Искатель, 2002 №8

Существует на просторах Интернета одна удивительная страна под названием «Самиздат» (www.zhurnal.lib.ru — библиотека Максима Мошкова) Она фантастическая: потому, что она не реальна, находится в виртуальном пространстве. Она фантастическая потому, что в ней «проживают» почти две тысячи авторов-фантастов. Она фантастическая, потому что ее жители никогда не встречались в жизни и вряд ли увидятся друг с другом, в мире реальном они живут в разных странах: в Англии и России, на Украине и в Израиле, в Германии и Литве, США, Беларуси и Китае, но каждый день собираются вместе и рассказывают тем, кто хочет их слушать, фантастические истории.

«Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам…»

Авторы журнала «Самиздат» (СИ) не профессиональные писатели. Но они любят фантастику. Они талантливы. И поэтому создают рассказы и повести, которые могут и удивить, и порадовать читателей.

Сегодня, уважаемые читатели, мы представляем на ваш суд произведения трех молодых авторов-фантастов СИ.

Наталье Нечипоренко 23 года, она родилась и проживает в Литве. Работает в банке администратором PCS, учится на экономиста. Наталья пишет много стихов, сочиняет песни. Но вот попробовала себя в фантастической прозе, и появился хороший рассказ «Добрый человек».

Виталий Романов проживает в Санкт-Петербурге, ему 34 года, инженер компьютерной компании. Литературным творчеством занимается более 10 лет. Его произведения отличает мягкий лиризм, философичность, психологизм описания внутреннего мира героя… Впрочем, достоинства его прозы прекрасно представляет рассказ «Реквием по самому себе».

Константин Прокопов, программист-аналитик, ему 23 года, проживает на Украине, в Харькове. Пишет с 16 лет. Его рассказ «Наверно, Бог» особое явление в фантастической прозе. Жанр короткого рассказа, в котором оригинальная юмористическая идея раскрывается в последних строках, в один миг преобразуя читательское восприятие прочитанного, сегодня редкость, так иногда пишет Шекли, но вот у современных русскоязычных авторов рассказ-анекдот не встретишь.

Как-то один писатель сказал: «Легко критиковать автора, трудно оценить его». Молодым авторам-фантастам, критики, думается, хватает. Давайте оценим их произведения по достоинству.

ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК

«Давно это было, еще до того, как старый Эрл убил последнего дракона», — так говорят наши старики, когда вспоминают молодость.

Сам я драконов, понятно, не видел, да и не очень-то в них верю. Такой я человек: пока не увижу своими глазами — не убедите меня. Вот, скажем, лесные духи или там водяные — это еще куда ни шло. Сам сколько раз по лесу кружил, в трех соснах заблудившись. Не иначе, лесная нечисть постаралась… Или когда наш пастух полез купаться в озеро и не выплыл. И чего, спрашивается, полез? Всем известно — нехорошее озеро, живет в нем тварь с дом величиной, рыбой питается, но при случае и человека сглотнет, не подавится. А он, дурак, говорит: вот я проверю, что там за чудище. Назло пойду… И все, больше не видели его. Так вот, это действительно правда. Я того пастуха сам лично знал.

Да, у нас в горах еще и не то бывает. Да и на равнине не лучше. Вот, скажем, эльфы. Эти, говорят, в лесу живут, и добра от них не жди. Не знаю, сам не видал (ну и ладно, не больно-то и хотелось!), а вот голоса всякие странные — как же, слыхал. Вроде поет кто-то, а кто? Или, к примеру, огни болотные… Кто их разберет. По молодости было любопытно, да потом-то поумнел, понял: лучше в эти колдовские дела не лезть, голова целее будет.

Так-то оно так, но иногда и засомневаешься. Вот драконы. Уж больно подробно о них рассказывают, все-то известно: и что бывают они ползучие, вроде здоровенных змей, или крылатые — эти всего страшней. И говорят-то они по-человечески, и огнем плюются, а еще — до золота они больно жадные. Говорят, тот последний-то к нам как раз и прилетел за золотом — в те времена у нас его много добывали, и двор у Эрла был богатый. Дракон, говорят, к Эрлу припожаловал ночью и давай все кругом палить — хотел всех поразогнать, а кого и зажарить живьем, а потом спокойненько в Эрловых сундуках покопаться. Ан нет, не вышло. Эрл и сам не промах, взял и подстрелил дорогого гостя. Стрела, видать, была заговоренная — простой-то стрелой драконову шкуру не прошибешь, это всем известно. Ну, старый-то Эрл и сам вроде маленько колдовством баловался…

Вот и решай: правда или нет. Не верю я в драконов и колдунов недолюбливаю, но по развалинам старого замка сам в детстве шастал — так вот там по сей день трава не растет, все выжжено. Даром что полвека прошло…

Да ну их, драконов. Сейчас-то ни одного нет, это точно. А у нас и без них жизнь уж больно веселая пошла…

Ну вот, опять полезли мысли грустные. Казалось бы, живи да радуйся: кончилась война, живы остались, дня через три до дому дойдем — чего еще надо? Правда, дома-то меня никто не ждет, всех родных еще в ту, прошлую войну поубивали. Но все же — на родную землю вернусь.

…Да надолго ли он, мир-то этот? Вот идем мы на север, в горы, и ребята мои рады-радешеньки, а мне невесело. Пройдет время, и снова наш молодой эрл с южным соседом сцепится. Из-за чего? Известно, из-за земли. Им, эрлам, хорошо. Знай командуй, а нам опять в ополчение идти и жизнь свою продавать задешево. В этот-то раз южный эрл сам на нас напал — и чего ему не сидится в своих болотах? Я его, эрла тамошнего, своими глазами видел. Это когда мы в ихнюю столицу вошли и они, эрлы-то, мир заключали при всем честном народе. По мне — так надо было эту самую столицу спалить, чтоб неповадно им было на наши земли лезть. Но меня, понятно, никто не спрашивал. Наш эрл ихнего наследника в плен взял, а потом обменял на кого-то там из знати, да еще выторговал себе кусок земли до южной границы Серого леса — и все. Разъехались эрлы, войска по домам распустили. Но чует мое сердце, недолго будет болотный эрл обиду терпеть…

Вот идут ребята, те, что в живых остались, — едва половина отряда. Сопляки, только о том и думают, как к девкам своим вернутся. Нет им дела до того, что дальше будет. Ну и ладно, пусть пока порадуются. Я-то знаю: тяжелые времена еще не кончились. Сколько полей разорили, домов пожгли — как жить людям? Будет голод, но будет и холод, как говорил старый Нед, светлая ему память.

Парни мои, хоть и малолетки, на войне другими людьми стали. Совсем не те пацаны, что весной из деревни ушли. А сам я? Раньше-то меня все больше не по имени, а просто Треплом звали, больно любил язык почесать. Теперь, как вторую войну прошел, все больше молчу. Только сам с собой, в мыслях, иногда как начну рассуждать — и, бывает, до такого додумаюсь… Да сейчас уж лучше совсем ни о чем не думать, расстройство одно.

А спроси ты меня: чего воюем? Враги-то, они такие же люди, как мы. Им бы пахать да сеять, а их эрл позвал — и пошли… Вот кого я по-настоящему ненавижу, так это ихнего эрла. Они, эрлы, во всем и виноваты…

— Стой! Кто таков?

Кого там еще принесло? Гляди-ка: встал поперек дороги, телеге проехать не дает. Сам-то старый, лет сто, только что мхом не оброс. Кажется, вот-вот, как пенек трухлявый, развалится. А когда Сим на него заорал — точно, со страху должен был копыта отбросить… А вот поди ж ты, стоит себе спокойно. Ладно, сам с ним потолкую.

— Чего тебе, дед? — говорю. — Дай пройти, а то не посмотрим, что старый — как дадим пинка…

— Да мне, сынки, с вами вроде по пути, — говорит пенек. — Может, подвезете до реки? И мне безопасней, и вам, глядишь, веселее.

Да уж, думаю, радости от тебя — как от рыбы дохлой. Вонь одна. Мы, понятно, все тут порядком одичали, но этот — как будто все свои сто лет в лесу прожил, от грязи чуть не ломается.

— Ты, что ли, начальник? — это он мне. — Подвези, добрый человек.

Вот это да! Давно уже никому и в голову не приходит меня добрым человеком назвать. Не добрый я человек, это каждому с первого взгляда ясно… А пенек на меня хитро так смотрит, будто заранее знает все, что я скажу. Ну, я и решил его удивить.

— Ладно, — говорю. — Забирайся, дед, в телегу. Только садись во-он там, чтоб в мою сторону не воняло.

Ребята смеются, а я деду подмигиваю и добавляю:

— А вечером сказки рассказывать будешь, чтобы скучно не было. Небось, врешь-то складно?

— Расскажу, как же, расскажу, — говорит дед, а сам в телегу резво так заскакивает — откуда только прыть взялась?

Устроился он там поудобнее — и давай храпеть на весь белый свет. А я вперед пошел, по сторонам посматриваю и размышляю — одно другому не мешает.

Вишь, навязался на нашу шею нахлебничек. И живут же такие сморчки! Сам лысый, борода до пояса, весь в репьях каких-то, посох — палка суковатая, одежа драная. Как есть колдун. В мешке заплечном, похоже, одни дыры. Вечером ведь кормить придется! Ладно, пусть его. Может, впервые за год поест по-человечески, опять же и ребят сказкой порадует. Мне-то эти сказки нужны, как собаке пятая нога. И дед-то подозрительный. Не люблю колдунов.

Вечером остановились, разложили костер. Пока до гор не добрались, надо дозорных ставить — на равнине все равно что голые. Скорей бы горы!.. А и близко уже родные места. Завтра до Серого леса дойдем, послезавтра выйдем из него, а там — через реку переправиться и, считай, дома. Если все хорошо пойдет, глядишь, через три дня… Нет, нельзя ничего загадывать. Неспокойные здесь места. Хоть они теперь вроде тоже наши, нашему эрлу принадлежат — все может случиться. Поживем — увидим.

Сели мы у костерка, стали ужинать. Дин хлебова наварил — пальчики оближешь. Небось полгода назад ничего такого не умел, а теперь заделался кашеваром — лучше не надо. Это после того, как старому Неду голову снесли.

Ну вот, сидим это мы, угощаемся. И старикан, пенек-то, от нас не отстает. Наелся от пуза, ложку облизал, довольный стал, благостный. Утерся бородой и, вижу, спать налаживается.

— Э, нет, — говорю. — Ты, дед, что ли, в телеге не выспался? Ты еще ребятам сказку рассказать обещал.

— А, ну да, — отвечает пенек, нимало не смутившись. — Я и запамятовал. Память-то дырявая. Что давеча говорил — забыл, зато что давно было — все помню…

И начал тут всякие байки рассказывать. Знамо дело, про стародавние времена. Про войны, про героев разных и, само собой, про прекрасных дев. И про нечистую силу тоже, злых духов и добрых, да про эльфов, ну и так далее… Парни сидят, рты раскрыли, комаров забывают отгонять. Дозорные — и те свое дело забросили. Мальчишки, одно слово. Я-то поглядываю, мало ли что из темноты вылезет. Но и сам, признаться, заслушался. Слушал-слушал, а потом и спросил его:

— А что, дед, про драконов ты сказки знаешь?

— Знаю, — отвечает, — как не знать. Да я одного дракона сам видал в молодости.

— Ну да, как же, — говорю. — Враки все это. Нету их, драконов.

— Сейчас-то, понятно, нету, — отвечает дед, глазом не моргнув. — Потому как последнего горный эрл убил, а с тех пор ни одного не народилось. Но это пока. Там видно будет.

— Ну, ты-то почем знаешь? — говорю. Совсем заврался дедок, так и тянет с ним поспорить. — Ты, часом, не пророк ли?

Дед вроде обиделся и важно так заявляет:

— Пророк или нет — это мое дело, а только было такое предсказание: скоро родится в здешних местах новый дракон, страшнее прежнего, только полетит он не на север, а на юг, и первым делом замок южного эрла дотла разрушит.

Дин-кашевар тоже решил словечко в разговор ввернуть:

— А на наши земли этот дракон не нападет?

— Нет, — отвечает дед. — Не нападет. Потому как сам он будет оттуда родом.

— Как так — здесь родится, а сам оттуда родом? — спрашивает Сим.

— Вот уж так уж, — отвечает пень, и вид у него такой многозначительный — аж смешно.

— Ну вот и ладно, пусть себе на юг летит, — сказал Дин и пошел котелок в ручье мыть.

А маленький Тэм и спрашивает:

— Драконов ведь всегда убивают в конце концов?

— Да, так оно и бывает, — отвечает дед. — Рано или поздно отыщется герой…

— А этого дракона кто убьет? — спрашиваю я.

— А вот этого я тебе не скажу, — отвечает дед и, как давеча, в глаза мне глядит — хитро-прехитро.

— Ну-ну, — говорю. — Пророк ты хренов. Да откуда они вообще берутся-то, драконы твои?

— Во-первых, не мои, а скорее уж твои. Сам про них начал. Во-вторых — этого я тебе тоже не скажу.

— Во-во, — говорю. — Сам ничего не знаешь, только зря людям голову морочишь.

— Не зря, — усмехается дед. — А про драконов, может, ты и сам чего-нибудь узнаешь.

Не понравилось мне, как он на меня при этом посмотрел. Ну его к лешему с такими предсказаниями! И впрямь беду накличет.

Ребята приутихли, стали спать укладываться. Только часовые не спят да Тэм, гляжу, все ворочается.

— Не спится? — спрашиваю.

— Не спится…

Вот так вот оно и бывает, после сказок-то. Наслушаются, а потом им за каждым кустом духи мерещатся. И раньше так было… Вечерком Нед, бывало, усядется у костра и загнет историю пострашнее, а все слушают, развесив уши лопухами. Мастер был Нед на всякие небылицы. Этот-то тоже ничего, только с пророчествами своими зря вылез. Терпеть не могу колдунов, ведунов и предсказателей. Не верю я им. Спросишь их: как в этом году урожай — будет ли, нет ли? А они в ответ: то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет, и вообще — уйди, деревня, не лезь с чепухой своей, мы-то все больше о высоком думаем — о конце света, например… Спросишь: а когда он будет-то, конец света? Если уж и ответят, то так, что все равно ни шиша не поймешь. Скоро! Может, через год, может, через сто лет — валяй, проверяй! Ловко работают, пророки. Вранье одно.

Бывают еще такие люди — толкователи. Пророк ляпнул чего-то спросонья, а они сидят и думают, что он имел в виду. Только тем и занимаются. Вот наш старикан наплел с три короба про дракона, а может, на самом деле говорил про новую войну. Появится, дескать, у нас новый вождь, пойдет на юг и спалит тамошний замок… Ну, про войну — это я и сам знаю. Но пророком не прикидываюсь. А мы, значит, победим? Ладно. А почему лично я должен что-то такое про драконов узнать? Он ведь именно мне это сказал. Глядишь, еще сам эрлом заделаюсь… Ладно, шутки шутками, а и спать пора. Размечтался, добрый человек. Кости чего-то ноют. А завтра еще весь день по полям топать.

Утром упал такой туман — за два шага ничего не видно. Пришлось пережидать. Сидим, сухарики грызем, мерзнем. Я-то всегда заранее знаю, когда погода изменится. У меня правая рука была перебита — срослась, да, видно, неправильно, или жила какая нужная порвана… С тех пор правая плохо слушается и перед непогодой ноет. Так что я, опять же, могу предсказателем работать…

Сижу это я, завтракаю. Тут подползает ко мне старичок-сморчок, берет за руку правую и говорит:

— Что, мил-человек, болят кости-то?

— Болят, — отвечаю я неприветливо. Я с утра особенно злой. — А тебе что за дело?

— А то, — говорит. — Могу ведь и полечить.

— Ври больше, — говорю. — И вообще, я и левой привык обходиться! — беру в левую руку ножик и ловко так брюкву очищаю. — Видал?

— Славно, — говорит дед. — Одна рука — хорошо, а две-то — лучше! Давай правую-то.

Ладно, думаю, хуже не будет. Посмотрим, как колдун опозорится… Берет он мою правую в свои старые лапы, мнет чего-то, крутит, слова непонятные бормочет, и чувствую я — правая болеть перестает. Вот те раз!

— Ну-ка! — кричит сморчок. — Попробуй-ка! — и еще одну брюкву мне подает, в левую руку, а нож — в правую.

Ну вот… И так легко правая меня слушается, будто и не было никакого перелома! Хоть и кривая, а с ножом ловко управляется. Дед смотрел-смотрел, потом брюкву очищенную — хвать! И давай хрупать. А я и говорю:

— Ну, спасибо, дед! Ты и впрямь колдун, что ли? Может, к вечеру-то опять разболится?

— Поглядим, — говорит дед сквозь брюкву. — А если не разболится, обещай мне в благодарность одну вещь…

— Какую еще вещь? У меня их и нету, вещей-то.

— Тьфу ты… Да не то! Обещай, что, если встретимся когда-нибудь еще с тобой, ты мне зла не причинишь…

— И всего-то? Ладно, дед, живи на здоровье.

Значит, он и вправду меня боялся, раз такое условие поставил. Думал, что я могу просто так человека пристукнуть. А что, может, и могу.

— Слово дай, — говорит.

— На, — говорю. — Встречу — не трону. Слово мое.

Он, в общем, неплохой старичок оказался, только вонючий сильно и малость из ума выживший. Мало ли чего он там вещал, зато лекарь оказался — золотые руки. Он потом еще парням гнилые зубы вырывал без боли, а Симу травы дал от простуды…

Ребята повеселели, шли резво, с прибаутками, а старик, наоборот, к вечеру в какую-то тоску впал. Парни просили перед сном сказку рассказать, а он посмотрел на них этак печально и говорит:

— Не будет вам сегодня сказок.

— Что, дед, все байки позабыл? — спрашивает Дин.

— А я слышал — когда колдун кого лечит, от него все силы уходят, — говорит Тэм. — Правда это?

Дед молчит.

— Слышь, старик! — говорю я. — Рука-то у меня не болит. Так что слово мое крепко…

Дед все молчит. А я продолжаю:

— Да вот только как я теперь погоду-то буду узнавать на завтра? Слышь, пророк! Скажи, что завтра будет?

— Не скажу я, что с вами завтра будет, — мрачно отвечает дед и в тряпье свое заворачивается. Завернулся и вроде уснул.

Ну, мы посидели у огня… а дошли мы до самого края Серого леса. Так просто сидеть скучно, да и душе как-то неспокойно — в тишине-то.

— Песню, что ли, спеть? — говорит Сим и затягивает- хорошую песню, старую, протяжную. Мы все вместе подпеваем, но ни у кого так здорово, как у Сима, не выходит. Он у нас лучший певец, Сим, таких поискать. Ну, спели, дом родной вспомнили. Тоску разогнали, с тем и спать легли.

Последний день пути — самый трудный. Нужно за один день, до захода солнца, пересечь Серый лес. Я раньше все думал: почему его Серым назвали? Оказывается, там всё больше ели растут, высокие, старые, а стволы и ветки у них сплошь серым лишайником покрыты, и на земле, куда ни ступишь, те же лишайники. Вот и Серый. Еловый лес — темный, густой. И вроде близко от наших мест, а все же не наш он. Дома-то стены помогают, вот и елки тоже, а тут — вроде всё против нас. Вот и надо было этот ельник непременно за день пройти, чтобы заночевать уже за рекой, на бывшей нашей границе. А там-то — уже мы и дома.

А начался этот день нехорошо. Проснулись утром — а старичка-сморчка след простыл, ушел дед спозаранку и мешок брюквы упер. Вот так-то, добрый человек. Хорошо, он с меня слово взял — хитрый, сука! А то бы я не поленился найти его и поучить уму-разуму. Ну да ладно, нам идти — всего ничего, без брюквы проживем как-нибудь, а уж без колдуна — и подавно…

Дальше — больше. Коняга наш, гнедой, занемог. Он у нас один был, телегу тянул с припасами. Утром, как запрягли, хромать стал, а потом и вовсе повалился — и уж не встал. Все, пропал конь. Жалко его.

Телегу, понятно, бросить пришлось — на что нам телега без лошади? Припасы на спину взвалили — съестного, сколько сможем унести. Все остальное пришлось бросить. Все добро, которое домой везли, пропало. Вот тебе и добыча военная. Не везет, так уж не везет.

Я сгоряча на сморчка грешил — он, дескать, на коня порчу навел. А парни-то мне и говорят: дед-то, выходит, нам помог, брюкву спер — ношу облегчил… Да и с чего бы ему коня нашего портить — мы ведь с ним по-хорошему, и сам ведь нам зубы лечил… Ладно, бес с ним.

Пошли мы с заплечными мешками через лес. Идем, помалкиваем. Зверья-то мы не особенно боимся: много нас, да и с оружием все. Людей не встретить бы. Или, того хуже, нечисти здешней…

Все-таки мешки с едой дали себя знать. Я думал — к вечеру выйдем из лесу, через реку переправимся и на своем бережку уснем спокойно — в первый раз за полгода. Ан нет. Солнце село уже, а мы только-только на опушку выбрались. В темноте брод не найдешь — болотисто там; вот и пришлось на чужом берегу на ночлег устраиваться. Место, ничего не скажешь, поганое: с одной стороны — лес этот проклятый, с другой — трясина. Через чащу-то мы спокойно прошли, без происшествий, а тут — мало ли что может случиться? Ну, спать-то надо все же.

Последнюю ночь спим у костра, завтра дома будем… Легли. Я двоим дозорным велел во все глаза глядеть, а в полночь чтоб меня разбудили — сам их сменю. Вот улеглись мои ребята и тут же уснули — устали все-таки, понятно. Как убитые уснули.

Проснулся я от беспокойства. Со мной такое бывает. И точно, не подвело чутье — смотрю, костер потух давно. А темно — глаз выколи, и ни луны тебе, ни звездочек на небе…

— Эй! — шепчу. — Тэм! Спишь?

Не отвечает. Спят дозорные мои. Олухи. Ну их к лешему, сам покараулю. Теперь уж все равно не усну. А утром узнают у меня, как за костром следить.

Сижу, смотрю. С той стороны, где темень гуще — там лес, напротив — болото. До рассвета дотянуть бы.

Тихо. Только так негромко в елках шумит, вроде свистит кто. Или воет. Вдруг, слышу, заворочался кто-то. Проснулся. Говорю ему:

— Это ты, Сим?

— Я, — отвечает. — Не могу спать чего-то. — Помолчал, а потом спрашивает: — А что это — вроде песня?

А я ничего такого не слышу, только ветер все шумит да вспышки какие-то со стороны болота пошли. А Сим опять:

— Да уши-то разуй! Вот же, поют! Красиво… — и сам тихонько подтягивать начал. Он, Сим-то, любую песню на лету схватывал.

Тут ребята заворочались, стали просыпаться. А мне от всего этого как-то не по себе. В лесу вроде посветлее стало, по болоту огоньки бегают. Ох, не к добру…

— Точно, поют где-то, — говорит Дин. — Неужто не слышишь?

— Ни хрена я не слышу! — говорю, а самого зло берет.

— Поют! — кричит Тэм. И эта мелюзга туда же! — Вот так: ла-ла-лаа…

— А ну тихо! — пытаюсь их успокоить, но Сим уже поет во все горло, а Тэм ему вторит, и все мои ребята стоят во весь рост лицом к болоту и слушают песню.

И тут я тоже услышал.

Странная это была песня. Вроде и слов в ней не было, а все равно — понятно.

Иди к нам, пели голоса. Здесь хорошо, спокойно. Вот оно, счастье. Забудь все, что было с тобой, и иди. Все беды кончились, пора отдохнуть. Иди к нам. Иди. Иди…

— Хорошо поют, — сказал Дин. — Пойду погляжу, — и двинулся было к огонькам, но я заорал:

— Стоять!

Я разом вспомнил все легенды о болотных огнях и о том, кто поет ночью в лесу. Я понял, что это всё. Но я надеялся удержать их.

— Эни! — сказал маленький Тэм. — Это она там поет, — и двинулся к болоту, а за ним Дин, и остальные, забыв обо всем, шли прямо в трясину, за проклятыми огоньками.

Иди к нам, пели голоса. Иди же скорее.

— Куда?! Стоять! На место, мать вашу! — я срывал голос, но никто даже не обернулся. Они шли туда, и я не мог их остановить.

Сим, стоявший до сих пор рядом со мной, шагнул вперед. Я схватил его за плечи. Я всегда был сильнее его, но тут он легко отпихнул меня и пошел туда. Мой друг Сим, ушел вслед за всеми.

Я кричал. Песня становилась все громче, я уже не слышал своего голоса. Потом я выбился из сил и упал лицом в потухший костер.

Они все ушли. А я не сберег их, не смог спасти, и мне оставалось только пойти вслед за ними. Песня все звучала у меня в ушах. Я встал и из последних сил побежал прочь, прочь, подальше от этого места. И так я несся по берегу реки, болото осталось далеко позади, а впереди я увидел крутой обрыв, но не стал сворачивать, а оттолкнулся от берега и прыгнул в глубокое темное ущелье.

Я лежал на скользких камнях, мне было холодно и больно, и значило это, что я еще жив. И еще мне было… странно. Это странное было во мне самом, во всем моем теле, и особенно чувствовалось в правой руке. Опять сломал, подумал я. Хотел было повернуть голову, чтобы осмотреться, но не смог. Так плохо мне еще никогда не было, но я почему-то был уверен, что скоро станет легче и, самое главное, я не умру. Не сейчас. Вот это и было самым странным.

Светало. Скоро взойдет солнце, подумал я, пора вставать. Заставил себя повернуть голову, посмотреть, что там с перебитой рукой.

Я увидел ее.

Я не узнал ее. Это была не моя рука. Я попытался встать на ноги — это вышло у меня как-то странно. Поднялся из ущелья — это далось мне неожиданно легко. Подошел к реке и посмотрел на свое отражение в воде.

Наверно, я должен был удивиться. Но я откуда-то заранее знал, что так и будет, только боялся поверить. Теперь убедился, что все, что случилось со мной — правда.

На берегу стоял человек. Сгорбившись, опирался двумя руками на посох. Увидев меня, старик испугался, но я посмотрел ему прямо в глаза, и он узнал меня.

— Ты дал слово, — сказал он.

Я чувствовал в себе силу и злость. Я мог сделать с ним все, что угодно.

— Я помню, — сказал я.

Добрый человек.

Небо на востоке светлело. Гуси, построившись клином, летели туда, где тепло и нет голода и войн.

— Куда ты теперь? — спросил он. — На юг?

— Хорошая мысль, — сказал я. — Сначала на север. Мы помолчали.

— Уходи подальше, за реку, — сказал я.

— Прощай, — он повернулся и пошел своей дорогой, старый, слабый и беззащитный.

Я спешил домой, на север. Правое крыло поначалу плохо слушалось, но я быстро приноровился. Вскоре показались горы, новый замок эрла и развалины старого замка, разрушенного предпоследним драконом. Потом я увидел деревню.

Люди еще спали, и я знал, что им снится. В деревне ждали тех, кто шел вместе со мной, ждали всех, кроме меня. А вернулся только я один. Я сделал круг над плоскогорьем, прощаясь, и полетел обратно, оставляя слева рассвет.

Вот она, опушка Серого леса. Болото. Здесь сгинули те, кого я называл своими друзьями.

Я видел далеко. Старик успел уйти за реку, и теперь на болотистом берегу не было ни одной живой души. Только души мертвых, да еще те, кто смотрел тогда на нас из-за ветвей и пел песни, прячась в болотном тумане. Я решил попробовать силы.

Когда я закончил, от торфяного болота и большей части Серого леса не осталось ничего, кроме горячей золы. Я вспомнил, как когда-то давно, в прошлой жизни, упал лицом в костер, и усмехнулся. Это были похороны той моей жизни и первая месть в жизни новой.

Солнце поднялось уже высоко. Я смотрел на него не щурясь, как смотрят хищные птицы, но я был сильнее всех птиц, зверей и людей. Я мог читать человеческие мысли, понимать язык животных, видел скрытые в горах сокровища и слышал, как текут подземные реки. Я мог почти все, и я был такой один на всем свете.

Не привыкать, добрый человек, сказал я себе. Эта странная привычка разговаривать с самим собой всегда спасала меня от одиночества. Теперь она перешла по наследству мне теперешнему от меня прежнего. Больше не осталось почти ничего. Только память.

Я летел на юг.

Я знал: обо всем, что случилось и еще случится в этом году, люди будут говорить: «Это было тогда, когда последний дракон разрушил замок южного эрла».

НАВЕРНОЕ, БОГ

— Доктор Джефферсон, к вам посетитель — мистер Чактор. Пришел три минуты назад.

Джефферсон взглянул на часы — одиннадцать ноль три. «Чертовски пунктуальный тип, может в этом и есть его проблема», — с легким раздражением подумал он.

— Пусть войдет, — ответил он секретарше, нажав на кнопку коммуникатора.

Пока новый клиент шел через прихожую, доктор в тысячный раз с удовольствием осмотрел кабинет: множество кожаных корешков солидных книг на полках, спокойный морской пейзаж на стене, массивный стол, кушетка, темный ковер с коротким ворсом, приглушенный свет. Большинство пациентов именно так представляют себе кабинет психиатра, так зачем же их разочаровывать?

Из состояния задумчивости его вывел пунктуальный посетитель. Он уверено вошел в комнату, сразу направился к столу и положил на него увесистую папку. Это застигло Джефферсона врасплох, и он даже не успел встать, что опять слегка разозлило его. Тем более что Чактор оказался молодым мальчишкой, лет тридцати, с лицом и фигурой, которые очень любят показывать в бесконечных сериалах. Ему было известно, какое впечатление он произвел на хозяина кабинета, и это его забавляло. Он медленно достал из внутреннего кармана строгого костюма удостоверение, развернул его и небрежно положил на стол.

— ЭрДиАй, агент Чактор Эниктор.

Джефферсон расслабился и даже откинулся в кресле. Странный посетитель объяснил свое поведение, и дальше уже было ясно, чего от него ждать.

— Что же ЭрДиАй понадобилось от изгоя и шарлатана? — с широкой улыбкой спросил он.

— Я уполномочен заявить, что вы призываетесь на государственную службу. С этой минуты вы не имеете права разглашать полученную информацию и обязаны проследовать со мной в штаб-квартиру для получения дальнейших инструкций.

— Э нет, молодой человек, никуда я не пойду. Лучше позвоню своему адвокату.

— Вы не имеете права.

Психиатр с наигранным изумлением приподнял брови.

— Вот как? А разве у нас не свободная страна?

Чактор неожиданно улыбнулся.

— Свободная. Но уже не для вас… Вы прошли проверку, и я имею право объяснить ситуацию на месте, после чего вы, безусловно, пойдете на сотрудничество.

Джефферсон задумчиво кивнул головой, вспоминая нескольких странных клиентов, с которыми он начал работать за последний месяц; по всей видимости, это и были проверяющие. Если здоровый человек тщательно симулирует психическое заболевание перед опытным специалистом, то это странно. Хотя платили они исправно, а это самое главное.

— Доктор Джефферсон, как вы относитесь к идее Бога? — между тем начал агент, наконец присев в кресло.

— Довольно удобная концепция. Профессионально составлена. Многим людям и в самом деле помогает.

— Но сами вы не верите в Бога?

— Нет, сам не верю.

— Наше ведомство двадцать четыре года назад нашло человека, который довольно точно соответствует концепции Бога.

— У него лебединые крылья и фонарик над головой? — иронично спросил доктор.

— Нет. У него разум, с помощью которого он может изменять действительность.

— То есть?

— Ну, допустим, если его убедить, что космические полеты это реальность, то на следующий день в этой области происходит прорыв, и через год вылетает экспедиция на Марс. Или, к примеру, убедить его, что национальная валюта самая крепкая в мире, и, пожалуйста, готово экономическое чудо. Или же убедить его, что государства Сей-лот не существует, и оказывается, что об этом государстве никто никогда не слышал.

— Ив самом деле, я о нем не слышал. А откуда же о нем узнали вы? — Джефферсон сидел с серьезным лицом, ничем не показывая, что разговор хоть немного удивил его.

— В архивах находятся специальным образом закодированные записи.

— Вы можете объяснить, как это происходит?

— Естественно. Была разработана теория, а в дальнейшем она экспериментально подтвердилась. Ее суть в том, что весь мир существует лишь в воображении этого человека и является результатом работы его мозга. Причем сам он этого не осознает.

— И мы с вами тоже, в некотором роде, существуем лишь в воображении этого человека?

— Да.

— И другие люди?

— Да.

— Так как же вам удается его в чем-то убедить?

— По теории, поступками живых существ заведует его подсознание. На сознательном уровне невозможно обработать такой колоссальный объем информации. Дальше идет самообман и другие вещи. Вы психиатр и должны лучше в этом разбираться.

— Да, вы правы, я психиатр, — невозмутимо сказал Джефферсон. — У вас очень интересная теория…

Внезапно Чактор вскочил с кресла и, перегнувшись через стол, удивленно спросил у Джефферсона:

— Вы мне не верите? Считаете меня сумасшедшим?

— Нет, почему же. Я против такого грубого диагноза. У вас просто небольшая дисфункция…

— Но я же из ЭрДиАй! — взволнованно прокричал гость.

— Сядьте, — психиатр сохранял спокойствие. — Вы считаете, что служба в ЭрДиАй может защитить вас от психического заболевания?

— Нет, но…

— Я понимаю, у вас квалифицированные врачи…

— Подождите, не перебивайте, — посетитель успокоился и сел обратно. — В этой папке — доказательства.

— Допустим, — кивнул Джефферсон. — Но в случае, если это правда, что вам от меня надо? Судя по разговору — в чем-то убедить. В чем? Что у ваших специалистов не получается?

— Он никак не может согласиться с мыслью, что человек бессмертен.

— Зачем вам это?

— Доктор, он старый человек, ему восемьдесят шесть лет. Перенес четыре операции на сердце. И наши специалисты плохо представляют, что случится с миром, когда он умрет.

РЕКВИЕМ ПО САМОМУ СЕБЕ

Реквием по самому себе…

Невеселое название я выбрал для своего короткого дневника. Впрочем, мне захотелось это назвать так, а значит — пусть так и будет. Все равно никто, кроме меня, не прочтет. Зачем тогда я пишу?

Хочется хоть как-то, пусть даже на этом клочке бумаги оставить о себе что-то на память. Ведь нельзя же уйти бесследно. Итак, я возвращаюсь назад и подвожу итог событиям, а может своим мыслям.

В 17.39 по корабельному времени текущих звездных суток я, Гунар Торренс, второй пилот дальнего разведывательного корабля «Орион», получил приказ командира проверить систему управления вспомогательного полетного модуля «Квант». Через несколько минут произошла авария. Мне «повезло» больше, чем всему остальному экипажу: небольшой метеорит по касательной, почти спереди, ударил в нас — последовала мгновенная разгерметизация чуть ли не всех важнейших отсеков корабля, так как злополучный кусок камня прошил отсеки почти по всей длине. И лишь кабина «Кванта» спасла меня от смерти (зачем только ее сделали герметичной?!).

После взорвался резервный бак с топливом, в результате корабль получил сильное боковое вращение. Сейчас сижу в ходовой рубке (годится ли это странное, устаревшее понятие для нашей смертельно раненной птицы?), а сквозь лохматые дыры в «потолке» видны бешено вращающиеся звезды. Сориентироваться в пространстве совершенно невозможно — вся Вселенная вокруг, словно развлекаясь на этом пепелище, выделывает коленца в пляске Святого Витта, вызывая огненный хоровод в голове.

А мне, в общем-то, это и не очень важно — знать, где я. Ясно одно — мы падаем в Вечность. И я упаду туда гораздо раньше, чем наш изувеченный корабль. Я задержался здесь. Несправедливо задержался. Сейчас допишу это, а потом подумаю: отстрелить себе башку из газового пистолета или просто открыть скафандр? Серьезный выбор. Все это (другими словами и за исключением последней мысли, разумеется) я старательно, официальным мужественным тоном наговорил в бортовой журнал. Надеюсь, что те, кто будут слушать последнюю весть с «Ориона», не найдут в моем голосе дрожи и отчаяния… Хотя, о чем это я? Кто услышит эту запись?! Но так было положено по Уставу — сделать ее, и я сделал. А теперь и дневник свой почти закончил. Надо только сказать правду, отбросив мужественный тон — я сижу и плачу. Слезы текут под шлемом, и я не в силах не только остановить их, но и вытереть лицо.

Я не оплакиваю свою судьбу. Нет. Но горько за своих друзей. За свои мечты. Мы просто прикоснулись к Вечности. Как мы стремились сюда, как надеялись, верили, что для Человечества наступает новая эра. И как быстро все закончилось. Мотылек на огонь… Так бы, наверное, плакал ребенок, у которого отняли любимую игрушку — от несправедливости. Я жалею своих друзей, а ведь их смерть по сравнению с моей была легкой, я не пожелал бы им оказаться на моем месте. Перед ними не стоял этот нелегкий выбор.

Пистолет или скафандр, скафандр или пистолет? Боже, как болит голова. Апатия… Или агония души? Почему-то тянет в сон, словно не хватает кислорода. Хорошо бы просто лечь и заснуть. И чтобы все на этом закончилось. Да еще дурацкие звезды мечутся как угорелые… Совершенно не могу думать. В голове одна четкая мысль — нельзя умирать, когда болит голова и хочется спать. Я очень устал. Пожалуй, я все же залезу в «Квант» — там можно снять скафандр. Попробую уснуть. А заодно подумаю — как лучше? Но до какой степени сводит с ума эта бешеная кутерьма звезд!

Странно, но я пишу вторую страницу своего дневника. Только что проснулся, одел скафандр и опять забрался в рубку (буду по-прежнему называть этот дуршлаг рубкой). Писать в скафандре не очень удобно, но меня почему-то тянет сюда, а здесь без скафандра нельзя. Наверное, это память — на нашем корабле не было кают-компании в привычном понимании этого слова. Уж если мы где и собирались все вместе, так это здесь. Только звезды стояли на своих местах, а не скакали, как сумасшедшие. Мне это надоело. Всю жизнь я куда-то мчался, опаздывал, всегда не хватало времени, кругом была суета. И вот теперь я остановился на пороге иного Бытия, и некуда спешить, и есть время на все — но нет спокойствия: надо как-то прибить звезды на свои места. Гвоздями, что ли? Или корабль приклеить к… к чему? Подумать я успею позже, а сейчас попробую выйти из корабля и что-нибудь сделать с упрямым пейзажем.

Да, вот теперь у меня остался только один способ покончить с собой — открыть скафандр (даже думать уже не надо, выбор сделала жизнь). Возможно, смерть моя будет легкой, но уж больно отвратительные картины рисуются мне в воображении. Хотя представить себе, каково это, отстрелить себе голову из газового пистолета, ничуть не легче…

Я уже избавлен от «русской рулетки» — для того, чтобы прекратить «кувыркание» корабля пришлось использовать заряды всех моих пистолетов. Энергии даже отчасти не хватило на остановку вращения корабля вокруг своей оси. Теперь у меня есть условный курс — это туда, куда направлен нос корабля. Относительно этой оси корабль медленно поворачивается, поэтому звезды так же медленно всходят и заходят. Надо будет рассчитать длину своего нового дня и мерить все собственными «звездными» сутками. Только вот как их делить на день и ночь?

А пока сижу на краю выходного люка корабля, свесив ноги в пустоту, и пишу. Зверски устал. Несколько раз, пока гасил вращение, чуть не снесло в сторону от корабля. Мне этого почему-то не хотелось. Это удивило меня, и я задумался — почему? Такая смерть вызвала протест — хочу сам решить и сам осознанно сделать этот шаг, а не случайно.

А все-таки приятно посидеть, свесив ноги в бездну. В этом есть что-то запредельное, не для нормального человека. Очень таинственное, может быть, демоническое. Я словно постепенно приобщаюсь к чему-то глубоко истинному и важному, от чего раньше был всего в одном шаге. Я замер, пораженный этим «чем-то». Но пока еще не отгадал его. Не ухватил. Я делаю этот шаг. Все прошлое уже за чертой. В той жизни я не успел по-настоящему ничего сделать, даже полюбить толком. Та жизнь и моя, и уже не моя — она словно была во сне. Как я — я еще жив, но уже будто бы и нет. После того как взорвался наш корабль, и бортовой «мозг» перестал отвечать на радиовызовы, мы стали первым номером во всех сводках новостей. А теперь нас, конечно, уже похоронили. Обо мне уже никто не помнит, кроме бесстрастных компьютеров, хранящих в памяти информацию об исчезнувшем корабле «Орион». Может быть, когда-нибудь, когда эти железные лоханки развалятся от старости, на Земле вообще не останется памяти о нас. Страшно. Я мнимая величина в действительном мире. Я — отражение в зеркале, отражение еще осталось, а оригинал уже разбился. Меня нет, я живой мертвец на борту «Летучего Голландца»…

«Видно так нам светят наши звезды».

Чья это фраза? Никак не могу вспомнить, где я слышал ее когда-то ТАМ. Она мучает меня сегодня весь день. С ней связано что-то очень важное для меня.

Занимался тем, что проверял — что и как разнес маленький кусочек камня, запорхнувший к нам «на огонек». Многие переборки напоминают деревянную стену, разнесенную вдребезги очередями из крупнокалиберного пулемета. Интересно, почему так, если метеорит был один. Похоже, он врезался, а дальше пошел лавинообразный процесс нарастания массы обломков? Пожалуй, надо исследовать это явление, хотя, по существу, лучше бы его исследовали эксперты с Земли. Может, кому-то потом, в следующий раз, это помогло бы уцелеть.

А самое смешное, сколько раз в детстве читал фантастические рассказы, так там всегда — авария, а люди остались живы, и нет еды или кислорода. А у меня все наоборот — и система регенерации исправна, и кислород уцелел, и еда. Все бы хорошо, лучше некуда.

Только люди не спаслись.

Появилась привычка перед сном вылезать на «крылечко» и, свесив ноги, писать о том, что произошло за прошедшие сутки. Сегодня я не так устал, как за предыдущие сутки, да и первое напряжение слегка спало. Занимался, в основном, бортовыми системами, пытался хоть как-то наладить навигационный компьютер, восстановить разрушенные участки системы жизнеобеспечения и энергоснабжения. Мой «Голландец» понемногу начинает приобретать жилой вид, хотя без скафандра как и прежде можно находиться только в кабине «Кванта». Но я к этому уже привык. А вскоре, может быть, удастся заварить дыры кое-в-каких помещениях и подать туда воздух. Тогда заживу вообще по-королевски. Король дырявого трона…

Наверное правы были философы, которые говорили, что мир развивается по спирали. Во всяком случае, я — летящая (или ползущая) иллюстрация этой мысли. Я штопором ввинчиваюсь в пространство и время, и всем своим естеством ощущаю, как приближаюсь к пониманию того, ради чего люди вообще живут в этом причудливом мире. Что за Сущность мне предстоит постичь в результате этого? На каком витке это будет?

«Видно так нам светят наши звезды»….

Во сне вспомнил, откуда эта фраза. Видно так нам светят наши звезды… Даже не знал, что это жило во мне столько лет.

Эта женщина сегодня пришла ко мне во сне. Она и ее муж умерли много лет назад, в конце прошлого века, когда СПИД еще был неизлечимой болезнью. Тогда ее предсмертная записка оставила во мне след, который, как оказалось, не исчез за все прошедшие годы:

«Простите нас. Видно так нам светят наши звезды. Живите за нас долго-долго».

Живите… долго-долго… за нас…

Боже мой! Звезды, звезды, как вы светите нам?! Что вы делаете с нами? Почему так жесток и страшен наш мир?

Живите… Я не знаю имени этой женщины, я преклоняюсь перед ней. Сумею ли я быть сильным в конце? Безропотно, с достоинством, принять свою Судьбу? Сумею ли простить?

Звезды, звезды, кто вы? Друзья или враги?

Звезды — трассирующие пули в пространстве. Одна такая пуля убила наш корабль, поразив его в самое сердце. Кто выпустил ее? Сколько миллионов лет назад? Столько тысяч световых отрезков она стремилась к той точке, куда гораздо позже пополз и наш утлый, наивный, неповоротливый челнок? Где-то далеко, очень-очень далеко, неведомый исполинский стрелок сейчас разразился сатанинским смехом — его выстрел достиг цели. И вся Вселенная задрожала.

Весь день бился над навигационной системой, пытаясь понять — куда я лечу. Звезды всходят справа и заходят слева, совершенно не сдвигаясь ни вперед, ни назад. На глаз абсолютно непонятно — в какую сторону направлен нос корабля по отношению к направлению полета. Может быть, я лечу дюзами вперед? Так ни черта и не понял. Вот бы удивились инопланетяне, если бы встретили мой корабль, летящий задом наперед! Или боком?!

Сегодня работал на внешней обшивке корабля, пытался привести ее в порядок. Очень интеллектуальное занятие, способствующее укреплению нервной системы: целую рабочую «смену» пропорхал среди инструментов, привязанных, как и я, к кораблю. А пневматический молоток в условиях невесомости вызвал у меня нервную икоту, которая не утихла и сейчас. В конце концов я решил его казнить, отвязав от корабля шнур, удерживающий предательскую железяку. Уже стал приводить приговор в исполнение, когда подумал, что, может быть, на такой же иноземный молоток натолкнулись мы. В итоге закинул его с глаз долой в люк корабля, и теперь он мирно пасется где-то в недрах трюма.

А подлинную, абсолютную радость испытал, когда в конце «рабочего дня» отлетел в сторону от корабля, чтобы критически оценить свое творение.

Пикассо в полный рост! Мое нутро не вынесло всего этого, поэтому решил завтра устроить себе выходной…

В связи с этим у меня была какая-то интересная мысль, пока я порхал вокруг корабля. Что же там было? Мысли об обшивке задавили все остальное… Ах, да! Надо будет завести себе камушек, привязать его тросом к кораблю, и пусть летает вокруг меня. Буду иногда выезжать на природу. Таким образом у меня появится дача. Как раз завтра «уик-энд», где бы найти кусок земли по сходной цене?

За неимением камня лежу на обшивке. Загораю. Сразу же бросилось в глаза то, на что не обращал внимания, пока работал — одна звезда сбоку (по отношению к носу корабля) растет в размерах. Выходит, либо я лечу к ней, либо она ко мне. Второе, конечно, я вставил для красного словца, а скорее всего, имеет место первое.

Кто заказывал камушек? К столу подано! Только этот, пожалуй, все же слишком велик и горяч для меня.

Но все равно приятно — даже без навигационной системы я сумел в конце концов выяснить направление своего полета. Кажется, я не успею построить себе дачу и даже завести говорящего попугая. Я еще могу уйти от столкновения на «Кванте». По-моему, это единственное, что пока находится в полной исправности (кроме моего любимого пневматического молотка). Я смогу протянуть еще несколько месяцев…

И только сейчас задал себе вопрос — зачем? Сколько кислорода и продуктов влезет в «Квант»? Выходит, я ушел от одного выбора и пришел к другому. Сразу испортилось настроение. Да-а, ну и выходной получился. Лучше бы я совсем не обращал внимания на эту звезду, и она подкралась бы совсем-совсем незаметно. Как тот метеорит, только сзади и сразу.

За ночь звезда сильно увеличилась в размерах. Мой разбитый многострадальный корабль явно затягивает в этот водоворот. Причем чем дальше — тем сильнее. Не знаю, через сколько часов полета, но, очевидно, в ближайшие сутки «Орион» упадет на эту звезду.

Понаблюдаю за ней еще несколько часов.

Пишу, сидя в кабине «Кванта». Только что закончил его подготовку к старту. Мое падение происходит даже быстрее, чем я рассчитывал. Похоже, корабль ускоряется, приближаясь к звезде. Это самый солнечный вечер в моей жизни.

Вот и пришла она, Судьба, которую невозможно угадать, Можно лишь принять все как есть или… Или?

Я принял решение — нечего тянуть, Я стартую к ней. Я всю жизнь был упрям и даже сейчас не желаю. покорно ждать.

Горбатого могила исправит.

Последнюю страницу допишу в самом конце.

СТАРТ!

Люди! Боже мой, как жарко! Я сделал все, что мог, хотя лучшее, что я мог сделать с самого начала — это сразу умереть. Люди…

Мне осталось немного — я почти не вижу того, что пишу: жар застилает глаза. Я растворяюсь в огне. Но я не жалею. Кажется, я так и не узнаю — что же было за порогом, который я хотел перешагнуть. Мне не дано это.

Но я понял другое. Сейчас… Это важно. Хочу сказать, пока не стало поздно… Нам нельзя уходить бесследно. Мы должны жить в сердцах остающихся. Всегда! Иначе нет смысла во всем том, что мы делаем…

Господи, кажется, сейчас остановится сердце, и я не успею сказать то, ради чего иду на костер. Люди! Смерти нет, есть только забвение. Помните! Я хочу верить, что Вы будете помнить.

Сейчас я превращусь в плазму. Уже немного… Но я вернусь, я вернусь к Вам лучом света и ласково коснусь Ваших лиц, обращенных к звездам.

И если только Вы захотите помнить, я упаду на Ваши лица теплым дождем, и тогда никто не увидит ваших слез.