Диссидент-4: Да не судимы будете

Глава 13 «Звуков чудесный край»

Киев встретил меня неласково, каким-то мерзким дождичком, которого так не хватало в Москве. Правда, на висевшую в воздухе духоту это никак не влияло, даже с утра, когда я вышел из вокзала, всё равно было неприятное ощущение, словно зашел в парилку в одежде. Но с поездом мне Бобков подгадал хорошо — в столице Украинской ССР я приехал в восемь часов, и у меня было достаточно времени, чтобы перекусить в буфете подсохшими бутербродами с каким-то кофейным напитком и добраться до серого здания на Владимирской, 33. Я даже на такси не посмотрел — идти было меньше получаса, а у меня с собой — только небольшая спортивная сумка с тренировочными штанами, в которые я переодевался в поезде, чтобы не помять костюм.

Татьяна вчера весь отведенный нам вечер дулась на мою внезапную командировку, но в конце концов согласилась, что приказы начальства игнорировать нехорошо. Да и поездка на один день не выглядела чем-то страшным. Правда, мне очень хотелось засесть за телефон и поговорить с полковником — вернее, генерал-майором — Чепаком на разные темы. Останавливало только то, что Чепак вряд ли что скажет по телефону, будет юлить и извиваться, но даст понять, что моё присутствие в Киеве жизненно необходимо. Но Саве я позвонил и намекнул, что мы можем завтра встретиться, и уточнил его расписание — в этом времени разминуться было легко, а вот встретиться — наоборот, трудно.

И доехал я нормально. Вагон попался хороший, купейный, соседей было двое — такие же командировочные, как и я, оба — инженеры, в Киеве сейчас было много институтов и предприятий всесоюзного масштаба. Мне эти инженеры не докучали, нашли общую тему и оставили несчастного «конструктора» из пищевого института в покое, читать книжку про майора Вихря, которую я честно выпросил у женщин из канцелярии с обещанием отдать сразу после возвращения в Москву. В дороге я осилил примерно две трети, так что не без оснований надеялся выполнить свою клятву.

Впрочем, Семенова я читал вполглаза, поскольку и так неплохо знал сюжет про героическое спасение Кракова во время Великой Отечественной войны. Больше меня занимал вызов Чепака — я подозревал какую-то игру с его стороны, но ничего дельного в голову не приходило, я так и не смог придумать, зачем мог понадобиться бывшему диверсанту, да ещё и так срочно. Сумскими делами он мог задурить Бобкова, но я точно знал, что ничего серьезного, что требовало бы моего обязательного присутствия, я там не оставил — передал всё по принадлежности и лишь не знал, назначил Петров замом того майора из Харькова или остановился на какой-то своей кандидатуре.

Всё остальное меня уже никоим образом не касалось. Разве что Тонька-пулеметчица, но я втайне надеялся, что Антонина Гинзбург добралась туда, куда собиралась, и живет счастливо и без тревог. В Лепель я позвонил — попросил всё того же Андрея сходить к дочерям этой парочки мстителей и спросить, чем им помочь. Девушки, в принципе, ничего не хотели. Старшая действительно собиралась замуж и уже жила с пареньком из рабочих, он даже был не сильно пьющим. А младшая год назад окончила школу, думала о том, чтобы стать учителем, а потому поступила на заочный в педагогический техникум в Витебске. По моей просьбе Андрей заверил её, что лепельский отдел КГБ поддерживает её желание и поможет всеми доступными средствами. На мой взгляд, ей надо было переходить на очную форму, чтобы не терять время, но она почему-то переезжать в Витебск не хотела, собираясь и дальше жить в родительском доме. В общем, всё это тоже не требовало срочных действий с моей стороны, да и неоткуда Чепаку было знать о том, что дочери Гинзбурга приходятся «моему» Орехову сводными сестрами.

Других совместных дел у нас с Чепаком не имелось. Я с порога откинул мысль, что бывший полковник хотел попросить моего совета по поводу организации Пятой службы в управлении КГБ по Украинской ССР — для этого я не вышел ни чином, ни рожей. Да и диссидентскую среду на Украине я знал очень условно, хотя, например, тот же генерал Григоренко был выходцем как раз из этой республики. На мой взгляд, большую проблему в украинских реалиях представляли недобитые бандеровцы, но, насколько я понял из разговора с Маленковым, трогать их было нельзя — чревато тем, что Канада откажется продавать СССР свою пшеницу, что приведет к неясным для меня, но явно неприятным для страны последствиям. Но я точно знал, чем всё закончится, если этих бандеровцев не трогать. [1]

У кабинета Чепака я был без десяти девять и сидел в обширной приемной в гордом одиночестве — если не считать знакомого мне помощника Александра, которого он перетащил вслед за собой из Сум. Отношения у нас этим капитаном были нормальные, но мы не приятельствовали, поэтому лишь обменялись приветствиями и поделились, что живем хорошо.

Чепак пришел с пятиминутным опозданием, что было для меня в диковинку, в Сумах он себе таких вольностей не позволял. Увидел меня, коротко кивнул — и скрылся за дверями. Я вопросительно посмотрел на помощника. Тот махнул рукой:

— Товарищ генерал всегда так, разве не помнишь?

— Нет.

— Редко у него бывал, — он улыбнулся. — Сейчас пригласит.

И склонился с карандашом над каким-то документом, а я откинулся на спинку неудобного стула и попытался расслабиться.

Ждать пришлось минут десять — я не засекал, но по ощущениям мне даже не захотелось сменить позу. Коротко звякнул звонок одного из телефонов, помощник скосил туда глаза и сказал мне:

— Заходи, приглашает. И вот это захвати.

Он протянул мне одну из папок, что лежали у него на столе. Обычное «дело», название указано не было, но я помнил написанный от руки номер, потому что сам его писал. Дело о самоубийстве Виктора Гинзбурга. Я постарался не выдать своего удивления, потянул на себя тяжелую дверь, толкнул вторую — и вошел в генеральский кабинет.

Чепак устроился неплохо, хотя нынешнее его обиталище было очень похоже на то помещение, в котором он сидел в Сумах — видимо, некоторые наработанные годами привычки просто так не уходят. Только портреты за спиной были другие — в Сумах там висел одинокий Дзержинский, а тут добавились Ленин и почему-то Брежнев. Впрочем, о царивших в украинском управлении порядках я не знал буквально ничего, и эти портреты могли быть, к примеру, отчетливым знаком бунта — возможно, здесь было принято вместо Брежнева вешать главного украинского коммуниста.

Я прошел вперед, остановился по стойке «смирно» и четко произнес:

— Здравствуйте, товарищ генерал!

Чепак поднял голову, сделал удивленные глаза, словно только узнал о моём прибытии, но быстро поднялся, обежал два стола, стоявшие буквой «Т», и схватил меня за руку.

— Здравствуй, Виктор! — он говорил с такой искренностью, что я едва не поверил. — Рад снова тебя видеть, хотя и расстались мы не так давно! Как жизнь, как служба?

— Благодаря вам — хорошо, — я позволил себе легкую улыбку. — Спасибо за лестную характеристику, нынешнее звание я получил, как только мой начальник прочитал, какой я замечательный.

Он расхохотался.

— Они мне все звонили, по кругу! — сказал он. — Твой Денисов, потом этот, с Пятого управления…

— Бобков? Филипп Денисович?

— Да, он, — кивнул Чепак. — Напоследок и Юрий Владимирович почтил, но я и ему то же самое повторил. Да и тебе в лицо скажу — понравился ты мне, я бы с тобой в войну в разведку пошел.

Он хлопнул меня по плечу так, что я чуть пошатнулся и отправился обратно к своему столу. Я остался стоять на месте.

— Чего застыл, иди сюда, — он так и не сел.

Я повиновался.

— Папка у тебя? Открывай, — приказал Чепак. — Вот, смотри — лист о прекращении уголовного дела номер такой-то, обоснование, заключение… вот тут нужна твоя подпись.

Я просмотрел верхний документ в папке и понял, что игра Чепака ещё даже не начиналась — этот документ был полным фуфлом. Я залез чуть вглубь, и мои подозрения лишь подтвердились: дело уже было закрыто в связи со смертью обвиняемого, который изобличен благодаря признанию и имеющимся уликам. Закрывал дело один из следователей Сумского правления, я его помнил, он был готов на всё, что потребует начальство.

Я мысленно пожал плечами и поставил свои закорючки в нужных местах. Мне от этого дела было ни холодно, ни жарко — есть оно, нет его, моя жизнь от этого не менялась. В принципе, нам это надо было проделать ещё в мае, но я тогда зачем-то уперся из-за пропажи Антонины; сейчас я свои мотивы внятно объяснить не мог. Конечно, она призналась, что именно она убила того лесника, но это тоже ничего не меняло — разве только её мужа следовало звать в официальных документах не убийцей, а сообщником. Но на мой нынешний взгляд, закрытие дела Виктора Гинзбурга просто будет актом справедливости. Да и его дочерям будет проще вступать в наследство, хотя там неясная ситуация с матерью. Впрочем, всё это к моему визиту в Киев имело опосредованное отношение.

— Вот, Трофим Павлович, — сказал я. — Всё подписал.

— Подписал? — как-то растерянно переспросил он. — Хорошо, отдай Володе. Ты во сколько сегодня обратно?

— Самолет в восемь, — ответил я.

— В восемь… хорошо, успеешь город посмотреть, — радостно сказал Чепак. — Что ж, был рад тебя видеть. Давай пять.

И протянул мне сложенный пополам листок бумаги.

Я его осторожно взял, развернул и прочитал: «Крещатик, 38, остановка ЦУМ, 12.30». Молча убрал этот листок в карман пиджака и пожал всё ещё протянутую руку бывшего начальника.

— И я рад был вас повидать, Трофим Павлович, — я говорил достаточно искренне. — И рад, что смог помочь.

Уже на улице я остановился в некотором замешательстве. Судя по всему, Чепак всё ещё играл в диверсантов, и я каким-то образом стал главным действующим лицом очередной его игры. Причем лицом такого калибра, что меня не постеснялись вытащить из Москвы под странным предлогом, обведя вокруг пальца весьма грозного начальника Пятого управления. И кто я такой, чтобы ломать этим ребятам их планы? Придется за оставшиеся четыре часа найти этот Крещатик и эту остановку под названием «ЦУМ». Надеюсь, это будет не сложно.

Я закурил и отправился к видневшимся неподалеку такси — изучать общественный транспорт незнакомого города в условиях цейтнота мне не хотелось, а вот повидаться с Савой — хотелось. Сейчас он должен был находиться в своем общежитии.

Сава выглядел всё тем же модником, но одежку он сменил на что-то более дорогое, о чем говорили фирменные неброские логотипы. Скорее всего, это были турецкие реплики, но могли быть и оригиналы — советская Украина хорошо снабжалась командами торговых и грузовых судов, что приходили в Николаев и Одессу, да и Венгрия была по местным меркам буквально рядом. Ну и деньги у Савы теперь водились в количестве, так что «мальборо» он курил не только по праздникам.

Правда, жил он по-прежнему в крохотной комнатке театрального общежития с удобствами на этаже, куда его каким-то чудом засунул Дутковский — артисты не слишком любили делиться своей жилплощадью. Но «Смеричка» пока ещё была в фаворе у украинских властей, так что худрук, наверное, чувствовал себя — и был — немного всемогущим, во всяком случае — на республиканском уровне. Но на союзном он благоразумно права не качал и показывал себя скромником.

Мы с Савой устроились в местной курилке, в закутке у общей кухни, где стоял большой бак с мокрыми бычками, испускавшими непередаваемый запах. Меня эта атмосфера не смущала, Саву тоже — он вообще, кажется, был уверен, что добился от жизни всего, чего только можно.

— Поговорил я с этим твоим Юрием, — сказал я, когда мы обменялись дежурными сообщениями о жизни. — Странная там ситуация. Группы по факту нет, но может появиться. В принципе, это осколки «Сокола», одной из самой известной московской групп недавнего прошлого. По моей линии там всё тихо, но, думаю, ребята эти так и останутся в любителях примерно навсегда. Есть ещё маза устроить тебя в какой-нибудь кабак, набор песен там тот же, что и ты в Сумах играл — с поправкой на Москву, понятное дело. В общем, смотри сам, но я бы на твоем месте пока не дергался.

Сава грустно кивнул.

— Я что-то такое и предполагал, — согласился он. — Но Левко уж слишком сильно осторожничает, боится… Ты же знаешь, что нашему ансамблю сейчас эта певичка на пятки наступает?

— Да, ты рассказывал, — кивнул я.

История с Софией Ротару и «Червоной Рутой» была для коллектива Дутковского больным местом, причем таким, что очень сильно чесалось, особенно у самого худрука — но, кажется, и музыкантам что-то передавалось, раз даже такой неофит как Сава тоже об этом заговорил. На мой взгляд Дутковскому надо было отпустить эту «Руту», тем более что «Смеричке» никто не запрещал её исполнять и дальше, а авторские получал вовсе не он. [2]

С моими же подгонами Дутковский мог бы составить очень неплохую и востребованную по всей стране концертную программу, после чего даже не возвращаться в УССР, катаясь с гастролями из города в город. Но он почему-то уперся в псевдонародные украинские мотивы, без которых явно не мыслил существование своего ансамбля.

— Вот, Левко очень её боится… он как-то говорил нашему директору, что эта Ротару отнимет у «Смерички» весь хлеб, у неё лапа на самом верху, и если ей понравится какая песня — пиши пропало, всё заберет себе. Левко переживает…

— Кстати, а почему Левко? — задал я давно мучивший меня вопрос. — Он же вроде Львом всегда был.

— Да это он на украинский манер, — хихикнул Сава. — Он же с западенщины, а там с этим строго. Вот и пытается за своего сойти… Во всяком случае, мне он именно так всё объяснял. Ещё и деньги платит, чтобы его из филармонии не турнули.

Биографию Дутковского я не знал, но не понравилось мне заигрывание этого культурного деятеля с земляками, а плата кому-то за возможность официально считаться ансамблем филармонии и вовсе выходила за все рамки социалистических отношений. Ни я, ни «мой» Орехов ничего не знали про такие практики, хотя про прописку в областных филармониях музыканты позже рассказывали весьма охотно — но про деньги там не было ни слова.

— Кому платит? — осторожно спросил я.

Сава чуть стушевался.

— Да откуда я знаю, — глухо сказал он. — Не я же ношу, просто услышал.

— Ясно… — пробормотал я. — Всё же, наверное, правы актеры с Таганки — прогнило что-то в Датском королевстве…

— Бывал на Таганке? — Сава воспользовался случаем и съехал с опасной темы.

Я решил не настаивать.

— Доводилось, видел пару спектаклей… как раз «Гамлета» смотрел в январе.

— И как? Правда так круто, как говорят?

— На любителя, — усмехнулся я.

— Парни рассказывали, что в том году Высоцкий сюда приезжал, даже концерты давал… народу ломилось! Правда, на наш ансамбль тоже ломятся. Меня уже пару раз Левко выпускал на сцену… совсем другие ощущения, хотя и стою в сторонке.

— Круто, — похвалил я. — На «Песню года» возьмет тебя, как думаешь?

— Не знаю, не хочу зарекаться, — Сава трижды сплюнул через плечо. — На «Мы ищем таланты» в ноябре обещал, я репетирую, но она в Виннице будет, мы там в качестве почетных гостей и хозяев будем выступать.

Мне пришлось взять паузу, чтобы немного покопаться в остатках памяти «моего» Орехова. Тот эту передачу пару раз смотрел — называлась она «Алло! Мы ищем таланты» и представляла какую-то вариацию телевизионного конкурса для обычных людей, в будущем эту нишу на телевидении будут разрабатывать достаточно плотно. Впрочем, интересных номеров там было — раз, два и обчелся, так что смотрели её, видимо, совсем дикие фанаты. Но в этом времени у любой передачи — даже у утренней гимнастики, которая по какому-то недоразумению иногда шла вечером — аудитория была достаточно большой, чтобы телевизионщики были уверены, что они находятся на правильном пути. Ну и не следует забывать вмешательство идеологов — Комитет в эту область не пускали, её плотно опекал соответствующий отдел ЦК КПСС, который был как бы не жестче к различным проявлениям ереси.

— То есть искать будут не вас? — улыбнулся я.

— Не, нас уже нашли, — поддержал шутку Сава. — Но вообще «Смеричка» это нечто — я видел расписание гастролей, там по десять концертов в неделю… Бешеный темп, я иногда скучаю по Сумам.

— Каждый концерт — это денежка, Сав, — наставительно указал я. — Вряд ли москвичи будут постоянно у тебя песни покупать… Кстати, Юрий мне рассказал, что ты даже продешевил — в Москве за песню и больше можно срубить. Но я тебе советую — не жадничай. Ещё раз обратятся — продавай по прежней цене.

— Почему? — недоуменно спросил он.

— Считай, что это вроде поклевки, — объяснил я. — Вот как зацепятся, тогда и будем смотреть.

— А тебе долю надо выделить? — как-то нервно спросил Сава.

Я осуждающе на него посмотрел.

— Сав, ты же помнишь, где я работаю? — он кивнул. — Моё начальство подобную подработку не оценит. Так что это твой крест… Только не взалкай, как отец Федор, очень прошу.

«Двенадцать стульев» вышли всего год назад, и фразы оттуда широко ходили по стране, поэтому Сава хмуро кивнул.

— Нормально всё, Витёк… я большую часть на книжку положил, что-то мы с Ингой, конечно, потратили… но у нас даже полотенец не было по первости.

— Да я понимаю всё, не объясняй, сам был в таких ситуациях, — я стукнул его по плечу. — Просто помни, что деньги — не главное. Репетируй, закрепляйся в составе у своего Левко, а там видно будет. Я этому Юрию вопросов накидал, есть шанс, что найдем тебе хорошую московскую команду. Но — время.

— Согласен… я помню, Вить.

— Хорошо. И ещё один момент. Те песни, что я тебе для Дутковского дал, больше не продавай, придерживайся плана. А для таких покупателей я тебе сейчас пару настоящих хитов предложу…

Сава заинтересовался, мы вернулись в комнату, и я наиграл ему «Колокола» и «Яблоки на снегу», которые можно было продать в рамках перманентной советской кампании по борьбе с урожаем. Про «Колокола» Сава, правда, сказал, что вроде слышал нечто подобное — но я и так знал, что Маркин перепевал старые дворовые хиты, а не сочинял новые песни.

Сава согласился, что обе композиции прекрасно подойдут на продажу — Дутковский от них явно откажется, поскольку в них не было ни души, ни сердца, а переводить «Колокола» на украинский язык было бессмысленно, поскольку тюремное происхождение лезло из каждой строчки, а там даже суржик был не в почете.

— Кстати, Сав, — я посмотрел на часы. — А Крещатик и ЦУМ — это где?

Чтобы дойти от вокзала до здания украинского КГБ, мне пришлось пару раз спрашивать дорогу. Карту Киева я, конечно, купил, и Сава на ней, конечно, показал, где находится этот ЦУМ. Но театральное общежитие находилось на севере города, далековато от любой станции единственной киевской линии метро, поэтому я со скрипом принял предложение приятеля, который решил меня проводить. Правда, после пятнадцати минут на остановке в ожидании троллейбуса я плюнул на возможную экономию и поднял руку.

— Решил на тачке? — недовольно спросил Сава.

— Время, — я постучал по часам и снова поднял руку. — Тебе куда надо? Если по пути, можно со мной, я готов тебе даже переднее сидение уступить, чтобы ты водителю дорогу показывал.

— Нет, мне в другую сторону… — с легким сожалением сказал он.

Как ни странно, уехали мы почти одновременно — в зеркале заднего вида подхватившего меня «жигуленка» я видел, как к остановке подруливает неуклюжий желтый ЛИАЗ.

Затеянные генералом Чепаком игры в шпионов меня не смутили, я чего-то подобного от него и ожидал, не сомневаясь, что он вряд ли сразу расскажет мне, зачем я ему потребовался в Киеве. Правда, на мой взгляд, всё было чересчур — скорее всего, его кабинет не прослушивался, так что он мог и нормально объяснить, что меня ожидает на остановке у местного центрального магазина. Я подозревал, что туда приедет какая-то машина, водитель которой скажет тайный пароль — вот только никакого отзыва на бумажке написано не было. В общем, такая себе конспирация — словно Чепак растерял навыки работы в подполье.

Нужную остановку мне и искать не пришлось. Бомбила на «жигулях» подвез меня прямо к месту, даже пальцем показал, куда идти, хотя я и так видел скромный павильончик. Людей было, на мой вкус, много, и, наверное, по выходным тут вообще можно было наблюдать столпотворение, но сейчас, в рабочий полдень, было почти по-божески — десяток человек, большая часть из которых — явно приезжие, с баулами и сумками. И нескончаемый людской поток, который двигался по этому самому Крещатику сразу во всех направлениях.

Я встал чуть в стороне — так, чтобы быть на виду, — и посмотрел на часы. Ещё пятнадцать минут ожидания неизвестно чего. Про себя я уже решил — стою тут пятнадцать минут после назначенного времени, потом зайду в этот ЦУМ, куплю подарки Татьяне и Бобкову, потом поспрошаю местных, куда стоит сходить командировочному за те несколько часов, что у него остались, и намечу маршрут, который завершится примерно в семь вечера в аэропорту.

Но Чепак оказался пунктуален, да и навыков не растерял — я даже не заметил его, пока он не толкнул меня плечом.

— Пошли, — коротко бросил он. — И не отставай.

Пришлось потрудиться — он направился прямо в ЦУМ, по которому передвигался очень ловко, избегая толп и создающих хаос сограждан. Мне иногда приходилось ускоряться — его спина так и норовила затеряться среди других людей в такой же сероватой одежде. Один раз он соизволил подождать меня — мы оказались в местном гастрономе у стола, заваленного различными видами сала.

— Возьми вот это и вот это, вот эти куски, — он дважды указал, и я послушно подхватил жирный продукт, который потом пришлось заворачивать в упаковочную бумагу.

После касс Чепак выдал мне обычную авоську, куда я сгрузил добычу — и мы понеслись дальше.

Этот забег продолжался с полчаса. Мы поднимались и спускались по лестницами, заглядывали в какие-то магазины, про которые я даже не сразу мог сообразить, что там продавались. И очень обрадовался, когда мы наконец оказались на улице — только это явно был не Крещатик.

Чепак уверенно пошел к обычному на вид «москвичу» благородного канареечного цвета, сел на водительское место, дождался, когда я устроюсь рядом — и очень уверенно стартовал, влившись в поток других машин. Я вдруг понял, что понятия не имел, что он умеет водить — но, видимо, это входило в подготовку диверсантов.

Ехали мы долго. Я сначала пытался выглядывать какие-то приметы, но потом бросил эту затею — незнакомый город выглядел обычным мельтешением каких-то зданий, улиц, бульваров и домов. Но потом он свернул в небольшой проезд и припарковался у солидного шестиэтажного дома сталинской постройки. Впрочем, похожих зданий в Киеве было множество.

— Ну вот и доехали, — удовлетворенно сказал он.

Я демонстративно огляделся по сторонам и равнодушно спросил:

— Где мы, Трофим Павлович?

— Где надо, Виктор, — он оставался серьезным.

— И всё же?

Он внимательно посмотрел на меня.

— Эх, молодежь, молодежь… Тут я теперь живу, квартиру мне дали, на три комнаты, вон её окна, — он показал рукой куда-то наверх, но я даже не стал уточнять.

Мне очень хотелось рассмеяться. Трофим Павлович Чепак не отказался от своих привычек, даже сменив три полковничьи звезды на одну большую генеральскую и переехав из глубоко провинциальных Сум в столичный Киев. Он был наглядной иллюстрацией к максиме, что бывших диверсантов не бывает. Он вообще, на мой взгляд, застрял где-то в 1944-м году и не торопился оттуда уходить.

— То есть вы меня просто в гости позвали? — спросил я.

— Почти… — Чепак чуть поморщился. — Помнишь наш разговор о Макухине?

— Который из двух?

— Второй, разумеется, в первый раз ты как слепой кутенок был.

— Помню.

— Помнишь, ты сказал, что не разрабатывал Макухина?

— Да.

— А как ты без разработки узнал, что на Украине есть целая сеть незалежников?

[1] Герой этого не знает, просто пользуется устоявшимся в нашем будущем термином «канадское зерно». На самом деле СССР покупал зерно в нескольких странах, и Канада была не на самом главном месте — первой была Австралия, потом Аргентина, Франция и лишь затем Канада. Что касается объема закупок, но они были не очень большими — в 1970-м в СССР собрали 180–190 млн тонн, а закупали 20–25 млн тонн. Другое дело, что покупали зерно высшего сорта, которое сами производить не могли — в том числе и в качестве посевного фонда.

[2] песню «Червона рута» написал композитор Владимир Ивасюк, он участвовал вместе со «Смеричкой» в её исполнении на «Песне-71». «Водограй» тоже была его авторства; всего он написал больше сотни песен, работал и со «Смеричкой», и с Ротару. Был найден повещенным в 1979 году, посчитали самоубийством; уже в независимой Украине его смерть расследовали дважды, но в итоге без особых доказательств заявили, что композитора повесил КГБ.