Молния Господня

Глава 16

Вианданте отправился в Больцано через неделю после Рождества. Элиа напросился с ним — мотивируя это тем, что когда-то бывал там и чуть-чуть знает город. Инквизитор согласился: лишняя пара глаз и ног лишней, конечно, не будет.

Пока же методично вспоминал, что знал о Спенто — привычки, склонности… Близки они никогда не были, и Вианданте мало что помнил о бывшем монастырском экономе. По дороге вспомнил о Франческе Романо — это имя почему-то единственное из всего рассказа Фьораванти запало в память. Надо поинтересоваться, нет ли у неё родни — братьев, жениха. Ведь Томазо могли просто отомстить, если факты, изложенные его монастырским собратом истинны.

Впрочем, в этом Империали не сомневался: Умберто не лгал. Странно, кстати, в монастырских стенах, Дориа прав, многие отмечали удивительную двойственность Фьораванти, некоторую уклончивость его суждений и неопределённость нрава, но он оказался человеком порядочным, а вот о Спенто епископ Лоренцо был самого высокого мнения. Да, воистину, человек — самое непредсказуемое творение Божье…

Больцано отделяло от Тренто почти тридцать шесть тосканских миль, как сказал Фьораванти. Это двадцать четыре генуэзских.

— На пути можно остановиться в трёх деревеньках, — размышлял вслух Леваро. — Дорога в горах зимой опасна, есть несколько обрывов. Пройдём ли?

Джеронимо рассмеялся и рассказал, как однажды один аббат из Сеттимо, человек грузный и толстый, ехал вечером во Флоренцию. По дороге спросил встречного крестьянина: «Как ты думаешь, проеду я в ворота?», подразумевая, успеет ли добраться до города прежде, чем ворота закроют? «Ничего, отче, — успокоил его крестьянин, — телега с сеном проходит, пройдёте и вы».

— Вот и мы, думаю, пройдём…

Больцано оказался чуть меньше Тридентиума. Лежащий в ложбине перед возвышающимся над ним перевалом Бреннер, он был весьма красив, и летом, утопая в зелени, выглядел, очевидно, очень живописно. Три башни возвышались над остальными постройками, одна, самая высокая, должно быть, была храмовой колокольней, а две другие, поменьше, венчали магистрат или городскую ратушу.

Плотная застройка группирующихся вокруг соборной площади примыкающих друг к другу домов с суровыми глухими фасадами, прорезанными узкими оконными проёмами, с нависающими двускатными черепичными крышами, к предместью редела. Сердцем города была Пьяцца-Вальтер, которую местные звали Вальтерплатц. Здесь было много немцев и немецкая речь слышалась куда чаще, чем в Тренто. На площади возвышался готический кафедральный собор с колокольней.

Они миновали городские ворота и легко нашли дорогу в ратушу, стоявшую неподалёку от церкви Кальварио, которую встретившийся им прохожий назвал Кальвариенкирхе. Вообще-то, городок был, на пристрастные глаза инквизитора, куда менее хорош, нежели Тренто, разве что каменный шпиль Вирголо у горы Колле был красив.

Глава города, мессир Вальфридо Никодемо, встретил их настороженно, но, увидев лицо господина инквизитора Тренто, подеста немного оттаял.

— Мы много наслышаны, но не обессудьте, едва ли чем можем помочь. Господин Спенто … как-то не нашёл здесь понимания. Впрочем, не сказал бы, что он его искал. Вы с ним … друзья?

Вианданте покачал головой. Мессир Никодемо, сказал он отрывисто, оказал бы ему огромную услугу, если коротко поведал обо всём.

— Через несколько недель приедет новый инквизитор, и есть основания думать, что это будет мессир Фьораванти…

Никодемо подался вперёд и, высоко подняв брови, тонко улыбнулся.

— …Я же должен только узнать, что стало с господином инквизитором, после чего вернуться в Тренто. Мессир Фьораванти проездом был у меня и ознакомил с некоторыми деталями происходившего здесь, но мне хотелось быть осведомлённым полнее.

Городской голова задумчиво пожал плечами и приступил к рассказу. Из его слов вырисовывалась, в общем-то, та же картина, что и из повествования его собрата, с некоторыми малосущественными подробностями. Но одну деталь оба они — и Вианданте, и Леваро — отметили как значимую.

Из Больцано можно уехать либо дорогой на Тренто, либо через перевал Бреннер. Так вот, никто не выезжал на север — перевал весь под снегом уже месяц. И через трентинские ворота он тоже не выезжал — заметили бы.

Осведомившись, где жил Томазо Спенто и как найти дорогу в Трибунал, они получили исчерпывающие сведения, — благо, оба здания были видны из окна магистрата.

Синьор Оттавио Проверсари, помощник главы, был отряжён в помощь приехавшим. Синьор Оттавио оказался осведомлён куда лучше главы магистрата. Причину этого объяснил сам. Он — седьмой из четырнадцати братьев Проверсари, один из которых три года тому утонул, ещё один зафрахтовался в Генуе на торговое судно, а ещё один нашёл жену в Бергамо, где и обосновался. Остальные здесь, и один из них — Эмилиано — начальник канцелярии в Трибунале, а другой — Верано, самый старший — светский судья.

— И что говорил Эмилиано по поводу исчезновения господина инквизитора?

Проверсари пожал плечами.

— Когда он не появлялся три дня подряд в Канцелярии, писцы просто тихо ликовали и всё. Потом — выходные, а на службе в храме его нет. Доротею, экономку, он прогнал, обозвав старой ведьмой, хотя — видит Бог! — её родню тут до седьмого колена знают, и муж её покойный Паоло Черано — ловчим был у местного магната мессира Сигьери. Короче, решились поискать его только во вторник, когда пришло ему письмо из Болоньи. Но дома его не было. И, похоже, давно. Тарелка в тазу заплесневела.

— А дальше?

— А что дальше-то? За перевал он не сунулся — погиб бы. Из ворот не выезжал. А ни одного друга у него тут нет. Где искать-то?

— Дом осмотрели тщательно?

Синьор Проверсари пожал плечами.

— Обошли. Генрих Кольден влез даже на чердак — все остальные испугались.

— Почему?

— Мессир ди Калабри, прошлый инквизитор, там, на чердаке, повесился. Не внутри. Снаружи. Уцепил петлю за конёк крыши — и на виду у толпы…

— А этот почему?

— Бог ведает. Обезумел. Некоторые говорили, какой-то дряни нанюхался — подсунули ему что-то, вот и помешался. Но тот был как кремень — и ведьмовщину носом чуял. Вот, надо полагать, и донюхался. А кое-кто говорил, что видели его… призрак, мол. Оно, вернее всего, чепуха, но кое-что странное в этом доме происходит — это точно. То шаги какие-то, то двери хлопают, то окно вдруг по ночам осветится и померкнет. Это ещё когда дом пустовал после смерти мессира ди Калабри. Да и третьего дня видели в окне тени.

Джеронимо и Леваро переглянулись.

— Привидений я ещё не допрашивал ни разу, — пробормотал прокурор.

Вианданте тоже недоумевал.

— Я привык к нечистой силе, но в человеческом обличии.

— Вы остановились в гостинице?

Джеронимо и Элиа снова переглянулись.

— Если можно, мы остановимся там, где жил синьор Спенто.

Проверсари кивнул.

— Я пришлю Доротею.

— Вы сказали, что у вас десяток братьев, — продолжил расспросы Вианданте. — А у вашего отца и матери? Сколько человек в клане?

Синьор Проверсари улыбнулся.

— Весь наш клан насчитывает почти двести человек.

— А сколько таких больших семейств в Больцано?

Его собеседник на минуту задумался.

— Пожалуй, шесть. Но наш клан — самый большой. Из итальянских разумеется, но здесь половина — немцев.

— Ну, а жён- то берёте из соседних кланов?

— Конечно. Моя супруга — из Бьясоли. Это второй по величине клан. Большие кланы Депаоли, Тавернаро, Черано, Лукка…

В следующем вопросе Джеронимо, наконец, обозначилась цель его расспросов.

— А Романо? Это клан?

Синьор Проверсари не стал утруждать себя притворством.

— Нет. Родители Франчески Романо приехали сюда лет двадцать назад. Они умерли. Она жила со старой кормилицей, которую ваш рьяный собрат обвинил в ведьмовстве. Мстить за неё некому. Есть, правда, младший брат Франчески, но он в императорских войсках. И без него было достаточно желающих свести с ним счёты. Если уж Доротея ему ведьмой казалась, то, что говорить? При этом настоящую чертовщину, а есть она, чего скрывать-то, он не видел.

В местной таверне они купили на ужин курицу, круг свежевыпеченного хлеба и кувшин приправленного вина. Хозяйка предложила им местного сыра, и Элиа не устоял перед соблазном.

— Ночевать в доме с привидениями без сыра — это все равно, воля ваша, что вести процесс без мантии.

Джеронимо не возражал. И пока Леваро придирчиво выбирал, принюхиваясь, сыр, Вианданте, покинув лавку, наклонился к ожидавшему их помощнику подеста и внимательно посмотрел в серые умные глаза синьора Проверсари.

— Правильно ли я вас понял, синьор Проверсари? Стало быть, если человек из клана, скажем, Депаоли, решит свести счёты с оскорбившим его чужаком, его прикроют все шесть кланов, и это притом, что с такой силой все остальные сталкиваться не захотят?

Синьор Проверсари посмотрел на приезжего чужака с тонкой улыбкой.

— …Мне писали о вас знакомые в Тренто. Вас там считают весьма прозорливым.

Разговор становился тоньше, переходя с чертовщины потусторонней — в мир чертовщины осязаемой, человеческой.

— Значит, начни я расследование, столкнусь с монолитным молчанием или с всеобщими попытками запутать меня?

Синьор Оттавио молча смерил его взглядом и с уважением кивнул.

— Если его убили — да.

Вианданте вздохнул.

— Думаю, что могу довериться вам, синьор Оттавио. Расследование смерти моего собрата выявит, что вполне вероятно, только ряд совершенных им беззаконных поступков, ставших поводом для мести. Послужит ли это к чести ордена и Святой Инквизиции? Я пробуду здесь несколько дней. Может быть, за это время выяснится, что господин Спенто просто … случайно погиб?

Проверсари внимательно посмотрел в бездонные глаза инквизитора. Потом опустил глаза. Развёл руками. «Всякое может быть…»

— …С чего начнём? — спросил Элиа, когда они оказались в доме Спенто.

Инквизитор деловито разложил припасы на столе, критически оглядел жирную курицу, но не осудил её упитанность. Столь же остро и придирчиво окинул взглядом закупленный сыр.

— Разумеется, с курицы. Потом запьём её вином и заедим сыром. Мне, признаться, он кажется жестковатым. Хороший сыр всё-таки — дитя низин, заливных лугов и тучного скота. Хотя я готов признать, что альпийское разнотравье иногда придаёт сырам гор вкус специфический и изысканный.

Элиа с изумлением посмотрел на Джеронимо.

— Я не об этом…

— А о чём ты, дружок? — невинно поинтересовался тот, разрезая куриную тушку на части, и вцепляясь зубами в ножку.

— Где искать будем?

Джеронимо наполнил стаканы.

— Нигде, Элиа. Ничего мы искать не будем.

— То есть?

Вианданте пожал плечами.

— Мы ничего не найдём. У нас ни возможностей, ни шансов. Тот, кого мы должны найти, и это самое драматичное, был негодяем. Это обессиливает нас стократно. Я это в нём проглядел, хотя он и не склонен был распахивать душу. Мой долг сейчас — найти труп. И всё.

— Ты уверен, он мёртв?

— Да. Спенто — глупец. Это ведь — горы. Здесь выживет только сильный. Томазо столкнулся с этой силой — и по глупости в озлоблении попытался переломить её, а это никому не удастся, — он махнул рукой. — Мы бессильны, у нас нет денунциантов, здесь все будут против нас.

— А если бы ты попал сюда — сдался бы?

— Почему? Я же тебе говорю — глупо переламывать силу. Не бодайся с быком — его голова крепче твоей. Но сумей запрячь его в ярмо — и поле будет вспахано. Здесь справится даже Умберто — не силой, а мозгами. Ведь его-то приняли как своего. Когда я сказал, что он вернётся инквизитором — мессир Никодемо был приятно изумлён. Они поладят.

— Ну, а мы что будем делать?

— Закусим и ляжем спать. Глупо топить в двух комнатах. Поместимся на этой кровати. — Джеронимо сладко зевнул, — видел бы меня сейчас Дориа! Монаху запрещено разделять ложе с кем бы то ни было.

Элиа поднял на него глаза и усмехнулся.

— Но ты же говорил, что я недостаточно красив, чтобы потревожить покой твоей плоти. Я, что, похорошел?

Инквизитор смерил прокурора полусонным критическим взглядом и расхохотался.

— На мой взгляд, ничуть, дорогуша. Но возможно, я мыслю предвзято, — инквизитор разрезал сыр на тонкие ломтики. — Что я понимаю в мужской красоте, если предположить, что здесь вообще есть, что понимать? Ведь донна Мирелли почему-то утверждает, что ты смазлив. Но я боюсь не искушения, а — кошмара. Целая ночь в объятиях скелета… — Он снова зевнул. — Ладно. Довлеет дневи злоба его.

Элиа в приступе служебного рвения всё же поинтересовался:

— Может, мне всё-таки осмотреть дом?

— Ну, если развлечься нечем, осмотри… — сказав это, инквизитор приступил к дегустации больцанского сыра. — Хм, в самом деле, жестковат, но специфичен. Вкус тонкий.

Элиа и впрямь после ужина спустился в подвал, обошёл несколько комнат. Все они имели нежилой вид, и кроме самой необходимой мебели, ничего не таили. Везде было пусто и холодно.

Фискал не мог понять странной праздности инквизитора. Тот даже не пытался ничего предпринять! Когда Леваро вернулся в натопленную гостиную, Вианданте давно спал, укрывшись поверх зимней монастырской рясы тёплым стёганым одеялом. Элиа тихо лёг рядом, отвоевав кусок одеяла у спящего.

Утром, едва разлепив глаза, инквизитор обнаружил прокурора, завтракавшего остатками вчерашнего ужина. На вопрос, чего это он поднялся ни свет, ни заря, Элиа заявил, что просто не хочет сломать себе шею. Достаточно того, что его за ночь трижды сталкивали с кровати. Его милости только с котами и спать!

В ответ наглецу было заявлено, что кот, по крайней мере, не храпит, точно камнепад в горах, не колет товарища острыми локтями под ребра, чуть рясу не порвал, да и места занимает не в пример меньше!

— Пусть так, но какого чёрта ложиться поперёк кровати?

Тут, однако, их пустую перепалку прервала экономка дома инквизитора Доротея Черано. Она, внезапно появившись в дверях, возбуждённо сообщила, что малыш Тристано Лукка, собравшись с братом за хворостом, обнаружил несчастного господина Спенто! Бедняга, оказывается, упал со скалы!

— Ох уж эти жители равнин! Что их так тянет в горы? Там ведь каждый камень опасен, не туда стал, не так повернулся — и конец. Тем более, зимой. О-хо-хо, ужас-то какой… — горестно причитала старуха.

— Да, с горами не шутят, — подтвердил Джеронимо, торопливо вылез из-под одеяла, накинул плащ и тут же в сопровождении крайне изумлённого Элиа направился в ратушу.

Если мессир Никодемо и был повергнут в ужас последней новостью, виду не подал. Вианданте тоже не стал выставлять напоказ раздирающую его скорбь. Был категоричен и как-то странно тороплив.

— Похороны сегодня. Гроб за счёт магистрата. Я позабочусь об отпевании. Выехать обратно мы хотели бы сразу после похорон.

Подеста осторожно поинтересовался, какова, по его мнению, причина гибели синьора Спенто?

— Трагическая случайность, разумеется.

Обнаруженный детьми труп был основательно погружён в снег. Некоторые вещи показались Леваро подозрительными. Например, странное озлобленное выражение лица покойного, в двух местах повреждённый череп и то, что, хоть труп и сохранял все признаки падения с горы, крови на снегу было до странности мало, а точнее — не было совсем. Но видя, сколь деятельно и энергично организует похороны Вианданте, в детали вдаваться не стал. Местный священник торопливо служил заупокойную, а Джеронимо безмолвно и напряжённо смотрел в лицо умершего собрата.

Преследовать инквизитора мог только инквизитор. Спенто знал это, и действовал безнаказанно, и вот теперь, опорочив честь ордена и инквизиции, умер, как пёс, без покаяния. Вианданте знал его горе — но потеря сына не должна озлоблять против Господа. Он должен был выдержать свалившееся на него испытание — и не озлобиться. Доминиканцы — псы Господни, но если горе убивает в душе твоей Бога, рискуешь стать просто бешеным псом. Это и случилось.

Вианданте был особенно безжалостен к людям Духа. Если мерзости творил такой человек — на заблуждения ничего не списать. Он знал Господа — но изменил Ему и предал Его. Ну, что ж, покойся с миром, мерзавец. Если сможешь.

После похорон они решили выехать немедленно, но не сумели отделаться от мессира Никодемо, который буквально силой затащил их в харчевню. После обеда Вианданте, уже вставив ногу в стремя, увидел лавку детских игрушек и, нырнув внутрь, вышел с деревянной лошадкой и огромной куклой в костюме Коломбины.

— О… У господина Империали есть дети? — изумился мессир Никодемо.

— Нет, дети есть у господина Леваро, — смеясь, ответил Джеронимо, прикрепляя лошадку к седлу Элиа, куда уже был приторочен мешок с кругом больцанского сыра: Леваро тоже нашёл его вкус тонким, и пока несчастного синьора Спенто предавали земле, ненадолго отлучился.

Леваро смутился, но молча приторочил к седлу покупки Джеронимо.

Наконец, в третьем часу пополудни они выехали на дорогу в Тренто. Дорога шла вниз, и лошади, хорошо накормленные от щедрот больцанских властей, шли уверенной рысью.

Сильно потеплело. Снег таял, и в воздухе, ещё хранящем запах промозглой сырости и мороза, уже был ощутим непередаваемый словесно, но чётко хранимый памятью аромат весны, дурманящий, чуть сладковатый, странно возбуждающий, словно растворяющий в загустевшей за зиму крови бодрящий винный ток.

Джеронимо всей грудью вдыхал талый воздух, щурясь, поглядывал в небо, чья лазурь неизменно напоминала ему Аллоро. Как он там пребывает? Созерцает лик Христов, слышит пение херувимов, тонет в блаженстве. А вот он вынужден, спасая честь ордена, подлецов из снега откапывать да мерзейших содомитов ловить. Что же, всё правильно. Небеса — святым, а ему — в дерьме копаться.

— Тебе ничего не показалось странным? — голос Леваро заставил Вианданте вздрогнуть. — То, что он так удивительно кстати отыскался, и то, как он выглядел?

— Элиа, — Джеронимо томно и лениво взглянул на прокурора, — я тебе уже сказал, что этот человек был глупцом. А от глупца глупо ждать ума. И при жизни, и после смерти. Глупо себя вёл. Глупо погиб. Глупо нашёлся. Всё сходится. Кто не желает смягчить своё сердце, кончит размягчением мозга. Если нам удастся приехать засветло, я бы не отказался от бани. А ты?