. Мания чистоты...

Бередило что-то - все же. Видимо. Но осознала это не в ту ночь, осознала позднее. В ту ночь подспудное беспокойство лезло наружу, интерпретировавшись как страстное желание поставить "москвичек" на место до рассвета.

Мимо промчался какой-то "рафик". Бибикнула ему, но он только габаритками сверкнул и за углом канул. "Триллер, - подумала, - заправский детектив. Убийца, заблудившийся в незнакомом городе. Сюжет!".

Но должна же я когда-нибудь наткнуться на аборигена, подумала без нервов, без сопливого мандража. Город не такой уж большой. Не Москва. Может, в район попала безлюдный, не повезло. Доеду же в места, где движение пооживленней.

И доехала. По широким улицам и более узким, но тоже не в три шага от стены до стены, переулкам, выпетляла на какой-то типа бульвар. Совсем широченный, с раздельными мостовыми и аллеей деревьев между ними. Ну что за город такой! Улицы широченные как нигде... По центральному тротуару аллеи, хорошо освещенному фонарями, неторопливо шагал некий индивид, здоровенный субъект в кожаной кепке и темном, вроде коричневом, плаще. В обычных обстоятельствах может и не стоило к этакому громиле подъезжать... Взвизгнув тормозами, перерезала ему путь, когда он собрался переходить мостовую перпендикулярной улицы. - Эй, парень! - позвала, приоткрывая дверцу. - Не подскажешь, как проехать на улицу Космонавтов?

Субъект встал как вкопанный, и молча повернул лицо к "москвичу" и высунувшейся из салона Марине. "Привидение увидел, что ли?", - подумала она. Выражения лица его она не увидела, тень козырька кепки скрывала, да и не стремилась, на кой ей сдалась рожа этого хомо.

- Чего молчишь? - спросила. - Язык съел?

Индивид, затянув паузу еще секунд на пятнадцать, насилу вымолвил надтреснутым, одышливо-хриплым голосом: - Нет, почему... На Космонавтов, да?.. Мне в тот район... могу показать.

- Ну... садись, - помедлив буквально секунду, разрешила Марина. Вряд ли маньяк какой, подумала. Это было бы слишком большим подарком судьбы. Тогда пришлось бы бросать машину с еще одним трупом, прямо на дороге. В том, что справится с маньяком, если что, не сомневалась ничуть. Тот, кто не боится, побеждает. Субьект влез на заднее сиденье, хотя она ему открыла дверцу переднего пассажирского. - Прямо, - забурчал за спиной у Марины, а через два квартала направо. И до кольца.

Ехали молча. У нее охоты беседовать, само собой, возникнуть не могло, а случайный спутник не вякал, сопел себе в две дырки за спиной. Если полезет, настороженно думала Марина, подъезжая к дорожной развязке, глаза выцарапаю!.. не зря же он уселся на заднее, неужели я ошиблась, что не...

Приступ ненависти накатил как приливная волна, неотвратимо. "Скорей бы уж его выкинуть, остолопа!.."

- Налево теперь, - пробормотал субъект. - По этому проспекту. А я здесь выйду, мне прямо. Доедете до второго кольца, это уже будет Космонавтов.

- Я знаю, - буркнула Марина в ответ. Места, в самом деле, были знакомые. Автовокзал - ориентир приметный, не забудешь. А этот проспект, что прямо, и по которому ей не нужно, кажется, называется Октябрьским... и если по нему дальше проехать, там тоже перекресток с Космонавтов. Но тогда пришлось бы терпеть присутствие этого еще несколько минут...

- Гуд бай, - соизволила сказать "проводнику", - сенкью.

Он открыл дверцу и полез наружу. Медведь, сущий медведь, подумала Марина. И как только машина не развалилась. Хорошо хоть, не попросил довезти до нужного ему места. И что он, интересно, ночью на улице делал?.. Откуда такой мог топать под утро...

- No good byes... We'll meet someday, - вдруг хрипло сказал неуклюжий медведь, наклоняясь к окошку и на секунду всовывая голову в салон со стороны пассажирского сиденья. - It's not an accidental meeting. Everything is rilated in this world somehow. God's will! ["Не прощаюсь... Мы еще встретимся. Наша встреча не случайна. Все в этом мире взаимосвязано. Даст Бог!"]

Сильно хлопнув дверцей, двинулся прочь от машины.

Проводив взглядом его сутулую спину, Марина подумала, что психов в этом мире гораздо больше, чем даже она подозревала.

Аккуратно и вовремя вернула "москвич" владельцу. Благодаря ночному попутчику со знанием English'а. Еще не рассвело, успела. В пустом дворе ни единой души.

Вовик не возникал в Лаборатории три дня; когда приполз, в глаза ей старательно не глядел, шмыгал под стеночками, как мышка мимо капкана. Марина нагло ухмылялась, сталкиваясь с ним в коридорах.

Через несколько дней "казанова" угодил в больницу. Более не появился в Лаборатории никогда. "Коллектив" зашептался, выдвинул версию, что у Марины, дескать, дурной глаз. Все "соратники" дружно начали ее бояться. Ненавидеть - ненавидели, теперь и боялись. Марина была полностью удовлетворена. Атмосфера в Лаборатории, после того, как Вовочка скончался от скоротечного крупозного воспаления легких, установилась как нельзя более благоприятная, воздействующая на рост древа ненависти, укоренившегося в душе Марины, как богатая солями вода на пышность ягодных кустов.

Бездействие... ("Per Aspera...")

...таким образом, незаметно, в трудах и заботах, пролетели полтора года. Марина продолжала ездить в Лабу на троллейбусе, хотя могла себе позволить приобрести автомашину. Не покупала. В троллейбусе заряжалась дополнительной злобой. Созерцала перекошенные мелкими страстишками рожи, задыхалась от вони, едва ли не корчилась от боли, отвращения, ощущения ирреальности происходящего. Все вокруг казались жуткими уродами, монстрами из фильма ужасов. Ни единого человеческого лица не разглядела Марина в сонмище отвратных харь...

Кроме Лабы и своей квартиры, не бывала нигде. В норе - ночевала, в Лабе - работала. Иногда наоборот.

Тем временем наступила вторая половина второй зимы, проживаемой Мариной в этом южном городе...

..."Завтра мне исполнится четверть века, - констатировала она, придя домой после решительного разговора с шефом о том, что два года она будет работать лишь над _с_в_о_е_й_ темой, причем безо всякого контроля и вторжений в дела. - Старуха, да".

Разделась почти догола, оставила лишь трусики - в квартире было жарко, топили на совесть, аж странно.

Устало рухнула на диван.

- Тоска, тоска малахитовая, - прошептала, - и зачем я живу еще а этом свете... Тлен, тлен, и прах, и мерзость запустения... Животные, все животные, я - тоже... О, где вы, где вы, идеалы юности, где прекрасная мечта, где страстное желание подарить человечеству избавление от болезней и страха... Какая же дура я была, господи... Кому?.. Им, да?.. Ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха!!! - отрывисто и хрипло хохоча, Марина перевернулась на спину. Запрокинув голову, пузырясь слюной в уголках губ, долго билась в истерике. Ненависть переполняла. Ногти впивались в ладони. Такое с ней бывало. Редко, но бывало. Своеобразная разрядка... О, с каким наслаждением она бы впилась, вонзила когти и зубы в горло всему этому до "очка" наполненному дерьмом всемирному нужнику, самоуверенно зовущему себя Человечеством... ОТЫСКАТЬ БЫ ГОРЛО ЭТО...

- Я отыщу, - выдавила Марина, утираясь тыльной стороной ладони, размазывая сопли и слюну по щекам. - Я знаю, где искать...

Поуспокоившись, обуздала нервы. Заварила чай. Телевизора в норе не имелось. Кроме дивана, телефона, трюмо, пары табуреток и стола на кухне, шкафчика в прихожей, в норе вообще ничего не имелось, ну разве что кое-какая посуда и тряпье. Вроде и не женщина в этой квартире обитала... зато повсюду грудами валялись книги. Почти сплошь монографии и сборники статей. Не успела омеблиться. Да и - зачем...

Еще в квартире имелся великолепный многоскоростной вибратор, "Made in Sveden", эту штуковину Марина приобрела на "толчке" специально для того, чтобы сбрасывать напряжение, но когда попробовала, ей не понравилось. Никакого экстаза, не говоря уж об оргазме. Видимо, она так здорово сублимировала в работе, что энергии уже ни на что не оставалось...

"Ду-ду-ду-ду-ду-ду-ду-ду-ду... Мля-мля-мля... бам-бам-бам...", бубнил за стенкой соседский телевизор. По голове молотком. Включила радиоточку. Чтоб заглушить. Слащавая советская эстрада полилась, как поток мочи по ступенькам. Но не выключила. Пусть их... Лучше сироп, чем молоток по башке. Не так больно.

"Куплю я себе музыку", - решила. Какой-нибудь паршивый "маг", а глядишь, веселей будет... "Музыка - магия души", кто сказал?.. "Вот, скаламбурила", - улыбнулась уголками губ.

Расстелив на диване плед, забралась с ногами, укуталась, принялась крошечными глоточками прихлебывать обжигающий губы и гортань несладкий крепчайший чай. Старая привычка: "чифирить". Бывало, кроме чая, и жрать ничего не находилось целый день. В общаге, еще той, институтской...

"Завтра - за работу, - приказала себе, - сейчас выспись, а с утречка, с дьявольской помощью, и приступим-с..."

Я вас всех отправлю в небытие, с вашими перестройками, перетрясками, застоями, отстоями в очередях, культами, псевдодемократиями, социализмами, капитализмами, коммунизмами, прочими измами, с вашей слащавой музыкой, химерами вашими, ряженными в маскарадные костюмы настоящих чувств... А также, впридачу, с вашими откормленными американскими миллионерами, виллами, тупыми сытыми телками с глянцевых обложек журналов, пляшущими хип-хоп черномазыми рожами, третье поколение которых существует на пособие и работать не желает, им и так хорошо на шару живется... Я не хочу жить в вашем мире, я не хочу, чтобы вы - жили вообще, я сделаю так, чтобы вы прекратили обольщаться относительно сущности своей, я заставлю вас называть вещи своими именами, себя - зверями, меня... не придумала еще как... Я хочу жить, но в таком мире, где распоряжаться буду я, а не вы мной, моим телом, моей душой. Дерьмо! Все дерьмо. Все лажа... Я тону во вселенской выгребной яме, окунаюсь в дерьмо, но мне надоело в дерьме жить...

Ее мысли, как молитва, яростным напором, сметая чувство реальности происходящего, ломились вверх, куда-то, к богу, к дьяволу... ("А какая разница?", - спросила себя Марина). ...как молитва, как проклятие, как стон смертельно раненого человека, жаждущего жить, но уже сознающего, что впереди ожидает лишь смерть, и невзирая ни на что, требующего последний глоток воды, умоляющий: "Сестрица, пи-и-ить!..", и судорожными всхлипами втягивающего воздух, глотками, каждый из которых - последний, быть может, но каждый - с невыразимой жадностью, будто можно это: перед смертью надыша... а?!!

Резкий звонок в дверь прервал ее клятвенный мысленный монолог, вырвал из смертеподобного состояния, из прострации, сменившей припадок истерики.

Кто бы это мог быть?!! - подумала изумленно. Помимо покойного Вовочки, ни единая живая душа к ней в квартиру не приходила, лишь изредка звякал шеф, по деловым вопросам.

Путаясь в складках пледа, спихнула на пол чашку. Сосуд с остатками чая по крутой траектории спикировал долу и раскололся.

- Ах ты, черт! - воскликнула Марина и плюнула в сердцах. Предпоследнюю чашку кокнула!

Разъяренная, как голодная тигрица, совершенно не придавая значения тому, что практически раздета, метнулась в прихожую. Открыть неведомому визитеру (визитерше, визитерам?) решила сразу. Хотя вполне могла сделать вид, что "никого нет дома". Но грызло закономерное любопытство: "Кто?".

"Глазка" в двери не было; "цепочки" также. Впрочем, хозяйка этой норы страха не испытывала. Кого бояться?.. Разве что себя самой...

Повернув "головку", щелкнула замком, не задавая дурацкого "Кто там?", и потянула за ручку, на себя, ожидая увидеть кого угодно на свете...

Но не Мишку Захарченко.

А на площадке перед дверью стоял он.

Собственной персоной. Живое напоминание о временах, когда она еще по глупости и наивности мечтала изменить этот мир, а не создавать новый.

32. NONCKY'S TERRA

...сплошной стеной радужных световых переливов выглядит прозрачный изнутри силовой барьер, огораживающий Квартал, когда смотришь на него снаружи, с ноночьей стороны. Стена вздымается до небес и простирается в обе стороны, сколько хватит взгляда.

- Поляроидный эффект... - пробормотал Грэй. - ...мы на вас пялимся досхочу, вам на нас глазеть: ни-ни!

- Вилли, ты боишься нонок? - спросил напарника. - Ха, - сказал Неудачник. - Чего их бояться? Ненавижу я их до дрожи в кончиках пальцев, нелюдей патлатых, сколько себя помню, ненавижу. Страха - не помню. Когда ненавидишь, разве бояться можно?

- Можно... Никогда?

- Что "никогда"?

- Не боялся?

- Нет. Твари они, стервы патлатые. Стрелял их, резал, давил, и буду стрелять, резать, давить. Когда начну бояться, они меня одолеют, я знаю. А жить-то хочется...

- Не достигнута цель, - тихонечко, но вслух, прошептал, как бы подумал, Грэй. - Было отчаянное стремление вызвать страх, удушить страхом, но отыскались люди, вытеснившие страх ненавистью. Создавая миры, поворачивая историю, следует не упускать из виду, что ненависть сильнее страха. А сильнее ненависти лишь любовь. Ненависти - море. Любви - капля. Но в коктейле чувств ее присутствие, ее вкус, ощущаются куда острее. А запах ее забивает даже вонь дерьма. Если она есть, конечно, хоть капелька любви в душе... И если ненависть, а это так, в определенном смысле движущая сила истории, то что тогда есть любовь в ней и для нее?..

"NONCKY'S TERRA", сообщал розовый плакатик, приклеенный намертво к стене дома на той стороне улицы. Буквы, выписанные "под готику", короткой строчкой витиеватых угловатых символов чернели на розовом фоне, а под буквами скалилась черная кошачья морда. Никаких угроз и предупреждений, подобных щиту на человеческой стороне улицы. Видимо, достаточно двух слов информации: это само по себе угроза еще та.

- А смотрится, - тихонько пробормотал Грэй. Видимо, как минимум одна вредная привычка у него имелась - думать вслух. - На сером бетоне розово-черный пограничный знак. Дизайн! здесь тебе не тут, а как же ж. Тривиально, мои хорошие. Кошка - символ избитый не то что до посинения, а до почернения (во, каламбур!), можно было чего поновее изобрести, пооригинальней, а не шлепать на великолепном лазерном издательском комплексе многотысячными тиражами эти плакатики и развешивать на стенах у границы с Кварталом. На каждую кошку свой пес найдется, растерзать всегда-пожалуйста готовый, как пионер пятидесятых - бабушку через дорогу перевести. Правда, ныне кошки псов на дерево загнали, в Квартал то бишь, но собака на дереве - сие противоестественно, как бы ни тщился кое-кто ретиво доказать обратное. Придет час, роли вновь поменяются. Спиральный закон развития всего сущего - возвращение на круги своя... За тоталитаризмом всегда следует демократия. Потом - наоборот. Кошка на дереве - милая сердцу, привычная картинка, - я так сказал. Раз уж не дано извернуться и сделать финт ушами, помирить псов и кошек, чтоб не загоняли друг дружку на деревья, не довлели периодически то одни, то другие, не грызлись как... кошка с собакой... (во, снова каламбур!), а в мире и любви сосуществовали. РАЗНЫЕ потому что, очень разные. Корень общий, плоды малопохожие. Вот именно, "кошки" и "собаки", а вовсе не одно и то же животное, различающееся лишь устройством половых органов... Совершенно различные виды, вынужденные до определенного момента сосуществовать в симбиозе, но симбиоз этот проклинающие... А жаль...

Вилли почти не прислушивался к тому, что бормочет напарник, он следил за окружающей обстановкой. Все равно этот тип что-то настолько заумное изрекает, что хрен поймешь.

- Ноночий террор, - перефразировал немного Грэй надпись на розовой бумаге. - Страх кошачий...

- Чего? - спросил все-таки, из вежливости, Вилли, ощупывая цепким взглядом окрестности; в окна первых этажей заглядывая в особенности пристально.

- Кошка, насколько я врубился в суть, - продолжал Грэй, не обращая внимания на Вилли, - всегда мечтала одолеть собаку, сидя на ветке, раскачиваясь и со страхом глядя вниз, на извечного мучителя, лающего и скалящего клыки, от которого только одно спасение, на дереве, но ведь на дереве - никакой свободы, только иллюзия свободы... Кошку, загнанную на самый кончик последней спасительной ветки, тоже можно попытаться понять. Ей не до того, чтобы думать о том, что псы - они тоже разные бывают, и не все из них находят огромное удовольствие в измывательствах над кошками. Кошка, раскачиваясь на ветке, отчаянно стремится вниз, бедняжка, на спасительную землю. Собака же, рычащая внизу, я думаю, мечтает об одном лишь: как бы в небо взлететь и достать кошку там, где она висит. А вообще кошки, должен заметить, Вилли, твари весьма изобретательные. К тому же им дана способность падать на ноги, если не удержатся и сорвутся. Падать на спасительную землю, хребта не ломая, извернувшись в воздухе. Без этого свойства они бы вымерли уже... Особо талантливые с огромной высоты падали, и ничего, живы оставались... И уходили гулять сами по себе. Везучие, стало быть, такие. А собака, рыча и гавкая внизу, стремясь в небо, не соизволила подумать о том, что... кошки "тоже люди", им тоже жить хочется. Тупая такая, стало быть. Псы, они эгоисты еще те, знаешь. Кошки тоже индивидуалистки, само собой, наипервейшие, и злобы у них накоплено предостаточно, на всех псов в мире хватит...

Вилли слушал-слушал Грэя, но наконец не выдержал.

- И охота тебе всякие глупости изрекать! - прервал Вилли странные речи занудного напарника. Не утерпел, бред-то подобный слушая. - Откуда ты свалился, полоумный такой?!

- Я не свалился, - мрачно ответил Грэй. - Я сошел.

- Сходят только с ума.

- Не только. Еще с поезда, на остановке.

- С чего-чего?..

- Весь мир - бардак, все бабы - твари, и солнце - долбаный фонарь, моря забрызганы блевотой, леса завалены говном, поля загажены гнильем, а горы - пеплом и золой... Остановите шарик, я сойду!!!

Из бреда, продекламированного Торопыгой, Вилли понял лишь смысл утверждения, что "все бабы - твари". С этим заявлением Неудачник согласился безоговорочно. Остальных лозунгов он просто не понял.

- Ты... это, кончай заговариваться, - раздраженно сказал. - Мне с тобой к нонкам лезть, а с психом - кому охота! Море, черт побери... Ты видел его хоть, море это?! Сказки все это. Море, лес... Люди их не видели, на хрена придумывать, спрашивается?!

- Я видел, - тихонько сказал Грэй. - И море. И лес - тоже. Заткнись, Вилли. - Торопыга выглядел очень усталым человеком, на глазах постарел лет на десять: Вилли изумился даже. Как с таким доходягой во вражьи территории переться теперь?! скажите на милость. - Не доставай меня, Вилли. Я и без тебя... Было кому достать, блин, псих, если угодно, да. Кстати, обрати внимание, мужик, нас встречают.

- А?!! - подскочил Неудачник, хватаясь за пулемет. - ГДЕ?! О-о, дерьмо...

33. ПОСЛЕДНИЙ ШАНС

- Привет, - сказало живое напоминание. - Это я, Мариш. Впустишь?

Первое побуждение: захлопнуть дверь перед носом. Но замешкалась на секунду. А через секунду не смогла. Мишка смотрел сквозь толстые стекла очков такими знакомыми, беспомощно-добрыми глазами...

- Заходи, - буркнула не здороваясь, отпустила ручку двери и убрела в комнату. За спиной хлопнула закрываемая нежданным визитером дверь, что-то тяжелое опустилось на пол в прихожей. - Не разувайся! - крикнула. - У меня ковров нету!

- Хорошо, не буду, - донеслось из прихожей в ответ. Но, нарушая логику развития событий, в проеме дверном, ведущем в комнату, живое напоминание не возникло. "Копается там чего-то, - подумала Марина зло. Клад нашел, что ли... и чего приперся..."

- Ты там что, в засаду попал, захватчик?! - крикнула.

- Ты... это... хм... - смущенно кашлянул замешкавшийся за дверью Мишка. - ...оделась бы, что ли.

- Че-его?! - удивилась Марина. Тут дошло. Бросила взгляд в зеркало трюмо. Мда-а. Видок. Ухмыльнулась: чувствительный какой, ишь ты, джентльмен аж гэть, как в этих южных краях говорят. "А ведь и всегда такой был!", - припомнила.

- Ничего, - бормотал гость из прихожей, - в общем-то. Но ты бы набросила чего, неудобно как-то...

"Посмотрел бы ты на меня, когда я в групповиках трахалась! - чуть было не сказала вслух Марина. - Что б сказал, джентельмен закаканный, тогда, а?!"

Однако - язычок заарканила, удержала. Мишка... ведь...

За собой не убдишь, как ни тщись, подумала. Видать, даже моя аллергия на людей, - имеет периоды обострений и периоды спадов. Иногда из прогрессирующей формы в вялотекущую переходит... "Ночь "в Бангкоке" с Вовиком - это был спад?" - тут же спросила себя. А то, что этого впустила - тоже? Гляди, стерва, доспадаешься! Жалостливая, ишь ты. Самка хренова. Либидо на пиковую нагрузку подскочило, да, тварь?..

- Неудобно на потолке спать, Мишель. Одеяло падает. Ладно уж, вползай, - разрешила, натягивая на голое тело длинный черный свитер. Подняла плед, влажный, чаем облитый, бросила за диван. Осколки чашки затолкнула ногой под диван. Сунула ступни в тапочки и присела на краешек трюмо, положив ногу на ногу, ладони просунула меж бедер, стиснула. "Роскошная поза, - подумала отстраненно, словно не о себе, - хоть сейчас для "ELLE" фото делай. Или на худой конец для какого-нибудь эстетского "Vogue" или "Вurda" задрипанного".

Мишка нерешительно ступил в комнату. - Падай, - кивнула на диван. Располагайся как дома на некоторое время. Только не жди, что по поводу твоего появления буду фонтанировать безумной радостью. Не ждала. И не рада. Адрес где выцарапал, гость нетатарской национальности? Неужто в лаборатории какая гнида выдала?

- Я предполагал, - пробормотал Мишка, скромненько устраиваясь на краю дивана, - что не ждешь и не взвоешь от радости... Но, заметь, я и не претендую... Чтоб в пятой графе стояло "татарин"...

- Попробовал бы. Можно подумать, я тебе какие-то проблески оставляла.

- Я и не собираюсь. А твои пространственные координаты в горсправке, знаешь ли, за пятнадцать копеек любому гражданину выдадут. Ты же прописана...

- Пр-роклятая страна, - злобно прокомментировала Марина.

- Вот и поговорили, - заметил Мишка.

- Чем обязана? - немножко менее, но не очень, злобно, вопросила хозяйка норы. - Вашему визиту, сэ-эр?

Мишка поднял на Марину свои стеклышки и долго-долго, задумчиво так, созерцающе, смотрел. Она раздраженно поинтересовалась: - Красивая?

- БЕСПРЕДЕЛЬНО!!! - ляпнул вдруг Мишка, и снова потупился, смутился как кисейная барышня, которой фигу скрутили.

ОГО, подумала Марина. Ничего себе ТОН. Мальчик до сих пор меня ХОЧЕТ. Непреклонный КАКОЙ.

- Это все, что ты мне хотел сказать? Такая неумытая и растрепанная, без штукатурки? Ну-ну. За тем и притащился? Польщена. Аж млею. Теперь попрощаемся, надеюсь?

"Ни в коем случае не дать ему увидеть, что я в ЗАМЕШАТЕЛЬСТВЕ..."

- Нет!! - выпалил он. - Зачем ты так?!

- Ты чего-то иного ожидал? Да? Думал, повисну на твоей шее, завизжу от восторга, отдамся тебе еще в прихожей, на половичке?! Или ты снова замуж приглашать вознамерился? Чтоб тайком в лабораторию таскалась? ХА. Марина выдернула правую ладонь из тисков бедер, вскинула к голове, уткнула в висок указательный палец, покрутила, ясно давая понять тупому обожателю, что она думает по поводу мотивов его появления в этом южном городе. Уронила руку.

Мишка долго молчал. Вероятно, Марина не в бровь, а в глаз своим предположением достала. Затем гость тяжело вздохнул и, с натугой произнося слова, вымолвил: - Ты... не изменилась...

Марина фыркнула. - А ты думал?! С чего бы вдруг, спрашивается!.. Осклабилась.

- Ну-у... я предполагал... Время лечит... и работа... Знаешь, я внимательно следил, признаться, за результатами местной лаборатории... бурный взрыв творческой активности... пять серьезных тем за полтора года. Две так просто очень и очень серьезные. Если мне кто скажет, что обошлось без твоего участия, я буду долго смеяться.

- Наблюдательный, надо же, - отрезала Марина. Посуровела. - И ты больше суток трясся, чтобы мне сообщить результаты своих "лабораторных" наблюдений? Можешь, незваный гость, утопить свои лодки.

- Я самолетом, - проинформировал столичный незваный гость. Быстро... Какие лодки?.. - растерянно спросил тут же.

- Под названием Вера, Надежда, Любовь. Классику знать надо... Поздравляю!! - рявкнула тут же.

- С чем? - еще больше растерялся Мишка. - Это я тебя должен поздравить...

- С тем, что быстро. Обратно когда, сегодня? Мигом, раз-два, фьюить, оп-ля! А то на вокзале ночевать прийдется.

- Обратно?.. - проговорил Мишка медленно. - Не знаю... Я не брал обратного, думал...

- Вдумчивый, надо же. Просто-таки гений среди удобрений, да? Доктор уж небось, а? Вытянул старую нашу тему, кандидат в академики? Скоро спасешь человечество?

- Перестань! - взорвался Мишка. Вскочил. - Замолчи, я не могу слышать т_а_к_о_е_!!!

- Ранимый, надо ж... - начала было снова язвить Марина, но вдруг, неожиданно для самой себя, заткнулась. ЧТО ЭТО СО МНОЙ, ОДНАКО?! подумала.

Мишка топтался на месте, по всей вероятности решал, упасть ли на диван по второму разу, или убежать, хлопнув дверью. Но перспектива вокзальной ночевки не привлекала, и он предпочел остановить выбор на диване.

- Мариш, я прошу тебя, не говори со мной так, - едва слышно сказал, ненавидь меня, можешь даже побить, если тебе легче станет, но я тебя умоляю, не говори со мной таким тоном...

- А каким способом я свою ненависть в таком случае выскажу? поинтересовалась Марина. - Как тебе растолкую, что моя нора не старый корабль, на который всяк зайдет за пятачок, чтоб в пушку затолкать "бычок"? Может, и вправду тебя по башке тюкнуть... У меня тут где-то подходящий дрын имеется...

- Бей, - он наклонил голову, подставляя макушку, - в темечко. Лучше уж убей, но не говори со мной таким тоном... Если в чем я виноват, перед тобою, казни. Но не так жестоко, как ты это делаешь!

Воцарилась тишина. Лишь радиоточка на кухне дикторским голосом вещала про очередные меры, предпринимаемые партией и правительством.

"...и мертвые с косами стоят", - подумала Марина. Вздохнула, отлепилась от трюмо, плавно разогнувшись. В раздумье постояла. Затем обронила: - Будем пить чай. Не хочу я тебя убивать. Пока, во всяком случае. - И вышла из комнаты. В прихожей едва не перекинулась, споткнувшись о какой-то картонный ящик, перетянутый ремнями для переноски, с ручкой. Возясь на кухне с заваркой, подумала, что не стоило пускать Мишеля в дом. Теперь будет гораздо труднее решиться его выставить вон.

- Иди сюда, преступник порога норы очкастый! - позвала Мишку, вырубив радио.

- Что ты это приволок? - спросила, когда он уже сидел напротив, за кухонным столом, и держал в пальцах эмалированную кружку с чаем.

- Где? - оглянулся Мишка.

- У двери в прихожей валяется, дурак.

- Сама-а... А, это. То приволок, что обещал.

- Это когда?

- Не помнишь?

- Не-а!.. Многое, с несчастью, помню, но это - нет.

- Года четыре тому... Я обещал, что на твое двадцатипятилетие... подарю тебе видак.

- Чего-чего подаришь?!

- Ну-у... ты тогда очень жалела, что у тебя нету видео, чтоб глядеть, когда заблагорассудится, западные научные программы, а я сказал, что года через четыре заработаю денег, и подарю тебе... Я начал копить еще тогда, знаешь... - Мишка замолчал. Поставил кружку на стол и потупился. Не зная, куда спрятать свои широкие ладони, сунул их куда-то под стол.

- Так, значит... - пробормотала Марина. Хотела добавить, что может себе позволить купить хоть десять видаков, не то что занюханные столичные аспирантишки, но смолчала. Мишка ДОСТАЛ ее своим кретинским поступком до глубины души. Если в моей душе есть еще глубина, если у меня еще есть она, душа, подумала Марина, то ты, Захарченко Мишель, ухитрился нырнуть до самого донышка. Сволочь ты, Миша... Ну зачем ты приехал, зачем ты бередишь мою душу, за чем ты приехал, за душой моей, да?.. Какая мафия тебя откомандировала - в качестве живого напоминания...

- Спасибо, Мишель, - заставила себя поблагодарить за подарок Марина. - Не ожидала, ей-богу. Я и позабыла уже...

- Не сомневался, - буркнул он, - что забыла. Но я ведь обещал, а как я мог не выполнить обещания, данного... - он замолчал, и по его лицу было видно, что слов у него больше - никаких не осталось. Когда слова кончаются, остаются лишь эмоции и ощущения, зыбкое море, в котором уже ничего не выловишь, и не хочется ловить, а хочется безумно, бездумно броситься в него, утонуть с головой, и не выплывать долго-долго, парить в невыразимом никакими словами чувстве невесомости и еще кое-в-чем, чему нет названия и не будет... Воплощенной мечте, быть может?

- ...тебе, Мариш. - Закончила фразу Марина.

Мишка извлек из-под стола левую руку и поправил очки, съехавшие на кончик носа. Лоб его блестел в свете голой двухсотваттной лампочки, болтающейся на шнуре под потолком. Как волнуется мальчик, отстраненно подумала Марина. А ведь он, к сожалению, еще на что-то надеется... и лодки топить не намеревается. Верит. Надеется. Любит...

- Знаешь, Мишель, зря ты приехал, - сказала она устало. - Лучше б ты сидел голодный со своим видаком дома. Но раз уж приехал, сиди... голодный здесь. Не буду я тебя на вокзал прогонять. В конечном итоге, у меня в самом деле день рожденья завтра, так что... я тебя приглашаю. Время сколько?

- А? - не понял он.

- What time is it no-ow, Мichellette?! [Сколько сейча-ас времени, Мишенька?]

- Twenty ni-ine past six [Двадцать де-евять минут седьмого], - бросил он быстрый взгляд на правое запястье и ответил в тон ей. - А что случилось?!

- Погоди, я сейчас. - Она скользнула мимо него, едва не задев. Горячая волна всплеснулась в груди. В комнате добыла, наугад хапнув, из ящика трюмо несколько четвертных и полусотенных. Шагнула в прихожую, кликнула: - Иди сюда! - сорвала с крючка вешалки его шикарную "аляску", из шкафа выдрала сумку. Узрев вытянувшееся при виде ее манипуляций лицо гостя, неожиданно для себя рассмеялась. Быть может, впервые за последние годы. Ого, подумала. ОГО. Я еще не разучилась смеяться?! Ох, раскисла... И ни черта поделать с собой не в состоянии... вот что страшно...

- Ничего, опосля наверстаю... - прошептала, отсмеявшись. - Этак наверстаю, что всем чертям тошно будет...

И вдруг отчаянно захотела, чтобы НИЧЕГО ПОДОБНОГО не пришлось делать.

Протянула Мишке деньги и куртку: - Слишком много красивых и сладких слов, не пора ли наконец-то заняться делом, Мишель. Не рыдай, не гоню. Облачайся, бери авоську в зубы, сармак на карман, ноги в руки, и марш за жратвой. Будем пировать, дружок ситны... - хотела еще что-нибудь сморозить в подобном ключе, но сдержала шустрый язычок. - Магазин за углом, дальше, по улице, хлебный. У меня в доме, кроме чая, продовольственный вакуум, а ты мужик, тебя накормить надо... В винный не суйся, бесполезно. Топай, топай, Миш, шнелле! Я тут покуда задохнусь соломой своих сигарет, как Макар пел, если помнишь... тебя-то ожидаючи...

- У меня есть... - сказал Мишка, подхватывая "аляску".

- Что, бухло?! Предусмотрительный, однако... - снова понесло Марину неудержимо по язвительной колее.

- Деньги у меня есть, деньги!!! - заорал Мишка. - А бухла у меня нету!! Не говори со мной так, я же просил!!!!!! На, давись!.. - сунул ей что-то в руку и выскочил на площадку с курткой в руках.

Вернется или не вернется? - подумала Марина, проводив его взглядом. Сумку забыл, склеротик...

"Вернется, куда денется... - обреченно вздохнула, уставившись на пачку "Nort States" в своей руке, - ох, быть беде. Ведь единственный фэйс, который мне не хочется разнести на кровавые куски ударами ножа, единственный из миллиардов фэйсов обитателей этого мира, принадлежит вот этому кретину очкастому, дураку, романтикой прошловековой набитому... Мои любимые привез, сволочь, помнит же... Ну и мелодрама, черт возьми...".

Она вдруг осознала, что ненависти к Мишелю не испытывает. Такой поворот событий был неожиданный и, конечно, не радующий. Но свершившийся. Как факт. Как в свое время - революция.

И отныне я вынуждена принимать его как должное, поняла Марина. Как дождь. Как ветер, Как явление природы. Оно есть, и никуда от него не денешься. Это от людей, если очень уж захочется, деться можно, а от природы, инстинктов в частности, - фигушки.

- Эдак я докачусь до того, что посмотрю на него... не взглядом, будто мерку для гроба снимающим, а... - Марина осеклась. Сравнение, пришедшее на ум, показалось настолько кощунственным, что вслух его произнести она не осмелилась. Вслух сказанное: казалось окончательным, обжалованию не подлежащим, приговором. Подуманное: оставляло иллюзию необязательности выполнения... "...КАК НА ЧЕЛОВЕКА", - вот какое жуткое сравнение приперлось ей на ум, и вслух она его не произнесла - побоялась сглазить.

Когда в Лаборатории собирали червонцы на венок Вовочке, Марина, отстегнув четвертак, ушла в туалет, заперлась в кабинке и долго-долго беззвучно хихикала. С почином себя поздравляла. Едва не провалилась в унитаз, так тряслась.

Когда она провожала взглядом спину Мишки, усланного в героический вояж по магазинам, ей было вовсе не смешно. Скорее наоборот. Плакать хотелось. Уткнуться. Мишке в плечо и вырыдаться...

Эх ты, Мишель, Мишель, подумала она, запирая дверь и впериваясь взглядом в картонную коробку с видаком, перетянутую этими брезентовыми полосами, с деревянной ручкой для удобства носки. Как же ты умудрился растопить ледяную глыбку, которая вместо сердца у меня?.. Не купил же ты меня этим вот дурацким ящиком... Нет, нет, что-то другое ты успел сказать, сделать... Что, я и не знаю, но почему-то уже ХОЧУ отдать тебе свою душу... ведь за ней ты приехал, а, Мишенька?..

Она уже знала одно лишь. Когда он вернется, они будут пить чай и кушать, что магазин послал, курить любимые "Северные штаты", Made in Minneapolis - Saint Paul, а может быть, выпьют, ежели Мишель догадается раздобыть спиртное, ну хотя бы у таксистов, и будут болтать, болтать, болтать, и она вконец раскиснет, растечется жидкой манкой по стенкам тарелки, чаши, в которую по капле собирала ненависть, и начнет вспоминать былое, Институт, первые курсы... разнюнится вкрай, скажет Мишелю, что он вонючий интеллигент, и что ему надо было выкинуть на помойку свою ветхозаветную щепетильность, прибрать ее к рукам в свое время, и на выстрел не подпускать к ней "стасиков", удержать за шиворот, не позволить свалиться в яму, ловить момент, ковать железо, а не бродить, втайне воздыхая, вокруг да около... а потом, почти наверняка, она затащит этого нерешительного джентльмена в постель, для него - наконец-то! - а утром... быть может, все будет по-другому. Светлее. Чище. Теплее на душе. И завтра спозаранку ненависть, клокочущая в истомившейся по любви, жаждущей настоящего, СВОЕГО мужчину, наполненной нерастраченной нежностью душе этой, просочится тяжелыми черными каплями сквозь диван, согретый телами, прожигая едкой кислотой; шипящая ненависть мутным осадком ляжет на пол, составит компанию разбитой чашке, и соберется под диваном в смердящую лужу. И когда Марина встанет с дивана, с неохотой отрываясь от такого крепкого и надежного плеча СВОЕГО мужчины, то схватит веник и выметет ненависть вместе с осколками разбитой чашки, и спустит в мусоропровод. Утром. Быть может. Надежда умирает последней, подумала Марина. И если я еще верю, спустя годы, что утро завтрашнего дня может быть светлей, чем вчерашнего, и верю, что крошку любви в мусорном баке - этом мире, отыскать нелегко, но возможно, следовательно, во мне живет еще она, недобитая химера по имени Надежда. Ненавидеть - тяжело, страшно. Любить гораздо тяжелее. Но как хочется испытать вновь на своих плечах давление этой тяжести, взвалить ее на себя... Руки его обнимающие, от мерзости прикрывающие, почувствовать на плечах своих, дыхание его согревающее ощутить на груди, окоченевшей в ненависти... И никогда-никогда не испытывать желания ляпнуть в ответ на его слова: "Неудобно как-то..." что-нибудь вроде: "Ха, в групповиках ты со мной не корчился! Поглядела б я тогда, какой неудобняк на твоей роже нарисовался!". НЕТ. Как хочется ему говорить ласковые слова, и слышать, слышать от него, что - любит, что - не бросит никогда, что - она для него единственная, что - краше нет ее, что весь мир к ее ногам, и что без нее он бы умер...

При этих мыслях Марина вдруг ощутила, что между ног стало влажно. Даже мокро. НИЧЕГО СЕБЕ. Сто лет не бывало подобного. Обалдела совсем! Но как сладко - мечтать о НЕМ, предвкушая НАСТОЯЩЕЕ, а не акробатические кувырки со случайными туловищами...

- Знаешь, Мишель, - сказала она, стоя у зеркала трюмо с дымящейся сигаретой в пальцах, и лихорадочно размышляя, как бы побыстрее, в сжатом темпе, привести себя в божеский вид. Посмотрела в окно, в сумрак зимнего вечера. - Сдается мне, что ты - мой шанс. Ты верно выбрал время, мой милый искуситель. Хотя сам не подозревал, что останешься, не укатишь несолоно хлебавши. Я тебя приберу к рукам, не обессудь, если что. Ты в свое время меня протюхал, но я-то своего шанса постараюсь не упустить. Попытаюсь, обещаю тебе. Я так хочу _л_ю_б_и_т_ь_... А если не выгорит, если костер ненависти заполыхает вновь, не обижайся. Может быть, я тебя даже убью, вдруг ты окажешься неспособным до финиша добраться, растопить глыбу своим теплом... Тебе нужно быть очень терпеливым и терпимым, чтобы мою броню по чешуйке соскоблить... и вынести много унижений, чтобы потом окупить во сто крат все усилия... Но не дай тебе бог или черт выдохнуться на полпути... Я ведь баба жестокая стала, ты знаешь, и получувств не потерплю, все - или ничего, только так... Были Ты и Я - должны стать Мы. Время, работа, природа - они лечат, ты прав. Но есть тварь, которая предпочитает калечить. Едва ли не все, к чему прикасается. И жалости она не знает, она не зверь, она хуже зверя. Хищники - и те жалости подвержены...

Имя твари: Человек.

34. В НОНОЧЬИ ЛАПЫ

Начало пути...

- Шутка, - ухмыльнулся Грэй. - Следи за собой, будь осторожен. Никто нас не встречает.

- Пси-ихх... - облегченно выдохнул Вилли. - Ну ты псих, Торопыга. И шутки у тебя - дурацкие.

- Что есть, то есть, не отнимешь, - согласился Грэй. - В этой нонкис-терре хоть пивбары водятся, Неудачник?

- Ага, раскатал губу, - хмыкнул Вилли, - чего захотел, ха. Они человеческое пойло не употребляют почти, всякие сладкие мерзости жрут.

Они медленно продвигались вглубь ноночьей территории. Абсолютно никого живого, к счастью, покамест не повстречали. Мертвый город расстилался на многие мили вокруг. Дома пялились на двоих букашек, увешанных железяками, пустыми глазницами окон. Ветерок шевелил бумажно-плостиковый хлам, устилающий выщербленное покрытие улицы... Сказочная земля, - пробормотал Грэй. Он позволял себе думать вслух потому, видимо, что Вилли понимал едва ли больше одного процента из всего, сказанного Грэем в подобных монологах. Если бы Неудачник понимал больше, кто знает, говорил ли бы Грэй вслух столько... Не то чтобы Грэй скрывал от Вилли что-то, однако!.. - Чистый тебе пост-атомный крутой видеобоевик. С тою лишь разницей, что ни ядерная, ни химическая, ни вирусная чума предпосылкой для вывода, мрачнеющего вокруг, не была. А так: вылитые тебе воины Бронкса. Киборги хреновы. Бедный Нью-Йорк. Доснимались на твоих улицах гнилые голливудские профессионалы кино. Будь я посвободней, засел бы за диссертацию на тему: "Фантастика и Реальность: переплетение выводов и предпосылок в воображении патологической личности".

Скрипя на ветру, раскачивалась вывеска заведения, некогда бывшего коктейль-баром "У Сэма".

- Сторонкой обойдем, - посоветовал Вилли. - Рухнет, зараза, костей не соберем...

Обошли. Хмурое серое небо висело низко, давяще, замыкало собою гроб, три стенки коего составляли тянущиеся вдаль по обе стороны высоченные дома и асфальт под ногами. Какая-то серая тень скользнула над головами. - Это кто? - спросил Грэй. - Ворона, - проинформировал Вилли, - ты что, ворон не видал?. - Видал, - ответил Торопыга. - Просто так спросил, чего злишься?

Сдается мне, в самом деле тебя из очень и очень дальнего далека принесло! - посмотрел на новичка Вилли. Гляди, в Городе с непривычки тяжко. Море, лес, пляжи эти твои... Это все тебе - не Город. Если не заливаешь, что море видел.

- Предпочитаю промолчать, коли правду говорить не стоит, - изрек Грэй, телепат дерьмовый. - Врать склонности и привычки не имею.

- К нонкам угодишь, кореш, не отмолчишься! - посулил Вилли.

- Тьфу на тебя! - возмутился Грэй. - Сглазишь, ч-черт!

- От судьбы не уйдешь, - философски заметил Вилли. - Уж коль выперся из Кью эС, нонок не избегнешь. Они как рок. Заполонили, твари. Дерьмо кошачье! - выругался Вилли. - И откель они взялись! Папаша говаривал, были времена, когда их не было, и...

- А ты знаешь, как было, когда нонки еще не взялись?! - перебил Грэй. - Думаешь, _к_а_к_?

- Когда их не... - начал было Вилли, но заглох, вроде мотора, у которого засорился бензопровод. Слушая россказни отца, он пытался представить, как жили люди раньше. Но ни черта у него не вышло. Такой странной жизни Вилли, родившийся и выросший в Городе, где нонки существовали _в_с_е_г_д_а_, четко нарисовать в воображении своем не сумел - аж никак.

- А ты будто знаешь? - скептически добавил он, пиная ногой груду мусора. - Ври больше.

- Я разве говорил, что знаю? - притворно удивился Грэй. - Не было такого! Кстати, ты ничего не слышишь? А то, может, у меня галлюцинация, но я определенно слышу...

35. ПЕРЕПОЛНЕННАЯ ЧАША

...спустя час, в полвосьмого, Марина подумала: "И куда он провалился?!".

Взглянув на горящие зеленым светом "20:00:08", забеспокоилась. Твердая уверенность в том, что Мишель вернется к ней, начала размягчаться.

Час тому назад назад Марина прихорашивалась, облачалась в помрачающую мужские рассудки мини-юбочку и красную шерстяную безрукавку, даже чулки натянула, черные сексапильные "сеточки", и туфельки на высоких каблуках напялила. Все лучшее вытащила, словом. Сейчас, злясь на себя за женскую слабость, сбросила туфли - отвыкла на шпильках ходить, ноги заболели. Босиком выскочила на балкон, мгновенно закоченев на холодном, пронизывающем до мозга костей голых пяток, ветру. Мишкой во дворе, внизу, и не пахло. Вернулась в комнату, хлопнув балконной дверью с такой силой, что стекла зазвенели, едва не повылетали.

- Куда ты делся, дурак?! - закричала, выбегая в прихожую и спотыкаясь о коробку с "видеодвойкой", которую не успела внести в комнату, заваленная хлопотами по приводу себя в божеский вид. - За водкой поперся?! Да на фига мне та водка, мне ты необходим позарез, ТЫ!.. Я не люблю тебя, но я безумно хочу полюбить! Хотя бы одного, хотя бы тебя!..

Привалилась к стене, сползла, обманутая в лучших ожиданиях, калачиком на полу свернулась, обхватив руками колени, подтянутые к подбородку. Зашептала, трясясь в ознобе, накатившем, невзирая на жару, царившую в квартире: - Я устала быть одна, Мишенька, я устала давиться собственной ненавистью, слышишь... Кругом скоты, скоты, скоты... я так верила, что ты Человек... простишь мне мою жестокость, Миша, и придешь ко мне, чтобы остаться... это ведь все, грубость моя и слова... напускное, Мишенька, мне так плохо и больно одной, я умираю одна... в мертвой постели так холодно... Я так хочу просыпаться по утрам и видеть на подушке рядом голову любимого, единственного, моего, а не собственную опостылевшую физиономию в зеркале... Я боюсь себя, Миша, я так боюсь себя...

Плюнула на картонный ящик. Убрела на подламывающихся ногах в комнату, едва разогнувшись, как старуха, скрученная приступом ревматизма. Выключила свет, подтащила непослушное тело к окну, прижалась к стеклу лбом... ЕЩЕ ждала...

Через двор, в доме напротив, почти все окна были освещены. Там, в клетках квартир, за стеклами, шторами и стенками, пили, жрали, смотрели TV, справляли малую и большую нужду, спали, сходили с ума, радовались, хронически болели, боялись, наслаждались жизнью, помирали от горя, занимались би-, гомо- и гетеро-сексом в одиночку, парами и группами, читали, думали, варили супы и чаи, чистили картошку, попивали кофий, готовили вторые блюда и салаты, делали уроки, занимались уборкой, говорили, молчали, дрались, целовались, взасос и наскоро в щечку, блевали, смеялись, рыдали, бились в истерике, терпели, сморкались, выходили из себя, чихали, чавкали, таращились на видеобоевики и обнаженку с клубничкой в порнофильмах, считали деньги, кто оставшиеся до зарплаты, кто заработанные за день, ссорились, мирились, строили планы и оставались у разбитых корыт, мечтали, стирали шмотки, пылесосили, гладили, курили, говорили по телефону, кололись, обкуривались, работали, кормили домашних животных и птиц, невольников своих, материли ЖЭК за неисправность сантехники и электропроводки, тихо и громко ненавидели, боялись, решались, вешались, резали вены, писали письма и стишки (кто-то даже романы), ждали неотложку, слушали музыку, играли на гитарах и ф-но, зубрили учебники, отравляли близким и дальним жизни, играли на нервах, сплетничали, склочничали, рассуждали, философствовали о судьбах мира, плевали соседям в борщ, делились последним куском хлеба, мучались поносами и запорами, температурили, слушали радиоточку, "Проминь", "Маяк" и "голоса", ругали и хвалили партию и правительство, грезили о девчонке или мальчишке из соседнего подъезда, танцевали, принимали и провожали гостей, праздновали и депрессировали, сосали соски и "пустышки", ходили к соседям за щепоткой соли, маялись, суетились, тосковали, ждали и надеялись, обдумывали завтрашний день, вспоминали прошедший, льстили, лебезили, подсуечивались, врали, крали у своих же, вешали на уши макаронные изделия, обольщали, поносили предпоследними и последними словами, кидались тяжелыми предметами, накладывали и смывали косметику, брились, подбривались, подмывались, занимались рукоделиями, меняли тампоны, принимали лекарства, кутались в пледы, хохотали, читали газеты, опять хохотали, росли, плакали, сердились, медитировали, драили паркет и переставляли мебель, принимали горячий и холодный душ, общались, чистили зубы, умывались, купались, мылись, прощались, раздевались и одевались, тупели, завидовали, играли с детьми, кошками и собаками, воспитывали, зверели, знакомились, самообразовывались, изменяли, пороли отпрысков, делились впечатлениями и ругали начальников, шарили в карманах супругов, храпели, нажирались, пропускали рюмочку, чокались, закусывали, похмелялись, самолюбовались, некоторые, очень немногие, кому воистину повезло, творчески-полноценно сублимировали, садились, орали, самобичевались, поднимались и спускались по лестницам и ехали в лифтах, кто вверх, кто вниз, смотрелись в зеркала, сидели на крыше, бесились и самоуглублялись, стонали и проклинали, плевали в потолок и качали мышцы, хныкали, кичились, сплевывали, вставали, лежали, пилили родственников, занимались любимыми хобби, пукали, вспоминали, уповали, восторгались, гладили, чертили, кашляли, злобствовали, жевали бабльгум, раскаивались, тупили, стояли, смотрели черно-белые и цветные сны, охреневали, выли, болели и выздоравливали, выходили на балконы и смотрели в окна, краснели и бледнели, включали и выключали магнитофоны и проигрыватели, в промежутках слушая музыку, мусорили, зевали, чистились, поливали цветы, собирали мусор, ненавидели, молились, занимались прочими кухонными и домашними делами, тосковали, свистели, скучали, занимались еще черт знает чем, умирали, разлагались...

ЛЮДИ.

Разные. Самые что ни на есть. Прямо не то слово...

Работяги и тунеядцы, инженера, учительницы, медсестры и шофера, кооператоры и студенты, врачи и токаря, программисты и секретарши, бухгалтера и безработные, дети всех возрастов, отличники, середнячки и двоечники, вундеркинды и потенциальные зэки, меломаны и хулиганы, преступники и божьи одуванчики, подлецы и святоши, лицемеры и глупцы, ханжи и работники торговли, спортсмены и сердечники, инвалиды и здоровяки, "афганцы" и ветераны ВэОВэ, старики, старухи, евреи, русские, украинцы, молдаване, корейцы, греки, кавказцы, поляки, болгары, белорусы, красивые, уродливые, толстые и худые, длинные и малорослые, импотенты и гиперсексуалы, несимпатичные и сексапилы, гомосексуалист(ки)ы, мужчины, женщины...

"Лишь Его среди них - НЕТ. Целый дом людей, десять подъездов, триста шестьдесят квартир, несчетное количество комнат, коридоров, кухонь... Но одного-единственного чувства не сыскать в сонмище кубометров и людишек. ЛЮБОВЬ. Они ее выдумали. Чтобы оправдать все это копошение, придать ему хотя бы видимость смысла. Выдумали как заведомо несбыточную мечту, как идеал, к коему якобы стремятся, и наследников учат стремиться. Нашли тоже, кретины, идеальчик себе... Многие стремятся до самой смерти, одолеваемые страхами, предрассудками, равнодушием... Но выше головы не прыгнешь, господа-товарищи, панове и пани. Человек по природе своей - одиночка, суперэгоист, какая может быть любовь у такого существа... Сплошь самообман и подтасовка. "Любовь выдумали русские, чтобы не платить". Отлично сказано! А за все платить придется, за все, все, все, прямо или опосредованно... Рано или поздно. Не отвертишься. За грехи - и воздастся. За добродетели - вдвойне. Грех - честнее. Добродетель - более подспудна, внутривенна, подкожна, за нее надо бы срока не меньше "червонца" давать. Тот, кто говорит, что любит - преступник. Потому что он рядит свое желание попользоваться чьей-то кровью в карнавальный костюм, выдает за истинное духовное чувство элементарный голод... В борьбе за выживание человеки объединились в суперстаи, таких не видывал мир ДО человека, и покорил этот вид, хомо сапиенс, мир, массой задавил... Гуртом и батьку бить можно. Чего не сделаешь, чтоб выжить. Теперь - губит себя самого. За все надо платить. Одиночки, в стаю объединившись, рано иль поздно начинают платить дань собственной изначальной сути. Любви нет. Есть инстинкт плоти, инстинкт продолжения рода, как одна из разновидностей борьбы с природой и другими ее детьми - за выживание. Хоть потомки (а значит, и частичка ТЕБЯ) выживут, хоть так, опосредованно, побыть бессмертным... Что угодно есть, но любви нет. Слишком разные, разные... Не то слово. Легенда о половинках разбитого кувшина - бред собачий. Слабый пол, сильный пол, функция женщины, функция мужчины - дерьмо кошачье. Все - лажа. Жизнь - тоже. Смерть - тоже. Какого черта вообще это _в_с_е_ нужно, спрашивается? Нет ответа. И не надо, ну их всех в баню, утопитесь в шайках. Разные. Разные... А жаль."

"И Мишеля среди тысяч людей, копошащихся в доме напротив, нет. И не было. И не будет. Ушел. Трус. Мужик, одним словом."

Есть только три чувства, подумала Марина. Чувство страха, чувство ненависти и чувство голода, сексуального, любого, без разницы. Все прочее - иллюзии. Хрустальные замки, настроенные человеками для самоуспокоения, для самооправдания. Для сохранения имиджа, созданного некогда. Смотри, мол, природа-мать, мы твои наиспособнейшие дети, мы не только сами себя пожирать умеем, тебя попутно изничтожая, мы еще и любить умеем, мы разумны, а любовь - высшее достижение разума! Любовь - самопожертвование, части себя либо целиком, ради ДРУГОГО. Антиэгоизм. Ура. Вопреки инстинкту самосохранения.

"Ничего себе достиженьице..."

- Ох, как вы мне все надоели. Выше головы не прыгнешь. Жалкие попытки - не в счет. Естество - непреложный закон. А оно ясно и четко говорит: будь эгоистом, и выживешь. Любовь - преступление. Патология. Против природы... Духовность, разумность, альтруизм - не оправдания. Миражи. А жаль...

Марина показала дому напротив язык, всем его обитателям, ряженым в маскарадную тогу так называемой человечности, наипервейшим признаком коей, говорят, Любовь и является. Врут, сволочи. Всем лицемерам, равнодушным, эгоистам - людям, - показала. Всем одиночкам, временно сбившимся в суперстаю. Обреченным внутри нее на одиночество тем более. Всем тщащимся представить истинное положение дел, реальную диспозицию, по-своему, обманывая самих себя. Мы, мол, не волки, в стаю сбивающиеся лишь на зиму, мы, мол - Человечество. Мы любить умеем - и именно ПОЭТОМУ мы ЛЮДИ. ХА!!! Вы люди, потому что ни одно животное настолько сильно не способно ненавидеть и бояться особей собственного вида, как ВЫ.

- Пошли вы все... - злобно огрызнулась Марина, отворачиваясь от окна. Часы показывали "21:38:56", когда она закончила метаться по норе, из комнаты в комнату, из прихожей в кухню, как полоумный шаттл, потерявший управление.

- Расфуфырилась, кукла? - с омерзением в голосе спросила свое отражение, эту самку с сочащимися тоской глазами, стоящую в зеркале, в последний раз обведенную вокруг двадцать первого пальца струсившим, испугавшимся ответственности, неспособным на самопожертвование, как и все они, коз-злы... мужики, одним словом. - Стрелка измерителя либидо зашкалила, да? Пиковая нагрузка ненависть сбила?..

Содрала с себя чулки, юбку, безрукавку. Схватила ножницы, покромсала в лохмотья новые, практически нанадеванные вещи. Задрапировалась в старый ситцевый халат. Разорила прическу, умылась.

Пока оттирала французскую, умопомрачительно дефицитную косметику, вдруг подумала, ни с того ни с сего: "А интересно, какова этимология слова "пол" (М и Ж)? Уж не от той ли "половинки разбитого кувшина", а? Значит, по отдельности ничего цельного, М-пол(овина) и Ж-пол(овинка), и только вместе...". Аж вздрогнула от отвращения. Не-ет, хватит...

ВСЕ, решила. Последняя капля звонко, оглушительно булькнула об поверхность тяжелой маслянистой жидкости ненависти, наполняющей чашу ее терпения. Имя той капли - Мишель. Фамилия - Захарченко.

"Думаешь, я побегу за тобой на вокзал?", - спросила выходную дверь. "Кукиш тебе. Пересрал, скатертью путь-дорожка, милок. Рыдать не намерена. Изрыдалась уж, хватит. Амба. Зэ Энд. Думаешь, прибегу, умолю, рабой буду? Зря, друг ситный. Ох, зря. Не на ту попал... Человек! Поди ж ты. Мужик он мужик и есть. Я скорее поверю в то, что баба - человек. Но чтоб самец... ни в жизнь. Самки - тоже твари, но не настолько безжалостные. Не настолько беспросветно бесплодные и бесполезные для природы, для жизни, как вы, самцы. Они хоть рожать могут... Ближе к животным, вы говорите. Ну что ж. Лучше быть родственницей той же кошки, чем _в_а_ш_е_й_. Вы заменили сердца моторами, чтобы отдалиться от животных. Вы злобные, не умеющие чувствовать, монстры, со всей вашей технологией выживания и техникой, создавшей мир, в котором есть место лишь "технике секса", но нет любви. Вы создали этот мир, и вы в нем правите. Это факт. Но где отмечен тот факт, что Я обязана подчиняться ВАМ??? Я могу вас использовать, со всеми вашими прибамбасами, но жить по вашим законам вы меня больше не заставите!!!".

36. В НОНОЧЬИ ЛАПЫ - 2

Ради чего стоит возвращаться...

- Транспорт, - бросил Вилли. - Схоронись, Торопыга. Поглядим, наш ли...

Они заскочили в пролом. Спрятались внутри дома, сторожко высунув краешки глаз. Лязг гусениц, рык двигателей, дыхание тяжелых стальных чудовищ - приближались, усиливались. "Колонной идут, - подумал Вилли, штук десять, судя по звуку".

Приготовил на всякий случай базуку к стрельбе, жестом велел Торопыге следовать своему примеру.

Показался первый бронетранспортер. На бешеной скорости пронесся мимо. Авангард.

- А, дерьмо, - прошептал Вилли, - нонки...

На борту головного растянулся в прыжке кошачий силуэт.

- Пропустим, - выдохнул Торопыге в ухо, - не одолеем, много их, тварей, ч-черт...

Прогрохотал второй броневик, третий, пятый... Десятый.

В сторону Квартала мчатся, подумал Вилли. Эх, предупредить бы мужиков... Пару коптеров с ракетами на колонну, и все дела, разговор короткий. Но как предупредишь, без связи-то. И ушли, черт побери, далеко, не успеем вернуться. Ну ничего, мужики справятся. Не впервой.

- Учуяли, твари?.. - с ненавистью в голосе прошипел Вилли. Броневиков было одиннадцать, оказывается. И одиннадцатый, арьергардный, кромсая асфальт, в этот миг тормозил точнехонько напротив пролома в стене дома, за иззубренными краями которого прятались напарники...

- Торопыга, ты слышишь? - спросил. - Слышишь их?

- Очень смутно... не дрыгайся, Вилли, сдается мне, они по своим делам притормозили, нас не унюхали...

Крышка люка механика-водителя на переднем скосе броневика открылась, показалась усатая физиономия в ребристом кожаном шлеме. - Выпердок, брезгливо сказал Вилли. Заскрежетал зубами. - Дырколизы мокрогубые, дерьмоеды...

- Осторожно, без зубов останешься, - толкнул в бок Неудачника Торопыга. - И скрежет твой зубовный на милю слыхать. За что ты их так? Их жалеть нужно, несчастных...

Выпердок высунулся по пояс из люка, лег на броню, свесил голову за край скоса, на что-то уставился, лежащее на асфальте перед броневиком. Что он там нашел? - спросил Вилли недоуменно. - Целехонький лазерный прицел?.. Может, шандарахнуть в люк?

- Лежи, вояка, - Грэй выпростал правую руку из складок маскбалахона и взглянул на браслет свой странный. - Ты лежи, а я пошел... Прикроешь, если я ошибся.

- Ку-уда?! - обалдел Вилли. - Ты что, совсем тронулся?!

- Ага. Я ж сумасшедший, ты знаешь. А спорить с психами опасно, лучше всего не мешать им... Не дрейфь. Знаю, что делаю.

- С психами, говорят, вообще иметь дело опасно, не то что спорить, сказал Вилли. - Когда они тебя сцапают, и я пальцем не пошевельну, на спусковом лежащем.

- Болтаешь много. Совсем как я, - ответил Грэй и выпрямился. Повторяю, прикроешь, если я ошибся и разговора с ними не получится. Бей в корму, меня постарайся не угрохать. Я еще пригожусь в этом мире. Не для того я шатался по разным градам и весям, чтобы сдохнуть от гранаты Вилли Квайла по прозвищу Неудачник, не для того я дерьмо хлебал, чтобы в конечном итоге получить в задницу сто грамм свинца от своего брата...

Он неторопливо вылез наружу и зашагал к броневику, на борту которого чернел растянувшийся в прыжке кошачий силуэт.

Вилли проводил его долгим взглядом и решил, что с психами иметь дело опасно, зато интересно. Никогда не угадаешь, чего от них ждать. Сплошной ходячий сюрприз. Но Торопыга, даром что псих, по всей видимости, знает, куда идет.

Грэй шел к броневику. Вилли смотрел сквозь окуляр прицела базуки, как он идет, совершенно открыто, с виду без опаски - в ноночьи лапы верным курсом. Выпердок, высунувшийся из люка броневика, поднял голову и уставился на Торопыгу, не менее пристально, чем секунду назад на асфальт перед гусеницами бронетранспортера. - Смерть нонкам! - крикнул Грэй, вздымая правую руку вверх, в ритуальном жесте приветствия: два пальца буквой "V" растопырены, остальные прижаты к ладони. - Селедка есть, брат?

- Смерть нонкам! ты откудова свалился?! - крикнул в ответ усатый, оказавшийся не выпердком, а мужиком. - Ты кто?

- Меня зовут Грэй-Торопыга, - весело сказал Грэй-Торопыга. - Мы тут с Вилли-Неудачником в разведку ползем помаленьку.

- Тебя не знаю, - сказал усатый в ребристом шлеме. - Про Вилли слыхал. - Он убрал кольт, ствол которого целился Торопыге в лоб, и позвал кого-то, сидящего внутри бронекара: - Эй, Чак-Зубастик, вылезай, тут твой старый кореш Вилли рядышком торчит, поздоровкайся!

Верхний люк броневой машины растворился, и высунулась знакомая Вилли физиономия. Неудачник коротко ругнулся и опустил базуку. Клыки Чака, дьявольщина, ни с чем не спутаешь. - Смерть нонкам! - крикнул, вылезая из пролома в стене дома. Он уже все понял. Молодчаги мужики! Законспирировали транспорт под ноночий караван. Не особо эффективно, но все же...

- Доброго пива! - поприветствовал его Зубастик. - Это кто с тобой?

- Да так, новичок один, недавно в отряд приписан, - ответил Вилли. Классный боец.

- Телепат, что ли? - спросил усатый.

- Есть маленько, - неохотно согласился Грэй.

- Оставь, Боб, парня в покое, - сказал Чак.

- А что ты там углядел на дороге? - спросил заинтригованный Вилли.

- Крысу раздавили мужики, - сообщил Боб-водила, - живодеры.

- Чего-о?! - изумился Вилли.

- Миляга Боб у нас жалостливый, - ухмыльнулся Чак. - Всяческую тварь божью жалеет. Прямо как нонка какая-нибудь тебе, смех да и только.

- Ну-ну, - подозрительно покосился на водителя Вилли.

- Не, Вилли, он свой! - быстро сказал Чак. - Проверенный! Нонок косит что твой мачете!

- Нонки, - солидно сообщил Боб, - от дьявола.

- А-а-а, ты пятидесятник... - кивнул Неудачник.

- Святым духом силен мужик! - торжественно сказал Боб.

- У вас и религиозные фанатики имеются?! - спросил донельзя заинтересовавшийся Грэй, вступая в разговор.

- У нас все и вся имеется, - заверил Зубастик. - Даже бабы, нонок ненавидящие.

- Ого, - сказал Грэй и присвистнул. - Такие бывают разве?

- Бывают, - сказал Вилли. - Только телекинетика у нас ни единого нет, дьявольщина. Пошли, напарник, застоялись тут. Сейчас нонки настоящие нагрянут. Шумим как танковая колонна...

- Да! - спохватился Чак. - Боб, ты плюхайся на сиденье, газуй, не то, черт подери, и вправду падлы наскочат, а от своих мы порядком откололись...

- Смерть нонкам! - рявкнул любитель живой природы Миляга и канул в нутро бронекара. Крышка люка захлопнулась.

- Мужики, селедку-то везете?! - спохватился Вилли.

- Везем, везем, братан, - обнадежил Чак. - Тонны три, добрая селедка...

- Вернусь, попробую, - пообещал Вилли. - Смерть нонкам!!

- Не вернешься. - Молвил Грэй, когда бронекар исчез за поворотом. - А если и вернешься, то к тому времени всю селедку сожрут, нам не оставят.

- Новую привезут. Не каркай мне тут, Торопыга! Как так не вернусь?! Да я всем глотки перегрызу, затрахаю до смерти, а в Квартал вернусь!!!

- Жизнь покажет, - уел Торопыга напарника. - Если успеешь увидеть.

Там же. Но НЕ тогда же...

- Перекур, - велел Грэй. - Стемнело совсем, давай передохнем полчасика, шоколаду погрызем.

- Я не устал, - ответил Вилли, но спорить не стал. Торопыгу, дьявола, разве ж переспоришь.

Влезли на второй этаж массивного, когда-то украшенного кучей лепных излишеств, ныне по большей части отвалившихся, здания.

- "ATVERTIZING AGENCY OF JOE", - прочитал Грэй вывеску на двери помещения, в которое залезли. Вывеска немного выцвела, но еще вполне презентабельно выглядела. - Надо же, кто б мог подумать. А сработала на совесть. Никакой халтуры. Молодец, девочка.

- А что? - спросил Вилли. - Что-то не так? - он настороженно осмотрелся, поводя стволом пулемета по сторонам.

- Все отлично, - успокоил его Торопыга. - Просто я не думал, что вывеска сохранится... и не гадал, что судьбе-таки доведется меня забросить в... это помещение.

- Не вижу тут ничего примечательного, - пожал плечами Вилли. - Дом как дом. Старый. Они все такие.

- Само собой. Теперь-то да. Но были времена... - Грэй осекся, замолчал; задумался о чем-то своем. Вспоминал, по роже видно. А может, не хотел лишнего говорить. Хотя для него это - нетипично.

- Слышь, брат, ты что, в самом деле жил во времена, когда нонок не было? - спросил Вилли, с удобством располагаясь на груде бумажного хлама. - На вид тебе не больше годов, чем мне. Или ты хочешь сказать, что больше?

- Больше, меньше, какая разница... Как бы это тебе подоходчивей растолковать, Вилли... Я, понимаешь, жил, было дело, за... за стенкой. За стенкой все по-другому.

- Ага, - глубокомысленно заметил Вилли. - Ты, я погляжу, вовсе конченый псих. Бредишь напропалую.

- А ты сомневался? - спросил Грэй. - Короче говоря, не буду я тебе ни черта растолковывать. Сам узнаешь.

- Что я забыл за стенкой твоей? - возмутился Вилли. - Я не желаю умом трогаться! Вечно мне не везет...

- Кури, на тебе лица нет, - оборвал Неудачника Грэй. И добыл откуда-то пачку сигарет. Откуда взялись? удивился Вилли. Он же на моих глазах переодевался!!

- Вали подальше, - поморщился Вилли. - Дыма не выношу.

Торопыга молча отошел футов на тридцать и присел на пол, скрестив ноги. Свалил груду оружия рядышком; извлек сигарету, прикурил от запала ракетницы. Затянулся глубоко, выпустил струю дыма ярда полтора длиной. Давно не курил, - зачем-то проинформировал напарника. - Ка-айф!..

- Иди ты в задницу с таким кайфом, - огрызнулся с детства некурящий Вилли. - Травишь меня, гад, только!

- Э-э-э, ничего ты не понимаешь в колбасных обрезках, - хохотнул Грэй. - Ха-ха, курильщик пассивный!

- Сам ты... пассивный, - обиделся Вилли. - В жизни никому жопу не подставлял!

- А тебе, что, подставляли?.. - начал было говорить в прежнем язвительном тоне Грэй и вдруг замер. Замолчал, насторожился. - Слышишь? шепнул через пару секунд мгновенно подобравшемуся Вилли. - Кто-то идет.

- Ни черта не слышу... - подскочил Вилли. Замер, старательно вслушиваясь.

Помимо завывания ветра за окнами и шелеста бумажного хлама в помещении, шевелимого сквозняками, действительно ничего не услышал. Но пальцы на спусковые крючки пулемета и винчестера положил. Он уже убедился, что Грэй слышит лучше; ушами или чем там еще, черт его знает.

- Один, - Торопыга потушил окурок об каблук сапога. - Не баба. Этот, как его, выпердок, сдается мне. Мысли у него, однако...

- Ползи ко мне, - посоветовал Вилли. - И оружие не снимай с себя никогда, запомни. В любую секунду срываться с места придется, а ты...

"Он его мысли уловил-таки", - подумал Вилли. Сам он по-прежнему ничего такого не слышал.

- Заткнись, Вилли, не думай обо мне, мешаешь... и...

Секунд через двадцать и Вилли наконец-то услыхал шаги. По улице, не особо-то и таясь, бухал сапогами враг. Выпердок, судя по словам Грэя.

- ...замаялся я таскать этот металлолом, - сказал недовольно тот, но быстренько навешал на себя автоматы, базуку, винчестер вновь. - Стань слева от двери, - приказал Квайлу. - Он сюда направляется, как ни странно...

"Мужик без оружия - не мужик", - хотел сказать Вилли, но промолчал. Скользнул к двери и встал, где велено.

Торопыга прислонился плечом к стене по другую сторону. За дверью, совсем близко, по полу зашаркали подошвы выпердка. Грэй поднял свой "суперстэн-33", занес его над головой, и когда створка двери приоткрылась, пропуская нежданного пришельца, что было сил опустил приклад автомата на голову его... Выпердок рухнул как подрубленное дерево, плечом рубщика наподдатое. По эту сторону порога остались лишь его ноги, упал он на спину. - Тащи! - приказал Грэй, и Вилли схватился за сапоги оглушенного врага. - Ты его угробил, - похвалил напарника, втаскивая тело в помещение. - С одного удара в иной мир отправил, в Подземные Грязные Кварталы. Ошибаешься, - спокойно сказал Грэй, забрасывая за спину суперстэн. - Души умерших в иной мир не уходят. В иной мир способен лишь живой человек попасть, во плоти. Души остаются в том мире, где жили их тела. К тому же, смею тебя заверить, наш гость не помер. Скоро очухается, убедишься.

- Какой ты умный, - пробурчал Вилли. - Аж противно.

...Торопыга курил, когда выпердок очнулся, застонал, мутным взглядом вперился в лицо Вилли, стоявшего над ним с обрезом наготове. Пистолеты и автоматическая винтовка ноночьего раба валялись поодаль, футах в двадцати. Торопыга сделал три торопливые затяжки, обронил окурок, наступил на него, растер каблуком. - Смерть нонкам, - поприветствовал выпердка. - Добро пожаловать на огонек, кот. И какими ветрами тебя занесло... э-э-э, как ты его величал, брат?.. ах, да, дырколиз мокрогубый... в эти края, а?

- Соб-баки! - исторг выпердок. - Псы вонючие!

Попытался приподняться, но Вилли наступил ему на грудь и прижал к полу: - Лежи, мудак, покуда я тебе мозги по бетону не размазал тонким слоем! - однако выпердок, упорный какой тип попался, надо же, не успокоился, схватил мужика за ногу, вознамерился повалить, побороться желая, не иначе; за желание свое мерзопакостное тут же жестоко поплатился, когда Вилли с серьезным, суровым даже, выражением лица, вырвав из хватки выпердковых лап сапог, прикладом пулемета слегка тюкнул дырколиза в висок.

- И не поговоришь с ним толком, - прокомментировал Грэй. - С вырубленным не получится, а вырубать его, я гляжу, приходится постоянно, не везет бедняге.

- Свяжу-ка я его, - решил Вилли. - Раз уж тебе с ним так охота болтать. По мне, так базар один - пулю в глаз.

- Свяжи, свяжи, браток, - обрадовался Грэй. - А то время поджимает круто, всего полтора часа осталось.

- До чего это осталось полтора часа всего? - обернулся на Грэя Неудачник, связывая выпердка. Посмотрел подозрительно. - Слушай, псих, куда мы, собственно, тащимся? Ты до сих пор не соизволил мне сообщить свой стратегический план, который, дескать, пользу Кварталу небывалую принесет на блюдечке! А ну колись, напарничек, с места не сходя, чтоб тебя!

- Слэнг у тебя уголовно-наркоманский какой-то, - пожурил Квайла Грэй. - Колись... Как ветеран УЛага ботаешь, е-мое. Нет, чтобы по-человечески сказать, надоели мне, дескать, недоговоренность, неопределенность, неизвестность, бесцельность, и так далее и тому подобное.

- Вот балабон! - ухмыльнулся Вилли. - Т-твою мать, шоколадом его не корми, дай языком почесать только.

- Истину глаголишь, да! Так вот, Вилли. Спустя полтора... нет, уже час и двадцать девять... минут мы с тобой отправимся в мир иной, как ты изволил выразиться совсем недавно. И разыщем мы в иных мирах с десяток крутых парней. Команду себе наберем, словом. Для выступления в высшей лиге. Потому как вдвоем с тобой мы, к сожалению, еще не команда. Хотя, должен тебе сделать комплимент, мужик ты славный, и общему делу нужный донельзя, это я тебе говорю. Проблем с набором команды будет немало, так что не трепи мне нервы, о'кей? У меня и без того голова уже болит, когда начинаю экстраполировать, удастся нам или не удастся собрать всех до кучи. Однако, если мы всех соберем, вот тогда-то настоящая драка и закипит. Такие дела.

- Тьфу ты, дерьмо!! - выругался Вилли. - Тебе мало в Кью Эс крутых мужиков, псих?!

- Крутых мужиков в Квартале навалом, ты прав, браток, но именно тех, что позарез нужны в нашей команде, не водится. Помимо тебя. Высшая Лига, брат, это... это, твою мать, не хухры-мухры! - Грэй раздраженно сплюнул. Я потратил уйму времени, чтобы установить временные и пространственные координаты нужных парней, и мои старания увенчались успехом, знаешь. Теперь следующая фаза. Общий сбор. Ты - первый. Не последний, надеюсь. Я бросил свой дом и вышел на Дорогу, за Стенку, туда, где я нужен, не для того, е-мое, чтобы останавливаться, я намерен дойти до финиша, до победного или бесславного. Я уже давно шляюсь по местам, городам и весям, смахивающим весьма на декорации, построенные для съемок боевиков, знаешь. Сначала даже потрогать хотелось, не бутафория ли, не фанера... Много чего поспел повидать, пережить, повстречать людей, ужасно смахивающих на растиражированных крутых героев этих самых видеобоевиков. Однако чую, что главные сюжетные ходы и линии еще впереди, ожидают за новым поворотом... Ну что ж, останавливаться поздновато, хотя теперь мне кажется, что зря я бросил свой дом... Тяжко это, брат, знаешь, по Дороге идти. Но иду, черт бы ее побрал. Я ей докажу... - Грэй замолчал и бросил взгляд на связанного выпердка, - ...что не все такие, как он. Был и есть... И что война, раз уж не получается в мире и согласии - не единственный возможный путь. Есть и третий. Обязательно должен быть. Не только черное и белое, но и середина, соединение - серое. Может быть. Однако пока мы находимся в состоянии объявленных военных действий, будем воевать. Ох, и будем же... Он, сдается мне, в себя возвращается, Вилли. Отойди подальше от него, я поговорить хочу.

Вилли, внимательно, с напряжением всех извилин, выслушавший напарника, много чего не понял. Но для него это уже не было главным понять, чего хочет Торопыга. Для себя он решил одно: этот парень знает, чего хочет, и знает, как добиться желаемого. Непреклонный мужик, почувствовал Вилли сердцем, душой, чем там еще, черт возьми... И надобно ему помогать. Вот.

Непреклонных людей Вилли всегда уважал. Он сам такой, Вилли Квайл по прозвищу Неудачник. И он знает цену этому свойству. А другие не выживают. Подыхают, либо в выпердков обращаются. В мире, где родился и живет он, Вилли. Не обязательно быть самым быстрым стрелком или самым ловким рукопашным бойцом. Но быть сильным духом - ОБЯЗАТЕЛЬНО. Иначе ты - не мужик. И не человек, стало быть. Так, кандидат в коты.

- Слушай, Грэй, - спросил он напарника, - а что такое крутой видеобоевик?

Торопыга внимательно посмотрел на Вилли. Вздохнул.

- В определенном смысле, брат, это мир, в котором ты родился и вырос. А теперь заткнись, Безумный Макс, и не мешай мне общаться с этим... дырколизом, ха, как метко прозвали.

Вилли заткнулся. Решил, что больше вопросов задавать в ближайшее время не будет. Все едино из Торопыгиных ответов ни черта не поймешь, умного. Половина слов вообще незнакомых, а простые, знакомые слова ничего не объясняют. Чтоб их. И это, как оно... вот, Е-МОЕ.

- Скажи, несчастный, - обратился Грэй к выпердку, бешеным взором пожирающему мужиков, без звука им говоря, что, поменяйся он с ними местами, на кусочки их разрезал бы без раздумий, предварительно поимев во все естественные и не очень отверстия туловищ и конечностей, - кто тебя сюда послал?

- Хозяйка! - ответил ноночий раб. Он не считал нужным это скрывать.

- Так я и думал, - кивнул Грэй. - И она тебе сказала, что здесь ты найдешь... некую вещь, которую ты должен забрать? - он поднял вверх правую руку. Сверкнул браслет. - Вилли, посвети фонариком, на улице уже ни хрена света нету, пусть он хорошенько рассмотрит... что-нибудь вроде этого?

- Я вижу, - с ненавистью выдавил выпердок, - да, что-нибудь вроде. Точно не знаю.

- Щуп где? - спросил Грэй.

- В нагрудном кармане...

Торопыга тут же вынул из указанного кармана какую-то маленькую коробочку и спрятал куда-то под свой балахон.

- Но не сказала, что штучка на руке или в кармане у мужика будет?..

- Сказала, - выдавил кот, - и велела звено все на захват привести, но я думал, что опережу...

- Ага, - заметил Грэй. - Выслужиться хотел, прогнуться. Она сказала, значит, что мужик, с этакой штучкой на запястье или в багаже, придет в... - он посмотрел на браслет, - ...в полночь, то есть через час и девятнадцать минут, и чтоб...

- Да-а-а!!! - заорал выпердок. Задергался, пытаясь освободиться от веревок. Но Вилли скрутил его добросовестно, от души.

- Дерьмо. - Спокойно сказал Грэй. - И она до сих пор меня недооценивает. Звено мудаков послать, чтобы меня захомутать. Надо же. И к тому же могла как вариант предположить, что я приду не один... Эх, никакого уважения к врагу, е-мое. Вилли, нас не уважают. Меня такое отношение обижает. А тебя?

- Обижает, что ты! - подыграл Вилли. Хотя совершенно не понимал, о чем идет речь. - Пулю в глаз, тварям!

- Погоди, успеется... - остановил жестом напарника Грэй. Вилли уже поднял обрез, чтобы всадить выпердку в глаз пулю, а то и не одну. - Скажи, чмо ноночье, твоя хозяйка тебе описывала наружность мужика, с трупа которого ты штучку снять должен был?

- Нет, - более спокойно ответил выпердок. - Приказала, кто бы ни пришел, убить и забрать... Вы же меня не убьете, правда?! - он опять принялся корчиться. - Я же вас не тронул, не убивайте меня... я же все рассказал... - Волосы его длинные, собранные в выпердковский "конский хвост", мотались туда-сюда и били его по плечам...

- Чем мужик от выпердка отличается главным образом, - с омерзеньем в голосе промолвил Вилли, не выдержав, - так это тем, что, когда валяется на полу, связанный нонками, жаждет смерти. Чтобы не превратиться в такое вот дерьмо.

- Хорошо сказал, брат, - похвалил Грэй. - Но это дерьмо сейчас сказануло кое-что гораздо лучшее. Из его слов и, признаться, из мыслей, я заключил, что она до сих пор не знает, что я - не толпа, иначе бы постаралась захватить живым. И не знает, кто я - в лицо. И не понимает отчетливо, какую роковую роль я играю в поставленном ею фильме. Образно говоря. На ее месте я бы, хоть ради перестраховки, сюда отрядил сотни четыре отборных головорезок, из которых по меньшей мере половина слышала бы мысли так же хорошо, как слова. Ну что ж, это отрадно. Инкогнито штука полезная. Очень надеюсь, что сохранить его, как одно из самых мощных средств арсенала, мне удастся и в будущем. Ее подвела гипертрофированная самоуверенность, знаешь, брат. Казалось бы, сам факт существования Квартала мог бы ей намекнуть, что в жизни никогда не получается все так, как хочется. Женщина... Женщина и есть.

- Ох, устал я твой бред слушать, - сказал Вилли со вздохом отчаяния. - Когда уже делом займемся, хоть каким-нибудь?!

- А мы чем занимались?! - возмутился Грэй. И тут же грустно улыбнулся. - Скоро, Вилли. Всего через... - он опять глянул на браслет, ...час и четырнадцать минут, одиннадцать секунд.

- А с этим что? - брезгливо спросил Вилли. - Мудилой грешным?

- Не убивайте меня-а! - канючил выпердок, глотая слезы и сопли. - Я же вам ничего не сделал...

- С этим? - задумчиво посмотрел на ноночьего раба Грэй. - Дай подумать... Он, конечно, не виноват, что таким дерьмом стал... Но, с другой стороны, он таким и был всегда, иначе подавилка его бы не одолела... да, Вилли?

- Угу, - буркнул Вилли. - Из подавилки мужику два пути, в выпердки либо на тот свет...

- Сколько тебе говорить, что на тот свет без тела не попадешь? раздраженно сказал Грэй. - Ну что за прилипчивый самообман, это расхожее выражение...

- Все так говорят, - пожал плечами Вилли. - Уж какое есть.

- А ты сам как думаешь, правильно говорят?

- Хрен его знает. Не думал я об этом, чего пристал?!!

- Спокуха, брат, тихо, не ори. Ну так что с ним делать будем, а?.. Жалко его, конечно, однако он меня видел...

- Чего его жалеть? - удивился Вилли. - Нонки нас когда жалели?

- Ты прав. Не то слово... Ну что ж, свидетелей, советуют бывалые люди, лучше убрать, дабы потом они не убрали тебя самого... Когда-то же надо начинать, в конце концов. С нонками жить, по ноночьи выть. Эх, ма... Кстати, брат, знаешь, о чем этот урод думал, пока топал сюда, меня вязать?

Вилли вопросительно посмотрел на Грэя.

- Он настолько красочно и сосредоточенно, со смаком, так что даже я издалека уловил, представлял себе, какими способами будет иметь извращенный секс со скрученным, закованным в наручники типом, у которого ему приказали взять браслет. Он потому и звено свое не брал, чтоб не делиться. Знаешь, я всякие способы знаю, но кое-что, им воображенное, даже мне неизвестно было. Талантливый, е-мое...

- Ну, кот... - засопел Вилли, поворачиваясь к выпердку.

- А... я... а... - не нашелся что сказать раб нонок.

- Покедова, мужик, - Грэй отодвигающим жестом отстранил Вилли, заметь, комплимент тебе какой напоследок делаю, котик. Хотя ты его, извини, не заслужил. - И Торопыга неторопливо поднял винчестер.

- Не на-а-адо!!! - заорал выпердок, выпучивая глаза, выгибаясь и трясясь как эпилептик в припадке. - Аа-а-а-а-а-а!!!!!!...

Его дикий вопль прервало громкое "бу-бух" обреза.

- Накрой его чем-нибудь, - тихо сказал Грэй. - И не зажигай фонарик, ради бога моего... Хрен с тем, что уже тьма настала кромешная. Посидим в темноте. Покурим, помолчим. С почином поздравить не забудь, Неудачник.

- Ты что, Грэй?! - Вилли редко когда и чему в жизни так изумлялся; никогда даже, быть может, ТАК. Так, что даже назвал напарника по имени, чего не делал, соблюдая мужиковы традиции, никогда. Так сильно он не изумился даже когда впервые с компьютером поговорил. - Это что, первый вражий труп на твоем счету?!!

37. БАНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ,

каких в этом мире не счесть

- Бра-а-ат, курить е-есть? - растягивая слова, спросил Михаила какой-то прохожий паренек.

..."Полвосьмого уже, она заждалась", - с тайной надеждой думал Михаил, торопясь возвратиться в квартиру Марины. Торопился он с двумя пакетами, набитыми продуктами, в руках. Марина такие когда-то называла "плОстиковыми", и сколько он ни убеждал ее, что, во-первых, они не пластиковые совершенно, а во-вторых, плАстик надо говорить, а не плОстик, она только улыбалась и продолжала говорить по-своему. Ну, нравилось ей, чтобы это слово так звучало, и все тут.

Михаил улыбнулся и сам, вспомнив эту милую деталь. И подумал: "По крайней мере, хочется верить, что ждет...".

В этом городе неплохо обстоят дела с обеспечением населения продовольствием! - удивился он, пробежавшись по магазинам. И очереди небольшие... Фортуна улыбнулась, подкинув подарок: в винном отделе имелся неплохой рислинг! "Определенно, это добрый знак, - подумал Михаил, покупая крымский массандровский "Алькадар", - буду надеяться, что судьба и далее проявит свою благосклонность..."

Маришка такая злая, думал он, торопясь возвратиться, такая несчастная, у нее же глаза кричат, вопят о том, как ей плохо одной жить, как душит ее одиночество... Глаза у нее как у больной собаки, грустные, выразительные. А носик с виду горячий, опять же - как у больной собаки... Это, наверное, после слез... Плачет в подушку, по ночам, да... Еще бы. Самое страшное ощущение - когда плачешь в подушку, сознавая, что никому ты в этом мире не нужна... не нужен... Боже, как я ее понимаю!..

Он вспомнил, как впервые ее увидел. Сколько лет-то минуло, господи?.. Семь с половиной, да. Строгая такая, серьезная, отчужденная, словно не от мира сего. Даже в убогом детдомовском платьице она не выглядела дурочкой, а ля "я у мамы скотница", Королевой смотрелась, на голову возвышалась над окружающими. И глаза... Глаза как у шахматиста в цейтноте: внимательные, подмечающие каждый штришок бытия, каждое движение, целеустремленные, сосредоточенные. Взгляд человека, отлично сознающего свое предназначение и свои возможности, идущего к своей цели, рассчитывая каждый шаг. Никаких шуров-муров на первых курсах, никаких охотничьих рейдов, с умыслом заполучить столичную прописку. Впрочем, уже к концу второго семестра было ясно, что ей подобные амурные варианты ни к чему: аспирантура для нее готовилась уже тогда. Талант, говорили. Дар божий!.. И глаза... какие у нее глаза были... "Кажется, я полюбил ее, как только увидел ее глаза. С первой встречи. Осознал разумом гораздо позднее, когда уже было поздно...". Первые курсы - самое счастливое время... Кроме Светки, с которой в одной общаговской комнате обитала, она допускала "внеслужебные" отношения лишь с ним, Михаилом. Вначале оказались объединены общей темой, совпадением научных интересов, заветной мечтой, угнездившейся в сердцах и умах с детства. У него - с тех пор, как заболела мама, у нее - с того черного дня, когда погибли родители... Бились над темой несколько лет, позднее - он в одиночку копья ломал, и кажется, наконец-то появилась надежда, сейчас, именно сейчас... "Ты нужна мне сейчас как никогда, Мариш... И не только мне. Теме нашей... Конечно, если ты скажешь - брось, я брошу. Ради тебя - все, что хочешь. Но как было бы великолепно... не бросать тему, а снова, как раньше, вдвоем работать, ну и, конечно...". Но об этом он боялся даже мечтать, опасался сглазить. Официальный предлог приезда: приглашение Института вернуться, он добивался его целый год, только он один знает, каких унижений ему это стоило, и ему таки поверили, поверили, что ее можно реабилитировать... Первые курсы - самое счастливое время. На втором - сблизила общая работа. Стали встречаться помимо лекций, семинаров, лабораторий. Прикоснуться к ней боялся, не то что поцеловать. Тем более она как-то, в разговоре по-душам, призналась, что отдаст свою девичью честь только МУЖУ, если сумела сохранить ее в детдомовском аду, то так просто не расстанется... Постепенно Михаил все лучше узнавал ее, и с удивлением обнаружил, что у Марины, поди ж ты, имеются в жизни, кроме науки, другие пристрастия. Автомобили любила самозабвенно, к примеру. Говорила, что машина для нее, - как человек. (Иногда добавляла, правда, что тяга к автомобилям для женщины не очень естественна, но с улыбкой объясняла, что это, видимо, влияние окружающей среды, мира, который построили и властвуют в нем - мужчины, которые во всяких технических железяках души не чают!). Если за машиной хорошенько смотреть, вовремя ремонтировать, техосматривать, с умом на ней ездить, любить ее: тогда автомобиль ответит взаимностью, послужит хозяину столько, что диву дашься. Так и человек, говорила. Загоняет себя. Отравляет страхом, ненавистью. Губит всяческими противоестественными привычками. Любить надо, говорила. Когда каждый полюбит ближнего и дальнего как себя самого, то исчезнут болезни, войны, смерть даже, наверное, хотя не могла объяснить, необходимо ли бессмертие, не погубит ли оно главное: осознание того, как прекрасна жизнь! Искала вместе с ним корень страха и ненависти. В мозгу искали. Она верно сказала. У человека все в мозгу. Душа - тоже. И чувства. Там и пытались нашарить. И вот он, кажется, разыскал заветный ключик... Клерикалы скажут, конечно: "Кощунство!". "Но, сдается мне, - подумал Михаил, - я таки нашел ее, Душу. Не в пятках, а в мозгу, как Марина предсказала. И даст Бог, то, что я разыскал, не будет применено как мост для переправы в естество человека всех мерзостей, всех извращений, всей грязи, накопившейся за долгие тысячелетия развития вида. Это самое страшное, если я дам возможность использовать отысканный клад во зло, во имя разрушения, а не во благо... Не позволю!!!".

...Окстись, Миша! - просыпался обычно внутренний голос, который Марина когда-то назвала "средством самозащиты разума от души", просыпался извечный оппонент и принимался шептать свои наитрезвейшие доводы, стремясь охладить разгулявшуюся душу и свойства ее, чувства, - ушатом ледяной воды: так называемой "реальной" оценкой действительности. В этом мире, справедливо утверждал внутренний голос, того, что хотелось бы нам, нет. Но мы верим, что в силах его изменить?.. ХА. Ха. Ха. Ха. И еще раз - ха. Ты нашел Душу, говоришь? Ну и что? А думал ты о том, что в самой душе изначально намешано не только добро, но и зла предостаточно? не все ведь зло - атрибут разума. Иначе не было бы всех мерзостей, которые вы с Мариной огульно звали "приобретениями разума". Разве бы допустила Душа, будь она такой добренькой, как ты сейчас пытаешься вообразить?.. То-то и оно. И смотри теперь, кумекай. Это "орлянка", Миша. Бросишь монетку, на аверсе: Бог, на реверсе: Дьявол. Дьявол ведь, разобравшись по справедливости и признавшись честно, - тоже Бог... Только со знаком минус. Черный... "Слушай, Внутренний! - отвечал Михаил, - а не может ли случиться так, что монетка станет на ребро? Кроме черного и белого, должно же существовать серое, как компромисс, как переходная стадия, как золотая середина, а?!". Глупости, говорил в ответ Голос. Никогда монетка на ребро не падала, и впредь не упадет. Нарушение законов, установленных Матерью-Природой для детей своих, в таком случае произойдет. А тех, кто законы нарушает, знаешь, в какие заведения отправляют? Ага, в эти самые. Смотри, накажет тебя прародительница, отправит твой разум, твою душу, твое тело, все вместе, в черные глубины хаоса, в пропасть ирреальности сумасшествия, лишит... Чего лишит, в подобных "разговорах" Внутренний затруднялся сказать. Слова, определения, термина, означающего сущность отличия человека от всего прочего, в природе существующего и живущего, ею порожденного, Михаил не знал и не придумал. Поэтому и называл ДУШОЙ то, к чему стремился, что искал и что нашел, даст Бог, во благо Человечеству (тьфу, тьфу, тьфу через левое плечо три раза, и скрещенными пальцами по дереву постучать!..), то, что делает человека именно человеком, а не скопищем молекул разных химических элементов.

- ...Все оказалось немножечко не так, Мариш, - сказал он, когда понял, что нащупал кончик ниточки, зацепился краешками пальцев за первую ступеньку веревочной лестницы, болтающейся, как скаженная, под вертолетом, в котором - Цель, и в который - надо взобраться. - Хотя, в общем и целом, направление ты указала верное...

"Фантастику читать необходимо было, Мариш. Я понял это слишком поздно, поэтому и блуждал в потемках, вслепую тыкаясь в запертые двери, покамест один умный человек не подсказал, что одна, две головы, даже самые умные, даже самые гениальные, - это хорошо, а тысячи, десятки тысяч голов: гораздо лучше!.. На определенном этапе развития вида Хомо Сапиенс, одолеваемый размышлениями о собственной сущности, начал догадываться, где искать, и выразилась его догадка в форме гипотез и предположений, облеченных в литературную форму; не мы с тобой одни искали, понимаешь... И обобщить, сконцентрировать догадки тысяч, вылущить зерно истины: вот чем заниматься было необходимо. Твои мысли о неисчерпаемости и неограниченности запаса возможностей человека, изначально заложенных в его естестве, - не только твои мысли, Маришка, хотя ты и породила их самостоятельно, я ведь знаю, ты ничего подобного в жизни не читала, только высоколобые трактаты, весьма далекие от беллетристики. Они всплывали из глубин подсознания у многих и до тебя, до меня, у многих до этих многих... И волновая, "биополярная", как ты говорила, природа Души: провидение твое верно, но ты забыла, что человек - существо, из тех же химических элементов слепленное, что и Природа, породившая его, и подвержен законам Химии не в меньшей степени, чем твоего бога по имени Физика... А химия это тело. Материальная ипостась. Метаболизм, обмен веществ не стоило сбрасывать со счетов, а ты сбросила, и меня сбила с толку. Плоть - могучий фактор, а плоть, Мариш, - это _х_и_м_и_я_. У древних были свои боги, у нас, поставивших во главу угла Бытия Ее Величество Науку, - свои. Пантеон целый, а мы с тобой, любимая, служить пытались одному лишь. И копошились в лоне Церкви его несколько лет... Не знаю, как ты ныне, а я, спасибо умному человеку, подсказавшему путь, взглянул на проблему гораздо шире. И результат, мною на данном этапе полученный, если пользоваться несколько непривычной терминологией - ну чистый тебе SCIENCE FICTION!.. Мне и в голову не могло прийти, что будет так. Но - так. Правда, умный человек сказал, что чистой наукой и не пахнет, скорее уж SCIENCE FANTASY... Ну, может, он и прав. Ему виднее, он хорошо разбирается в тонкостях терминологии, а я не очень. И вообще, он, безо всяких костылей, которые мы с тобой столько лет тщимся изобрести, сумел встать на ноги. Судьба у него такой, говорит. Но мне, тебе, другим, - необходимы костыли, чтобы научиться ходить. Подняться из грязи, в которой копошимся, встать на ноги, и зашагать по дороге, не ковылять по обочине, натыкаясь на пикники, устроенные залетными компаниями, без костылей по дороге топающими. А там, глядишь, и подпорки себя изживут, и мы свободно зашагаем, костыли отбросив, себя исчерпавшие... Если не обратим костыль в дубину. Костылем, знаешь, черепушку во как эффективно проломить при желании можно. И об этом, кстати, настойчиво предупреждают люди, раньше нас с тобой до многого додумавшиеся, но в отличие от нас с тобой, пытавшихся воплотить свою идею в науке, и в отличие от Умного Человека, воплотившего ее (хоть и не сразу, но со временем) в практическом применении, вынужденные всего лишь писать книги...".

- ...Куда он делся, - растерянно промолвил Михаил, стоя у телефона-автомата, подле лестницы, ведущей вниз, в туалеты. - Ну ничего, позжее звякну, даст бог, застану...

Он бросился к этому телефону, как только очутился внутри здания, даже багаж не стал сразу получать. Звонил перед вылетом из дому, но сплошные сбои автоматической АТээС связаться не дали, а заказывать не оставалось времени. "Накануне вечером надо было звонить! Или ночью! - укорил себя Михаил. - Болван этакий, забыл друга!.. Уж извини, все мысли Маришка заполонила...".

Наверстывая упущенное, торчал у лестницы, ведущей в туалет. Длинные гудки пронзительным укором сверлили ухо. Опоздал, черт подери, подумал Михаил. Повесил трубку за то, что не дала связи, и побрел вниз, отливать отходы процесса обмена веществ.

Звонил через каждые пять минут, бродя по аэровокзалу в ожидании автобуса, уже получив багаж. Даже записал номер, который, в общем-то, знал наизусть, для верности на бумажку, аккуратно подписав, чей, и держал ее перед глазами, когда крутил диски. В последнее время, чувствуя, что становится рассеянным из-за громадности обрушившихся проблем, взял за правило делать всякие подстраховочные шаги. Особенно после того, как понял, что всяких злобных самовлюбленных "стасиков" гораздо больше, чем людей, и даже сходил на всякий случай к нотариусу... Звонил в городе, не пропуская ни единой будки таксофона, как ловелас ни единой юбки не пропускает мимо, не ляпнув ей хоть парочки слов. Правда, телефоны в будках, как и женщины, бывают трех категорий: красивые, некрасивые и старые, то есть работающие исправно, работающие со сбоями и вообще не работающие... Как бы там ни было, телефоны всех категорий взаимностью не отвечали, и масса повешенных трубок отмечала путь Михаила к двери с надписью "ГОРСПРАВКА". Путь оказался длинным, ломаным, киосков справочных, в Москве торчащих где надо и не надо, в упор не виднелось, а инструкции остановленного и спрошенного на предмет местонахождения искомого учреждения пожилого гражданина сугубо интеллигентной наружности, на поверку оказались чисто кретиническими, сусанинскими даже, будто дедуля наметанным бдительным глазом ветерана эМГэБэ узрел в Михаиле связника, идущего на явку резидента, и с дубовым коварством истинного патриота отправил агента империалистических спецслужб прямым ходом к проходной родного министерства. Потому что когда Михаил, в точности следуя вышеупомянутым инструкциям, пришел, куда было сказано, то с изумлением обнаружил, что уперся лбом в... Областное Управление КаГэБэ. "Ого-го, подумал он, - или я бестолочь последняя, или дядя только-только из желтого дома на каникулы отпущен".

Продолжая изломанный, как судьба Родины, путь к заветной "горсправочной", он вышел на широкую улицу, пешеходную, вроде Арбата, следуя инструкциям молодого бородача богемной наружности, к которому решился обратиться - для разности масштабов, вероятно. Бородач коротко махнул рукой: "Иди прямо, до Советской, потом направо поверни, смотри по левую руку...". Пешеходная улица и оказалась Советской. Повернул направо, и, верно, по левую сторону улицы, не доходя и двух кварталов, с облегчением углядел дверь с заветной надписью, ведущую внутрь массивного дома эпохи сталинской солидно-помпезной архитектуры. "Наш человек!", - с благодарностью подумал о бородаче.

Гипотеза подтвердилась практикой. Написал на бланке данные, уплатил пятиалтынный, и спустя десять минут получил координаты местожительства любимой женщины. Спросил миловидную "горсправщицу", как добираться, и по Советской вскоре дошел к проспекту, именованному в честь самого главного, пятибуквенного, вождя революции. Троллейбус, посоветованный девушкой, проигнорировал, четверть часа поголосовал, что твой депутат ВээС времен шестибуквенных (первого и второго) и семибуквенного вождей, и в конечном итоге загрузился в салон коричневого "москвича", "тезки" с шашечками на боках. (Если бы ему пришлось ехать на улицу, названную именем восьмибуквенного вождя, вот была бы хохма! но этим именем улицы пока не называли, а может, никогда и не назовут... А то получился бы сплошной "революционный путь".) Включенное радио ловило в эфире и через динамики извергало в салон жесткий ритмичный дэнс-мьюзик, и настроение несколько поднялось. ("А твоя догадка, друг, что музыка - как программа, - верна! подумал в этой связи. - Каждая песня - как дискета. Не то слово.") Расплатившись с "шефом", метнулся к ближайшему таксофону, оказавшемуся "красивым", и еще раз получил в ухо длинными гудками. Казнил за саботаж еще одну трубку и пошел к Марине...

...последний раз попытался дозвониться, когда с пакетами, полными закуски и рислинга, торопился вернуться в квартиру отшельницы с глазами, как у смертельно больной собаки. У нее всегда были самые выразительные на свете глаза, но страдание умирающей от боли ненужности и одиночества Души, изливающееся во взгляде их сейчас, превзошло все мрачные прогнозы Михаила во сто, в тысячу крат...

И последний раз проклятые длинные гудки растерзали барабанную перепонку, вздули чувство вины перед другом из маленького воздушного шарика до размеров аэростата.

Но Маришка заждалась! - подумал Михаил, приговаривая к повешению очередную телефонную трубку. Надо торопиться. "Боже, как я соскучился по ней... Черт побери всех Стасиков в этом мире! Но должны же во мне найтись силы, чтобы вытащить ее из ямы одиночества, куда падает, падает, падает женщина, которую я люблю больше жизни, больше себя, даже больше Ее Величества Науки... Они есть во мне, Мариш, я знаю. Только не нападай на меня, как каратэист, с воплями "Йя-я-а!", не бей насмерть сразу, дай мне шанс, и я отогрею твою озябшую Душу..."