Башни Анисана

Глава 20. Неожиданное предложение

Вечером после завершения дневного труда Гиб Аянфаль вступил в обитель Сэле. Поначалу он опасался, что консул вновь пришлёт за ним кого-нибудь из чёрных стражей, а он пока был не готов вновь иметь с ними дело. Но стражи не показывались, даже их наблюдательный пост перед вратами сада сегодня пустовал, и потому Гиб Аянфаль отправился на поиски консула самостоятельно. Просто узнать о его положении через волны было невозможно – Голос ничего не сообщал ему, говоря, что Сэле сам появляется перед нуждающимися.

В обители волны, однако, пошли ему на встречу – Гиб Аянфаль услышал негромкий зов, приглашавший его пройти в залу мастера. Он последовал ему и поднялся по пандусу, войдя под уже знакомые своды. Здесь зов стихал, но он уже был и не нужен: спрятанный вход в тайный дворец был открыт, только теперь за ним не было длинного коридора. Гиб Аянфаль сразу вышел в просторный зал со стенами из стеблей бирюзового цвета и рядами белых ступеней, поднимавшихся на пять ярусов. Над ними высится большой арочный проём, через который видна их башня на фоне склоняющейся к закату Онсарры. Здесь зов смолкал, и в волнах звучали только отголоски недавних споров и дискуссий. Но Гиб Аянфаль почти не обратил на это внимания. Им всецело завладел другой объект – там, где прерывался круг ступеней, возвышалось искусно сотворённое асайское изваяние.

Скульптура размером в четыре его роста была создана из тёмно-серого камня, поднятого из недр твердыни, и изображала персону, с какой Гиб Аянфаль никогда не встречался ни в волнах, ни тем более в активной жизни. Стоящий прямо стройный асай был облачён в длинные закрытые одежды, какие носили ещё во времена Праматери, точно развевающиеся под дуновением ветра. Лицо его выражало решительность и непреклонность, и от того Гиб Аянфалю показалось, что перед ним изображена вполне конкретная личность, а не обычный собирательный портрет асайев одной рабочей точки, на чьих лицах всегда сияло спокойствие истинных детей Звезды.

Гиб Аянфаль отошёл от скульптуры и огляделся. С правой стороны от изваяния он увидел ещё один ход, поначалу совершенно ускользнувший от его внимания. Но теперь Гиб Аянфаль почувствовал, что непременно должен осмотреть то, что скрывается за ним. Пройдя за раздвинувшиеся стебли, строитель оказался в небольшой белой зале. Из достопримечательностей тут была одна только огромная бардовая чаша, стоявшая точно посредине на мощном основании из переплетённых стеблей. Её размеры позволяли Гиб Аянфалю свободно лечь внутри. Прикоснувшись к гладкому краю, он ощутил, как внутри неё быстро движется пыль, но ещё больше его заинтересовала цепочка из символов кибы, огибавшая бортик чаши. Гиб Аянфаль присел на корточки и принялся тщательно изучать вязь знаков, которые он прежде видел только на налобных лентах мастеров волн. Но если к техникам особо не подступишься, то тут ему никто не мешал разглядывать каждую деталь символов.

Он долго бы ещё рассматривал чашу, если бы его не отвлёк резкий всплеск волн, за которым последовало полное их заглушение. Изумлённый внезапной информационной тишиной, Гиб Аянфаль, поднялся, оглядываясь, когда его на миг ослепила сверкнувшая в комнате вспышка алого света. Перед ним предстал собственной персоной консул Сэле. В этот раз он выглядел вполне привычно и был при полном наряде. Едва заметно улыбаясь уголками губ, Сэле подошёл ближе к Гиб Аянфалю и прямо спросил:

– Ну, и что же ты тут делаешь?

Гиб Аянфаль на миг даже потерялся от такого вопроса. Он ведь сам собирался спросить Сэле о том, зачем его пригласили, и негромко проговорил:

– Старший родич передал мне, что вы желали меня видеть.

– Это я знаю. Меня больше заинтересовали твои манипуляции с моей пурной чашей.

– Меня привлекли вот эти знаки, – ответил Гиб Аянфаль, указывая на бортик, – я видел такие же у мастеров волн, и хотел бы понять, какой в них смысл. Это ведь тоже киба, да?

– Верно. Пра-асайи создали её, чтобы передавать информацию до того, как научились хранить сведения в волнах, – ответил Сэле, тоже прикасаясь к чаше, – теперь это изыск для любителей старины на манер твоего абы Альтаса. Только техники волн нашли в кибе необходимость и используют её, чтобы подчеркнуть свой статус. При всей своей тяге к бестелесности они любят хранить ритуалы. Даже преподносят дары, почти как я. Но в отличие от моих даров их подношения привели бы тебя в ужас.

Сэле загадочно усмехнулся, очевидно довольный тем, что его слова произвели на юного асайя должное впечатление. Гиб Аянфаль же тщательно их запомнил, думая, что истинное значение раскроется для него позднее.

– Так что же, любезный аба не учил тебя читать и писать на кибе? – вопрос Сэле прервал его мысли, – Волны редко говорят об этом, предоставляя асайям право передавать знание кибы друг другу лично.

– Нет, почему-то он даже никогда мне о таком не рассказывал, – ответил Гиб Аянфаль.

– А я даже знаю почему! – засмеялся Сэле, – он раскрыл этот секрет мне! За время всех встреч он столько поведал о тебе и остальных своих детях, подопечных и учениках, что мне кажется, что я прожил в вашей обители по меньшей мере тысячу оборотов! Твой аба припас знание кибы в качестве дара на то время, когда у тебя откроется первая энергометка и ты станешь его старшим учеником!

Гиб Аянфаль потупил глаза, и печально произнёс:

– Вряд ли это теперь когда-нибудь произойдёт.

– Почему же нет? – спросил консул, – да, ситуация не из простых, но лично я не сомневаюсь, что однажды встречу нашего почтенного мастера Хосса.

– А я почти потерял надежду, – ответил Гиб Аянфаль, чувствуя, что ему неукротимо хочется побыть с Сэле немного откровенным, – понимаете… не я один так думаю. Гиеджи тоже считает, что мы потеряли абу Альтаса навсегда. Она чувствительней меня, наверное, так ей подсказывают тонкие волны.

– Или кто-то другой, – усмехнулся Сэле, – что ж, ваше мнение – ваше право. А своё я тебе озвучил. Ты, кстати, заметно вырос в последние дни. Столько приключений! Даже в Низу побывал.

Гиб Аянфаль взглянул на Сэле, вдруг вспомнив, что Эйдэ упоминал о его присутствии на суде. Эти слова одновременно и обрадовали, и огорчили его, так как он догадался, что консул хочет услышать про Хибу. Прежде он так хотел рассказать всё какому-нибудь патрицию, который был бы в силах что-то предпринять. Но теперь… не поздно ли?

– Вы хотите знать о Хибе, правда? – с волнением начал он, – Хиба не виноват! Патриции зря осудили его.

Воодушевившись тем, что консул внимательно его слушает, Гиб Аянфаль снова пересказал всю историю, начиная с того, как он обнаружил в низу замка больного Бэли, и заканчивая посещением глубинной обители и тем, каким Хиба стал после исправления. Он умолчал только о своём неудачном визите в Белый Оплот и просьбе матери Саники.

Сэле ни разу не прервал его, и когда строитель закончил, продолжал невозмутимо рассматривать.

– Вы ведь тоже были на суде? – обратился к нему Гиб Аянфаль, – Эйдэ говорил, что вас веселило то, как Ае спорил с Хибой.

– Конечно! – не стал отрицать Сэле, – Послушал бы ты сам дискуссию, которая там разразилась! Меня всегда забавляет, когда сиятельные патриции раздуваются в споре друг с другом. За последний оборот это второй интересный суд после разбирательства с одним техником волн. Здесь блистали твой родич и сам Хиба, а там у техника был такой хитрый защитник, который вывернул всё наизнанку, чем поставил прямолинейного мастера Карагана в неловкое положение. Жаль, конечно, что всё это случилось. Но хорошо то, что Багровый Ветер теперь у белых матерей. Он по крайней мере останется с нами.

– В таком случае, если вы ему сочувствуете, то почему не настояли, чтобы его не отправляли на исправление? – спросил Гиб Аянфаль, – Эйдэ говорил, что он сам это выбрал. Но он вас слушался, даже будучи строителем! Если бы вы ему сказали не сходить в Низ, то он бы так и сделал!

– Янфо, хоть мне и дано право вести судебные соборы, решения там принимаются исходя из мнения большинства патрициев, – ответил Сэле, – Я, как консул, могу высказывать своё мнение и настаивать на нём по мере возможности. Если тебе это так важно, то знай – я просил дать Багровому Ветру шанс самому наметить себе путь для выхода из сложившейся ситуации. Патриции изначально не хотели и слышать о каком бы то ни было выборе и требовали для него гораздо более суровой участи. Но мне удалось их переубедить. Что же до Багрового Ветра, то хоть он до сих пор и находится под покровительством Салангура, приказывать ему в выборе пути я не могу. Ты ведь и сам ни за что не хочешь быть слепо покорным чужой воле. Так и он всегда стремился всё делать самостоятельно, даже то, что было ему неприятно. А ты, как друг, должен уважать его выбор, каким бы он ни был. Если хочешь, чтобы однажды твои друзья приняли то, то выберешь ты.

Гиб Аянфаль не нашёл, что возразить. Ситуация была исчерпана.

– Да, это была захватывающая история, – произнёс консул, точно подводя итог, – а теперь я хочу продолжить разговор о том, ради чего позвал тебя. Пойдём-ка в соседнюю залу.

Они вернулись в залу советов. Гиб Аянфаль подумал, было, что они присядут на одну из ступеней, но Сэле остановился прямо посреди залы и окинул строителя оценивающим взглядом с головы до ног. Гиб Аянфаля это смутило, и он постарался прислушаться через волны к истинным намерениям консула, но наткнулся только на закрытое мощное поле. А консул тем временем обошёл его со спины, продолжая этот внезапный осмотр. Гиб Аянфаль обернулся к нему.

– Я должен что-то сделать для вас? – спросил он.

– Да, – бодро отозвался консул, – постой-ка спокойно.

Гиб Аянфаль замолк. Если Сэле сейчас осматривает его внутреннее поле, то делает это совершенно незаметным образом.

– А теперь, главное, – проговорил консул, после чего встал перед Гиб Аянфалем и, взяв его руку, слегка надавил в центр ладони.

– Рука строителя, – проговорил он, – творящая всё, что носят на себе твердыни Онсарры. Никогда не задумывался о глобальной значимости своей рабочей точки?

– Аба Альтас любил об этом порассуждать, – ответил Гиб Аянфаль и слегка вздрогнул от того, что прикосновение Сэле обожгло его – на коже выступило чёрное пятно пыли.

Сэле погасил глаза, внимательно рассматривая его, и только когда пыль скрылась, втянувшись обратно сквозь пурную кожу, он вновь взглянул на Гиб Аянфаля и произнёс:

– Теперь я могу к тебе обратиться, – он отошёл от строителя на пару шагов, становясь прямо перед ним и, придав голосу толику торжественности, спросил, – и так, Гиб Аянфаль, один из строителей Онсарры, в столь юном возрасте получивший право направлять умы своих соратников во время труда. Желаешь ли ты, заслужив мою милость, стать патрицием?

Гиб Аянфаль едва не вздрогнул от неожиданности.

– Я?! – не веря, переспросил он.

– Ты! Ты самый, – с готовностью подтвердил Сэле.

Гиб Аянфаль отвёл от него взгляд, едва удерживая себя о того, чтобы не забегать по зале от переполнивших его чувств. Перво-наперво его терзало волнение – так значит, вот так всё происходит, когда приходит время получить первую энергометку? Кто-то должен спросить? Но ведь волны говорили, что первые метки открываются сами и лишь потом асай может просить об усовершенствовании или развиваться самостоятельно. А ему патрицианство предложил сам Сэле! Это будило в нём безудержную радость – он же столько мечтал об этом, ждал чуть ли не с мига, когда ему исполнилось сорок оборотов. Знал бы аба Альтас!

– А каким патрицием? – с взволнованным интересом уточнил он.

– О! Можешь не сомневаться, очень влиятельным! – заверил его Сэле.

– Прямо так сразу – старшим? – усомнился строитель.

Сэле только снисходительно махнул рукой.

– Те старшие патриции, которых ты мог повидать за свою жизнь, такого не получали. Они будут преклонять головы. А ты будешь им кивать, или же стоять прямо, показывая свою непрестанную готовность к действиям. Таким приветствием пользуются все, кто служит Сэле.

– Я буду как Лийт и другие странники? Перейду от милости Гэрера на вашу службу?

– Бери ещё выше.

– Так кем же я буду?

Сэле улыбнулся, явно довольный его изумлением, после чего возложил руку Гиб Аянфалю на плечо и кратко произнёс:

– Воспреемником. А, если всё сложится, то и мной.

– Вами?

Внутри всё в миг рухнуло в глухую темноту разочарования. Он подумал, что Сэле попросту подшучивает над ним.

– Как я могу стать вами? Вы просто смеётесь надо мной! – проговорил Гиб Аянфаль, пытаясь не выдать своих истинных чувств.

– А даже если и смеюсь! – ответил Сэле как ни в чём не бывало, – Просто представь себя на моем месте. Всерьёз, а не из любопытства. И скажи мне – согласился бы или нет. От этого зависит то, как я стану говорить с тобой дальше.

Гиб Аянфаль замялся. Внутри у него грелась надежда на то, что Сэле не просто шутит. И он медлил, не зная, что отвечать. Признаться ли, что порой он действительно воображал себя на месте консула, точно так же, как и на месте абы, Ае, Гэрера Гэнци и ещё многих других асайев, в чём-либо превосходивших его?

– Ну, иногда я думал об этом, – в конце концов выговорил он.

– Что ж, давай поразмыслим ещё, – охотно согласился Сэле и спросил, кивая на изваяние, – Знаешь, кто это?

Гиб Аянфаль взглянул на скульптуру.

– Кто-то из пра-асайев, – осторожно ответил он, – я вижу это по его наряду, но я никогда не встречал никого подобного в волнах.

– Это Сэллас Салангури – первый алый консул, – ответил Сэле, – дитя самой Гаэ Онсарры. Сейчас только те, кто слышит голос Салангура, могут узнать его в этом образе. Здесь он такой, каким был шестьдесят звёздных циклов назад, когда ступил на Пятую твердыню, помогая своей матери вести асайев. Эта зала носит его имя. Коль ты теперь просвещённый, то я могу говорить с тобой более свободно о том, что касается основ асайской жизни. Гаэ сотворила Сэлласа, находясь в изгнании. И он – первый асай, который смог совершить прыжок сквозь пространство на расстояние, сравнимое с размерами Анисана, дабы донести весть для сторонников Гаэ о том, что она жива и ждёт их помощи. Сейчас странники совершают миллионы таких прыжков каждый миг. Но тогда Сэллас был первым и единственным благодаря лёгкой, но прочной пыли, над структурой которой так долго трудилась Гаэ.

Что же касается Салангура, то никто не знает, какое имя он носил изначально, да и существовал ли вообще. Бытие его долгое время составляло часть Единой Сущности Асу, подвластной Гаэ Онсарре, под которой она объединила асайев, дабы раскрыть врата Анисана. Лишь позднее, предчувствуя, что пора оставлять воплощение, Гаэ Онсарра разделила Единую Сущность, повелев ей породить Триаду – Ганагура, Салангура и сверхсущество Гаэ, коему она дала своё имя. Праматерь доверила честь стать проводниками троим из своих детей так, что дочь Ханая получила основы основ – волны и творение, Сэллас – силу и возмездие, а Аноа Хинц – главенство над всеми асайями под именем Гэрера. Многие полагали, что главенство отойдёт к Ханае или Сэлласу. Их младшего сотворника Хинца, во всём послушного матери, вообще не воспринимали как серьёзного претендента на властвование. Он был пробуждён самым последним вместе со своей сестрой и будущей супругой Альброй уже здесь, на Пятой твердыне. Альбра и Аноа – единственные из всех детей Гаэ, кто получал от неё то тепло, какое дарят друг другу только асайи, связанные родичными узами. Остальных своих детей Праматерь всегда рассматривала прежде всего как верных сподвижников и ближайших помощников в великом деле, из которых Сэллас был самым преданным. Дабы возвысить его среди других патрициев, Гаэ нарекла его своим супругом, тем самым поставив рядом с собой. Если ты не знаешь, супружеским союзом зовут тонковолновую связь асайев, один из которых является творицей. Теперь подобные связи сохранились только в недрах, и нэны используют их, чтобы заключать союзы с великими патрициями недр, образуя властвующие семейства. Но вернёмся к Сэлласу. Он всегда и во всём поддерживал мать, даже если остальные сыновья и дочери начинали сомневаться. Но в дальнейшем Гаэ Онсарра сочла, что её старшие дети, получив право господства, в конце концов приведут народ асайев к такому же искажённому порядку, на борьбу с которым она потратила большую часть своей жизни. И как консул я могу тебе сказать, что она была права, – Сэле усмехнулся, – По крайней мере могу ответить за Сэлласа, чьими глазами я созерцаю необъятное прошлое. Он был слишком властный. Да и я не слишком от него отличаюсь… Но Гаэ доверила Сэлласу, а через него и всем Сэле, дело защиты порядка и асайев, зная, что каждый из нас будет исполнять этот долг со всей доблестью.

– Но я всегда думал, что Сэллас Салангури – это вы, – ответил Гиб Аянфаль, – просто вы, ну, проходили через обновление пуры и пыли, как то заповедует Голос.

– Нет, дитя, консул Сэле переживает более значительные перемены, – ответил Сэле, – это говорю тебе точно. Я и Сэллас – совершенно разные персоны, и вместе с тем иногда мы с ним бываем практически одним целым. Для волн такой, как он, мог бы считаться умершим. Но это не так. Сэллас продолжает жить так же, как и наша великая Праматерь. Подобно им живёт и Ханая, давно передавшая роль проводницы Гаэ плеяде своих дочерей. Таким образом, все главы Триады сменяются по мере течения звёздных циклов. Скорее всех сменяется Гэрер, затем – я. Ну а нынешняя Гейст всего лишь Восьмая против Девятнадцатого Сэле и Двадцать Пятого Гэрера.

На долю Гэрера во время Великих Игр выбирались самые разные асайи. Но всех их объединяла глубоко скрытая черта – они не стремились к первенству и власти. За редкими исключениями, конечно. Даже сами Игры для них были как очередной жизненный поворот, а не средство прорыва к верхам асайской иерархии. Главенство Гэрера не призвано подавлять кого-либо – он должен быть тем, кто объединяет. С консулом Гейст всё иначе. Она сама творит себе дочерей-гаэньши. И перед сменой избирает, которая из них станет следующей Гейст. Ну а я… я выбираю жаждущих. Будь то хоть тишайший техник тонких волн с самым миролюбивым нравом. Если в нём живёт неукротимое желание превзойти остальных, то это повод, чтобы я обратил на него внимание. И ведь ты такой. Разве ты станешь отрицать это?

И Сэле устремил на Гиб Аянфаля проницательный взгляд. Строитель почувствовал себя разоблачённым. Аба Альтас часто поощрял его устремления быть лучшим, но наставлял, что открыто демонстрировать их другим строителям не следует – они слишком тяготеют к коллективности и не жалуют излишние притязания на первенство. Потому Гиб Аянфаль привык как следует прятать эти «не очень правильные» для истинного асайя чувства.

– Нет, не стану, – ответил он, – Мне, к примеру, всегда хотелось стать патрицием. Но просто патрицием, архитектором как аба Альтас. Я хотел научиться высокому искусству строительства, к чему, собственно, и шёл всё это время. И в этом я действительно хотел превзойти других. А если я и представлял себя кем-нибудь из консулов, то это были просто мечтания. Ведь до сих пор я думал, что избирают только Гэрера на Великих Играх. Так меня учили волны.

– А сейчас я рассказываю тебе то, чему они учат асайев постарше. Так что запомни – не слишком охотно беседуй об этом с детьми и теми, кто ещё не знает. Сокровенные тонкости, я, конечно, смогу озвучить только после получения согласия, до этого – то, что дозволено узнать всякому.

Младшие асайи видят мою жизнь тянущейся из глубокой древности. По сути, так оно и есть. Но… – губы Сэле тронула лёгкая улыбка, – я – существо отличное от простого асайя, будь он хоть самый просвещённый мастер. Дело проводника изменило Сэлласа и так же меняет всех, кто последовательно перенимает эту долю. Чтобы объединять доверенную мне общность асайев, я должен возглавлять охватывающее их сверхсущество Салангура. В волнах Салангур виден как огромный огонь, спрятанный в самом сердце того, кто его носит. Воспреемники – избранные мной асайи, чаще всего из числа простых. До того, как приходит время смены, они живут возле меня, как мои ближайшие ученики. Избирать простых асайев или младших патрициев мне удобнее – они не носят на себе ничьего длительного обучения и влияния, легче освобождаются от привязанностей и воспринимают моё слово. Чаще их несколько, и тогда они промеж себя решают, кому отступить, а кому остаться. Но иногда я сразу останавливаюсь на ком-то одном.

Салангур внутри меня не носит никаких званий и титулов. Он, усмирённый, переходит от одного воплощения Сэле к другому, сливаясь с ними, говоря через них, становясь единой персоной с тем, кто был им избран. Средний срок воплощения – три-четыре звёздных цикла. После чего избранный когда-то воспреемник освобождается. Незадолго до этого я начинаю искать себе следующего. Заставить меня изменить решение могут только нэны, если посчитают, что пыль избранника недостаточно крепка для того, чтобы выдержать слияние. В этот цикл я отметил двоих, и один из них – ты. Только смотри, не слишком гордись этим. Хоть я и вижу в тебе большие перспективы, заслуги твоей матери пока неизмеримо больше в том, что она сотворила тебя таким, какой ты есть.

– Я пока ещё простой строитель, – попытался оправдаться Гиб Аянфаль, между тем жадно вслушивавшийся в слова Сэле, когда речь зашла об его творице, – А кто тот, другой, которого вы выбрали?

Этот вопрос он задал с любопытством и, чего таить, некоторой ревностью. Сэле уловил его чувства и засмеялся:

– У него личных заслуг больше, что и неудивительно – он старше тебя. Но и в его случае труд матери, сотворившей такое чудо, всё перевешивает. Выбирая, Сэле не обращает внимания на внешние дела асайя. Что мне до подвигов, носящих чужое имя? Если асай достигает высот, пользуясь тем, что в него изначально заложила творица, то я и увижу в этом труд творицы, и скажу – «Вот, кого привела мне искусная мать! Я хочу принять её дитя». А ежели творица была, скажем, не слишком опытна, или хотела видеть своё творение иначе, а дитя само преобразилось, то я скажу: «О, да! Он сам себя сделал! Он-то мне и нужен». Таким был тот воспреемник, которого ты сейчас видишь перед собой как консула Сэле.

– То есть, он теперь – полностью – вы? – с волнением спросил Гиб Аянфаль, – я не могу сопоставить вас. И…

Сэле предупредительно поднял руку, заставляя его замолчать.

– Я сейчас расскажу тебе о четырёх условиях, которые должен принять всякий, кто хочет стать воспреемником. Он должен быть готов выполнить их в тот миг, когда для него придёт черёд слияния. Во-первых, ты должен быть готов принять имя Сэле. Во-вторых, передать ему свои семь даров жизни начиная от пурного тела и заканчивая отражением в тончайших из волн не противясь тому, как изменятся они под воздействием Салангура. В-третьих, ты должен будешь оставить свою прошлую жизнь, чтобы, в-четвертых, принять в себя Салангура, стать его проводником и консулом для асайев.

Воплощение Салангура, ступающее по твердыням, должно быть разным. Тысячи его душ ждут каждая своего мига, когда откроется путь для слияния с воспреемником и пробуждения нового Сэле. Я стал Девятнадцатым и пришёл на твердыни Онсарры два цикла назад. Но опыт и познания предыдущих Сэле – всегда при мне. Через огонь Салангура я могу воссоединиться даже с самим Сэлласом. Это сложно достоверно описать словами. И понять это может только тот, кто, как и я, живёт в соединённом сознании.

– А есть ли в вас воспоминания того, кем вы были, до того, как стали консулом?

– Они похожи на долгий и необыкновенно откровенный рассказ. Ты, как я вижу, хочешь знать, кем был тот асай, воспреемник, выбранный до тебя?

– Да! Как его звали? Кем он был и как выглядел?

– Ну, наружность его была похожа на то, что ты сейчас видишь. Звали его Сантей. Быстрейший странник своего времени, хотя нынешние бегуны сквозь пространство, конечно, обгонят его – у них скорость возрастает через каждую сотню оборотов. Среди странников есть свои негласные, но жёсткие правила – если не успеешь вовремя усовершенствоваться догнать остальных будет очень сложно. И, как я уже упоминал – Сантей сам себя сделал. Восемнадцатому Сэле не пришлось долго искать его, потому что он в силу своей рабочей точки состоял на службе при Тайном дворце. Его восхождение и моё пробуждение не были лёгкими в силу некоторых событий. Сантей проходил в воспреемниках всего десять оборотов. Он был не единственным избранным, но ему за короткий срок удалось доказать, что он – достойнейший.

– Если я соглашусь, то это тоже произойдёт так быстро?

– Отнюдь нет. Откровенно говоря, нашего сегодняшнего разговора вообще не должно было быть. Я рискнул провести его только потому, что грядущие перемены не оставляют мне выбора в своей неукротимости, а я не желаю принимать их, не совершив ни одной попытки отстоять собственную позицию. Мне нужен воспреемник. Как опора, как тот, кто сможет возглавить Салангура, даже не имея сокровища Пламени в своём нутре. Из-за этого воспреемник, конечно, не сможет обладать моей силой и моими полномочиями, но всё же станет способен сохранить баланс. Если моё решение будет угодно Триаде сверхсуществ, то события сложатся так, что я окажусь прав. Ежели нет – то ничего не поделаешь. Твой выбор – непосредственная часть этого великого процесса.

Эти слова сильно смутили Гиб Аянфаля. Несомненно, он мечтал однажды стать таким же влиятельным асайем в обществе Пятой твердыни, как Ае и аба Альтас, но он никак не ожидал, что это произойдёт вот так внезапно. Потому теперь не знал, что и сказать, и как распорядиться этой огромной ответственностью, которая неожиданно обрушилась на него.

– Я даже не знаю, – растерянно пробормотал он, – что я вообще должен буду делать, если соглашусь?

– Что за нелепый вопрос! – воскликнул консул, – очевидно то, что полагается делать воспреемнику консула Сэле! Твою рабочую точку изменят должным образом и вместе с ней придёт и дело. Что тут рассуждать? Я жду слов о твоей решимости. А о деле можно будет говорить только тогда, когда ты встанешь на этот путь.

– Но я не могу так сразу ничего сказать! Мне нужно подумать.

– Думай, да только поскорее. Ты должен дать ответ, не покидая этой залы. Принятие решения – всего лишь миг, когда твоё сознание проявит готовность выполнить все четыре условия. Ты должен остаться с ними один-на-один. Никто другой не в праве влиять на то, что будет происходить внутри тебя в этот момент.

После этих слов Сэле подошёл к арочному проёму и, повернувшись спиной к строителю, принялся созерцать белую громаду башни, окутанную сгустившимися сумерками. Гиб Аянфаль проводил его взглядом, после чего порывисто собрал алые волосы в хвост, пытаясь сосредоточиться.

В мыслях у него всё перемешалось. Одна его часть едва не разрывалась от восторга – ему и вдруг такое! Консул! Пусть сначала и только в качестве воспреемника. Это даже не сравнить с архитектором. Высокое искусство строительства он и так постиг бы своим неустанным трудом на протяжении жизни. А вот чтобы добраться до консула нужно поистине невероятное стечение обстоятельств. То, что это предложение было получено всецело за счёт стараний неизвестной творицы, Гиб Аянфаля никак не смущало, а, напротив, дарило ему уверенность – то, что привлекло в нём Сэле и самого Салангура, он уже не потеряет. Статус воспреемника наверняка даст ему небывалые возможности, и даже Ае не станет с ним спорить. Он вспомнил свои недавние мысли о несправедливости Ганагура и необходимости перемен – для консула Сэле эти задачи уже не кажутся столь невыполнимыми, как для простого строителя. Столь мощное существо никто не станет осуждать за взгляды. Когда он вырастет из воспреемника в самого консула, то начнёт бороться с неслыщащими и ловицами как и его предшественники, раскроет тайну исчезновений и вернёт абу Альтаса, Росер и Лийта. Удивится же Лийт, узнав, кто теперь стал его господином! А как обрадуется аба, увидев, каких высот добилось его дитя! Вот только… как они оба, узнают, что он – Гиб Аянфаль? Отсюда начинались его сомнения. Потеря имени и семи даров, отказ от прежней жизни виделись Гиб Аянфалю непростыми вещами. Четвёртое условие, высказанное не столь конкретно, занимало мысли меньше, чем эти три, сулившие глобальные перемены во всём его существе.

Гиб Аянфаль поднял голову и придирчиво осмотрел консула с головы до ног. Даже если взять самое простое – пурное тело. Что останется в новом консуле от него, а что привнесёт Сэле? Гиб Аянфаль почему-то был уверен, что станет выглядеть точно так же, как нынешний консул. От него оставят разве что алую гриву, которой Сэле, судя по всему, симпатизирует. Тщательно перебрав в мыслях все детали его внешности, строитель нашёл их не столь привлекательными для себя лично.

А что он скажет Ае, Гиеджи и Эньши? Будет говорить о себе так же, как Сэле говорил ему о Сантее? И что скажут они, если сегодня же вечером узнают о его выборе? Впрочем, если он согласится, то вернётся ли вообще домой? Сэле многое недоговаривает. Согласие Гиб Аянфаля может привести к совершенно непредсказуемым последствиям и болезненным невосполнимым потерям. Он вспомнил и то, как изменился Хиба после исправления. Неужели при становлении воспреемником, ему придётся перенести нечто схожее? Даже ради всех возможностей, которые открылись бы ему, Гиб Аянфаль не хотел отказываться от своей персональности, ценность которой так выросла в его глазах в последние дни.

– А если я стану вашим воспреемником, то где я буду жить? – спросил он, чтобы хоть на миг отвлечься от нелёгкого потока мыслей.

– В этом замке, конечно, – ответил Сэле, не оборачиваясь и продолжая созерцать башню, – ты должен будешь находиться при мне и Салангуре.

– А что же будет с моими родичами? – Гиб Аянфаль задал наиболее волновавший его вопрос.

– Ты, видно, плохо слушал меня! – возмутился консул, оборачиваясь, – третье условие гласит, что ты должен расстаться с прежней жизнью, Янфо. Время воспреемничества будет для тебя временем постепенного расставания и освобождения от всех прежних тонковолновых привязанностей будь то родство, дружба или простые знакомства. Тебя будут ждать новые связи, пролегающие в ином пространстве!

– Но мои родичи и аба Альтас! Я не могу их бросить!

– Значит, ты не можешь выполнить третье условие. Родичи и аба Альтас останутся семьёй Гиб Аянфаля. Возможный консул Сэле, который получится из твоего слияния с одной из душ Салангура, не будет иметь прежних родичных связей. Я вижу, что моё предложение привлекает тебя, иначе ты не задавал бы столько вопросов. Пойми, ты должен переступить через свои привязанности, если хочешь стать воспреемником. Ты хочешь многое изменить, я знаю. Я вижу твои семь даров насквозь каждый миг, когда ты стоишь передо мной. Перемен жаждет всё наше время, укрытое под пологом мнимого спокойствия. И я хочу дать им ход! Готов ли ты помочь мне в этом великом действе тем, что дашь согласие стать моей опорой?

При этих словах в облике Сэле не осталось ничего из его обычной добродушной непосредственности. За его асайским ликом скрывалось могущественнейшее существо, по силе превосходящее самого Ганагура, и Гиб Аянфаль, лишь на миг уловив мощь его внутреннего поля, затрепетал всем своим нутром, чувствуя, что не может сдвинуться с места.

– Думай ещё, – уже более мягко добавил Сэле, когда грозная сущность его вновь оказалась скрыта за глухой информационной завесой, – а потом говори ответ.

Он отошёл и, присев, устремил на строителя пристальный взор. Хоть в нём теперь и не было ничего пугающего, Гиб Аянфаль ощутил, что боится прямо посмотреть в его синие глаза. Вдруг в них вновь промелькнёт отблеск неведомого Салангура…

Он беспомощно огляделся, словно окружающие стены из бирюзовых стеблей могли дать какую-нибудь подсказку. Что делать? Как поступить? С самим консулом советоваться бесполезно.

– Я не знаю. Мне нужно поговорить с родичами, – чувствуя себя совершенно подавленным, начал он. Сэле продолжал смотреть на него, не высказывая никакого сочувствия.

– Я не готов, – продолжил Гиб Аянфаль, – я… Я не могу их бросить сейчас!

На несколько мгновений в зале повисла тягучая тишина.

– Стало быть, ты отказываешься? – наконец прозвучал голос Сэле.

Гиб Аянфаль нашёл в себе силы только на то, чтобы кивнуть, после чего, понурив голову, опустил взгляд в пол. Он ощутил одновременно и облегчение, и тяжкую грусть. Его часть, так отчаянно рвавшаяся к патрицианству, разочарованно смолкла. Сэле поднялся, невесело улыбаясь.

– Что ж, отпускаю тебя. И пусть… время решит, – загадочно произнёс он.

– Но вам же удастся найти себе смену? – с беспокойством спросил Гиб Аянфаль, – может быть, тот другой согласится?

– Я уже задавал ему свой вопрос, – спокойно ответил Сэле, – но он сидел в своих привязанностях не менее крепко, чем ты, хотя про таких как он говорят, что их вообще ничто не держит. Вот оно! Различие внешней и внутренней жизни одного-единственного асайя. А сейчас, к сожалению, спрашивать уже поздно.

После этих слов, Гиб Аянфаль внезапно ощутил, что внутри у него пробудилось смутное чувство долга. Неужели нет на всех одиннадцати твердынях другого асайя, который подошёл бы консулу кроме него и второго загадочного избранника? Чутьё, по-видимому, потревоженное самим Салангуром, бескомпромиссно будило в нём уверенность, что его отказ – лишь отсрочка перед тем, как Сэле вновь его спросит. И что он ответит консулу в этом неизвестном будущем? Останется ли у него такая же свобода отказать, как и сейчас?

Впрочем, консул говорил, что выбор Гиб Аянфаля как воспреемника, основывался целиком на искусстве творицы. А если она, по словам Сэле, столь умела, то может, Гиб Аянфаль – не единственное её дитя? И не появятся ли позднее другие асайи, которые превзойдут его в том совершенстве, которое так приглянулось консулу? Только они, пожалуй, могут отвести от него следующий вопрос. Но вот узнать это было не у кого.

От этих мыслей его отвлекло то, что Сэле начал демонстративно расхаживать вокруг, сложив руки за спиной и всем своим видом показывая, что Гиб Аянфалю пора уходить.

– Разрешите спросить вас в последний раз, консул, – обратился к нему строитель, ещё надеясь застать в Сэле некоторое благоволение.

– Спрашивай, – деловито отозвался консул, – но быстрее! Меня уже ждут дела.

– Я не долго! – виновато убедил его Гиб Аянфаль, – я просто хотел сказать… я знаю о творицах, о том, что аба Альтас – не из них, сколь бы ни любил меня. А вы говорили о моей матери. Кто она? Вы с ней знакомы?

Свои вопросы он выпалил единым духом так быстро, что от волнения пыль разогналась в теле, и он ощутил, что его всего обдало жаром. Сэле остановился, обращая к нему взор.

– Я думаю, рассказывая о творицах, твой друг Хиба не забыл упомянуть их право анонимности? К тому же Сэле никогда не творили под лучами Онсарры, потому задавать мне подобные вопросы, так скажем, не очень-то эффективный способ познания.

– Но мне просто не у кого больше спросить! – с болью в голосе ответил Гиб Аянфаль, – вы единственный, кто мне хоть что-то сказал о матери! О том, что она была искусна в своём деле!

К его разочарованию Сэле только рассмеялся в ответ.

– Бедное дитя! – с наигранной жалостью воскликнул он, – Очевидно, любой бы догадался, что спрашивать это нужно с ближайших родичей. С абы Альтаса в первую очередь!

– Аба исчез, – мрачно ответил Гиб Аянфаль.

– Ну, об этом мы уже говорили, – невозмутимо ответил консул, – а теперь ступай домой к своим родичам. Я тебя даже слегка прогоняю.

Гиб Аянфалю ничего не оставалось, кроме как совершить прощальный поклон и поспешить к выходу. Едва он вышел из залы, как сознание буквально оглушили нахлынувшие информационные волны, звучавшие тут во всю силу. Справляясь с ними, Гиб Аянфаль остановился, прислоняясь спиной к стене, и тут помимо всего прочего почувствовал, что зала за ней опустела. Решив удостовериться в этом, он заглянул внутрь. Никого. Сэле удалился так же быстро, как некогда появился. Гиб Аянфаль снова закрыл за собой проход и направился прочь из замка.

Предложение Сэле прямо-таки выбило его из только устоявшегося за день течения мыслей. Кроме того, ему стало неудобно, что он под конец задал вопрос о матери. Всё вышло как-то неловко. Его жизнь в последнее время стала слишком беспокойной и не расположенной к рассуждениям. Возможно, если бы Сэле спросил его позднее, то он дал бы совершенно иной ответ. Хотя отказаться от своих родичей он просто не мог. А стоявший перед глазами пример разлучённых Хибы и Бэли только укреплял его в этой позиции. Разве только он откажется ради неких великих перемен, упомянутых Сэле, приближение которых он сам невольно ощутил в день, когда исчезла Росер.

Погружённый в эти рассуждения, Гиб Аянфаль прошёл через центральные залы, наполненные в вечернее время асайями, и вышел на воздух. Ноги сами привели его к величественному пасочнику, под ветвями которого они с абой Альтасом некогда обдумывали решение Сэле строить башню. Отсюда её не видно – она тщательно скрыта барьером, чтобы окружающее население ничего не увидело прежде срока. Гиб Аянфаль перевёл взгляд ниже, наблюдая за отдыхающими от трудов жителями замка и окрестностей. Тут же к нему пришла мысль о том, что согласись он, и на него с принятием роли Сэле легла бы обязанность быть мастером в этой обители и нести ответственность перед Голосом за каждого из всех, кого он сейчас видит.

Всё-таки в зале Салангури у него не было достаточно времени на то, чтобы подумать. Он никак не смог посоветоваться с родичами. Вдруг они были бы за то, чтобы он стал воспреемником и сами бы его отпустили? Кроме того, на Сэле не лежит никаких ограничений, консул может ходить везде, где захочет, для него нет закрытых пространств. Он вполне мог бы посещать их, сохраняя прежние воспоминания, принадлежавшие Гиб Аянфалю, и оказывать им своё покровительство. Если бы консул хоть ненадолго отпустил его поговорить с одним только Ае, который как старший патриций, наверняка лучше всех смог бы разобраться во всей ситуации! Почему ему всё пришлось решать одному?

Он просто не имеет ещё достаточно опыта для совершения верного выбора. Ранее всё решал аба Альтас. Он вырастал горой за плечами Гиб Аянфаля при малейшем веянии перемен, и жизнь текла размеренно и спокойно. Потом перед ним появился Хиба, показавший, как могут жить асайи, полностью правящие своей жизнью сами. Но и он, если не считать их последнего столкновения, всегда пёкся о его безопасности, всегда сам решал, куда им идти и чем заниматься. У Гиб Аянфаля даже закрались подозрения, что он был для Хибы как дитя на манер подросшего Бэли, но никак не равным другом. Как ни странно, один только Ае предоставил ему право самому выбирать в ночь, когда он побывал в низу замка. Да и прежде, он хоть и всячески выражал своё недовольство его дружбой с Хибой, но никогда прямо ей не препятствовал. Ае открыто говорил, что Гиб Аянфаль – свободный асай и волен сам править течением жизни, его дело лишь подсказывать и направлять на верном пути. По сути, он позволил ему увидеть Низ, узнать о творицах и пережить всё, что он пережил. Ведь воспользуйся он хоть толикой той власти, которая есть у него над чувствами и желаниями асайев, как у управляющего глобальными эмоциями, и Гиб Аянфаль никуда бы не вышел из замка в тот день, он сам бы отказался помогать Хибе и не известно, стыдился бы потом этого или нет. Ае принял его выбор, каким бы безумным он не казался ему самому, предоставив младшему родичу свободу решать. Свобода – высшая ценность для любого асайя. Неужели он, Гиб Аянфаль, за восемьдесят с небольшим оборотов своей жизни, так и не научился пользоваться тем, что считалось непреложным даром с первого мига пробуждения? Он не может сам выбирать, что ему нужно, не дожидаясь чужой подсказки!

– Яфи!

Знакомый голос оторвал его от погружения в кипящие мысли. Гиб Аянфаль поднял голову и увидел перед собой Гиеджи, стоящую чуть поодаль.

– Яфи, что с тобой? – не без беспокойства спросила Гиеджи, подходя ближе и садясь рядом.

– Со мной? – несколько оторопело переспросил Гиб Аянфаль, – всё в порядке. Разве я выгляжу как-то не так?

– Ты был так погружён не то волны, не то в мысли, что даже не заметил, как я пришла, – ответила Гиеджи, – ты из-за своего друга, да?

– Нет, сейчас нет, – заверил её Гиб Аянфаль, – я был у Сэле. Консул со мной говорил.

Он смолк, чувствуя, что не знает, как можно пересказать всё это Гиеджи, правильно подбирая слова, так как, согласно велению Сэле, сестра считается слишком юной для обладания знаниями. Да и вообще можно ли упоминать хоть часть разговора, здесь, где волны густы, а вокруг полно асайев?

Гиеджи, однако, не стала расспрашивать его о содержании разговора. Она тихонько взяла его за руку и сказала:

– Я пришла тебя встретить. И хотела спросить об Эньши.

– О том, как так получилось, что мы теперь родичи? – усмехнувшись, уточнил Гиб Аянфаль.

Гиеджи только молча кивнула, а потом покосилась в сторону ворот, где дежурила пара стражей, успевшая появиться тут за то время, пока Гиб Аянфаль беседовал с консулом. Они обычно находились снаружи, но сейчас зашли во двор и поглядывали на мирных асайев. Гиб Аянфаль не чувствовал от них никакого опасного или неприятного веяния, но Гиеджи их общество, похоже, чем-то беспокоило.

– Да, именно это я и хочу знать, – тем не менее продолжила она, – я больше не вытерплю! Вчера при нём неудобно было спрашивать, а сейчас, как только придём в обитель, он снова на тебе повиснет. Даже в саду от него не скроешься! А я хочу знать. Это ведь… из-за тебя так вышло, Яфи?

– Из-за меня, – не стал отрицать Гиб Аянфаль, – понимаешь, после того, как я увидел, что они сделали с Хибой, я подумал, что рискую. Даже не подумал. Провидение, другое сверхсущество повелело мне так сделать. Довериться именно Эньши. Чтобы он помог мне вспомнить, если со мной что-нибудь случится. В его памяти есть теперь всё, что помню я. Такое доверие не может пройти бесследно для тонких волн.

Гиеджи выглядела поражённой.

– Да, я понимаю, – проговорила она через некоторое время, – но почему ты не обратился с этой просьбой ко мне? Или к Ае? Ведь мы уже твои родичи! Неужели ты думаешь, что мы бы не помогли?

– Я ничуть в этом не сомневаюсь, Гиеджи! Но Провидение сказало сделать так. Я не смог усомниться в этом зове. И кроме того, ты сама про себя знаешь, в чём тебе нелегко. Я не имею права навешивать на тебя ещё и свою долю. А Ае… боюсь, он не скоро ещё примет мои начинания.

Гиеджи помолчала немного, сидя рядом, и, потупив взгляд, рассматривала короткую траву. Она поняла причины принятого Гиб Аянфалем решения, но всё же продолжала питать ревность из-за того, что хранителем воспоминаний стал асай, к которому она не испытывала особой симпатии.

– Наверное, ты прав, – наконец сказала она, справляясь с собой, – Слова Провидения редки, с ним не поспоришь, как с Голосом Ганагура. Так говорят. Раз оно указало тебе именно на Эньши, то остаётся с этим только примириться. Возможно, оно и к лучшему. Может, пойдём домой, Яфи?

– Давай, – согласился Гиб Аянфаль.

Они поднялись со стебля и только направились к вратам, как Гиеджи остановила Гиб Аянфаля и, исподтишка кивая на стражей, спросила:

– Нет ли пути в обход этих ворот?

– Можно пройти возле недостроенной башни, – ответил Гиб Аянфаль, – тебе не нравится, что тут стражи, да? Они просто наблюдают за волнами, мне так ещё Хиба объяснил.

– У них слишком жгучие взгляды. Мне неприятно чувствовать их на себе, – ответила Гиеджи и демонстративно повернулась спиной к центральным вратам.

Гиб Аянфаль не стал спорить и послушно повёл её другим путём, невольно думая о том, не идёт ли где-нибудь над городом новая незримая битва с гигантской пылевой тучей…