Когда земля загудела, словно боевые барабаны, Рамад понял, что смерть приближается, но как бы он ни пытался освободиться, его тело отказывалось подчиняться. Так он и стоял рядом с Мерьям и Алдуаном, неподвижный, словно камни, разбросанные вокруг.
На западе догорало солнце, рассеивая последние брызги света, как раскаленную медь. Небо наливалось лиловым синяком, напоминало о боли и пытках. Черная фигура приближалась широкими скачками, камешки и песчинки подскакивали на гладкой пустоши в такт грохоту копыт.
Рамад продолжал бороться, пытался выбраться, отогнать страх. Заставить себя говорить, чтобы выторговать у эрека хотя бы Мерьям или Алдуана…
Гулдратан приближался, пригнув голову, словно волк, преследующий добычу: чудовище в короне из шипов, черное и гладкое, с раздвоенным хвостом, извивающимся, будто змея, рисующим гипнотические узоры все быстрее и быстрее…
В десяти шагах он остановился, обошел «подношения» по широкой дуге и наконец приблизился к Мерьям, склонился над ней, раскинув руки.
– Вот как? Пришла ты без защиты?
Мерьям не ответила, но Рамад слышал, как быстро она дышит, словно загнанный заяц.
Гулдратан перешел к Рамаду, опустил голову, глядя ему в глаза. Рамад чувствовал на лице его ядовитое дыхание, но не мог ни отвести глаз, ни оглянуться.
– Щенок, за Белой Волчицей бегущий, – он растянул тонкие черные губы в улыбке, оскалил желтые клыки и подскочил к Алдуану. Рамад видел теперь лишь его раздвоенный хвост.
– А третий…
Рамад услышал крик царя, услышал, как что-то проткнуло кожу, а потом причмокивание – так дети слизывают мед с сот…
– Кровь твоей крови.
Эрек продолжал кружить вокруг них, оглядывал знаки на лбах снова и снова. Рамад понял, что Гулдратан почувствовал запах Хамзакиира, его кровь, и сомневался, стоит ли принимать дары. У Рамада мелькнула мысль: что, если обратить это в свою пользу? Но как? Узы, наложенные Хамзакииром, все еще действовали, и никакая сила воли, никакой гнев не помогали их разорвать.
Наконец, когда Тулатан взошла на востоке, Гулдратан остановился перед Алдуаном, тяжело дыша. У Рамада наконец получилось пошевелиться – ровно настолько, чтобы повернуть голову в их сторону.
Зверь вытянул шею, высунул раздвоенный язык и медленно слизнул кровавый знак, оставленный Хамзакииром. Зажмурился, наслаждаясь вкусом…
Рамад знал, что будет дальше. Знал, что ничего не сможет сделать, и забился в магических путах, собрав весь свой гнев.
«Не трогай моего повелителя! Возьми меня! Меня, проклятый демон!» Но эрек уже выбрал жертву. Он схватил Алдуана за плечи и вонзился клыками ему чуть ниже ключиц, с хрустом ломая кости, разрывая плоть. Алдуан задергался, кровь брызнула из разодранной шеи, черная на фоне сумрачного неба, залила гладкие камни.
«Оставь его! Сожри меня!»
Но было поздно.
Эрек оскалился кровавым ртом и повалил Алдуана, впился в него с внезапной жадностью. Слава богам, Рамад не мог видеть, что происходит, слышал лишь влажное хлюпанье и чавканье твари, рвущей клыками плоть…
Гулдратан пожирал царя Каимира, а его подданный ничего не мог сделать, не мог спасти…
«Алу, прости мою трусость, но пусть следующим буду я, а не Мерьям!»
Краем глаза он заметил, как когтистая рука Гулдратана пробила грудную клетку и вырвала сердце Алдуана из груди, беззащитное, обнаженное перед богами и людьми. Эрек впился в окровавленную плоть, а наевшись, вновь принялся бродить кругами по пустоши. Наконец он остановился и, обмакнув палец в свежую кровь Алдуана, принялся рисовать некий знак, древний, известный, верно, лишь богам пустыни. Он ходил с места на место, оглядывая свою работу, добавляя к растущему узору все новые и новые черты.
В полной тишине Рамад услышал вдруг странный писк на одной ноте. Присутствие Хамзакиира – понял он. Узы не исчезли до конца, но власть их уменьшилась. Мерьям, видно, почувствовала то же самое – она упала на камни, рыдая, поползла к отцу, обхватив его поперек груди, будто пытаясь скрыть ужасную рану, защитить его, хоть было уже поздно. Рамад ощутил, что тоже способен двигаться. Ему хотелось упасть, скорчиться на камнях в ожидании смерти, колени тряслись… но он стоял. Нельзя было показывать Гулдратану свою слабость, никогда.
– Хватит, – прохрипел он, хромая к эреку на неверных ногах. Зверь, в два раза превосходивший его размерами, ссутулился, пожирая остатки сердца, и лишь поэтому Рамад смог пристально взглянуть ему в глаза.
– Покинь это место, Гулдратан.
Эрек перестал жевать, рассмеялся громоподобным, раскатистым смешком.
– Оставлены вы мне были на потеху, и уж я потешусь!
– Ты взял то, что положено было по уговору: жизнь, если она не приведет к тебе Хамзакиира.
– Она предложила себя.
– А ты забрал жизнь ее отца, стоившую для нее куда больше.
Рамад указал на Мерьям. Та не двигалась, лишь всхлипывала, прижавшись лбом ко лбу отца.
– Прости меня, – шептала она. – Прости меня, прости меня, прости меня!
Гулдратан шагнул было к ней, но Рамад преградил ему путь.
– Нас привел к тебе Хамзакиир, тот, кого ты ищешь. Тот, кто задолжал тебе кровавый долг. Неужто ты сменишь сундук золота на безделушки?
Глаза эрека заблестели в свете Тулатан.
– Ты и женщина – безделушки, значит.
– Для тебя – да. Ты хочешь Хамзакиира, того, кто предал тебя, обманул, оставил ни с чем, как нищего дурачка.
Ноздри эрека раздулись.
– Долг его велик.
– И ты его получишь. Заберешь его жизнь. Ты пожрал властителя далеких земель, завлеченного в Великую Шангази обманом. У нас с тобой общая цель, мы тоже желаем отомстить Хамзакииру.
Гулдратан выпрямился, навис над ним, тяжело дыша и выдыхая облачка пара, словно рассерженный бык.
– Дай нам время, – продолжил Рамад. – Прими кровь нашего Короля, и возрадуйся, ибо мы принесем добычу, которой ты жаждешь.
– А если провал вас ждет?
– Тогда я отдам тебе свою жизнь.
Гулдратан покачал шипастой головой.
– Не желаю я больше ни тебя, ни царской дочери.
– Чего же тогда ты желаешь? Скажи, и я дам тебе это.
– Белую Волчицу.
Рамад опешил.
– Что ты сказал?
Гулдратан не ответил. Его взгляд был взглядом черной гиены, оценивающей добычу.
– Ее кровь мне не принадлежит.
Эрек моргнул, в глазах его читался неизбывный голод. Мерьям рассказывала, что эреки зацикливаются на некоторых людях, вмешиваются в их жизни, пытаясь коснуться благословения первых богов. Рамад вспомнил их первую встречу: эрек обнюхал всех, но задержался возле него, велел следовать за Белой Волчицей… Неужели Рамад, сам того не зная, навел чудовище на нее? Алу всемогущий, что же теперь делать? От одной мысли о том, чтобы пообещать Чеду эреку, его бросало в холод, но что еще он мог сделать? Каимир должен быть спасен, нужно выровнять весы. И если все пойдет по плану, он схватит Хамзакиира, отдаст его Гулдратану, и все это не будет иметь никакого значения…
– Рамад, не надо.
Он обернулся и увидел, что Мерьям смотрит на него, бледная, залитая кровью, взглядом просящая его покончить уже со всем этим.
– Мое время пришло.
Это всего лишь момент слабости. Ее разум помутился, но она справится. Он поможет ей, а потом они вместе найдут Хамзакиира.
Он обернулся к Гулдратану, вздернул подбородок.
– Хо… – Он сглотнул, облизнул губы. Боги, как же пересохло во рту! – Хорошо. Если мы не справимся, забирай Белую Волчицу.
Эрек вновь уставился на Мерьям, словно взвешивая ее, и Рамад почувствовал, как что-то ворочается внутри, будто угорь, пытающийся слезть с крючка. Нельзя ставить на кон чужую жизнь. Это не делало ему чести, однако разве так поступают не все власть имущие? Разве не так поступают цари?
– Скрепишь ли ты клятву кровью своей? – спросил Гулдратан.
– Скреплю. – Рамад вытянул руку и острым краем перстня оцарапал запястье. Гулдратан склонился к нему, слизывая кровь, и Рамад почувствовал, как холодеют пальцы.
– Да будет так. – Эрек крепко стиснул виски Рамада и отвратительно теплым языком слизнул знак с его лба. Звон в ушах исчез, узы Хамзакиира, ослабшие со смертью Алдуана, разрушились окончательно.
Рамад расправил плечи, иным взглядом посмотрел на пустыню вокруг, глубоко вдохнул. Боль осталась позади, он чувствовал себя, словно родился заново, неоскверненный. Никогда еще ночной воздух не казался ему таким сладким. Мерьям поднялась, то ли не желая ползать на коленях перед эреком, то ли желая того же, через что прошел Рамад.
Повторив ритуал и с ней, эрек удалился, а она так и осталась стоять, выпрямившись, и вдруг надтреснуто рассмеялась, с горечью и облегчением, словно впервые за долгие годы.
Дождавшись, пока топот эрека стихнет, Рамад протянул ей руку.
– Идем.
Мерьям наклонилась к трупу отца, забрала его перстень с печатью, золотое ожерелье и, спрятав их в поясную сумку, побрела, тяжело опираясь на руку Рамада, в сторону Шарахая.