Лекарство против застоя

Часть 90

Часть 90

24 июня 1976 года, 16:15 мск, Пуцкий залив , линкор планетарного подавления «Неумолимый», императорские апартаменты, комната для переговоров «в узком кругу»

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической Империи

Сегодня у меня на борту «Неумолимого» проходит небольшой неформальный саммит на тему «Как нам жить дальше». Помимо моей императорской особы и Бригитты Бергман, здесь Просто Леня с товарищем Романовым, Первый секретарь ЦК ПОРП Эдвард Герек с начальником Службы Безопасности МВД ПНР генералом бригады Мирославом Милевским, Генеральный секретарь ЦК СЕПГ Эрих Хонеккер вкупе с Министром государственной безопасности ГДР Эрихом Мильке. Но этими людьми, происходящими из мира семьдесят шестого года, список приглашенных не исчерпывается: от мира тысяча девятьсот пятнадцатого года тут присутствуют Императрица Всероссийская Ольга Николаевна Романова, принц-консорт Иосиф Джугашвили-Сталин, предводитель лейб-кампании Великий князь Михаил Александрович Романов и отец-основатель партии большевиков Владимир Ильич Ульянов-Ленин.

Впрочем, несостоявшийся вождь мировой революции тут как бы сам по себе, исполняет обязанности лаборанта, фиксирующего итоги грандиозного исторического эксперимента там, где советскому государству и странам народной демократии еще можно прописать действенное лечение, без написания некрологов и постскриптумов. Чем выше я поднимаюсь по мирам, тем сильнее становится влияние, казалось бы, мелких ошибок в организации партийного строительства и неисправимых дефектов марксистской теории, превратившейся после смерти основоположников в мертвую религиозную догматику. В данном году страны народной демократии и СССР подводит под монастырь продовольственный вопрос. Кстати, у товарища Ульянова-Ленина тут тоже рыло в пуху по самую ширинку. Это он некритически перенес европейские представления о крестьянстве на российскую почву, тем самым добавив жгучего перца в оставленную Марксом кашу. Когда товарища Сталина, умеющего маневрировать на местности, сменили доктринеры и начетчики, представление о крестьянстве как о мелкобуржуазной стихии, с которой требуется бороться всеми силами, стали в советском руководстве доминирующими. И так хорошо Хрущев и компания эту стихию побороли, что потом пшеницу стали покупать в Канаде и Аргентине.

И не в одном Курузвельте тут дело. Пущенная под нож в мире пятьдесят третьего года верхушка партии тому свидетель. Костяк этой группы состоял из упертых марксистов-ленинистов классического толка, поэтому Верховному, пока он был жив, приходилось ломать их силой своего авторитета и страхом смертной казни, остальные же деятели послушно колебались вместе с линией партии туда-сюда. Будь марксистская теория хотя бы чуть ближе к истине, и Виссарионычу не пришлось бы тратить столько усилий на преодоление очевидных благоглупостей, а после его смерти не наступила бы столь быстрая деградация. Ведь те долбоклюи, что сели на его место, старались все делать по марксистской теории, и если бы она была правильной, то и тяжелых последствий для страны тоже бы не наступило.

А теперь давайте подумаем, мог бы Ильич изменить теорию, столкнувшись с ее неадекватностью. Вон он, кстати, сидит, сверкает лысиной. До восемнадцатого года ему это было неинтересно: тогда никто еще не подозревал о том, что марксизм — это не научная теория, а только на нее похожа. А потом… Потом тот серпентарий, который вождь мировой революции собственноручно набрал в большевистский ЦК, ни за что бы не дал ему выкинуть из марксистской теории ни одного мертворожденного положения. Троцкие, Урицкие, Свердловы, Иоффе, Бухарины, Каменевы и прочие Радеки-Эйдельманы пошли в революцию как раз ради разрушения всего до основания, чтобы народы России, в первую очередь великороссы, сгорели как охапка хвороста в огне революции и постреволюционных войн, а на вытоптанном месте потом сто лет даже трава не росла. Недаром же именно этих людей щедро финансировали американские, британские и французские банкиры.

Но это только верхушка. Подобные «элементы» в большевистской партии имелось на всех ярусах иерархии, причем без различия национальной принадлежности. Некий товарищ Богданов, декапутированный в Александровске по моему приговору за разжигание контрреволюции, тому наглядный свидетель. Туда же надо отнести откровенно уголовных личностей, примкнувших к большевикам по той причине, что под такой крышей грабить буржуев куда как безопаснее, чем в статусе вольного стрелка. Изменение марксистской теории с ликвидацией нежизнеспобных догматов эти люди восприняли бы как покушение на их «законное» право вершить произвол над представителями «эксплататорских» классов. И из этого же слоя партийцев через некоторое время сформировалась лютая антисталинская оппозиция. Потом их, конечно, вымели во тьму внешнюю, кого раньше, кого позже, но дух той эпохи в партии остался до самого конца ее существования. Поэтому и товарищ Сталин при попытке изменить доктрину, уже освященную именами Маркса, Энгельса и Ленина, уперся в тот же ограничитель. Стоило ему лишь заикнуться о подобном, как его сразу же отравили, а потом вволю поплясали на костях покойного.

Дерьмо, что товарищ Брежнев сейчас бульдозером выгребает из-за бани, имеет все то же троцкистско-зиновьевское происхождение. Последняя версия Политбюро, которую я собственноручно чистил от разных хрущевских обмылков, структурно мало отличалась от ЦК образца восемнадцатого года. А ведь к тому времени советской власти исполнилось шестьдесят лет, позади были Великие Чистки, индустриализация, выигранная Большая Война, ракетно-ядерная гонка и полет Гагарина в космос, но все равно большие и маленькие товарищи Зиновьевы в руководстве КПСС оказались неистребимы как постельные клопы. А вот это совсем не гут. Как говаривал Мольтке-старший, который, в отличие от своего племянника, действительно был большим стратегом, «ошибки, сделанные на этапе подготовки кампании, будет невозможно исправить уже в ходе боевых действий». Ориентируясь на опыт Советского Союза в середине двадцатого века, могу сказать, что при деятельном руководителе исправление таких ошибок вполне возможно, только это будет стоить таких потерь, которых сможет позволить себе далеко не каждое государство.

Это я к тому, что, по данным Колдуна, следующий канал у нас откроется не в начало девяностых годов, а куда-то в середину восьмидесятых. Вот тебе, капитан Серегин, и Юрьев день: засучи рукава и приготовься разгребать окаменевший навоз там, где у тебя под рукой уже не будет самого правильного товарища Брежнева, а также большей части ветеранского корпуса на руководящих постах. Сообщники месье Горбачева и месье Ельцина составились из того слоя партийных карьеристов, что вступили во взрослую жизнь в хрущевско-брежневские времена. Вот так, Сергей Сергеевич: когда-то тебе больше всего нравилось отражать вражеские вторжения на русскую землю, а улаживание внутренних смут и разруливание политических интриг ты считал тяжкой обязанностью. Но теперь, с «Неумолимым», отражать вторжения стало проще простого. Отдал команду — и через пять минут, как в том анекдоте: «нет больше вашей Америки». Главное при этом не наломать лишних дров, поэтому пугать врага надо гораздо чаще, чем применять на практике разрушительную мощь. Политические интриги гораздо опаснее, ибо рвануть изнутри они могут с такой силой, что от благополучного государства не останется и камня на камне. От этой печки, значит, мы и будем плясать сегодня и в дальнейшем.

— Значит так, товарищи, — сказал я, — мы все тут собрались для того, чтобы обсудить актуальнейшую для системы постхрущевского социализма продовольственную проблему. Но прежде, чем погружаться в дебри, хочется задать один интересный вопрос товарищу Брежневу. Какого, простите, хрена Советский Союз оказывает продовольственную помощь странам Африки, где народ голодает несмотря на то, что в тамошних климатических условиях с полей возможно снимать четыре урожая в год? И не надо кивать на тяжелое наследие колониализма. Это явление в виде белых фермеров, кормивших и себя, и те страны, местные революционеры давно победили — частью прогнали, а частью убили, и теперь былые поля зарастают даже не травой, а кустарником и лесом. В Африке это быстро. Целые народы, впадающие в иждивенчество — это так же далеко от социализма, как древнеримский Спартак от Карла Маркса и Фридриха Энгельса.

— Мы уже говорили с вами на эту тему, — ответил Брежнев. — После того раза я распорядился навести справки в соответствующих министерствах и ведомствах, и там мне ответили, что если мы прекратим продовольственную помощь этим странам, то там сразу же начнется натуральный голод.

— На заре существования человечества мой Патрон без всякой пощады обрушил Великий Потоп на популяцию человеков, которые просили у него урожая, не вспахав и не бросив в почву семена, — ответил я. — Помогать следует тем, кто помогает себе сам: кубинцам, вьетнамцам, северным корейцам и нашим восточноевропейским союзникам. Основной принцип социализма: кто не работает — тот не ест. Всем остальным помощь сначала следует урезать вдвое, с предупреждением африканским товарищам, что если они не возьмутся за ум и не начнут трудиться в меру возможности на самих же себя, то поставки продовольствия из СССР прекратятся вовсе. Разбрасывать продовольствие направо и налево можно при его избытке, а не дефиците, и лишь в том случае, если поставлена какая-то далеко идущая цель. Иначе вы лишь будете способствовать увеличению популяции патологических иждивенцев, и тогда в один прекрасный момент у вас не хватит никакого продовольствия, чтобы кормить орду голодных бездельников.

— Сергей Сергеевич, вы считаете, что негры в этом смысле неисправимы? — краснея от невозможности произносимых слов, спросил товарищ Романов.

— Вполне исправимы, Григорий Васильевич, — ответил я. — Просто надо поощрять их к ответственному поведению, свойственному взрослым дееспособным людям, а не к тотальному иждивенчеству. Все африканские народы южнее Сахары, за исключением разве что эфиопов, на момент колонизации их европейцами находились в первобытнообщинном состоянии, занимаясь примитивным земледелием, охотой и собирательством. Любой дармовой ресурс, неважно чего, эти люди воспримут как источник для безграничной эксплуатации, а не как возможность для самостоятельного развития. Впрочем, сейчас это не тема для обсуждения, потому что Африка для Советского Союза не предмет первой необходимости. Возвращаться туда можно будет уже на следующем историческом этапе после устранения всех внутренних противоречий и обретения возможности доминировать в мировой политике. Исключение можно сделать только для Анголы, отдав ее на откуп товарищу Фиделю Кастро. В его государстве тружениками с ответственным поведением являются все граждане, без различия цвета их кожи, и этот феномен достоин отдельного изучения.

— Что вы имеете в виду под устранением внутренних противоречий в Советском Союзе? — спросил у меня товарищ Брежнев.

— Первое внутреннее противоречие, — сказал я, — это когда одни территории создают национальный продукт, а другие его проедают. Уровень благосостояния в республиках Прибалтики, на Украине, на Кавказе и в Средней Азии совершенно неадекватен их трудовому вкладу. А когда вы начинаете строить там заводы, рудники и шахты, то оказывается, что местные жители не хотят работать в промышленности, и необходимо завозить трудовые ресурсы с территории РСФСР. Второе внутреннее противоречие — это диссонанс между официальной советской доктриной интернационализма и фактически националистическим характером автономных и союзных республик. Вместе с большим количеством русских людей, завезенных по оргнабору для работы на предприятиях союзного подчинения, комбинация получается премерзкая. Вот выйду на уровень девяностых, а еще лучше двухтысячных годов — натыкаю вас носом в конечный продукт такой политики. Третье внутреннее противоречие заключается в конфликте между гарантированным Конституции демократическим устройством советского государства и превращением замкнутой партийной верхушки в подобие нового боярства, оторвавшегося от широких народных масс. Фраза «он вышел из народа» означает лишь то, что теперь данный персонаж возвысился и перестал быть простолюдином. Отсюда — ошибки в планировании и даже в целеполагании, ставшие причиной всеподавляющего дефицита, ведь номенклатурным небожителям в партии и правительстве стали безразличны проблемы ползающего по земле плебса. И все три этих противоречия, вызванные несовершенством марксистской теории и понятийного аппарата, обозначают великую ложь, которую власть преподносит своему народу как истину в последней инстанции. Поскольку даже самое маленькое начальственное вранье рождает сначала недоверие, а потом тотальное неверие, ради будущего советской страны следует прекратить эти безобразия раз и навсегда, сначала исправив теорию, чтобы она соответствовала наблюдаемым фактам, а потом устранив все внутренние противоречия.

— А до этого мы чем занимались? — немного раздраженно спросил Просто Лёня.

— До этого, — сказал я, — вы вскрывали и чистили уже назревшие нарывы, но если не устранить причину болезни, новые оппортунистические деятели того же толка, что дядя Миша и дядя Боря, будут регулярно выскакивать в партии, как чирьи на заднице. На нижних ярусах партийной иерархии личинок агрессивных карьеристов-оппортунистов более чем достаточно, и стремятся они наверх со страшной силой, распихивая нормальных конкурентов локтями и пинками и не гнушаясь ни доносами, ни наветами, ни даже заказами бандитам убрать конкурента. И вся моя помощь в таком случае уйдет как вода в песок, а я очень не люблю возвращаться к уже пройденному материалу проводить работу над ошибками. Делать надо все с первого раза, и очень хорошо…

— Да, — согласился со мной Григорий Романов, — если на основе неправильной теории проектировать машину, то в лучшем случае она просто не станет работать, а в худшем взорвется, поубивав множество людей. А государство во много раз сложнее любой самой сложной машины. Мне только непонятно, почему все это работало раньше, и перестало работать сейчас?

— Раньше это работало потому, что товарищ Сталин оказался настоящим гением, — ответил я, — изъяны теории он залеплял своей интуицией, глазомером и голой эмпирикой практического опыта, оплаченного кровью. Зато те, что пришли после него, перечеркнули все достижения предшествующего периода, поскольку полностью отрицали эмпирический опыт — стремясь действовать строго по теории, они раз за разом приводили страну и партию к большим и маленьким катастрофам. А недавно я пришел к выводу, что в естественных условиях Основного Потока из-за сопротивления среды исправить теорию не получилось бы ни у товарища Ленина, ни у товарища Сталина, потому что их окружение восстало бы против такого как триста спартанцев царя Леонида.

— И что же нам делать? — на вполне понятном русском языке спросил Эрих Хонеккер. — Ведь, насколько я понимаю, пока не решится теоретический вопрос, вы не будете помогать нам с продовольствием…

— Вы, геноссе Хонеккер, понимаете неправильно, — ответил я, перейдя на тевтонскую версию немецкого языка. — Продовольственный вопрос Советского Союза, а также иных стран народной демократии вашего мира, и создание единой теории социальных последовательностей будут решаться параллельно и независимо друг от друга. То, что касается поставок продовольственной пшеницы и других продуктов питания, вы будете обговаривать с присутствующей здесь императрицей Ольгой Николаевной, ее принцем-консортом Иосифом Джугашвили-Сталиным и дядей Великим Князем Михаилом Александровичем Романовым. Там у них в пятнадцатом году наметились проблемы со сбытом хлеба во Францию, которая разорена поражением в Первой Мировой войне. Каналы для переброски товарных потоков я открою, а дальше вы договаривайтесь сами. Кайзер Вильгельм, когда подписывал мирный договор, помнится, по силе деловой хватки сравнил эту особу с нильским крокодилом.

После этих слов присутствующие воззрились на имперскую делегацию из пятнадцатого года, и Ольга Николаевна, с достоинством выдержав эти взгляды, с независимым видом на хорошем немецком языке произнесла:

— В первую очередь, герр Хонеккер, от Германской Демократической республики нам интересны встречные поставки промышленного оборудования и товаров машинной выделки, которые еще не производятся в Германской империи нашего дяди Вилли. И никаких политических условий в ту ли иную сторону. Мы выше этого. Вот примерная спецификация, чего мы хотим от вас и что предлагаем взамен…

Пока милейший генсек ЦК СЕПГ вчитывался в исписанные убористым почерком листы белой бумаги, Леонид Ильич Брежнев, сделав приличествующую случаю паузу, спросил:

— А у Советского Союза вы, ваше Величество, ничего не хотите закупить?

— У Советского Союза, уважаемый товарищ Брежнев, — потупив глаза, ответила императрица Ольга, — мы бы хотели бы получить полный комплект литературы и наглядные пособий, чтобы провести в нашей Империи процесс ликвидации безграмотности и реформировать систему народного образования под нужды всеобщей грамотности для уровня, приличествующего двадцатому веку. Все тухлые идейки о необходимости подмораживания России Мы уже выбросили во тьму внешнюю, и теперь у Нас с Иосифом начнется период быстрого развития, когда каждый день будут ставиться рекорды «выше, дальше, быстрее». Вообще-то так следует развиваться в любые времена, ибо Россия в любом из известных нам миров — это очень большая и крайне плохо освоенная страна, только вот некоторые деятели забывают о своем долге правителя перед подданными.

— Среди присутствующих таких нет, — торопливо сказал я, на корню пресекая возможную дискуссию. — Кстати, мне тоже требуются и оборудование с комплектующими, и готовые товары машинной выделки, и инвентарь для ликвидации безграмотности. Ситуация по этой части в бывшем Царстве Света будет даже похуже, чем в Российской империи образца пятнадцатого года. За все нужное мне я могу платить либо золотом в слитках, либо продукцией государственных латифундий, превращенных мною в совхозы. Хлопок, виргинский табак, тростниковый сахар-сырец, бобы, пшеница, кукуруза и пушнина прежде уходили на европейские рынки за золото и молодое китайское и африканское мясо, но мне это неинтересно. Моя задача — максимально быстрое развитие моей Метрополии до уровня цивилизации пятого уровня, поэтому источники энергии и системы интеллектуального управления у меня будут свои. А вот все остальное оборудование и готовые товары я буду заказывать на стороне.

— Очень хорошо, Сергей Сергеевич, — сказал Брежнев, хлопнув ладонью по столу, — программа ваша весьма позитивна и мы ее выполним, даже если нашим заводам придется, как в войну, работать в три смены. А теперь, есть у меня такое мнение, нам надо поговорить о теории.

— Нет, товарищ Брежнев, — возразил Эдвард Герек, — товарищ Серегин и госпожа Ольга договорились о встречных поставках с Германской Демократической Республикой и Советским Союзом, а о Народной Польше не было сказано ни слова. У нас тоже достаточно плохое положение с продуктами питания, и на этой почве даже могут вспыхнуть бунты, подстрекаемые антикоммунистическими элементами.

— Данные всех антикоммунистических элементов передавайте мне, — сказал я. — Максимально комфортная отправка в мир иной гарантируется. Кроме того, Польша тоже может получить контракты на поставку готовых изделий и оборудования, только труба у вас пониже, и дым из нее пожиже, чем в ГДР и СССР. А еще я готов платить вам продовольствием за польских крестьян, завербовавшихся для освоения пустующего западного приграничья моей Метрополии. Сразу могу сказать, что никаких колхозов там не будет. Впрочем, для уточнения деталей я позже пришлю к вам своего казначея Мэри Смитсон, а сейчас, в самом деле, давайте поговорим о теории.

— Да, давайте! — откликнулся Брежнев.

— С теорией все просто, — сказал я. — Для ее разработки у нас имеется широчайший массив первичных данных, собранных лично мной, четырьмя инкарнациями товарища Сталина, а также некоторыми другими людьми. У нас есть товарищ Ленин из пятнадцатого года, скоро будет доступен товарищ Ленин из восемнадцатого года, есть социоинженеры светлых эйджел, и в последнее время я склоняюсь к тому, чтобы сходить в тысяча восемьсот пятьдесят шестой год и забрать оттуда Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Они эту кашу придумали, им ее и распутывать. В таком случае могу попросить коллег из Германской Демократической Республики только о том, чтобы они выделили из своих рядов авторитетных товарищей, которые избавили бы этих двух основоположников от врожденной русофобии. Иначе никакого сотрудничества у нас уже не получится.

— Мы сделаем все что надо, потому что это в наших же интересах, — ответил Хонеккер, на чем разговор был закончен.

20 мая 1856 года, 12:15, Великобритания. Лондон. район Сохо, Дин-стрит, дом 28, квартира семьи Марксов

Карл Генрих Маркс

С тех пор, как русские варвары победили коалицию цивилизованных европейских наций, прошло уже больше года. Все тогда произошло очень быстро, а театр военных действий был крайне удален от Лондона, так что весть о разгроме коалиционных сил прозвучала как гром среди ясного неба. Никто не понимал, как такое могло случиться. Лучшие армии Европы оказались разбиты дикарями, еще не вышедшими из стадии рабовладения. При этом французов просто грубо отпихнули в сторону, а прах англичан безжалостно втоптали в землю, так что из-под Севастополя на берега туманного Альбиона не вернулся никто.

А потом некто могущественный и не объявляющий своего имени совершил налет на Виндзорский замок прямо во время визита Наполеона Третьего, и, будто алчный дракон, похитил оттуда всех важных персон, попавшихся ему под руку. По крайней мере, во дворе замка, где происходили страшные события, удалось обнаружить только трупы заколотых штыками и застреленных в упор британских солдат почетного караула, и более ничего. Великий Ужас тогда пал на Британию: всем мнилось, что настали воистину кошмарные времена, потому что чудовище, пожравшее и королевскую семью, и премьер-министра лорда Пальмерстона, и французскую королевскую чету, снова проголодавшись, набросится сначала на депутатов Парламента, а потом и на простых англичан.

Марксы тогда уже вознамерились бежать из Лондона всем семейством в любом удобном направлении, но этому помешало хроническое безденежье. Им на еду денег не всегда удавалось наскрести, а тут предстояло собираться в дорогу с женой, детьми и экономкой… Да и вообще, есть ли в мире такое место, где можно было бы укрыться от Великого Ужаса?

Правда, вскоре в Лондон вернулся старший сын королевской четы Альберт-Эдуард, объявив народу Великобритании, что его мать, королеву Викторию, за грехи многие покарал Господень Специальный Исполнительный Агент Сергий из рода Сергиев, по совместительству являющийся каким-то там Артанским великим князем, Бичом Божьим и защитником русских дикарей. Лорд Пальмерстон тоже вернулся, но не совсем так, как ему хотелось — в виде еще живой, но беспомощной тушки, плотно, под самые гланды, насаженной на осиновый кол. Таким оригинальным способом Господень Посланец выказал свое неудовольствие британской политикой вообще и деятельностью этого человека в частности.

Саму же королеву не убили без суда и не казнили (жизнь помазанников Божьих неприкосновенна, что бы они ни совершили), а просто сослали в другой мир. Это была несправедливость, вытерпеть которую для Карла Маркса было выше его сил. И все члены семьи, кроме наследующего трон принца Уэльского, решили последовать в ссылку за женой и матерью, а малыш Берти отныне будет править Британией под именем короля Эдуарда Седьмого. Сменился в стране и премьер-министр, теперь это пост занял либерал Гладстон, ибо от быстро протухшего трупа лорда Пальмерстона было уже мало толку.

«Господь не с нами», — первым делом сказал новый премьер, и от этого заявления нации просвещенных мореплавателей стало совсем плохо, ведь эти люди привыкли думать, что если какая мерзость сталась безнаказанной, то это значит, что она была угодна Богу.

Во Франции произошла своя коллизия. Император Наполеон Третий и императрица Евгения сгинули бесследно где-то во владениях ужасного Артанского князя, но вместо них в Париже объявился император-младенец Наполеон Второй (как было объявлено, доподлинный сын Корсиканца), и вокруг этого бессмысленного комка плоти, ощетинившись штыками, собралась вся французская армия — попробуй тронь. Наполеон Бонапарт, он же Первый, он же Великий, у французов до сих пор ходит в национальных героях, и одно его имя вызывает в них приступ неистовой преданности. От всего этого и Карла Маркса и Фридриха Энгельса штырило и колбасило не хуже, чем одержимого бесами от вылитого на голову ведра святой воды.Преданность народа своему монарху, пусть даже из былых времен, с их точки зрения, была наихудшим из всех возможных явлений.

На этом фоне вполне траурно выглядело окончание Восточной Войны, которую турки, оставшись без европейских покровителей, проиграли сразу и с треском. Русский царь заключил мир только с новыми властями Британии и Франции, а вот про турок Европа попросту забыла. Османский флот на дне, армия разбита в нескольких полевых сражениях, восточные области пылают восстаниями армян, сирийских арабов, курдов, шиитов и других народов, решивших, что настало время освободиться от турецкого владычества. И, самое главное, под натиском русских полчищ пал древний Стамбул, который отныне носит свое прежнее название Константинополь, Дунайские княжества Валахия и Молдавия были присоединены к России на правах обычных губерний, в Дарданеллах и на Босфоре русские обустраивают кинжальные батареи для обороны Проливов. Русский дикий зверь зубами и когтями терзал внутренности несчастной Османской империи, и никто в Европе не мог, да и не хотел ничего с этим поделать. А на карте Европы, заставляя русофобов плевать желчью, появились новые независимые государства Сербия* и Болгария. Возмутились таким самоуправством царя Александра, уже прозванного Освободителем, и Маркс с Энгельсом. Эти двое люто ненавидели не только русских, но и всех славян вообще, считая их дикими отсталыми народами, препятствующими наступлению светлого коммунистического завтра.

Примечание авторов:* В Основном Потоке до 1878 года Сербия была автономным, то есть вассальным княжеством под властью Османской империи.

Энгельс (в тандеме он носил прозвище «генерал», так как год отслужил рядовым солдатом в прусской армии, обычно с легкостью мог объяснить ход любого конфликта или войны) на этот раз только разводил руками. Русские, казалось бы, обескровленные и обессиленные под натиском европейской коалиции, вдруг обрели второе дыхание, и даже несчастная Греция сменила политическую ориентацию в пространстве с лондонской на петербургскую. Единственной европейской силой, не задетой всем этим вихрем событий, оставалась Австрийская империя, но в Вене помалкивали в тряпочку, наверное, опасаясь того, что в Шёнбрунне может произойти то же, что и в Виндзоре. Великого князя Артанского нигде не видно, но всем достоверно известно, что он всегда находится поблизости и готов вонзить в ослушника свои острые кривые когти, стоит только доставить беспокойство его любимым русским.

От всех этих событий Маркс и Энгельс преисполнились самого мрачного пессимизма, ибо впереди было время самой ужасающей реакции, в кромешном мраке которой не просматривалось никаких перспектив для возможных социалистических революций. Ради чего тогда жить, и не стоит ли покончить со всем разом, приняв лошадиную дозу стрихнина? Однако такие люди по жизни не вешаются, не стреляются и не травятся, а потому, убедившись, что лично их никто не преследует и не стремится привлечь к ответственности за истинные или мнимые преступления, эти два господина решили ничего не менять в своей жизни. Тем более, что и изменения в Европе сошли на нет. Русский медведь, отбившись от охотников, устраивался поудобнее в своей берлоге, явно намереваясь проспать* еще лет двадцать.

Так прошло несколько месяцев.

Примечание авторов:* Подготовку к отмене крепостного права таким образом, чтобы впоследствии не разорить страну, царь Александр вел в негласном порядке, и из Европы эта деятельность видна не была. Протокадеты из 1905 года в своем времени уже фатально устарели, ибо над страной веяли другие ветры, а вот в середине девятнадцатого века их идеи были вполне передовыми и прогрессивными — лет на пятьдесят вперед.

И вот в не по-лондонски теплый майский день Энгельс со своей сожительницей Мэри Бёрнс и ее младшей сестрой Лидией прикатил из Манчестера, где у него была хлопкопрядильная фабрика, в Лондон, в гости к Марксам, имея при себе некоторую сумму денег на вспомоществование семье приятеля. А на той фабрике, между прочим, перерабатывается хлопок, собранный на североамериканских плантациях чернокожими рабами, и поборника справедливости Энгельса это ничуть не задевает… Или, возможно, понятие справедливости у них с Марксом распространяется только на западноевропейский рабочий класс, а не на русских, китайцев, индусов или негров. В таком случае их место — в заведении Бригитты Бергман, среди проходящих по ее ведомству сторонников социализма только для «своих». Поборники идеи, что свое счастье можно построить на чужом несчастье, неистребимы как тараканы. Впрочем, и рушится все построенное ими с неизменной регулярностью, ибо, как говорят в русском народе, «как аукнется, так и откликнется».

На данный момент из шести рожденных супругами детей в живых оставалось только трое: Женни было двенадцать лет, Лауре — почти одиннадцать, а Элеоноре — год и четыре месяца.

Все началось, едва только гости успели поздороваться, снять верхнюю одежду и головные уборы. В квартире вдруг запахло миррой и ладаном, и, помимо хозяев и пришедших к ним гостей, в маленькой квартирке вдруг очутились дополнительные люди, шагнувшие откуда-то извне. Во-первых, это был мужчина в военной форме цвета пожухлой травы, со старинным прямым мечом на боку. Во-вторых — одетая по-мужски в такую же военную форму молодая брюнетка с закинутым за спину ятаганом на перевязи. В-третьих, еще один мужчина в штатском, на голову ниже своих спутников — он имел острую рыжеватую бородку и по-монгольски прищуренные глаза. Вот этот-то взгляд азиатского дикаря, представителя народа Гога и Магога, который только кажется цивилизованным человеком, и напугал женскую часть семей Маркса и Энгельса, отчего присутствующие бабы и девицы разом издали вопль смертного ужаса. И громче всех, с интонацией высокооборотных пильных станков, вопили дочери Марксов Женни-младшая* и Лаура.

Примечание авторов:* жену Маркса тоже звали Женни, в девичестве фон Вестфаллен, соответственно, она Женни-старшая, а ее дочь — младшая.

Серегин и Кобра переглянулись и пожали плечами, ибо не ожидали столь панической реакции на свое появление. Потом Гроза Драконов щелкнула пальцами, и вопль утих, будто отрезанный ножом. Рты открываются, но из них не вылетает ни звука.

— Что будем делать, товарищи? — озабоченно спросил Ильич по-немецки. — Напугали вы своим явлением товарищей до поросячьего визга. Уж лучше бы я сам один сходил сюда и поговорил…

— Не мы их напугали, — на том же языке возразил Серегин, — а британские газеты, которые во исполнение политики своих хозяев врут напропалую, ничуть не сообразуясь с таким явлением, как истина.

— Да, Батя, — подтвердила Кобра, — вменяемым людям не рекомендуется читать именно британские, а не советские газеты. Может, попросить Лилию наложить на местных газетчиков заклинание кашля с поносом, чтобы при каждом чихе фекальные массы вылетали изо рта?

— Думаю, что мой Патрон посчитает это превышением необходимого воздействия на грешников, — с улыбкой ответил Бич Божий. — Нелетальными методами этих людей не переделать, а значит, не стоит и пытаться. Сами вымрут, когда жизнь для лжецов в этом мире станет невыносимой. А пока пусть себе врут, копят грехи для Страшного Суда, чтобы мимо Чистилища угодить сразу во Тьму Внешнюю.

Маркс с Энгельсом, которые сами не орали, а потому не попали под действие глушащего заклинания, с удивлением выслушали этот обмен мнениями, благо происходил он на понятном для них языке.

— Постойте, господа, — сказал главный соавтор «Капитала», — объясните, кто вы такие и что вам тут надо?

— Во-первых, — взвился Ильич, выступив на полкорпуса вперед, — не господа, а товарищи! Во-вторых, вас посетил товарищ Серегин, дважды член Центрального комитета Российской коммунистической партии, Предводитель воинского единства, сказавший своим людям: «Вы — это я, а я — это вы, и я убью любого, кто скажет, что мы неравны друг другу. Вместе мы сила, а по отдельности мы ничто». Еще он Специальный Исполнительный Агент Доброго Боженьки, тяжелый Бич в Его длиной руке, Адепт Порядка, бог-полководец, защитник русских сербов и болгар, самовластный князь Великой Артании и император Четвертой Галактической Империи. Вместе с ним — его верная соратница Ника Романова-Зайко, с боевым прозвищем Кобра Гроза Драконов, Адепт Хаоса и маг Огня самой высшей категории. Вместе с товарищем Серегиным они составляют взаимодополняющую пару противоположностей, от которой бегством спасается сам Сатана. И, наконец, я сам, ваш скромный последователь Владимир Ульянов-Ленин, который в этом мире родится только через четырнадцать лет, основатель Российской Коммунистической партии и создатель первого в мире государства рабочих и крестьян, до которого, если своим ходом, вам всем надо будет прожить еще шестьдесят лет. Впрочем, у товарища Серегина есть доступ к мирам тысяча девятьсот восемнадцатого, сорок первого, пятьдесят третьего и семьдесят шестого годов. В восемнадцатом году социалистическое государство на месте рухнувшей империи только что возникло, в сорок первом оно возмужало и окрепло, но подверглось тяжелейшим испытаниям, в пятьдесят третьем году находится на вершине расцвета, а в семьдесят шестом клонится к упадку по причине ошибок, допущенных вами при формировании теории научного коммунизма.

Сначала основоположники смотрели на Володю Ульянова примерно как на экзотического зверька, который вдруг встал на задние лапы и принялся изъясняться на языке цивилизованных людей. Серегин уловил это отношение своим Истинным Взглядом, отчего архангел в нем встал на дыбы и начали проявляться нимб и корзно, а в воздухе ощутимо запахло озоном. Это ощущение передалось Кобре, и у нее над головой зажглось багровое сияние, а в руках образовалась потрескивающая разрядами шаровая молния-тазер. Возможно, запах озона был как раз от нее. Ильич всего этого не замечал, и токовал как глухарь, а вот Маркс с Энгельсом внимали его словам все более и более внимательно. Великий Ужас пришел к ним прямо в дом и взял железной рукой за глотку — в таких условиях поверишь во что угодно, а не только в социалистическое государство на месте павшей Российской империи. Такое основоположники считали совершенно невозможным, но не нашли в себе храбрости возражать в подобных условиях. Разъяренный архангел — это очень страшно, а за спиной у Маркса были любимая жена и не менее любимые дочери, да и Энгельс тоже мало-мало дорожил своими сожительницами-ирландками.

И тут заговорил Специальный Исполнительный Агент Творца Всего Сущего.

— Вы двое, — сказал он громыхающим голосом, — прекрасно описали тот индустриальный капитализм, который был доступен вам в ощущениях, и создали его действующую экономическую теорию. Это было сделано хорошо. Но во всем остальном: прикладной политологии, теории исторических последовательностей, а также в побуждениях и мотивации людей, то есть в том, что заставляет их совершать те или иныепоступки — вы разбираетесь гораздо хуже, чем в экономике индустриального капитализма, или не разбираетесь вовсе, потому что у вас отсутствуют необходимые для этого исходные данные. По этой причине составленная вами социальная теория, полностью правильная в своих стратегических положениях, оказалась изобилующей фатальными тактическими изъянами. Кроме всего прочего, с рождения зараженные бациллой европоцентризма, вы не делали различия между народами с различными этнокультурными доминантами, из-за чего пытались подогнать всех под один, прокрустов стандарт. Крови по этой причине за сто с лишним лет пролилось столько, что, наверное, хватило бы наполнить несколько таких рек, как Темза. Поэтому пора повышать вам квалификацию и совершать работу над ошибками. Собирайтесь! Вы все, включая женщин и детей, отправляетесь с нами. Воспринимайте это путешествие не как арест, а как научную экспедицию, которая самым радикальным образом расширит ваши представления об окружающем мире вообще и человеческой натуре в частности. Фактического материала, как из прошлых для вас времен, так и из будущих, у нас хоть отбавляй, хватило бы только сил разобраться в такой массе данных.

— И что, господин Серегин, с нами будет потом? — спросил Энгельс, который был более практичен, а потому быстрее отошел от шока.

— А потом вас обоих ждет работа по специальности, — ответил Серегин. — Перед товарищем Ульяновым-Лениным я поставил задачу составить Единую теорию социальных последовательностей, чтобы та с научно достоверной точностью описывала все общественные формации — от первобытнообщинного строя до очень развитого социализма. И вы среди разработчиков такой теории будете не лишними, ибо мозгов у вас для этого побольше, чем у иных прочих. Ваше семья все это время будет пребывать в моих владениях с открытым листом королевского типа, включающим проживание, питание, образование детей и полную поправку здоровья. Госпожа Маркс получит такое же повышение квалификации, как и вы оба, и сможет помогать вам в делах. Ум у нее не только велик, но и остер, и вообще есть вещи, на которые лучше смотреть не мужскими, а женскими глазами, а не то опять же можно совершить множество очень тяжелых ошибок. Это я вам говорю как специалист-практик, который никогда не гнушается выслушать хороший совет от умного человека, вне зависимости от его пола, возраста, национальной или видовой принадлежности.

— Как я понимаю, — задумчиво протянул Карл Маркс, — выбора как такового у нас нет, и вы намерены увести нас с собой, как королеву Викторию, хотим мы этого или нет…

— Вы все правильно понимаете, — кивнул Серегин, — выбор у вас только между добровольным сотрудничеством, что в ваших же интересах, и упрямым бараньим сопротивлением, чреватым тем, что ваши недвижимые тушки вынесут отсюда как мебель. Что касается королевы Виктории, то она отнюдь не бедствует. После повышения квалификации я определил ее правительницей Британских островов в шестом веке христианской эры. Сейчас она строит свою новую державу, мирит между собой саксов, англов и бриттов, создавая из них новую единую нацию, и дети с супругом добровольно вызвались пойти вместе с ней.

— Ну хорошо, — сказал Карл Маркс, — тогда я согласен пойти вместе с вами, не оказывая сопротивления. Я вижу, что Женни со мной согласна, а ты, Фридрих?

— Из некоторых источников в России, — сказал Энгельс, прокашлявшись, — мне стало известно о господине Серегине, что он может оторвать тебе голову за какое-нибудь прегрешение, но никогда не станет обманывать и обещать несбыточное. Поэтому и я, и Мария, и Лидия будем послушны аки агнцы и будем делать все, что нам скажут. К тому же это совсем не первый наш переезд между различными местами для эмиграции. Мне даже интересно глянуть на тот мир, где господин Серегин свил свое гнездо.

— В таком случае, — сказал Бич Божий, демонстративно глянув на часы, — у вас полчаса на сборы. Берите только те вещи, которые дороги вам как память, личную переписку и черновики своих трудов. Если это необходимо, я вызову сюда специально обученных людей, чтобы они перетаскали все это на вашу новую квартиру. Время пошло.

Девятьсот девяносто третий день в мире Содома, утро, Заброшенный город в Высоком Лесу, башня Терпения

Принцесса Маргарет Виндзор (год рождения 1930-й, 23 года)

Сколько я уже нахожусь в этом Тридесятом царстве? Дней я не считаю, но, кажется, чуть больше недели. И просто удивительно, как за это время изменились мои представления об этом мире… Да и не только о нем. Сама себя я теперь воспринимаю по-другому. И при этом понимаю, что прежних отношений с сестрой уже не будет. Я больше не завишу от нее. Ни от нее, ни от каких-либо условностей. Вообще ни от чего не завишу! Я чувствую себя совершенно свободной! И это так упоительно…

Мне безумно нравится находиться здесь. Между прочим, никакое это не царство — здесь нет никакого царя! Господин Серегин не царь, которого следует бояться, а обожаемый командующий, которого все здесь боготворят, а он относится к местным жителям как к членам своей семьи. А Тридевятым или Тридесятым царством в русских сказках принято называть несуществующую сказочную страну. Это и есть сказочная страна! Но она существует в реальности — и я нахожусь в ней! Подумать только — мир, наполненный магией! Просто ум за разум заходит, когда начинаю думать об этом… но уже понемногу привыкаю. К магии, оказывается, довольно быстро можно привыкнуть.

Ну а вообще я привыкаю к СВОБОДЕ… И вполне успешно, в отличие от сестрицы. Она просто вянет здесь, не зная, куда себя приткнуть и чем заняться, и все больше погружается в уныние. Скучная, чопорная Лиллибет! Горечь разъедает ее сердце: думала, что станет править Британией — и в один миг стала никем. Она все никак не может с этим смириться, как и с тем, что возврата к прежнему не будет. Никогда. Вся ее жизнь была подготовкой к роли монарха Великой Империи, и ее мировоззрение было завязано именно на этом. Быть величественным воплощением восходящего Солнца — и вдруг оказаться низвергнутой в пучину темного океана, утратив весь свой блеск, сжавшись до размеров песчинки, оказавшись в чуждой и непонятной среде — это сокрушающий удар для королевского тщеславия! И теперь ее наполнила пустота, которая пугает ее, подавляет и постепенно пожирает. И тут ей никто не в силах помочь.

Именно здесь с беспощадной ясностью проявилось то, насколько сильно мы с ней отличаемся друг от друга. Я никогда еще не чувствовала такой энергии, такой жажды жизни… Главное, что мне больше не нужно притворяться — здесь меня никто не осудит и не начнет стыдить. Я делаю то, что считаю нужным, никого при этом не ущемляя. Наверное, я изначально была создана для такого мира, как этот… Потому и называли меня бунтаркой и ужасались моим выходкам. Да, я была хромой уткой в своей семье… Лиззи стыдилась такой сестры. И я вечно чувствовала вину перед ней, просила прощения… Она меня великодушно прощала, наставляла. А потом все повторялось… Но я ничего не могла с собой поделать — некий неукротимый зов побуждал меня делать все то, что осуждалось в королевском доме. Но это, как я сейчас понимаю, не было ни бунтом, ни протестом. Я просто хотела быть собой! Какой-то бесшабашный чертик сидел во мне, нашептывая о тот, что жить нужно ярко и интересно. И вот ведь досада: имея деньги и неограниченные возможности, я все же была ограничена нормами приличия и скована репутацией королевской семьи. Безусловно, я тоже имела «фамильную гордость», и не могла просто плюнуть на нее, прослыв блаженной и попутно подорвав престиж правящего дома. А потому — вечное притворство, игра, борьба с собой, выливающееся в это самое «бунтарство» и снобизм.

Но здесь — здесь уже нет всей этой шелухи. Королевского дома Виндзоров больше не существует. Вообще не существует. Весь наш мир перевернул с ног на голову господин Серегин. И, черт возьми, очень хорошо, что он это сделал! Чем больше я познаю окружающую меня реальность Тридесятого царства, тем больше в этом убеждаюсь. Ибо никакого значения на самом деле не имеет ни положение, ни происхождение — главное, следовать тому, что диктует тебе твоя суть! А изначальная суть человеческая испорченной не бывает — я уже осознала это путем некоторых наблюдений и размышлений. Все мы разные — и каждый в идеале должен стремиться в полной мере применить то, что дано ему Свыше. Вот именно на таком подходе и основана могущественная империя господина Серегина. Он считает, что каждый бывает незаменим, будучи применен на своем месте. Всем тут находится дело по душе и умениям — и семифутовым великаншам, что машут двуручными мечами, и хрупким девушкам, что служат посыльными или санитарками в госпитале.

Когда я, немного робея, первый раз пришла на танцы под открытым небом, то меньше всего думала о том, чтобы подцепить какого-нибудь мужчину… Музыка была необычная и столь зажигательная, что я просто не могла стоять на месте. И вся эта обстановка — звездное небо, огромные деревья вокруг, бегающие огоньки — увлекала меня с головой, заставляла забыть обо всем и просто наслаждаться. Вокруг меня в энергичном танце двигались разные люди, и это были счастливые люди — совсем не такие, которые я видела в ночных клубах Лондона: те по большей части приходили, чтобы в рюмке спиртного утопить свою тоску и одиночество, забыться в кратковременных связях. Да, там было весело, но это было больное веселье; мрачные страсти витали там, перемешиваясь с дымом дорогих сигарет.

Здесь же все было по-другому, и сейчас я хорошо почувствовала этот контраст. Здесь я всей кожей ощущала то незримое, что властвовало над этими людьми. В их сердцах не было тоски. Они просто жили. Они радовались и веселились, знакомились и приятно общались. И всех их что-то объединяло — что именно, я никак не могла понять. Но мне тоже хотелось быть такой, как они. И я танцевала, и смеялась, и улыбалась мужчинам, и мне казалось, что я становлюсь «своей»… Я даже забыла о том, что хотела выпить чего-нибудь. Мне и без алкоголя было хорошо, и это также меня удивило.

Но все-таки, когда я подустала танцевать, я отошла к краю площадки, к деревьям, где стояли столики. Половина из них была свободна. Я села на стул, грациозно положив ногу на ногу и, поскольку уже заметила, что тут за «официанты», произнесла: «Хочу джина со льдом!». И тут же по воздуху ко мне приплыл высокий запотевший стакан… Я проследила за тем, как он плавно приземлился на поверхность стола, после чего взяла его в руки. Стакан был приятно холодным, и по запаху там действительно был джин… И только тут, медленно оглядевшись, я осознала, что ни один из окружающих меня людей не выглядит выпившим. Я не слышу неестественных возгласов, не вижу, чтобы кто-то пошатывался или выделывал пьяные па… Я еще раз понюхала жидкость в стакане. Теперь, наряду с запахом джина, я ощутила нотки какой-то неуловимой свежести… Кусочек льда плавал в стакане, и будто бы светился, а вокруг него вспыхивали и гасли голубые, фиолетовые и зеленые искры. Дивясь, я вертела перед собой стакан, и так увлеклась, что даже не заметила, как напротив меня кто-то присел.

— Привет! Чудесный вечер сегодня, не правда ли? — услышала я приятный мужской голос с вкрадчивой хрипотцой записного ловеласа. Прозвучало это, конечно, на непонятном (кажется, русском) языке, но амулет перевел мне фразу.

Я подняла глаза и увидела перед собой широкоплечего красавца лет тридцати. Он улыбался, и в его светлых глазах горел озорной огонек. Форменная рубашка светло-зеленого цвета с короткими рукавами туго обтягивала рельефные мышцы, на левой стороне груди имелась орденская колодка (показывающая, что это заслуженный воин), короткие шорты открывали мускулистые ноги.

Я, продолжая держать бокал в руке, откинулась на спинку стула и смерила собеседника взглядом — довольно приветливым, но не слишком.

— Фи, как банально… — сказала я. — Можно подумать, вас только что научили хорошим манерам, и вы спешите их закрепить…

Он улыбнулся еще шире, явно оценив по достоинству мою довольно дерзкую фразу. Мужчин привлекает нестандартное поведение, это разжигает их интерес еще больше… Но если он сейчас начнет говорить банальности, то мне станет скучно, а тогда его шансы на продолжение существенно снизятся. Зачем мне глупый партнер, заучивший с десяток фраз для обольщения одиноких дам, и считающий, что остальное за него доделает внешность обаятельного красавца? Именно это я и называю «разборчивостью в связях» — когда мужчина, чтобы переспать со мной, должен обладать не только красивой внешностью, но и умом, и остроумием, и находчивостью, и известным упорством.

— Да, вы правы, — кивнул он, — я немного подзабыл хорошие манеры, пока находился в огне сражений… И вот сейчас освежаю в памяти, так сказать… Но и правда, оставим разговоры о погоде — собственно, тут у нас не туманный Альбион, и погода всегда прекрасная. Глупо было начинать знакомство с такой необыкновенной дамой с такой обычной фразы, согласен. Поэтому просто представлюсь: Артур Крамер.

Он замолчал и глядел на меня с ожиданием. От него исходило тепло и тот запах здорового молодого самца, который всегда сводил меня с ума…

— Вы немец? — спросила я.

— О нет, я русский, — сказал он и с оттенком некоторой гордости и добавил: — русский тевтон из первопризванных.

— Понятно, — кивнула я принялась снова созерцать свой бокал.

— А как ваше имя?

Я поставила бокал на стол и с напускной строгостью произнесла:

— Вам еще долго придется вспоминать хорошие манеры, Артур Крамер… Джентльмен никогда не спрашивает у леди ее имя — она назовет его сама, когда сочтет нужным.

Я не без удовольствия констатировала, что мне удалось смутить его.

— Я бы тоже чего-нибудь выпил… — сказал он, и тут же к нему приплыл бокал.

Он отхлебнул из него.

— Хорошая водичка… — сказал он.

— Водичка? — воскликнула я.

— Ну да. А вы что думали? — Он удивленно посмотрел на меня и отхлебнул еще раз.

— А я думала… думала, что это… — Я смотрела на свой бокал, едва удерживаясь от того, чтобы снова не понюхать налитую жидкость. — Я вообще-то джин заказывала…

И тут он… рассмеялся.

— Здесь нет спиртного, прекрасная незнакомка! Только вода! Но это не простая вода. Волшебная… От нее хорошее настроение становится еще лучше, но мозги она не туманит и похмелья не дает. При этом она может подстраиваться под вкус, улавливая мысленные флюиды… Да вы попробуйте! Ну, давайте!

Я подняла бокал и осторожно отхлебнула из него. Ах, каким же восхитительным был вкус этой воды! Словами его трудно описать, но аромат джина в нем присутствовал ровно в таком количестве, чтобы составить гармонию с основным вкусом. Мне казалось, будто я попробовала сам эликсир жизни. Мои чувства как будто бы немного обострились, стали отчетливей запахи и звуки… Это было восхитительно, и я сделала еще глоток.

Нет, это было не опьянение, это было намного лучше. Что-то похожее на эйфорию, но не на ту, безумную, что вызывают наркотики, а на какую-то кристальную радость, когда рассудок ясен и спокоен.

— Меня зовут Мэг, — сказала я, глядя на своего собеседника и отмечая, что глаза у него зелено-голубые, словно бирюза, и будто светятся собственным светом.

— Очень приятно, Мэг, — улыбнулся он, показав безупречно белые зубы. — Пошли потанцуем, что, ли, Мэг? Мне кажется, у нас получится отличное танго…

Мы танцевали, и снова пили волшебную воду, и снова танцевали… Страстное танго мы исполнили так, что нам все хлопали и кричали от восторга. И крепкими были объятия этого красивого мужчины, и желание исходило от него, и оба мы знали, чем закончится для нас этот вечер.

И потом в кабинке для парных омовений, одной из тех, что стоят здесь за кустами во множестве как раз для таких случаев, мы принимали ванну волшебной воды — обнаженные и разгоряченные, не в силах оторваться друг от друга. Мы смеялись и дурачились и сливались в неистовом экстазе — и все это совсем не походило на тайный пьяный секс в номерах лондонской гостиницы… Мне было неизвестно об этом парне ничего, кроме имени, и ему обо мне тоже. Нам и не нужно было большего. И оба мы знали, что, когда закончится ночь, все то, что было, останется лишь сладким сном, и никогда уже не повторится…

Едва я на рассвете вернулась к себе в номер, как в дверь требовательно постучали. Конечно же, это была Лиззи… Я не могла не открыть ей. Наверняка она выслеживала меня в окно, зная, что я не ночевала в номере. Ну что же… Отныне она не дождется, чтобы я стыдилась перед ней. Пусть раз и навсегда перестанет лезть в мою жизнь — теперь-то, когда репутация королевского дома стала пустым звуком, мое поведение является исключительно моим личным делом.

Резким жестом я распахнула дверь и предстала перед сестрой — в помятом платьице, с растрепанными волосами, с губами, опухшими от поцелуев.

Лиллибет аж задохнулась от негодования.

— Ты… ты где была⁈ — Глаза ее горели праведным гневом уязвленной добродетели, губы дрожали, красные пятна выступили на ее скулах, подчеркивая бледность лица. Она разглядывала меня с таким ужасом, словно я была обвита ядовитыми змеями.

— Я не обязана перед тобой отчитываться! — отрезала я. — Оставь меня в покое, сестрица, и займись лучше своими детьми и мужем!

— Мэгги!!! — вскрикнула она приглушенно, и в этом возгласе было столько боли, упрека и стыда, что, случись такая ситуация в нашей прошлой жизни, я бы тут же бросилась с рыданиями ей на шею, моля меня простить.

Но теперь мы были в НОВОЙ жизни. И меня ничуть не тронули эти возгласы; я была решительно настроена защищать свое право на личную жизнь.

— Ты… ты ведешь себя как потаскуха! — зашипела сестрица, обливая меня ядом презрения, сочащимся из ее прищуренных близко посаженных глаз. — Леди должна блюсти себя при любых обстоятельствах! При любых! Боже, какой позор! Мэгги, мне стыдно, что ты моя сестра!

Я спокойно слушала ее, храня на губах ехидную улыбку. Как она скучна, как предсказуема… Наверное, как все дурнушки, страдающие болезненным тщеславием. Когда они лишаются того, на чем зиждился их смысл жизни, они становятся такими вот злыми ведьмами, стыдящими всех, кто выбивается из их представлений о добродетели.

Когда она сделала паузу, я сказала:

— Ты хочешь знать, где я была? Собственно, вчера я тебе уже сообщала о своих планах. Я танцевала. А потом занималась сексом со случайным мужчиной. Всю ночь. И это было восхитительно! — Я расхохоталась, видя, как Лиззи, точно рыба, открывает и закрывает рот, выпучив при этом глаза. — Да, восхитительно! А сегодня я опять пойду на танцы, и снова буду заниматься сексом! И ты мне не запретишь, потому что я теперь свободна и могу поступать так, как мне нравится! Здесь за это никого не осуждают, и только ты никак не поймешь, что твоя замшелая мораль нелепа и смешна! Живи как хочешь, но не указывай другим! Да, я леди, и я не совершаю ничего бесчестного с точки зрения местного закона или морали! Я хозяйка своей жизни и своего тела, а ты… ты… ты сухарь! Глупый, унылый сухарь, не способный ни к чему, кроме как быть королевой! Но королевой ты уже не станешь! И даже голову тебе не отрубят, увы. Здесь это не принято. Вместо того, чтобы отчитывать меня, подумай о том, чтобы принять то положение вещей, которое ты не можешь изменить — и тогда, быть может, ты тоже почувствуешь, как это прекрасно — быть свободной!

— Как ты смеешь… — произнесла она свистящим шепотом. — Дрянь! Шлюха! Гадина!

— О! — Я рассмеялась. — Какие слова ты, оказывается, знаешь! Теперь иди и трижды промой свой рот с мылом после таких мерзких ругательств — и, возможно, ты и дальше сможешь считать себя леди. И вообще, знаешь что, сестрица? Иди ты к черту! Там тебе самое место.

И я захлопнула дверь перед ее лицом.

Полдня после этого я спала сном младенца, а ближе к вечеру вновь стала собираться на танцы.

И вот, когда я сидела перед зеркалом, старательно нанося на лицо макияж, раздался стук в дверь. Очень вежливый, вкрадчивый, я бы даже сказала, уважительный стук.

Когда я, накинув шелковый халатик, отворила дверь, то увидела перед собой особу, которая могла бы повергнуть в трепет кого угодно. У этой особы кожа была пламенно-красной, а на голове имелись рога… За спиной подрагивал самый настоящий хвост с кисточкой, украшенный браслетами. Впрочем, во всем остальном она ничем не отличалась от обычных женщин, разве что рост имела выше среднего. Тело ее в облегающем фиолетовом платье отличалось безупречными формами, черные волосы были уложены в затейливую прическу. Несмотря на странный и даже устрашающий облик, в ней безошибочно угадывалась настоящая леди, аристократка. Ведь истинная леди от рождения имеет неуловимый флер, который едва ли можно привить воспитанием.

Будь я мистически настроенной неврастеничкой, я бы решила, что это демоница из ада пришла наказать меня за то, что надерзила сестре. Но, поскольку я была человеком разумным и помнила о том, что в Тридесятом царстве можно увидеть всякое, то восприняла визитершу довольно спокойно, тем более что на ее лице было приветливое выражение. В руках эта демоническая леди держала какой-то блестящий плоский пакет.

Ничуть не изменившись в лице, я вежливо улыбнулась.

— Приветствую тебя, Маргарет, — сказала она довольно приятным голосом. — Меня зовут Зул бин Шаб.

— Очень приятно!

— Ты позволишь мне войти, Маргарет?

— Конечно! — Я распахнула дверь и сделала приглашающий жест.

Через несколько минут мы сидели в мягких креслах и пили чай, болтая точно старые знакомые…

— Я наслышана о тебе, Маргарет, — говорила Зул, поглядывая на меня с явной симпатией. — И твоя персона очень заинтересовала меня.

— Чем же? — полюбопытствовала я, испытывая некоторую гордость.

— Уж больно ты не вписываешься в британское королевское семейство… — Она смерила меня внимательным и при этом одобрительным взглядом, тихо произнеся как бы для себя: — Да, похоже, не подвело меня чутье…

— Что значит «не подвело чутье»? — спросила я.

— Да так… Узнаешь, когда время придет… — Она загадочно улыбнулась, и я не стала настаивать, пытаясь удовлетворить свое любопытство, что, похоже, также произвело на нее хорошее впечатление.

Я вообще не задавала ей вопросов, хотя они и теснились в моей голове. Я справедливо рассудила, что она сама расскажет мне то, что сочтет нужным, а леди не пристало быть слишком любопытной.

Я быстро привыкла к ее виду, и нашла, что рога ей даже к лицу. Мы поговорили о Тридесятом царстве, о Серегине, и как-то удивительно быстро подружились… И все это время навязчивая мысль крутилась у меня голове: а как бы повела себя сестрица, увидев Зул бин Шаб? Да в обморок бы грохнулась, несомненно! Или с визгом полезла бы на потолок, как перепуганная кошка.

В какой-то момент Зул, словно прочитав эти мысли, сказала:

— Скажи, дорогая, а почему ты не испугалась меня?

— А разве ты страшная, чтоб тебя пугаться? — улыбнулась я. — По-моему, ты очень даже красивая.

Ей понравился мой ответ. От удовольствия на ее щеках даже замерцали оранжевые блики.

— Ты милая девочка, — сказала она. — Разумная и со стальными нервами. В обиду себя не дашь, засвое постоишь… Знаешь, ты, если что, обращайся ко мне. Ну мало ли какие вопросы у тебя возникнут… Не стесняйся. Нет такой женской проблемы, которую не смогла бы решить Зул бин Шаб, графиня из мира деммов! — Она подмигнула мне. — Ну, я думаю, мы еще увидимся… Да, кстати, чуть не забыла! Я же принесла тебе подарок…

Она принялась разворачивать свой пакет.

— Не каждому выпадает честь получить подарок от Зул бин Шаб… — мурлыкала она при этом.

И вот пакет развернут. И какое-то воздушное изумрудное великолепие ослепляет меня…

— Это платье! — торжественно заявляет Зул. — Я изготовила его специально для тебя! То, что появляется тут, в шкафу, конечно, тоже сшито неплохо, но иметь платье от кутюр — это совсем другое дело! А ну-ка, примерь!

Через пару минут я стояла посреди комнаты и разглядывала себя в большое зеркало. Такой красоткой я себя еще не видела. Платье было короткое, с пышной юбкой, верх представлял собой корсет, подчеркивающий грудь. Ни лямок, ни рукавов у платья не было. Изумрудный цвет переливался множеством оттенков, юбка колыхалась от малейшего движения; казалось, что у этого платья есть душа и характер. Удивительно: несмотря на легкомысленный фасон, платье было воистину королевским.

— Хороша! — Зул, довольная собой, похлопала в ладоши. — Это непростое платье. Оно не мнется, не пачкается, в нем тебе никогда не будет ни жарко, ни холодно, и, самое главное, оно не подпустит к тебе ближе, чем на двадцать шагов, того, кто тебе не нравится.

— Спасибо, дорогая Зул! — произнесла я, растроганная неожиданным подарком. — Я твоя должница.

— Да ладно, чего там, сочтемся! — махнула она рукой. — Надень его сегодня на танцы…

С некоторых пор я стала испытывать нечто странное. Меня преследовали мысли, которые я не могла облечь в ясную форму. Я жила как хотела, никто мне ничего не запрещал, сестра больше не вмешивалась в мою жизнь. На танцах я имела неизменный успех и не оставалась на ночь без мужчины. Все это было замечательно, но… глухое неудовлетворение ворочалось во мне, причем оно нарастало. Что-то рвалось из меня наружу, но выхода не находило, и я не могла понять, что это. Это неопознанная мощь пугала меня, но справиться с ней я была не в силах. И то, что я осознавала ее в себе, заставляло меня на многое взглянуть по-другому. По сути, жизнь свою я прожигала… В то время как другие обитатели этого мира занимались каким-то делом, я предавалась плотским удовольствиям. В какой-то момент я не на шутку обеспокоилась, что таким образом и вовсе деградирую. Да, я все глубже познавала искусство флирта и обольщения, но этого мне было мало. Меня пугала мысль о том, что ни на что большее я, возможно, не способна. Ведь я сама воспринимаю того же Филиппа, муженька моей сестры, как бесплатное приложение, потому что он всего лишь является отцом ее детей. Тут таких называют Производителями. А что, титул вполне ничего — Личный Производитель Ее Величества!

Меня очень беспокоило то, что во мне здесь, вероятно, не видят никакого потенциала. А есть ли он во мне? Кто я вообще — никчемная принцесса-нимфоманка или человек, способный заслужить уважение и репутацию? Мне так хотелось быть чем-то отличным от нуля…

Все эти раздумья не давали мне покоя, пока я не поняла, что мне необходим совет. И вот тогда я вспомнила, что Зул предлагала обратиться к ней, если у меня будут какие-либо затруднения. О том, стоит ли беспокоить ее по такому делу, я размышляла недолго. Кто, как не она, поймет меня с полуслова? Ей даже не придется долго объяснять, что со мной творится — мне показалось, что она способна видеть людей насквозь…

Я знала, где ее найти. Когда я явилась к ее порогу, у нее был такой вид, словно она ждала меня.

— Ну, рассказывай, дорогая, что тебя беспокоит… — сказала она, когда мы уселись в кресла и невидимые слуги поставили на стол чай и печенье.

Я вздохнула и открыла было рот, чтобы попытаться сформулировать свою проблему, как она жестом остановила меня.

— Молчи. Я и так знаю, что с тобой происходит. Я уже тогда, в момент нашей первой встречи, предполагала, что так будет. И вот, вижу, не ошиблась… Зул бин Шаб вообще редко ошибается, можно сказать, что никогда.

Она помолчала, а я в это время испытывала облегчение, что не придется описывать свое состояние.

Зул махнула рукой — и в комнате воцарился полумрак. Лишь потрескивали цикады за окном да цветные пятна от медленно крутящегося под потолком магического шара пробегали по стенам.

— Смотри мне в глаза, Мэг, — сказала Зул и выпрямилась в своем кресле.

Через несколько минут она вновь махнула рукой, и в комнате вновь стало светло. Зул улыбалась и смотрела на меня каким-то другим взглядом. Я же молчала, с нетерпением ожидая, что она скажет.

— Ну что, дорогая, мы можем считаться сестрами! — сказала она с воодушевлением. — Надо же — первый раз в безрогой-бесхвостой особе королевской крови обнаружился талант суккуба!

— Суккуба? — произнесла я растерянно, и в моем представлении возник образ красивой обнаженной ведьмы с длинными когтями и ярко-алыми губами.

— Ну да! Ты магиня, дорогая! Несомненно, в тебе есть примесь деммской крови, ибо только она определяет эту магическую специализацию. Мы, деммки, все по своей сути суккубы.

Я даже не знала, как мне на это реагировать, и потому сидела, растерянная, и смотрела на Зул, ожидая, что еще она скажет.

И она продолжила:

— В тебе всегда был магический талант, ибо он дается от рождения. Но в вашем мире он так и остался бы запертым. К сожалению, такие люди, с мощными, но запертыми магическими способностями, обычно не бывают счастливы. Но здесь, под влиянием магического фона, твой талант пробудился! Это именно он клокочет в тебе, это он требует реализации — вот откуда твое беспокойство. О, детка, у тебя великое призвание! Талант суккуба — большая удача и такая же большая ответственность, поэтому его надо как можно скорее активировать, проведя инициацию!

Она на несколько мгновений задумалась, а потом сказала:

— Значит, так. Сначала мы с тобой пойдем к Лилии, затем к Деметриусу, потом тебя ждет беседа с падре Александром, после него ты попадешь на прием к госпоже Струмилиной, и уже в самом конце ты будешь беседовать с самим Серегиным. Иначе никак, ведь прежде, чем проводить инициацию, тебя необходимо всесторонне обследовать, а еще ты должна принести клятву верности… ведь суккуб, которая сама по себе, это, мягко говоря, не очень хорошо и даже опасно.

Обалдев от всей обрушившейся на меня удивительной информации, я помотала головой.

— Эээ… Зул… Ты хоть объясни мне, что это за талант суккуба? А то мне даже как-то не по себе, я не хочу быть ведьмой…

— Глупышка! — рассмеялась Зул. — Этот талант — очень редкий, но крайне востребованный. Суккубы — это обольстительницы, перед которыми не устоит ни один мужчина! Более того — под воздействием такого суккуба мужчины выбалтывают все свои тайны, даже не осознавая этого! Да ты — просто находка для нашего командира! Тебя ждет большое будущее, детка, почести и награды… Ты станешь значимой фигурой для нашей Империи, а самое главное, тебе понравится то, чем ты станешь заниматься, ибо и твои личные качества соответствуют этому!

Я была совершенно ошеломлена. Я буду служить Империи? Меня ждет почет? Это было просто невероятно…

— Ну, что же ты сидишь? — воскликнула Зул. — Давай действуй, сестрица! Когда ты пройдешь инициацию своего магического дара и получишь камень, тебе сразу станет легко. Ты сможешь управлять своей силой. Все, чем ты наделена Свыше, раскроется в тебе во всей полноте. И ты уже не будешь беспокойной девочкой, ищущей острых ощущений, а станешь истинной магиней, полной достоинства и осознания своей мощи, обольстительной и коварной. Ты будешь путешествовать по мирам, выполняя секретные поручения нашего императора… К твоим ногам будут падать сильные мира сего… Ну, разве это не великолепные перспективы?

Я кивнула. Затем поднялась, и Зул тоже встала одновременно со мной. И мы с ней обнялись. И в ней, в этой рогатой женщине, я чувствовала гораздо больше родного и близкого, чем в своей сестре Элизабет…

Девятьсот девяносто шестой день в мире Содома, полдень, Заброшенный город в Высоком Лесу, башня Мудрости

Анна Сергеевна Струмилина, маг разума и главная вытирательница сопливых носов

Обалдеть, как говорит Матильда: этажом ниже под нами теперь живут самые настоящие Карл Маркс с Фридрихом Энгельсом! Там же проживают и их домашние. У Маркса, как человека порядочного, в наличии имеются жена, три дочери и домоправительница неопределенного возраста. У Энгельса вместо нормальной семьи присутствуют две лахудры-сожительницы ирландского происхождения. Мол, они не признают институт буржуазного брака. Гляди-ка ты! Ну и лезли бы голыми на деревья к шимпанзе — эти ближайшие родичи человека тоже не признают институт брака, а потому так и остались обезьянами.

Впрочем, ничего плохого господину Энгельсу и его пассиям не сказали, а просто замочили их на трое суток в волшебной воде, как впрочем, и все семейство Марксов, включая домоправительницу. Жизнь в Лондоне в середине девятнадцатого века по количеству вредных для здоровья факторов и отсутствию комфорта можно приравнять к жестокой пытке, а потому все они нуждались в восстановлении здоровья. Любознательный Митя, который знает все и про всех, говорит, что Маркс в своих письмах постоянно жаловался, что кто-то из его близких болеет, а у него нет денег ни на докторов, ни на лекарства. Все верно. Я бы в этом Лондоне не селила даже пленных врагов.

И только годовалая Элеонора осталась на попечении выделенной ей няни-кормилицы, и когда близких девочки наконец выпустили из ванны, ее вынесли им навстречу, розовую, свежую и сияющую. Между прочим, погружались в ванны Марсы и Энгельсы великими скептиками (мол, современная наука не признает существование магии), зато вылезали совсем в другом настроении. Еще бы: за время сна от них не только отстали многочисленные болячки и недомогания, скинув с плеч кому пять, а кому и десять лет ощущаемого возраста, но к тому же они посредством магических гипнопедических методов Духа Фонтана и Духа Города обучились устному русскому языку, беглому чтению и даже письму.

Правда, как призналась жена Маркса, читать наши книги она может достаточно быстро, не водя пальцами по строчкам, и даже получает удовольствие от литературных достоинств текста, однако написать по-русски не возьмется даже пару слов, ибо грамотность получается как у нашего среднеазиатского торговца с рынка. Как говорит всезнайка Митя, знания, напрямую записанные в мозг, это одно, а вот моторика пальцев — совсем другое. Ее тренировать надо регулярно. Недаром же люди, длительное время проведшие на постельном режиме, потом заново учатся ходить. Мозг знает, как это делать, а вот ноги забыли.

И, конечно же, вчера утром, едва выйдя из ванн, взрослые из этой компании оставили старших дочерей семьи Марксов на мое попечение, и под руководством Владимира Ленина, как дети за Гаммельнским крысоловом, гурьбой побежали в нашу библиотеку к любезной Ольге Васильевне, по дороге едва успевая оглядываться по сторонам. Посмотрите направо — Магический Фонтан, посмотрите налево — Башня Силы. Ой, вру. Библиотека находится прямо в подвале нашей Башни Мудрости, а по сторонам наши дорогие гости оглядывались, пока шли сюда из госпиталя, ибо, как я уже говорила, за большой ум Марксов-Энгельсов поселили рядом с нами в Башне Мудрости.

Одним словом, взрослые ушли, оставив Женни и Лауру со мной, а я повела их еще выше, на детский этаж. В первую очередь девочкам надо было подобрать одежду по местной моде и по погоде, и только потом знакомить их с новыми друзьями и подругами. А тут у нас и члены царских (королевских) семейств, которых Серегин брал под свое попечение, и лесные остроухие, прибившиеся к нам с самого начала, и деммки Тел и Сул, и девочки темных эйджел. Настоящий интернационал. И, самое главное, тут гаврики из моей первоначальной команды, разве что за исключением Димы-Колдуна, который теперь у нас вроде почетного взрослого. Он и делает для нашего общего дела столько, что и не оценить, и к тому же женат законным браком на Линдси Торнтон, умнице, красавице и талантливой магичке. Меня Линдси называет второй матерью, Серегина — настоящим отцом, ибо от биологического папочки за пятнадцать лет жизни она отцовских чувств так и не дождалась, а Серегин сразу же взял ее под свою опеку и защиту. Впрочем, встреча с Линдси у дочерей Марксов еще впереди, а пока им хватило шока от вида рогатых краснокожих деммок и маленьких черненьких эйджел. Визга, правда, не было, а вот некоторый ступор место имел.

А потом я собрала своих гавриков, и мы пошли на речку на наш детский пляж, ибо этот день был не учебным, а посвященным физическому развитию моих воспитанников. Для чопорных уроженок середины девятнадцатого века это был шок. Впрочем, я уже приучала к пляжным забавам семейство королевы Виктории, так что знала, что нужно делать в таком случае. Не хочешь переодеваться в купальник — и не надо. Будешь с грустным видом сидеть на берегу и смотреть, как другие дети плещутся в речке, перебрасывая друг другу волейбольный мяч. И вообще, какие-то эти девочки заторможенные, будто контуженные — наверное, сказалась тяжелая жизнь в семье испытывающего лишения непризнанного гения.

Вернулись с пляжа мы только вечером, и сразу после ужина утомленные дети легли спать. Женни и Лауру я определила в комнату к старшим девочкам, и когда поздно вечером из библиотеки пришла их мать, я показала ей дрыхнущих без задних ног дочерей, и сказала, что будить их сейчас было бы совершенно негуманно.

Впрочем, Женни-старшая и не настаивала, потому что всем взрослым из семей Маркса и Энгельса предстояло провести ночь в магической воде, так как Серегин распорядился восстановить здоровье мужчинам и молодость женщинам. Под эту медицинскую программу попали даже служанка Марксов Ленхен Демут и обе лахудры Энгельса, потому что в нашем Тридесятом царстве не разделяют людей по классовому положению. Пусть знают, что мы такие, и к ирландке-прядильщице будем относиться точно так же, как к потомственной германской аристократке.

А сегодня утром, когда старшие дети пошли в школу и дочери Марксов тоже (честное слово, даже с маленькими темными эйджел было проще), у меня в приемной состоялась небольшая партконференция. Присутствовали на ней Карл Маркс с супругой, Фридрих Энгельс без своих лахудр, Ника-Кобра со своим Мишелем, Владимир Ульянов-Ленин и Коба из мира пятнадцатого года. Пред грозные очи товарищей Сталиных из восемнадцатого, сорок первого и пятьдесят третьего годов основоположников марксизма пока представлять преждевременно. Их спросят, а они и не будут знать, что отвечать. Также при разговоре присутствовали замполит разведбригады полковника Коломийцева капитан Антонов (совсем молодой человек с волчьими глазами профессионального убийцы), старшина Давыдов из Аквилонии и социоинженеры Юнал Тан, Риоле Лан, Каэд Фин. Ну и, конечно же, я сама, которая должна была говорить от имени Разума. Не пришел только Серегин, но это и понятно. У него сейчас дел столько, что ни есть, ни спать, а только метаться с пожара на пожар. Председательствует на этом собрании капитан Антонов, как представитель самого старшего из всех советских миров.

Карлуша с Фридрихом уже успели ознакомиться с результатами своей деятельности в двадцатом и начале двадцать первого века, а потому вели себя по возможности тихо. С историей с 1856 по 1989 год эти двое знакомились по книгам из библиотеки танкового полка, все остальное досказывали уже мы, уроженцы двадцать первого века, а самые верхи, неизвестные даже нам, докладывал злой как тысяча чертей капитан Зотов. Впрочем, в пятьдесят шестом году девятнадцатого века, когда еще не был написан первый том «Капитала», ничего не было предрешено, и самые большие глупости еще не стали составными частями марксистской теории.

— Итак, товарищи, — сказал председательствующий, — позвольте открыть нашу расширенную партконференцию. И не беда, что некоторые из присутствующих не являются членами коммунистической партии — главное, что они сочувствуют нашим идеалам. Также мы ценим профессиональные советы со стороны социоинженеров светлых эйджел, несмотря на то, что их предшествующая деятельность была нацелена на разрушение, а не на созидание человеческих сообществ. А сейчас слово предоставляется непосредственному преемнику товарищей Карла Маркса и Фридриха Энгельса вождю мирового пролетариата товарищу Владимиру Ильичу Ульянову-Ленину.

— Товагищи! — вскочил со своего места Ильич. — Мы много раз повторяли, что марксизм — это не догма, а руководство к действию, но при этом пока не дошли непосредственно до самого дела построения социализма, не могли отличить жизнеспособные положения от мертворожденных. Более того неправильные положения теории казались нам более революционными, а значит, самыми привлекательными. И вот, когда большевики взяли власть и приступили к строительству первого в мире государства рабочих и крестьян, вдруг настало время удивительных историй. Марксизм, который до того ни разу не использовался по прямому назначению, при попытке применения его в качестве социальной теории либо не действовал вовсе, либо давал результаты, прямо противоположные ожидаемым. И тут выяснилось, что за тридцать пять лет, прошедших с момента смерти товарища Маркса, созданное им учение превратилось в закостеневшую догму, не подлежащую изменению даже в том случае, если оно не соответствует окружающей действительности. И переломить эту тенденцию не было никакой возможности, поскольку марксисты, которых сменилось несколько поколений, успели пойти по пути церковников, две тысячи лет искавших истину в сухих строках Писания, и не находя там ничего, кроме возможности для создания новых расколов и ересей…

— Мой «Капитал» стал как Писание? — удивился Маркс.

— Да, — подтвердила Ника-Кобра, — Евангелие от Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Хорошо хоть к вашему сочинению в качестве Ветхого завета не прилепили писание господ Прудона, Фурье и прочих социалистов-утопистов…

— «Капитал» — это и есть Ветхий Завет коммунистической Библии, — усмехнулся капитан Антонов, — еврейские предания далекой старины. Автор Нового Завета — это товарищ Ленин, который держал сейчас перед нами речь, но на него где сядешь, там и слезешь. Его труды — это тысяча советов на все случаи жизни, и все противоречат друг другу. Когда догматики различного рода вступают между собой в спор, они перебрасываются цитатами из трудов различных классиков, будто обезьяны какашками.

— Что есть, то есть, товарищ Антонов, — вздохнул Ильич. — Уткнувшись в неспособность марксистской теории правильно описать все явления на местности, другие мои воплощения вынуждены были приступить к маневрированию, ибо каждый новый день подкидывал новые задачи. По этой причине общая теория оказалась украшена множеством заплаток, многие из которых тоже быстро устаревали, в результате чего уже моему преемнику Кобе пришлось ставить новые заплатки и вырубать на гильотине излишне догматичных коммунистов, чтобы они своими спорами не разнесли в клочья и партию, и страну. Ну а после Кобы людей, способных хотя бы латать теорию, уже не было: тогдашние руководители пытались все делать по марксистской «науке», и меньше чем за сорок лет довели с таким трудом созданную систему социализма до капитуляции перед мировым капиталом. И ведь гады они и мерзавцы, разбазарили то, что было создано не ими, и в то же время винить их особо не за что, поскольку они все старались делать по науке, которая никакой наукой не является.

— При научном подходе к делу, — сказал капитан Антонов, — при несоответствии экспериментальных данных теоретическим выкладкам меняют теорию, а если речь идет о религиозных догматах, то инквизиция сжигает на костре очередного Джордано Бруно. Чаще всего это было правильное дело, потому что у марксизма имелись и такие ответвления, что им Сатана аплодировал стоя, но иногда обструкции и репрессиям подвергали тех, кто указывал на неработоспособность теории. И чем дальше развивалась история, тем больше было несоответствий между живой практикой и окаменевшей теорией, при том, что заплатки на теорию ставить было уже некому. Богословам от марксизма задают вопрос, почему так, а они не знают, как ответить, и начинают выдавать желаемое за действительное.

— Но мы не хотел делать догму из своей теории, — сказал Карл Маркс. — Мы думал, что в наши цивилизованный времена последователи продолжат наш труд, а не будут молиться на нас как на истукан.

— Истина первая, товарищи основоположники, — сказала я, — люди не меняются от Каменного века, когда Адам Еву прижал к Древу, и до наших цивилизованных дней. Иисус Христос предупреждал своих последователей: «Не сотвори себе кумира», но сам стал жертвой людской склонности абсолютизировать природные и социальные явления. Не было в человеческой истории ничего более кровавого, чем споры об истинной природе Сына Божьего, иногда выливавшиеся в истребление населения целых регионов. Если вы отложите в сторону предубеждение и начнете сличать процессы в человеческом обществе после образования христианства и марксизма, то увидите между ними очевидное сходство. Однако, поскольку марксизм не имеет в своей основе сакрального обоснования, он, несмотря на всю свою социальную значимость, просуществовал как минимум на порядок меньше христианства.

— Но постойте, госпожа Анна! — всплеснув руками, воскликнул Энгельс, в то время как Маркс только морщил свой сократовский лоб.

— Нет, господин Энгельс, — сказала я, глядя как хмурится Ника-Кобра. — Сначала дослушайте меня!

— Да, — подтвердила Гроза Драконов, — до конца еще далеко, поэтому слушайте все и мотайте на ус. А к вам, мистер Энгельс, у нас особенные претензии. Если Карл Маркс числится мыслителем, то вы у нас проходите как балабол-собеседник. Такие люди, как вы, умеют неограниченное время трепаться на любую заданную тему, но не имеют способностей делать из этого материала правильные обобщения и экстраполировать развитие ситуации в будущем. Есть у меня предположение, что большая часть нежизнеспособных теоретических положений марксизма исходит именно от вас, а не от вашего напарника.

— Почему вы так думаете⁈ — в запале вскричал Энгельс.

— Потому что именно вы, мистер Энгельс, заявили, что не признаете буржуазного брака, а семью назвали ячейкой старого общества, которую нужно разрушить! — рявкнула разъяренная Ника. — Запомните: семья и брак существуют независимо от социальных формаций, и возникли задолго до того, как человек выделился из других человекообразных обезьян! Уничтожение семьи и брака поставит под угрозу само существование человечества. За время своих странствий по мирам мы видели уже два общества, где людей выращивают на специальных фермах, будто скот, и могу вам сказать, что ничего счастливого или справедливого там нет — один кромешный ад. Понятно?

Энгельс хотел было что-то возразить, но Карл Маркс покачал головой, отчего основоположник за номером два вскинул вверх руки в знак капитуляции.

— Хорошо, мисс Кобра, — примирительно сказал он, — если вы так уверены в том, что говорите, готов признать, что был не прав. Только надеюсь, что меня ознакомят и с тем фактическим материалом, который позволяет вам утверждать, что семья существует на Земле еще со времен троглодитов.

— Такую возможность вам предоставят, — кивнула Ника, — вплоть до организации научной экспедиции в один из тех миров, где человечество настолько юно, что едва-едва успело выбраться из пределов Африканского континента. Но это позже, а сейчас мы должны дать возможность товарищу Струмилиной завершить ее дозволенные речи. Продолжай, Птица.

— Истина вторая, — сказала я, — чтобы называть ваше учение наукой, необходимо иметь возможность экспериментального подтверждения хотя бы основных положений, без этого марксизм не более чем наукообразная гипотеза. В том случае, если от высказывания теоретических предположений до первого эксперимента проходит больше тридцати лет, из-за чего главные теоретики успевают умереть, вместо науки вы получите наукообразную религию, что мы и имеем по факту.

— Так что же вы от нас хотите? — спросил Карл Маркс.

— Наш Командир вам уже говорил, что ему от вас нужна единая теория социальных последовательностей, в которую необходимо развернуть ваш марксизм, — пояснила Кобра. — Для этой работы вы получите все что нужно: сотрудничество товарища Ленина и его брата-близнеца, штат лаборантов и помощников, консультации любых доступных нам специалистов в любых областях, знания и помощь прикрепленного к вашей команде социоинжинера светлой эйджел. Также вы получите доступ ко всему накопленному человечеством массиву данных о предыдущих и последующих социальных формациях, а не только те данные, что были известны исторической науке в середине девятнадцатого века…

— Постойте, госпожа Кобра, — произнес Маркс, кивком головы указывая на трех светлых эйджел. — О каких последующих социальных формациях вы говорите? Неужели о тех, к которым принадлежат эти леди не совсем человеческого облика?

— Нет, — покачала головой Ника, — эти леди принадлежат к децентрализованной цивилизации кланов эйджел, возникшей из-за того, что некоему Древнему вздумалось забросить первобытных дикарей Земли из африканских пещер на пятый цивилизационный уровень, прямо к звездам. С точки зрения техники и уровня знаний, эта формация далеко впереди известных нам миров, а по социальному устройству она — далекое прошлое человечества, когда люди были разделены на небольшие семейные сообщества-кланы. Я имела в виду две других галактических цивилизации пятого уровня: одну, неоримскую — чисто человеческую, составленную на привычной вам европейской основе, и вторую — русскую, смешанную на равноправной основе из людей, эйджел и других рас. Все вышеперечисленное и еще кое-что вам надо будет изучить, чтобы сделать правильные выводы. А если вы скажете, что вам недостает какой-либо информации, то ее вам добудут, даже если для этого понадобиться спуститься в ад или взобраться на небеса. Вы только попросите.

За окнами громыхнул гром, говорящий о том, что Творец Всего Сущего одобряет столь позитивную программу. К тому же мы с Никой, как члены магической пятерки, мысленно обменялись мнениями. Я сообщила, что как магиня Разума вижу потенциал социальных исследователей в Марксе и его жене Женни, а вот господин Энгельс мне надежд не внушает. В лучшем случае он технический помощник-лаборант: принеси, подай, помолчи, пошел вон. Ника ответила, что непременно передаст мое заключение Серегину, а сейчас пора заканчивать общее толковище, после чего можно спровадить гостей в библиотеку (этот пирожок они только надкусили с краешку) и обсудить вопрос в кулуарах.

12 января 1942 года, полдень, линия фронта на Карельском перешейке по рубежу границы 1940 года

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической Империи

Наблюдать за проведением наступательной операции «Вега» я вылетел на штурмоносце моей Елизаветы Дмитриевны. Никакого вмешательства с моей стороны в эту, по сути, отвлекающую наступательную операцию не предполагалось, нужно было только оценить, насколько хорошо советские войска усвоили уроки — и прошлой Зимней войны, и летней кампании против вермахта с моей подстраховкой. Когда стало понятно, что спешить некуда, сроки завершения войны с Финляндией были резко сдвинуты вправо на середину января, а до тех пор личный состав сводного десантного корпуса и частей 8-армии подвергается изнурительным тренировкам, при этом часть вертолетной группы задействована для снабжения советских войск на полуострове Ханко.

Надо сказать, что руководство местной Финляндии, перепуганное выходом из войны Германии и собственными перспективами в сражении с Советским Союзом один на один, уже несколько раз обращалось через разных нейтралов к советскому командованию с предложением прекратить кровопролитие и сделать вид, что никакой войны-продолжения вовсе и не было. Однако товарищ Сталин мольбу в стиле «дядя, прости засранца» проигнорировал и остался неколебим — мол, только безоговорочная капитуляция и ликвидация финляндской государственности могут быть причиной остановки боевых действий. У Советского Союза и премьер-министр для Красной Финляндии уже имеется, и зовут его товарищ Куусинен. Еще одной войны-продолжения Советскому Союзу не надо, а ведь она непременно случится, как только в независимом Хельсинки решат, что для нее сложились подходящие обстоятельства.

Еще надо сказать, что тут на фронте борьбы с белофиннами местный Советский Союз и товарищ Сталин лично сдают зачеты второго уровня перед допуском к самостоятельным действиям. Финляндскую буржуазную художественную самодеятельность необходимо ликвидировать с минимальными потерями как для Красной Армии, так и для местного гражданского населения. А когда боевые действия завершатся, финнов нужно будет в кратчайшие сроки позитивно реморализовать и ассимилировать среди советских людей, чтобы более никто и никогда даже не заикался о возможности существования Финляндии отдельно от большой советской страны. Товарищу Сталину уже известно, кто в основном потоке стал конечным бенефициаром права наций на самоопределение и каких рек крови это стоило, так что теперь эта глупость тоже будет выброшена в тьму внешнюю.

Исходя из поставленной задачи, завершающий этап войны разбит на две операции: предварительный удар двумя ударными армиями Северного фронта из района Выборг-Энсо на Лаппеенранту-Иматру (44-я армия от Выборга наступает на Лаппеенранту, 23-я армия от Энсо прорывается на Иматру, правым флангом развертывая оборону на перешейке между озерами Сайма и Иммаланъярви). И еще примерно через неделю должен последовать внезапный и оттого сокрушительный десант в Хельсинки, когда две трети или даже три четверти всей финской армии будут меситься за разблокирование стратегически важной линии коммуникаций. Угрозы разгрома и расчленения так называемой Юго-Восточной армии и изоляцию ее восточной части вместе с Карельской армией от магистральных путей снабжения в других условиях было бы достаточно для того, чтобы заставить Финляндию выйти из войны и запросить пардону, но на это раз речь шла о большем.

Советская тяжелая артиллерия в полосе Северного фронта (те самые двести орудий на километр) загрохотала точно по плану, ровно в шесть часов утра. Тут, в районе Выборга, в середине января это еще глубокая ночь, тьма которой рассеивается только светом звезд и узкого серпика Луны. Впрочем, на это раз ни месяца, ни звезд не было, поскольку погода стояла облачная, и с неба сеялся реденький снежок. Однако это не помешало нескольким тысячам орудий и тяжелых минометов обрушить сокрушающий огонь на финскую полевую оборону, ибо времени и ресурсов для возведения еще одной линии Маннергейма параллельно границе сорокового года у финнов просто не было. Несмотря на это, советское командование сосредоточило на этом отвлекающем направлении воистину титаническую мощь двух артиллерийских корпусов прорыва. Большую часть артиллерийских стволов в этих соединениях составляют пушки-гаубицы МЛ-20 и А-19, а в качества инструмента усиления использованы артиллерийские части Большой и Особой Мощности, укомплектованные 203-мм гаубицами Б-4, 210-мм пушками Бр-17, 305-мм гаубицами Бр-18 и 280-мм мортирами Бр-5. Также в артподготовке участвовали 120-мм минометы (частью местного, частью «импортного» происхождения) и 160-мм минометы М-160 (поставленные со складов длительного хранения в 1976 году), а в конце по уже развороченному рубежу вражеской обороны огненными сполохами отыграли многочисленные «катюши» (БМ-8 и БМ-13) и «андрюши» (БМ-31–12).

Причиной такой щедрости товарища Сталина, переложившего противнику «сладкого», стало то, что финны при наступлении морозов по схеме «голь на выдумки хитра» принялись укреплять свои дерево-земляные сооружения, щедро поливая их водой. Мол, будет русским большевикам штурм ледяной горки под пулеметным и снайперским огнем. Однако против «сталинских кувалд» ледяная глазурь оказалась бессильна, даже если ее толщина превышала метр, тем более что благодаря моей сканирующей орбитальной сети положение вражеских оборонительных сооружений на местности, а также дислокация штабов, узлов связи и складов была известна советским артиллеристам с точностью до сантиметров. В результате на вражеских позициях и местах расположения штабов имеет место лунный пейзаж — воронка на воронке, и глыбы смерзшегося грунта и льда переслаиваются с разбитыми вдребезги бревенчатыми перекрытиями многоамбразурных ДЗОТов и блиндажей, а также с трупами финских солдат, которые должны были защищать эту «неприступную» твердыню.

Изнурительная канонада продолжалась два часа, и когда до первых признаков рассвета оставался еще целый час, артиллерия перенесла огонь на второй рубеж финской обороны, и на советских позициях на направлении прорыва вспыхнули сотни зенитных прожекторов, направленных горизонтально в сторону затянутых дымом и снежной пылью вражеских позиций. Это был еще один привет из других миров, вычитанный людьми товарища Сталина у нас в Тридесятом царстве в библиотеке танкового полка, или, может быть, привнесенный офицерами-добровольцами из 1976 года. Если даже среди вывернутых наизнанку ДЗОТов и развороченных окопов и уцелели пулеметы с расчетами, ни о каком прицельном огне по атакующим советским цепям у них не могло быть и речи. Ну и я, недолго думая, внес свою лепту, добавив в лучи прожекторов Истинного Света, чтобы беспощадно высвечивали на вражеских позициях любое шевеление и пресекали попытки противника затаиться.

Впрочем, как таковых атакующих советских стрелковых цепей перед финской обороной не имелось — их имитировали только крики «ура» и чучела бойцов, поднятые из советских окопов на длинных шестах. Первую атаку производили саперно-штурмовые батальоны: бойцы по-пластунски выбрались на нейтралку еще в ходе артподготовки резать колючую проволоку, снимать мины и готовить проходы для пехоты и техники. Саперов прикрывали стрелковые пары, вооруженные автоматами АКМЛ* с оптическими прицелами и приборами бесшумной и беспламенной стрельбы. Едва стихли разрывы снарядов и мин, и среди руин оборонительных сооружений и осыпавшихся траншей обозначились первые шевеления, в сторону уцелевших финских солдат, выглянувших посмотреть, кто там кричит «ура», полетели специальные утяжеленные дозвуковые пули. Два года назад, в Первую Зимнюю Войну, все было совсем не так. Тогда финские «кукушки» расстреливали беспомощных красноармейцев, будто опытные охотники токующих глухарей, а не наоборот.

Примечание авторов:* в конце семидесятых годов в советских разведывательно-диверсионных и специальных подразделениях по причине смены стандарта патрона комплексы «Тишина» на базе 7,62-мм автоматов АКМЛ активно заменялись на комплексы «Канарейка» на базе 5,45 автоматов АКС-74Н, АКС-74М и АКС-74УБ. В связи с этим списанное, но не изношенное вооружение передавалось в сорок первый год на дооснащение братской РККА.

И как только были сняты последние мины и разрезана последняя проволока, штурмовики рванулись вперед, чтобы вручную править недоделки выстрелами в упор из пистолетов с глушителями, ударами ножей и саперных лопаток. И только когда это дело было сделано, и ярость штурмовых схваток в первой траншее утихла, в небо над разбитым финским рубежом обороны взлетели зеленые ракеты, давая штурмовым танкам разградителям и пехоте приказ на выдвижение вперед. И танки с пехотой на броне, взрыкивая моторами, пошли вперед с неумолимой решимостью поставить в этой войне окончательную точку. Я этого не видел, скорее, чувствовал способностями бога-полководца, ведь там, внизу, все, от комфронта генерала Говорова до рядовых бойцов, были для меня своими.

К десяти часам, когда у нас тут, наверху, за облаками, взошло солнце, были прорваны все три оборонительных рубежа, и бой перешел в фазу преследования разгромленных и отступающих финских частей. А от Энсо до Иматры всего восемь километров, из-за чего прямо с шести утра этот транспортный узел и сам населенный пункт оказались под плотным обстрелом советской артиллерии, а к полудню за него уже завязалось сражение. В полосе ответственности 44-й армии положение похожее, но только до Лаппеенранты советским войскам продвигаться с боями три-пять дней, а может, и больше, особенно с учетом того, что финны будут бросать в горнило сражения все, что окажется под рукой. Орбитальная сканирующая сеть уже в одиннадцать утра по московскому времени перехватила приказы Маннергейма финским войскам начать перегруппировку с целью отражения советского наступления на Хельсинки со стороны Выборга и… Ханко. Это значит, что все было сделано правильно: на такой эффект отвлекающей операции советское командование и рассчитывало. Мысль о десанте прямо на улицы и площади вражеской столицы в местные квадратные головы не умещается совершенно, поэтому вертолетный воздушный мост на Ханко воспринимается финским командованием как способ накопить на полуострове ударную группировку. Блажен, как говорится, кто верует. Через два дня демонстрационные телодвижения на Карельском направлении начнет совершать 7-я армия, и тогда финскому командованию станет еще веселее жить.

Но и это было еще далеко не все. С рассветом в воздухе появилась советская авиация, принявшись обрабатывать транспортные узлы в прифронтовой зоне с целью пресечь маневр силами на довольно ограниченном театре военных действий, изобилующем к тому же реками и озерами. Реактивные бомбардировщики Ту-16 снабжены слепленным серыми эйджел на коленке аналогом «Гефеста», а потому очень метко кидаются бомбами по пять и девять тонн. Получился просто настоящий ужас небес, против которого нет приема не только у несчастных «фиников», но и вообще ни у кого в этом мире. Крепко досталось злосчастной Лаппеенранте, а также станциям Тааветти, Савонлинне и Йоэнсуу. Но самое главное, советским бомбардировщикам удалось разрушить несколько важных мостов. Хрен вам, пан Маннергейм, а не перегруппировка. Воюйте тем, что есть, и там, где есть. Никто не заставлял вашу Финляндию ввязываться в эту войну-продолжение. Ветка через Йоэнсуу была единственной для снабжения финской Карельской армии, но теперь противнику о такой роскоши следует забыть, поскольку починить ее удастся уже только после капитуляции.

И вообще, интересно, удастся мне на этот раз арестовать Маннергейма и судить его за измену российскому государству или, как и в прошлый раз, дело кончится приказом уничтожить этого мерзавца ударом тяжелого оружия, лишь бы не нести ненужных потерь при попытке взять его живьем? Второе, скорее всего: ради удовольствия прочесть этому гаду, гори он огнем, нотацию я не готов рискнуть ни одной человеческой жизнью.

03 июля 1976 года, 14:25 мск, Пуцкий залив , линкор планетарного подавления «Неумолимый», императорские апартаменты, комната для переговоров «в узком кругу»

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической Империи

И вот опять Серегину приходится с корабля врываться прямо на бал. Едва я вернулся из сорок первого года, не успев даже перевести дух, как товарищ Антонова возьми и доложи, что встречи со мной ожидает товарищ Фидель Кастро Рус. Мол, доставили команданте суборбитальным рейсом пассажирского представительского челнока из Гаваны еще вчера, разместили в гостевой ВИП-каюте в императорском секторе, накормили, напоили, обеспечили культурной программой, а теперь пора и деловые разговоры с дедушкой разговаривать. Хотя какой он сейчас дедушка… полтинник ему всего — одним словом, мужчина в самом расцвете сил…

— Фидель Кастро — это хорошо, Нина Викторовна, — сказал я, — гораздо лучше, чем Махатма Ганди*. Зовите, поговорим.

Примечание авторов:* Серегин имеет в виду слова Путина о том, что с тех пор, как умер Махатма Ганди, и поговорить стало не с кем.

Вошедший Фидель оказался на вид значительно старше своих самых распространенных исторических изображений первых послереволюционных лет и времен Карибского кризиса, но в то же время моложе того ходячего полутрупа, каким я его помню в нулевых и десятых годах двадцать первого века. Действительно, сейчас он — начавший уже немного расплываться не молодой, но и не пожилой мужчина в военном мундире страны Куба.

— Буэнос тардес, компаньеро Фидель, — приветствовал я лидера Острова Свободы. — Проходите и чувствуйте себя свободно. Вы среди друзей.

— Буэнос тардес, компаньеро Сергий, — ответил мой гость, — очень рад познакомиться с человеком, который хорошенько и не один раз надрал задницу этим гадким гринго. Мне про вас рассказывали много хорошего.

— Есть совершенно конкретные сведения, компаньеро Фидель, — сказал я, — что та взбучка, которую по моему приказу недавно учинили зазнавшимся янки, совершенно не пошла им на пользу. Не возымело на них ожидаемого действия даже перебазирование в ваш мир мой главной ударной единицы, на борту которой вы сейчас и находитесь. Понимая, что при игре вдолгую они в любом случае проиграют, ибо противостоящая им мощь неодолима, стратеги в Вашингтоне решили сделать ставку на внезапный глобальный ядерный удар. Однако и я готов к подобному исходу, поэтому в самое ближайшее время в вашем мире начнется такой сеанс вразумляющих пинков и затрещин, какого местная Америка не переживала еще никогда.

— Вы говорите это нам для того, чтобы наши люди успели исповедаться и причаститься перед неизбежной погибелью? — спросил Кастро. — Хоть в самой этой ситуации приятного мало, за предупреждение вам спасибо. Мы примем меры, чтобы спасти в убежищах хотя бы часть своего населения.

И тут я подумал, что, помимо стратегических ракет «Минитмен», у американцев имеются оперативно-тактические «Першинг-1» и тактические ракеты «Ланс». И только часть этого арсенала сосредоточена на передовых рубежах в Европе, Южной Корее, Японии и на Тайване. Некоторое количество таких ракет должно находиться в непосредственной близости от Кубинской территории. Я обратился к энергооболочке, та сделала запрос орбитальной сканирующей сети и получила ответ, что один батальон «Першингов» (36 пусковых установок) дислоцирован южнее Майами, откуда он простреливает примерно восемьдесят процентов кубинской территории. Оставшиеся двадцать процентов можно накрыть тактическими ракетами «Ланс» с территории базы в Гуантанамо, где имеются глубоководные причалы и два бетонированных аэродрома первого класса для приема военно-транспортных самолетов, да только там пока никаких ракет нет. Значит, еще не время, и перебросят эти «Лансы», скорее всего, по воздуху, и только в самый последний момент.

Кубинцев я ощущаю как своих, так что никакие выстрелы ядерным оружием в их адрес недопустимы. Пожалуй, от схемы ответно-встречного удара с последующим переходом в наступление на европейских и дальневосточных фронтах необходимо переходить к концепту превентивной войны. Обращаться к мистеру Форду с предупреждением «Ваш курс ведет к опасности» бессмысленно и опасно: приказы прекратить подготовку к ядерному конфликту попросту проигнорируют, зато заговорщикам станет известно, что мы в курсе всей их возни. Нет уж, пусть все идет как запланировано, ибо стратегия упреждающего удара самая выгодная и бескровная, а если ограничиваться ответом на уже свершившуюся агрессию, то ценой даже самой малой ошибки непременно станут человеческие жизни.

— Вы можете не беспокоиться, компаньеро Фидель, — сказал я. — Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы в процессе вразумляющего воздействия на янки с голов кубинцев не упал ни один волос.

— А разве это возможно? — спросил мой гость. — Ведь, насколько я понимаю в современных войнах, вы, компаньеро Сергий, уничтожите атомными бомбами каждый американский город, и даже если гринго не запустят по Кубе свои ракеты, то из-за общего радиоактивного заражения в Западном полушарии жить у нас на острове Свободы станет невозможно.

— Компаньеро Фидель, вы ошибаетесь, — сказал я. — Для вразумления янки, возомнивших себя исключительной нацией, не потребуется бомбить североамериканские города ни обыкновенными, ни тем более атомными бомбами. Когда для старой шлюхи в джинсах настанет судный день, удары с орбиты будут нанесены только по ракетным шахтам и командным пунктам, после чего последует десант в Вашингтон и разбор того, кто на ком стоял. Для сенаторов, конгрессменов и их истинных хозяев эта процедура будет грозить летальным исходом, а все прочие — фермеры, рабочие и инженеры, мелкие бизнесмены, домохозяйки, юные шестнадцатилетние девственницы, прочие подростки и малые дети — продолжат свое существование как ни в чем не бывало. Я не воюю с гражданским населением, даже если это янки. Мои враги — их политиканы и отчасти военные, но и тех я буду истреблять только до тех пор, пока они не бросят оружие и не взмолятся о пощаде. В таком случае я становлюсь гуманен и, как правило, прибегаю к процедуре инверсии, делающей вчерашнего врага моим новым другом и союзником. Для этого требуется только искреннее раскаяние и активные старания побежденных по изменению своей натуры. Также на территории бывших Соединенных Штатов Америки в целости должна сохраниться вся промышленная и гражданская инфраструктура. У меня нет желания восстанавливать то, что было разрушено из-за излишнего рвения в процессе вразумления. Надеюсь, компаньеро Фидель, эта программа вам понятна?

— Да, компаньеро Сергий, эти ваши намерения мне понятны, — ответил вождь кубинской революции. — Непонятно только то, какую роль вы отводите в своих планах нашей Кубе…

— Во вразумлении гринго вы, компаньеро Фидель, принимать участия не будете ни в каком виде, — сказал я, — и в то же время Куба находится под моей полной защитой, а потому из любого, кто попробует на вас напрыгнуть, я, не колеблясь, понаделаю котлет и колбас. Кстати, база янки в Гуантанамо — это только моя забота, и брать ее я буду своим любимым тактическим приемом десанта изнутри. Бедные джи-ай даже испугаться не успеют, как окажутся у меня в плену. Ваша работа начнется там, где закончится моя, потому что у меня нет возможности окучивать весь бывший американский задний двор, зато вы, кубинцы, там свои среди своих. На первом этапе нужно будет уделить особое внимание событиям в Никарагуа, где Сандинистский Фронт Национального возрождения готов всерьез побороться за власть. Следующим на очереди должен быть Сальвадор, впрочем, даже я не могу точно сказать, что случится после того, как издохнет дядя Сэм и ваши буйные парни на его похоронах разом выпьют весь ром и всю текилу, а потом протрезвеют. Ваших возможностей для стабилизации ситуации может не хватить категорически.

— Я вас не понимаю… — сказал лидер кубинской революции и полез в нагрудный карман френча за сигарой.

Да… Будь мы в Тридесятом царстве, я бы предложил гостю выйти на балкон и смолить там. Но на «Неумолимом» никаких балконов нет, так что придется положиться на мощь местной вентиляции.

— Дело в том, — сказал я, — что вы, кубинцы, первыми смогли не только создать свое народное государство, скинув американского гауляйтера Батисту — у вас получилось уберечь свои завоевания от поползновений алчных янки, считавших, что они вечно будут грабить вашу страну. Сальвадор Альенде в Чили при значительно более мягких условиях не протянул и трех лет. Поэтому вы знаете, что нужно делать в подобных случаях, хотя на всю Латинскую Америку вас просто недостаточно…

— Учти, Серегин, — прошептала мне на ухо энергооболочка, — кубинский менталитет сильно отличается даже от никарагуанского, не говоря уже о жителях Гондураса и Коста-Рики. Гондурас, как говорит ваша народная поговорка, лучше не чесать во избежание негативных последствий, ибо там правит бал либерально-консервативная двухпартийная система, а о справедливом устройстве общества местное население даже не задумывается. Что касается Коста-Рики, то тамошний народ (в основном потомки белых поселенцев) настолько травояден, что напугался единственной гражданской войны, которая шла целых сорок четыре дня, после чего там отменили армию и объявили вечный нейтралитет. А еще есть Колумбия, где насмерть режутся марксистские повстанцы, эскадроны смерти проамериканского правительства и боевики частных армий, принадлежащих наркобаронам. Кстати, в некоторых странах этого региона молодые люди, выражая социальный протест, идут не в партизаны, а в бандиты — мол, главари мафиозных кланов тоже против плохой власти. И какую кашу ты собираешься сварить с этими людьми? Нет уж, после выноса тела дяди Сэма дерьмо на бывшем американском заднем дворе должно сперва перекипеть, а потом перебродить и отстояться. Пока этот процесс не закончится, трогать Латинскую Америку руками, за исключением почти созревшей Никарагуа, совершенно не рекомендуется. Это я тебе советую как специалист, и твои социоинженеры, если что, повторят тебе то же самое. Бросай ты это безнадежное дело и переходи к водным процедурам, то есть к точечной ликвидации диктаторов и их подручных, а также вразумлению вождей повстанческих движений, чтобы не вели себя как бабуины в течке и не возбуждали к себе ненужной ненависти.

Ну вот, снова старая опытная энергооболочка радостно натыкала Божьего Бича в его… самонадеянность. Никогда, мол, такого не было, и вот опять. Действительно, после распада колониальной Испанской империи никакой политической или хотя бы культурной общности в Латинской Америке не возникло, а образовалось то, что обычно на местности именуется «лоскутным одеялом». В девятнадцатом веке еще имелись попытки межгосударственной интеграции то в одном, то в другом регионе, но всякий раз это заканчивалось распадом по прежним границам. Влияние Североамериканских Соединенных штатов с их алчным стремлением урвать то, что плохо лежит, в этом процессе тоже имело место, но не оно играло ведущую роль. Если бы народы чувствовали свою общность, они бы объединились в одно государство, невзирая ни на какое внешнее влияние.

И тут же галочка на мои нынешние и будущие советские и постсоветские дела. Там, где это еще возможно, формирование единой советской нации должно вестись ускоренными темпами, а все, кто станет оказывать этому делу сопротивление, должны быть без всяких колебаний оформлены по первой категории. В ином случае там, где крах Советского Союза уже произошел, к этому делу можно будет подступаться только после тщательного психосканирования местности и всесторонней оценки ситуации социоинженерами. Не исключено, что наилучшим образом действий в девяностых и нулевых годах будет эвакуация русскоязычного населения из республик Средней Азии и Кавказа и война на полное истребление против националистических элит Прибалтики и Украины.

Впрочем, в том, что касается нынешних латиноамериканских дел, и компаньеро Фидель думал точно так же, как моя энергооболочка. Он среди местных людей родился, вырос, так что может считаться экспертом в этом вопросе.

— Мы уже пытались поднять на борьбу с американской гегемонией некоторые соседние страны, но ничуть в этом не преуспели, — пыхнув сигарой, сказал он. — Местное население отнеслось к нашим идеям безразлично или даже враждебно, и вообще, кубинцы стоят наособицу от всех латиноамериканских наций, скорее всего, в силу своего островного происхождения. К тому же и в самом деле Куба очень маленькая страна, а вся Латинская Америка огромна, так что у нас вряд ли получится объять необъятное. Зато у вас в Чили все получилось просто замечательно. Раз-два — и диктатура Пиночета пала как подкошенная. Неужели и в других местах нельзя сделать так же?

— В других — нельзя, — ответил я. — Чили — это такой же особый случай, как и Куба, только на другом краю спектра. Чилийский народ высказался за свободу мирным путем, но это стремление провести преобразование бескровным путем в рамках демократических процедур сначала было придавлено американскими экономическими санкциями, а потом растоптано сапогами пиночетовской военной хунты. Снося этот режим, я принес свободу тем, кто в ней нуждался, и заодно первый раз как следует вздул местного дядю Сэма. Поскольку президента Альенде, которому можно было бы вернуть власть законным путем,уже нет в живых, я временно сделал Чили протекторатом своей Империи, с тем, чтобы после уврачевания всех ран позволить этому народу снова самостоятельно выбирать свою судьбу. При этом сами чилийцы отнюдь не рвутся нести свободу соседним странам — у них она уже есть, и этого достаточно. При этом должен сказать, что моя чилийская операция поставила на паузу военный переворот в Аргентине, ибо до господина Виделы довели мое предупреждение в подобном случае прихлопнуть его как муху, и он сразу поделался паинькой. Оккупировать Аргентину я не собирался, а вот вождей переворота без колебания пустил бы на мясо. У меня множество других дел на магистральных направлениях местной истории и без того, чтобы всерьез отвлекаться на Латинскую Америку. Чили, как я уже говорил, это то исключение, которое только подтверждает правило. В случае особо жестокого обращения диктаторов с местным населением я буду проводить скоротечные и очень свирепые акции устрашения, громить правящие кланы и уничтожать на аэродромах авиацию, но как только дело будет сделано, мои войска будут сразу отходить на исходные позиции, предоставляя народу той страны возможность самому решить свою судьбу. Куба в таком случае будет играть роль маяка, к которому в мире, свободном от дяди Сэма, устремятся все желающие справедливого устройства общества. У вас в Гаване должен быть лучший университет в Латинской Америке, лучшие условия жизни для народа и процветающая экономика. А чего будет не хватать, в том мы с товарищем Брежневым вас поддержим и поможем. И тогда рано или поздно одной большой Кубой станет вся Латинская Америка, не надо только торопиться и прикладывать ненужные усилия там, где должно поработать время. Ведь спешить вам будет уже некуда.

— Да, компаньеро Сергий, — ответил товарищ Кастро, — если вы уберете с политической карты дядю Сэма, спешить нам и в самом деле будет некуда. Все прочие условия можно будет обговорить после того, как вы окончательно отучите гринго совать свой длинный нос в чужие дела.

— Договорились, компаньеро Фидель, — сказал я, на чем наша встреча была завершена.

С уважаемой Ниной Викторовной я буду разговаривать уже после того, как она посадит нашего гостя на обратный рейс до Гаваны. Ощущение взведенной до упора пружины в последнее время все сильней, а это чувство, именуемое «чуйкой», меня еще ни разу не подводило даже в те старые времена, когда я был еще просто капитаном Серегиным.

Мир Прогрессоров, 4 августа 4-го года Миссии. Суббота. Утро. Народная республика Аквилония, Асгард, площадка перед Большим домом

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической Империи

Сегодня я лично взял за ручку команду товарищей основоположников и привел их через портал в столицу Аквилонии город Асгард знакомиться с истинно коммунистическим обществом. За десять дней пребывания в моих владениях госпожа Маркс выдвинулась вперед и заняла место рядом с супругом, а вот Энгельс, как предсказывала Птица, и в самом деле отошел на второй-третий план. Впрочем, как пропагандист и популяризатор он бесподобен, главное, снабдить его правильной, научно выверенной информацией и не позволять отклоняться в сторону с магистрального пути ни на шаг.

Зато фрау Женни в моем Тридесятом царстве оказалась сначала шокирована, а потом воодушевлена. Она впервые попала в общество, в котором гендерные роли действовали только за дверями их с Карлом супружеской спальни, а за ее пределами к ней относились как и к любому мужчине, с той же серьезностью. И вообще, в запретном городе самостоятельные, самодостаточные и профессионально уважаемые женщины попадались ей на каждом шагу. В первую очередь это были моя названная сестрица Птица и еще одна сестрица Кобра, потом Анастасия, библиотекарь Ольга Васильевна, товарищ Максимова, Бригитта Бергман, товарищ Антонова, а также множество других не менее интересных персон дамского пола рангом поменьше — например, моя названная дочь Линдси Абраменко, в девичестве Торнтон.

В середине девятнадцатого века полноценным человеком женского пола в Британской империи числилась только королева Виктория, а все остальные англичанки находились в среднем положении, между прислугой и домашними любимцами. После таких порядков, окунувшись в бурную жизнь Тридесятого царства, госпожа Маркс сразу сделалась моей самой пылкой союзницей и сторонницей. Мол, вот он, самый настоящий коммунизм в действии. Пришлось ее поправить, что мой коммунизм, хоть и очень развитой, но военный, предназначенный для общества, с боями прорывающегося через тернии к звездам. На настоящий коммунизм для тех, кто строит свое светлое будущее, пустив корни в землю, можно посмотреть только в Аквилонии, ибо Русская Галактическая империя, основанная императором Шевцовым, на данный момент нам недоступна. А ведь там тоже имеет место коммунизм или очень развитой социализм. Но с кусочком того государства в виде команды дальнего транспорта снабжения «Новый Тобол» можно ознакомиться в той же Аквилонии, так как эти люди тоже стали одной из частей коммунистического государства, основанного посреди пустошей Каменного века.

После этого заявления желание основоположников посмотреть на Аквилонию стало просто непереносимым, ведь, помимо всего прочего, для их слуха выражение «коммунистическое государство» являлось таким же невозможным, как «жареный лед» или «воздушный замок». Впрочем, Агриппа мне рассказывал, что у них в Неоримской империи летающие замки, подобные свифтовской Лапуте — такое же обычное явление, как в двадцать первом веке яхты миллиардеров. Удовольствие это ужасно дорогое, но в пределах одного слоя-реальности они без проблем могут передвигаться как над поверхностью планет, так и между звездами. И никакие пираты им не указ, потому что неоримские ЧОПы оснащены соответствующим образом. Летающий город условного галактического Абрамовича может охранять до полка тяжелых истребителей гражданского класса «Центурион» с находящимися в запасе пилотами-ветеранами в кабинах. Против «Стилета» «Центурион» не пляшет ни по вооружению, ни по маневренности, зато с типичными пиратскими лоханями разделывается как орел с серыми воронами.

Вместе с четой Марксов и Фридрихом Энгельсом в Аквилонию отправились Владимир Ленин из пятнадцатого года, а также товарищ Сталин, Феликс Дзержинский и Михаил Фрунзе из года восемнадцатого. А дело в том, что товарищи Авило Аарон и Чиек Дэн сообщили через товарища Грубина, что их особо важный пациент пришел в себя и вполне доступен для краткосрочного контакта. Помимо этой компании, в Аквилонию направилась Лилия, но она и без меня могла приходить туда, когда захочет, и таким же образом уходить обратно.

И вот мы в Асгарде, на площадке перед Большим Домом. Встречают нас только товарищ Грубин, отец Бонифаций, старшина Давыдов, капитан третьего ранга Лазарев, Сати Бетана, а также доктора Авило Аарон и Чиек Ден. Остальное начальство в разгоне, ибо рабочий день уже начался. Товарищи из восемнадцатого года и Ильич из пятнадцатого тут в Асгарде уже бывали, а вот чета Марксов и Фридрих Энгельс удивленно оглядываются по сторонам. И как раз в этот момент чуть в стороне от нас пролетает челнок клана Игла Мрака с массивным гранитным блоком на внешней подвеске. Стройки в разгаре. К наступлению холодов должны быть сданы в эксплуатацию казармы для остроухих, а также для тех американцев, что были признаны пригодными для Пути Искупления и ассимиляции. Я знаю, что они сейчас как раз и трудятся на стройках Асгарда и южного форпоста в Гибралтаре под чутким руководством легионеров милейшего Гая Юния, а у этих простых рабоче-крестьянских парней древнеримского происхождения не забалуешь.

С другой стороны, если для аквилонцев галактического происхождения портреты двух основоположников значат не больше пустого места, то для товарища Грубина и старшины Давыдова они вполне узнаваемы.

— Вот, Сергей Петрович, — сказал я, — привел к вам товарищей основоположников из тысяча восемьсот пятьдесят шестого года для повышения квалификации по части истинно коммунистического устройства общества, как оно есть, а не как кажется с их колокольни. Прошу, как говорится, любить и жаловать: Карл Генрихович Маркс, Женни Людвиговна Маркс, в девичестве фон Вестфаллен, и Фридрих Фридрихович Энгельс, собственными персонами. И вы, товарищи основоположники борьбы всего хорошего против всего плохого, должны знать, что встречают вас здесь председатель местного Верховного Совета товарищ Грубин, примас церкви Шестого Дня Творения падре Бонифаций, председатель аквилонской коммунистической организации товарищ Давыдов, командир транспортного галактического корабля капитан третьего ранга Федор Лазарев и младший социоинженер Сати Бетана. Вон те двое, что стоят чуть поодаль, это галактические профессора медицины Авило Аарон и Чиек Дэн. И вы тоже должны относиться к ним со всем возможным уважением, без различия мира происхождения, расовой и национальной принадлежности, а также рода деятельности. Они мои лучшие друзья и соседи с фланга, а потому любой, кто на них хотя бы косо посмотрит, потом об этом жестоко пожалеет.

Услышав фамилии «Маркс» и «Энгельс», Сати Бетана и Федор Лазарев также навострили уши. Основоположники марксизма вписаны в имперскую Синюю книгу, их проходят и обучающиеся в университетах на социоинженера, и курсанты Военно-Космической академии. Однако для имперцев эти люди так же далеки, как для нас Юлий Цезарь и Макиавелли, поэтому в лицо они их не знают, а только по именам. Не то что поколения наших отцов и дедов. Впрочем, в одиночку, без справки Бенедикта, никто из них высказываться не стал. И это правильно. И точно также повел себя отец Бонифаций, которому курс политграмоты читали наши соотечественники из середины двадцатого века. Коммунистическая партия Аквилонии и христианская церковь, оформившиеся как взаимодополняющая диалектическая пара, стоят дорогого.

И тут же Ильич, не выдержав, подтвердил мои слова.

— Да, товарищи аквилонцы, — сказал он, — это и есть основоположники марксизма. Товарищ Серегин считает, что теорию нужно строить на основании сложившейся практики, а не наоборот, потому-то и привел их сюда учиться на вашем опыте. Вы уж их строго не ругайте, ибо детство у них было тяжелое, родители строгие, а игрушки чугунные, а потому при правильно поставленной стратегической задаче тактические методики вышли хуже, чем на троечку, и нам с товарищем Кобой потом пришлось плясать на этих граблях. Зато вы сделали все как надо: и стратегическую задачу по созданию нового коммунистического человека решили, и в трех соснах марксистской теории не заплутали.

— Ша, товарищ Ленин, — рыкнул я, — никто никуда не идет. С того момента, когда товарищи основоположники согласились на неограниченное сотрудничество, поминать им старое, да еще совершенное другими воплощениями, запрещено категорически. Теперь у них началась новая жизнь с чистого листа. Вы тоже до нашего знакомства премного грешили разными заблуждениями, но никто вам этого ни каждый день, ни через день не напоминает. Теперь вы с товарищами основоположниками в одной упряжке, и будете вместе налегать на ярмо сколько есть сил. Надеюсь, это понятно?

— Конечно, понятно, — ответил Ильич, вскинув руки в жесте капитуляции. — С вами, Сергей Сергеевич, не забалуешь. А еще вы дали нам столько фактического материала, что ни о каких догадках и предположениях теперь речь даже не идет. Есть с чем работать, не забредая при этом в метафизические дебри.

— Мы будем работать как на каторге, — сказал Карл Маркс, — и очень хорошо, что у нас теперь есть возможность руками пощупать то, о чем мы раньше могли только рассуждать. Но, товарищи аквилонцы, скажите, что тут среди вас делает священник? Неужели он тоже есть часть вашего коммунистического общества?

Товарищ Грубин измерил главного основоположника взглядом с головы до ног и сказал:

— Коммунистическая партия у нас оберегает понятие справедливости, а церковь, христианская по своей сути, является хранительницей морали. Наш примас падре Бонифаций происходит из тех далеких для вас времен, когда служители Божии еще помнили, для чего они нужны в этом мире, а христианская церковь не превратилась в финансово-промышленную корпорацию, жаждущую денег и власти. Творец Всего Сущего дан нам в ощущениях в виде Посредника, когда он занимается проектом «Аквилония», производя в этот мир забросы на пополнение материальными запасами, а также испытывая наши бдительность, решимость, мужество и чувство человеколюбия. Последнее — главное, потому что, победив злобного врага, мы должны безошибочно отделить агнцев от козлищ и направить выживших по пути к лучшей жизни, а не превратить их в бесплатную и безропотную рабочую силу. С самого начала мы решили, что будем этому миру не господами и хозяевами, а учителями и наставниками. Мы надеемся, что и партия, и церковь у нас будут не бороться между собой за влияние на людей, а вместе делать одно дело, не забывая о том, для чего они предназначены.

— Да, это так, товарищи основоположники, — подтвердил старшина Давыдов, — товарищ Бонифаций честный, умный и, самое главное, любящий людей батюшка, а потому он полностью соответствует своей должности. Как врач, он руководствуется принципом «не навреди», и, как инженер, отмеряет семь раз, прежде чем отрезать по живому.

— А что, вам часто приходится резать по живому? — спросил Энгельс.

— Да, нередко, — ответил товарищ Грубин. — Здешний мир жесток и беспощаден, а потому любого, кто не пожелает жить по нашим правилам и законам, приходится исторгать прочь почти на верную смерть со стальным ножом в одной руке и огнивом в другой. И только тех, кто применил насилие против своих товарищей или местных жителей, а также совершил предательство в этой или прошлой жизни, мы казним через усекновение головы. Естественным исключением из этого правила являются женщины и дети — ним подобные наказания применяются лишь в исключительных случаях. Если виновный искренне раскаялся, у отца Бонифация есть право попросить суд проявить к этому человеку милосердие и сохранить ему жизнь, списав в рабы Божии, то есть в монахи. Поскольку после вынесения приговора преступник юридически считается уже мертвым, то монах теряет даже прежнее имя, все его связи с другими людьми считаются разорванными, и он превращается в безымянного послушника, который должен заслужить себе новое имя. Такой человек либо смиряет гордыню и изживает свои грехи, ставшие причиной преступного поведения, достигая тем самым святости, либо, если раскаяние было притворным, первоначальный приговор все же приводится в исполнение.

— И что, господа аквилонцы, вам ни разу не доводилось сжигать живьем разных инакомыслящих еретиков? — с каким-то болезненным любопытством спросила Женни Маркс.

— Наш уголовный кодекс не предусматривает такого наказания, как сожжение заживо, — довольно резко ответил товарищ Грубин. — Люди, не желающие жить по законам нашего общества, исторгаются из него в окружающую среду, ибо таков их собственный выбор. Положение может быть отягощено, если какой-то человек сначала дал слово соблюдать наши законы и верить в то, во что верим все мы, а потом решил, что это обещание можно и не соблюдать. За такой обман мы караем без всякой пощады, и в том случае, если дело дошло до агитации за несоблюдение наших законов, одним изгнанием преступник уже может не отделаться.

— Но это же диктатура! — воскликнула Женни Маркс.

— Разумеется, диктатура, — спокойно подтвердил товарищ Грубин. — Демократия тут только для законопослушных граждан, а для отщепенцев-диссидентов нет ничего, кроме диктата закона. Другого устройства у прогрессорского общества в диком мире быть не может, малейшее отступление от норм социалистического общежития чревато гибелью для всех и каждого. Однако те наши сограждане, что закон соблюдают, не чувствуют для себя никаких ограничений или угнетений, ибо все в нашем обществе устроено в их интересах.

Госпожа Маркс хотела было еще что-то сказать такое же резкое, но мне эта перепалка надоела, и я на нее рыкнул:

— Я привел вас сюда не для того, чтобы вы критиковали моих друзей и вступали с ними в ненужные споры. Местная система проверена практикой с приемлемой точностью, и как раз на ее основании нужно строить теорию, а не наоборот. Большая часть представлений о том, что правильно или неправильно, бытующих в вашем времени и в вашей среде, пригодна только для того, чтобы собрать их в ком и с размаха запустить в корзину для мусора. В некоторых условиях диктатура и даже тирания могут пойти обществу во благо, а вот стремление к свободе для каждого отдельно взятого индивидуума, напротив, может погубить все дело. Баланс между личными и общественными интересами, между свободой и диктатурой, в каждом конкретном случае должен подбираться индивидуально, в соответствии с теорией, которой у нас еще нет.

— Да, господин Серегин, — сказал главный основоположник марксизма, — я вас понял. Мы c Женни и Фридрихом будем смотреть и слушать, а говорить станем после того, как выясним все обстоятельства. А еще мы должны хорошенько обдумать вашу мысль о том, что в обществе для достижения благих целей необходимо иметь баланс между свободой и диктатурой, имея их в виду как гегелевское единство двух противоположностей. Господин Ульянов уже говорил нам, что вы так, походя, на основе своего практического опыта, способны выдать теоретическое обобщение, над которым специалистам потом еще работать и работать. История уже знает случаи, когда безудержное стремление к свободе приводило к жесточайшей диктатуре и даже тирании, а просвещенный тиран-самодержец, решив задачи безопасности своей власти, гарантировал народу определенный объем прав и свобод, невиданный при его предшественниках. Помимо того, нам требуется изучить основные постулаты социоинженерной науки из далекого будущего, и мы не понимаем, почему вы обратились к нам с просьбой создать новую теорию, а не воспользовались знаниями из этого источника…

Я вздохнул и ответил:

— Социоинженерная наука, герр Маркс, больше похожа на самоучитель игры на скрипке, который сам по себе не работает, поскольку для получения результата необходим человек с талантами скрипача, то есть социоинженера. Такие таланты могут быть только у чистокровных светлых эйджел и полукровок в первом поколении. Далее эти свойства начинают размываться. Русская галактическая империя, которой социоинженерный ресурс был дан сразу и в достаточно большом количестве, воспользовалась этим шансом, интегрировала эйджел в свои структуры, и стала развиваться стремительными темпами, соединяя то, что прежде считалось несоединимым. А вот неоримлянам, истребившим тех, с кем надо было просто договориться, социоинженерная наука не особо помогла, и их общество никак нельзя назвать счастливым даже в общем приближении. Для меня социоинженерия — это гораздо лучше, чем ваша окостеневшая наукообразная догматика, но справедливое и оптимально устроенное общество мне требуется строить прямо сейчас, а не когда-нибудь в будущем, когда я смогу подвергнуть инверсии значительное количество кланов светлых эйджел. Сейчас у меня этого ресурса раз-два и обчелся. Теория мне от вас нужна такая, чтобы в социальных делах она играла такую же роль, как законы Ньютона в физике. Мне нужна крепкая непротиворечивая научная база, требующая вмешательства социоинженеров только в особо сложных случаях, и чтобы после этого вмешательства эти самые случаи, разобранные на составляющие элементы, переставали быть сложными.

— Теперь я вас полностью понимаю, герр Серегин, — кивнул Карл Маркс, — а потому считаю диспут исчерпанным. Сейчас мне хочется поближе рассмотреть это чудное общество.

— Сейчас мы пойдем посмотрим, как дела у брата-близнеца товарища Ульянова-Ленина, получившего тяжелое ранение на фронте борьбы за светлое будущее человечества, — сказал я, — и ваше присутствие тоже может оказаться нелишним. Пусть этот человек знает, что вы не выброшены за борт и не забыты, а привлечены к работе на общих основаниях. Ну а потом младший социоинженер Сати Бетана, товарищ Давыдов и падре Бонифаций покажут вам здешнее общество и расскажут о нем, каждый в разрезе своей компетенции. И только потом вам можно будет делать хоть какие-нибудь выводы.

— Да, — согласился Маркс, — это будет верно. А сейчас идемте. Я тоже хочу посмотреть на того господина Ульянова, который взялся строить первое в мире государство рабочих и крестьян.

И мы пошли. Тут было недалеко, метров триста пятьдесят по мощеной дороге через сосновый лес до моста через ручей Ближний, а там до медицинского центра уже и рукой подать. И вот он, Владимир Ульянов-Ленин за номером два — одетый некое подобие светлого спортивного костюма, плавает, погруженный с головой, в прозрачной цилиндрической емкости, до краев наполненной пузырящимся регенерирующим раствором. На его лице закреплена дыхательная маска с гофрированным шлангом, и каждый выдох порождает облако серебристых пузырей, поднимающихся к поверхности; затылок, шею и плечи охватывает нечто вроде пластикового корсета, а на подлысоватой голове надет обруч индукционного линка. Глаза у вождя мировой революции полуприкрыты, он явно не обращает внимания на окружающее, и при этом через линк напрямую увлеченно общается с искином Бенедиктом, который есть настоящий кладезь знаний, куда там библиотеке Британского музея.

Лилия (которая была с нами все это время, только не проявляла своего присутствия) подошла к емкости вплотную и некоторое время внимательно смотрела на Ленина за номером два, потом повернулась ко мне и сказала:

— Полный пипец, папочка! Демона в этом человеке больше нет. Явно это из-за пережитой им клинической смерти и болевого шока.

— Но это же хорошо, Лилюшка, — сказал я и бросив взгляд в сторону Ильича из пятнадцатого года, добавил: — Но повторять этот эксперимент мы не будем, ибо результат раз на раз не приходится. Однако, смотрите, товарищи, наше присутствие замечено.

И в самом деле, плавающий в регенерационной ванне прекратил свой внутренний диалог и широко открытыми глазами смотрел на нас, точнее, на Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Да, шок — это по-нашему…

И тут вперед выступил его брат-близнец.

— Здравствуй, Володя, — сказал Ильич из пятнадцатого года. — Вот, вместе с товарищем Серегиным пришли навестить тебя, болящего, а ты на нас и внимания не обращаешь.

— Кхм… — откашлялся динамик голосом Ильича. — Здравствуйте, товарищи. Извините за невнимательность. Заболтался с товарищем Бенедиктом. Архиинтересный, знаете ли, собеседник, так сразу и не скажешь, что искин.

— Здравствуйте, товарищ Ленин, — сказал Сталин. — Мы очень рады, что с вами все хорошо…

— Вы мне, товарищ Коба, зубы-то не заговаривайте, — откликнулся динамик, — лучше скажите, как там у вас дела. Гражданская война уже началась, да?

— Нет, товарищ Ленин, не началась, и, скорее всего, уже не начнется, — ответил исполняющий обязанности предсовнаркома. — Товарищ Серегин помог нам устранить предпосылки к возникновению этого явления, а со всем остальным мы справляемся сами. Тлеющие угли недовольства остатков эксплуататорских классов тушить гораздо проще, чем полыхающий всенародный пожар. Самое главное, что никто на местах не стал заново делить уже поделенную землю, а потому вернувшиеся с войны мужики взялись за пахоту, а не стали хвататься за винтари и наганы.

— А как же мегзкие царские генералы: Корнилов, Деникин, Колчак, Юденич и Маннергейм? — воскликнул вождь мировой революции. — Неужели они тоже примирились с советской властью и решили жить мирно?

— Корнилова и Деникина товарищи Серегин ликвидировал в самом начале, просто вам, товарищ Ленин, об этом не успели доложить, Маннергейма снарядом разорвало на куски, так что нечего стало хоронить, а Колчаку за переход на британскую службу отрубили голову, — отрапортовал Дзержинский. — Один лишь Юденич был задержан в Петрограде сотрудниками ВЧК и после короткого дознания выдворен в объятия Сергея Сергеевича для применения за пределами нашего мира, как и несколько тысяч других бывших офицеров и генералов, которые в другой истории составили костяк добровольческого движения. Нет у нас теперь этой мороки — любого, кто не может ужиться с советской властью, мы передаем товарищу Серегину, а уже он решает, кого прижать к сердцу, кого засунуть в мрачные глубины времени, а кого поставить к стенке или скормить диким динозаврам. Вместе с тем нам удалось сдать в музей эсеровщину, как правую, так и левую, а также маму-анархию. В Советской России такие больше не живут. И патриарх Тихон, после того, как большевики извергли из своих рядов самых яростных богоборцев, передумал бунтовать; живем мы с ними пусть и не в полном согласии, но в мире. И советскую власть никто и не думает анафемствовать, ибо подобных дурней Патрон товарища Серегина обещал засунуть в такое пекло, откуда и обычный ад покажется раем.

— Ну что же, так даже лучше! — засмеялся дробным смешком Ильич. — А теперь скажите, глаза меня не обманывают, и рядом с вами действительно стоят Карл Маркс и Фридрих Энгельс?

— Да, Володя, — подтвердил Ильич из пятнадцатого года, — это в самом деле Карл и Женни Маркс, а также Фридрих Энгельс. Можно сказать, рабочая команда по разработке единой теории социальных последовательностей в сборе. Сейчас нам не хватает только тебя с твоим, прямо сказать, уникальным опытом, так что выздоравливай скорее. Будет архиинтересная работа…

Ильич из восемнадцатого года хотел было ответить своему близнецу, но тут в разговор вмешалась Авило Аарон, наблюдавшая на мониторе за жизненными показателями пациента.

— Все, товарищи, — произнесла она безапелляционным тоном, — визит закончен. Больной начал утомляться, а ему это вредно. Все прочие разговоры будете разговаривать потом, а сейчас скажите товарищу Ленину до свиданья.

— С медициной не спорят, — сказал я, — так что идемте. Самое главное вы видели: товарищ Ленин вполне дееспособен и быстро идет на поправку, так что лучше не мешать этому процессу.

— Да, — подтвердил Сталин, — главное мы видели. В очередной раз все получилось так, как вы обещали, и это внушает нам уверенность. До свиданья, товарищ Ленин, когда вы выйдете из этой стеклянной бочки, положение Советской России станет еще лучше.

Сразу после завершения этого визита я отправил товарищей из восемнадцатого года к себе, оставил основоположников марксизма на неделю пожить с аквилонцами, а сам вместе с Ильичом вернулся в Тридесятое царство. Пока в мире семьдесят шестого года не грянул гром, надо было сделать еще кое-какие дела на информационном фронте, так сказать, на упреждение.