Дракоморте [СИ]

Глава 21. Старый друг и новый план

Съехавшую с дороги торговую телегу выталкивают впятером: человек-торговец, два его охранника, котуля-проводница и…

— Посторонись, мать вашу ёлку! Чего вы дохлые такие, травой вскормленные, что ли? А ну дай!

Пятый — гном. Самый настоящий гном из подземного Гимбла — волосы, забранные в высокий хвост, бритые виски с татуировками-наковальнями, гигантский молот за плечами, который гном и не подумал отцепить в пути или выталкивая с обочины телегу.

— Посторонись, говорю, ну, брысь отсель, мать твою кошку!

Илидор остановился, привлечённый голосом гнома и не верящий своим глазам. Телега, словно пнутая под зад мощными гномскими руками, выехала на дорогу. Ездовой мураш, только освобождённый от упряжи, косил на неё круглым глазом.

— Конхард? Конхард Пивохлёб?!

Вопль золотого дракона всколыхнул подлесок, прокатился по улицам сонного утреннего селения и запутался в ветвях самых высоких кряжичей.

— Эге! — заорал в ответ гном. — Эгей, Илидор! Наконец-то я тебя отыскал!

Золотой дракон расхохотался и пошёл навстречу старому приятелю. Илидор только вылез из воды, из стремительной и по-утреннему холодной речушки. Одежду натянул прямо на мокрое тело, и утренний жар, который уже начали испускать кряжичи, всеми силами теперь трудился, испаряя воду с одежды и волос Илидора. Крылья демонстративно висели мокрыми тряпками, выражая своё неодобрение утренними купаниями в прохладной воде.

Конхард поджидал Илидора, уперев руки в бока и лыбясь во весь рот, в котором не доставало нескольких зубов. Он любовался драконом, как любуются творением собственных рук, удачно расположенным на самой видной, почётной полочке: Конхард в своё время очень помог Илидору, и как знать, где был бы теперь золотой дракон, если бы несколько месяцев назад в таверне недалеко от эльфского города Шарумара ему не встретился Конхард Пивохлёб. Если бы Конхард не помог Илидору попасть в гномский город Гимбл, если бы не предложил приют в своём доме, если бы жена Конхарда Нелла не оказалась рядом с драконом в тот день, когда ему нужно было принять одно из труднейших решений, если бы она не задала Илидору правильные вопросы и не нашла для него нужные слова. Если бы Конхард при первой встрече не отдал дракону выкованный в Гимбле меч… это уже потом Конхард надоумил главу своей гильдии выковать новый меч, специально для Илидора.

Кто знает, что было бы тогда с золотым драконом и каким стал бы его путь.

— Как тебя занесло в эти края? — шумно удивлялся Илидор.

Его голос был полон такого восторга и воодушевления, что взбодрились даже листья на ближайших кряжичах, а жители двух-трёх приречных домов внезапно проснулись окончательно и тут же исполнились рвения приняться за всякие давно откладываемые дела.

— Занесло, занесло! — подтвердил Конхард Пивохлёб, и в углах его глаз смеялись весёлые морщинки. Махнул стоящим у телеги людям: — Давайте без меня!

Гном и дракон сердечно обнялись и старательно поколотили друг друга по спинам. На спине Илидора от хлопков Конхарда неодобрительно чвякали мокрые крылья, а сам Илидор выбил из стёганой куртки Конхарда несколько впечатляющих клубов пыли, частично тут же осевшей на ладонях дракона.

— Как ты попал сюда? — тараторил Илидор. — Ты правда меня искал? Что в Гимбле? Как Нелла? А с бегуном?.. Король разрешил механистам ходить в подземья за машинами? А та большая переплавка…

— Да погоди, годи! — замахал руками гном и вдруг отвёл глаза. — Не всё сразу же, ф-фух! Дай хоть отдышаться с дороги!

— Да ты отлично дышишь, — рассмеялся Илидор, и вдруг его улыбка слиняла с лица.

Оно вмиг стало совсем другим, это драконье лицо — словно его весёлое сияние лишь привиделось. Теперь Илидор вдруг разом стал выглядеть на десять лет старше: лучистое золото глаз вылиняло до тусклого бледно-жёлтого, очень заметной стала морщинка между бровей, которая появилась у дракона в тюрьме Донкернас, линия скул и кончик носа как-то очертились, заострились. Едва слышно шоркнули напрягшиеся крылья, раздражённо стряхнули с себя капли воды, приподнялись горбиком над лопатками дракона.

— Конхард, что происходит? Почему ты здесь и что у тебя с лицом?

— Гм, — Конхард потупился, сделал полшага назад, так и не подняв взгляда на Илидора, и заговорил поспешно, примирительно, немного даже заискивающе: — В Гимбле много чего нового начало делаться в сезоне гулкого молота, Илидор, и тебе б понравилось это новое, точно говорю! Король Югрунн отправил уже три экспедиции в ближние и средние подземья, три разом, представляешь? — все в разные стороны, и с экспедициями много помогает Кьярум, ну ты ж помнишь его? Кьярум Пеплоед, который прежде был с грядовыми воителями. Вроде вы встречались в подземьях?

Глаза Илидора заинтересованно заблестели, и гном заговорил быстрее, громче:

— Это ж прежде никому дела не было до подземий, ну кроме грядовых воителей и Храма Солнца, а как ты вернулся и притащил бегуна, как Храм покинул подземья — так всем вдруг ого как много стало дела и до воителей, и до подземий! Кьярум и некоторые другие вроде него, кто бывал в подземьях прежде, они теперь в Учёный квартал вхожи, каково, ну? Умники-векописцы, говорят, отлипли от своих каменных табличек, перестали их перекладывать так-сяк и переписывать без конца-края, а стали с живыми гномами говорить, во как. И вместе они, каменные таблички и свитки эти пыльные, и ката… каталкоги всякие, и живые гномы, кто были в подземьях — вместе они могут много чего рассказать про эти самые подземья. Вона как, понял? Король Югрунн сызначала-то и повелел: соединить каталожную учёность и знания тех, кто глазами видел подземья, кто дышал ихним воздухом и ходил ихними тропами!

На ветку ближайшего кряжича опустилась большая сойка, наклонила голову, глядя на Конхарда, — словно безмолвно вопрошала, чего это он так разорался. Илидор медленно двинулся по тропе, подбородком мотнув Конхарду: пойдём, дескать. Телега, которую гном помог вытащить обратно на дорогу, скрипела впереди.

— А механисты ковыряются с бегуном, — продолжал гном, шагая рядом с драконом и искоса заглядывая в его лицо. — И механисты тоже много говорят с гномами, которые ходили в подземья. Ну чтобы понимать, значит, как приспособить бегуна ещё лучшее для подземий. Его ж, бегуна-то, в спешке сделали, во время войны, а теперь есть время покумекать и продумать всё хорошенечко, хотя многие гномы так говорят: что работает — то не трожь! Я и сам так скажу, Илидор, а уж я-то знаю, что говорю! Да ты и сам понимаешь: если машина не боевая, так гимблские механисты её быстрее угробят, чем улучшат, ну не работают наши гимблские мозги так, как надо, чтобы делать транспорт или там охранников! Вот боевые машины — это да, в этом никого лучше нас не было, а транспорт — это ардингцы умели и вот масдулагцы тоже.

Илидор смутно припомнил слова векописицы Иган — дескать, по обрывкам хранившихся в архивах записей выходило, что бегуна-то как раз создал гимблский механист. Но дракон промолчал: записи — не векописи, запросто могут и ошибаться, к тому же Конхард всё равно не давал дракону вставить ни словечка. Очень хорошо, что Конхард говорил без умолку: его голос заглушал голос Иган, который было почти прорезался в ушах дракона, стоило ему вспомнить о векописице, и бледно-розовая дымка мелькнула на краю видимости.

— А кроме того, механисты надумали делать аж два вида бегунов, представляешь себе? Этот их новый глава, Годомар Рукатый — очень умный мужик, просто очень! Он так сказал: для подземий и для надземий нужны разные бегуны, потому как учитывать нужно не только их основную задачу — ну, везти на себе, значит, гнома или там поклажу какую, — а ещё и этот… конплекст какой-то. Очень умный мужик этот Годомар, говорит — прям заслушаешься, правда, не понятно нихрена. Словом, через годик-другой, может, нашему брату торговцу перепадёт свой собственный транспорт, каково, а? Представляешь? И я буду не ноги стирать, бегая по дорогам, а просто сидеть себе жопой на бегунячьей спине, а бегун меня и повезёт куда надо, и товару на него можно навьючить столько, сколько мне ни в жисть не снести! И всё — благодаря тебе, Илидор, ну и механистам, конечно, тоже.

Глаза дракона уже слегка остекленели от потока новостей, и Конхард, видя это, понемногу сбавлял тон, а потом и вовсе умолк. Только после небольшой паузы добавил с досадой:

— Нелла, правда, говорит, что если мне дать бегуна, так я быстро разленюсь и стану брюзгой ворчливой! Нелла всегда ж твердила, что я пошёл в гильдейские торговцы… — следующую фразу Конхард пропищал назидательно, передразнивая жену: — «не чтобы торговать оружием и прочими железками, а чтобы непрестанно показывать новые места неугомонным букашкам в своей голове». Ну, она-то, конечно, во многом права, моя Нелла, только вот скажи на милость: как это бегун помешает мне видеть новые места, а? Он же, наоборот, поможет, верно я говорю, Илидор?

Дракон помотал головой, освобождая её из водоворота гномьих слов, и в голову тут же ввинтились другие слова: перед дверью домика, мимо которого они проходили, пожилая волокуша выговаривала юной:

— Да ты ж как валун с грузной жопой! Какой из тебя дозорный? Не позорься, Нить! Лучше я тебе скажу, чем стая! Что ты воздумала себе! В дозорные ей! С такой жопой!

Пожилая волокуша — массивная, толстогубая, замотанная в несколько слоёв лёгкой сиреневой и жёлтой ткани, на черноволосой голове — не то шляпа, не то заколка из многолистых бордовых цветов. Юная волокуша — тоненькая, как эльфка. Стоит перед пожилой, опустив голову, плечи, крылья, и даже серо-зелёные волосы выглядят поникшими. У Илидора в груди что-то встрепенулось протестующе, но он, поглощённый собственными мыслями, едва ли осознал увиденное и услышанное, прошёл дальше вместе с Конхардом, и только едкий осадок остался у него на языке.

— Ну а здесь-то ты что делаешь, Конхард? Ведь прежде торговцы Такарона не бегали на юго-восток! Из Такарона даже дороги не ведут в эту сторону, я ведь видел, когда улетал. Не просто так ты пришёл в Старый Лес, не просто так отыскал меня!

— Нет дорог — значит, проложим, — Конхард решительно выдвинул нижнюю челюсть вперёд. — Король Югрунн желает расширять торговлю. И какие гильдии пойдут вперёд прочих — тем и станет хорошей других, верно я говорю?

Илидор едва заметно сжал губы. Кому ты, мол, зубы заговариваешь, гном?

— Ладно, ладно, — пробурчал Конхард. — Но торговый интерес в этих краях у нас тоже есть, ты не думай. Вон в той самой телеге, что впереди нас скрыпит, в ней целые ящики товара, понял? Ты вот подсказал нам кой-чего про дыхание металлов, и сделали мы недавно несколько чудных штук, ну то я тебе потом покажу, как короба-то разгрузим в перекати-доме… Да, так вот, торговый интерес у нас тоже есть преогромнейший, тут никакого обмана, Илидор. И тебя я очень даже рад видеть, прям так рад — словами не передать! Вот чтоб мне сейчас же провалиться в подземья прямо в глотку самого голодного хробоида, что там отыщется, если я тебе вру!

И гном сильно топнул по земле ногой, взбив облако пушистой желтоватой пыли. Илидор не ответил, но глаза его повеселели и засверкали.

— Без тебя пусто стало в моём доме, дракон, — проворчал Конхард, не поднимая взгляда от земли у себя под ногами — точно она не разверзнется, чтобы забросить его в пасть голодному хробоиду? — Но. Что правда — то правда: я сюда прибежал не просто так, и тебя искал вовсе не потому, что соскучился.

— Так-так, — сдержанно подбодрил Илидор.

Вслед за повозкой, запряжённой мурашом, они дошли до перекати-дома. Там уже стояла другая повозка, запряжённая мохнатой зелёной гусеницей, которая всё оглядывалась на мураша и порывалась полезть на дерево, но упряжь не пускала. Мураш не обращал на гусеницу ни малейшего внимания — он чвякал жвалами на пушистохвостых хозяйских собак, которые патрулировали территорию у перекати-дома. Поговаривали, что нарушителей спокойствия собаки попросту и без затей сжирают, но Илидор был почти уверен, что эти бредовые слухи распускают хозяйка и распорядитель перекати-дома: на его взгляд, собаки были милейшие и дружелюбные.

Или просто не рисковали быть недружелюбными с драконом.

Приезжие распаковали свою кладь. С восточной, наветренной стороны перекати-дома, где стоял одинокий торговый столик, два эльфа закрепляли сверху навес. За ними присматривал третий, раздувавшийся от осознания собственной важности.

— Тут вот какое дело, — замялся Конхард. — Словом, это… Ну, когда векописцы стали разговаривать с живыми-то гномами, а не только со своими пыльными архивами, так на свет выплыло много всяких удивительностей. Не только о подземьях. Вот про металлы хотя бы мы тоже кой-чего… ну не то чтобы прямо уж новое узнали, а развили, скорее, продолжили… Да ты потом увидишь, я тебе покажу одну интересную вещицу, да и ты тоже говорил. Вот. Ну и там, словом, в векописных архивах отыскалось кой-чего про Старый Лес.

— В гномских векописях? — поразился Илидор так громко, что на него нервно рявкнул один из сторожевых псов.

— Не в векописях, конечно, а в заметках давней давности, из тех времён, когда мы ещё только начали выбираться наружу, когда ещё только налаживали надземную торговлю, — торопливо пояснил Конхард, и дракон понял, что теперь его приятель говорит не своими словами, а повторяет то, что ему велели заучить перед путешествием. — Так вот, недавно один гном, да ты помнишь его, Палбр Босоног, он нарисовал векописцам хробоида. И тут старший векописец, Брийгис Премудрый, он вспомнил, что прежде уже видал похожий рисунок в заметках про Старый Лес. И описание похожее видал, да и кто ж из гномов Гимбла не слыхал про хробоидов, а только Брийгис не со… не состо-павил эти описания и картинки, потому как в архивных заметках хробоиды… ну, они нестрашные совсем.

Сторожевой пёс, гавкавший на Илидора, подбежал мириться. Боднул дракона круглым лбом в ляжку, метнул хвостом, потёрся боком о ногу над коленом. Илидор рассеянно потрепал пса за острым ухом, и тот, довольный, потрусил дальше по своим сторожевым делам.

— Как хробоид может быть нестрашным, Конхард? Как может быть нестрашным червяк размером с дерево, который хочет тебя съесть?

— То-то и оно! — гном обрадовался так, словно Илидор решил сложнейшую задачу. — То-то и оно! На тех старых рисунках из архивов, там хробоиды — маленькие совсем, навроде змей или даже гусениц! И выходит по всему, что срисовали их у одного озера тут, в Старом Лесу… У меня и карта есть, вот всё на ней указано, векописцы сделали списку!

— Я думал, хробоиды появились от болезни отца-Такарона, — сбитый с толку дракон потёр виски.

— Во-во! — ещё пуще обрадовался Конхард. — А теперь выходит, что они, может, вызвали его болезнь, если попали в Такарон через подземные воды и отожрались там на… ну что там вкусного есть в подземьях? И вот, словом…

Тут гном вдруг окончательно смутился, сдулся, словно проколотый шилом бурдюк.

— Словом? — до Илидора наконец дошло, к чему клонит Конхард, почему ему неловко и почему он тянет время — и от пришедшего понимания Илидору и самому отчаянно захотелось потянуть время.

— Словом, — гном сделал медленный неохотный вдох и веско, чётко проговорил: — Гимбл послал меня попросить тебя попросить того бешеного эльфа исследовать ползучую живность у этого озера, потому как оно, видно, несёт свои воды прямёхонько под землю, в Такарон, и с водою несёт туда всякую погань. И не делай такого лица, дракон! Тебе, я так думаю, тоже не всё равно, что происходит с нашим отцом-Такароном из-за этой хробоидской заразы!

***

Пока Илидор ожидал, что Конхард устроится в перекати-доме, разгрузит свои драгоценные ящики, сменит дорожную одежду на свежую, пока вёл своего приятеля на храмовую стоянку — гном неумолчно трещал, делился новостями из Гимбла, передавал многочисленные приветы и пожелания от знакомых, а в заключении принялся подробно объяснять, каким образом умудрился добраться в глубину Старого Леса и отыскать дракона.

— Ты не думай, — как бы между прочим уронил гном, заметив немой вопрос в глазах Илидора, — я никому не говорил, что ты дракон. Едва ль вашего брата тут обожают сильнее, чем в Эльфиладоне, эге?

Гном шагал рядом, крепко впечатывая в землю свои башмаки, и с цепким торговым интересом рассматривал волокушинский посёлок.

— Я ж соображаю: тебе ни к чему молва! — степенно гудел Конхард. — Те эльфы из Донкернаса, небось, всё ещё ищут тебя, как считаешь, м-м? Я так думаю, они ищут тебя ещё усердней, чем прежде, когда ты только-только сбежал. У них с тех пор появилось столько новых причин разбить тебе лицо, верно я говорю?

Илидор улыбнулся уголком рта, глаза его чуть сощурились, как бы говоря: «О, я даже почти хочу, чтобы они попытались», выражение лица сделалось плотоядно-хищным, и Конхард решил не развивать тему. Хотя ему очень даже было что ещё сказать по поводу донкернасских эльфов — начиная хотя бы с вопроса: а чего это вдруг Илидор сам, своими двумя крыльями улетел из родных такаронских гор, чтобы оказаться в компании Йеруша Найло, одного из своих прежних тюремщиков?

Но сейчас Конхард вовсе не был уверен, что хочет знать, какие побуждения двигали золотым драконом.

Потому гном проявил в этом вопросе сдержанность и даже мудрость, которые, без сомнения, порадовали бы его жену Неллу, выбросил из головы тревожные вопросы вроде «А не рехнутый ли этот дракон?» и принялся рассказывать, как отыскал Илидора в бесконечном Старом Лесу. Конхарду очень хотелось поговорить о затеянной им ловкой поисковой кампании: у гнома в этой истории было несколько поводов гордиться собственной смекалкой, хорошо подвешенным языком и весьма впечатляющими связями в надкаменном мире. Порою Конхард и сам не сознавал, насколько густо оброс полезными знакомствами за годы своих торговых странствий по Эльфиладону и прилегающим людским землям.

— Так вот, — с удовольствием рассказывал он, — хоть по эту сторону Такаронских гор мне бывать ни разу не приходилось, сам понимаешь, однако вдруг оказалось, что даже в этих краях у меня отыщется сколько-то знакомцев, ежели хорошенько пошукать! Знавал я когда-то одного человека по имени Шармил, давненько дело было — он в те времена специями торговал, возил всякие травки от степных человечьих племён в Эльфиладон. Были у Шармила какие-то завязки с самыми южными степняками, самыми свирепыми — они, ты слыхал, быть может, из степей вообще никогда не выходят и к себе почти никого не пускают, а травы растят как-то по-хитрому, такого никто больше делать не умеет даже в самих степях. Шармил всё хотел наладить поставку этих специй до самой Кеды, только вечно ему что-то мешало, ну да ты знаешь, как оно бывает в торговом деле.

Илидор понятия не имел, как оно бывает в торговом деле, да и вообще едва ли слышал последние слова Конхарда — до того пустым взглядом посмотрел на гнома. Тот, однако, ничего не заметил, увлечённый своей историей. А перед глазами Илидора мельтешило пламя степных костров и мелкие косички, перетянутые цветными нитями, и хитросплетения шрамовых узоров на тонких руках Жасаны. И влажное тепло осеннего леса сменилось сухим жаром летней степи, и в воздух лесной поляны ввернулись запахи горьких трав, разгорячённых танцем тел и пыльных шкур, наброшенных на шатры за танцевальным кругом…

В тот день он думал, что степь, где обитают человеческие кочевые племена, могла бы стать его домом. Думал почти не всерьёз тогда, но позднее оказалось, что степь прочно поселилась в сердце дракона — серовато-зелёный простор, полный запахов горьких трав, сухой земли и сладкого мёда, а над этим простором — лишь бесконечное небо и больше ничего. В степи обитали основательные и серьёзные люди с жёлтыми глазами — эти люди, кажется, принимали золотого дракона за некое степное божество. Конечно, тоже не всерьёз, но…

— Знаешь чего, — врезался в воспоминания Илидора голос Конхарда.

Картинки, только что стоявшие перед глазами дракона, растаяли в звонком лесном воздухе. Илидор обнаружил, что Конхард остановился и сейчас стоит в нескольких шагах позади, уперев руки в бока. На висках с вытатуированными наковальнями поблёскивает бисером пот — видно, среди пышущих теплом кряжичей гному жарковато, а может, горячность исходит изнутри, из его бурных эмоций и волнующих историй, которые он излагал, пока дракон его не слушал. Илидор устыдился, что выпал из разговора и не узнал, как неведомый Шармил помог гному попасть в Старый Лес и пройти по следу Храма, а также чем закончилась попытка Шармила продавать специи в заморскую Кеду.

— Знаешь, чего, — повторил Конхард, убедившись, что взгляд дракона снова стал осмысленным, — когда ты ушёл из Гимбла, Нелла мне сказала: «Так и думала, что он не останется. Так и думала, что он больше привык искать, чем находить». Я вот только теперь понял, о чём она говорила, моя Нелла.

***

Йеруш сидел в полутьме своего шатра прямо на полу, скрестив ноги, и о чём-то размышлял. Одну руку он держал на колене, во второй вертел стеклянную пробирку, и она, как живая, мелькала в его длинных пальцах. Смотрел Найло на свой рюкзак — тот лежал поодаль открытым, внутри виднелись сложенные вещи, складной нож и уголок красного замшевого конверта. Илидору показалось, Йеруш смотрел именно на конверт и был погружён в свои мысли настолько глубоко, что даже не понял, когда в его обиталище вошли незваные гости.

А когда понял — никак на них не отреагировал, только перевёл ничего не выражающий взгляд на дракона и гнома. Илидор ожидал от Йеруша ядовитых слов, ругани — или же того, что Найло молча укажет ему на дверь, то есть на выход, но Йеруш просто сидел, вертя в пальцах стеклянную пробирку, и молча пялился на дракона ничего не выражающими сине-зелёными глазищами. Только губы едва заметно шевелились, и непонятно было, то ли Найло шёпотом произносит какие-то слова, то ли его рот дёргается сам по себе. И ещё его брови, аккуратные, словно терпеливо кем-то прорисованные на чистом лбу, слегка подрагивали.

— Илидор, гм, — Конхард дёргал дракона за крыло и делал страшные глаза. — Илидор, можно тебе сказать словечко?

Они вышли из шатра, на что Найло, кажется, не обратил ни малейшего внимания. Илидор вообще не был до конца уверен, что Йеруш их заметил.

Конхард упёр руки в бока и сердито зашептал:

— Слушай, я просил отвести меня к тому эльфу, что в Гимбле был, а ты чего?

— А чего? — не понял дракон. — Вон же он, сидит в шатре.

— Это не тот эльф, — топнул ногой гном, и неподалёку от него что-то пискнуло, быстро-быстро ввинтилось в траву и ушуршало вдаль. — Тот эльф был бешеный, орал и дёргался! Я ж помню! И умники-векописцы меня научили, как говорить с теми, кто орёт и дёргается. А ты меня к другому эльфу привёл! А мне тот нужен! Бешеный учёный!

Илидор потащил Конхарда обратно в шатёр Йеруша.

— Поверь, дружище, иногда я тоже думаю, что его подменили добрым братом-близнецом. Но нет, к сожалению, на свете есть только вот этот Йеруш-на-всю-башку-Найло.

— Тот, что был в Гимбле, и впрямь на всю башку, — бухтел Конхард, упираясь пятками и не давая затащить себя в шатёр. — А этот — не тот, я тебе точно говорю. Точно говорю тебе, не может такого бывать, чтоб один человек, ну или эльф, был как разные! А если такое случается — тогда этому человеку, ну или эльфу, ему, значит, лекарь нужен, а не доверие векописцев, вот как я тебе скажу!

Йеруш Найло сидел на полу, уставившись на щёлку света, который падал через недозадёрнутый полог. Ему ужасно хотелось что-нибудь швырнуть в эту щель света — к примеру, жаровню, чтобы дурацкий дракон и дурацкий гном перестали думать, будто могут молоть своими идиотскими языками всю ту чушь, которая приходит в их идиотские головы.

Он прекрасно слышал, о чём говорили гном и дракон. Неужели они и впрямь думали, будто переговариваются вполголоса?

И какого хрена все вокруг считают, что у Йеруша Найло не в порядке с головой! Да всем бы такой порядок с головой, как у Йеруша Найло!

Его голова достаточно в порядке, чтобы понимать, когда перед ним оказывается очередной осуждатор. Очередной эльф, ну или человек, или гном, или даже дракон, который сейчас примется так искренне и негодующе не понимать, почему это Йеруш Найло — не такой, каким его ожидали видеть, и не старается сделаться «таким». Почему Йеруш Найло не желает немедленно стать оправдывающим ожидания, удобным, одобряемым, накормленным пирожками, почуханным по холке, хороший Йеруш, хороший, служить, служить!

Будь таким, каким нужен нам, Йеруш. А таким, какой не нужен, — не будь. Или нам придётся озаботиться вопросом, всё ли с тобой в порядке, всё ли в порядке с тобой в самом что ни на есть прямом смысле слова!..

…Во всех крупных городах Сейдинеля при смене сезонов проводились торжественные мероприятия с игрой инструменталистов, весёлыми певческими состязаниями и танцами. Йеруш, уже вышедший из раннего детского возраста, должен был появляться на этих мероприятиях вместе с родителями.

Это были совершенно особенные вечера, пахнущие пудрой, духами, охапками сезонных цветов и трав. Мать облачалась в какое-нибудь длинное струистое платье несказанной красоты и делала высокую причёску, которая открывала её лицо и привлекала внимание к огромным синим глазам, из-за чего мать казалась хрупкой и очень молодой. На запястьях её звенели браслеты, а в ушах покачивались прозрачно-голубые серьги в форме капель. Перед выходом мать заботливо поправляла отложной воротник рубашки Йеруша, без всякой нужды приглаживала его мягкие волосы, на секунду брала лицо сына в свои ладони и одобрительно говорила: «Красавчик!»

А потом они втроём ехали в центр города в повозке, которую тащили крепкие слуги-эльфы в ярких нарядах, специально нанятые и наряжённые организаторами праздника: на узких центральных улицах города запрещалось появляться конным экипажам.

Йеруш обожал подготовительные волнения, яркие рубашки с отложным воротником, ласковое прикосновение материных рук к волосам и щекам. И то, как расслабленно улыбался отец, когда они ехали на праздник по сумеречным улицам, освещённым стеклянными фонарями. Йеруш любовался роскошным убранством залов, всякий раз не похожим на прошлосезонное, и красивыми эльфами, которые степенно разгуливали по площадкам, пили тёплую воду с мятой, угощались фруктами в меду и солёными крендельками, перекидывались приветствиями и добродушными замечаниями, а потом медленно растекались по залу, по своим мягким креслам с бархатистыми обивками и закруглёнными подлокотниками. Йеруш замирал от счастья, когда родители с гордостью представляли его своим друзьям и знакомым, клали тёплые ладони на его плечи, одобрительно приобнимали и называли своей надеждой и опорой.

Потом начиналось музыкальное действо, и вот оно нагоняло на Йеруша безумную тоску, укрепляло подозрение, что всем вокруг доступны какие-то знания о звуках, которых у самого Йеруша нет. Он не понимал красоты музыки, не улавливал ритмики пения и танца, не умел петь и танцевать сам. Он понятия не имел, где их взять, эти знания о звуках и ритмах, и ответа ему не смог дать ни один учитель музыки и танцев.

Точнее, учителя пытались дать ответы, просто Йеруш не понимал, о чём они говорят.

Йеруш старался. Но ему не хватало чего-то важного для понимания, не хватало какого-то связующего звена, которое могло бы проложить мостик между словами учителей, между звуками музыки и тем местом в голове Йеруша, в котором должны были отзываться слова о музыке и её звуки.

Вторым учителем музыки, который появился года через три после волоокой эльфки, был молодой танцор местного балетного театра, весёлый, подтянутый, подвижный. Он честно и добросовестно терзал Йеруша в течение года, после чего признал свою неспособность обучить столь тугого на ухо ученика и посоветовал его родителям обратиться к кому-нибудь из профессиональных преподавателей.

Таким был третий учитель музыки, немолодой, с добрыми глазами и бесконечным терпением. Полтора года он честно старался добиться от своего ученика хотя бы отдалённого понимания предмета, в чём потерпел первое в своей жизни сокрушительное поражение. Как заявил он родителям Йеруша в довольно резкой форме, растеряв изрядную долю своего бесконечного терпения: за это время он бы сумел обучить вальсу рыбу, но не Йеруша Найло. При этом, опять же, не то чтобы Йеруш не старался. Он очень хотел овладеть музыкальными премудростями хотя бы для того, чтобы понять, о чём весь этот шум и все эти концерты. Да и родители уже несколько раз ставили Йерушу в укор, что он так и не продвинулся в музыке и танцах ни на шаг, в то время как его кузен уже вовсю играет на свирели, а ведь он моложе Йеруша на год.

Учитель долго живописал, насколько необучаем, непробиваем, неотмирасегошен этот ребёнок, как у него напрочь отсутствует способность слышать музыку, насколько он лишён чувства ритма, какие у него проблемы со слухом, какие у него дёргано-нервические движения и насколько всё это не сочетается с поставленной задачей. Учитель уверял, что занятия доводят до грани нервного срыва и его, и ученика, и потом учителю приходится снимать душевные травмы при помощи бутылки вина, а ученик… этот странный ученик не кричит, не плачет, не топает ногами — он молча, зигзагами уходит в сад, к пруду с красно-золотыми рыбками, гладит там воду и о чём-то вполголоса разговаривает то ли с рыбками, то ли с водой.

Чем больше учитель живописал ситуацию, тем встревоженней переглядывались старшие Найло: каждое слово бросало новую гирьку на весы их подозрения: с ребёнком что-то не в порядке в самом прямом, медицинском смысле слова. И пусть учителя, которые занимались с Йерушем счётом и письмом, не называли его безнадёжным — родители постановили между собой, что дальше тянуть невозможно и семье следует узнать правду, какой бы ужасной она ни была.

Учителю музыки дали расчёт и солидную премию, выразив надежду, что профессиональная этика и гордость не позволят ему делиться своими соображениями о Йеруше Найло с кем-либо за пределами этого дома. Случилось это за несколько дней до сезонного музыкального мероприятия.

И впервые за два года родители не взяли с собой Йеруша на праздник смены сезонов, отправились туда сами, не сочтя нужным объяснить сыну, почему сегодня оставляют его дома. До самого их возвращения Йеруш просидел на подоконнике, обхватив колени руками, прижавшись лбом к оконной раме и очень стараясь не всхлипывать.

Через несколько дней он узнал, что родители пригласили к нему диагноста из столичной больницы для душевнобольных…

Кто бы мог подумать, что даже Илидор будет требовательно высматривать в людях, ну или эльфах — не их самих, а свои представления о них идеальных. Уж казалось бы, кто-то, а золотой дракон всегда отличался беспристрастным взглядом на действительность. Он сумел сбежать из Донкернаса и выжить в Такаронских глубинах лишь потому, что анализировал реальность и возможные способы взаимодействия с нею, а не пытался натянуть свои пожелания на действительность.

Даже если при этом дракон нередко реагировал на эту самую действительность наиболее идиотски-восторженным образом из всех. Во всяком случае, прежде, до Такарона.

Полог раздёрнулся, свет врезал Йерушу в глаза, рывком вернул его в реальность, и несколько мгновений Найло разглядывал сияющие круги и утирал слёзы. Илидор нетерпеливо переступал с ноги на ногу, а стоило Йерушу снова на него посмотреть — принялся безудержно тараторить. Про своего отца-гору Такарон, про гномов, подземные воды, про других гномов, которые какого-то ёрпыля шарахались по Старому Лесу сотни лет назад и даже составили карту… В груди Йеруша встрепенулась досада, поскольку у местных жителей карт не было, а Йерушу очень нужны были карты, подробные, с дорогами и поселениями, с водными жилами и обозначениями всяких прочих мест. Но в его распоряжении были только невразумительные штрихованные пятна на общих картах Маллон-Аррая, по которым ни ёрпыля невозможно было узнать. А местные жители, не иначе как дружно ударившись головами о ручку ржавой кочерги, в один голос уверяли, что не нужны им никакие карты, они и так знают, «куда надо идти, чтобы куда надо прийти». Насколько Йеруш понимал, не было карт и у торговцев, которые приходили в Старый Лес, — а даже если и были, то что толку, их маршруты ограничены.

И тут вылезает из-под земли какой-то затрюханный гном с татуировками на башке и заявляет, что у него завалялась в котомке карта Старого Леса!

Правда, тот обрывок обрывка, который Илидор совал Йерушу под нос, выглядел скорее не как карта, а как недогоревший кусок берёзовой коры, в которую кто-то долго сморкался, и Найло, поморщившись, отодвинул подальше руку дракона.

— И теперь ты меня просишь найти это место и посмотреть, что с ним не так, — проговорил Йеруш, едва слыша собственный голос за шумом в ушах.

Да потому что какого ёрпыля, спрашивается!

— Значит, вот как, — продолжал Йеруш, пытаясь отпускать от себя слова как можно неспешней и тише, и это было так трудно, что ему пришлось вцепиться пальцами в свои ляжки. — Значит, я тебя достал, дракон, ты меня ненавидишь, рядом со мной находиться не можешь и возложишь шпынявую бзырю на свои обещания — ты же обещал мне помощь, нет, да, я ничего не перепутал, я не сплю, не пьян, не выпал из жизни — нет, не отвечай!

Брови Илидора сломало удивление, глаза расширились — он словно впервые осознал, что, вообще-то, сильно подвёл Йеруша.

— Ты обещал мне помочь! — продолжал Найло, и казалось, он нависает над драконом, хотя Найло по-прежнему сидел на полу, а Илидор стоял. — Но теперь ты хрен знает почему не разговариваешь со мной и в сторону мою не смотришь, и дерёшься, и орёшь, и будешь счастлив оказаться ёрпыль знает как далеко от меня! Тебе, значит, не нравится, как я себя веду, тебе не нравится, как я с тобой разговариваю, тебе не нравится, что я не настолько тупой, чтоб тебе со мной было удобненько всегда и всюду! Поэтому ты можешь на меня орать и ронять на меня гигантских жуков, и бросаться на меня, как собака бешеная!

Дракон попытался что-то сказать, но Йеруша было не остановить, и он уже не мог отпускать от себя слова медленно и негромко.

— Но все твои обидки тоже внезапно отменяются, если я вдруг тебе стану нужен, так что ли, дурацкий дракон? — напирал Найло. — Если я тебе стану нужен, то всё отменяется! Ты меня больше не ненавидишь! Ты меня очень даже любишь! Ты готов со мной разговаривать, ты готов меня видеть, ты готов заменить мне отца и мать, хотя для этого со мной как раз не надо разговаривать! Я сейчас разрыдаюсь от умиления, да, разрыдаюсь от умиления, часто ли тебе доводилось такое видеть, Илидор, ты знаешь такое слово — «умиление»? Ты помнишь такое чувство? О! А скажи мне, дракон: в тех картинках, которые ты нарисовал в своей голове, ну где ты меня снова любишь и всё такое — там показывали, как я отказался от собственных планов в угоду твоим? Да? Нет? Что тебе показывали в твоих картинках, дракон? Ты в своих планах учитывал, что у меня есть своя цель, своя задача, а? И она поконкретней, почётче твоей дурацкой карты с мокрицами!

— Это как раз моя карта почётче твоих фантазий о жив…

— Та-та-та! — рявкнул Найло. — Рот на замок! Тебе кто позволял орать о моих планах на весь Старый Лес? Что, я должен был вырвать тебе язык? Я должен был оторвать тебе голову и затолкать её в какое-нибудь дупло? А?

— Найло…

Илидор вдруг почувствовал, что очень сильно устал — Йеруш будто высасывал из него силы, выматывал из него жилы. А ведь ещё только утро, дракон должен быть бодр и полон сил, они с Фодель собирались сходить за древесными грибами – но потом случился Йеруш Найло и у Илидора закончились силы.

Йеруш, упёршись ладонями в колени скрещенных ног, раскачивался влево-вправо и смотрел на полосу света, которая падала через недозадёрнутый полог.

— Словом, гномы просят тебя попросить меня всё бросить и заняться тем, что нужно гномам, — заключил он.

— Мне, — с нажимом проговорил Илидор. — Это нужно мне. Такарон — мой отец. В первую очередь мой, а потом уже гномий.

Конхард переступил с ноги на ногу и засопел, но что тут скажешь, если драконы были первыми рождены от камня.

— И ты всерьёз намерен меня просить, чтобы я бросил своё и помчался туда, куда нужно тебе? — продолжал Найло, не глядя на Илидора.

— Гм-м, — громко прочистил горло Конхард и снова переступил с ноги на ногу, но Йеруш на него даже не посмотрел.

Покосившись на гнома, Илидор подумал, что Конхард, во всяком случае, теперь точно убедился, что это именно тот бешеный эльф, который был в Гимбле. Хорошо бы теперь Конхарду хватило ума и дальше молчать — Илидор не знал, какими мудростями «о тех, кто орёт и дёргается» поделились с его приятелем векописцы, но это совершенно точно не были те познания, которые стоило применять в отношении Йеруша Найло.

— Это после того, как ты всё это время ненавидел такого невыносимого меня, — рассуждал тем временем эльф, и яркие глаза его, невидяще уставившиеся на полосу света, лихорадочно блестели. — Что же, Илидор, я думаю, это будет охренительно сложно. Да. Охренительно сложно тебе будет выпросить моё прощение. Хотя бы настолько, чтобы я выслушал, чего ты там желаешь от меня. Ведь знаешь что, дракон, ты меня тоже охренительно достал. Я понятия не имею, зачем позвал тебя сюда, зачем рассказал тебе, где меня искать. Почему тогда, в Гимбле, я думал, что от тебя может быть толк? Почему я думал, что меня порадует твоё общество? Мне в тот день голову напекло лавовым жаром, не иначе!

— Я не собираюсь ничего у тебя выпрашивать, Найло. Я просто говорю, что для меня это очень важно, это настолько для меня важно, что я скажу Юльдре, что не пойду с Храмом на толковище. Если мои важности для тебя имеют какое-то значение и ты сумеешь мне помочь, то я буду рад твоей помощи.

— Нет, — Йеруш укоризненно покачал головой. — Ты не убедил меня, Илидор. Я всё ещё не захотел отвлечься от своей охренительно важной задачи и помочь тебе в твоей.

Против ожидания Йеруша, дракон не разорался, не пообещал оторвать Йерушу голову или не вышел молча, шарахнув дверью шатра, — быть может, потому, что у шатра не было двери. Илидор сложил руки на груди, крылья его хлопнули, словно стряхивая невидимую влагу, и дракон деловито произнёс:

— Хорошо.

— Чего? — поразились в один голос Йеруш и Конхард.

— Хорошо, — повторил Илидор, спокойно глядя Йерушу в глаза. — Я сам найду этот источник. Я сам разберусь, сколько правды в старых гномских записях. Без тебя обойдусь, Найло, ты меня и впрямь достал хуже, хуже, чем я не знаю что. То, что касается Такарона, — моё дело, и я ни капельки не желаю, чтоб ты тащил меня к этому озеру волоком и покрикивал на ходу, и безостановочно умничал, бегал кругами, махал руками и опять умничал, и…

Илидор перевёл дух, лицо его как-то заострилось, ноздри чисто по-эльфски презрительно трепетнули, и дракон сквозь зубы закончил:

— Я знал, что ты откажешь. Я попросил тебя лишь для того, чтобы векописцы потом не доставали Конхарда и чтобы Конхард им не врал. Я бы не просил тебя нихрена ни о чём, если бы думал, что ты согласишься, потому что я не хочу быть тебе обязанным ни в чём, Найло. Совсем ни в чём. Ты меня оглушительно ужасно бесишь.

Дракон снова хлопнул крыльями, развернулся и вышел из шатра, а за ним, так и не закрыв разинутый от удивления рот и дважды споткнувшись, вышел Конхард.

Йеруш смотрел вслед Илидору и мечтал запустить в него целую донкернасскую башню, и она бы вдавила этого идиотского дракона в землю глубоко-глубоко, она бы переломала этому придурку все кости и расплескала его кровь по всей опушке, да, донкернасская башня мокрого места бы не оставила от этого тупого существа, которое тупо настолько, что даже не в силах осознать глубину своей тупости, и под донкернасской башней его бы никто и никогда не раскопал.

— Ты же ни ёрпыля там не поймёшь, идиотский дракон, даже если найдёшь это место, — прошипел Йеруш и обхватил себя ладонями за плечи. — Ты можешь до посинения смотреть на воду, смотреть на червяков, смотреть, но не видеть, ты не поймёшь, что именно видишь, ты ничего не сможешь сделать с этой информацией. Ты же, нахрен, ничего не понимаешь в природных взаимосвязях! Не знаешь, как и куда смотреть, чтобы понять, да и откуда тебе знать, Илидор, ха! Ты же просто дракон! Ты же ничему никогда толком не учился, не выгрызал знания зубами, не бился головой о свою тупость, необученность, недостаточность…

Столица Сейдинеля стояла на берегу моря.

В детстве Йеруш ни разу не видел моря. Семейство Найло поколениями жило в одном и том же городе и посвящало все свои помыслы развитию банка, и ни у кого из родителей Йеруша, равно как ни у кого из дядьёв и кузенов не возникало, кажется, и мысли о том, что было бы неплохо оказаться где-то ещё, увидеть новые места или целое море воды.

Йеруш узнал о море, изучая карты, а потом — роясь в библиотечных книгах. Узнал, откуда в море берётся бесконечно много воды, и что эта вода — солёная, и в ней водятся совсем не такие рыбы и водоросли, какие живут в пресной воде, которая даёт начало всякому морю.

И Йеруш крутил эту мысль так и эдак, заворожённый её величием: крохотная пресная вода маленького ручейка живёт, чтобы стать частью чего-то совсем иного — огромного и бескрайнего солёного моря. Даже мысль о бесконечной бесконечности воды не зачаровывала Йеруша так, как идея трансформации воды. Это сделалось для него чем-то вроде одержимости. Одна вода может превратиться в другую воду. Может стать источником жизни других существ.

Маленький ручеёк, самый ничтожно маленький и никчёмный ручеёк, который никому не нужен и в котором никто не живёт — способен влиться в огромное, величественное, наполненное рыбами море. Никчёмный ручеёк действительно на это способен, если только сможет бежать достаточно долго, бежать почти бесконечно долго и не иссохнуть по пути.

— Можно мне книгу о море? — спросил он отца вскоре после того музыкального праздника, на который родители его не взяли, но отец только отмахнулся:

— Йер, не загружай голову чепухой! Почитай лучше что-нибудь полезное!

Но что может быть полезней воды? — спрашивал себя Йеруш. Что больше достойно внимания, чем способность воды меняться, принимать разные виды и смешиваться с другими жидкостями, изменять состояние веществ и влиять на каждое живое существо Эльфиладона? Может быть, спрашивал себя Йеруш, живые существа, в которых много воды, тоже могут меняться, перетекать из одного состояния в другое?

Например, молодой эльф, дитя одной сущности, живёт для того, чтобы превратиться в иную сущность? Не в ту, которая проведёт свою жизнь, пересчитывая монеты, правильно заполняя документы, убеждая других эльфов положить в банк ещё больше монет и не чувствуя никакой необходимости выбираться за пределы родного города — может быть, этот молодой эльф, как речная вода, как вода маленького никчёмного ручейка, способен умчаться гораздо дальше и превратиться в целое море, в огромное и бескрайнее море, совсем не похожее на свой исток?

Эта мысль поглощала Йеруша всё то время, пока диагност, вызванный из столичной клиники для душевнобольных, терзал его тело и голову дурацкими исследованиями. Было не больно и не страшно, но очень утомительно и неловко, что ли. Йеруш ощущал себя словно неживой предмет, попавший в руки досужего балабола. Нет, этот диагност, низкорослый эльф с морщинистым лицом и скрипучим голосом, был с Йерушем добр, но то, что он делал, казалось удивительно бессистемным, словно он сам не знал, к чему всё это.

Сначала диагност мочил Йерушу волосы и прижимал к голове проволочки, долго стоял так, держа их обеими руками и что-то магича, потом перемещал эти проволочки в другие части головы. Потом страшно долго просил совершать всякие дурацкие телодвижения — стоять на одной ноге, закрыв глаза и растопырив руки (Йеруша всё время заносило, и казалось, будто тело ломается пополам), потом просил отсчитывать ритм, стуча стеклянной палочкой по изогнутой железке (Йеруш едва не выбросил стеклянную палочку в окно — снова этот неведомый ему «ритм»!), потом велел закрыть глаза и повторять слова, которые шептал, носясь туда-сюда за спиной Йеруша…

Йеруш понимал: все эти действия, пусть и бессмысленные на его взгляд, нужны диагносту, чтобы понять и рассказать родителям, насколько их сын безнадёжен и бесперспективен. Родители давно подозревают, что у Йеруша не в порядке с головой, ведь он вечно делает не то, чего от него ожидают, а теперь ещё выяснилось, что он действительно не понимает музыки, как бы ни силился понять, он не может научиться танцевать, не чувствует ритма. Всё это — решительно ненормально.

Теперь родители хотят знать, насколько сильно у Йеруша нехорошо с головой. Наверняка ругают себя, что не выяснили этого раньше, ведь с самого детства их сын был бестолковым, неловким, нелепым, не оправдывающим ожиданий.

Если бы только Йеруш знал, как показать диагносту, что он не безнадёжен, что он понимает свою ответственность перед семьёй, совсем не хочет расстраивать родителей и будет очень стараться, чтобы оправдать ожидания, — он бы показал, он бы всё сделал как надо, старался бы изо всех сил! Но, как Йеруш ни пытался уловить от диагноста какие-то сигналы — ничего не мог понять. Приземистый эльф со скрипучим голосом лишь просил сделать то или это и одинаково спокойно воспринимал любой результат или его отсутствие.

Это длилось несколько дней кряду, многие опыты повторялись на улице, вечером, ночью, после чашки ромашкового отвара, от которого Йеруша едва не стошнило, на голодный желудок, сразу после сна, на свежем воздухе, в подвале, после беготни вокруг дома…

Наконец диагност оставил Йеруша в покое и Йеруш ушёл плавать в пруду с красно-жёлтыми рыбками, чтобы немного восстановить душевное равновесие. Что этот эльф понял из проверок? Что он скажет родителям? Как поступят родители, когда узнают, что их сын никогда не станет достойным своих предков и предназначения, потому что уродился ущербным, неудачным, бесполезным?

Вода в пруду приветливо обнимала тело Йеруша, разбивалась крошечными волнами о плечи, норовила залиться в уши, и ей было совершенно неважно, что Йеруш — безнадёжная бестолочь, которая не умеет радовать родителей или отсчитывать какие-то захухрые ритмы.

***

У самой лесусветлой прогалины, где разбили лагерь котули, золотой дракон встретил Нить, волокушу с серо-зелёными волосами — ту самую, которую другая волокуша недавно называла «грузножопой». Точнее, не то чтобы дракон её встретил — скорее, юная крылатая дева рухнула с кряжича в четырёх шагах от Илидора. Сверху что-то орали дозорные — непонятно, этой волокуше или друг другу. Скорее друг другу: её едва ли было видно под густыми ветвями.

— Неудачная посадка? — учтиво спросил дракон.

Нить, шипя что-то через стиснутые зубы, отряхивалась. Ладони, колени, плечи её были покрыты мелкими ссадинами, травинками и корой, словно она долго-долго ползала между колючих ветвей или по сухой лесной подстилке. Дракон стоял и смотрел на волокушу, смотрел, как двигаются её крылья, балансируя тело, как колышутся зеленовато-серые пуховые пёрышки и степенно отражают свет широкие маховые перья, серые, как у голубя. От волокуши пахло свежевзбитой подушкой и свежеочищенными орехами.

— Зачем чужаку тут быть?

Она наконец прекратила отряхивания, видимо, поняв, что сам собой Илидор не уберётся, сложила крылья за спиной и уставилась на него. Глаза у Нити были круглые и серо-прозрачные, ресницы и брови — цвета стали, и дракон в который раз удивился, как малейшее изменение привычных черт делает старолесцев такими непохожими на людей. Даже если всех отличий волокуши от человека — крылья, цвет волос и форма глаз. Подумаешь! У Илидора вот тоже крылья, волосы и глаза, каких не бывает у людей, но золотого дракона всегда принимают за человека. А волокуши похожи на птиц, и всё тут.

Сейчас, когда Нить стояла прямо перед ним, дракон понял, что она выше своих сородичей — а ведь когда её отчитывала взрослая волокуша, Нить скукоживалась в такой крошечный комочек стыда и раскаяния. Сейчас же этот комочек развернулся в неприветливую крылатую девушку, которая пристальным-стальным взглядом требует у чужака ответа: какой кочерги ты шатаешься по этим землям?

Хотя какой бы кочерги ему не шататься, спрашивается.

— Гуляю, — коротко ответил Илидор.

Юная волокуша Нить смотрит на Илидора серо-стальным взглядом хищной птицы, едва заметно наклоняет голову набок, по-птичьи. Дракон сильно стискивает зубы и старательно держит рот закрытым, хотя на языке вертится пара смешных шуток про рассыпанные зёрнышки и «ко-ко-ко».

— Тогда же погуляем, — говорит вдруг Нить. — Я о тебе знаю. Ты Поющий Небу. Матушка Пьянь так тебя зовёт.

Дракон едва заметно вскидывает брови, сверкает улыбкой и следует за волокушей вдоль прогалины, с которой доносятся взмявы котулей. Дракон и девушка-птица идут под сенью кряжичей, и Илидор почти уверен, что ни котули, ни дозорные в вышине сейчас не видят их с Нитью. И дракон задумывается, какой смысл в дозорных, которые ничего не видят под кронами деревьев.

Нить выводит его к правой части лесусветной прогалины, которая заканчивается не кряжичами, а плотоядными деревьями.

— Там воины наши и наша война остались, — говорит Нить и указывает пальцем на плотоядные деревья, чтобы у дракона не осталось сомнений, где именно «там». — Кто насмерть бьётся — питать корни леса скорее уходит. Которые волокуши и котули насмерть бились, теперь корни леса вместе питают.

В глазах Нити блестят слезинки, она несколько раз глубоко вдыхает, с усилием отводит назад плечи, и в шее у неё звонко хрупает. До сих пор такой громкий суставный треск Илидор слыхал только в исполнении донкернасских библиотечных старичков.

— Каждый путь в земле нашего леса кончается, — снова подаёт голос Нить. — Всех земля примирит и всех перемешает.

— То есть вот там, — как только что Нить, Илидор протягивает руку в направлении мрачной стены плотоядных деревьев, — там закопали волокуш и котулей, которые поубивали друг друга?

Дракон качает головой и смотрит на плотоядные деревья. Те, словно чувствуя его взгляд, начинают сильнее пульсировать отростками. Котули на прогалине занимаются своими делами и не обращают никакого внимания на деревья, под которыми когда-то закопали их родичей, и которые, пожалуй, не прочь схарчить ещё котуля-другого, если тем случится потерять осторожность и забрести под сень плотоядных деревьев.

Но, наверное, дракон просто надумывает и плотоядные деревья неопасны. Ведь из их коры делают прочные верёвочки и плетения – едва ли кто-то будет собирать сброшенную кору дерева, которое отжёвывает по части тела от каждого, кто к нему приблизится. Да и когда хоронили жрецов — деревья не покушались на живых

— Котули сами решили устроиться здесь, или вы им указали место? — спросил дракон.

Нить посмотрела на него непонимающе и не ответила, утвердив Илидора в мысли, что прогалина — обычное место остановки котулей. Она выглядела обжитой, если можно так говорить о пространстве, открытом всем ветрам: широкие ямы кострищ, протоптанные тропинки, проплешины в траве в тех местах, где, видимо, устанавливали походные навесы.

Над лесусветной прогалиной появились дозорные волокуши, и Илидор едва сдержал завистливый стон. Волокуши могут раскинуть крылья и упасть в небо! И никто не говорит им, когда это делать можно и когда этого делать нельзя! Никому в целом свете не нужно, чтобы волокуши находились в человеческом обличье, им не приходится выбирать, чьи желания поставить во главу угла сегодня… ну да, обличье у волокуш одно-единственное — и что это меняет?

А небо сегодня такое полётное, такое приглушённо-чистое, серовато-голубое, в лёгких комочках облаков, безветренное, тихое, бескрайнее!

Илидор крепко-крепко стиснул зубы и крепко-крепко сжал кулаки, заставляя себя спокойно стоять на земле. Крылья его приподнялись, надулись куполом, словно наполненные ветром, и мелко подрагивали. Дрожь передавалась спине над лопатками, щекотала хребет, толкала под рёбра: взлетай же! Взлетай! Дракон крепко сжимал кулаки, крепко упирался в землю широко расставленными ногами, размеренно дышал и следил за волокушами жадным завистливым взглядом.

Ох, да разве можно сравнивать грациозный и лёгкий полёт дракона с неловким подёргиванием этих полулюдей-полуптиц? Дракон величественно парит в небе, вливается телом в дыхание ветра, длинной лентой вьётся между потоками воздуха, и небо принимает дракона в своё дыхание, как исконную частицу собственной сущности — а волокуши висят в небе, как нелепые курицы, каждый взмах крыльев даётся с явным усилием, и кажется, небо пытается стряхнуть с себя этих нелепых пернатых созданий, которые поднялись ввысь не иначе как по недоразумению.

На поляне замерли котули, смотрели на дозорных широко распахнутыми глазами, едва заметно подёргивали хвостами и поводили головами вверх-вниз, вслед за движениями волокуш в воздухе.

Илидор заставил себя отвести взгляд от дозорных и снова обернулся к Нити. Она смотрела в небо, приоткрыв рот и прижимая к груди крепко стиснутые ладошки, на шее её быстро-быстро дёргалась жилка, крылья трепетали за спиной. Сейчас, когда Илидор перевёл взгляд с дозорных на Нить, он понял, почему пожилая волокуша называла Нить «грузножопой». Она не имела в виду, что Нить тяжёлая сама по себе — разумеется, нет, в ней едва ли будет семь стунов веса — раза в полтора меньше, чем в Илидоре, а ведь драконий лекарь из Донкернаса встречал Илидора не иначе как словами «Опять все рёбра наперечёт!». Но Нить тяжела для своих маленьких крыльев. Дозорные ниже её, наверное, на полголовы, а крылья их заметно крупнее. Если дозорные волокуши, пожалуй, могли бы обернуться в крылья, как в кокон, то крылышек Нити хватило бы разве лишь на то, чтобы изобразить куцый плащ. И если уж полёт большекрылых волокуш выглядит опасным и неловким, как барахтанье куриц, то Нить…

Нить бесконечно любит небо, но не может летать.

Она любит небо отчаянно и безответно, и у неё есть крылья — но это крылья-издёвка, которые только напоминают юной волокуше, что природа не дала ей возможности взлететь, упасть в небо, как в воду.

У Илидора от ужаса поднялась дыбом чешуя на затылке, несуществующая в человеческой ипостаси. Он-то, во всяком случае, мог взлететь, даже если сейчас выбирал этого не делать. А если бы не мог? Если бы небо, такое прекрасное и такое желанное, не принимало его? Как Нить? Как нескольких драконов из Донкернаса, которым на выездах непоправимо повредили крылья?

— Что и говорить, — сухо обронила юная волокуша, отводя взгляд от парящих в небе сородичей. — Дозорные возвышенны. Даже мысли их розами пахнут. Куда уж нам, недокрылым.

Острые плечи опустились, словно повторяя печальный излом рта. Илидор стоял рядом с Нитью и не знал, что сказать, что сделать, как утешить её, да и возможно ли это. И нужно ли это. Промелькнула привычная мысль — напеть успокоительно-воодушевляющий мотивчик — и тут же умчалась, оставив на языке привкус горечи. Дракон сейчас сам не волен взлететь, он сам сейчас в полнейшей мере разделяет чувство волокуши — тоску по небу, жадно-неизбывную, до постоянной тянущей боли в груди, которая становится то почти незаметной, то почти уже привычной, а потом вдруг раздувается в такой огромный жгучий шар, когда приходится видеть, как в небо падает кто-то другой.

Помог бы сейчас Илидору воодушевительный мотивчик? Какое, в кочергу, можно испытывать воодушевление, когда видишь, как твоя мечта сбывается у других?

От тоски по небу нельзя отделаться, нельзя избавиться, нельзя усилием воли перестать её чувствовать. Ведь никто не выбирает свою одержимость.

И тут, совершенно не к месту, Илидор подумал, что Йеруш Найло пойдёт в глубины леса искать живую воду, даже если его это убьёт. Йеруш Найло пойдёт в глубины леса, даже если будет точно знать, что его это убьёт, потому что у него тоже нет возможности перестать быть одержимым.

Никто не выбирает свою одержимость. Выбирают лишь путь, чтобы следовать за ней. А у Йеруша сейчас нет другого пути к своей одержимости, кроме дороги к источнику. Можно сказать, он призван на эту дорогу.

Даже если её не существует.

— Разницы нет, это Матушка Синь говорит, — словно через силу проговорила вдруг юная волокуша.

Теперь она стояла, глядя в землю, обхватив ладонями плечи, и бессознательно трепала перья на правом крыле.

— Нет разницы, летала ты или нет. Так Матушка Синь говорит, — повторила Нить. — Когда дозорные летают — это короткое время, малое время, десять месяцев, двадцать. Потом дозорный совсем взрослым делается, тяжёлым становится. Каждый взрослый не может летать. Все взрослые на земле, никто не в небе. Матушка Синь говорит: если ты завтра окажешься на земле — что за разница сегодня, летаешь ты или нет. Нет разницы — никогда не иметь или иметь и потерять.

Маленькое лицо волокуши сморщилось.

— Матушка Синь так говорит. У меня в голове её слова царапаются. В мою голову её слова не ложатся, не хотят. Только я понять не могу почему. Какая в её словах неправильность? Ведь это правдивые слова.

Илидор нахмурился — он был согласен, что слова неправильные, хотя тоже сходу не понял, почему они ему не понравились. Но дракону потребовалось гораздо меньше времени, чтобы найти эту неправильность, которую никак не могла поймать за хвост юная волокуша.

— Всё, что ты делаешь, делает тебя, — сказал он.

Нить вскинула голову, уставилась на дракона с какой-то жадной, отчаянной надеждой. Медленно кивнула, ожидая продолжения, прося продолжения, хотя Илидор был уверен, что сказал достаточно. Но она ждала. Быть может, не могла сама потянуть за хвост единственную фразу и размотать из неё клубок смыслов. А может быть, она размотала смыслы, но ей было важно, чтобы ещё и кто-то другой облёк эти смыслы в слова, сделал весомыми и зримыми, проговорил всё то, чего юная волокуша не посмела бы сказать Матушке Сини в лицо.

— Если ты летал — ты сделался тем, кто познал полёт и кто познал себя в полёте, — Илидору стоило большого труда не посмотреть на дозорных в небе. — Если ты летал — ты узнал иным своё тело, своё дыхание и кожу, увидел мир новым, другим, бесконечным, своим. Когда ты отталкиваешься от земли — ты всегда немного не тот, каким будешь, когда снова вернёшься на землю. Если тебе было страшно взлетать — ты узнаешь, что способен перешагивать страх, и это знание сделает тебя сильнее перед многими другими страшностями. Если ты думал, будто весь мир заключён в стенах, которые видишь с земли, то ты взлетаешь и мир распахивается перед тобой, как… бесконечное полотно. Когда видишь, какой он огромный и какой ты крошечный, то кажется, будто из тела пропали все кости. Но ты понимаешь, что мир уж куда интереснее и разнее, чем тот кусочек внутри твоих четырёх стен. А может быть, ты ничего не боишься и ни о чём не думаешь, а просто падаешь в небо, как в воду, и только там понимаешь, что значит дышать, что значит любить, что значит свобода. Всё, что ты узнаешь и почувствуешь в небе, сделает нового тебя, оно будет с тобой до тех пор, пока ты живёшь, дышишь и помнишь, и никто, никто не сможет этого отобрать. Нельзя отнять того, что в твоей голове. Потому есть разница между «никогда не иметь» и «иметь, но потерять». Ведь всё, что ты делаешь, делает тебя.

Нить стояла, прижав руки к груди, приподнявшись на цыпочки, полуразвернув крылья, чуть наклонившись к Илидору, как будто хотела поцеловать его или упасть без чувств в его руки. Она не спросила, откуда Илидор знает обо всём, что открывается в полёте.

В небе орали дозорные — не встревоженно, скорее, радостно-удивлённо, как бывало, когда они видели выпущенную из стрелуна деревянную стрелу с красной лентой вместо оперения. Что-то происходило у невидимого с земли дозорного загона. Котули на поляне взволновались, замяукали.

— Матушка Синь говорит, я убьюсь, если взлечу к верхушке дерева. Нельзя мне убиваться. Во мне стая нуждается. Я земной подмогой могу быть, пользу могу приносить. А убиваться мне нельзя.

— И ты никогда не летала? — тихо спросил Илидор.

Волокуша опустила голову и показала ладошкой от земли — на уровне своего плеча.

— Вот настолечко летаю. Взлетаю и опускаюсь тут же. Я для своих крыльев тяжёлая.

Дозорные волокуши с хохотом и воплями улетели к загону. Котули, подёргивая ушами, бродили по лужайке. В наступившей тишине Илидору сразу сделалось немного неловко наедине с Нитью, хотя он не был уверен, что дозорные и котули вообще их видели.

Поодаль прошли трое жрецов в голубых мантиях. Илидор махнул им рукой, они не ответили. Дракон был уверен, что жрецы лишь притворились зачем-то, будто не заметили его. Какой кочерги? Он тут дружит с Храмом и не летает ради того, чтобы жрецы делали вид, будто его не существует?!

— Всё, чего ты не делаешь, тоже делает тебя, — сумрачно изрёк Илидор, не понимая, кому говорит это — волокуше или себе.

***

Наконец-то Йеруш встретил на волокушинском рынке эльфа-торговца с товарами из домена Донкернас! От самого котульского прайда Найло искал именно такого эльфа-торговца — который давно в контакте со Старым Лесом, знает больше, чем старолесцы хотели бы показать, и согласится поделиться информацией.

Торговец с плодами дерева мельроки, конечно, не бывал в драконьей тюрьме, но имя Теландона, верховного мага домена Донкернас и главы драконьей тюрьмы, произвело на торговца такое воздействие, словно самолично Теландон возник перед ним. И очень. Попросил. Помочь.

Теперь Йеруш Найло, не без труда ускользнув от таскавшихся за ним троих жрецов, стоит перед плотоядным деревом у лесусветной поляны, где остановились лагерем котули, и чувствует себя городским сумасшедшим. Он стоит, закрыв глаза, и медленно сыпет наземь перед собой смесь душистой корицы и острого чихучего перца. В небе неподалёку орут волокуши-дозорные.

— Мне нужен особый проводник, — негромко проговаривает Йеруш заученную фразу. — Особый проводник. Мне нужно добраться до кровавого водопада. Если не найдётся проводник до места — пусть найдётся проводник, который укажет направление. Отыщется ли для меня особый проводник?

Как выразился эльф-торговец: «Может, кто и подыщется, кому оно тоже надо и кто сам не может». Йеруш этих слов не понял, но какая, в общем, разница, если они почему-то сработают.

В Старом Лесу всякого можно ожидать. Вчера Йеруш своими глазами видел, как восемь дозорных волокуш поднимают приезжего мужика в люльку, закреплённую между двух высоченных кряжичей, а в этой люльке мужика ожидает волокушинский лекарь. У лекаря, как пояснили Йерушу заезжие торговцы, подготовлен сонный отвар, настой спиртянки и щупики из металла, которые лекарь воткнёт мужику в зрачок. Воткнёт и «снимет мутность глаз», как с восторгом пояснил Йерушу торговец из перекати-дома.

Найло, конечно, слыхал, что волокушинские лекари славятся как большие мастера починки тел — это не так уж удивительно при их летучей хрупкокостной жизни — но чтобы оперировать катаракту… До сих пор Йеруш был уверен, что только в крупнейших больницах Эльфиладона умеют подобное.

Чего только не бывает в Старом Лесу.

— Мне нужен особый проводник. Особый проводник до кровавого водопада. До места или по направлению.

Голова кружилась, ужасно хотелось открыть глаза и зафиксировать себя в пространстве.

От лагеря котулей неслись взмявы. В небе орали волокуши. В носу свербело от запаха жгучего перца и корицы. Несколько крупинок перца попали Йерушу на место недавно сорванного заусенца, кожу пекло и щипало.

— Мне нужен особый проводник. До кровавого водопада.

Йеруш ощутил его появление, как толчок. Словно кто-то вторгся в пространство, всколыхнул водную гладь, выдавил своей массой часть воды из резервуара.

Найло открыл глаза. Перед ним, сложив на груди руки, опираясь плечом о ствол плотоядного дерева и подёргивая хвостом, стоял Ньють — тот самый котуль, который напал на Илидора в прайде.

— Я не доведу до места, — промолвил котуль хрипло, неохотно, словно голос не желал ему подчиняться. — Но поведу по направлению. Подведу тебя близко к кровавому водопаду.

Йеруш медленно кивнул и быстро проговорил:

— Направление — северо-запад?.. Хах. Завтра в полдень. Третья северная точка сгона. Я доберусь на перегонном кряжиче, ты пешком.

Котуль смерил эльфа угрюмым взглядом, в котором явственно читалось «Ты что тут, самый умный?», а Йеруш ответил взглядом, говорившим, что да, Йеруш Найло тут определённо самый умный. Ньють неохотно кивнул и мотнул подбородком, показывая, чтобы эльф отвернулся. Тот засопел — совсем не хотелось поворачиваться спиной к этому странному коту, но отвернулся и мимо воли сгорбился.

Что-то сместилось в воздухе — не предмет, не дыхание, не дуновение. Йеруш обернулся — Ньютя больше не было у плотоядного дерева.

— Я точно знаю, что не сумасшедший, — сказал плотоядному дереву Найло и с нажимом уточнил: — Меня проверяли!

И зажмурился. Снова как будто оказался в прохладной тишине тёмного коридора…

— Ничего, уверяю, — скрипучий голос диагноста вязнет в складках шкур, которые лежат на полу кабинета. — Серьёзного ничего. У этого эльфёнка есть лишь некоторые, мгм…

— Ужасные особенности? — голос отца напряжён.

Мать нервно прочищает горло.

— Да нет же, уверяю! — диагност начинает выплёвывать слова быстрее. — Это просто особенности. Мгм.

— Я хочу знать, — сухо роняя слова, говорит отец, — насколько полноценен этот ребёнок. Через несколько лет ему предстоит войти в семейное дело. Мне нужно знать, способен ли он на это. Способен ли работать в банке. Способен ли оправдать доверие и принять ответственность за своё предназначение.

— Физиологически, уверяю… Разумеется, мгм, я не знаю, сможет ли он работать в банке. Никто не знает, уверяю вас. Тут много влияющих факторов. Обучение, воспитание. Отношения в семье, его собственные желания…

Мать фыркает.

— Но никаких, мгм, физиологических препятствий не существует.

— Кое-кто из учителей говорит, что он необучаем.

Йеруш стоит в темноте коридора у приоткрытой двери кабинета, влепившись лопатками в стену и прижав к ней ладони. Прохлада штукатурки немного рассеивает то чёрное и пронзительное, что мечется сейчас в его голове, отдаёт щекоткой в нос, то и дело падает в горло, не давая дышать.

— Уверяю и повторяю: нет никаких препятствий к обучению, мгм, физиологически. К обучению банковскому делу. Есть некоторые особенности двигательных отделов, мгм, возможно, из-за детской травмы или врождённые. Может быть, изменены прилегающие области мозга, но ничего серьёзного. Серьёзного ничего. Положим, небольшие слуховые погрешности, мгм. Ничего ужасающего, я вас уверяю.

Долгое молчание. Мимо Йеруша, как мимо пустого места, проходит слуга с метёлкой для пыли.

— Ну что же, — со сдержанным оптимизмом произносит наконец отец. — Если вы оставите заключение…

Шуршат бумаги. Звенят монеты. Звякают браслеты на руках матери. Звучат торопливые заверения в огромной признательности. Шаги нарастают из глубины кабинета и приближаются к двери.

Йеруш вжимается в стену — он понимает, что зазевался и не успеет покинуть свой пост незамеченным. К счастью, на него падает тень от приоткрытой двери, и Йеруш худощав даже по меркам эльфов. Диагност не замечает его, когда выходит из кабинета, бормоча что-то себе под нос. Словно мимо пустого места, проходит мимо Йеруша по коридору направо, к освещённой лестнице.

— А может, всё-таки стоит завести другого ребёнка, — голос отца так же сосредоточен, как когда он размышляет о долгосрочном хранении клиентских денег. — Конечно, двенадцать лет потеряно. Но разве это означает, что нужно потерять ещё больше?

— Я отказываюсь проходить через этот ужас снова без веских причин, — твёрдо отвечает мать. — Врач сказал, Йер НЕ безнадёжен, значит, мы не напрасно вкладываем в него силы и надежды. Значит, из него можно вылепить полноценную… или почти полноценную часть семьи. Ему просто нужна твёрдая рука, чтобы добросовестно выполнять своё предназначение. И ёрпыль с ней, с музыкой, что-нибудь придумаем. Мы ведь ожидали, что всё будет хуже, правда?

Йеруш прижимается затылком к прохладной штукатурке и пустыми глазами смотрит на ярко освещённую лестницу. Горло щиплет обида на судьбу, которая позволила ему уродиться ущербно-бестолковым, и злость из-за того, что он не понимает, как сделаться не таким бестолковым.

И всё это растворяется, размякает, тонет в мысли о маленьком никчемном ручейке, который может сделаться огромным и бескрайним солёным морем.

…Йеруш открыл глаза. Напротив него качало щупальцами плотоядное дерево, над головой орала синепузая птичка, на поляне резвились котули. Где-то по лесу рыскали потерявшие его недоумки-жрецы. Ньютя рядом не было.

— Нет, — сквозь зубы прошипел Йеруш Найло. — Я совершенно точно не сумасшедший.

Он был почти уверен, что котуль Ньють не привиделся ему. Что завтра котуль встретит его на третьей северной точке сгона, куда Йеруш доберётся на перегонном кряжиче.