Чёрт, подмостный, домовой — кто ты такой? (СИ)

Глава 5

«Не зная цены, в руках не держи. Не зная силы, в руках не держи. Ключ — к замку, замок — к двери, охраняют ту дверь птицы да звери. По какой дороге не пойдёшь, всё равно ко мне попадёшь! В сторону не свернёшь, назад не повернёшь, до застеленного порога дойдешь!»

Он ждал этого дня целую вечность! Бабушка попросила приехать. Она что-то нашла. Он это чувствовал. В семье (включая его бабушку, Юлию Оттовну) мало кто по-настоящему разделял рвение юного историка, но… Его это нисколько не смущало.

Дмитрий Орехов был замкнутым молодым человеком. Всё своё время проводил в архивах. Много знал. У него бывали периоды депрессий, и тогда психолог советовал отвлечься на что-нибудь.

— Вы можете объяснить, почему так часто думаете о своём… Кто он вам? Прадед?

— Да. Ну, как почему? Великая Отечественная Война. Деревня. Он несколько дней скрывался в лесу. Потом добровольно сдался в плен. Спустя годы женился на русской.

— Не такая уж удивительная история, — Илья Моисеевич пожал плечами. — Он не один остался в нашей стране. Немцы зверствовали. Жгли деревни. Ваш прадед был ведь… Совсем мальчишкой! Кто знает, какие ужасы ему пришлось пережить?

— Именно! — Дима посмотрел на весьма уважаемого специалиста так, словно…

Как можно не понимать элементарных вещей? У него интерес к истории собственных предков. Это же так… Естественно! Возможно, он говорит слишком увлечённо? Ну да, не без того. Но ведь если не со всей душой — зачем тогда вообще что-то делать? Какой в этом смысл?

— Вы просили бабушку найти что-то, что могло бы рассказать об истории вашего прадеда подробней, так? — Илья Моисеевич мягко подталкивал молодого человека к тому факту, что тот видит во сне, как открывает какую-то старую тетрадь. — Она нашла что-нибудь?

Сон как сон. Ничего, по сути, примечательного, но молодой человек утверждает, что сон повторяется. Дмитрий производил впечатление интеллигентного, умного молодого человека. Именно поэтому хотелось ему помочь. Не пропустить момент, когда увлечение перерастёт в одержимость. На его профессиональный взгляд это может произойти. Важно, чтобы Дима не отказывался от наблюдения.

— Пока не знаю.

— Ну, хорошо. Хорошо. Встретимся на следующей неделе?

— Не думаю, что мне это нужно.

— Это нужно мне. Для исследования. Вы же согласились помочь. Нет, если передумали, то я…

— Да, Илья Моисеевич, конечно. Простите. Забыл.

— Ну, вот и хорошо. До встречи.

…

— Внук! Проходи, родной. Я блинчики испекла. Ты что-то похудел, Дима. Бледный.

— Ба, все хорошо. Показывай скорее…

— Ты только не уходи с головой во всё это. И вообще. Сначала — поешь.

— Ба…

Их взгляды встретились, и Юлия Оттовна поняла — спорить нет смысла. Она сделала знак внуку, чтоб тот шёл за ней в комнату. Дима был хороший мальчик. Тихий. Лучше бы он позволял себе чуть больше, но… Правнуков она, похоже, увидеть не успеет. Но на всё, как говорится, воля Божья.

Её внук обладал тихим, даже в какой-то степени ласковым упрямством, сломить которое не было никакой возможности. Немецкие корни. Весь в её отца, Отто.

— Вот.

Она достала небольшую, обмотанную в несколько слоёв полиэтиленом коробку.

— Где ты это нашла!? — Дима уселся в кресло и принялся аккуратно, слой за слоем разматывать плёнку.

У Юлии Оттовны на мгновение остановилось сердце. Отец делал так же. Спокойно. Обстоятельно. Аккуратно. Без спешки, без суеты, чуть склонив голову на бок… Вот что значит кровь…

— Ба? Всё в порядке?

— Да. Конечно. Тут подвал недавно проверяли — нет ли где протечки. Открывали ячейки квартир, ключи попросили. Я думала, кроме новогодней мишуры у меня там ничего нет! Вечером сосед звонит в дверь, говорит: «Юлия Оттовна, там какая-то коробка, может, вам принести?». Ты же знаешь Семёна Валентиновича? Внимательный. Ответственный. Ну, я и говорю — Семён Валентинович, если коробка не большая, не в службу, а в дружбу, принесите, я посмотрю. Он как мне её принёс, я сразу вспомнила. Вещи отца. Сейчас посмотришь?

Дима остановился. Предложение было заманчивым, но… Он возьмёт коробу с собой и посмотрит. Дома. Сам. Один. У него даже голова закружилась от предвкушения!

— Потом посмотрю. Ты говоришь, блинчики у тебя?

…

Его прадед, Отто, попал в плен. К счастью, он не оказался в лагерях ГУПВИ НКВД, а был отправлен на восстановление города. Дома, построенные немцами, до сих пор стоят на Октябрьской набережной в Питере.

Отто Мюллер оказался одним из немногих, кто так и не вернулся на родину. Молодой немец влюбился в русскую девушку, Ольгу Орехову и женился на ней. Дима не знал подробностей, но догадывался. Отто и Оля наверняка не просто так уехали далеко на Север. Отто взял фамилию жены, и чета Ореховых покинули Ленинград на целых восемнадцать лет…

Его бабушка, Юлия Оттовна — их дочь. Девушка оказалась в Ленинграде уже выпускницей. Поступила в ЛГУ, вышла замуж. Родила сына, а овдовев, вернула себе и ребёнку девичью фамилию.

Вспоминая историю своей семьи, Дима разволновался. Дрожащими руками стал вытаскивать вещи. Потёртая кожаная сумка для документов, кое-где — дырки от оторванных с мясом значков. Кто знает, почему? И что это за сумка? Он вывернул её на изнанку — ничего. Никаких тайников в подкладке. На дне — небольшая шишка и несколько пожелтевших хвойных иголок.

Кроме сумки в коробке оказалось два перевязанных бечёвкой, завернутых в холщевую жёсткую ткань свертка. В одном — небольшой блокнот и несколько страниц стопкой, а во втором…

Он ожидал чего угодно! Записей с ужасами войны. Записи, правда, были. На немецком. Для него, конечно, не проблема, но придётся поработать. Дима думал, что найдёт какие-нибудь фотографии — хоть что-то о родителях Отто, о его жизни в Германии до войны. Ведь она была у него, эта жизнь! Прадед, если верить бабушке, никогда не говорил об этом. Никогда не пытался вернуться, связаться с кем-то. Никогда.

Гребень. Во втором свертке лежал гребень. Старый, тёмный от времени и какой-то... Словно из русских сказок. Он аккуратно взял его в руки. Удивительно, но из чего эта вещь была сделана, определить было сложно. Кость? Медь? Поверхность — шершавая или гладкая? Тёплая или холодная? Он не мог определить, потому что… Да потому что эти ощущения всё время менялись!

С двух сторон гребень украшали ветвистые оленьи рога, вот только под ними вместо морды зверя оказалось человеческое лицо. Вернее два. С двух сторон. Мужчина-олень? Оборотень? Он было вспомнил китовраса — существо с торсом человека и телом оленя (кентавр из славянских мифов), но мифология — не его конёк.

Бабушка часто говорила о том, что он, Дима, и его прадед чем-то похожи. Отто был тихий. Нелюдимый. Замкнутый. Записи свои (всегда на немецком) вечно прятал, но уделял им так мало времени, что мама, Ольга, никогда об этом не спрашивала. Наверное, потому, что понимала — Отто пережил нечто… Страшное. Непоправимое. Неизбежное. Что это было, догадаться не трудно. Война. Кровь. Боль. Приказ убивать, который если нарушишь, погибнешь сам.

«Такому… нежному, тонкому человеку, как папа, наверняка было трудно» — часто говорила Юлия Оттовна.

Дима вздохнул. Посмотрел на фотографию деда. Карточка военных лет пожелтела от времени. В глазах немецкого юноши так явно читались боль и страх, что он, его правнук Дмитрий Орехов, каждый раз не выдерживал, отводил глаза.

В голове копошились вопросы, словно тараканы в темноте. Откуда этот гребень? Кто-то подарил? Из жителей деревни, которую оккупировали немцы? Кто эта девушка, обладательница столь изящной вещицы? Он любил её? А что если он… убил её?

Дима встал. Растёр лицо руками. Пошёл на кухню, заварить чай. Нет. Так он далеко не уедет! Единственный выход — садиться за перевод записей деда. Сейчас он нальет себе крепкий, сладкий чай, сделает пару бутербродов, и вперед.

За работу!

«Чурмилкино. Ночь. Я пишу, ловя свет от луны. Здесь лишний раз не разжигают огня».

Время беспощадно. Страницы где-то порваны, где-то испачканы. Какие-то записи исчезли благодаря тому, что на чернила что-то пролили.

Как жаль!

Чай давно остыл. Дима лениво откусил самый край бутерброда, да так и не притронулся к еде до самого утра.

Он раскладывал пожелтевшие листы в отдельные стопки. По понятной лишь ему одному логике. Перерыв все ящики стола, нашел лупу и фонарик (на всякий случай, если не будет хватать света). Отключил телефон. И работал, работал, работал… Аккуратно (бабушка бы непременно сказала, что с истинно немецкой педантичностью) переписывал в тетрадь всё, что переводил, делая пометки для себя.

«Мы с Хельмутом живём в избе Прасковьи. Дед Иван всё время пропадает в лесу. Приходит к ночи. Это плохо. Так его могут заподозрить в связи с партизанами. Мне бы не хотелось, чтобы с этими людьми что-то случилось. Надеюсь, они выживут.

Их внучка, По-лин-ка — худенькая девочка с большими серыми глазами. Если когда-нибудь я увижу у женщины такие глаза — женюсь, наверное. Эта девочка совсем ребёнок. Жители смотрят на нас без ненависти. На нас с Хельмутом. На Майера же с ненавистью лютой. Это очень… сложно понять. Как будто они знают, что в душе каждого из нас…».

Иногда Дима натыкался на рисунки, и они ставили его в тупик. Во-первых, они никак не соотносились с самими записями, а во-вторых, они были… Детскими. Наверное, прадед разрешал им рисовать у себя в блокноте.

Кто знает?

Но дело было не только в том, что рисунки явно были сделаны детской рукой. Орехов всю ночь метался по комнате, словно зверь в клетке, пытаясь понять смысл того, ЧТО там было нарисовано! Мост. С моста летят двое. Кресты на рукаве — это немцы. Они просто летят в воду. Их никто не сталкивает. Никто не расстреливает. Возможно, дети не рисуют того, кто их убил, из-за страха? Илья Моисеевич! Ну, конечно. Он ведь психолог, так? Надо будет спросить.

Дима в сотый раз перевернул рисунок вверх ногами. Из воды торчат какие-то ветки. Или… Что это? Где лупа? Штрихи почти стерты, но ему всё же удалось разобрать:

«хлоп-хлоп», «ха-ха-ха»

Надписи над водой. «Хлоп-хлоп». Это не ветки… Это — руки! Чьи-то руки вынырнули из реки. Хлопают. Смеются. Какой… ужас. Это же настоящий триллер! Интересно, дети правда видели эти руки из воды или… это их фантазия?..

«В лесу орудуют партизаны. Штурмбаннфюрер Майер приказал расстрелять детей на глазах у тех, кто отказывался их выдать. Шнайдер и Вебер не стали стрелять в детей. Майер велел им встать с ними и собственноручно расстрелял всех. Я не видел. Мне рассказал Хельмут. Я не видел, потому что патрулировал лес по ту сторону моста. Хельмут говорит странные вещи. Он говорит, что Майер отправил меня через реку для того, чтобы проверить, вернусь ли я живым. Двое не вернулись. Среди солдат ходят слухи, будто вовсе не партизаны убили тех двоих. Они утонули, бросившись с моста. Не удивительно. Я бы тоже бросился, если бы видел то, что видел Хельмут».

«Чурмилкино. Утро».

«Рассвет над мостом прекрасен… Как будто нет войны».

«Красная армия наступает. Майер в ярости. Хельмут очень смелый, он подсмотрел бумаги Майера, когда тот вызвал его. Я бы не смог. Оказывается, Майер изменил маршрут, предписанный генштабом. Хельмут уверен, что Майеру что-то нужно в этой деревне. Он что-то ищет».

«Вчера ночью я слышал крики. Говорят, Майер бегал по двору в исподнем с бешеными глазами. Кое-кто намекает, что он не в себе. Возможно… Я — трус. Я не сую нос в бумаги и дела Майера. Не пытаюсь что-то выяснить. Я просто… Играю с детьми. Разрешаю им рисовать в моем блокноте. Помогаю по хозяйству, стараясь облегчить русским их последние дни. Майер сожжёт деревню. Так же, как и все до этого. Но он медлит. Возможно, Хельмут прав, и ему здесь что-то нужно?».

«Утро. Здесь, в этой деревне, просыпаешься, не сразу вспоминая, кто ты и где. Эти минуты прекрасны…»

«Жители Чурмилкино не сделали нам с Хельмутом ничего плохого. Почему я должен стоять и смотреть, как их… сжигают заживо? От подобных мыслей тошнота подступает к горлу».

«Когда я вошёл в избу, все спасли. Я разбудил Прасковью и как мог, объяснил, что надо уходить. Уводить Полинку и её друзей. Я боялся, что, если их поймают, затравят собаками. Так уже было однажды. Но Прасковья сказала: «О собаках не беспокойся, они не выйдут на наш след». Странная женщина. Почему она так в этом уверена? Самое удивительное — я ей поверил. Сразу».

Дмитрий встал. Потянулся. Понятный текст закончился. Он довольно быстро проделал работу. Узнал многое. Например, то, что Отто действительно разрешал детям рисовать в своем блокноте. Уже кое-что.

Осталась стопка вырванных страниц. Он отложил их на край стола. Такое впечатление, что эти записи прадед пытался запрятать подальше. Боялся чего-то? Листы сильно пострадали. Если ему и удастся разобрать, то лишь какие-то отдельные слова. Обрывки фраз, если повезёт.

Орехов поставил турку на плиту — осталось немного, кофе его взбодрит.

«… беги за своими друзьями... тихо! … погубишь… спасу».

«Прасковья сердилась. Галя стала топать ногами и кричать».

«…я … направил на неё и сказал, что, если она сейчас же не замолчит — застрелю. Она испугалась. Рот ладонями прикрыла. Я сказал, что тайком из деревни им не выбраться...».

«под дулом… из избы».

«…сказал… что веду их к штабу».

«Духи да хранят тебя, мальчик. Уж я похлопочу, договорюсь с духами-то…».

«Горел костёр. Прасковья ножом делала каждому надрез на ладони. Зачем? Зачем причинять детям боль?».

Они сложили ладони — так, чтобы кровь всех пятерых смешалась. Нашли время брататься! Кто их поймёт, этих русских?!»

«… какие-то существа. Тёмные, мохнатые, они стали окружать людей, но, казалось, их никто не боялся»

«… я не знаю, как это объяснить. Словно пространство раздвигается… мелькнул ослепительный свет и в этот момент Фишер выскочил на поляну…»

«… слышал их рычание и крики Фишера. Прасковья что-то сказала мохнатым чудовищам, и все они исчезли… вместе с костром и непонятными существами».

«Никаких следов! Полная луна освещала поляну…»

«Наклонился и поднял его. Расчёска с очень длинными зубьями и головами оленей по бокам. Олень с лицом человека».

Вот и всё… Орехов бросил тоскливый взгляд на кровать. Если ляжет сейчас, то сможет поспать часа три до того, как начнётся первая лекция. Был бы он студентом, то, не задумываясь, предпочёл бы дневники деда, но он аспирант. Его ждут студенты. Те самые, что могут прогулять, когда вздумается. Но кого он обманывает? Он не заснёт. Это значит, что прямо сейчас он откроет последнее, что нашёл в коробке. Тетрадь. Гораздо более новая. Эти записи не стёрты и ничем не измазаны, хотя чернила, конечно, потускнели.

Здесь уже есть даты.

Почему Отто не указывал даты, когда писал заметки во время войны? Если бы прадед это сделал, то он, Дмитрий Орехов, добился бы издания. Этому блокноту цены нет! Но солдат Отто отмечал лишь время суток.

Луна. Закат. Деревня Чурмилкино.

Это — всё.

Дмитрий пил кофе маленькими глотками. Ему казалось, он понимает, почему его прадед поступил именно так. Юноша не хотел встраивать всё происходящее в реальный мир. Подобная жестокость просто не имела права на существование! Отто оставил своему неизвестному читателю шанс. Маленький шанс сказать себе, что всё это неправда.

6 мая 1971года

«Ночью видел карлика в длинной, до пола, рубахе. Он сказал, чтобы я сегодня на работу не ходил, не то быть беде. Не знаю, почему, но я его послушал. Жену с дочкой проводил, а сам позвонил начальнику. Соврал, что из ЖЭКа должны прийти. Часов в двенадцать почувствовал запах дыма — соседка забыла выключить утюг. Начался пожар. Я успел раньше служб. Выломал дверь. Уже занялись занавески.

Я знаю, кто это был. Домовой. Я вижу леших и домовых, потому что у меня есть… волшебный гребень.

Молчи, Отто Орехов. Молчи! Не то окончишь свои дни в… Как это называют русские? В «жёлтом доме»?».

18 сентября 1971года

«Уже пахнет осенью, но всё ещё по-летнему тепло. Я сказал Оле, что был в этих местах юношей на войне, но она, конечно, не понимает, что я сейчас чувствую. Это хорошо. Я, наверное, унесу с собой эту тайну».

«Гребень теплеет, когда подъезжаешь к этим местам. Лес… Он нам улыбается! Я вижу тени. Вижу каких-то странных существ, словно сотканных из тумана. И мальчика. Мальчика с мёртвым лицом. Один из тех детей, что исчезли после того кровавого ритуала. Я стараюсь не вспоминать, но его лицо не могу забыть. Он отличался от остальных. Он был… Не живым. Не знаю, как объяснить, но его призрак ходит по лесу.

Что это? Стресс войны? Я… схожу с ума? Даже если и так. Я не знаю, что это за магическая вещь. Гребень. Но всё это время мне казалось, он пьёт из меня жизненную силу. А сейчас… Столько сил! Я чувствую, что счастлив».

«Сегодня собрали с Оленькой чернику и белые. Черничник высокий. Ягоды крупные. Леший меня на ту полянку привёл. Весь мхом покрытый, на меня смотрит, ухмыляется: «Иди, — говорит, — к тому ельнику, там белых много найдёшь!» И подмигивает мне.

Оленька радуется. Говорит: «Надо же, столько ягод и ни одного комара! А грибов-то, Отто! Смотри!». И смеётся. А мне не до смеха… Жутко… Может, я схожу с ума?»

Всё.

Всё? Не может быть. Он так ничего и не узнал! Что за гребень? Откуда? Хотя нет. Стоп. Надо успокоиться. Выстроить логическую цепочку из того, что удалось узнать. Он не спал. Нервничает. Перебрал с кофеином. В этом всё дело.

Итак. Гребень появился на поляне. В тот самый момент, когда дети, если верить записям прадеда, «исчезли у него на глазах». Гребень — всё, что от них осталось.

Дмитрий задумался. Что, если это правда? Немцы расстреляли детей. Хладнокровно. Безжалостно. Это оказалось… Триггером. Последней каплей для двадцатилетнего мальчишки, который наверняка и так натерпелся. Отто просто не смог это пережить. Его истерзанная психика отчаянно искала выход и нашла. Дети не умерли! Они просто… ушли. А кровь на снегу — последствия магического ритуала.

А гребень? Был, наверное, у этой… Как её? Прасковьи. Глухая деревня. Там время словно останавливается. Люди наверняка ещё верили в духов (да они и сейчас верят!). Гребень мог остаться в снегу, когда убрали трупы. Возможно, Отто и убирал. Возможно, он сам выполнил приказ, и винить его в этом нельзя — или он или его. С тех пор он, наверное, не может себя простить? Вполне логично. Надо посоветоваться с Ильей Моисеевичем.

Орехов застыл, не отрывая взгляда от гребня. Гребень… светился! Ярким, голубым, отчаянным светом, но и это ещё не всё — луч указывал на край его письменного стола. Дима вскочил, обошёл стол. Есть! Один из листков упал. Стараясь унять сердце, которое, похоже, решило-таки выскочить из груди, он вернулся на место, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, и, сосредоточившись, дополнил свои записи:

«Я спрятал гребень за пазуху и пошёл обратно в деревню. Но чем дальше отходил от поляны, тем холоднее становилось, и труднее было идти. Я слышал голоса и… Не понимал, куда и зачем бреду.

Вскоре я понял, в чём дело. Если идти в противоположную от деревни сторону, то… Все менялось! Гребень на груди дарил тепло. Стемнело. Я выстроил из снега что-то вроде стены высотой по колено и уснул. Сил не осталось.

Проснулся от чьего-то пристального взгляда. Открыл глаза и закричал. Волки. Совсем близко. Тот, что стоял ко мне ближе всех, зарычал, обнажив клыки. Я мысленно попрощался с жизнью. Мелькнула мысль, что… Что лучше, наверное, в пасти зверя, чем от руки человека со звериным сердцем. Это немного, но успокоило. Думать о том, какая это боль, когда тебя, живого, разрывают зубами на куски, не хотелось. Вдруг на груди, возле сердца, стало печь. Не понимая, почему, я выхватил гребень и вытянул руку вперёд, прямо перед волчьей пастью. Гребень вспыхнул голубым пламенем. (Или мне показалось?). Волки развернулись и… ушли».

«Он под защитой лесных Духов. Уходим».

«Это были мысли волков, которые я услышал. Неужели я и правда пишу весь этот бред?»

Дима взял гребень в руки. Повертел, задумался. Провёл пальцем по голове оленя. Расстегнул рубашку и приложил к груди.

Тепло. Он чувствует. Сомневается, что после бессонной ночи своим ощущениям можно доверять, но… чувствует.

Бабушка. Она должна знать, где эта деревня. Чурмилкино. Наверняка прадед брал дочь с собой за грибами. Хотя бы один раз должен же был взять! Надо срочно ей позвонить! Телефон… он включил телефон и тут же раздался звонок. Дима сначала удивился (кто это звонит ночью?), но потом сообразил — уже утро. За окном — рассвет, на часах — без десяти семь.

— Ба?

— Не разбудила?

— Нет, нет. Всё в порядке? Ты хорошо себя чувствуешь?

— У тебя ещё вполне себе крепкая бабка. Ну, что? Не ложился?

— Я…

— Наверняка не ложился. Ты же не думаешь, что я никогда не читала записки отца? Я просто… Не хотела тебя волновать. Надеялась, что ты остынешь… В твоём возрасте надо с девочками гулять!

— Погоди… ты всё это время знала, где коробка!? Как ты могла!?..

— Я не помнила, куда она делась. Правда! Знаешь, как бывает? Засунешь и не можешь найти…

— Ба!

— Да искала я, честно! Весь дом перерыла, а про подвал не подумала даже. Когда мне её Семён Валентинович принёс, я решила, что это знак свыше. Раз записи нашлись, значит, так тому и быть… значит, судьба тебе их прочесть… — со вздохом сказала Юлия Оттовна. — Как впечатление? От прочитанного?

— Ба, ты знаешь, где та деревня? Чурмилкино?

— Ха-ха-ха… Знаю. Я так понимаю, отговаривать тебя туда ехать бесполезно?

— Да, мне бы хотелось туда съездить, и… Ба?

— Да?

— А ты… Ты во всё это веришь?

— Сложный вопрос. И да, и… нет. Отцу многое пришлось пережить…

— Да. Я тоже об этом думал.

— Знаешь, Дима, я думаю, надо обратиться к профессионалу.

— То есть?

— Человеку, сведущему в магии. Я подумала, может быть, ты сможешь найти кого-нибудь… Скажем так. Того, чьи воззрения удачно балансируют на стыке научной и… альтернативной точки зрения?

— Ба…

— Что?

— Ты — лучшая! Я всё узнаю и навещу тебя.

— Обещай, что не будешь увлекаться подобными вещами больше, чем это необходимо.

— Обещаю!

…

На экране рабочего ноутбука Орехова уже улыбался некий маг по имени Вольдемар. Дмитрий жил по принципу: «Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня». Всё, что касалось сбора информации, давалось легко и никогда не останавливало.

Итак, маг. Вольдемар. Молодой, чуть больше тридцати. Внешне он был чем-то похож на самого Диму. Возможно, именно это и подкупило?

Если верить ёмкой, но красочной презентации, маг Вольдемар где только не был и каких только обрядов не проводил! И везде — славянская тематика. Этот человек наверняка знает про гребни с оленьими рогами если не всё, то многое!

….

Обвешенный ожерельями (что твоя рождественская ёлка, честное слово!) молодой мужчина с жадностью рассматривал гребень. Дмитрию даже показалось, что у него руки тряслись. Но скорее всего это было не так. Просто… игра света. Свечи. Дым от благовоний. Прибавить ко всему этому его бессонную ночь, и картина будет полной.

— Настоящий… артефакт, — Вольдемар склонил голову на бок, от чего стал похож на любопытную птицу. — Этой штуке несколько сотен лет, скорее всего.

— Откуда Вы знаете? Вы же не археолог.

— Я лучше археолога! Я вижу ауру предметов, чувствую на вкус волшебство, кожей ощущаю силу! Вы даже не представляете, друг мой, какое чудо попало к Вам в руки!

Подобная нескромность и фамильярство Диме не понравились, но он решил, что стоит потерпеть. Возможно, этот… Как его? Вольдемар. Возможно, он действительно поделится полезной информацией, хотя чем дольше Дима находился в этой пахучей комнате, тем больше жалел о том, что сразу не пошёл в библиотеку…

Орехов зевнул. Сказывалась ночь, проведенная без сна.

— Вы знаете, почему те дети исчезли с поляны?

— Конечно. Ваш предок стал свидетелем перехода в Навь. Очень сложный ритуал. Думаю, жителям той деревни повезло невероятно. Кроме необходимых знаний, наверняка и день был подходящим.

— «Навь»? Что это?

— Альтернативная вселенная. Обитель тёмных сил. Бабка… Как там её?

— Прасковья.

— Она была сильной, знающей колдуньей. Проникнув в параллельный мир, она спасла детей от смерти. Что до вашего прадеда, то… Похоже, его по её просьбе спрятали в лесу духи. Подумайте сами, — маг разлил по крошечным глиняным чашечкам ароматный чай, — ведь в противном случае немцы, прочёсывая лес с собаками в поисках дезертира, наверняка добились бы своего?

— Если бы не записки моего предка, я бы никогда не поверил, что такое возможно.

— Не возражаете? — Вальдемар указал на гребень, но Дима не выпускал его из рук.

Маг удивленно вскинул брови, и Орехову вдруг стало стыдно — ведёт себя, как ребёнок!

— Задумался, простите. Вот, пожалуйста, — протянул он артефакт магу.

— Когда он стал нагреваться? — Внимательно рассматривая голову оленя, спросил Вольдемар.

— Когда я решил, что прадеду все это привиделось.

— Понятно, — маг кивнул. — Волшебные вещи способны обижаться. Даже мстить. Нет. Не греет, — Вальдемар с сожалением развёл руками. — Наверно, я ему чужой, а в Вас он чувствует кровь предка. Хотите, я поищу что-нибудь о таких гребнях в старых книгах? Кстати, пейте чай, не стесняйтесь. Из Африки.

— Спасибо. Был бы очень Вам благодарен.

Маг положил гребень на стол, едва заметный лучик вспыхнул, освещая полумрак комнаты…