Инженер Петра Великого – 6

Глава 12

Нартов смотрел на меня, как на сумасшедшего. В его глазах, на долю секунды оторвавшихся от отточенной детали, проступило искреннее беспокойство. Он ждал, что я скажу дальше, а я молчал, смакуя эту идею, этот прорыв, только что родившийся в моей голове и уже рвавшийся наружу, обжигая мозг своей простотой. Сердце колотилось так, что его стук, казалось, перекрывает вой метели за окном.

— Не пулями… — повторил я, мой шепот прозвучал в затихшей мастерской неестественно громко. — А вот этим.

Моя рука нашла на верстаке то, что стало последним звеном в цепи моих лихорадочных размышлений. Невзрачный жестяной ящик, герметичный контейнер проекта «Стандарт» (пробный экземпляр, который и стал залогом моей идеи для банка), разработанный нами для хранения пороха. Я протянул его Андрею.

— Вот чем, Андрей. Коробками.

Он принял его. Его мозги силились соединить несоединимое: отточенный механизм винтовки и эту грубую жестянку.

— Я предлагаю не просто улучшение, — добавил я, видя его недоумение. — Я предлагаю новую систему, где оружие, патроны и солдат становятся единым конвейером. А этот ящик — его сердце. Мы будем производить их десятками тысяч.

Повертев ее в руках, он с недоумением вернул ее мне.

— Петр Алексеич, ты бы присел, отдохнул, — его голос прозвучал мягко, почти заботливо. — День тяжелый был. А мои улучшения для СМ-1… Они ведь реальны. Мы можем дать армии оружие лучшее на десять процентов уже к весне! Это тысячи спасенных жизней. Твои же «коробки»…

Он был прав, безусловно прав. Его логичный и понятный путь обещал быстрый, гарантированный результат. Однако я знал то, чего не знал он: эта война — опасна не меньше шведской.

— Твои десять процентов, Андрей, — я покачал головой, — лишь отсрочка. Это как точить старый меч, когда враг уже строит крепости. Да, у нас есть «Дыхание Дьявола», но это редкий и страшный молот для удара по площадям, инструмент для немногих специалистов. Его не дашь в руки каждому солдату в поле. Мы не можем выиграть эту войну, играя по их правилам. Пойми, турки — не дикари с ятаганами, у них сидят толковые европейские инженеры. Они втягивают нас в позиционную войну, в осаду, в грязь. В войну на истощение, в которой мы проиграем, ведь только-только закончилась Шведская война! Наша экономика, наша «Казна»… она еще птенец желторотый, она не выдержит годы такой бойни.

Схватив грифель, я на первом попавшемся листе пергамента, поверх чертежей прицельной планки, начал рисовать, думая вслух, обращаясь к Нартову как к единственному человеку в этой Империи, способному меня понять.

— Единственный способ победить — не дать этой долгой войне случиться. Сломать саму доску, а не передвигать фигуры. Нам нужно оружие, которое позволит одной роте за десять минут сделать то, на что сейчас нужен целый полк и месяц осады. Оружие, которое сломает их волю к сопротивлению.

Я начертил примитивный контур винтовки, а над ней — прямоугольник.

— Мы переносим всю сложность, точность, ответственность с замерзшего, испуганного солдата в поле на сытого, обученного рабочего в теплом цеху. Мы делаем вот такие «зарядные кассеты». Коробки. Внутри — восемь готовых бумажных патронов. Заводских. Солдат в бою не возится с порохом, он просто вставляет в винтовку новую кассету.

— Это не сработает, — тут же отрезал Нартов. Взяв другой грифель, он продолжил. — Смотри. Во-первых, подача. Как ты заставишь мягкий бумажный патрон надежно идти в патронник? Его сомнет при первом же резком движении затвора. Нужен сложный рычажный механизм, как в часах, а это — ненадежность и дороговизна.

Рядом с моим эскизом появилась замысловатая система рычагов и шестеренок. Я попытался возразить:

— Мы сделаем патрон жестче, проклеим его…

— И он будет оставлять в стволе еще больше нагара! — парировал Андрей. — Во-вторых, пружина. В твоей этой «кассете» нужна мощная подающая пружина. Где мы возьмем такую сталь? Наша лучшая пружина от замка СМ-1 «сядет» после двадцати циклов.

— Возьмем лучшую сталь у Демидова!

— И она тоже сядет! Это закон металла, Петр Алексеевич, а не прихоть. В-третьих… — Схватив со стола ствол от СМ-1, он ткнул пальцем. — Вот отсюда, через щели твоего приемника, пороховые газы будут выходить стрелку прямо в глаз! Безумие.

Отложив грифель, он умолк. Его аргументы разбили мою красивую идею вдребезги. В повисшей тишине перед глазами плыли бесполезные чертежи — застывшие в грифеле памятники нашему спору.

— Черт… ты прав… — наконец выдохнул я. Эйфория сменилась привычной тяжестью нерешаемой задачи. — Прав по всем пунктам.

Я замолчал, вглядываясь в его контр-чертеж. Рычаги… пружины… сложность. Я пытался запрячь в одну телегу дюжину коней через хрустальную упряжь. Мозг лихорадочно искал выход, перебирая варианты, и натыкался на ту же стену, которую только что возвел Нартов — отсутствие материалов. И тут, в этом тупике, в голове что-то шевельнулось. Не идея, а обрывок образа, смутное воспоминание из другой жизни.

Какая-то винтовка, старая, угловатая, из документального фильма про Первую мировую, который я смотрел одним глазом, щелкая каналами. Австрийцы? Итальянцы? Солдаты в дурацких касках вставляли в оружие сверху целую пачку патронов. Не магазин, а именно пачку, «en bloc clip», как-то так это называлось. И когда последний патрон уходил в ствол, пустая металлическая пачка сама выпадала снизу через специальное окошко. Никаких сложных пружин в самом магазине, никакой возни. Пачка сама была и пружиной, и направляющей. Гениально в своей простоте.

Конечно. Не надо изобретать колесо, Смирнов. Просто сделай его из дерева, а не из резины. У нас нет технологии для стальной пачки-клипсы. Но у нас есть жестяная коробка! Наша кассета. Принцип тот же.

— А если… — я поднял на него усталый взгляд. — Если вообще убрать пружину? И рычаги тоже к черту. Упростить до предела.

Я перечеркнул его сложный механизм и нарисовал свой прямоугольник над ствольной коробкой.

— Мы не будем толкать патроны снизу. Они будут падать сверху. Сами.

Нартов замер. Его мозг, освобожденный от необходимости решать проблему пружины, заработал с удвоенной скоростью.

— Своей тяжестью… — прошептал он. — Просто. Но тогда затвор должен быть другим. Он должен досылать, да еще и приподнимать патрон, ставить его на одну линию со стволом. И ход у него должен быть длиннее.

Схватив грифель, он рядом с моим неуклюжим наброском начал выводить четкие, выверенные линии нового затвора — более массивного, с дополнительным выступом-подавателем.

— И приемник для кассеты перекроет прицельную линию, — добавил он, не отрываясь от чертежа. — Придется мушку и целик смещать вбок. Уродливо получится.

— Пусть, — отрезал я, нащупав путь. — Мы жертвуем изяществом снайпера ради шквального огня отделения. Наше оружие — для грубой работы, а не для элегантных дуэлейэ

На рождающийся на наших глазах асимметричный, странный чертеж легла тень новой реальности. Мы решили первую проблему. Хотя я знал, что сейчас он спросит о других.

— Хорошо, — произнес наконец Нартов, откладывая грифель. Обведя наш уродливый эскиз, он посмотрел на меня в упор. — С подачей, допустим, разобрались. Но ты сам хочешь сделать лучше и проще. А как это сделать со старым кремневым замком? Он даст осечку на каждом третьем выстреле в сырую погоду. Для нашей системы это недопустимо.

Этого вопроса я ждал. Он был следующей логической стеной.

— Крепость нужно брать с другой стороны, Андрей. Мы не будем улучшать кремень. Вспомни наши старые опыты с гремучими солями.

На лице Нартова мгновенно отразилось презрение инженера к провальному проекту.

— Петр Алексеевич, брось. Мы же установили, почему это тупик. Да, оно воспламеняет. Один раз. Может быть, два. А на третий раз продукты горения той смеси — липкий, едкий шлак — забивают затравочное отверстие намертво. Для мушкета, который чистят после каждого выстрела, это еще можно было бы стерпеть. Но в нашей фузее, после одной кассеты, брандтрубка превратится в непробиваемую пробку! Это оружие для одного залпа, не более. Потому мы и забросили ту «дрянь», вернувшись к надежному кремню.

Его аргумент был убийственным. Он был прав. Старая технология капсюля была пригодна для одиночного выстрела, но абсолютно провальна для серии.

— Тогда это была «дрянь», потому что мы пытались зажечь один заряд, — парировал я, нащупав решение. — А теперь задача другая. Нам нужно зажечь восемь зарядов подряд. Быстро и без отказа. Твоя ошибка была в том, что ты видел проблему в механике. А она — в химии. Смотри.

Взяв медную пластинку, что лежала на верстаке, я с помощью плоскогубцев на глазах у обоих согнул из нее крошечный, неуклюжий колпачок.

— Мы не просто запечатаем эту «дрянь» сюда. Мы ее изменим. Мы добавим в нее то, что не даст ей засорять канал. Что-то, что сгорит без остатка или само прочистит путь для следующей вспышки. — Я повернулся к царевичу, который слушал нас с напряженным вниманием. — Ваше высочество, депеша Магницкому. Задача: создать состав для воспламенительного колпачка, который обеспечивает не менее десяти стабильных срабатываний подряд на одной брандтрубке без чистки. Пусть попробует «загрязнить» гремучую ртуть графитовым порошком или серой. Нам нужна не самая сильная вспышка, а самая чистая.

Нартов замер. Его мозг инженера тут же оценил смену парадигмы. Проблема переносилась из его епархии — механики — в епархию химиков.

— Чистая вспышка… — прошептал он. — Это меняет все. Если они смогут… Если колпачок не будет оставлять нагара… Тогда да. Тогда это сработает.

— Теперь дальше. Смотри. — Взяв медную пластинку, что лежала на верстаке, я с помощью плоскогубцев на глазах у обоих согнул из нее крошечный, неуклюжий колпачок. — Мы запечатаем эту «дрянь» сюда. Солдат не будет возиться с порохом на полке. Он просто наденет этот колпачок на специальную брандтрубку. Курок бьет по колпачку — и вспышка воспламеняет основной заряд.

Забыв про свои бумаги, Алексей подошел ближе, с любопытством разглядывая примитивный прообраз капсюля.

— Штамповать такие колпачки можно тысячами, — задумчиво протянул Нартов. — Однако сама смесь… Как ее укротить?

— Я тут думал… — я сделал вид, что размышляю. — Ваша ошибка с Магницким была в том, что вы гнались за чистотой состава. А что, если его, наоборот, «загрязнить»? Добавить что-то вязкое, что свяжет кристаллы? Вроде шеллачного лака. И что-то твердое, инертное, что не даст им тереться друг о друга? Скажем, толченое стекло. — Я повернулся к царевичу. — Ваше высочество, будьте добры, составьте депешу для Леонтия Филипповича. Передайте эту мысль. Пусть попробует. Это потребует много кропотливой и очень опасной работы, однако другого пути я не вижу.

Алексей молча кивнул, уже прикидывая в уме формулировки для приказа. Он становился частью процесса. Хотя по нему было видно, что он вообще ничего сейчас не понял.

— Хорошо, — произнес Нартов, принимая решение. — Допустим, люди Магницкого справятся. Но есть еще одно. Главное. — Подойдя к столу, где лежал затвор от СМ-1, прошедший тестовый отстрел, он перевернул его и высыпал на чистый лист пергамента горстку черной, маслянистой грязи. — Вот! Смотри! Это всего после пятидесяти выстрелов. А что будет после двухсот? После трех кассет твой прекрасный новый затвор просто заклинит. Его придется выбивать молотком.

Нартов вспыхнул. Его перфекционизм инженера восстал.

— Это не подход! Мы же можем найти способ, чтобы оружие работало без чистки! Мы можем улучшить бумагу, пропитать ее новым составом, изменить конструкцию затвора, чтобы он сам себя очищал!

Глядя на его упрямое, честное лицо, я с горечью ощутил укол недовольства к самому себе. Я, пришедший из будущего, чтобы нести прогресс, на деле собирался заменить инженерное изящество самой примитивной палочной дисциплиной.

— Андрей, — мой голос прозвучал устало. — Я бы сам хотел дать солдату идеальное оружие. Там — война. А у нас — месяцы, а не годы. Твой идеальный затвор будет готов к лету, а армия погибнет весной. Нам нужен не идеальный, а достаточно хороший механизм. И нужен он был еще вчера.

Он хотел возразить, но я поднял руку, останавливая его.

— Мы поставим костыль, — тихо сказал я. — И заставим солдата бежать на нем быстрее, чем враг ходит на здоровых ногах. — Я повернулся к Алексею. — Пиши, ваше высочество. Проект «Устава по боевому применению фузеи СМ-2». Пункт первый. Шомпол остается в комплекте, его назначение меняется. Отныне это не инструмент для заряжания, а инструмент для быстрой чистки. Пункт второй. После каждой третьей отстрелянной кассеты — обязательная чистка затвора и патронника банником! Неисполнение сего правила в бою карается как трусость перед лицом неприятеля!

Алексей, записывая, нахмурился. Он, как будущий полководец, тут же увидел слабое место.

— Но в пылу боя солдат может забыть или не успеть, барон.

— Значит, у него заклинит оружие, и его убьют. Это тоже дисциплинирует. Жестоко, но действенно, — отрезал я.

Нартов молчал. Ему не нравилось это решение, но как человек государственный, принимал его неизбежность.

Так, в спорах, в поиске компромиссов, мы провели остаток ночи и следующий день. Задачи были разделены. Запершись в мастерской, Андрей колдовал над механикой затвора и кассеты, пытаясь найти идеальный баланс между простотой и надежностью. Я же диктовал Алексею депеши химикам, ставя им почти невыполнимые задачи, и набрасывал главы будущего устава, пытаясь предугадать все, что может пойти не так в реальном бою. Странная, лихорадочная работа, в которой инженерная мысль переплеталась с военной тактикой, а химия — с психологией солдата.

Прошло несколько дней, стершихся в один сплошной, лихорадочный поток работы, споров и запаха горячего масла. Наша мастерская превратилась в осажденную крепость, где мы отбивались от нехватки времени, косности материала и собственных сомнений. Алексей дневал и ночевал здесь, превратившись в полноценного начальника штаба: вел переписку с Магницким, ругался с поставщиками, добиваясь нужной стали, и скрупулезно вел учет каждой детали, что рождалась под руками Нартова.

И вот, наконец, наступил момент. На большом листе ватмана, придавленном по углам чугунными гирьками, лежал итоговый, выстраданный, компромиссный чертеж фузеи СМ-2 «Шквал». Каждый узел и фаска были выверены и согласованы. Инженерная задача была решена. Мы победили. Наверное.

Осунувшийся, с красными от бессонницы глазами, Нартов не прикасался к чертежу — он почти гладил его взглядом. Провел рукой по чистому краю бумаги с нежностью, с какой отец касается своего новорожденного дитя.

— Работает… Будет работать, — выдохнул он, в голосе звучала тихая гордость творца, создавшего нечто, чего до него не было в этом мире.

Пьянящее тепло победы разливалось по телу, наконец отпуская напряжение, державшее меня в тисках все эти дни. Старая привычка, въевшаяся в подкорку еще в прошлой жизни, требовала немедленно подвести итог, облечь наш прорыв в сухой, неоспоримый язык цифр. Для Государя и Казны. Но в первую очередь — для себя. Увидеть масштаб содеянного.

— Алексей, — я повернулся к царевичу, который как раз разбирал донесения от Морозовых. — Оставь купцов. Есть дело поважнее. Пошли нарочного за Леонтием Филипповичем. Срочно. Скажи, что нам нужен его ум, необходимо просчитать боевую эффективность нового оружия для доклада твоему отцу.

Магницкий был в усадьбе, он недавно разобрался с делами в Канцелярии и решил наконец-то выбраться в Игнатовское. Пока гонец мчался, мы не выдержали. Инженерное любопытство, помноженное на нетерпение, взяло верх. Нужно было прикинуть хотя бы приблизительные цифры, чтобы не выглядеть глупцами перед старым математиком.

Я взял грифель. Расчет был прост. Я выводил на чистом листе знакомые, успокаивающие столбцы цифр. Скорострельность. Боекомплект. Расход на роту.

Скорострельность (1 солдат): 1 кассета (8 выстрелов) за 20 секунд.

Боекомплект: 10 кассет = 80 выстрелов.

Огневая производительность (1 рота, 120 чел.) за 5 минут боя: 120 солдат × (5 мин / 20 сек на кассету) × 8 выстрелов =…

Моя рука замерла. Я тупо уставился на формулу. Не может быть. Пересчитал еще раз, медленнее, шевеля губами. Потом еще. Нет, ошибки не было. Грифель с сухим треском сломался в моих пальцах, оставив на бумаге жирный, рваный след.

Четырнадцать тысяч четыреста выстрелов. За пять минут. Одна рота.

Эта цифра смотрела на меня. Холодная, бездушная, абсолютная. В ней не было ни славы, ни доблести, ни героизма, лишь ледяная, безупречная математика истребления. Тепло победы внутри меня сменилось могильным холодом. Я молча подвинул лист с расчетами Нартову.

Он пробежал глазами цифры, сначала с недоумением, потом его лицо медленно начало меняться. Восторг в его глазах потух, уступив место растерянности, а затем — чему-то другому, темному.

В этот момент в мастерскую вошел Магницкий, а за ним — Алексей. Старик был в благодушном настроении, предвкушая интересную математическую задачу.

— Звали, господа? — проговорил он, подходя к столу. — Что у вас тут за арифметика? Показывайте ваше чудо-орудие.

— Посчитай, Леонтий Филиппович, — глухо сказал я, не поднимая головы. — Посчитай и скажи нам, что это значит.

Магницкий надел очки, взял грифель и, хмыкнув, быстро проверил мои выкладки.

— Верно. Четырнадцать тысяч четыреста, — произнес он и поднял на нас удивленные глаза. — Весьма… внушительная плотность огня. Я бы даже сказал, теоретически недостижимая. Что за чудо-орудие вы тут измыслили?

Он смотрел на нас с восторгом ученого, я же видел лишь эту цифру. Гнетущую тишину расколол спокойный и пугающе прагматичный голос Алексея.

— Это, Леонтий Филиппович, цена величия Империи, — произнес он, подходя к столу и властным жестом накрывая ладонью лист с расчетами. — Барон и господин Нартов создали оружие, которое позволит одному нашему солдату стоить десятерых басурман. Оно спасет тысячи жизней наших солдат и позволит закончить эту войну не за годы, а за месяцы.

Услышав это, Магницкий перестал улыбаться. Он снова посмотрел на цифру, потом на гордое, стальное лицо Алексея, на наши с Нартовым бледные лица. Восторг сменился ужасом.

— Господи Иисусе… — прошептал он, и это была не фигура речи, а молитва. — Что же вы… сделали?

— Мы сделали то, что должны были! — возразил Алексей. — Мы дали Империи меч!

— Меч? — Магницкий поднял на него скорбный взгляд. — Дитя, меч — в руке воина, им можно защитить, а можно и убить невинного. А это… — он указал на чертеж, — … это не меч. Это коса. Коса, которой будут косить людей, как траву. Без разбора. Без чести. Без доблести. И это тот мир, который ты, наследник, собираешься строить? Мир, основанный на таких цифрах?

Старик говорил тихо. Он смотрел прямо на Алексея.

Алексей выдержал этот взгляд, но мускул на его щеке дрогнул. Его железобетонная уверенность в своей правоте впервые дала трещину. Он увидел цену величия, и эта цена ему не понравилась.

Нартов, не выдержав этого, медленно поднялся, отошел к стене и прислонился к ней лбом. Мой гениальный механик только что столкнулся с самой страшной правдой: любое великое творение несет в себе свет и тень. Странно, термобарический боеприпас произвел такое же впечатление на моих людей. Правда, не такое сильное, ведь Дыхание Дьявола не было настолько сильно заточено на такое подавление живой силы противника.

Я видел в его глазах тот же отблеск ужаса, что и у моих гренадеров после первого применения «Дыхания Дьявола». Но здесь все было иначе, глубже. То был удар стихии, громовая кара, ниспосланная специалистами издалека. А это… это была коса, которую мы только что создали, чтобы вручить каждому (каждому!) крестьянскому сыну, одетому в мундир. Мы изобрели новое оружие, изобретали нового солдата, для которого убийство превращается из ратного труда в механическую работу. И эта мысль была страшнее любого огненного вихря.

СМ-2 становилась проблемой и тайной, которую надо было хранить пуще всех тайн. Не дай Господь кому попадут наши наработки.

Магницкий перевел печальный взгляд на меня.

— А вы, Петр Алексеевич? Вы ведь знаете больше нашего. Уж вы понимаете к чему приведут такие… косы.

Я не мог ему ответить.

Он постоял еще с минуту в оглушительной тишине, молча повернулся и вышел, оставив на столе бумаги.

Дверь за ним тихо закрылась. А мы остались втроем, каждый наедине со своими мыслями.

— Он… он не понимает, — глухо произнес Алексей, скорее убеждая себя, чем нас.

Я посмотрел на царевича.

— Он прав, ваше высочество. И вы правы. — С трудом поднявшись, я оперся на палку. — Мы создали чудовище. И теперь наша общая задача — научиться держать его на цепи. Сделать так, чтобы оно служило Империи, а не сожрало ее вместе со всем миром. Потому что теперь, когда эта дверь открыта, закрыть ее уже не получится. Никогда.