Дальнобойщик

Глава 11 Это была белая полоса

В палату Хуц-Ги-Сати пустили только на три минуты. И то вопреки всем правилам, медсестра-филиппинка посмотрела на красные с лопнувшими сосудами глаза индейца, перевела взгляд на шоколадный батончик, который он ей протягивал, и кивнула.

— Только быстро. Узнают доктора, уволят.

В палате было десять человек, две койки стояли в проходах, их явно воткнули туда, когда перестало хватать места.

Машу, правда, положили хорошо, у окна, и тумбочка рядом была.

Девушка смотрела на Хуц-Ги-Сати с таким испугом и так виновато, что у него аж сердце зашлось. И потому стало ещё гаже от мелькнувшей мыслишки — теперь все деньги на неё грохнем. И штрафы ж за аварию… А потом как быть, наверняка же с работы погонят…

Сволочь ты, а не воин, сказал он себе, присел у кровати, погладил Машу по спутанным мокрым волосам.

— Ты выздоравливай. Сестричка сказала, укол тебе уже сделали, температура спадёт, а там и вовсе поправишься.

— Тут по дням оплата, Сатик, я завтра уже пойду, ты только не бойся, я договорюсь, я сменами поменяюсь, — забормотала она.

— Глупости не говори, — он грозно нахмурился, чтоб точно поняла, он не шутит, он мужчина и всё решит, — сколько надо, столько и будешь лечиться. Всё, спи. Доктор сказал, тебе спать надо.

Ничего такого доктор не говорил, в страховку такие консультации не входили, но так ему всегда говорила мама, когда у маленького Хуци поднималась температура и болело горло.

Домой он попал уже под утро, полночи пробегал между медсёстрами и санитарами, ища хоть кого-то кто сможет сказать, что с Машей.

Обошлось это ему в две бутылки вискаря и четыре пакета жратвы из ближайшей азиатской забегаловки.

Негр-санитар из реанимации и сестра из регистратуры долго морщили лбы, вытягивали трубочкой губы, пытаясь понять что написано в карте. К счастью, удалось поймать студента-практиканта.

Тот выдал трескучую фразу о «нервном истощении, перешедшем в депрессивное состояние, вызвавшем ослабление иммунной системы и ураганное развитие инфекционного поражения неопределенной этиологии». Выдал, сцапал один из пакетов и свалил.

— Если по-простому, нервы она у тебя сорвала, ослабела, ну и подхватила где-то инфекцию, — перевела медсестра. Она заканчивала недельные курсы, на которых её учили что такое инфекция, вирус и травма. Ну как, учили… Показывали разные штуки, шприцы, там, и катетеры, чтоб понимала, что от неё врачи хотят.

Лечили её уколами и таблетками.

От уколов уходила температура, а от таблеток делалось спокойно и получалось не думать о том, что она наверняка осталась без работы и Сатик будет ругаться.

Глухое раздражение на Сатика тоже уходило. Потом, правда, возвращалось — когда она вспоминала своё село, квартирку в доме на самом краю. В нём так красиво летом было — лес виден на холме. Дорога.

И в трактире к ней по-доброму все относились, не ругались почти. А хозяин, Митрофаныч, тот как увидел раз, что её гость пытался лапать, так палкой своей гостя и отходил.

Она даже улыбнулась, вспоминая ошарашенное лицо того пацана, и тут же скривилась, плакать захотелось.

К счастью, скоро принесли таблетки и всё снова сделалось неважным.

Доктор один раз зашел в самом начале, посмотрел в карте по какому тарифу она лежит.

Бросил:

— Курс антибиотиков три дня. Потом выписываем, или доплачиваете за пребывание. Можно будет продлить страховку, агент объяснит условия. У вас депрессивное состояние. Продолжаете курс приёма антидепрессантов. Стоимость препарата на первую неделю входит в страховку. Дальше — по рецепту в аптеках. В страховку входит рекомендация врача, которая может служить выпиской рецепта в аптеке. Рекомендация действительна месяц. Рецепт в аптеке в страховку не входит, повторная консультация психотерапевта, или психиатра тоже. Если выписываетесь до истечения семидневного срока, получаете препараты под расписку согласно страховому полису.

И ушёл.

Прямо перед его приходом ей дали таблетку, так что она совсем не волновалась. Всё обойдётся. Сатик ей поможет. И Боженька тоже поможет, надо только видеть его знаки и искать возможности.

В палате всё время работал ТиВи, на пульте можно было только переключать громкость, а канал работал один, с проповедниками и божественной музыкой. Божественная музыка ей не очень нравилась, пели всё время только негры, голоса у них были какие-то слишком гладкие и скользкие, но после таблетки и они совсем не раздражали.

А проповедники ей нравились.

Особенно один.

— Господь даровал вам великое благо — ваше тело! Он даровал вам свободу воли и разум! Примените веру, используйте разум, и ваша воля решит все ваши проблемы! Ваше тело — это источник вашего дохода! Господь любит трудолюбивых и самостоятельных! Им он дарует Царствие Небесное! Недаром же он мудро даровал нам две почки! Недаром у нас есть органы, без которых мы можем продолжать полноценно существовать, усердно трудиться и славить своими доходами имя Его! Ваше тело — ваш капитал! Ваш капитал — ваше дело. Распорядитесь же им с умом и Господь всегда протянет вам руку помощи!

После его проповедей всегда шла реклама благотворительного фонда и клиники трансплантации «Рука помощи», её так легко было запомнить.

А потом всегда говорил другой, под него Маша засыпала, голос был вкрадчивый, убаюкивающий. Который шептал ей, что Господь не оставит, если она будет слушать правильные слова.

Господь говорил ей, что надо помогать себе. Она сама поймёт, что надо делать, когда придёт время.

Хуц-Ги-Сати чуть не лишился работы.

Всё из-за той аварии.

Оказалось, в компанию поступили иски не только от того, в кого он въехал, но и от того, кто въехал ему в зад. Будто этого было мало, иск вчинило и городское управление общественного транспорта. За нарушение графика движения общественного транспорта. А поскольку фургон был зарегистрирован на компанию, то иск направили ей.

Дамочка из авто, которое поцеловало фургон в зад, подала ещё и иск на компенсацию морального вреда и полученных в результате аварии травм.

Правда, тут менеджер утешил — травмы вряд ли докажут, просто, чтоб припугнуть, валят всё в один иск.

— Впрочем, тебе, русский, от этого не легче, — он кинул через стол бумагу с итоговой суммой, которая причиталась с индейца. — Хуц-Ги-Сати похолодел. Всех его денег не хватит, чтобы выплатить и треть. Плюс счета за лечение Маши. Аренда квартиры. Хоть что-то жрать… По осени нужны какие-то куртки…

В глазах поплыло.

— Мистер Рамирес. Пожалуйста. Мне действительно нужна эта работа. Я готов пахать сверхурочно.

Глаза менеджера были всё такими же бессмысленными. Ну конечно. Ему же всё равно. Наверняка, Хуц-Ги-Сати не первый, кого он увольняет.

— Мистер Рамирес. Сколько у меня замечаний и вычетов? Если сравнить с теми, кто дольше меня работает?

Латинос сложил руки на столе и посмотрел на Хуц-Ги-Сати.

— Уволите меня сейчас, и сколько будете ждать, когда я верну деньги? Наверняка за руль меня теперь не пустят, буду грузчиком, или вообще дворы мести.

Родригес кивнул.

— Контракт меняется. Согласен?

Индеец кивнул.

Родрригес выдвинул ящик стола, кинул через стол бланк.

— Заполняй, подписывай. А вот это, — он пододвинул к индейцу листы под скрепкой. Индеец узнал эмблему банка. Такая же была на его зарплатной кредитке.

— Кредит тебе оформят автоматически. Им ты гасишь сумму иска, который мы выдвигаем на твоё имя. Все выплаты теперь поступают на специальный счёт, с которого ты гасишь сумму иска. Проценты по кредиту гасишь отдельно.

Новые листы бумаги. На этот раз, голубоватые, конторские.

— Это наш иск. Подписываешь, соглашаешься, процент погашения ниже. Лезешь в бутылку — вылетаешь отсюда, гасишь все с повышенными процентами, как рисковый клиент.

Хуц-Ги-Сати подписал.

Час спустя ушёл в новый рейс.

Машу навестить уже не успел.

Ему повезло. Новый рейс был тоже в Чикаго, и он решил, будь что будет, а Керука он повидает. Хоть на минуту, но ему нужно было почувствовать рядом хоть кого-то кому не всё равно.

Ему повезло. Явно, мольбы, которые он обращал к богам и Предкам были услышаны. Разгрузился вовремя, а вот груз, который должен был доставить обратно, задерживался. Какие-то там проблемы с документами, не тот артикул — особо вникать он не стал, выслушал от менеджера «переночуешь в кабине, или ищи мотель, у нас есть договор с сетью „Сон по часам“, завтра отзвонишься, как погрузишься». И тут же отправился в AIM.

Увидев тлинкита, Керук улыбнулся.

Сдержанно, но — будто древнее мудрое солнце осветило морщины на его лице.

— У нас как раз собрание. Люди соберутся через час. Поможешь мне расставить стулья?

Хуц-Ги-Сати и не заметил, как за работой рассказал Керуку всё, что произошло с ним за эти несколько дней. Простая понятная работа успокаивала. Керук почти всё время молчал, лишь изредка задавал короткие вопросы, но само его присутствие, звук голоса делали мир каким-то — более надёжным и понятным.

— Мы поможем тебе. Мы всегда помогаем нашим людям, — старейшина положил руку на плечо Хуц-Ги-Сати, посмотрел в глаза. — Мир — это пугающее и загадочное место. Воин всегда должен быть готов к ужасным чудесам мира. А мы помогаем воинам выстоять и продолжить битву.

Он заглянул тлинкиту в глаза.

— Ты воин и ведёшь свою битву. Мы встанем рядом с тобой, а ты — рядом с нами.

Мир исчез.

Остались лишь ясные мудрые глаза старейшины.

У Хуц-Ги-Сати перехватило дыхание.

Он молча кивнул.

Звякнул колокольчик над дверью.

Застывшая в глазах Керука вечность дрогнула, скрылась. Перед тлинкитом снова стоял мудрый, немного усталый, могучий и уверенный в себе человек.

Просто человек.

— Садись поближе ко мне, — Керук похлопал по сиденью стула. — Мы же не зря расставляли их так, кругом. Сегодня будет немного людей. Но это именно те люди, с которыми имеет смысл говорить о важных вещах.

Несмотря на изматывающую усталость и неутихающую тревогу, Хуц-Ги-Сати почувствовал прилив гордости.

Люди подходили, протягивали раскрытые ладони, слышалось негромкое «о метако, ясень». Кто-то крепко жал тлинкиту руку. Никто не задавал вопросов — раз человек здесь, значит, так нужно.

Людей действительно было немного. Десяток мужиков, среди которых, судя по их виду, тлинкит был самым младшим, трое женщин, на вид, лет сорока.

Керук заговорил.

— Корпорации отняли у нас всё. Когда они пришли на нашу землю — отняли её у нас, — голос старейшины был тих, почти бесстрастен, но в нём была яростная сила, сокрытая, как пламя под слоем пепла, и все замерли. Хуц-Ги-Сати понял, что сжал кулаки так, что пальцам больно.

— Потом они отняли мечту у всех, кто жил на наших землях искони и кто пришел, чтобы добиться благополучия честным трудом. Они завезли сюда рабов, и те отравили своим рабским сознанием остальных.

Керук широко махнул рукой, показывая на карту, что висела на стене за кафедрой.

— До сих пор потомки тех рабов поклоняются своим господам там, на Юге! Они гордятся своим рабством!

Он помолчал.

— Неужели мы такие? Неужели корпорациям удалось и нас сделать такими? Приковать к телевизорам и планшетам медиасети? Они уже убили дух свободного предпринимательства. Они уничтожили здоровую жажду соревнования между достойными людьми — то, что всем остальным дали великие цивилизации коренных американцев! Неужели и мы стали такими? Неужели и наш разум воинов и созидателей, мудрых шаманов и искусных целителей уничтожили корпорации и банки?

Хуц-Ги-Сати слушал, и чувствовал, как каждое слово отзывается в нём яростной жгучей болью.

Каждая мысль находила отклик, ложилась на место, которое давно было ей отведено в простой, жаждущей справедливости, кровоточащей от обид душе индейца.

Эти слова растравливали душу, срывали коросту даже со вроде бы заживших ран и забытых обид, но странное дело, от этого становилось легче.

Яростная боль исцеляла.

Ведь говорил эти слова человек, который знал что и как надо делать. И готов был об этом рассказать.

Керук закончил говорить и обвёл собравшихся взглядом.

— Я много говорил сегодня о духе свободы и предпринимательстве. Я вспоминал дух наших предков, презрение к смерти и готовность погибнуть в одиночку! Но я не сказал сегодня о том, что наши предки уважали не только смерть, но и жизнь, и готовы были отказаться от последнего куска пищи, чтобы помочь тому, кому была нужна помощь!

Керук встал.

Величественно возвысился над остальными и простёр руку.

— Но они помогали только тем, кто был достоин их помощи!

В полумраке едва освещённого слабыми лампочками зала его глаза, казалось, светились собственным светом, будто глаза огромной кошки. И Хуц-Ги-Сати стало не по себе.

— Среди нас есть тот, кто достоин помощи, ибо он взял на себя ответственность за свою жизнь и жизнь женщины своего народа! Он среди нас потому, что хочет жить свободным! Встань, гордый воин Хуц-Ги-Сати!

Не веря своим ушам, тлинкит встал.

— В нашу первую встречу Хуц-Ги-Сати не только ничего не попросил. Он спросил, чем может помочь нашему делу! Сегодня воину нужны силы и средства, чтобы продолжать борьбу.

Он помолчал, склонив голову.

Гордо вскинул и возгласил:

— Мы поможем ему!

За тем, как люди подходили, снова жали руку, обсуждали с Керуком, как перечислить, как обналичить перевод, Хуц-Ги-Сати следил будтово сне. Все было ярким, чуть нереальным и плывущим.

— Останься. Ты уже помогал со стульями, теперь вернём их на место.

Когда осталось два стула, Курук устало опустился на один из них, кивнул на второй.

Хуц-Ги-Сати неловко сел.

Керук протянул ему конверт плотной желтоватой бумаги.

— Здесь немного. Люди перевели мне деньги, как взносы для благотворительной ярмарки, чтобы я мог отчитаться. Я отдаю тебе наличные. Тебе нельзя сейчас переводить деньги на счёт. Арестуют и толку от них будет чуть. Я дам тебе телефон полезного человека в твоём городе, он поможет тебе получить карточку, которой ты сможешь платить в магазине и аптеке. Правда, с аптекой сложнее, твоя скво болеет тяжело и лекарства ей выписали по рецепту. Их можно оплатить только той картой, к которой привязан рецепт. Впрочем, наш человек поможет и с этим.

— Спасибо вам, — только бы голос не дрогнул, это недостойно воина.

— Мы все должны знать, что тот, кто борется с тобой плечом к плечу, верит тебе, так? — похлопал его по колену Керук. — А нам предстоит с тобой великая борьба! Мы должны встряхнуть этих корпоративных мерзавцев!

Выписалась Маша на пятый день.

Завтрак ей уже не полагался — только стакан воды и голубоватая таблетка, от которой делалось спокойно. В регистратуре ей выдали вещи, дали подписать счёт. Сказали, всё остальное в карте, которая у неё в страховой компании, доступ в зависимости от тарифа.

Сказали что «в планшет» пришлют и все счета и отчёты по времени в больнице.

— Мне таблетки обещали. И рецепт обещали. В аптеку, — тревога пробилась даже через завесу безразличия после утреннего приёма.

— Не рецепт. Рекомендацию врача для выписки, — негритянка в регистратуре смотрела отчего-то с брезгливой жалостью, Маше стало неприятно, и она постаралась встать ровно, расправить плечи. Она всего-то простудой переболела и немного понервничала. Сейчас придёт домой, поспит и всё будет хорошо.

— И таблетки. Обещали, — она облизнула губы. Это было её. Ей обещали, пусть дадут положенное.

Негритянка со стуком поставила на стойку пластиковый пузырёк. В нём загремели таблетки. Судя по стуку, немного.

Ну да, всего четыре. Или даже три, постаралась сообразить девушка. Сложно… — пожаловалась она самой себе.

И пошла домой.

Долго стояла перед дверями, искала ключи.

Нарастало глухое раздражение. На Сати. Вечно его нет дома! Даже сейчас нет! Когда она едва дошла!

Она попыталась взять себя в руки, чуть не расплакалась. Вот, нашлись.

На столе ждала записка — хлеб и сыр в холодильнике, овощи в морозилке.

Снова мимолётное раздражение — безвкусная заморозка. Которую еще и варить надо. Или жарить.

Всё равно, вкус был, как бумагу жуёшь.

Впрочем, поняла она, есть не хочется.

Хочется спать.

Сейчас она поспит, а к вечеру пойдёт по кафешкам проситься на работу.

В том красно-белом часто народ уходит, может, возьмут.

Но взяли её обратно только в забегаловку под мостом.

После того, как хорёк с татухой на лице медленно повернулся к менеджеру и долго смотрел на него, спустив свои зеркальные очки на кончик носа.

Маша на это внимания не обратила, ей было не по себе. Из дома она вышла еще засветло, поспав всего пару часов. Безразличие в её душе мешалось с беспокойством, от которого её мелко трясло. Так что она встала, ополоснула холодной водой лицо, и побрела.

К тому времени, как она добралась до кафе у моста, дрожь вроде прекратилась, зато накатила глухая апатия, которая сменялась приступами чёрного глухого ужаса.

Продолжались они недолго, но страшно делалось так, что Маша не могла идти. А когда думала, что придётся еще и говорить, вовсе переставала дышать.