Больничные байки

Глава 3

Пашка угасал. Митхун с Петюном не отходили от его кровати, изо всех сил стараясь взбодрить. Смотрели вместе стримы игр, натужно хохотали, таскали ему из столовки сладкие рогалики, которые врач Павлу есть запретила, и скармливали по кусочку, как коту.

Потом к нему подселили мать, переведя мальчиков в освободившуюся плату, и им оставалось только приходить в гости.

— Позовите ее! — хрипел Паша, стараясь унять клокочущую в легких жидкость, — Мне надо извиниться…

— Кого это? — с подозрением спрашивала мать.

— Мы звали, — виновато отвечали друзья, — Она не идёт…

— Силой тащите!

Мальчишки боязливо переглядывались. Тащить девочку силой никто не хотел. Включая Лизку, которая после недавней потасовки, вообще старалась не выходить из палаты и целыми днями занималась тем, что расчесывала свой парик или смотрела сериалы.

Ксюша же старалась вернуться «в колею» и, несмотря на ухудшающееся самочувствие, упорно ходила в игровую, помогала тете Зое в столовой и всячески пыталась ободрить отца, который теперь, когда самое страшное уже было сказано мамой, приходил каждый день и приносил дорогие подарки.

Эти встречи были самым тяжелым в её и так непростой жизни. С мамой было иначе. Для мамы она по-прежнему была полноценным, живым человеком. Для отца же она уже лежала в гробу под двумя метрами земли. Это ей на могилу он приносил айпенсилы, кукол, тонны конфет и мягкие игрушки. И единственное, чем она для него отличалась от других мертвецов — это противоестественной способностью двигаться и говорить.

Пока что…

— Ну, успокойся, — стыдливо упрашивала она его, — Посмотри… видишь, того малыша?

Отец, играя желваками, кивнул.

— Еще совсем недавно говорили, что у него нет шансов. Я сама слышала, что…

Ксюша вдруг запнулась и умолкла, всматриваясь в пацанёнка лет четырёх, которого возбужденные родители кутали в сто одёжек на выход.

Ведь именно в его палате после потасовки Чусюккей спряталась от Лизы. И именно его мама взяла потом девочку под свою опеку, в то время как остальные мамаши продолжали инстинктивно детдомовских сторониться. Она попыталась вспомнить, какой был у мальчика диагноз, но не смогла. А может, и не интересовалась никогда. Помнила только из пересудов, что его собирались переводить на паллиатив, как вдруг… Что-то во всем этом было, но Ксюша никак не могла собрать в единый узор и чудесное исцеление, и байки о распространяющей рак девчонке.

— Ты тоже выздоровеешь! — с фальшивой горячностью воскликнул отец. Ксюша отвлекалась от своих мыслей и взглянула на него. Сердце сжалось. Было в нем и сочувствие папе, но куда больше тоскливой злости. Как ей бороться и не терять веру, если даже он в нее не верит?

А через пару дней кошмар с сонным параличом повторился.

…

У Павлина днем случился отек легких, и его едва откачали. В реанимацию не забрали, но одного взгляда на него хватало, чтобы понять: реанимация — дело одного-двух дней.

Они пришли перед сном повидать его и, насколько возможно, поддержать перепуганную мать, которая, судя по плавающему взгляду и невнятной речи, находилась под мощным успокоительным.

Ксюша едва узнала мальчика, настолько его раздуло.

— Вот, ребятишки, — пытаясь улыбнуться, промямлила его мама, — Уснул, наконец…

По проглядывающим из-под неплотно прикрытых век белка́м было ясно, что Пашка не спит, а погружен в наркотическую отключку, но ребята закивали, что-то затараторили наперебой ободряющее, дескать, сейчас выспится, отдохнет и…

— А мы уже подарки на Новый год…, - невпопад пробормотала женщина и, затрясшись в рыданиях, отошла к окну.

Дети примолкли, смущенно переглядываясь, а Ксюша, повинуясь мгновенному импульсу, шагнула вперед и приподняла простыню над ступнями мальчика.

— Что ты делаешь? — шепотом одёрнула ее Лиза.

— Ничего…, - Ксюша отпустила простыню и почувствовала неясное разочарование. Ступни, как ступни. Ни гангренозной черноты, ни вен, ни соплей.

Они посидели еще немного, тихонько переговариваясь. Девочки принесли с маленькой кухни чай и печенье для мамы, потом удалились.

В своей кровати Ксения еще долго ворочалась, пытаясь прогнать тягостные мысли. Слишком много безнадёги. В прошлый раз все было не так. Их положили целой ватагой, и целой ватагой же и выписали. Было больно, тяжело, тошнотно, но и весело, дружно! Никто в отделении не ушел, а в этот раз…

Она изо всех сил старалась следовать советам Насти и концентрироваться только на положительных моментах — выписка того малыша, новые друзья, еще не распакованный айпад, назначенный на следующей неделе первый курс химии… Но сосредоточиться мешала боль в спине и ногах, крутило колено.

Болело всё!

Кетапрофен ей сначала заменили дексалгином, но разницы Ксюша не почувствовала. Тогда ей на ночь назначили минимальную дозу трамадола, и первое время он помогал идеально. Буквально спустя час боль полностью исчезала, и девочка отключалась до самого утра. Но уже пару дней действие его ослабело, и это пугало ее. Неужели ее состояние так стремительно ухудшается?! Что дальше? Оксикодон? Морфин? Таргин? Фентанил?…

Ей страшно было переходить на тяжелые опиаты, и поэтому она решила терпеть боль, пока та не станет совсем невыносимой. И только тогда попросить увеличить дозу.

В ожидании, когда обезболивающее хоть немного подействует, она крутилась и не всегда успевала сдержать стон, каждый раз слыша с соседней койки недовольное: «Уймись уже, а? Я спать хочу…».

На глазах невольно выступали злые слёзы. Паинькой Лизка пробыла разве что несколько дней. Когда ухудшения, которого она так боялась, не наступило, девочка расслабилась. Действительно, как знать, Ксюшин ли подарок «задобрил» ведьму или… все на самом деле лишь больничные байки? Сами придумали — сами испугались. Поэтому она каждую ночь неустанно брюзжала и сетовала на Ксюшину несдержанность.

Ксюша обижалась не на отсутствие благодарности. Она обижалась на то, что подружка была совершенно глуха к ее боли. Да, Лизке повезло. Вовремя обнаруженная опухоль, быстро назначенная операция и несколько химий вдогонку, чтобы наверняка зачистить организм. Толком и прочувствовать свою болезнь не успела и даже не представляет, чего ей посчастливилось избежать!

Впрочем, от болей здесь никто не застрахован. И, кто знает, быть может, ухудшение вскоре случится у самой Лизы. И как она сама будет тогда переносить боль?

Отгоняя злые мысли и изо всех сил стараясь вести себя тихо, она перевернулась на бок и ощупала полыхающую поясницу. Сердце пропустило пару ударов, когда под горячей кожей она обнаружила новое уплотнение. Да еще и температура явно поднялась… Если она подцепила вирус, то не видать ей химии, как своих ушей… А в ее случае каждый день промедления дает фору проклятой саркоме.

Она откинулась обратно на спину, невольно всхлипнула и тут же сжалась, ожидая раздраженного шипения с соседней койки.

Но Лиза уже беззаботно посапывала.

«Один баран… Два барана…», — начала Ксюша мысленную мантру, тоже пытаясь уснуть, — «Пять баранов… восемь…»

Дыхание сбилось, когда послышался щелчок дверного замка. Девочка с трудом приподняла голову с подушки и взглянула на дверь. В проеме явственно выделялся темный силуэт кого-то, кого она сначала приняла за… барана.

«Хорошо, что я не считала слонов!», — промелькнула у нее почти веселая мысль, но веселье тут же пропало: «Нет… я не сплю, я бы просто не успела…»

«Баран» сделал шаг и тут же перед плывущим взглядом девочки трансформировался в Чусюккей. Рога — лишь куцые хвостики на круглой голове, тело — стрёмное трикотажное платье, копытца — тоненькие ножки в теплых тапках…

Девочка закрыла глаза и досчитала до пяти, устало подумав, что если бы эти идиотские обезболы так же эффективно справлялись с болью, как генерировали глюки, то цены бы им не было.

Снова щелчок!

Глаза сами собой распахнулись. Дверь была закрыта.

За время бесконечных бессонных ночей Ксюша выучила точное расположение каждой тени в палате, и сейчас теней было явно больше. Что-то там бугрилось за ее кроватью в ногах, тяжко вздыхало, возилось, ворочалось.

Девочка снова зажмурилась, стараясь делать глубокие вдохи и медленные выдохи, как учила Настя, попутно продолжая «отсчет» баранов. Помогло в прошлый раз, поможет и…

Простыня взметнулась над ее стопами с поджатыми в испуге пальчиками, пяток коснулось дыхание, а следом по ним прошлось что-то влажное, горячее и гладкое, как собачий….

Язык! Боже!

Она не выдержала и уставилась на свои ноги.

На них лежали чьи-то лапы — сильные, мосластые, с длинными многосуставчатыми пальцами. Одна лапа крепко вцепилась в правое колено. Боль в нем полыхнула с новой, сокрушительной силой, и Ксюша тут же поняла, почему. Толстый коготь впился точнехонько в шишку метастаза.

Девочка задрыгала ногами, пытаясь высвободиться. Былого паралича не было, но двигалась она вяло, неуклюже. Сказывалось действие трамадола, после приема которого она не осмеливалась даже в туалет ходить и при необходимости пользовалась уткой.

Над спинкой показалась голова — нечто вытянутое, костистое, оканчивающееся неожиданно пухлым и мягким, влажно поблескивающим наростом, напоминающим огромный и уродливый розовый бутон.

Ксюша набрала в грудь воздуха, чтобы истошно завизжать, и тут же вторая лапа протянулась через всю длину кровати, задевая тело, цепляя пижаму, и легла на лицо. Визг так и застрял в горле. Горячая, воняющая давно нечищеным террариумом, лапа мягко надавила ей на щеку, отворачивая Ксюшино лицо на сторону и прижимая к подушке, а следом раздался густой, булькающий то ли рык, то ли голос… то ли рык, рядящийся под человеческий голос: «Чыдып ал, кыс… Амыр-менди мен…».

Давясь слезами, Ксюша вздрогнула, когда ног снова коснулось дыхание, а потом ее правую стопу целиком поглотило нечто, что не могло быть ничем иным, как тем самым бутоном. Раскрывшимся. Влажная, мягкая, жаркая дыра. Она даже чувствовала задевающие щиколотку зубы и жадно гуляющий по пятке язык.

Сознание заволокло всепоглощающим ужасом. Она натянулась, задрожала, приготовившись к тому, что в любую секунду почувствует, как зубы вопьются в лодыжку, перегрызая кости, но вместо этого невидимые губы плотно сомкнулись на ней, погружая стопу в вакуум, и начали вдруг… сосать…

Тело обдало жаром. Казалось, что очаги, которые прежде гнездились у нее в малом тазу, позвоночнике и ногах, вдруг в мгновение ока распространились на все тело.

«Меня сейчас не станет! Боже, прости! Мамочка!» — Ничего не соображая от навалившейся паники и предчувствия близкой смерти, девочка замерла, готовая принять свою участь.

И в следующую секунду ее не стало.

…

Задохнувшись, она резко села, заполошно оглядывая помещение, залитое розоватым декабрьским солнцем.

— Страшный сон приснился? — послышался Лизкин голос откуда-то сзади.

Ксюша торопливо откинула одеяло, уверенная, что вместо стопы увидит обглоданную кость на окровавленном матрасе, но… ноги были совершенно невредимы.

— Пора уже завязывать с такими снами, — пробормотала она срывающимся голосом, ощупывая ноги и внимательно разглядывая крошечное бурое пятнышко на пижамных штанах. Как раз там, куда (во сне?) впился жуткий коготь. Трясущимися руками она закатала штанину и выдохнула. Ни царапины! Да и само колено выглядело как-то непривычно. Она не сразу сообразила, что почти пропала болезненная шишка над ним, которая в последнее время все больше затрудняла ходьбу.

— Полночи мне опять спать не давала, — меж тем, недовольно гундела Лиза, — Неужели обязательно так громко стонать? Если не помогает обезбол, пусть твоя матушка попросит перевести тебя на что-нибудь более сильное.

Ксюша не отвечала и, чутко прислушиваясь к своему телу, аккуратно откинулась обратно на спину. Утренняя «инвентаризация» уже давно вошла в привычку. Где что болит? Где боли усилились, а где, быть может, и утихли… Вспомнив, как при пробуждении она резво села, девочка запоздало скривилась от боли в пояснице. Правда, боль была ненастоящая, фантомная. Даже не боль, а воспоминание о ней — обязательной при любом резком или необдуманном движении.

На самом деле, поясница впервые за четыре месяца молчала… Молчал и весь остальной организм. Все тело ощущалось мягким и теплым, как подтаявшее масло — непривычно расслабленным.

Понаблюдав некоторое время за пляской солнечных зайчиков на пластиковом потолке, она поднялась и осторожно подошла к окну. Лизка, примеряющая свой парик, проводила ее насмешливым взглядом и фыркнула.

— Напоминаешь мою бабку. Она тоже каждое утро «расхаживается».

— Я и чувствую себя бабкой, — покорно отозвалась Ксюша, любуясь розовым утром. Больничный двор был усыпан свежим снегом. Дворник только начал мести дальний угол, и Ксюше очень захотелось открыть окошко и попросить его остановиться. Зачем портить такую красоту?! Сейчас бы одеться потеплее, намотать на нос шарф и просто… погулять.

Она осторожно выгнулась в пояснице, и ей показалось…

— Куда ты? — раздалось ей в спину, но Ксюша не ответила, торопливо захромав из палаты.

В последнее время она старалась почти не опираться на правую ногу. Но сейчас хромота была вызвана не горестной необходимостью, а скорее, привычкой, ведь колено тоже подозрительно молчало!

Она шмыгнула в туалет, защелкнулась и поспешно сдернула рубашку, стараясь разглядеть в небольшом зеркале свою спину. Гибкая и гладкая с глубокой ложбинкой вдоль позвоночника!

Отёк спал!

Нет, улучшения у нее за полтора года болезни были! И не единожды. Но только после убойных доз химии. Метастазы сначала останавливали свой рост, а потом начинали распадаться. Но ведь химия только через четыре, а эти чертовы шишки до последней ночи только росли!

Она мысленно запнулась и, с зачарованным видом уставилась на себя в зеркало.

До последней ночи…

Ей отчетливо вспомнилась огромная, бугрящаяся жилистыми формами тень, таящаяся в ногах ее кровати, корявая длинная лапа, прижимающая её голову к подушке, толстые губы, сосущие ее стопу с омерзительной интимностью. Как какая-нибудь шлюха сосет…

Лицо ее вытянулось, опустело, приобретя почти имбецильные черты. Она заметила это и поспешно отвернулась, соображая, что делать дальше.

Сжав челюсти, она резко наклонилась и коснулась кончиками пальцев пола. Поясница не отозвалась. Она выпрямилась и сделала несколько приседаний. Колени приглушенно, но совершенно безболезненно, хрустнули. Чисто с непривычки.

Неужели все-таки…?

Душа требовала немедленно бежать на поиски Анны Николаевны, требовать КТ вне очереди, громко заявить если не о полном исцелении, то о значительном улучшении, но Ксюша медлила, кусая губы. Отчаянно хотелось верить в чудо, но за время своего лечения она усвоила, что чудес не бывает. Она боялась, что это всего лишь запоздалое действие придурковатого трамадола. Боялась, что улучшение временное и незначительное и вскоре сменится еще большими страданиями. Более того, повинуясь суеверному страху, она была убеждена, что страдания усилятся прямо пропорционально тому, какой триумф она сейчас позволит себе испытать.

Вспомнилась любимая папина присказка: «Деньги любят тишину». Дескать, никому не рассказывай, сколько у тебя денег, если не хочешь, чтобы их стало меньше. Ксюша всегда думала, что папа имеет в виду воров, и только сейчас ей пришло в голову, что он говорил о чем-то более эфемерном, мистическом. Может, о сглазе?

Так и с болезнью. Когда ей становилось лучше, она никогда не хвасталась этим перед другими ребятами. Ей казалось, она делает это из соображений деликатности, ведь рассказывать о своих успехах в больнице, где почти каждый стоит одной ногой в могиле — неприлично и жестоко. Но сейчас ей показалось, что она лукавила и просто опасалась негатива и зависти, которые, как знать, быть может, способны подействовать на нее на каком-то потустороннем, тонком плане и аннулировать любые улучшения.

Если же речь все-таки идет о чуде… Быть может, есть какие-то правила, которые она по незнанию, нарушит и упустит свой шанс. Это чудовище что-то говорило… Что-то… Она не запомнила ни слова из клокочущей рычащей речи монстра, а ведь возможно, он и предупреждал о молчании…!

Она застегнула рубашку и в растерянности вышла в коридор. Открытая дверь к детдомовцам пугала, но и манила. На всякий случай, не забывая прихрамывать, она подошла к ней и заглянула внутрь.

Там, несмотря на распахнутую дверь, было душно, воняло мочой и лекарствами. Теневая сторона здания не пускала в помещение солнце, от чего утро за окном выглядело пасмурным и стылым, совсем не похожим на утро в ее собственной палате.

На одной кровати две девочки уныло играли в куклы, на другой мальчик, подключенный к рыжему пакету с тромбоцитарной массой, листал журнал.

— Где? — спросила Ксюша, кивнув на третью кровать. Некоторое время малыши молча смотрели на нее, потом мальчишка нехотя ответил:

— Увели. Ей хуже стало.

— Когда?

— Ночью.

Перед глазами всплыл силуэт на фоне слабо освещенной двери, который она сперва приняла за барана. Почувствовав неожиданный укол вины, она спросила дрогнувшим голосом:

— Она… выходила из палаты?

Дети молчали, сверля её глазёнками. Ксюша почти физически ощущала исходящую от них ауру враждебности и… зависти?

Так и не дождавшись ответа, она еще немного потопталась на пороге, потом вернулась к себе.

— В столовку ходила? — спросила Лиза. Парик она уже сняла. Ее голая голова походила на белое куриное яйцо, нацепившее очки.

— Нет еще… После обхода перекушу…

— А я сейчас сбегаю. По четвергам у теть Зои на завтрак шикарные блинчики!

В смятении Ксюша дождалась врачей и сдержанно сообщила, что чувствует себя лучше.

— А что с той детдомовской девочкой? Буряткой? — спросила она, когда Анна Николаевна собралась вслед за коллегами на выход.

— Она — тувинка, а не бурятка, — ответила врач, помялась, потом добавила, — С ней все будет в порядке. Небольшое кровотечение. Думаю, к обеду уже вернется в палату.

— А… ее отец? Где он?

Анна Николаевна присмотрелась к пациентке.

— Почему ты интересуешься?

Ксюша пожала плечами.

— Странно просто. Она ведь не сирота, а лежит вместе с детдомовскими…

— Это временно, пока ее папа не сможет к ней присоединиться. Он ведь тоже в больнице.

— О, боже…, - Ксюша подалась вперед, — Тоже онкология?

Анна Николаевна замялась, потом отрицательно покачала головой и вышла, оставив Ксюшу в состоянии тягостной неопределенности. Ей был просто необходим совет умного, спокойного человека…

Мама! Надо все рассказать маме!