Индийский поход. Махараджа

Глава 18

Страсбург, дворец Рогана, 12 декабря 1802 года.

Свадьба между русской принцессой и Наполеоном Бонапартом, только-только провозгласившим себя императором Франции, что являлось главным условием царя, стала мировой сенсацией. Во всех европейских столицах не на шутку перепугались. Возникший будто из тумана глобальной европейской войны, неожиданный династический и политический союз нес в себе угрозу полностью перекроить карту мира, обрушить империи, низвести кое-какие великие державы до второстепенного уровня. Были задействованы все рычаги давления и тайные силы — агенты влияния, симпатизанты и шпионы, — чтобы этого не допустить.

Не вышло. Приготовления к торжественной церемонии были максимально ускорены, чтобы у противников не хватило времени на серьезное противодействие. Свадьба была назначена на 14 декабря, местом ее проведения был выбран Страсбург, как ближайший к России безопасный французский город.

Ранним утром 12 декабря, практически одновременно, в столицу Эльзаса прибыли гости из Парижа и Петербурга. Обе делегации разместились в роскошной дворце Рогана на набережной реки Иль. По взаимному согласию Королевские покои было решено сделать местом для переговоров. Невеста Наполеона, великая княжна Анна Павловна со своими фрейлинами и камеристками устроилась в больших апартаментах, русскому императору были отведены так называемые малые апартаменты, а Наполеон занял бывший кабинет принца-епископа, переоборудованный в спальню.

Первый же совместный обед возымел полный успех, французские повара расстарались и смогли удивить гостей, но безусловным королем стола стал знаменитый страсбургский пирог — запеченный в тесте деликатесный паштет из фуа-гра с добавлением трюфелей, рябчиков и перемолотой свинины. Его подавали с ананасами, лимбургским сыром и соусом камберленд из пюре красной смородины, сухого красного и пряностей. Из вин Александр предпочитал местное полусладкое эльзасское, а Наполеон — бургундское из коммуны Жевре-Шамбертен, которое он обожал. Не обошли вниманием и шампанское от приятеля французского императора Реми Моэ.

— Красное и белое — вечное противостояние, — пошутил Александр, намекая на разный выбор вина венценосными сотрапезников.

— Конечно, нет, — тут же парировал Бонапарт. — Оба вина великолепно чувствуют себя на одном столе. Им незачем конфликтовать. Как и нам, дорогой зять.

После таких авансов оказалось несложно перейти к дележу мира — тема переговоров была заранее согласована министрами иностранных дел Талейраном и Чарторыйский. Но в первую очередь, следовало определиться с главной головной болью — с ненавистной обоим венценосцам Англией.

Наполеон говорил быстро и невнятно, с акцентом, приходилось напрягаться, чтобы его понять. Речь Александра звучала куда чище, практически эталонно, в то время как у французского императора был заметен явный корсиканский акцент. Французы настояли на том, чтобы записывалось каждое слово — стенограммы послужат основой для будущего договора.

— Англия! Эта заноза в моем ботфорте! — в сердцах выплюнул царь. — Неужели снова война⁈

— Мон шер Александр! Остановиться можно при подъеме, но не при падении, — многозначительно сказал Бонапарт. — Амьенский мир ничего не решил, для Лондона он просто бумажка, стоящая меньше потраченных на нее чернил. Мои конфиденты за Ла-Маншем доносят: если бы не затруднения в Индии, англичане начали бы новую войну, как только поправят свои финансы.

— Подтверждаю! — согласно кивнул русский император. — Мои казаки навели славного шороху в Азии.

— Гиганты! — восхищенно отозвался Наполеон. — Завидую им как полководец! Такие свершения! Были бы они французами, я бы встретил их триумфом в духе древних римлян.

Александр задумался. В его голове тут же возник образ триумфальной арки в Петербурге и в Москве. Через нее шествуют раскрашенные слоны, маршируют закаленные индийским солнцем могучие воины, разодетые в драгоценные ткани и украшенные бриллиантами. Они несут ларцы с каменьями из копей Голконды к подножию возвышения под балдахином, на котором стоит он сам вместе со свитой. Поют трубы, гремят барабаны, восторженная толпа машет шляпами, дамы бросают вверх чепчики…

— Индийские дела приведут к войне в самом скором времени, — вернул царя в дворец Рогана голос Наполеона. — Одним из условий Амьенского мира являлось возвращение нам колонии в Пондишери, на восточном побережье Индии. Мне сообщили из Лондона — увы, слишком поздно, когда уже отплыла в Ост-Индию эскадра адмирала Пьера Дюмануара, — что Пондишери нам не вернут. Чем не повод возобновить военные действия? Я перелечу Ла-Манш и разделяюсь с англичанами в их гнезде, если мне не ударят в спину.

Александр удивленно посмотрел на корсиканца. «После истории с Негласным комитетом, — подумал он, — не верю никому. Я верю лишь тому, что все люди — мерзавцы!»

— Черт побери, я по совету одного негодяя приказал своему посланнику, отправленному в Индию, любыми путям завершить войну казаков с Ост-Индской компанией.

Наполеон засунул правую руку за жилет, чтобы избежать неприличной экзальтированной жестикуляции, столь распространенной на Корсике, но столь неподобающей императору Франции.

— Увы, сир, мы оба с вами заложники скорости поступления сведений. Дюмануар также не имеет полномочий развязать военные действия против «островитян».

— Значит, война, — задумчиво проговорил Александр. — Она не найдет популярности в моей стране. Среди молодежи хватает ваших поклонников, но старшее поколение думает исключительно о торговле с англичанами. О зерне, корабельном дубе и пеньке.

Наполеон понимающе кивнул:

— Торговля дает деньги, деньги позволяют воевать. Я понимаю ваши затруднения и изыщу возможность помочь. Самое важное в политике — следовать своей цели: средства ничего не значат. Мне нужен флот, у вас есть для него нужные материалы. Продано! Россия получит от нас определённые торговые льготы, что позволит вам осуществлять импорт важных европейских товаров через французскую торговую сеть. Это частично смягчит недовольство дворянства. Когда же российская империя прирастет территориями на Востоке, умолкнут самые непримиримые. Дунайские княжества, Румелия, Греция, Царьград…

Бонапарт сыпал столь заманчивыми предложениями, что Александру стало трудно следить за ходом его мысли. Нужна была карта, ведь речь шла о том, что оба императора готовились разрезать Европу как свадебный торт на предстоящем торжестве по случаю бракосочетания Анны Павловны. Оба понимали, что главным противником окажется Австрия, что от нее требуется избавиться, как от досадной помехи. Наполеон подошел к большому глобусу, Талейран с поклоном подал ему небольшую кисть, подставил чернильницу. Маленький корсиканец решительно прочертил по глобусу красную линию, разбрызгивая вокруг мелкие кровавые капли краски.

Александру безумно хотелось вскочить и посмотреть, что нарисовал его без пяти минут родственник, но пересилил себя. Царю не хотелось ставить в неловкое положение Бонапарта, подчеркнув разницу в росте, столь бросающуюся в глаза, когда они стояли рядом.

— Вы хотите, чтобы мы обрели общую границу? — спросил русский монарх, с трудом сохраняя внешнее спокойствие

— Нет-нет, — успокоил его Наполеон. — Я вижу иную картину европейского мира. Наши империи разделит цепь королевств, которые придут на смену феодальным арабескам в Германии с ее мелкими княжествами и папскими владениями. Что же касается Польши, я бы рекомендовал воссоздать ее в границах после первого раздела. Например, как Герцогство Польское. Разумеется, все королевства получат послушных нашей воле монархов.

— Нашей или вашей воле? — твердо спросил Александр.

Он все же встал, подошел к Наполеону и, близоруко щурясь, склонился над глобусом. Зрение он имел отвратительное, но лорнетом пользовался только в личных покоях. Его палец уперся в южную Германию.

— Русский дом имеет теснейшие связи с правителями Вестфалии. Так же и с Голштинией, — палец царя сместился на север. — Вы откровенны со мной, дорогой брат, я последую вашему примеру. Восток, которым вы пытаетесь меня соблазнить, населен народами дикими, измученными османским игом, эти края страдают от страшных болезней, промышленности нет, дорог нет… Недавно ко мне бросились в ноги грузинские князья, просили защитить их от персов. Скрепя сердце, из жалости, я согласился, хотя понимал, с какими трудностями мы столкнемся. Взваливать на себя новую обузу в виде болгар или буйных греков? Когда мои южные пределы еще не устроены? Это неравноценный обмен!

Наполеон замер. Ему казалось, что царь ухватится за морковку в виде европейских владений Турции, но он показал, что видит ситуацию куда тоньше и прозорливее. «Большая политика — это всего лишь здравый смысл, примененный к большим делам, — подумал корсиканец. — А здравый смысл мне подсказывает, что русскую армию не стоит недооценивать. Особенно после того, что совершила и еще совершит в Индии небольшая кучка казаков».

— Чего же вы хотите, дорогой брат? — примирительно спросил Наполеон, осознав, что будущее Европы и всего мира ждет двухполярная система, основанная на союзе равных, что мечты о французской гегемонии — это то, что сейчас невозможно ни при каких обстоятельствах. Быть может, в далеком будущем?

Монархи продолжили дискуссию, руководствуясь словами Бонапарта, что у политики нет сердца, а есть только голова. Переговоры шли шесть часов, под конец, все так устали, что даже не вышли на торжественный салют — отправились спать.

Появление русского триколора в гавани Бомбея — событие столь же невероятное, как и флаг Войска Донского, развевающийся на стенах бомбейской крепости. И по странному стечению обстоятельств вызывающие у сидевших в одном кабинете собеседников противоположные чувства — восторг у англичан и тревогу у русских. И я, и Платов будто почувствовали дыхание северного мороза — ничего хорошего мы не ждали от этого корабля, только не сейчас, когда до полного успеха осталось всего полшажочка. Узду — вот что мог привезти нам этот скромный «купец» из Ревеля.

Воспрявший духом Уэлсли сразу же затараторил:

— Полагаю, нам лучше отложить дискуссии до тех пор, пока вы, джентльмены, не ознакомитесь с последними инструкциями, которые, как можно предположить, доставлены на «торговце».

Я изобразил каменное лицо и, игнорируя сэра Ричарда, обратился к губернатору Дункану, уже не такому растерянному, как несколько минут раньше:

— Сэр! Вы услышали нас? У вас есть три часа на принятие решения!

Платов поморщился, но твердо сказал:

— Петя, они правы. Нужно узнать, что нам привезли.

Уэлсли тут же откликнулся:

— Вы абсолютно верно понимаете ситуацию, генерал. Возможно, корабль даже доставил официального представителя русского императора рангом куда выше вашего, с которым мы быстрее найдем общий язык, чем с этим пылким юношей, не понимающим, что в дипломатии нет место ультиматумам.

Ничего не скажешь, шпилька в мой адрес у него вышла мощной. Я, конечно, мог бы полезть в бутылку, обозначить позиции в том смысле, что Платов мне не указ и что артиллерия откроет огонь в любом случае — даже если казаки решат перекурить за углом. Мог, но не стал. Станичники мне не чужие, их судьба мне небезразлична, перекрыть им дорогу домой необдуманными действиями — это был никуда не годящийся вариант. Но и лапки кверху задирать я не стал.

— Если нам не хватит трех часов на прояснение ситуации, мы продлим временное перемирие. Но предупреждаю: если хоть одна шлюпка под английским флагом попробует приблизиться к Замку или отплыть от него, она будет немедленно уничтожена. А вслед за этим последует штурм. Путь даже силами одних индийцев.

— Вы очень воинственны, молодой человек, — попытался оставить за собой последнее слово Уэлсли.

Зря он меня провоцировал. Я и так уже был на взводе — казалось, что у меня, у Платова, у казаков отнимают заслуженную минуту триумфа. Мы упорно шли к своей цели — через горы, пустыни, степи, джунгли, — теряли сотнями боевых товарищей, и все ради чего? Чтобы какой-то корабль под русским флагом взял да испортил нам всю малину?

— Да, я воинственен, маркиз-трусишка! Не представляете, насколько! Вы думаете, что здесь все закончится? Ошибочка вышла — я не успокоюсь, пока не вышибу из Индии последнего англичанина! И никто мне не сможет в этом помешать. Мне, махарадже Майсура и Хайдарабада!

Я встал и вышел из кабинета, громко хлопнув дверью, оставив за спиной англичан с отвисшей челюстью и почерневшего от мрачных предчувствий атамана.

Мне бы прилепить на спину табличку с надписью «галльский петух» — не француз, но дурного задора хоть отбавляй. Какой был смысл грозить англичанам, если прибывший на «торговце» генерал от инфантерии Отто Густавович Штрандман, подобно сверхзвуковой ракете, летел вперед, не замечая препятствия, чтобы поразить выданную ему цель — покончить с противостоянием между русскими казаками и Ост-Индской компанией. Вариант исключить из этого уравнения одну составляющую, эту самую компанию, он принять не мог — слишком радикально, по его разумению, в Петербурге не поймут. Проще, как он считал, договориться, чем-то поступиться. Имея звание выше, чем у Платова, предпочел приказывать донцам, а с англичанам лебезить. Я допускал, что его купили на корню с первых минут пребывания в Бомбее. Шлюпки, вопреки моей угрозе, так и сновали между эскадрой и Замком. Я полагал, что все ценности англичан помахали нам ручкой с борта флагмана адмирала Корнуоллиса.

Но со мной у генерала командовать не вышло — нашла коса на камень. Этот белокожий, с рыбьими глазами и лошадиной мордой типичного остзейского барона гордец попытался было покачать права, гаркнуть на меня, будто я по-прежнему оставался обер-офицером и подданным царя Александра Первого. Обозвал мятежником и предателем, когда я вытащил из ножен саблю с золотым эфесом в виде слоновьей головы и разнес в щепки стол, за которым он сидел — мы обсуждали будущее все в том же кабинете в правлении Ост-Индской компании, где шли наши негоциации с ее руководством. На столе лежал проект договора, по которому Бомбей оставался за англичанами после уплаты контрибуции в миллион рупий. Сей документ родился в результате 24-часовых переговоров между Штрандманом и маркизом Уэлсли. Одним из пунктов значился вывоз казаков в Европу на кораблях эскадры адмирала Корнуоллиса.

— Вы находитесь на территории, принадлежащей по праву оружия Маратхской конфедерации, ваше высокопревосходительство. Ваше дальнейшее пребывание здесь нахожу лишним. В посредниках мы не нуждаемся — тем более в таких, как вы, кто, не разобравшись в ситуации, бросается с корабля на бал и начинает раздавать авансы, на которые не имеет никакого права.

К чести генерала он не переменился в лице, когда перед ним просвистела сабля. Слегка раздраженно он парировал:

— Бомбей взяли казаки…

— Вы ослепли, генерал, на старость лет? — нахамил я, кипя от злости. — Посчитайте, сколько здесь казаков и сколько индусов. На каждого донца приходится десять бойцов из моих подданных — не смазка для клинков, а прошедших огонь, воду, медные трубы, чертовы зубы, Крым и рым. У меня сотни орудий. Еще немного, и я прикажу сровнять Замок с землей.

— Захваченные у англичан орудия придется вернуть. Как и пленных, — ледяным тоном и с акцентом, глядя на меня как на несмышленыша, выговорил Штрандман. Наверное, считал ниже своего достоинства, при своем-то чине, о чем-то договариваться с птенцом, вообразившим себя птицей высокого полета

— Петя, не горячись, — попытался урезонить меня Платов.

— Не Петя, а ваше величество! — взорвался я.

— Раз вы предпочитаете представляться туземным царьком, — сказал посланец Петербурга, вставая со стула и поправляя орденскую перевязь, — пообщайтесь с моим переводчиком, коллежским асессором Лебедевым. А мы с Матвеем Ивановичем удалимся в его лагерь и покончим с нашими делами. Я не имею полномочий завязывать дипломатические отношения с индийскими махараджами.

Я наклонился к уху атамана и тихо прошептал, глядя, как преисполненный гордыни генерал чеканным, прусским шагом покидает кабинет:

— В блуду тебя вгоняют, Матвей Иванович. Вступишь на борт британского корабля, разденут как липку и выбросят на корм акулам в открытом море. Этот остзейский барон ни черта не понимает в местных раскладах. Думает, что здесь Европа, что тут кого-то заботит данное слово.

— Сам понимаю, — скрипнул зубами мой бывший командир и потащился вслед за генералом от инфантерии. Мне его было по-человечески жаль. Такие богатства, столько славы — и все псу под хвост!

— Бомбей англичане не получат, — крикнул я ему вслед, чтобы услышал Штрандман.

— Ваше величество! — окликнул меня красивый, загорелый после морского путешествия мужчина с сединой в волосах и в потертом сюртуке гражданского чиновника Российской империи. Белые мундирные пуговицы выдавали его принадлежность к работникам МИД. — Разрешите представиться: Герасим Степанович Лебедев.

Лебедев? Что-то всплыло в моей памяти, но мешала сосредоточиться клокотавшая в душе ярость. Лебедев…

— Вижу, мое имя вам знакомо, — с интеллигентной улыбкой произнес дипломат, слегка массируя висок длинными пальцами музыканта, как делает человек, когда у него болит голова.

Пальцы…

— Боже мой, не вы ли тот русский музыкант, кто прожил больше десяти лет в Калькутте? — озарило меня.

Лебедев поклонился:

— Он самый, ваше величество. Не только прожил, но и записал свои наблюдения. Один из моих трудов называется «Беспристрастное созерцание систем Восточной Индии брагменов, священных обрядов их и народных обычаев». Имел также нахальство попробовать составить словарь восточно-индийских диалектов. В прошлом годе опубликован в Лондоне.

Вот ведь судьба — не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Передо мной же будущий министр культуры Индийской империи! Не я буду, если не завербую этого просветителя. Все силы положу…

— Герасим Степанович! Для вас я не ваше величество, а просто Петр Васильевич. Не отобедать ли нам, чем Ганеша послал?

Штрандман недаром имел полный генеральский чин, проблему моей воинственности он решил просто — по-солдатски, но элегантно. Бомбей, его уцелевшая часть, был разделен на два лагеря — индийский и казачий, — и в один непрекрасный момент все артиллеристы-португальцы оказались в стане донцов. Как гости. Но без права его покинуть. Меня лишили возможности продолжить боевые действия против флота Корнуоллиса, подвергнув его бомбардировке. Разумеется, вступать в вооруженный конфликт с людьми Платова я не мог. Тем не менее, напряженность среди союзников была посеяна — спаси нас, Господи, от дураков-генералов, вообразивших себя дипломатами!

Возможно, Отто Густавович понадеялся, что у меня руки коротки теперь разобраться и с Замком. Напрасные мечты — на следующую ночь после диверсии с артиллеристами гуркхи Ступина штурмом, почти без выстрелов захватили внутренний форт Бомбея. Сопротивления особого не было, англичане уже вывезли большую часть гарнизона, как и деньги с монетного двора.

Возникла патовая ситуация: «лаймиз» контролировали гавань и морские пути, а мы — острова и материк. Переговоры зашли в тупик. Штрандман имел глупость сообщить англичанам о том, что казаки желают уплыть сами и добираться до родины через Синай. Представляю, как обрадовался Корнуоллис. Теперь ему путь один — в Баб-эль-Мандебский пролив. И с казаками посчитается, и сказочно обогатиться. Платов с лица спал, когда об этом узнал.

Я же получил свои деньги — что называется, не мытьем, так катаньем. Все два обещанных миллиона! Ровно столько мне заплатили за пленных англичан после жарких споров и показательного испепеления с помощью «дьявольского ветра» десятка особо прытких пленных, попытавшихся сбежать. На эту акцию артиллеристов я наскреб среди своих индусов, и участвовали они в ней с особой радостью — не одним же красномундирникам из пушек людьми палить!

Дункан сразу прекратил спорить и выдал денежки до последней копеечки, то бишь, пайса. Хотел выкупить и парсов Вадиа, но познакомился с русской национальной забавой из пальцев под названием кукиш. Попытался надавить на меня через Штрандмана, но посланец Петербурга, вникнув в наши расклады, лишь развел руками:

— На этого самозванного Петра I Индусского повлиять никак не могу. И Бомбей он не готов уступить ни за какие коврижки.

После такого облома ост-индийцы поступили чисто по-английски — флот исчез из гавани не попрощавшись. Меньшая часть кораблей уплыла на юг, в Мадрас, а большая скрылась в океане в неизвестном направлении. Ну как в неизвестном… Естественно, отправились на север поджидать, когда казаки, как последние лохи, приплывут на арабских доу прямо в их объятья.

— Что ж нам делать-то? — сокрушался атаман, которого обвели вокруг пальца. — Не строить же для себя на верфях большие корабли? Казаки не моряки, на реке, на стругах еще куда ни шло, но в океане не отобьемся.

Штрандман лишь разводил руками, необычайно довольный собой. Он считал, что свою миссию выполнил. Война остановлена, стороны разошлись, казаки взяты под контроль, с их своеволием покончено. Платову сделано серьезное внушение, чтобы не вздумал участвовать в походе на Мадрас. Его петербургские покровители-англофилы будут довольны.

— Вы всегда можете вернуться тем путем, которым сюда добрались, — выдала на голубом глазу эта сволочь и отплыла в Россию на «торговце», набитым полученными генералом подарками.

Меня его отъезд нисколько не огорчил, скорее обрадовал. Меньше будет путаться под ногами — это раз, а два — он оставил мне Лебедева после настоятельных просьб завязать русско-индийские дипломатические отношения. Герасим Степанович получил статус наблюдателя при Маратхской конфедерации — синекура, но хоть что-то. На него у меня были большие планы.

Оставалось решить вопрос с казаками — так было правильно чисто по-человечески, по-братски. Чего греха таить, они оказались в Индии исключительно по моей вине, если вспомнить, как все начиналось. Да, Матвей Иванович мог ограничиться Хивой или сказать себе стоп в Бухаре. Мог, но не сказал. Комар по имени Петя зудел: в Индиях богатства нас ждут…

Короче, нужно что-то придумать. Но что? Не ждать же в самом деле, когда маратхи построят свой флот? Они собирались, я горячо поддерживал эту идею, однако боевые корабли нам нужно здесь, у берегов Индии. Оставалось одно — посоветоваться с адмиралом Ангре, вдруг он что-то подскажет?

За ним даже не пришлось отправлять посыльных. Сам явился в Бомбей через несколько дней после того, как из гавани усвистели англичашки. Смущенный, непохожий на себя, этот маратхский вариант капитана Джека Воробья был явно опечален своей жалкой ролью в осаде Бомбея. Он даже, казалось, уменьшился в росте.

Я обнял его как старого друга и успокоил, что все понимаю, что не с его флотом воевать с линейными кораблями. Приободрившийся Ангре с горящими белоснежными белками на иссиня-черном лице сообщил мне неожиданную новость:

— Патрульные гельветты обнаружили к югу от Конкана французскую эскадру. Она дрейфовала в районе Малабарского побережья, раньше принадлежавшего королевству Типу Султана. Мои люди встретились с ее адмиралом. Он сообщил, что ищет с тобой встречи.

— Француз? — удивился я, но потом вспомнил о крепких майсурско-французских связях, и в моей голове забрезжила идея.

— Ангре! Организуй мне срочно рандеву с адмиралом.