Император Пограничья 13

Глава 11

Боярин Андрей Львович Толбузин расположился в продавленном кресле в своём кабинете родового поместья под Владимиром, разглядывая два письма на столе. Первое — официальный приказ князя Сабурова о повторной мобилизации боярского ополчения. Второе — личное послание от патриарха Воронцова с напоминанием о долге и намёками на последствия неповиновения.

— Ваше Благородие, что прикажете ответить? — спросил управляющий Кондратьев, седовласый мужчина с внимательных взглядом.

Толбузин откинулся в кресле и потёр виски. Воспоминания нахлынули против воли. Двенадцать лет назад князь Веретинский отобрал у него три деревни якобы за неуплату налогов, хотя все платежи были внесены вовремя. А рядом с князем стоял молодой граф Сабуров — тогда ещё церемониймейстер — и зачитывал обвинения с таким усердием, словно от этого зависела его жизнь.

— Помнишь, Кондратий, как Сабуров лично приезжал конфисковывать наши земли? — боярин усмехнулся горько. — Как он наслаждался властью, размахивая княжескими указами?..

— Помню, Ваше Благородие. Вы тогда едва сдержались, чтобы не вызвать его на дуэль.

— И правильно сдержался. Веретинский бы меня в порошок стёр за покушение на своего любимца, — Толбузин взял письмо Воронцова, перечитал угрозы, завуалированные под вежливые просьбы. — А теперь этот лизоблюд сжил со свету князя и сам сидит на троне, требуя, чтобы я проливал за него кровь.

Управляющий помолчал, затем осторожно заметил:

— Ваше Благородие, а как же… господин Михаил Львович? Ведь армия князя пойдёт на Пограничье.

Андрей дёрнулся, словно Кондратьев ударил по больному месту. Младший брат… Они не разговаривали все эти годы с того проклятого дня, когда Михаил обвинил его в трусости за нежелание противостоять Веретинскому. «Ты предпочёл сохранить остатки земель, вместо того чтобы бороться за справедливость!» — возмущённо кричал тогда Михаил. А Андрей ответил, что младший брат — безрассудный дурак, который погубит весь род своим упрямством. Михаил уехал в Пограничье управлять самыми дальними и опасными деревнями рода, оставив старшему брату престижные владения под Владимиром.

— Михаил сделал свой выбор, — глухо произнёс Андрей, но в голосе не было убеждённости.

— Простите, что напоминаю, но по последним известиям он присоединился к маркграфу Платонову. Его деревни теперь часть Угрюмской Марки.

Боярин резко встал, подошёл к окну. Проклятый Михаил — даже через годы молчания умудряется усложнять ему жизнь. Однако при всей злости на младшего брата, мысль о том, что владимирская армия сожжёт деревни, где живёт Михаил с семьёй…

— Знаешь что, Кондратий? — Андрей повернулся к управляющему, и в глазах его читалась решимость. — У меня внезапно обострилась подагра. Страшные боли, не могу даже встать с постели. Срочно вызови целителя из соседнего поместья — пусть засвидетельствует моё плачевное состояние.

— Но Ваше Благородие, Воронцов… — начал было управляющий.

— Воронцов может грозить сколько угодно, но даже он не заставит умирающего встать с одра болезни, — Толбузин сжал кулаки. — Пусть новый князь сам разбирается со своими проблемами. Я не забыл и не простил его козней. И не позволю ему пролить кровь моего брата, каким бы упрямым дураком тот ни был.

В это же время в поместье Курагиных царило оживление. Боярин Фёдор Петрович расхаживал по залу, отдавая распоряжения сыновьям и племянникам.

— Василий, собирай всех младших! Пётр, проверь арсенал, пусть не забудут жезлы! — старый боярин был бледен, но решителен.

— Отец, но вы же говорили, что Сабуров — предатель и узурпатор, — осторожно заметил старший сын.

Курагин тяжело вздохнул и показал письмо от Воронцова.

— Говорил и от своих слов не отрекаюсь, но ситуация поменялась. Климент напомнил мне об одном старом долге, — боярин тяжело опустился в кресло. — Двадцать лет назад, когда моего брата обвинили в измене по сфабрикованому делу, именно Воронцов помог замять всю эту историю. Спас Михаила от плахи, а наш род — от позора.

Старший сын молча слушал, понимая, что отец впервые посвящает его в такие дела.

— А когда мы породнились через брак Елизаветы, это ещё больше связало нам руки. Не маленький уже, понимать должен, родственники не идут друг против друга открыто — это позор для обеих фамилий. Плюс… — он замялся, — я никогда не посвящал тебя в подробности торговых дел, но наши поставки идут не совсем чистыми путями. Таможенные пошлины кусаются, понимаешь? Воронцов об этом знает. И если захочет, может очень легко нас утопить.

— Значит, шантаж?

— Называй как хочешь, сын, но у нас нет выбора. Воронцов — не тот человек, чьи угрозы можно игнорировать. Он пережил двух князей, и простудится на похоронах третьего. А мы… мы просто должны выжить в этой игре.

В таверне «Лиловый кабан» на окраине Владимира собралась необычная компания — младшие сыновья нескольких боярских родов, те самые, кто откликнулся на первый призыв.

— Слышали новость? — Никита Кудрявцев нервно теребил бородку. — Платонов убил Архимагистра Крамского на дуэли. Сжёг заживо.

— Бред какой-то, — фыркнул Алексей Мещерский, круглолицый юноша лет двадцати. — Магистр против Архимагистра второй ступени? Это невозможно.

— А вот и возможно! — возразил Дмитрий Селиверстов, худощавый маг с острым взглядом. — Мой дядя был в Покрове, всё видел своими глазами. Говорит, Платонов дрался как демон. Крамский выложился на полную, но всё равно не смог его одолеть.

— Если это правда… — Кудрявцев побледнел. — То мы идём воевать против человека, который убивает Архимагистров. А мы кто? Подмастерья и пара Мастеров первой ступени.

В таверне повисло тяжёлое молчание.

— Мой отец говорит, что Воронцов обещал подкрепление от Гильдии Целителей, — тихо произнёс кто-то из младших Звенигородских. — Какие-то особые бойцы с усилениями.

— Гильдия против Платонова? — Мещерский покачал головой. — Значит, дело серьёзное. Очень серьёзное…

Боярин Шаховской Дмитрий Николаевич стоял у камина в своём рабочем кабинете, когда завибрировал магофон на письменном столе.

Боярин открыл сообщение, пробежал глазами строки. Воронцов ещё раз рекомендовал тщательно обдумать вопрос участия рода Шаховских в боярском ополчении, напоминал об их совместных поставках леса в Маньчжурию и деликатно интересовался, не возникнут ли проблемы с лицензиями, если партнёрство прервётся.

— Старый лис, — пробормотал боярин. — Каждого за яйца держит.

Он быстро набрал ответ: «Род Шаховских помнит о долге чести. Двенадцать магов будут готовы через три дня.» Отправив сообщение, Дмитрий Николаевич подозвал своего сына.

— Готовься к походу, Миша. И запомни — мы идём не за Сабурова. Мы идём потому, что Воронцов не оставил нам выбора. В этой войне постарайся держаться позади и не геройствовать. Пусть другие дураки лезут под заклинания маркграфа.

Сын лишь мрачно кивнул.

Тем временем по всему Владимирскому княжеству развернулась невидимая битва влияния и давления. Письма Воронцова достигли десятков поместий, и в каждом шли напряжённые совещания.

Старый патриарх умело дёргал за нити — кому-то напоминал о долгах, кого-то прижимал компроматом, с кем-то делился выгодными перспективами. К концу недели результаты стали очевидны: около шестидесяти боярских родов откликнулись на повторный призыв, собрав в общей сложности почти две сотни боевых магов разного уровня подготовки.

Но треть знати так и не прислала ответа — кто-то внезапно заболел, кто-то срочно уехал по делам, а кто-то просто проигнорировал послания. Весть о победе маркграфа Платонова над Крамским распространилась быстрее ветра, заставляя многих задуматься о целесообразности похода против человека, способного убить Архимагистра второй ступени.

В трактирах и на рынках шептались о том, что князь Сабуров собирает армию против того, кто уничтожил уже двух Кощеев и сжёг заживо одного из сильнейших магов Содружества.

Молодые маги нервничали, пожилые — вспоминали времена Веретинского и качали головами. Как это часто бывает, кровавое безумие прежнего князя в памяти стариков стало казаться чуть ли не золотым веком — по крайней мере, тогда все знали правила игры, пусть и жестокие. Веретинский был отчасти предсказуем в своём помешательстве, а нынешний хаос с Платоновым, дуэлями и мятежами не давал понять, что случится завтра.

Владимирская знать раскололась: одни покорно собирались под знамёна из страха перед Воронцовым и Сабуровым, другие искали предлоги остаться в стороне, а третьи открыто заявляли, что не пойдут воевать за узурпатора против героя Пограничья.

Анфиса спешила к колодцу, придерживая рукой новый синий платок — подарок от Гаврилы, купленный на прошлой неделе у заезжего торговца. Октябрьский вечер опускался на Угрюм рано, фонари со светокамнями уже зажигали вдоль главных улиц, а в окнах домов теплилось янтарное свечение.

Девушка невольно улыбалась, представляя, как Гаврила уже ждёт её у колодца, нервно теребит рукав своей лучшей рубахи и репетирует, что скажет при встрече. За несколько недель их вечерних прогулок она успела изучить все его привычки — как он краснеет, когда она берёт его за руку, как старается казаться храбрее, чем есть на самом деле, как искренне радуется каждой их встрече.

Внезапно волна чужой боли ударила в висок, заставив остановиться посреди улицы. Анфиса схватилась за стену ближайшего дома, пережидая головокружение. За время работы в лечебнице она научилась различать оттенки чужих эмоций — физическая боль была острой, как укол иглы, душевная — тянущей и глубокой, как зубная боль. Сейчас её накрыло именно душевной болью, такой сильной, что перехватило дыхание.

Девушка огляделась, пытаясь определить источник. В десятке шагов от неё, прислонившись к забору у пустующего дома, сидел мальчик лет десяти. Тёмные волосы падали на глаза, худые плечи дрожали, хотя вечер был не особенно холодным. Он сжимал что-то в кулаке, прижимая руку к груди, и его эмоции били волнами — боль, растерянность, злость, отчаяние, всё перемешалось в один тугой узел.

Анфиса подошла медленно, стараясь не испугать. Села рядом на землю, не заботясь о новой юбке.

— Привет, — тихо сказала она. — Меня Анфисой зовут. А тебя?

Мальчик дёрнулся, словно только сейчас заметил её присутствие. Быстро сунул кулак в карман и отвернулся, начав ковырять землю носком ботинка.

— Пётр, — буркнул он, отворачиваясь.

— Пётр… — девушка помолчала, давая ему привыкнуть к её присутствию. — Знаешь, я работаю в лечебнице. И умею чувствовать, когда людям больно. Не физически больно, а вот здесь, — она приложила руку к сердцу. — Тебе сейчас очень больно, правда?

Мальчик сжался ещё сильнее, но кивнул, теребя край рубашки.

— Хочешь рассказать? Иногда становится легче, когда выговоришься.

— А что толку рассказывать? — голос Петра дрогнул. Он нашёл на земле тонкую веточку и начал ломать её на мелкие кусочки. — Всё равно ничего не изменить. Нельзя вернуть… нельзя исправить то, что случилось.

Анфиса почувствовала новую волну — горе, такое глубокое, что у неё защипало глаза.

— Ты кого-то потерял?

Пётр молчал долго, крошка веточки между пальцами, потом выдавил:

— Папу. Он… его больше нет. Три месяца уже.

— Мне очень жаль, — искренне сказала девушка. — Это страшно — терять близких.

— Но это ещё не всё! — вдруг выпалил мальчик, поворачиваясь к ней. Глаза его блестели от слёз. — Я узнал… узнал такое про него… И про того, кто… — он осёкся, сжал губы.

Анфиса осторожно коснулась его плеча, используя свой дар не для того, чтобы прочитать чужие мысли — это было бы неправильно сейчас, — а чтобы забрать немного душевной боли и успокоить, как мать успокаивает ребёнка поглаживанием.

— Иногда мы узнаём о близких вещи, которые меняют наше представление о них.

— Он был… он делал плохое, — прошептал Пётр, ёрзая на месте. — Его заставляли, но он всё равно делал. А потом его… кто-то убил. Навсегда убил. И этот кто-то… он теперь рядом, ходит, как ни в чём не бывало. Как будто имеет право!

Девушка почувствовала, как в груди мальчика борются противоречивые чувства — жажда мести и страх, злость и сомнения.

— А если бы ты могла… — Пётр облизнул пересохшие губы. — Если бы кто-то сделал плохое твоему папе, и ты могла бы отомстить… не убить, нет, но сделать так, чтобы он почувствовал… чтобы понял… Ты бы так сделала?

Анфиса помолчала, обдумывая ответ, и незаметно выпрямила спину. Она чувствовала, насколько важны её слова для мальчика.

— Знаешь, Петя, некоторое время назад со мной случилось кое-что страшное. Меня забрали плохие люди, держали взаперти, заставляли делать ужасные вещи…. Потом меня спас наш воевода. И долгое время я думала о мести. Представляла, как найду тех людей, как заставлю их страдать так же, как страдала я.

Пётр сжался при упоминании воеводы, и в его взгляде мелькнула тень.

— Тебе повезло, — едва слышно пробормотал он. — Не всех он спасает. Не всем везёт.

Анфиса ощутила его внутреннее напряжение, но решила не углубляться в эту тему, боясь окончательно спугнуть мальчика.

— А потом я поняла одну вещь. Злость — она как огонь. Можешь направить её на что-то полезное — приготовить еду, согреться. А можешь дать ей пожрать всё вокруг, включая тебя самого. Выбор всегда за тобой.

— Но это же несправедливо! — воскликнул Пётр. — Почему он должен жить спокойно, а мой папа…

— Петь, а что изменится, если ты причинишь боль этому человеку? Твой отец вернётся? Твоя собственная боль исчезнет? Или ты просто добавишь в мир ещё больше страдания?.. Может, не сразу, может, не так, как нам хотелось бы, но жизнь всё расставляет по местам.

— А если не расставит? — упрямо спросил мальчик, обхватывая колени руками.

— А если ты, пытаясь восстановить справедливость, станешь таким же, как те, кого ненавидишь? — Анфиса внимательно посмотрела ему в глаза. — Твой папа… Ты же любил его, да? Каким он был до того, как его заставили делать плохое?

Пётр всхлипнул.

— Он был хороший. Добрый. Учил меня читать. Игрушки вырезал из дерева. Говорил, что я стану великим магом, не таким как… — он снова осёкся.

— Вот именно. Он верил в тебя. И самая лучшая память о нём — это если ты станешь именно таким человеком, каким он хотел тебя видеть. Сильным, но добрым. Это и будет настоящей победой над теми, кто причинил вам зло.

Мальчик опустил голову, и Анфиса почувствовала, как в нём борются противоречивые чувства. Рука в кармане сжималась и разжималась, словно он держал там что-то важное.

— Но как же жить, зная, что убийца рядом? — прошептал он.

— Пётр, у тебя есть выбор, — девушка серьёзно посмотрела на него. — Можешь потратить жизнь на ненависть к одному человеку. А можешь потратить её на любовь к сотням других. Что бы выбрал твой папа? Чего он хотел бы для тебя?

— Это сложно…

— Конечно, сложно. Но ты же сильный, я чувствую. У тебя внутри большая сила, Петя. Вопрос только в том, на что ты её потратишь — на разрушение или на созидание.

Пётр молчал, переваривая её слова. Анфиса чувствовала, как узел в его груди немного ослабевает, хотя боль никуда не уходит.

— А вдруг я не смогу? Вдруг сделаю что-то… непоправимое? — он поднял на неё встревоженный взгляд.

— Знаешь, что отличает хорошего человека от плохого? — Анфиса мягко улыбнулась. — Плохие никогда не сомневаются в своей правоте. Они не чувствуют боли других людей. Частенько они даже выбирают себе хорошую цель и после этого считают, что всё, что они делают — правильно.

— Не понимаю, — качнул головой мальчик, хмуря брови.

— Представь: человек решил «защищать закон». Звучит хорошо, да? А потом он говорит: «Раз я защищаю закон, значит, я хороший. А раз я хороший, то всё, что я делаю — тоже хорошо. Могу обманывать, бить, даже убивать без разбору — ведь это ради справедливости!»

Она помолчала, давая мальчику время понять.

— Видишь, как это работает? Они берут красивое слово — справедливость, защита семьи, месть за отца — и думают, что это даёт им право на всё. Что любые средства хороши, если цель благородная. И они спят спокойно, потому что убедили себя, что они герои. А ты мучаешься, переживаешь, боишься ошибиться, задаёшь себе сложные вопросы, думаешь о последствиях. Знаешь, как это называется? Совесть. Она не даёт тебе обманывать самого себя. Пока она жива — ты не пропал. Само то, что ты сейчас сомневаешься, говорит о том, что в тебе больше света, чем тьмы.

Где-то вдалеке колокол на часовне пробил восемь ударов. Анфиса вспомнила про Гаврилу и почувствовала укол вины. И всё же она не смогла бы пройти мимо, оставив мальчика в таком состоянии.

— Мне пора, — сказала она, поднимаясь. — Но запомни, Петя. Каждый день мы выбираем, кем быть. И каждый день у нас есть шанс выбрать свет вместо тьмы. Даже если вчера мы выбрали неправильно, сегодня можем выбрать иначе.

Она легко коснулась его головы, взъерошив волосы и вкладывая в прикосновение немного своего тепла — не забирая боль, но даря утешение.

— Подумай о том, что я сказала. И помни — твой папа, каким бы он ни был, хотел для тебя лучшего. Сделай так, чтоб он тобой гордился.

Анфиса пошла к колодцу, оставив мальчика одного. Обернувшись через несколько шагов, она увидела, как он достал из кармана что-то маленькое, долго смотрел на это, а потом спрятал обратно.

У колодца её ждал Гаврила, и она поспешила к нему, надеясь, что её слова пустят корни в душе мальчика. Семена света были посеяны, теперь оставалось ждать, прорастут ли они.

Я сидел за рабочим столом в доме воеводы, просматривая отчёты о строительстве укреплений, когда в дверь постучали. Три дня прошло с возвращения из Покрова, и всё это время меня не покидало ощущение затишья перед бурей.

— Войдите, — отозвался я, не поднимая головы от документов.

В кабинет вошёл Родион Коршунов. Его лицо было мрачнее обычного, а в руках он держал несколько исписанных листков.

— Воевода, срочные новости из Владимира, — он подошёл к столу. — Все ратные компании получили приказ вернуться в город. Все до единой.

Я отложил перо и откинулся на спинку кресла. Значит, началось.

— Когда?

— Вчера вечером прошёл общий сбор командиров. Мой человек в трактире «Весёлая вдовушка» подслушал обрывки разговоров. Говорят о «большом деле» и «окончательном решении проблемы Платонова».

— И сколько их собралось?

Коршунов сверился с записями.

— По нашим подсчётам, около пяти сотен наёмников из ратных компаний. Плюс боярское ополчение — вначале с его сбором были большие проблемы, но не так давно произошёл переломный момент. Мои соколики докладывают, что в ситуацию вмешался патриарх Воронцовых. Собралось ещё под двести магов. Стрельцы отказались участвовать в этом цирке, зато гвардию князю удалось продавить. Кроме того… — он помедлил, — есть сведения о прибытии во Владимир группы из тридцати человек. Закрытые балаклавами лица, чёрная форма без опознавательных знаков. Размещены отдельно от остальных, в бывшей резиденции купца Мамонтова. Причём приехали они с неким хорошо охраняемым грузом. Агенты пока не смогли к нему подобраться.

— Гильдия Целителей?

— Возможно. Или бойцы Демидовых. Кто знает…

— Итого около тысячи бойцов и большим перевесом по числу магов… — подытожил я, барабаня пальцами по столешнице. — Сабуров собрал всё, что смог. Это не очередной рейд, Родион. Это полномасштабное наступление.

— Тоже так думаю, воевода. По нашим оценкам, выступят дня через три, максимум неделю. Времени на сборы и координацию много не потребуется — они давно готовились к этому.

Я встал и подошёл к окну. За стеклом виднелись крыши Угрюма, мирная картина октябрьского дня. Но скоро всё изменится.

— Объявляем военное положение, — решение пришло мгновенно. — Сегодня же. Созываем общий сбор на главной площади, объявляю всем жителям Марки о надвигающейся войне. Начинаем эвакуацию мирных жителей из внешних деревень — всех, кто не может держать оружие.

Коршунов кивнул, делая пометки, но его лицо оставалось озабоченным.

— Воевода, есть проблема. Вчера Грановский с Беспаловым проводили инспекцию. Южный форт…

— Я знаю о задержках из-за грунтовых вод. В отчёте указывалось отставание на неделю. Что изменилось?

Проблема южного участка была известна с самого начала — геоманты обнаружили там необычную структуру почвы. Но грунтовые воды оказались коварнее, чем предполагалось. Они шли не сплошным пластом, который легко заметить магическим зондированием, а тонкими капиллярными потоками между слоями глины и песка. Даже опытная Ольтевская-Сиверс пропустила их при первичной разведке — такие микропотоки почти не дают магического отклика, пока не начнут размывать уже залитый фундамент. Классическая ошибка при строительстве на незнакомой местности.

— Ситуация хуже, чем казалось. Фундамент залит, первый ярус стен возведён на три метра из пяти. Но вчера обнаружили новую проблему — часть залитого бетона дала трещины из-за подвижек грунта. Беспалов говорит, нужно укреплять основание. Казематы не готовы, артиллерийские позиции не оборудованы, минные поля не установлены. По самым оптимистичным расчётам, нужно ещё две недели…