Искатель, 2002 №9

Полагаю, я бы не сильно удивился, если б, наблюдая прямую телевизионную трансляцию высадки на Луну, увидел, как из командного модуля вылезает Кек Хюигенс. И уж тем более не удивился бы, если б подозрительные таможенники задержали и обыскали Кека на борту авианосца. Кек, видите ли, из тех людей, которые могут объявиться в самых неожиданных местах. К тому же, таможенные службы едва ли не всех стран числят его среди самых талантливых контрабандистов этого мира. Поляк по рождению, с голландской фамилией, обладатель настоящего американского паспорта, говорящий на многих языках, мастер своего дела, Кек не по зубам бюрократам, считающих высшим пилотажем полые каблуки и чемоданы с двойным дном. Время от времени Кек позволял мне публиковать в своей колонке подробности некоторых из его авантюр. При последней нашей встрече я застал Кека за самым что ни на есть обыденным занятием. Под неусыпным взглядом официанта, со стаканом пива, он сидел за столиком в маленьком ресторанчике Центра Рокфеллера.

Прежде чем подсесть за его столик, я попытался оценить ситуацию. Отменный загар, отдохнувший вид, но костюм чуть лоснился, а манжеты пообтрепались. Отсутствовала и привычная бутоньерка.

— Я задолжал три порции коньяка, в Вадуце, не так ли… так что угощаю, — с этими словами я сел за столик.

— Ты — человек чести, — он подозвал официанта, заказал самый дорогой коньяк. — Да, вывод ты сделал правильный, но причина не из тех, какие могут прийти тебе в голову. Ты видишь перед собой бедность, ставшую результатом полного успеха. С неудачей еще можно как-то сжиться, но, пожалуй, самое трудное — контролировать успех…

За философскими рассуждениями Кека Хюи-генса всегда скрывалась какая-нибудь любопытная история. Но, чтобы услышать ее, на начальном этапе требовалось проявлять полнейшее безразличие.

— Да, — кивнул я, — о неудаче судишь ты сам. А вот успех оценивают со стороны. Я думаю…

— Хочешь ты выслушать историю или нет? — оборвал меня Кек. — Только учти, в колонке использовать ее нельзя.

— Может, со временем?

— Может, со временем, если будут отменены все эти варварские таможенные правила. Если ангелы спустятся на землю. А пока история эта предназначается только для твоих и моих ушей.

На языке Кека сие означало: «Надо подождать, пока уляжется суета».

Все началось в Лас-Вегасе, рассказывал Хюигенс, по той причине, что друг на друга наложились два неприятных фактора: во-первых, я произнес вслух слово banco[4], а во-вторых, меня услышали. Я до сих пор не уверен, что против меня не играл из лучших шулеров мира. В любом случае, у него то и дело оказывалось девятнадцать очков, тогда как я едва набирал шесть. Мне оставалось лишь наблюдать, как тают мои денежки, а когда от них ничего не осталось, я встал, чтобы уступить место другому желающему попытать счастья, и направился к выходу. В сейфе отеля меня дожидалась заначка, которой аккурат хватало на оплату проживания в отеле и обратного билета до Нью-Йорка: эту меру предосторожности я рекомендую всем, кто не может остановиться, сев за стол для игры в баккара. Несколько долларов оставалось и в кармане, но, думаю, мое финансовое положение не позволяло рассчитывать на кредит даже в самом лояльном банке. Я не сомневался, что какая-то работенка подвернется и она обязательно подвернулась бы, но я не ожидал что произойдет это так скоро, потому что остановили меня еще до того, как я добрался до двери.

Мужчина крайне дружелюбно коснулся моей руки. Я вспомнил, что видел его среди зрителей у стола, за которым играл. Вроде бы лицо его показалось мне знакомым, но за столом для игры в баккара о знаменитостях не думаешь: к нему садятся не для того, чтобы просить автограф. Мужчина был невысокого роста, плотный, смуглый, из тех, что с первого взгляда зачастую производят отталкивающее впечатление. Обратился он ко мне, и это сразу заинтриговало меня, на французском.

— M’sieu Huuygens[5]?

К моему полному изумлению, фамилию он произнес правильно. Мне пришлось признать, что я — мсье Кек Хюигенс.

— Я бы хотел переговорить с вами и угостить вас выпивкой.

— Выпить мне сейчас самое время, — кивнул я и позволил ему увлечь себя в бар.

Я заметил, что двое мужчин, которые стояли неподалеку вроде бы внимательно изучая свои ногти, последовали за нами и уселись за соседние столики, чтобы вновь заняться изучением ногтей. Казалось бы, изучать свои ногти — одно из самых скучных занятий, но эти двое придерживались иного мнения. Поэтому, усаживаясь, я более внимательно пригляделся к толстяку и внезапно меня осенило.

Он, должно быть, понял, что мне открылась истина, и улыбнулся, продемонстрировав великолепные белые зубы, произведение искусства, которым мог бы гордиться любой дантист.

— Да, я — Антуан Дювивье, — и он махнул рукой официанту. Мы сделали заказ, и я вновь сосредоточился на моем хозяине. Дювивье, как ты должен знать — полагаю, даже газетчики слушают радио — был президентом острова Сен-Мишель в Карибском море, до тех пор, пока его верноподданные не решили, что президента должно избирать. После этого он покинул остров, глубокой ночью, захватив с собой едва ли не всю казну. Он, конечно, читал мои мысли, пока я пытался понять, как использовать эту информацию с выгодой для себя, вежливо ожидая, должен отметить, пока я откажусь от этой затеи, и лишь потом нарушил затянувшуюся паузу. — Я наблюдал, как вы играли в баккара.

Нам принесли полные стаканы, и я пригубил свой, ожидая продолжения.

— Вы — хороший игрок, мсье Хюигенс, но, разумеется, у вас такая работа, что иначе просто нельзя. — Он заметил мои взлетевшие брови и холодно добавил: — Да, мсье Хюигинс, я наводил о вас справки. Но, позвольте объяснить, что мною дви-жило не праздное любопытство. Я бы хотел обратиться к вам с деловым предложением.

Я нахожу, что в таких ситуациях чем меньше говоришь, тем лучше. Поэтому промолчал.

— Так вот что я хотел бы вам предложить… — он вдруг задумался. — Нет, пожалуй не предложить. Я хотел бы заключить с вами пари. Пари, которое, я в этом уверен, не оставит безучастным такого игрока, как вы.

На этот раз от меня определенно требовался ответ.

— Да?

— Да, — кивнул он, довольный тем, что я такой понятливый. — Я готов поставить двадцать тысяч моих долларов против двух ваших на то, что вы не сможете привезти некий предмет с Карибского моря и, миновав американскую таможню, вручить мне его в Нью-Йорке.

Должен признать, прямота меня восхищает, хотя оригинальным такой подход и не назовешь.

— Ставки более чем приемлемые. Не могу не отметить вашей щедрости. О каком предмете идет речь?

Он понизил голос.

— Это барельеф. Из Китая. Датируется десятым веком до рождества Христова. Из слоновой кости и не особенно большой. Полагаю, его можно положить в карман пальто, хотя и будет заметно, что там что-то лежит. Барельеф изображает сценку из деревенской жизни. Вы, насколько мне известно, знаток искусства и, возможно, слышали о ней. Называется барельеф «Деревенский танец». — Обычно я без труда контролирую свою мимику, но тут на моем лице определенно отразилось изумление, поэтому он продолжил все тем же тихим голосом: — Да, он у меня. Барельеф в Национальной галерее Сен-Мишеля — пластмассовая копия. Оригинал находится в доме моего приятеля на Барбадосе. Туда я его вывез, а вот дальше боюсь. Потеря барельефа будет для меня трагедией. Поэтому я ищу умного человека, который сможет доставить его в Соединенные Штаты, не привлекая к себе внимание таможни, — он вновь улыбнулся, едва не ослепив меня сверканием зубов. — И я ставлю двадцать тысяч долларов против двух, что этот человек — не вы.

Задумка Дювивье мне понравилась, но в тот момент меня интересовало другое.

— Мсье, позвольте задать вам один вопрос, — начал я. — Я слышал о «Деревенском танце». Никогда не видел самого барельефа, но его покупка вашей Национальной галереей получила широкую огласку, поскольку, вы уж меня извините, многие полагали, что этим деньгам власти Сен-Мишеля могли найти лучшее применение. Однако, удивление, которое вы отметили на моем лицо, вызвано не тем обстоятельством, что барельеф у вас, а вашим предложением. Со временем барельеф, конечно, будет дорожать, но ваш музей заплатил за него, насколько мне помнится, не намного больше, чем двадцать тысяч долларов… тех денег, которые вы готовы поставить на кон, утверждая, что я не смогу провезти барельеф в Соединенные Штаты. И такую сумму выручить за него удастся только при продаже законным путем, на аукционе, что невозможно.

Пока я говорил, улыбка медленно сползала с лица Дювивье. А по выражению глаз я видел, что сильно его разочаровал.

— Вы не понимаете, мсье, — и в голосе слышалась неподдельная грусть, причиной которой послужила, само собой, моя невежественность. — Для вас, особенно после неудачного вечера за карточным столом, двадцать тысяч долларов — целое состояние, а для меня — нет. Денежная стоимость барельефа меня не интересует. Я не собираюсь его продавать. Я хочу, чтобы он находился при мне, — такой взгляд мне доводилось видеть не раз. Взгляд фанатика. Коллекционера с большой буквы. — Вы и представить себе не можете, — он покачал головой, — … какой он красивый.

Тут он ошибся. Представить я, конечно, мог. И в тот момент человек этот мне даже вызвал у меня симпатию. Но лишь на момент. Пари, однако, есть пари, и никогда раньше мне не предлагалось выиграть так много, рискуя совсем малым. И я полагал, что знаю, как доставить барельеф в Соединенные Штаты, особенно с Барбадоса. Я уже начал более детально разрабатывать возникшую идею, когда в мои размышления ворвался нетерпеливый голос Дювивье.

— Что скажете?

— Я готов с вами поспорить. Но потребуется время.

— Сколько времени? — теперь, когда я согласился, от напускного дружелюбия не осталось и следа, оно исчезло как из голоса, так и из манер. Для него я превратился в наемного работника.

Я прикинул в уме.

— Трудно сказать. Возможны варианты. Не больше двух месяцев, но и не меньше одного.

Он нахмурился.

— Почему так долго?

Я пожал плечами и потянулся к стакану.

— Хорошо, — с неохотой выдавил он из себя. — И как вы. собираетесь пронести барельеф через таможню? — я так мило ему улыбнулся, что остальные вопросы отпали сами собой. — Я дам вам мою визитную карточку. Вы вручите ее моему другу на Барбадосе и получите взамен барельеф. А потом… — тут уже улыбнулся он, правда на этот раз в этой улыбке явственно проглядывал звериный оскал, — …наше пари вступит в силу. Встретимся мы в моей квартире в Нью-Йорке.

Он дал мне визитку с своими адресом и телефоном, потом вторую, на которой нацарапал имя и адрес барбадосского друга. Мы допили то, что оставалось в стаканах, обменялись рукопожатием, и я отбыл, довольный и тем, что вновь работаю, и расставанием, пусть и на время, с Дювивье.

Хюигенс замолчал и выразительно посмотрел на меня. Я, разумеется, правильно истолковал его взгляд и махнул официанту. Кек подождал, пока пустые бокалы заменят полными, а когда заговорил, мне показалось, что он сменил тему. К счастью, я ошибся.

Всякий, кто говорит, что время путешествий на кораблях минуло безвозвратно, продолжил Хюигенс, никогда не видел буклеты карибских круизов, которые заполняют полки туристических агентств. Комфортабельные лайнеры в любой день недели готовы отплыть из Нью-Йорка, Балтимора, Норфолка, Майами и многих других портов, чтобы доставить американцев, располагающих кредитными карточками и свободным временем, к островам, где их ждут великолепные песчаные пляжи и ветерок, благоухающий тропическими ароматами. К их услугам круизы, во время которых проводятся турниры по бриджу и канасте. Желающих сыграть в гольф ждет специальный маршрут к Сен-Круа. Есть еще семидневные круизы на Багамы, восьмидневные на Ямайку, тринадцатидневные на Мартинику, даже, впрочем, меня это не удивило, трехдневные — в никуда. Вот мне и пришло в голову, что круиз может очень даже подойти, правда, далеко не всякий. Потому-то для выполнения поручения Дювивье я и попросил так много времени.

Я направился в туристическое агентство, расположенное в вестибюле отеля, где меня тут же забросали буклетами и расписаниями круизов. Я едва донес их до своего номера, не прибегая к помощи коридорного, уселся на кровать и начал выбирать тот, что соответствовал выставленным мною требованиям. Как только нашел, вновь спустился в вестибюль и представил мою программу агенту. Тот, должно быть, подумал, что у меня съехала крыша, но я объяснил, что страдаю синдромом Видгета и мне прописан морской воздух. Агент пожал плечами и взялся за телефон, чтобы забронировать мне билеты через центральный офис в Нью-Йорке. Там согласились на оплату не наличными, а по кредитной карте, и я искренне надеялся, что к тому времени, когда платежное поручение поступит в банк, деньги на моем счету обязательно появятся. Двумя днями позже, в Майами, я поднимался на борт комфортабельного лайнера «Андрополис», чтобы отправиться в шестнадцатидневный круиз. Я бы предпочел круиз меньшей продолжительности, но только этот полностью удовлетворял всем моим требованиям. Опять же, я полагал, что заслужил право на отдых.

Сразу скажу, от круиза у меня остались самые теплые воспоминания. Наверное, мне следовало взять с собой постоянную спутницу, но финансы этого не позволяли. Слишком много требовалось карманных денег на оплату счетов в барах и чаевых. Впрочем, на корабле хватало одиноких женщин, среди них встречались и симпатичные, так что дни летели незаметно. Мы продегустировали ромовый пунш в Очо-Риос, отбились от нищих в Порт-о-Пренсе, посетили замок Синей Бороды на Шарлотт-Амали и, наконец, добрались до Барбадоса.

Барбадос — очаровательный остров, изрезанный узкими дорогами, петляющими между плантаций сахарного тростника, который весьма эффективно скрывает движущиеся навстречу автомобили. Так что на взятой напрокат машине я добрался до указанного Дювивье дома, лишь трижды или четырежды на волосок разминувшись со смертью. Человек, которому я отдал визитку экс-президента, без малейшей задержки выдал мне барельеф. Похоже, только порадовался, что с него сняли ответственность за его хранение. Ко мне барельеф попал обложенный соломой, завернутый в бумагу и перевязанный бечевой. В таком виде я и повез его в порт, мимо дружелюбных островитян, которые демонстрировали свои счастье и беззаботность, бодро вышагивая по мостовой.

На борт «Андрополиса» я пронес барельеф без всяких проблем. Другие пассажиры, как муравьи сновали по трапу взад-вперед. Уходили с пустыми руками, чтобы вернуться нагруженными масками из черного дерева, фарфоровыми статуэтками и соломенными шляпами. Я предъявил вахтенному пропуск, поднялся на свою палубу и заперся в каюте, чтобы, наконец, увидеть барельеф, за доставку которого мсье Антуан Дювивье соглашался отвалить двадцать тысяч долларов.

Я развязал бечевку, развернул бумагу и поднял барельеф с ложа из соломы и включил настольную лампу, чтобы получше его рассмотреть. Поначалу я хотел убедиться, что в руках у меня не подделка, поэтому не сразу оценил красоту этого произведения искусства, но когда понял, что резчик действительно жил в Китае за десять веков до нашей эры, мне пришлось признать, что у мсье Дювивье, при всех его недостатках, отменный вкус. Я не мог не отметить, с каким мастерством резчик сумел передать атмосферу веселья, тончайшие нюансы, юмор. Каждая фигурка, сорок или пятьдесят женщин и мужчин, вырезанная на площадке шесть на восемь дюймов при толщине не больше трех, жила своей жизнью, причем безо всякого ощущения толчеи. Казалось, что до тебя доносятся звуки флейт, а фигурки двигаются в танце. Я еще несколько минут не мог оторвать глаз от шедевра, а потом положил барельеф на солому, аккуратно завернул и завязал, а потом сунул в вентиляционный короб моей каюты, довольный тем, что легко и непринужденно завершил первый этап операции. После чего поставил на место решетку, закрывающую короб, и приготовился насладиться последними тремя или четырьмя днями круиза: с Барбадоса мы взяли курс на Майами.

Эти дни ничем особенно не запомнились. Я проиграл турнир по шафлборду, главным образом, из-за близорукости партнера, но, в качестве компенсации, достал со дна бассейна рекордное количество чайных ложек и получил от капитана приз: хрустальную пепельницу с выгравированным на ней тритоном. Так что круиз мне очень понравился, в отличие от приема, который устроили мне таможенники в Майами. Как обычно, меня раздели донага, перетрясли мою одежду и вещи, но, понятное дело, не нашли ничего подозрительного. Миновав таможню, я направился в отель, где и провел ночь.

А наутро я вновь поднялся на борт «Антрополиса», для очередного круиза, в той же самой каюте, на этот раз трехдневного — в никуда.

Хюигенс улыбнулся. Должно быть, выражение моего лица вызвало у официанта тревогу, возможно, он решил, что я оставил бумажник дома, поэтому и поспешил к нашему столику. Чтобы успокоить его, я заказал нам еще по порции коньяка и вновь уставился на Хюигенса.

Я вижу, продолжил Кек, поблескивая глазами, что ты уже начал соображать, что к чему. Полагаю, это элементарно. Карибские лайнеры чередуют длинные круизы, к островам, с короткими, в никуда. Просто плавают по морю, а потом, если ничего не случится, возвращаются. Поскольку лайнеры не заходят в порты других государств, пассажирам коротких круизов по возвращении не приходится общаться с таможней. Поэтому, если человек до этого ходил на лайнере в дальний круиз и, вернувшись, забыл некий небольшой предмет в вентиляционном коробе, после короткого он может забрать его, не опасаясь лишних вопросов.

Я, собственно, так и поступил…

Полет в Нью-Йорк также не принес неожиданностей, и я позвонил мсье Дювивье, как только приземлился в аэропорту Кеннеди. Мой звонок приятно его удивил, поскольку после нашего разговора прошло меньше месяца. Он сказал, что ждет меня с нетерпением.

Экс-президент Сан-Мишеля жил в прекрасной квартире на Сентрал-парк-саут, и, поднимаясь на лифте, я подумал, ну до чего хорошо иметь в своем распоряжении много денег. Дверь открыл сам Дювивье. Его так заботила судьба барельефа, что он даже не предложил мне выпить. Сразу спросил: «Он у вас?» — не отрывая глаз от моего кармана.

— Прежде чем мы продолжим наш разговор, — ответил я, — мне бы хотелось, чтобы вы в точности повторили условия нашего пари. Подчеркиваю, в точности.

Он раздраженно зыркнул на меня, словно думал, что я сознательно оттягиваю столь желанный для него момент передачи барельефа.

— Хорошо. Я ставил двадцать тысяч моих долларов против ваших двух на то, что вы не сможете пронести маленький барельеф из слоновой кости с Барбадоса через таможню Соединенных Штатов и передать его мне в Нью-Йорке. Так?

Я вздохнул.

— Именно так, — и сунул руку в карман. — Вам повезло. Вы выиграли, — и я протянул ему два доллара…