В бизоновых травах прерий, или Кто вольней, чем Шингебисс?

I

– Где наша не пропадала, но когда эта боевая жизнь уже закончится?

Вопрос повис в воздухе.

– Как есть – так есть, Джеймс, – помолчав, отозвался на слова говорившего его товарищ, тоже офицер-северянин, но с другими (не как у того синими) – темно-серыми глазами. Уильям Вингстон.

Натаниэль Лэйс был третьим боевым лейтенантом.

День заканчивался. Здесь, в лесу под Вашингтоном, царили тишина и умиротворение. Короткое, долгое ли это будет время стоянки тут лагерем – никто не знал, но пока ничто не предвещало тревоги. Ярко золотилась в лучах закатного солнца поляна.

Некоторое время все трое молчали.

– Как есть – так есть, – согласился Натаниэль. В его взгляде со стальным светом были обычные решимость и сила, но тайная горечь все же слегка тронула этот голос. Глубокая печаль без конца и без края промелькнула в этих глазах.

Но он уже молчал. Он всегда больше молчал при таких чувствах и в такие моменты. А летняя, сочная трава клонилась и сияла.

Его голос зазвучал глуше:

– Достойное по делам моим приемлю, – просто сказал он.

Ясное и тихое вечернее небо поднималось над рекой и над ближними вековыми деревьями. Уильям удивленно взглянул на Лэйса. Обычно молчаливый, тот столько всего сейчас сказал. В самом деле, что же он знал о нем, об этом всегда спокойном, сдержанном лейтенанте? Только то, что это был надежный однополчанин с сильным характером и серо-голубыми глазами? Но сейчас на минуту он стоял вдруг такой новый и неизвестный.

Джеймс, всегда беззаботный с виду, порывистый, с глубокой синевой вирджинского неба в своих глазах, тоже посмотрел на друга. Пытливо и уверенно.

– Натаниэль, – сказал он, – ты ведь вырос где-то на Западе, Натти? Говорят, что в тех краях только леса, прерии и индейцы. Но ты крещен в православную веру, Нат?

Тот кивнул. Уже прежний, знакомый лейтенант в своей синей форме. Серо-голубые глаза Натаниэля сейчас снова дружески улыбались, но в другое время случались моменты, когда они становились совершенно стальными.

Джеймс тоже улыбнулся. Неизвестная, никогда ведь не встречавшаяся среди всех его друзей и знакомых была эта вера. Православная вера. И он всегда только один – как белая ворона или как белый бизон. Но, оказывается, есть еще и Натаниэль.

– Я ведь тоже в таком же крещении, Натти. Значит, там, где ты родился и вырос тоже были переселенцы из карпато-россов и православный приход. Не только прерии и индейцы, – улыбнулся он другу.

– Хороши же друзья, – прозвучал теперь голос Уильяма Вингстона.

Он тоже был православным, но других православных – просто в жизни, а не в приходе – никогда не встречал. А тут вдруг сразу два его товарища.

– Вот так мы, оказывается, ничего не знаем друг о друге, – сказал он.

Последние лучи закатного солнца падали на берег, ярким золотом сверкала в этом свете прибрежная трава, яркое золото заливало все вокруг. Джеймс Грейсли заметил тихо и серьезно:

– Яко с нами Бог…

А потом Джейми превратился в прежнего беззаботного и улыбчивого офицера.

– Пойдемте спустимся к воде, – позвал он. – Там вчера плескалась большая рыба, может, она и сегодня там плавает.

Это был великолепный вечер с алым закатом на все небо, и Джеймс утверждал, что смог бы поймать эту рыбину одними руками. Он сто раз проделывал это мальчишкой. Главное, чтобы поблизости не оказалось речной черепахи, потому что они очень сильно кусаются и как-то одна такая черепаха укусила его друга. Натаниэль с Уильямом не собирались оспаривать его славу, они просто смотрели на эту рыбу и на спускающиеся сумерки, и тишина вступала в душу…

Но стояло лето 1862 года. Они носили синюю форму в стране, в которой не было мира. Эту свою синюю форму. На любые обстоятельства и судьбы.

II

Это был уже год, как они стали боевыми офицерами. Военные действия не закончились в прошлое лето одним сражением, как решали и предполагали в Союзе. Смятые и отброшенные, федеральные полки оказались под Вашингтоном. Так начался путь от Вашингтона до Ричмонда, провозглашенного южанами столицей Конфедерации.

Они уцелеют. Они пройдут этот путь до конца. Но победа Севера будет потом. Через четыре года. Синие ряды встанут тогда в своем победном строю, под своими победными флагами и знаменами, встанут в своем молчании, и кто-то вдруг призывно выкрикнет троекратное приветствие последней из сдавшихся чужих бригад, и это приветствие подхватят и остальные. Слишком дорогая была цена этой войны. Север и Юг, одна страна и одна доблесть…

12 апреля 1861 года – 12 апреля 1865… Эти страницы жизни стали наконец перевернуты и закрыты.

Прошло еще время. Джеймс Грейсли и Уильям Вингстон так и остались армейскими офицерами в Вашингтоне, Натаниэль Лэйс при расформировании полков оказался снова на родном Западе. И лишь только шелестела вокруг теперь трава Миннесоты, а не прежнего Висконсина из детства.

…Густой перелесок неожиданно раздался, светлоголовый всадник спешился и спустился к реке. Река уносилась за поворот, и был замечательный день – с этим обычным палящим солнцем, синим небом и торжеством жизни в сердце и во всем вокруг. Когда жара, когда долгая дорога, но снова и снова все это нипочем, снова и снова молодость и неутомимость берут свое. Натаниэль наклонился к воде и снова выпрямился. Поднялся обратно на береговой обрыв.

Он оказался не один на этом берегу – наверное, скорее почувствовал, чем понял Натаниэль. Тени и шаги, и вот он уже стоит в кругу обступивших его индейцев.

– Натаниэль, – приветственно и слегка недоуменно звучит его имя. – Шон Маинганс, Маленький Сын Волка!

Это было невозможно. Но это был он. Сколкз Крылатый Сокол. Текамсех Крепкий Барс. Это было детство. Чуть поодаль оказались Митег и Вамбли-Васте.

Прежние друзья и братья, они стояли теперь друг перед другом, и солнце сияло в зеленой траве и на лейтенантских контрпогонах Натаниэля Лэйса. Забытые было детские годы встретились теперь здесь, в прериях, в ставших такими параллельными и враждебными жизнях.