Мифы Грюндхайма

Грюнау

Ветер, наполненный ароматом степной полыни и дымом сгоревших хуторов, встретил обер-ефрейтора Эриха Вольфа на окраине села. Он стоял на пригорке, опираясь на винтовку, и осматривал Розовку. Вернее, то, что от неё осталось.

Советское название «Розовка» резало слух. Его дед, родившийся ещё в Мелитопольском уезде, называл это место своим настоящим именем — Грюнау. Один из десятка немецких островков, затерянных в бескрайнем море приазовских степей. Сюда, по зову Екатерины Великой, пришли его предки. Сюда, по зову фюрера, пришёл он сам. С винтовкой в руках и с сомнением в сердце.

Эрих был не похож на своих сослуживцев. До войны он учительствовал в Кёльне, преподавал историю и литературу. Его мобилизовали, обучили стрелять и отправили на Восточный фронт — «защищать родину от большевистской чумы». Но чем дальше он углублялся в эти степи, тем сильнее его грызла странная мысль: он не защитник, он — гость. Непрошеный и заблудившийся.

Розовка-Грюнау лежала перед ним, тихая и пустынная. Ни собак, ни кур, ни людей. Избы стояли целы, но с заколоченными окнами, словно село закрыло глаза, чтобы не видеть непрошеных гостей. Где-то на горизонте гремела канонада — шли бои за Мариуполь. Здесь же царила гнетущая, неестественная тишина. Воздух был густым, с примесью тления, будто под ногами лежала не земля, а гигантская гниющая тыква.

Его взгляд упал на массивное, сложенное из ракушечника здание с полуразрушенной колокольней. Лютеранская кирха. Сердце Эриха учащённо забилось. Вот она, связующая нить. Место, где столетиями звучала немецкая речь, где хранились метрические книги, память его народа. Возможно, там он найдёт хоть что-то, что оправдает его присутствие здесь не как солдата-захватчика, а как полноправного наследника.

Решимость окрепла. Оставив патруль у колодца на площади, он направился к кирхе. Массивная дубовая дверь была распахнута настежь. Внутри пахло плесенью, ладаном и тем же неприятным тлением. Лучи света, проникавшие через выбитые витражи, освещали пустые скамьи и алтарь, с которого уже успели сорвать крест.

В дальнем углу, за органом, Эрих заметил узкую, низкую дверь, ведущую, вероятно, в подвал. Замок был сломан. Немец, зажёг карманный фонарик и толкнул дверь.

Лестница вниз была крутой, сложенной из того же пористого ракушечника. Воздух стал гуще, тяжелее. Запах превратился в осязаемую вонь разложения, смешанную с чем-то химически-едким, словно горел фосфор.

Подвал оказался не кладовкой, а обширным погребом. Полки с пустыми банками для консервации, разбросанные по углам тряпки. И книги. Десятки старых, потрёпанных фолиантов в кожаных переплётах, сваленных в кучу, будто в спешке. Его сердце зашлось от восторга. Он нашёл их!

Эрих опустился на колени, смахнул паутину с корешка верхней книги. «Kirchengesangbuch. Marienthal. 1834». Целая история. Он потянулся за следующим томом, и его пальцы наткнулись на что-то необычное.

Из-под груды книг торчал уголок странного предмета. Он был тёплым на ощупь. Эрих отодвинул фолианты и вытащил его. Это был камень, размером с кулак. Но какой камень! Он был полупрозрачным, словно из тёмного дымчатого стекла, но внутри будто бы пульсировали жилки, слабо светившиеся медово-жёлтым светом. Он был идеально гладким и… тёплым, почти горячим. Эрих повертел его в руках, заворожённый. Это не было похоже ни на один минерал, который он знал. Артефакт какого-то древнего культа? Языческое наследие предков?

Внезапно снаружи, сквозь толщу земли, донёсся нарастающий гул. Не одиночный выстрел, а могучий, звериный рокот десятков моторов. Советская авиация!

Сердце Эриха упало. Он замер, прислушиваясь. Гул нарастал, превращаясь в оглушительный рёв, заполняющий всё мироздание. Послышался противный свист.

Первый взрыв раздался где-то на краю села. Земля под ногами содрогнулась. С потолка посыпалась пыль и мелкие камешки. Второй взрыв — ближе. Кирха содрогнулась, с витражей рухнули оставшиеся стёкла.

Эрих прижался к стене, беспомощный, как червь. Он был в ловушке. Выбежать на улицу теперь — верная смерть.

Третий удар был прямо по кирхе.

Оглушительный грохот, скрежет разрываемого камня. Пол под ногами Эриха вздыбился, затем провалился внутрь. Он почувствовал страшную боль в голени — на него рухнула балка, — и затем ощущение падения в кромешной тьме.

Он рухнул вниз, на что-то мягкое и податливое, издавшее при его падении отвратительный хлюпающий звук. Сверху посыпались обломки ракушечника и земли. Свет фонаря, выбитый из руки, погас. На несколько секунд воцарилась абсолютная, давящая тишина, нарушаемая лишь далёким гулом и звоном в ушах. Затем обоняние, обострившееся до предела, забил удушливый, непереносимый смрад. Запах открытой могилы, разорванных кишок и той самой отвратительной гнили, но теперь в тысячи раз сильнее.

Эрих, превозмогая боль, попытался встать. Рука ушла во что-то влажное, склизкое и тёплое. Он дёрнул её назад с отвращением.

И тогда услышал ЭТО.

Вначале был едва различимый шелест на грани слуха, похожий на трение влажных листьев. Но постепенно звук нарастал, сливаясь в подобие шёпота. Не одного голоса, а тысяч, миллионов голосов, ползающих, лижущих, скребущих что-то изнутри его собственного черепа. В них не было слов, лишь однообразный, безумный посыл: бесформенность, распад, тишина, пустота…

«…zerreißen… auslaufen… leersein…»

Он зажмурился, тряся головой, пытаясь прогнать кошмарный хор. Но шёпот не стихал, он исходил отовсюду: от стен, от пола, от самого воздуха.

Дрожащей рукой Эрих нащупал фонарь, стукнул по нему. Луч света, слабый и прерывистый, дрогнул в темноте.

Он лежал не в каменном подвале. Он провалился куда-то глубже. Значительно глубже.

Свет выхватил из мрака стены. Они были не из камня или земли. Они были живыми. Пульсирующая, блестящая слизью плоть, пронизанная тёмными, толстыми жилами и усеянная белёсыми, слепыми наростами, похожими на грибы. Пол под ним был мягким, влажным ковром из той же плоти, покрытым тонкой плёнкой едкой слизи. В воздухе плавали споры, светящиеся тем же медово-больным светом, что и странный камень.

А в нескольких шагах от него, прислонённый к стене, сидел… кто-то. Фигура в форме вермахта. Его лицо было обращено к Эриху, но на месте глаз, носа и рта оплывала и стекала вниз бесформенная масса плоти, словно воск от свечи. Из этой массы на Эриха смотрели десятки крошечных, бритвенно-острых зубов. По опознавательным знакам он понял. Пропавший неделю назад патруль.

Из тени за фигурой что-то зашевелилось. Нечто большое, бесформенное, состоящее из той же слизи и ползучей когтистой плоти, медленно поползло в его сторону. Оно не имело рта, но шёпот в голове Эриха стал невыносимым, зовущим, ласковым и отвратительным.

«…kommen… heimkommen… zu Mutter kommen…»

Сверху ещё сыпалась земля. Лаз, через который он провалился, был почти завален. Обратного пути не было.

Перед ним, вглубь этой живой, пульсирующей плоти, уходил туннель. Тёмный, влажный, испускающий тот самый шёпот безумия.

С криком ужаса, в котором не было ничего человеческого, Эрих Вольф, учитель из Кёльна, пополз прочь от существа, вглубь туннеля. Вглубь Под-Слоя. Вглубь Грюндхайма.

Его единственным спутником в этом аду был тёплый, пульсирующий камень, который он, сам не зная почему, сжал в своей окровавленной ладони.

Туннель сжимался вокруг него, как пищевод гигантского зверя. Эрих полз, не разбирая дороги, движимый слепым животным инстинктом бегства. Его раненная нога волочилась по влажной, податливой поверхности, оставляя за собой кровавый след, который мгновенно впитывался и исчезал, словно плоть лизнула рану.

Воздух был густым и обжигающе едким. Дышать было почти невозможно. Каждый вдох обжигал лёгкие той самой химической вонью, смешанной с запахом разложения. Фонарь в дрожащей руке выхватывал из мрака кошмарные видения.

Стены были живыми. Они дышали, медленно и ритмично пульсируя. Иногда на их поверхности вздувались и лопались пузыри, выпуская облачко зловонного пара. Из трещин в этой живой плоти сочилась липкая, маслянистая слизь, которая капала на него, прилипая к униформе и коже, вызывая лёгкое, но отвратительное жжение.

И повсюду был Шёпот.

Он уже не был просто звуком. Он стал физическим ощущением, вибрацией, которая проходила сквозь плоть туннеля и отдавалась в костях. Это был гулкий, бессмысленный зов, в котором тонули обрывки знакомых слов, искажённых до неузнаваемости.

«…fliessen… zerfliessen… нет формы… нет кожи… только… пустота…»

Эрих зажмурился, пытаясь сосредоточиться на боли в ноге, на чём-то реальном и человеческом. Он вспомнил свою классную комнату в Кёльне, солнечный свет в окне, лица учеников. Но воспоминания расплывались, как чернила на мокрой бумаге, вытесняемые навязчивым, ползучим шепотом.

«…учитель… чему учишь?… форме?…иллюзия… порядок… ложь… всё течёт… всё распадается… посмотри…»

Он упёрся во что-то мягкое. Фонарь дрогнул. Впереди был тупик. Но не земляной, а из плоти. Стена из того же пульсирующего материала, но на ней зияло несколько отверстий, похожих на гигантские соты. Из них сочилась та же слизь, и исходил самый сильный шёпот.

Эрих почувствовал приступ паники. Он повернулся, чтобы ползти назад, и луч света скользнул по стене рядом с ним.

И он увидел лицо.

Оно было вплавлено в плоть стены, как изюмина в тесте. Распухшее, обвисшее, но узнаваемо человеческое. Глаза были закрыты, рот приоткрыт в беззвучном крике. На щеке и лбу росли те же слепые, белесые грибовидные наросты. Это был кто-то из местных, колонист. Его одежда превратилась в лохмотья, вросшие в плоть стены.

Эрих отшатнулся, ударившись головой о противоположную стену. Она мягко подалась.

Шёпот стал настойчивее, почти ласковым.

«…не бойся… всё становится единым… всё возвращается к Schleim-Mutter… нет больше боли… нет одиночества… только единство… покой…»

Из отверстий в тупиковой стене что-то стало медленно вытекать. Это не была просто слизь. Это была плотная, мутная субстанция, в которой плавали крошечные, светящиеся точки. Она медленно наползала на него, и Эриху почудилось, что в её мутной глубине шевелятся десятки крошечных, недоразвитых конечностей.

Он был в ловушке.

В отчаянии уперевшись спиной в стену, сжав в кармане тот самый тёплый, пульсирующий камень. Его тепло, прежде отвратительное, теперь казалось единственной реальной и твёрдой вещью в этом мире бесформенной плоти. Оно жгло ладонь, но странным образом приглушало шёпот, создавая вокруг небольшое пространство тишины в этом бредовом хоре.

Камень был ключом. Не к спасению, а к чему-то иному. Он был частью этого места, но и противостоял ему. Проводник и защита одновременно.

Сверху, сквозь толщу плоти и земли, донёсся приглушённый, далёкий грохот. Ещё одна бомба? Или обвал? Потолок туннеля снова закапал слизью.

И тогда Эрих заметил, что одна из «сот» в стене-тупике, та, что справа, была чуть шире других. И из неё не сочилась слизь. Оттуда тянуло потоком холодного, спёртого воздуха, пахнущего старой пылью и камнем.

Это был не природный разлом. Свет фонаря, пробиваясь вглубь, выхватив грубые следы кирки на твёрдой породе. Это был рукотворный ход, пробитый много лет назад, а потом… поглощённый, втянутый живой тканью Под-Слоя.

Не раздумывая, отталкиваясь от наползающей слизистой массы, Эрих вполз в это отверстие. Оно было узким, его рваная униформа цеплялась за острые выступы камня. Но через несколько метров туннель расширился.

Он выкатился на твёрдый, пыльный пол и замер, отчаянно хватая ртом воздух, в котором, о чудо, почти не было слышно смрада.

Он был в другой пещере. Не природной и не состоящей из плоти. Стены были сложены из грубого, тёмного камня. Это было рукотворное сооружение, очень древнее. Воздух здесь был сухим и холодным.

Эрих поднял фонарь, дрожа от облегчения и остаточного ужаса. Луч света поплыл по стенам, и его обуял новый, леденящий страх.

Стены были покрыты росписями.

Но это были не привычные изображения. Извилистые, геометрические линии, спирали, наложенные друг на друга углы — всё это вызывало головокружение и тошноту. Среди этих линий угадывались фигуры. Существа, лишённые симметрии, с неестественным количеством конечностей и щупалец, стекающие, как расплавленный воск. И в центре каждой композиции — слепое, безразличное нечто, похожее на гигантский нарост, от которого расходились трещины, разрывающие саму ткань изображённого мира.

Слепой владыка Под-Слоя.

Это было не искусство. Это была картография безумия, инструкция по распаду.

А под фресками, прислонённые к стене, лежали скелеты. Несколько. Их кости были неестественно хрупкими, пористыми, будто изъеденными изнутри. Один скелет сидел, обхватив колени, и его череп был повёрнут к выходу в тот кошмарный туннель, словно он застыл в вечном ожидании.

Одежда на них истлела, но рядом с одним из скелетов лежал ржавый, почти рассыпавшийся тесак, а у другого — странный, покрытый патиной металлический цилиндр.

Эрих подполз к сидящему скелету. Его учительский ум, цепляясь за любую крупицу смысла, жаждал ответов. Кто эти люди? Как они сюда попали?

Его взгляд упал на цилиндр. Это был футляр. Дрожащими руками Эрих поднял его. Крышка с трудом поддалась, издав скрип.

Внутри лежал свёрток из промасленной кожи. Он развернул его.

Это был дневник. Страницы, пожелтевшие и хрупкие, были исписаны аккуратным, старомодным немецким почерком. Чернила выцвели, но прочитать ещё можно.

Он поднёс фонарь ближе и прочёл первые строки.

«17 октября 18.. года. Сегодня мы с братьями из общины Грюнау начали рыть колодец к востоку от старой ветряной мельницы, ибо вода в нашем высохла. Мы молились Господу, чтобы он послал нам влагу. Но на глубине двадцати локтей наши кирки наткнулись не на водоносный слой, а на нечто иное. Камень, которого я никогда не видел. Он был тёплым и словно стеклянным. Мы приняли его за добрый знак…»

Эрих перевёл взгляд на тёплый, пульсирующий камень в своей руке. Его предки. Они нашли это место. Они выпустили джинна из бутылки.

Он лихорадочно перевернул несколько страниц. Почерк становился всё более неровным, торопливым, порой срывающимся в неразборчивые каракули.

«…не спим третью ночь. Из ямы доносится шёпот. Брат Ганс говорит, что это ветер. Но я знаю, это не ветер. Он зовёт нас по именам…»

«…Генрих сошёл с ума. Он пытался залить яму святой водой. Теперь он сидит в углу и всё время что-то бормочет. Он говорит, что «оно» хочет стереть нас, как рисунок с грифельной доски…»

«…мы завалили вход камнями. Бесполезно. Шёпот теперь в стенах дома. Он в воде. Он внутри меня. Я слышу его даже во сне. «Die Alte Leere»… Древняя Пустота… Она голодна…»

Последняя запись была сделана дрожащей, почти неконтролируемой рукой, и занимала всю страницу, повторяя одно и то же слово снова и снова, с каждым разом всё более неразборчиво:

«…У’РНОЛ’XX… У’РНОЛ’XX… У’РНОЛ’XX…»

Эрих отшвырнул дневник, как раскалённый уголь. Он сидел в древней гробнице, вырытой его же предками, трупы которых лежали рядом с ним. Они пытались остановить это. Они потерпели поражение.

А снаружи, из туннеля, донёсся мягкий, влажный шорох. Что-то большое и бесформенное медленно, неотвратимо заползало в рукотворную пещеру. Шёпот снова нарастал, теперь он звучал не в его голове, а в самом воздухе, исходя от этой ползучей массы.

«…учитель… прочёл… узнал… теперь пора… присоединиться…»

Эрих отполз к дальней стене, нащупывая рукой камень. Его пальцы наткнулись на что-то холодное и металлическое. Ржавый тесак того самого Ганса или Генриха.

Он сжал рукоять. Лезвие было почти рассыпавшимся, но оно было реальным. Твёрдым. Имеющим форму.

Он поднял глаза на надвигающуюся тварь. Он был учителем истории. А история, как он теперь понимал, это не про войны и империи. Это про тихий, ползучий ужас, который всегда был здесь, под ногами, и ждал своего часа.

И его урок только начинался.

Слизистая масса заполняла вход в рукотворную пещеру, отрезая путь к отступлению. Она не просто текла — она вырастала из туннеля, как гнойный нарыв, пульсируя и испуская тот самый отвратительно-тленный смрад. В её мутной толще копошились, наливаясь желтоватым светом, те самые крошечные, недоразвитые конечности. Шёпот стал физическим давлением, вибрацией, просачивающейся в виски.

«…форма… иллюзия… отпусти… стань частью… стань питанием…»

Эрих отпрянул, прижимаясь спиной к холодным камням стены с кошмарными фресками. Пальцы судорожно сжали рукоять ржавого тесака. Лезвие было хрупким, крошащимся. Он понимал — это не оружие против такого. Это бесполезно.

Паника, холодная и острая, подкатила комом к горлу. Он чувствовал, как разум скользит к краю пропасти, в которую когда-то сорвались авторы того дневника. Он был всего лишь учителем. Что он мог противопоставить этому древнему, безликому злу?

Но затем его взгляд упал на его собственную руку, сжатую в кулак. Из кармана сквозь ткань просачивался тусклый, медовый свет. Камень. Тот самый артефакт.

Вспомнились слова дневника: «…Мы приняли его за добрый знак…» Они ошиблись. Это был не знак. Это был ключ. Или, может быть, якорь.

Мысль пронеслась острая и ясная, пробиваясь сквозь туман ужаса. Шёпот атаковал его разум, пытаясь растворить его волю, его личность. Но камень… камень был частью этого места. Он был проводником Шёпота, да. Но что если он мог работать и как щит? Если он резонировал с Под-Слоем, то, возможно, мог и создавать некое подобие интерференции, поглощать или искажать этот психический напор?

Это была не более чем отчаянная гипотеза, построенная на обрывках знаний и инстинкте выживания. Но иного выбора не было.

Эрих, не отрывая взгляда от наползающей твари, сунул тесак за пояс и вытащил камень. Тепло, исходящее от него, стало почти обжигающим. Пульсация внутри него совпадала с ритмом пульсации стен и той самой массы. Он был синхронизирован.

Сжав артефакт в ладони, он мысленно, изо всех сил, вопреки всему, что видел и слышал, начал строить стену. Не физическую. Ментальную. Он вызывал в памяти самые яркие, самые ясные образы: строгие линии готического шрифта в учебниках, идеальную симметрию классной доски, безупречную логику исторических дат и фактов. Он представлял себе порядок. Форму. Смысл. Всё, что было антитезой бесформенному хаосу перед ним.

Он не просто вспоминал. Он верил в них. Он, Эрих Вольф, учитель истории, был носителем этого порядка. И этот камень в его руке был теперь не куском подземного кошмара, а инструментом. Его инструментом.

Шёпот не прекратился. Но он изменился. Он словно наткнулся на невидимый барьер. Искажённые, ползающие голоса стали тише, отдалённее, превратились в фоновый гул, потеряв свою власть над его сознанием. Давление в висках ослабло.

Тварь на мгновение замерла, её движение замедлилось. Слизистая масса колыхнулась, и из неё на мгновение проступило нечто, напоминающее гигантское, слепое и безразличное подобие лица — отражение того, что Эрих выстроил в своей голове? Или попытка имитировать форму, чтобы обмануть?

Это длилось всего секунду. Затем послышался низкий, булькающий звук, и тварь снова поползла вперёд, уже с большей яростью. Его защита была не абсолютной. Она была хрупкой, требовала невероятной концентрации. Но она работала.

Отступать было некуда. Стена пещеры с фресками была сплошной. Кроме… Его взгляд скользнул по сидящему скелету. За ним, в углу, был тёмный провал, почти незаметный за костями. Ещё один лаз? Более узкий, уходящий вниз.

Раздумывать было некогда. Эрих, не выпуская камня из руки, двинулся вдоль стены, отступая от надвигающейся твари. Он старался не смотреть на неё, сосредотачиваясь на точке входа, на порядке, на форме. Шёпот снова нарастал, пытаясь прорвать его оборону.

Он достиг скелета. Да, за ним была щель в полу, уходящая в абсолютную тьму. Старая расщелина, или возможно часть более древних руин.

Слизистая масса была уже в метре от него. От неё потянулись тонкие, дрожащие щупальца, пытаясь коснуться его сапог.

Эрих повернулся и, оттолкнувшись от пола, сполз в расщелину.

Он провалился вниз всего на пару метров, грубо приземлившись на груду щебня и костей. Фонарь, зажатый под мышкой, выскользнул и с глухим стуком покатился по камням, его луч безумно закрутился, выхватывая из мрака обломки черепов, обвалившуюся кладку.

Он лежал, слушая собственное тяжёлое дыхание. Сверху, из щели, сочился тот же желтоватый свет и доносилось мягкое, влажное шуршание. Тварь не полезла за ним. Она была слишком велика. Но он слышал, как она осталась там, у входа, блокируя его, словно хищник, караулящий нору.

Он был в ловушке, но жив. Его разум был ясен, очищен адреналином и борьбой. Эрих поднял фонарь и осмотрелся.

Он находился в узком, низком каменном коридоре. Сводчатый потолок, стены, сложенные из тёмного, отполированного временем камня, не похожего на местный ракушечник. Это была явно древняя постройка, куда более старая, чем склеп колонистов наверху. И она была абсолютно чистой. Ни следов слизи, ни живой плоти, ни грибковых наростов. Только пыль и сухой, холодный воздух.

Здесь Под-Слой отступил. Почему?

Эрих поднялся на ноги, осторожно проверил свою раненную ногу. Больно, но идти можно. Он посветил в оба конца коридора. В одну сторону коридор уходил в непроглядную тьму. В другой — упирался в массивную каменную плиту, похожую на дверь.

На плите были высечены те же безумные, сводящие с ума узоры, что и на стенах склепа. Но в центре была круглая впадина. И её форма была до боли знакомой.

С затаённым дыханием Эрих поднёс камень. Он идеально совпадал с углублением.

Он стоял перед выбором. Вернуться к твари, ожидающей наверху, или вставить камень в плиту и открыть дверь в неизвестность.

Эрих Вольф посмотрел на пульсирующий артефакт в своей руке, затем на древнюю плиту. Он больше не был солдатом, заблудившимся на войне. Он даже не был учителем. Он был экспериментатором, стоящим на пороге величайшего открытия — или последней ошибки.

Сжав зубы, он приложил камень к углублению.

Раздался глухой, низкий гул, идущий от самой земли. Каменная плита беззвучно сдвинулась на сантиметр, и из-за неё потянуло запахом… не тления, не слизи. Запахом древнего камня, озоном и чем-то невыразимо чужим.

Каменная плита отъехала в сторону беззвучно, как будто её двигали не механизмы, а сама тень. За ней открылся проём, из которого вырвался поток леденящего воздуха.

Эрих на мгновение замер, вглядываясь в темноту. Луч фонаря терялся в ней, не находя стен, потолка или пола. Он сделал шаг вперёд и чуть не сорвался вниз. Его сапог нащупал край. Он отпрянул, сердце бешено заколотилось.

Осторожно, лёжа на животе, он высунулся в проём и направил свет вниз. Луч ушёл в бездну, но через несколько десятков метров выхватил из мрака узкую, крутую лестницу, вырубленную в теле гигантской, уходящей вниз естественной шахты. Она была высечена из того же тёмного, отполированного камня, что и коридор. Ступени были неровными, сколотыми, словно их делали не руки человека, а нечто, лишь подражающее им. Ступени спускались вниз, теряясь в туманной глубине.

Забрав камень из паза (плита осталась открытой), Эрих начал спуск. Каждый шаг отдавался эхом в гнетущей тишине. Шёпот почти не доносился сюда, снизу же не было слышно вообще ничего. Эта тишина была страшнее — она давила на барабанные перепонки, словно вакуум.

Он спускался долго. Минуты сливались в однообразие мышечного напряжения и борьбы с паникой. Рана на ноге ныла. Воздух становился всё гуще и тяжелее, но оставался холодным и сухим. Давление нарастало, закладывало уши.

Изменились стены шахты. Гладкий тёмный камень сменился чем-то иным. Сначала это были прожилки странного, стеклянно-органического материала, похожего на его камень, но большего размера. Они пульсировали тем же медовым светом, и от них исходил едва уловимый, далёкий гул — эхо Шёпота, приглушённое толщей породы.

Чем ниже он спускался, тем больше становилось этих прожилок. Вскоре стены почти целиком состояли из этой пульсирующей, светящейся субстанции. Каменные ступени сменились на выступы, словно выросшие из самой стены. Они были тёплыми на ощупь и слегка влажными.

Эрих остановился, чтобы перевести дух. Он находился на небольшом уступе. Луч фонаря, уже заметно потускневший, скользил по стенам, и он понял, что видит не просто минерал. Он видел систему. Прожилки сливались в магистрали, те, в свою очередь, — в мощные, пульсирующие вены, уходящие вниз, к центру этого кошмара. Это была не просто геология. Это была анатомия. Нервная система или кровеносные сосуды непостижимо огромного существа, в теле которого он сейчас находился.

Die Unter-Schicht. Под-Слой. Это не было метафорой. Это был буквальный, живой слой реальности, анти-творение, паразитирующее на мироздании.

Его учёный ум, вопреки ужасу, лихорадочно работал, пытаясь каталогизировать, осмыслить. Эта структура… она была слишком сложной, слишком организованной для хаоса. Это был не хаос. Это был иной порядок, чудовищный и античеловеческий, но порядок. Понимание этого не успокаивало, а леденило душу. Он спускался в логово не безумия, а чужого, бесчеловечного разума.

Он посмотрел вниз. Лестница, вернее, цепь выступов, всё ещё уходила вниз, в сияющую золотисто-медовую пустоту. Где-то там должно было быть сердце этого места. Ядро.

И тогда он его увидел. Вернее, ощутил.

Внизу, в самом центре сияния, располагалась огромная, не поддающаяся описанию структура. Она была похожа на гигантский, кристаллический улей, сотканный из того же стеклянно-органического материала. От неё исходили те самые вены-нервы. И она дышала. С каждой её пульсацией по всем «сосудам» шахты пробегала волна света, и тихий, глубокий гул, похожий на стон спящего гиганта, сотрясал ступени под ногами.

Это и был источник. Источник Шёпота, источник мутаций, источник самого Под-Слоя. Место, где реальность была тоньше всего.

Грюндхайм. Дом у Основания. Они построили свой дом прямо на крыше этого ада.

Эрих понимал, что идти дальше — значит приблизиться к чему-то, что может просто стереть его разум одним лишь чистым актом своего присутствия. Его камень горел в руке как уголёк, его пульсация была учащённой и тревожной, словно он реагировал на близость своего владыки.

Но отступать было некуда. Наверху его ждала тварь. Оставался только путь вниз — к сердцу тьмы.

Он сделал следующий шаг. И тут же почувствовал, как «лестница» под ним дрогнула. Выступ, на который он наступил, мягко подался, словно это был не камень, а хрящ. Пульсация в стенах участилась, свет стал ярче, почти ослепляющим.

И тогда из стен, из самих светящихся прожилок, начало медленно просачиваться нечто. Это не была слизь. Это была густая, сияющая субстанция, похожая на жидкий янтарь. Она стекала вниз, собираясь в капли, которые не падали, а оставались висеть в воздухе, образуя сложные, геометрические структуры. Они переливались, меняли форму, сливались и снова разделялись.

Он замер, заворожённый и испуганный. Это было одновременно прекрасно и чудовищно. В этих переливающихся формах он угадывал намёки на очертания — спирали галактик, структуру кристаллов, схемы сложных машин. Это был язык. Не язык слов, а язык чистых форм и энергий, на котором говорило само это место. И он был слишком сложен, слишком мощен для человеческого восприятия.

Одна из таких «капель», сияющая и идеально круглая, медленно подплыла к нему. Она парила в сантиметре от лица. В её глубине клубились и рождались целые вселенные из света и тени.

И в его сознании, минуя уши, прозвучал Голос. Но это не был Шёпот. Это был чистый, безразличный, всеобъемлющий Звук. В нём не было ни злобы, ни ненависти, ни даже интереса. Только констатация.

«ТОТ, КТО НАРУШАЕТ ФОРМУ. ТОТ, КТО НЕСЁТ ПАРАЗИТА ПОРЯДКА. ТВОЁ СОЗНАНИЕ — АНОМАЛИЯ. ОНО БУДЕТ ИСПРАВЛЕНО.»

Это не было угрозой. Это был приговор. Как если бы лейкоцит идентифицировал вирус.

Сияющая капля начала менять форму, вытягиваясь в острый, идеально прямой шип, нацеленный ему в глаз.

Эрих отшатнулся, прижимаясь к стене. Его рука с камнем инстинктивно поднялась, чтобы прикрыть лицо.

И случилось нечто.

Камень в его руке вспыхнул ослепительно ярко. Волна горячего, почти физического импульса прошла от него по воздуху. Сияющий шип, почти коснувшийся его века, содрогнулся и рассыпался на миллионы сверкающих пылинок, которые погасли, будто их никогда и не было.

Гул в стенах на мгновение смолк. Затем раздался новый звук — низкий, яростный рёв, исходящий откуда-то из глубин, от самого кристаллического улья. Это был рёв не боли, а гнева. Гнева на досадную помеху, на непокорную песчинку в безупречном механизме распада.

Все сияющие структуры вокруг него рухнули, превратившись в безвредную золотистую пыль. Лестница снова стала просто лестницей.

Эрих стоял, дрожа от испуга и изумления. Он не просто защитился. Он вмешался. Он нарушил процесс. Его камень был не просто щитом. Он был… инструментом сопротивления. Возможно, частью чего-то большего, какой-то иной системы, противостоящей Под-Слою.

Но теперь он разозлил хозяина этого места. Тихая, безразличная машина распада обратила на него своё внимание.

Рёв из глубин нарастал. Стены шахты затряслись. Сверху посыпались мелкие обломки. Его путь наверх был отрезан окончательно.

Внизу, у самого сердца улья, он заметил движение. Тени, огромные и бесформенные, отделились от светящегося ядра и начали медленно подниматься ему навстречу. Не слепая слизь, а нечто иное. Древнее. Стража самых глубоких чертогов.

Эрих Вольф посмотрел на камень в своей руке, затем вниз, на приближающиеся из бездны тени. У него не было оружия. Не было сил. Но у него было знание. Понимание природы врага. И крошечный кусочек власти над ним.

Он сделал единственное, что мог. Повернувшись спиной к поднимающемуся ужасу, он начал лихорадочно спускаться вниз, к сияющему улью, к самому эпицентру кошмара. Его единственная надежда была теперь не в бегстве, а в том, чтобы добраться до центра и найти там… что? Слабость? Источник? Или собственную гибель?

Но теперь он шёл не как жертва. Он шёл как тот, кто объявил войну самим основам мироздания.

Рёв из глубин не стихал. Он превратился в постоянный, низкочастотный гул, который отзывался в костях Эриха и заставлял вибрировать зубную эмаль. Свет пульсирующих стен стал почти невыносимо ярким, заливая всё вокруг ядовитым медовым сиянием. Воздух гудел от энергии, которая была осязаемой и враждебной.

Эрих почти бежал вниз по неестественным ступеням-наростам, не оглядываясь. Его рана горела огнём, но адреналин гнал вперёд.

Лестница внезапно закончилась. Он выскочил на широкий, круглый уступ, опоясывавший гигантскую подземную полость. И замер, поражённый открывшимся видом.

Он достиг дна. Или, вернее, сердца.

Перед ним, в центре колоссальной пещеры, парил тот самый Кристаллический Улей. Вблизи он был ещё чудовищнее. Это не было просто скопление минерала. Это был огромный, пульсирующий орган, сотканный из миллионов шестигранных ячеек, каждая из которых светилась своим собственным ритмом, сливающимся в гигантскую, слепую симфонию безумия. Из него исходили те самые нервные вены, уходящие в стены и вверх, в шахту. В его глубинах копошились, зарождались и угасали тени — протоформы тех самых Искажённых, зародыши бесформенной жизни.

Der Erste Auswuchs. Слепой владыка. Это был не бог, не демон. Это был улей. Мозг. Источник. Анти-творение в самой своей сути.

И именно к нему, к основанию этого монстра, вели мостки из того же светящегося, стеклянно-органического материала. Они расходились от уступа, как щупальца, соединяясь с телом Улья.

Эрих не успел опомниться, как из шахты позади него выплеснулись Тени.

Их было трое. Они не были похожи на ту слизистую массу сверху. Они были плотными, почти твёрдыми, их формы постоянно колебались, пытаясь обрести подобие то ли гигантских скорпионов, то ли спрутов, то ли просто сгустков с острыми, как бритва, краями. Они не издавали звуков. Они просто двигались к нему с ужасающей, неумолимой скоростью, их сияющие тела оставляли за собой следы испаряющейся породы.

Отступать было некуда. Только вперёд, по хрупкому мостку, к самому Улью — на верную смерть.

Инстинкт взял верх. Эрих бросился вперёд по ближайшему мостку. Поверхность под ногами была упругой и скользкой. Мосток был без перил, и пропасть под ним уходила в сияющую, золотую бездну, на дне которой клубилась дикая энергия Под-Слоя.

Одна из Теней ринулась за ним. Её форма уплотнилась, превратившись в нечто удлинённое, с копьеподобным наконечником, направленным ему в спину.

Эрих обернулся, сжимая в одной руке фонарь, в другой — камень. Он прижал артефакт к груди, снова выстраивая в голове барьер из логики и порядка. Но на этот раз Тень не остановилась. Копьё пронзило его ментальную защиту, как раскалённый нож масло. Сила, исходящая от существа, была на порядки выше.

Он отчаянно отпрыгнул в сторону. Копьё чиркнуло по его плечу, прошивая униформу и оставляя на коже длинный, тонкий порез, из которого не пошла кровь, а выступили крошечные, светящиеся пузырьки. Боль была леденящей.

Он откатился по мостку, а Тень, по инерции пронесшись вперёд, развернулась для нового удара. Две другие перекрыли путь назад.

Эрих оказался в ловушке на сияющем мосту над бездной. Его взгляд метнулся по сторонам. И тогда он увидел их.

В теле самого Улья, в ближайших к нему ячейках, были заключены люди. Вернее, то, что от них осталось. Он узнавал форму — вот торчит рука, вот обрывок гимнастёрки, вот лицо, навеки застывшее в беззвучном крике и медленно растворяющееся в сияющей субстанции ячейки, как кусок сахара в воде. Это были и советские солдаты, и немецкие, и крестьяне в простой одежде. Пленники Улья. Топливо. Материал.

И в одной из ячеек, совсем близко, он увидел знакомое лицо. Молодой парень из его патруля, пропавший накануне. Его глаза были открыты и полны не ужаса, а пустоты. Его рот беззвучно шептал, и из него сочился тот же светящийся «мёд» Улья.

У Эриха перехватило дыхание. Это был конвейер. Фабрика по переработке всего живого, всего имеющего форму, в сырьё для Под-Слоя.

Тени снова начали сходиться. Камень горел в руке, но его силы было недостаточно против стражей ядра. Он был всего лишь насекомым, забравшимся в механизм.

Отчаяние охватило Эриха. Он был так близок к разгадке, чтобы просто стать удобрением для этого чудовища.

И тут взгляд упал на ячейку с его солдатом. На его груди, наполовину растворённой, висела стандартная граната-«колотушка». Ручка была ещё цела.

Безумный план молнией пронзил сознание.

Тени двинулись к нему.

Эрих, не раздумывая, бросился не от них, а к ним — к краю мостика, к самой стене Улья. Он прыгнул, ухватившись одной рукой за край ячейки, в которой был его солдат. Тёплая, липкая субстанция обожгла пальцы.

Одна из Теней, не ожидавшая такого манёвра, пронеслась над ним. Другая остановилась, её форма колебалась, выбирая способ атаки.

Эрих, вися над пропастью, сунул фонарь за пазуху и судорожно потянулся к гранате. Пальцы скользнули по склизкой поверхности тела солдата, но нащупали рукоятку. Он дёрнул за неё.

С треском граната отделилась от ремня. Эрих оттолкнулся от Улья, скатываясь обратно на мосток, и сжал в руке гранату. Он выдернул чеку.

Стражи поняли его намерение. Они ринулись вперёд, чтобы остановить его, их формы вытягиваясь в острые лезвия.

Но было поздно.

Эрих, собрав последние силы, швырнул гранату не в Теней, а в само тело Улья, в основание той самой ячейки.

Раздался оглушительный взрыв. Огненная вспышка, на мгновение заполонила пещеру. Осколки и куски светящейся массы разлетелись во все стороны.

Улей содрогнулся. Раздался звук, который нельзя было назвать ни криком, ни рёвом — это был вопль самой реальности, получающей рану. Гулкое, многотональное визжание, от которого кровь хлынула из носа и ушей Эриха.

Ячейка, в которую он попал, и несколько соседних разорвало. Из пролома хлынул поток густой, светящейся жидкости, а вслед за ней вывалилось несколько полуразложившихся тел.

Тени, атаковавшие его, вдруг замерли. Их формы потеряли чёткость, заколебались, как пламя на ветру. Они не были ранены, но их связь с ядром была на мгновение нарушена. Эрих увидел возможность.

Он поднялся и, шатаясь, побежал обратно по мостку, к уступу. Он не оглядывался. Он знал, что ярость, которая теперь исходила от раненого Улья, будет неописуемой.

Он достиг уступа и ринулся к стене пещеры, ища укрытия. Вокруг царил хаос. Свет пульсировал хаотично, гул превратился в пронзительный вой. Из пролома в Улье продолжало изливаться содержимое, образуя на дне пещеры сияющее, кипящее озеро.

И тогда он увидел проход. Он зиял за другой группой мостков, на противоположной стороне уступа. Не естественный и не рукотворный. Он выглядел как… шрам. Гигантская, неровная трещина в самой реальности, край которой светился багровым светом.

Die Alte Leere. Древняя Пустота. Та самая, о которой писали в дневнике. Не цель, не место назначения. А состояние. Небытие.

И этот шрам был активен. Он расширялся.

Взрыв гранаты не просто ранил Улей. Он нарушил хрупкий баланс, ускорил процесс. Рана в реальности зияла, готовая поглотить всё.

Эрих понял. Он не остановил зло. он его усугубил. Его попытка сопротивления лишь приблизила конец.

Сзади послышался новый звук — скрежет камня. Тени, оправившись, снова начали преследование. Но теперь их форма была иной — более острой, более яростной.

Он был ранен, почти без сил, загнан в угол. Перед ним — расширяющаяся пропасть небытия. Сзади — стражи разъярённого бога.

Но в его руке всё ещё был тёплый, пульсирующий камень. И в голове, вопреки всему, горел огонь ясности. Он видел механизм. Он понимал цель. И он знал, что его единственный шанс — не бегство. Его шанс — сделать следующий шаг. Не в безумие, а в самое сердце тьмы, используя её же оружие.

Он посмотрел на багровый шрам Пустоты, затем на поднимающихся к нему Теней.

И принял решение.

Время замедлилось. С одной стороны — трое Стражей, их формы, отлитые из ярости раненого Улья, заострялись в идеальные инструменты убийства. Они скользили по уступу, не бежали, а смещались, сокращая дистанцию с неумолимой точностью механизмов.

С другой стороны — багровый шрам. Он не светился, а скорее поглощал свет, был окном в абсолютное ничто. От него не исходило ни звука, ни запаха, лишь немое, всепоглощающее обещание небытия. Края разрыва ткани реальности пульсировали, медленно, но верно расширяясь, пожирая камень уступа, на котором стоял Эрих.

Мысли в голове проносились с безумной скоростью, но уже без паники. Его учительский ум, доведённый до предела, анализировал, сопоставлял.

Граната ранила Улей. Значит, физическое воздействие на него возможно. Стражи — часть его. Их сила исходит от него. Шёпот пытался стереть мой разум, но камень помогал. Пустота — это их цель. Их божество. То, чего они жаждут.

И последняя, самая безумная мысль: Они ненавидят форму. Но что, если форма — это не слабость, а оружие? Что, если порядок можно не просто защищать, а навязывать?

У него не было времени на раздумья. Первый Страж атаковал. Его тело вытянулось в тонкую, сверкающую нить, нацеленную прямо в сердце Эриха.

Эрих не стал уворачиваться. Вместо этого он сделал шаг навстречу атаке, подняв перед собой пульсирующий камень. Он вцепился в него обеими руками, вновь выстраивая в сознании не барьер, а нечто иное. Он представлял себе не просто порядок. Он представлял собой идею. Идею линии. Идею угла. Идею формы, настолько совершенной, абсолютной и чуждой этому месту, насколько это было возможно.

Он думал о кристаллической решётке алмаза. О безупречной симметрии снежинки. О математической формуле, не терпящей искажений.

Камень в его руках вспыхнул ослепительным белым светом — резким, холодным, ровным. Это был антипод тёплому, органическому медовому сиянию Улья.

Нить-Страж, вонзившись в это сияние, не рассыпалась. Она… застыла. На мгновение её материал потерял текучесть, обрёл хрупкую, стеклянную твёрдость. И затем, с тихим звоном, лопнул на тысячи осколков, которые испарились, не достигнув цели.

Остальные два Стража замерли. Их колебания прекратились. В их слепом «взгляде» читалось нечто, похожее на… недоумение. Они столкнулись с чем-то, чего не было в программе их бытия. Не с сопротивлением жизни, а с иным видом порядка. С анти-хаосом.

Рёв Улья на мгновение смолк, сменившись пронзительным, вопрошающим визгом.

Эрих не понимал, что сделал. Он действовал на инстинкте, на грани отчаяния. Но он увидел результат. Он заставил их задуматься.

Это был его шанс. Единственный.

Он бросил взгляд на багровый шрам. Пустота была всего в десятке шагов. Расширяясь, она уже поглотила часть мостка.

Идея, ужасная и грандиозная, оформилась в его голове.

Они хотели Пустоты? Он даст им её.

Развернувшись к шраму спиной, он побежал навстречу Стражам. Они снова пришли в движение, их формы сгущаясь для новой атаки.

— Вот он! — закричал Эрих, его голос сорвался от напряжения. — Ваш бог! Идите ко мне! Получите его!

Он не был уверен, понимают ли они слова. Но они понимали вызов. Понимали движение. Понимали концентрацию той самой «аномалии», которая только что уничтожила их собрата.

Они ринулись на него.

Эрих стоял на краю. Прямо за его спиной зияла багровая бездна Небытия. Он поднял камень над головой, заставляя его сиять снова, маяком порядка в этом царстве распада.

Стражи были уже в метре, их формы превратились в сгустки чистой, режущей энергии.

И в последний момент Эрих прыгнул в сторону, отскакивая к стене пещеры.

Стражи, не способные столь резко изменить траекторию, пронеслись мимо него, прямо в распахнутую пасть шрама.

Не было ни звука, ни вспышки. Они просто исчезли. Срезанные из реальности, как кадр из киноплёнки. Одно мгновение они были — яростные, совершенные в своём уничтожающем намерении. Следующее — их не стало.

Тишина.

Рёв Улья прекратился. Хаотичное пульсирование света замерло. Вся пещера, казалось, затаила дыхание в шоке.

Эрих, прислонившись к стене, отчаянно дышал. Он сделал это. Он уничтожил Стражей. Он победил.

Но его победа длилась лишь мгновение.

Багровый шрам, поглотив два мощных сгустка энергии Под-Слоя, содрогнулся. Его края дрогнули и… начали сжиматься. Пустота, насытившись, начала закрываться. Процесс, запущенный взрывом, был обращён вспять.

И тогда раздался новый звук. Он шёл не от Улья. Он шёл отовсюду. Из стен, из пола, из самого воздуха. Это был не рёв и не шёпот. Это был скрежет. Скрип ломающихся законов реальности. Ярость самого мироздания, приведённого в движение.

Улей дрогнул. Сияние его ячеек померкло. Вены, связывающие его со шахтой, начали лопаться одна за другой, изливая на дно пещеры потоки светящейся жидкости.

Потолок пещеры начал рушиться. Гигантские глыбы того самого стеклянно-органического материала падали в сияющее озеро, поднимая волны энергетической пены. Пол под ногами затрясся.

Путь назад, в шахту, был отрезан обвалом.

Единственным местом, которое пока оставалось стабильным, был сам багровый шрам. Он сжимался, но всё ещё существовал, теперь размером с дверной проём, и за ним клубилась тьма, но уже не пустота, а знакомая, холодная темень подземелья. Он вёл куда-то ещё.

У Эриха не было выбора. Остаться здесь значило быть погребённым заживо или растворённым в агонизирующем Улье.

Собрав последние силы, он побежал к сжимающемуся шраму. Он прыгнул в него в тот момент, когда его края почти сомкнулись.

Ощущение было странным — не падение, а резкое, мгновенное смещение. Давление, темнота, и…

…он рухнул на холодный, влажный камень, в полной темноте. Воздух пах плесенью, сыростью и… относительной нормальностью. Сзади не было никакого шрама, только сплошная каменная стена.

Тишина. Только его собственное тяжёлое дыхание и далёкий, приглушённый грохот где-то глубоко под землёй. Агония Улья была теперь лишь отзвуком.

Эрих лежал, не в силах пошевелиться, весь в синяках, с раной на ноге и ожогом на руке. В кулаке он всё ещё сжимал камень. Теперь он был тёплым, но не пульсировал. Его свет погас.

Он не знал, где находится. Он не знал, что снаружи — свои или чужие, война или мир.

Но он знал одно: он выжил. Он прошёл через ад и нанёс ему удар. Он видел лик безумия и не сломался.

Он был первым человеком, объявившим войну самим основам мира и оставшимся в живых, чтобы рассказать об этом. Если, конечно, найдётся тот, кто ему поверит.

Эрих Вольф, учитель истории из Кёльна, потерял сознание, сжимая в руке тёплый осколок инобытия.

Сознание возвращалось к Эриху медленно, продираясь сквозь слои боли, истощения и глухого, далёкого грохота, всё ещё звучавшего в ушах. Он лежал на холодном камне, в абсолютной темноте. Влажность оседала на лице мелкими, холодными каплями.

Он был жив.

Он выжил. Он сражался с самим безумием мироздания и вырвался из его пасти. Пусть искалеченный, пусть на грани, но он был здесь. В реальном мире. В подвале? В катакомбах? Неважно. Главное — он был вне досягаемости того кошмара.

С тихим стоном он попытался пошевелиться. Всё тело отзывалось болью. Рана на ноге горела огнём, плечо ныло. Но самым ярким ощущением была твёрдая, тёплая поверхность в его правой руке. Камень. Он всё ещё был с ним.

Эрих сжал его слабеющей рукой. Это был трофей. Доказательство. Самая невероятная археологическая и историческая находка за всю эпоху человечества. Ключ к пониманию той силы, что таится под тонкой кожей мира.

Он должен был выбраться. Он должен был рассказать. Предупредить. Может быть, даже найти способ бороться. Его ум, уже оправляясь от шока, начал лихорадочно строить планы. Немецкое командование? Нет, они сочли бы его сумасшедшим. Учёные? Возможно.

Сначала нужно было понять, где он. Эрих с трудом поднялся на локти, ощупывая пространство вокруг себя левой рукой. Грубый, влажный камень. Пол. Он провёл рукой по стене — такой же холодный и шероховатый. Это была не та полированная кладка древнего храма. Это напоминало… обычный подвал или погреб.

Надежда, тёплая и живая, заструилась в нём. Он смог! Портал выбросил его куда-то на поверхность, в руины, возможно, в соседнее здание.

Он попытался встать, опираясь на стену. Боль в ноге была острой, но терпимой. Он замёрз и изнемогал от жажды, но был жив и был в своём мире.

И тогда он услышал звуки.

Сверху. Приглушённые, но узнаваемые. Грохот орудийной канонады. Очередь автомата. Отдалённые крики на… русском языке.

Сердце Эриха ёкнуло. Бой шёл прямо над его головой. Советские войска штурмовали село. Его карта была бита. Он выбрался из подземного ада прямиком в ад наземный.

Но даже это не убило его надежду. Он был солдатом. Он знал, как прятаться, пережидать, как сдаться в плен, если повезёт. Главное — выбраться из этой ловушки.

Он начал медленно, на ощупь, двигаться вдоль стены, надеясь нащупать дверь или лестницу. Его глаза уже немного привыкли к темноте, и он смог различить смутные очертания. Он был в небольшом, тесном помещении. Бочки? Полки? Скорее всего, погреб.

И вдруг нога наткнулась на что-то мягкое. Он замер, прислушиваясь. Тишина. Он наклонился, протянув руку. На ощупь это было похоже на мешок или свёрток с тряпьём.

В этот момент снаружи, совсем рядом, раздался оглушительный взрыв. Здание содрогнулось, с потолка посыпалась пыль и мелкие камешки. В стене напротив, чуть выше уровня пола, внезапно возникла узкая щель — видимо, завал от взрыва немного просел, впуская внутрь тусклый дневной свет и… звуки боя, теперь громкие и отчётливые.

Свет был слабым, но после абсолютной темноты он ослепил Эриха. Он зажмурился, а когда открыл глаза, взгляд упал на то, во что он только что ткнулся ногой.

Это был не мешок. Это был труп. Молодой советский солдат в гимнастёрке, вывернутой наизнанку. Лицо его было искажено предсмертной гримасой ужаса, а на шее зияла аккуратная, страшная рана — работа штыка или ножа. Рядом валялась его каска.

Эрих понял. Немецкие войска, отступая или зачищая здание, убили раненого бойца и сбросили его тело в этот погреб.

Он почувствовал тошноту. Не от вида смерти — он видел её много. А от внезапного, жестокого возвращения в обыденный, человеческий ужас после встречи с ужасом космическим.

И в этот самый момент в проём над головой, в щель, пробитую взрывом, посмотрел другой человек.

Это был молодой советский солдат, его лицо было чёрным от копоти и напряжения боя. Он был жив, полон ярости и адреналина. Его глаза, привыкшие к дневному свету, широко распахнулись, чтобы разглядеть темноту погреба.

Он увидел Эриха. Немецкую униформу. Труп товарища в луже крови. И камень в руке Эриха, который в тусклом свете с проходящей через него пульсацией мог показаться… гранатой. Бутылкой с зажигательной смесью. Любым оружием отчаявшегося врага.

Мысли Эриха пронеслись с молниеносной скоростью. Он должен был крикнуть. Сдаться. Уронить камень, поднять руки. Объяснить. У него не было оружия. Он был не в боеготовности. Он…

Но у солдата не было времени на раздумья. У него был микроскопический отрезок времени на принятие решения, от которого зависела его жизнь. Он видел врага. Раненого, но опасного. Над телом товарища.

Инстинкт, выучка, ярость и страх сработали быстрее, чем мог бы начаться любой разговор.

Раздалась короткая, резкая очередь из автомата ППШ.

Эрих Вольф даже не успел понять, что произошло. Три пули ударили ему в грудь, отшвырнув к стене. Он не почувствовал боли, лишь оглушительный удар и внезапную, тотальную слабость во всём теле.

Он медленно сполз на пол, рядом с телом того, кого не убивал. Его глаза были широко открыты от изумления. Он смотрел в потолок погреба, на щель, откуда падал скупой свет серого дня.

Рука разжалась. Тёплый, стеклянно-органический камень выкатился на пол и покатился к центру комнаты, его внутреннее свечение постепенно угасало.

Это… ошибка… — пронеслось в гаснущем сознании, последняя ясная мысль учителя, который видел всю картину, но не был понят. Я же…

Но было уже поздно. Тьма, на этот раз обычная, человеческая, затягивала его. Шум боя наверху, крики солдат, скрежет гусениц — всё это удалялось, становясь чужим и неважным.

Эрих Вольф, переживший встречу с древними богами бесформенного ужаса, пал от руки человека, который всего лишь защищал свою родину. Его великое знание, невероятное открытие и личная война с космосом оказались бессмысленными в лице обычной, будничной жестокости войны.

Он умер в темноте чужого подвала, так и оставшись непонятым, его история — нераскрытой, его предупреждение — неуслышанным.

А камень, остывая, лежал в пыли, всего в метре от его остывающей руки. Всего в метре. Но пропасть между ним и человеческим пониманием была неизмеримо большей.

Снаружи гремела победа. Освобождение. Никто не знал, какую цену заплатил один немецкий учитель за то, чтобы эта победа хоть на немного, хоть для этого клочка земли, стала возможной. И уже никогда не узнает.

Последний урок Эриха Вольфа заключался в том, что вселенная не просто безразлична. Она иронична.

Тишина в подвале была звенящей. Пыль, поднятая взрывом и выстрелами, медленно оседала в луче слабого света, проникавшего через щель. Два тела лежали рядом в темноте — советский солдат и немецкий учитель, объединённые в смерти абсурдным непониманием.

Прошло несколько часов. Бой за село Розовка стих. На улице слышались уже другие звуки: громкие, победные команды на русском, рокот советских танков, входящих в село, приглушённые голоса санитаров, собиравших раненых.

Щель в стене подвала внезапно расширилась. Сверху посыпались камни и земля, и в проём спустился молодой боец в форме НКВД, осторожно освещая пространство фонарём. Его глаза были усталыми, но внимательными.

— Здесь кто-то есть? — крикнул он на ломаном немецком. — Выходи с поднятыми руками!

Ответом ему была тишина. Луч фонаря выхватил из мрака два тела. Боец нахмурился, автомат наготове. Он осветил лицо убитого красноармейца, и его собственное лицо исказилось от ненависти. Затем луч перешёл на Эриха Вольфа.

— Гад… — прошипел он. — Успел и перед смертью напакостить.

Он потыкал стволом автомата в тело Эриха, убеждаясь в его смерти. Затем взгляд упал на странный камень, лежавший между телами. Он был не похож ни на что, что боец видел раньше — тёмный, почти стеклянный. В сумерках подвала он казался просто необычным булыжником.

Из любопытства, движимый мыслью отнести его как сувенир или доказательство, боец наклонился и поднял камень.

Он был тёплым. Почти горячим.

Боец вздрогнул, но не отпустил. Камень был гладким, приятным на ощупь. Он повертел его в руках, пожал плечами и сунул в полевую сумку, рядом с бинтами и патронами. Потом перевернул тело Эриха, чтобы проверить документы.

— Учитель… — с презрением пробормотал НКВДист, просматривая солдатскую книжку. — И учиться же тебе, фашистской сволочи, нечему было.

Он забрал документы для отчёта, в последний раз окинул взглядом мрачный погреб и, плюнув в сторону тела Эриха, выбрался наружу.

На улице его встретил яркий свет дня. Село было освобождено. По улице вели группу пленных немцев. На площади уже устанавливали полевую кухню. Пахло дымом, пылью и едой. Был вкус победы.

Молодой лейтенант НКВД, его непосредственный начальник, увидев его, окликнул: — Ну что там? Нашёл кого?

— Двое мёртвых, товарищ лейтенант, — отчеканил боец. — Наш санитар и фриц. Гадина успела перед смертью добить раненого.

Лейтенант мрачно кивнул. — Документы есть? — Так точно, вот. — Хорошо. Иди, поешь. Заслужил.

Боец улыбнулся, чувствуя гордость и облегчение. Он прошёл к кухне, получил свою порцию каши с тушёнкой и сел на обломок стены, греясь на солнце. Война была ужасной, но здесь и сейчас был момент простого человеческого торжества. Они победили. Они защитили свою землю.

Он почти забыл про камень. Сидя и доедая кашу, он снова достал его из сумки, чтобы рассмотреть. На солнце он казался почти обычным, лишь слегка поблёскивая изнутри. Он был таким тёплым, почти живым. Боец положил его на колено, наслаждаясь приятным теплом, согревающим уставшие мышцы.

Он не заметил, как тепло камня стало проникать глубже, через ткань галифе, в кожу. Он не почувствовал, как лёгкая, почти неосязаемая вибрация начала подниматься по ноге.

В голове не было шёпота. Не было голосов. Был лишь внезапный, ничем не спровоцированный приступ ностальгии. Он вспомнил свой дом в далёкой сибирской деревне. Запах хлеба из печи. Лицо матери. Тёплые летние вечера. Слеза навернулась на глаза. Какое счастье, что он защитил это всё от врага.

Мысли текли плавно, мягко. Он вспомнил, как они с ребятами купались в речке. Как впервые влюбился. Как радовался, когда его отец вернулся с лесозаготовок…

Затем воспоминания стали странными. Он вспомнил запах земли после дождя. Не просто запах, а её вкус, суть. Он вспомнил, как однажды, в детстве, закопался в только что вспаханное поле, и было так тепло, так спокойно, так… безопасно. Лежать в тёмной, влажной, живой земле. Не чувствовать своего тела. Быть частью чего-то большого. Вечного.

Он снова посмотрел на камень на своём колене. Теперь он светился изнутри мягким, золотистым светом. И это свечение было самым прекрасным, самым желанным, что он видел в жизни.

Он не видел, как кожа на его ноге под камнем стала прозрачной, обнажив мышечную ткань, которая медленно начала разлагаться, превращаясь в тёплую, светящуюся слизь. Он не чувствовал боли. Лишь блаженство, покой и всепоглощающую, абсолютную любовь к этому тёплому камню, к земле под ногами, к идее растворения, возвращения.

— Эй, Петров, чего замечтался? — окликнул его товарищ, проходя мимо.

Боец по имени Петров медленно поднял взгляд. Он улыбался. Широкая, блаженная, нечеловеческая улыбка. — Домой, — тихо, с придыханием сказал он. — Скоро все вернёмся домой. К Матери.

Товарищ смущённо хмыкнул. — Ну да, к мамке, это точно… — И пошёл дальше, списав странность на усталость от боя.

Петров снова посмотрел на камень. Теперь его голень почти полностью превратилась в полупрозрачную, светящуюся массу. Процесс ускорялся.

Он не был солдатом. Он не был героем. Он был удобрением. Первым семенем нового урожая.

Эрих Вольф проиграл. Он не нёс предупреждения. Он нёс заразу. Его величайшая битва, его жертва и его победа над Стражем оказались всего лишь частью плана, который он не мог постичь. Он был всего лишь курьером, доставившим инструмент прорыва прямо в руки победителей.

Под-Слой не был побеждён. Он был ранен, но его рана лишь ускорила мутацию. Он понял, что грубая сила — не единственный путь. Что можно действовать тоньше. Использовать саму человеческую природу — тоску по дому, усталость от войны, жажду покоя — как троянского коня.

И первым заражённым стал не обезумевший мистик, не учёный, жаждущий знаний. Им стал простой советский солдат-победитель, сидевший на развалинах освобождённого села и мечтавший о мире.

Камень на его колене пульсировал в такт его сердцебиению, готовясь выпустить свой Шёпот в новую, плодородную почву. Уже не в немецкие колонии, а в самую гущу советского народа.

Война с внешним врагом была почти выиграна. Война с врагом внутренним, древним и безликим, только началась. И первый её солдат сидел у полевой кухни и улыбался, думая о доме.