Инженер Петра Великого – 6

Глава 13

Когда Нартов ушел, унеся с собой свою боль и гордость творца, я остался один посреди остывающей мастерской. Прежде благодатная тишина давила, полная беззвучных криков будущих жертв нашего изобретения. Рефлексия? Возможно. Суть ведь не в том, что я и так наизобретал много инструментов для уничтожения человеческой жизни. Дело в масштабе того, что я сейчас с Нартовым делаю.

Вообще, такое ощущение, будто в о мне сидит критик, или совесть. Либо мое внутреннее самокритичное я.

Подойдя к столу, я склонился над чертежом СМ-2 «Шквал»: уродливым, асимметричным, компромиссным… и абсолютно гениальным в своей простоте.

Стоило провести пальцем по контуру приемника для кассеты, как в голове тотчас зазвучал голос воображаемого критика, артиллерийского теоретика, не обремененного знанием наших реалий.

«Безумие! — сказал бы он. — Твои страдания из-за засорения брандтрубки смехотворны! Эта деталь в нормальном оружии одноразовая, она — часть патрона!»

Оставалось лишь горько усмехнуться. Конечно, мой воображаемый собеседник представлял бы себе унитарный патрон с металлической гильзой и капсюлем-воспламенителем, запрессованным в донце. Он бы рассуждал с вершины технологической горы, не имея ни малейшего понятия, как мы карабкаемся по ее отвесному склону.

В его мире брандтрубка — расходник. В моем, в мире Нартова, — это сердце затвора, стальной сосок, намертво ввинченный в казенник. От него требуется выдержать сотни, тысячи выстрелов. И если каждый второй капсюль будет забивать затравочное отверстие липким шлаком, наша фузея превратится в бесполезную железную палку после первой же кассеты. Вот почему мы просили Магницкого сделать капсюль, мы по сути умоляли его изобрести чистое пламя. Наши прежние опыты с гремучими солями проваливались, поскольку мы пытались приладить новую, грязную технологию к старой механике. Теперь же мы заставляли химию работать на новую механику.

Голос моего внутреннего скептика не унимался.

«Но сам процесс! — фыркнул бы он. — Дослать патрон, потом возиться с отдельным капсюлем! Это же так медленно, почти как с кремневым замком! Где здесь прорыв?»

Медленно? Я прикрыл глаза и перед глазами встало поле боя. Вот солдат с кремневым ружьем: откусывает край бумажного патрона, сыплет порох на полку, рискуя просыпать драгоценные крупицы, закрывает ее, засыпает остаток в ствол. Достает пулю, загоняет ее шомполом, взводит курок, целится… И если повезет с погодой и кремнем — выстрел. Минута, и то в лучшем случае.

А мой солдат? Вставил кассету. Щелчок затвора — патрон в стволе. Секундное движение пальцами — капсюль на брандтрубке. Выстрел. И снова: щелчок, капсюль, выстрел. Восемь раз, покуда тот бедолага ковыряется в своей забившейся затраве. Не суетливая возня у дула, а механический, хищный ритм смерти, задаваемый одной-единственной рукой. Ритм, умножающий скорострельность на порядок.

Выпрямившись, я уперся руками в стол. В голове прозвучал последний, самый очевидный упрек моего оппонента.

«Твой гравитационный магазин — уродливое недоразумение! Хочешь надежный магазин для нежных бумажных патронов — просто скопируй схему Мосина, но переверни ее! Подавай патроны сверху вниз, однако с нормальной пружиной!»

Я опустил взгляд на свои руки. Мог бы я начертить и мосинскую винтовку, и пулемет Максима? Мог бы. Но чертеж — лишь мечта, застывшая в грифеле. Мечту же нужно ковать из металла. А наш металл хрупок. Наша сталь не знает закалки, необходимой для упругой и надежной пружины. И Нартов был прав: любая наша пружина «сядет» после пары десятков циклов, превратив хваленый магазин в бесполезную коробку, набитую патронами.

Нет. Этот путь был для нас заказан. Поэтому мы не стали бороться с природой металла — мы ее обошли. Убрали пружину вовсе. Мы заставили саму гравитацию, самый непреложный закон этого мира, служить нам.

Подавать патроны. Просто. Надежно. Неизбежно. Как падает камень. Как падает на землю убитый враг.

Пусть наша фузея уродлива. Пусть она — клубок компромиссов. Но это совершенно новый механизм, где бумажный патрон, гравитационная подача и чистый капсюльный состав сплетены в единую, неразрывную систему. Убери одно звено — и всё рассыплется.

Это не оружие для элегантных дуэлей. Это коса.

Тишина давила. Я снова склонился над чертежом СМ-2 «Шквал».

Взгляд зацепился за узел курка и брандтрубки.

Наши старые опыты… В памяти тотчас всплыло лицо Андрея, когда он после очередного испытания вывинчивал из ствола забитую намертво брандтрубку.

«Дрянь, — цедил он тогда, выковыривая шилом черный, липкий шлак. — Эта дрянь хороша для одного выстрела. Для дуэльного пистолета, чтобы блеснуть перед дамами. Однако в бою она убьет своего же солдата, оставив его с бесполезной железякой в руках».

Андрей был прав. Старый капсюль — игрушка, пригодная лишь для оружия, которое чистят после каждого выстрела. Этот путь вел в тупик.

Наш же прорыв заключался не в одной идее, а в трех, сплетенных в неразрубаемый узел. Одно тянуло за собой другое, запуская чудовищную цепную реакцию.

Первое — механика. Жажда скорости заставила нас создать кассету, затвор, казнозарядность. И тут же мы уперлись в стену, возведенную нашим же изобретением: бешеная скорострельность требовала чистоты, которой старый капсюль дать не мог.

Отсюда родилась вторая задача: химия. Мы пытаемся создать принципиально новый — не самый мощный, а самый чистый состав, который позволит сделать не один, а десять, пятнадцать выстрелов подряд без прочистки затравочного канала. Наш «чистый огонь» стал ключом, без которого вся хитроумная механика оставалась бы грудой бесполезного металла.

Но даже этого было мало.

Мой взгляд упал на лежащий рядом лист пергамента с набросками к новому уставу. Вот оно, третье звено. Дисциплина. Создав несовершенное оружие из несовершенных материалов, мы столкнулись с неизбежным: после трех кассет нагар от бумажных гильз и пороха все равно грозил заклинить затвор. Не дожидаясь десятилетия, пока металлурги дадут нам идеальную сталь, а химики — идеальный порох, мы нашли решение в голове солдата.

Шомпол из инструмента заряжания превратился в инструмент обслуживания. Обязательная чистка в бою, под страхом трибунала, вошла в устав. Мы дали солдату новую винтовку и, главное, переписали его инстинкты. Теперь его жизнь зависела от аккуратности механика, от холодной, методичной дисциплины.

Вот она, наша революция. В системе: чистый состав, скоростной механизм и обученный солдат. Любой из этих элементов по отдельности был либо бесполезен, либо уже известен. Но вместе…

Вместе они и были той самой косой, о которой говорил Магницкий.

Отвернувшись от чертежа, я подошел к окну и прижался лбом к ледяному стеклу. За ним выла метель — белая, безликая стихия, равнодушная к нашим трудам и сомнениям. Мысль, от которой я тщетно отбивался все эти дни, билась в голове набатом, сталкивая лбами два моих творения — двух чудовищ, выпущенных мною в этот мир.

Первое — «Дыхание Дьявола», мой термобарический боеприпас. Когда гренадеры впервые увидели его в деле, как огненный купол слизывает все вокруг себя, они оцепенели от ужаса. Удар богов, молот, сокрушающий твердыни. Страшный, грандиозный в своей разрушительной мощи, он ломал камень и волю.

И все же самым страшным, что я принес в эту эпоху, было не это.

Мой взгляд вернулся к столу, к скромному чертежу фузеи СМ-2 «Шквал». Вот оно. Истинное чудовище. Могущественнее и грандиознее любого огненного вихря.

«Дыхание Дьявола» — редкий и страшный инструмент для немногих специалистов, его не дашь в руки каждому. Подобно тем гигантским пушкам из моей прошлой жизни, что обстреливали Париж с расстояния в сотню километров, он — чудо инженерной мысли, вызывающее панику, но не выигрывающее войну. Войну выигрывает не то, что стреляет дальше всех, а то, что стреляет чаще всех.

В истории человечества великие перемены на поле боя приносило не оружие элиты, а оружие масс.

Не закованные в латы рыцари решали исход Столетней войны, а тысячи безродных английских йоменов с длинными тисовыми луками. Простая деревянная палка с тетивой, поставленная на поток, сделала аристократическую конницу устаревшей — она вручила простолюдину силу, способную пробить герб и доспех.

Наша фузея делала то же самое, но в тысячекратном масштабе.

Я-то знал, что будет дальше. В моей памяти, в сотнях прочитанных книг и просмотренных фильмов, уже была запечатлена та война, что станет венцом индустриальной эпохи. Война грязи, окопов и колючей проволоки. И богом той войны стала не гигантская мортира «Большая Берта», не дирижабли, бомбящие города, а пулемет. Сын, или скорее внук, нашей СМ-2. Простое, утилитарное устройство, превратившее атаку в самоубийство, а доблесть — в бессмысленную статистику потерь.

«Дыхание Дьявола» меняет ландшафт. Сносит стену, корабль, оставляет воронку. Это яркая, ужасающая вспышка. Событие.

А СМ-2 меняет самого человека. Суть войны. Она превращает крестьянского сына, вчерашнего пахаря, в оператора машины для убийства. Ему больше не нужно мастерство фехтовальщика или сила богатыря. Нужна лишь методичность: умение быстро двигать затвором и надевать на брандтрубку маленький медный колпачок. Убийство перестает быть ратным трудом, оно становится механической работой.

В этом и есть ее истинная, леденящая душу мощь. «Дыхание Дьявола» — гнев небес, который можно обрушить на врага. Им можно бояться, им можно восхищаться. Но его производят в секретных лабораториях, а применяют избранные. Его можно контролировать.

А СМ-2… ее будут производить на заводах десятками тысяч. Вручат каждому. И эта идея — дешевого, массового, скорострельного убийства — гораздо заразительнее и опаснее любого огненного шторма. «Дыхание Дьявола» — это атомная бомба, хранящаяся в арсенале сверхдержавы. А СМ-2 — автомат Калашникова, который можно найти в любой точке мира. И что, в конечном счете, унесло больше жизней?

Я отошел от окна.

Мы создали новое оружие, открыли новую страницу в истории человечества. И я, знающий, что на ней будет написано, понимал, что кровью на этой странице будет залито всё.

Холод не отпускал.

Фундамент воплощения в жизнь рожденного проекта я уже заложил. Сердце нашей оружейной промышленности, завод, уже бился в лихорадочном ритме. Принципы, принесенные из будущего, — разделение труда, взаимозаменяемость деталей, строгая система допусков — были внедрены. Созданы первые эталонные калибры, а самые толковые мастера начали перестраивать работу своих артелей.

Однако все это — лишь один цех, одна опытная линия, работающая под моим неусыпным надзором. Лабораторный образец промышленной революции, не более. А армии требовались тысячи фузей. Не к следующему году — к весне. Теперь передо мной встала задача куда более тяжелая.

Взяв чистый лист пергамента, я задумался. Мысли начали выстраиваться в четкие, безжалостные потоки.

Все начиналось с железа. Система работала лишь до тех пор, пока я или Нартов держали руку на пульсе. Теперь нужно было заставить систему расти вширь с чудовищной скоростью. Нашей новой религией станет взаимозаменяемость, а ее иконами — калибры и лекала Нартова. Но иконы изнашиваются. Металл стирается, и вот уже сотый затвор не подойдет к сотой ствольной коробке — катастрофа, которая сведет на нет все усилия. Но и эту проблему я решил — отдельное, отапливаемое помещение с мастер-эталонами, где группа самых педантичных и неподкупных мастеров калибрует рабочие копии для цехов. Эти люди — наши технические инквизиторы, с властью большей, чем у любого начальника артели.

Но калибры — ничто без качественного металла. Опытная линия потребляла его ручьями; полномасштабное производство потребует реками. Демидов, при всем его могуществе, не даст стабильного качества. Одна партия стали будет мягче, другая — хрупче. Для нашего потока это тысячи загубленных стволов. Выход один: отправить на уральские заводы моих людей. Постоянную «приемочную комиссию», которая будет жить при заводах и тестировать каждую партию до ее отправки. Либо же можно набрать уральских умельцев в ученики — но это будет долго, быстрее на месте решать проблемы. Мы должны контролировать всю цепочку, начиная с руды.

И даже идеальный металл и точные калибры бессильны против главного врага — человека. Старые мастера меня недолюбливали. Новые рабочие, набранные из крестьян, были неумелы. Риск брака, умышленного или случайного, — огромен. Здесь нужна двойная система: с одной стороны — жесточайшая дисциплина, если что, в Сибирь за порчу инструмента. С другой — премии: каждая сотня деталей без нареканий — дополнительный рубль всей артели. Пусть алчность борется с ленью и саботажем.

Но даже если мы сотворим чудо и произведем десять тысяч фузей, без патронов, кассет и капсюлей они останутся бесполезными. Этот поток снабжения нужно было создавать с нуля. Производство гремучей ртути — игра со смертью. Взрывы неизбежны. Решение цинично и просто: закладывать не одну, а две идентичные капсюльные фабрики в разных местах. Сразу планировать потери. При взрыве на одной вторая должна запуститься в течение недели, а не месяцев. Резервирование — залог непрерывности.

А дальше — логистика. Мы можем сделать миллионы бумажных патронов, но как доставить их через сотни верст распутицы? Один промокший обоз — и целый полк безоружен. Нужна стандартная тара — герметичные, пропитанные воском короба. Нужны специальные «летучие парки» при армии, мобильные отряды, отвечающие только за подвоз боеприпасов. Вся цепочка, от фабрики до подсумка солдата, должна быть продумана. Вот и пригодились мои «коробки».

И все же, самым сложным потоком были не железо и не порох. А люди. Мы создали оружие для войны будущего, но вести ее должны были люди из прошлого. Генералы, воспитанные на линейной тактике, придут в ужас от нашего «неблагородного» оружия и сведут на нет все его преимущества. И это еще с учетом того, что я смог привить армии инженерные решения. Поэтому в Игнатовском будет создана «Высшая стрелковая школа» для всех командиров полков. Ох и «вони» будет от генералов.

Но ведь мне надо не обучать, а демонстрировать. Пусть их лучшие стрелки посоревнуются с нашими егерями. Пусть их полк попробует взять штурмом редут, который обороняет одна наша рота. Унижение — лучший учитель. Благо опыт таких игрищ уже есть. Да и охранный полк Де ла Серды регулярно практикуется «шутейскими» играми.

И последнее. Наша фузея проще в использовании, но сложнее в ремонте. Сломанный затвор в полковой кузне не починишь. Значит, из самых толковых моих подмастерьев, тех, кто уже впитал новую веру в стандарт, я сформирую первые «ремонтно-технические роты». Они станут нервной системой нашей новой армии, поддерживая оружие в рабочем состоянии.

Грифель лег на стол. Передо мной на пергаменте выстроился чудовищный по своему масштабу, циничный и жестокий план, требовавший сломать вековые устои, перекроить экономику, в очередной раз переписать военную доктрину и психологию целой нации. И все это — за несколько месяцев.

Это была гонка со временем, с самой природой этого мира. Взглянув в окно на завывающую метель, я увидел в ней символ того хаоса, который мне предстояло обуздать и направить в одно русло. Ужас испарился. Остались лишь тяжесть ответственности и уверенность в себе. Пора начинать.