Мученик

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Декин как-то раз сказал мне: «Если бы я вёл дела только с теми ворами, которые мне нравятся, то никаких дел я бы не вёл вовсе». Конкретно эта жемчужина мудрости никогда не казалась так уместна, как при взгляде на неприятного человека по имени Тайлер. Мне не просто не нравился этот жилистый худолицый хам — я его презирал, всецело и безоговорочно. Впервые моя неприязнь взыграла, когда я отпугнул его от тела лорда Элдурма Гулатта, вытащенного из реки после Поля Предателей. Милосердно редкие встречи с ним с тех пор только углубили то первое отвратительное впечатление. После каждой битвы Тайлер проявлял себя увлечённым грабителем мёртвых или полумёртвых, и с радостью ускорял уход смертельно раненых, особенно если замечал золото в зубах, которые они в мучениях скалили.

И всё же, каким бы негодяем он ни был, отвратительные люди тоже бывают полезны, а Тайлер обладал бесспорными навыками. После многих месяцев в роте он не приобрёл репутацию труса, то есть мог сражаться, или по крайней мере стоять на своём месте в шеренге, не обмочившись. Однако для моих целей более полезными были воровские навыки, из-за которых он и попал в священный город Каллинтор. По правде говоря, я никогда не встречал карманника лучше. Даже умения милой Герты с её ловкими пальчиками меркли по сравнению с даром Тайлера по перемещению ценностей других людей в свои руки. Уровень его дарований был таков, что я не мог понять, как он вообще попал в Каллинтор.

— Простое предательство, капитан, — сказал он, не вполне удержавшись от угрюмой гримасы на лице. В конце концов те, кого терпеть не могут, вполне естественно терпеть не могут в ответ. — Выиграй в карты у гордеца, и он отыщет способ закрыть долг. Так со мной и случилось. Проснулся как-то утром в борделе и увидал, что вокруг меня стоят ублюдки шерифа с петлёй в руке. Все мои богатства ушли на подкуп этих хуил, чтоб отвернулись, пока я убегаю в Каллинтор. Само собой, всё это было до того, как я услышал слово Леди. Теперь такие злодейства для меня позади, и моя душа наполняется светом Серафилей…

— Ой, да ладно, — устало перебил я, отчего в его неприветливых глазах добавилось обиженного блеска. Как и многие бывшие разбойники в этой роте, Тайлер исполнял любопытный ментальный фокус соединения искреннего преклонения перед Помазанной Леди с почти неизменными криминальными привычками. — Мне говорили, ты можешь читать, — сказал я, передавая ему обрывок пергамента. — Что тут написано?

Он уставился на текст, а потом запинаясь, но точно, процитировал начальные предложения Свитка мученика Лемесхиля.

— И велика… была… п-печаль и… вина м-могучего… Лемесхиля. Избегая и… дворца своего и… жён своих, отправился он… в пустыню, где… когда-то ходил святой Стеванос…

— Сойдёт, — сказал я, забирая пергамент, а потом посмотрел на него долгим и очень пристальным взглядом. Тайлеру от него стало неуютно, но он благоразумно промолчал. Домом своей новой роте я выбрал достроенную сторожевую башню на южном гребне, решив, что тренировки и наставления лучше проводить подальше от любопытных глаз и ушей. За несколько недель после возвращения мне удалось набрать пятьдесят три рекрута, помимо Эйн, Эймонда и Вдовы — и всех скорее по знакомству, чем за что-то ещё. Большинство были опытными всадниками, которых Уилхем согласился отпустить, потому что им не хватало мышц и агрессии для верхового боя, зато они могли быстро проехать на лошади много миль. Среди них не было охотников или опытных следопытов, отчего я заскучал по Флетчману, но на это у меня теперь имелась Лилат. Из всей роты я только полдюжины счёл подходящими для более щепетильных аспектов моих новых поручений, и все кроме одного — бывшие разбойники. Не очень-то удивительно, что из честных людей редко получаются хорошие шпионы.

— У тебя шейвинский акцент, — сказал я в итоге Тайлеру. — Но скорее с побережья, чем из леса. Я прав?

— Частично, капитан. Мама была контрабандисткой из северных портов. А папа — вором, в одной из старых банд леса. Одной из тех банд, которым по большей части перерезали глотки, когда Декин Скарл заделался королём разбойников. — Твёрдость его взгляда говорила о том, что он отлично знал, под кем я ходил, но эту историю знали все, а Декин был давно мёртв.

— Да, — сказал я. — Слышал, такое случалось. А тебе встречалось когда-нибудь имя Шильва Сакен?

Его тонкие брови дёрнулись.

— Само собой. Каждый щипач у моря должен был платить ей долю, а в портах полно моряцкой монеты. Мама была ей роднёй. Ну да, дальней, но кровь есть кровь.

— Сможешь её найти, если прикажу?

— Наверное. Остались ещё связи с парочкой негодяев в портах, которые помнят Тайлера. — Вдруг его лицо стало осторожным. — Если таково пожелание Леди.

От едва заметного сомнения в его голосе я, не мигая, уставился ему в глаза.

— Оно самое, — шёпотом сказал я, и смотрел ему в глаза, пока он не отвёл взгляд.

— Прочитай и запомни это, — сказал я ему, протягивая второй документ. — Когда я решу, что ты всё запомнил, отправишься в Шейвинскую Марку, найдёшь Шильву Сакен и повторишь каждое слово в точности, как написано. Когда она даст свой ответ, привезёшь его мне.

— Как я слышал, — сказал Тайлер, разворачивая пергамент и, прищурившись, вглядываясь в его содержимое, — в последние годы она стала женщиной с весьма переменчивым характером. Что если ей в голову взбредёт убить меня?

— Тогда сочту это за ответ.

Он невесело фыркнул своим узким носом, но спорить дальше не стал.

— Мне понадобятся монеты на путешествие.

— Они у тебя будут. И компания в дорогу, чтобы тебе было безопаснее. — Я поманил коренастого человека, стоявшего в тени башни. — Мастер Лайам отправится с тобой.

Вор и дровосек осторожно оценивающе переглянулись, и их взгляды говорили о мгновенной взаимной неприязни. Каким бы преданным ни стал Тайлер, в сердце он оставался злодеем. Лайама я выбрал за живой ум и непримечательную внешность — тело крепкое, но не настолько высокий, чтобы привлекать внимание. А ещё у него был керлский талант к подобострастию, если возникала нужда. Даже самые наблюдательные аристократы обычно проезжают мимо тех, кто кланяется ниже всех.

— Ступай к Эйн, — приказал я Тайлеру. — Она растолкует тебе все незнакомые слова. И осторожнее с ней, — добавил я, когда он направился к башне. — Яйцерезкой её не просто так называют.

Я с удовольствием полюбовался на мрачный взор, которым дровосек провожал заходившего в башню Тайлера. Моим целям прекрасно подходило то, что они не друзья.

— По природе он хитрый и подозрительный, — сказал я. — Но никогда не колебался, следуя за Леди. И всё же, в окружении своих злодейских подельников он может поддаться искушению, против которого не сумеет устоять. Если хоть на миг заподозришь его в предательстве, не медли.

Лайам опустил голову в знак согласия, хотя я различил в нём нерешительность.

— Мастер Дровосек, у вас есть проблемы с этим поручением? — спросил я.

— Просто… — Он выпрямился, поморщившись от неловкости. Я вспомнил, что мнения этого человека большую часть его жизни никто не спрашивал, разве что о погоде или об обработке срубленного дерева.

— Говори, как думаешь, — сказал я ему. — От шпиона, который слепо повинуется, толку мало.

К его чести, он составил вопрос весьма тщательно, что подтвердило мою веру в собственное суждение.

— Ошибаюсь ли я, думая, что вы отправляете нас разыскать эту женщину Сакен с прицелом на заключение какого-либо союза?

— Ошибаешься, — сказал я. — Я вас отправляю на открытые переговоры касательно торговли, а именно: информация в обмен на монеты.

— Простите меня, капитан, — закашлялся он, переминаясь с ноги на ногу, но пятнать славу Леди, связываясь с… подонками королевства, кажется… неправильным.

— Подонками королевства? — спросил я, наслаждаясь тем, как он ёжится. — Кто же в таком случае я? Или половина солдат в этой роте? Леди никогда не избегала разбойников, так зачем избегать мне? — Я дал ему ещё поёрзать, подыскивая ответ, а потом положил конец его мучениям. Пускай Лайам Дровосек не был образованным, но он точно не был и дураком, и я чувствовал, что лучше всего его прагматичная душа откликнется на простую честность.

— В этом королевстве сейчас три силы, — объяснил я. — Корона, Ковенант и Помазанная Леди. Равновесие между ними шаткое, и лишь вопрос времени, когда оно опрокинется. Мне выпала задача проследить, чтобы оно опрокинулось в пользу Леди, но разведчиков у меня для этого — кот наплакал. У принцессы Леаноры шпионы в каждом уголке королевства. Совет светящих может призвать глаза и уши каждого священника в святилищах, разбросанных по всем герцогствам. А вот Шильва Сакен возглавляет огромную сеть контрабандистов, воров и шлюх, и поверь моему злодейскому слову, источника сведений лучше нам не найти, каким бы подонковским он ни был.

Я приподнял брови, натянуто улыбаясь, и смотрел на него, пока он снова не склонил голову.

— Живём за Леди…

— Это точно! — оборвал я его, похлопал по плечу и направил в сторону сторожевой башни. — Пойдём, посмотрим, смог ли мастер Эймонд хоть в кои-то веки приготовить съедобный ужин. Негоже было бы отправлять тебя с урчащим животом, а?

После того, как Тайлер с Лайамом отправились на север, прошла большая часть следующего месяца, и в Оплот Мученицы прибыл королевский гонец. Я склонен воспринимать эти дни как приятную интерлюдию, быть может оттого, насколько они отличаются от тех, что начались следом. Эймонда я произвёл в сержанты, и верховых разведчиков поручил по большей части ему, отправляя их на долгие разъезды по всем окружающим землям. Они теперь в основном пустовали — от нескольких деревень, которые прежде усеивали ближайшие долины, теперь остались только угли, да брошенные развалины — и уже не представляли никакой опасности. С разъездами в качестве следопыта я отправил Лилат. Она с радостью училась ездить верхом, хотя в её уголке каэритских владений это искусство, по всей видимости, было неизвестно. Я устроил целое представление, делая вид, что за удивительно короткий срок научил её альбермайнскому, укрепив свой авторитет в глазах самых юных новобранцев. Единственным исключением стала Вдова, которая очень скоро разглядела эту пантомиму насквозь.

— Капитан, похоже, она знает такие слова, которых не знают многие из нас, — заметила как-то госпожа Джалайна. — И не припомню, чтобы вы говорили такие слова в её присутствии.

— У язычников удивительный дар к языкам, — немного едко ответил я, поскольку её восприятие немного задело мою гордость. К тому же роте, несомненно, пошло бы на пользу, если бы она научилась обуздывать свои жестокие инстинкты.

Начав обучать свой маленький отряд шпионов тонкостям разбойничьих искусств, я быстро понял, что Джалайна — мой самый лучший ученик. Однако скорость, с которой она приобретала новые навыки, была под стать её вспыльчивости. Простой урок, как играть в «семёрки» вылился в драку на кулаках, когда одному рекруту удалось подменить игральную кость на утяжелённую так, что Джалайна этого не заметила.

— Конечно он жульничал, — сказал я, оттаскивая её от бедолаги с разбитым носом. — Так и должно быть.

Под видом наказания я дал ей время остыть, назначив ей той ночью двойную вахту в дозоре. Когда небо совсем потемнело, я вышел из башни с бутылкой бренди в руке. Джалайна уселась на каменистый уступ на гребне хребта, из которого получилась хорошая точка обзора. Она угрюмо и неподвижно смотрела вдаль, и лишь немного пошевелилась при звуках моего приближения.

— Вот, — сказал я, передавая ей бутылку. — Холод отгонять.

— Ночка приятная, капитан, — отозвалась она, но всё равно поднесла бутылку к губам. Сделав неразумно большой глоток, она моргнула и закашлялась. — Крепкая штука.

— Ты ведь к выпивке непривычна? — спросил я, видя, как выразительно скривилось её лицо.

— И капли в рот не брала, пока не примкнула к вам. — Джалайна улыбнулась и снова приставила бутылку к губам, на этот раз отхлебнув ещё больше. — По правде говоря, не знаю, нравится ли мне, — сказала она, потом поводила языком по рту и отпила ещё. Я смотрел, как она выпила половину бутылки, видя, как напряжение уходит из неё, а гнев сменяется опьянением. — Понимаете, у нас это осуждалось, — промямлила она наконец, — Среди Возлюбленных.

— Возлюбленных?

— Так мы себя называли, Возлюбленные. — Джалайна немного покачнулась, пытаясь подняться, но я жестом показал ей сидеть. Мы оба уселись на краю уступа. — Возлюбленные Серафилей. Во всяком случае так мать и отец говорили мне и моим сёстрам. — Она наклонилась ко мне по-заговорщически изогнув брови. — Никому из вас, грязные невозлюбленные, этого рассказывать не следовало, но почему бы и нет? — Она чуть срыгнула и горько вздохнула. — Хули бы и нет?

— Чего рассказывать-то? — подсказал я, и её вздох перерос в усмешку.

— Ну как же, бесспорную истину, что вы, и все остальные невозлюбленные, не будете допущены до Порталов, когда умрёте, конечно. Никакой благословенной вечности для таких невежественных грешников. Она только для нас, ибо только Возлюбленным не лень тащить свои святые жопы по каждой ебучей тропе паломников в этом жалком ёбаном королевстве.

Я поморщился. Хотя к брани я был привычен, но с её языка она казалась странной, словно ребёнок впервые говорил запретные слова.

— Вот фчём смысл, поэл? — Она пошевелила бровями, глядя на меня. — Вот как пройти через Порталы. Тошто надо ещё много чего делать. Не пить… — Она замолчала и ухмыльнулась, посмотрев на бутылку в своей руке, — не ебстись ни с кем, кроме мужа, которого тебе выбрали старшие. Я этого ублюдка почти не знала до ночи, когда он залез ко мне в постель. Умора, а?

Я не видел в этом ничего смешного. На самом деле это выглядело очень печально.

— Может, они были правы, — предположил я. — Может, такая набожность принесла им вечность, которой они хотели.

Она снова рассмеялась, и прозвучало это ещё жёстче.

— Хера с два. Набожность не отменяет грехов, сколько бы миль ни прошёл, и скольким бы костям мучеников не поклонился. А грехов среди Возлюбленных было предостаточно. Возлюбленнейший, как мы называли нашего благочестивого вожака, переебал, наверное, половину паствы — всё по секрету, хотя все знали, пусть и притворялись, что нет. И не только это. Они были низкими людьми, капитан. Каждый день сплошные сплетни и ревность, и все соперничали за одобрение Возлюбленнейшего. — Она умолкла, сделала более умеренный глоток бренди, её глаза смотрели вдаль. — Меня не назовёшь среди них лучшей, поскольку вот так бывает, когда оказываешься частью того, что считаешь чем-то бо́льшим, чем ты есть. Ты теряешься в этом, становишься его частью, просто ещё одной низкой сплетницей среди остальных, а потом…

Она снова замолчала, и я не стал нарушать тишину, чувствуя, что неправильно было бы её подталкивать.

— А потом у меня родилась детка, — продолжила она наконец. — Я назвала её Лисотта. Возлюбленные редко остаются надолго на одном месте, жизнь была всего лишь бесконечной дорогой между святилищами, и я носила её, пока она не научилась ходить. Дитя, рождённое для паломнической жизни. Такая компания должна была сделать из неё печального ребёнка, но не сделала. Она была такой… счастливой, постоянно, редко когда слезинку проронит, или рассердится. В своей набожности я воображала, что это награда, дар от Серафилей за эту жизнь, где я плелась следи людей, которых презирала всё сильнее. Она меня спасла, или, по крайней мере, мою душу, задолго до того, как вы пришли меня спасти, за что, как я понимаю, я вас так и не поблагодарила.

Я пожал плечами.

— Думаю, с тех пор благодарности ты демонстрировала не раз.

— Нет, — она покачала головой. — Я просто убила много людей, и вовсе не из признательности. Я убивала, потому что злилась. И сейчас злюсь. Лисотте было четыре года, когда на моих глазах ей перерезали горло. Не знаю, утихнет ли когда-нибудь такая ярость.

— Может и утихнет, со временем. Если прекратишь её подкармливать. Тебе не обязательно этим заниматься. Можешь уйти. Я не буду тебя останавливать.

— И куда мне идти? На что ещё я теперь гожусь? — Джалайна снова подняла бутылку, а потом остановилась. — Не обижайтесь, капитан, — сказала она, отбрасывая бутылку, — но, похоже, спиртное мне всё-таки не нравится.

Я смотрел на падающий сосуд, пока тот не пропал во мраке, а потом услышал тихий звон, когда он разбился о камни под хребтом.

— Ты должна мне десять шеков, — с тяжёлым вздохом сказал я. — Хорошее пойло было… — Я замолчал, увидев на тёмной равнине кое-что ещё.

— Всадник? — спросила Джалайна, глядя на бледный столп поднимающейся пыли.

— Всего один, — подтвердил я. — Едет быстро, кем бы он ни был.

Я смотрел, как всадник галопом мчится к узкой впадине между холмами, окружавшими Оплот Мученицы. Пробежав к противоположной стороне гребня, я увидел, как лошадь со всадником остановилась перед частоколом. Очевидно это был важный человек, поскольку ему разрешили проехать после краткой заминки.

— Сунь голову в корыто для лошадей, — сказал я Джалайне, направляясь к дороге, которая вела вниз по западному склону гребня. — Это тебя протрезвит. Потом вытаскивай остальных из постели. Чувствую, скоро мы отправимся на марш или на битву.

Я решил, что королевский гонец раньше был воином, судя по грубому лицу, покрытому шрамами и крепкому телу, характерному для солдат. Его внешний вид противоречил голосу с приятным и ритмичным дульсианским акцентом, который лучше подходил бы исполнителю баллад. И всё же, несмотря на приятный тон, голос не мог скрыть мрачности его донесения.

— Герцог Галтон Альтьенский объединился с Самозванцем Магнисом Локлайном, — сообщил он Эвадине и собравшимся капитанам. Мы все пришли в башню без вызова Помазанной Леди, и все уже чуяли, что это предвещает большие перемены. — Герцог Галтон издал воззвание, отрицающее отцовство короля Томаса, — продолжал гонец, — и провозглашающее Самозванца истинным монархом Альбермайна. Три недели назад они пересекли границу северных графств Альбериса во главе войска около трёх тысяч всадников и двадцати тысяч пехотинцев. Король Томас с несравненной отвагой, которой он славен, собрал всё своё войско и отправился сокрушить бунт. Хитростью и предательством короля захватили врасплох по дороге на север, и его войска рассеялись. — Гонец помедлил, стараясь взять себя в руки, как подобает при его должности, но позволил себе чуть кашлянуть перед тем как продолжить: — Местонахождение короля и его текущее состояние неизвестны. Принцесса Леанора направлялась на север, когда её настигли эти новости. Она послала клич всем истинным и преданным слугам королевства, чтобы со всей возможной скоростью они собрались у Куравеля, взяв с собой столько воинов и керлов, сколько смогут собрать и вооружить. Сим, миледи, вам это также предписывается.

«На самом деле это начинается здесь». Я сдержал дрожь, когда в голове громко прозвучал голос блуждающего по снам призрака Эрчела, вызвав воспоминания о безжизненном лице короля Томаса. С тех пор я пытался вытеснить видение из мыслей, подавляя его надеждой, хоть и слабой, что всё это было вымыслом разума, сбитого с толку травмой. К сожалению, теперь становилось ужасающе ясно, что призрак Эрчела, хоть и был пугающе точным отражением себя при жизни, не лгал.

Сердце забилось намного быстрее, когда гонец поклонился и протянул Эвадине письмо, запечатанное спешно налитым воском с оттиском королевской печати. Эвадина без колебаний взяла письмо и вежливо улыбнулась гонцу.

— Приказ получен и принят, сэр. Ваше исполнение своей роли делает честь Короне. Ступайте, освежитесь и отдохните.

— Я могу задержаться лишь ненадолго, миледи, — ответил гонец, — поскольку мне приказано доставить весть лорду Эльфонсу в Хайсале. Однако могу ли я попросить вас о свежей лошади?

— Разумеется. Скажите конюшему, что я приказала дать вам самого быстрого коня.

Когда гонец пошёл из башни наружу, Эвадина сломала печать на письме. Едва взглянув на содержимое, она принялась раздавать приказы:

— Капитан Суэйн, капитан Дорнмал, соберите роты, выступаем на рассвете. Капитан Офила, вы будете командовать Оплотом в моё отсутствие…

— Миледи, позвольте прервать вас, — сказал я так громко и настойчиво, что поток приказов тут же прекратился. От такого вмешательства все присутствующие замерли и уставились на меня от явного потрясения. — Я умоляю о мгновении наедине, — добавил я, посмотрев в прищуренные глаза Эвадины. — Поскольку, мне кажется, тут есть, что обсудить.

Эвадина приказала остальным начинать приготовления к маршу, а потом кратко сказала мне следовать за ней наверх башни. Часовым было приказано доложиться в своих ротах, и они оставили нас наедине в короткой, но напряжённой тишине, после чего она соизволила заговорить.

— Я знаю, что ты собираешься посоветовать. И я предпочитаю этого не слышать.

— И всё же, — ответил я, — я всё равно это посоветую. — Разумеется Эвадина могла приказать мне замолчать и заняться сбором Разведроты на марш. Но не приказала. Вместо этого она отвернулась, положила руки на каменную балюстраду и направила взор на север. Рассвет окрасил облака над восточным горизонтом в более глубокий оттенок красного, чем обычно, предрекая непогоду на ближайшие дни.

— Короли и королевы приходят и уходят, — сказал я Эвадине в спину. — Вы договорились с одним королём, почему бы не попробовать с другим?

— Потому что, — сказала она, глядя на север, — я давала своё слово одному королю, а не другому.

— Слова — это просто слова. В них есть сила, но эта сила легко меняет форму. То, что раньше было торжественным обещанием, может стать неизбежной целесообразностью, если представить её в правильном контексте.

— И кто же ещё может лучше сочинить такой контекст, чем Элвин Писарь с его умелыми руками? Сделаешь из меня лгунью?

Я подавил внезапный неразумный порыв поделиться с ней содержанием моих снов. Я не понимал и не очень-то хотел объяснять, как в мои сны попал мертвец, но точно знал только одно: король Томас скорее всего мёртв, и Эвадине лучше не впутываться в хаос, который несомненно последует. «Второй Бич грядёт, и здесь его начало».

— Я сделаю из вас всё, что потребуется, — сказал я. — И чем вы обязаны Алгатинетам? Если бы их план пошёл, как они того хотели, вы бы умерли вместе со всеми солдатами, которые пошли за вами. Если Томас в плену или мёртв, то Самозванец может захватить трон силой оружия, но он не удержит его без благословения Ковенанта или Помазанной Леди. И я думаю, он больше оценит ваше благословение, чем светящих, раз уж они всегда так яро осуждают его притязания. Если пожелает, он сможет усидеть на троне и называть себя какими угодно титулами, но бразды правления будут в ваших руках. Вы говорили о великой и ужасной возможности, и вот она перед нами.

Эвадина некоторое время молчала, по-прежнему, видимо, увлечённо разглядывая земли к северу от реки Кроухол.

— Возможность, о которой я говорила, — сказала она наконец тихим и задумчивым тоном, — пришла ко мне милостью Серафилей, и её не взять предательством. Вот что я знаю. Помазанная Леди не может стать Шлюхой Самозванца, как меня наверняка и назовут.

Она развернулась и посмотрела на меня с таким выражением, какое нельзя было назвать суровым, но и убедительности в нём хватало.

— Рота Ковенанта отправится в Куравель и соединится с войсками принцессы Леаноры. И так мы встретим новую орду Самозванца в битве и нанесём ему поражение раз и навсегда.

Она подошла ко мне и сжала мои руки в своих.

— Элвин, ты же знаешь, я по-прежнему ценю твои советы больше всех. Но этот курс установлен, и его не изменить. — Её глаза смотрели в мои, нуждаясь в понимании, и в чём-то ещё. Я видел прежде этот блеск, и лучше всего — когда она очнулась после лечения Ведьмы в Мешке. А сейчас он сиял ярче и отчётливее, чем прежде. Эвадина Курлайн, Воскресшая мученица, видела во мне нечто большее, чем просто доверенное лицо и советника. Это удивительное и пьянящее зелье — обнаружить, что тебя хочет такая женщина — и оно сильнее, и вызывает бо́льшую зависимость, чем все снадобья, какие я только когда-либо пил. Не буду врать, ибо я уступил, хотя наверняка буду проклят от этого сильнее, чем за всю свою жизнь, полную воровства, лжи и убийств.

Со двора донёсся громкий шум — там Суэйн строил в шеренги свои отряды. Шума кричащих сержантов и топота сапог хватило, чтобы прервать этот миг и напомнить Эвадине о том, кто она и где находится. Она опустила лицо, и на нём мелькнула девчачья застенчивость, которая удивила меня своей резкой новизной.

— Мне, — начала она, прочищая горло, и направилась к лестнице, — в грядущих днях больше чем когда-либо понадобится ваша проницательность, капитан Писарь. Вам я доверяю взять свою роту на север таким образом, какой лучше подходит для быстрого сбора надёжных данных разведки.

«На самом деле это начинается здесь». Голос Эрчела снова громко насмехался надо мной, пока я смотрел, как она спускается по лестнице, но моя новорождённая одержимость слишком сильно меня захватила, чтобы его слушать. Мне было даровано впервые попробовать на вкус её влечение, и, как любой зависимый, я хотел ещё.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

— Я сказала им отвалить, — говорила Вдова, бросая кислые взгляды на стайку керлов, идущих за её лошадью. — Отъезжала и оставляла их несколько раз, но они всё время догоняют.

Разведрота стояла лагерем у перекрёстка милях в двадцати к северу от Кроухола, в полудневном переходе от основных сил, которые теперь называли войском Ковенанта. Пока меня не было, численность солдат Эвадины настолько разрослась, что термин «рота» уже не подходил. По сути это уже была небольшая армия, и, заключил я, глядя на нежеланную кучку последователей Вдовы, вскоре она вырастет ещё больше.

— Пришли сражаться за Леди, милорд, — сказал, видимо, вожак этой группы в ответ на мой вопрос. Это был довольно крепкий мужчина, плечи которого говорили о долгих годах тяжёлого труда с плугом и косой. Как и у дюжины людей за его спиной, одежда у него потемнела и потрепалась от постоянной но́ски. Никого нельзя было назвать перекормленным, а у некоторых я увидел впалые щёки и глаза, говорившие о длительном голоде.

— Суровая зима, да? — спросил я, отчего пахарь удивлённо моргнул. Как я понял, он-то ожидал, что ему скажут процитировать какой-нибудь священный текст в качестве доказательства набожности.

— Королевские сборщики налогов взяли больше, чем обычно, милорд, — ответил он, кивая головой. — И морозы нынче стояли сильнее.

— Серафили отвернули от нас свою благодать, — заявила женщина возле него. У неё глаза выглядели более дикими, чем у него, и её голос дрожал, несмотря на кажущуюся убеждённость. — Король отослал Леди, и потому мы лишились её благословения.

На это остальные керлы одобрительно забубнили, и в этом гуле слышалось определённо скверное ворчание. Эти люди были рассержены, и не без причины. В более спокойные времена я бы спросил, знают ли они, что Леди, под знамя которой они хотят встать, собирается сражаться за того самого короля, которого они винят в своих бедах. Но не спросил. Сердитые люди нынче в цене.

— И многие ли в этом графстве думают так же? — спросил я, и в ответ многие головы одобрительно закивали.

— Сотни, милорд, — ответила женщина с дикими глазами. — Окромя тех трусов в Галлсбреке. Слишком уж им легко жилось, да. Вот они и будут лучше сидеть на жопе ровно, да эль попивать, нежели сражаться за Леди. — Её вытаращенные глаза расчётливо прищурились. — Вам бы остановиться там, ваш светлость, да сжечь это место.

— Я капитан, а не лорд, — заявил я, повысив голос, чтобы перекричать одобрительный гул. — И Леди не отправляет своих солдат сеять разрушения без оснований. — Я указал на обочину перекрёстка. — Сидите здесь и ждите войска Ковенанта. Они прибудут к ночи. Представьтесь капитану Суэйну.

Эйн и Эймонду я поручил раздать керлам хлеб и выяснить названия и ориентиры всех деревень и хуторов в пределах дневного разъезда. Разбив лагерь до наступления темноты, я распределил разведчиков по парам, выдав каждой из них воззвание о марше Леди на север и список мест, в которые его надо отвезти.

— Некоторые захотят, но многие нет, — предупредил я их перед отправкой. — Не старайтесь убедить, просто распространите весть. Скажите, что все, у кого есть сердце сражаться за Леди, пусть идут в Гилдтрен. — Я посмотрел на жадно евших керлов на обочине, у которых не было ни топоров, ни секачей. — И пусть захватят всё оружие и припасы, какие только смогут.

Спустя восемь дней я остановил Черностопа на холме в нескольких милях от ремесленного городка Гилдтрен. Боевой конь не очень-то годился для разведки, поскольку таких выводили для атак и сражений. В Оплоте он с удивительным восторгом отреагировал на моё возвращение, качал головой и позволил почесать ему нос. А теперь, после того, как он столько дней вёз меня по размокшим от постоянных дождей дорогам, вернулось его обычное равнодушие, и он лишь презрительно фыркнул, когда я провёл рукой по его шее.

— Итак, похоже, мы собрали ей армию, — заметила Джалайна. Гилдтрен разросся водяными мельницами, деревенскими домами и амбарами, которых вдоль реки Мергильд понастроили столько, что хватило на полноценный город. С этого расстояния казалось, будто его словно вспучило от какой-то болезни. Вокруг города и вдоль реки выстроился хаотичный лагерь из палаток и самодельных шалашей, дорожки и поля полнились людьми. Солдатская жизнь приучила меня, что глупо пытаться точно пересчитать большую массу народа, но мне показалось, что оценка тысяч в восемь не сильно разойдётся с истиной.

Наш проход по южным приграничным землям Альбериса встречали с немалым энтузиазмом. Люди — по большей части такие же рассерженные и оборванные, как толпа, следовавшая за Джалайной до перекрёстка — внимательно слушали вести о походе Леди на север. В завершении каждой речи звучал один и тот же вопрос: «У кого хватит отваги и веры сражаться за Леди?». Несмотря на множество рук, поднимавшихся в знак согласия, число собравшихся здесь означало куда больший отклик, чем я ожидал. Многие в ответ на пламенную речь перед восприимчивой публикой с радостью демонстрировали энтузиазм, но, как только стихали радостные крики, расходились, и перспектива настоящей битвы заставляла их призадуматься. Впрочем, приманка в виде благословения Леди укрепляла даже самые слабые сердца.

— Такую ораву нелегко будет накормить, — проворчал я, чтобы Вдова порадовалась, высказывая очевидное:

— Это была твоя идея.

Мой хмурый укоризненный взгляд она встретила открытой улыбкой, которая, как я заметил, у неё в последние дни появлялась всё чаще. Видимо, жизнь в движении поднимала настроение, отвлекая от бездонной ярости, ставшей её уделом.

— Возвращайся к войску, — велел я ей, покрепче ухватив уздечку Черностопа, и ударил его пятками, заставляя идти вперёд. — Расскажи Леди Эвадине о том, что она увидит, когда придёт сюда. А я тем временем попробую привести этот хаос в какое-то подобие порядка.

Для новообразованных групп естественно выдвигать вожаков, подходящих на эту роль из-за прошлого опыта или заслуженного уважения. Другие же, вроде бородатого мужика в одежде паломника, который вышел из толпы и перегородил мне путь, поднимаются благодаря способностям привлекать на свою сторону тех, кого легко обдурить. Не все разбойники накапливают добычу воровством или насилием. Некоторые, кого Декин называл «болтунами», обладают поразительным талантом присваивать чужое при помощи одних только слов. Лорайн определённо обладала таким даром, для пущего эффекта используя тщательное сочетание игры на публику и лжи. И, на мой взгляд, пользовалась своим даром куда более тонко и искусно, чем этот бородатый обманщик.

— Кто здесь явился говорить от имени Леди? — подняв над головой посох, потребовал он ответа голосом, натренированным в обращении к толпе. Судя по почти безмолвному ожиданию людей вокруг, я заключил, что они за последние несколько дней выслушали немало отточенных проповедей этого парня. — Мы собрались здесь сражаться за Ковенант, и не станем слушать ничей голос, кроме как её!

Я с первого взгляда счёл этого паломника болтуном. Это было ясно по тому, как его немигающие глаза блестели ярким фанатичным светом, но периодически стреляли по сторонам, оценивая, какой эффект произвели его слова на толпу. Истинно верующие растворяются в мире собственной уверенности, и их не заботит, найдёт ли поддержку в других душах их проповедь. Не дав никакого ответа, помимо спокойного наклона головы, я заметил, что его самообладание на миг засбоило. Умный вор знает, когда пора бежать. Этот же продемонстрировал нехватку сообразительности, поскольку задержался, чтобы нагло ввязаться в надвигающуюся конфронтацию, предположительно при поддержке внушительной толпы за его спиной.

— Видения мне были, — нараспев протянул он, схватив посох обеими руками. Потом закрыл глаза и заговорил громче, добавив дрожи рукам, чтобы поддержать впечатление божественного вдохновения. — О том Биче́, что был, и о том, что грядёт. О Леди, ведущей нас чрез тьму и отчаяние ко спасению! И только перед нею мы склонимся! Ежели ты, солдат, поистине её гонец, то ступай и скажи ей. — Он открыл глаза и широко раскинул руки, дрожавшие от набожного рвения. — Скажи ей, что паства ожидает её слова!

«Фокус в том, чтобы не играть роль, которую тебе назначили», сказала мне Лорайн как-то ночью у костра, давным-давно. «Так можно избежать ловушки болтуна». И потому, вместо того, чтобы в ответ громко заявлять о том, кто я такой, я спокойно сидел в седле и определённо недружелюбно смотрел в глаза бородачу. Толпа его заявление встретила тёплыми криками, но время тянулось, и голоса стихали. Предполагаемый провидец снова подтвердил моё суждение о нём, позволив лицу нахмуриться в замешательстве. Я должен был пронзительно вопить о своих полномочиях, только чтобы меня перекрикивал этот набожный и явно самозваный глас Похода во славу Леди. Тогда бы мои протесты заглушил нарастающий шум толпы, вероятно, доведённый болтуном до опасной черты, и мне пришлось бы ретироваться, дав ему ещё день или два прибыльно обдирать всех вокруг.

Глядя, как он, неуверенно облизнув губы, приводит в порядок актёрскую маску, я почувствовал сильное искушение просто натянуть поводья Черностопа, чтобы животное набросилось своими копытами. «Просто растоптать гада и покончить с этим». Я отогнал эту мысль, зная, что она порождена гневом. С того самого момента на вершине башни мысли об Эвадине переполняли мой зависимый мозг, и эти мысли становились всё мрачнее всякий раз, как встречались с чем-то или с кем-то, кто мог бы причинить ей вред. Я не сомневался в способности Эвадины одной проповедью захватить сердца и души этих людей, но нельзя было позволять такому, как этот, шнырять посреди её новособранной армии. Однако если просто убить его, то это произвело бы плохое впечатление на тех, кто считал, что их призвали для высшей цели.

И потому, натянув на губы улыбку, я слез с седла и с распростёртыми объятьями подошёл к фальшивому паломнику.

— Обнимешь ли ты меня? — сказал я, с удовольствием глядя, как быстро он заморгал. — Ибо брата во Ковенанте узна́ю с первого взгляда.

Я сомкнул на нём руки прежде, чем он смог отступить, крепко сжал и чуть повернул, чтобы толпа не видела, как я шепчу ему на ухо:

— Друг мой, веры в тебе не больше, чем в куче дерьма. — Он дёрнулся, пытаясь высвободиться, но замер, стоило мне сжать руки. Он был крепким парнем, но к насилию явно непривычным, как часто бывает с теми, кто зарабатывает на проживание болтовнёй. — Когда я тебя отпущу, ты объявишь меня глашатаем войска Леди, — прошипел я ему приказ. — А потом мило исчезнешь. И если я найду тебя завтра утром в этом лагере, то отрежу тебе хер и скормлю тебе же.

Я сильно сжал его напоследок и отпустил. Пускай он был жадным лжецом, но идиотизма среди его пороков не числилось, поскольку он очень быстро поднял свой посох и прогремел:

— Узрите благословенного глашатая Помазанной Леди!

— Девять тысяч триста восемьдесят два, — тщательно выговорила Эйн. — Это те, кто отметились и принесли присягу. — Она выглядела почти забавно с толстенным ротным журналом в руках, словно украла его из библиотеки гиганта. Впрочем, из присутствующих над ней никто не смеялся. Мы собрались в шатре Эвадины, которая прибыла к почти безумному приветствию на следующий день после того, как я отправил собирать вещи фальшивого паломника. Я удовлетворился тем, что с тех пор не нашёл никаких следов парня, хотя искал усердно.

— А сколько из них раньше ходило под знамёнами? — спросил Суэйн.

Это был стандартный вопрос, который задавали всем новобранцам роты, и от ответа Эйн большинство присутствующих уныло вздохнули.

— Восемьсот девять.

— Казалось бы, должно быть больше, — сказал Уилхем. — Со всеми-то недавними войнами.

— Те, кто вступают под знамёна, редко возвращаются, — заметил я. — А эти люди, зато, довольно увлечённые. И даже лучше: они рассержены, и… — я позволил себе взглянуть на Эвадину, — их любовь к Помазанной Леди искренняя. Девятью тысячами готовых бойцов не стоит пренебрегать, какими бы неопытными они ни были.

— Армию определяет не только численность, — сказал Суэйн. — И у нас нет времени на обучение. — Он выпрямился и обратился к Эвадине: — Миледи, вынужден сказать, что обременение такой недисциплинированной толпой вполне может сыграть против наших целей. Привести их в порядок и поддерживать до самого Куравеля будет практически невозможно. Не говоря уже о том, что припасов нам едва хватает, чтобы прокормить наших собственных солдат. Все амбары здесь уже почти пусты. Я предлагаю записать в наши ряды только ветеранов и выдвигаться на рассвете.

Эвадина до сих пор хранила молчание, погрузившись в свои мысли с задумчивым выражением на лице, и лишь частично уделила внимание цифрам Эйн. А теперь встряхнулась и посмотрела на Суэйна с выражением, которое лишь едва-едва нельзя было назвать свирепым.

— Капитан, вы говорите так, словно это всего лишь очередная кампания, — сказала она. — Это не так. Ни у кого из нас не должно остаться ни малейших сомнений в важности того, что мы сейчас делаем. Дело Самозванца всегда поддерживали по большей части простолюдины Альтьена и северного Альбериса. А теперь он одержал победу, простые люди снова к нему потянутся, и может быть даже больше прежнего. Чтобы ему противостоять, нам понадобятся все силы тех, кто называет себя истинными приверженцами Ковенанта. Многие называли священным походом нашу миссию в Алундию, но они ошибались. Настоящий священный поход начинается здесь, и я не откажу людям этого королевства в месте в его рядах. Недисциплинированные, плохо обученные, голодные или сытые — мы рады любому, кто хочет идти со мной, чтобы определить своё будущее. Такие слова я скажу им сегодня. Такие слова я буду говорить каждый день, пока мы не встретимся с ордой Самозванца и не начнётся битва.

Она посмотрела на меня, и моё сердце забилось вдвое быстрее, так сильно я жаждал каждой крохи внимания, какой только она сочла бы нужным меня одарить.

Не сомневаюсь, дорогой читатель, тебе по большей части известно, что последовало дальше, и я не стану притворяться, будто невиновен в преступлениях, которые нам приписывают. Да, теперь я стал её пленником, каким был бедный заблудший лорд Элдурм Гулатт, когда я переписывал его неловкие душераздирающие письма, которые он надиктовывал. Как я жалел его тогда, и та же жалость охватывает меня сейчас, когда я смотрю на молодого себя через пропасть возраста. Но Гулатт как кавалер плохо подходил женщине, которая испытывала к нему ту же привязанность, какую могла испытывать к любимому щенку. А мы с Эвадиной переплелись — её желание соответствовало моему, отчего, как я сейчас понимаю с ужасной ясностью, всё, случившееся потом, стало настолько хуже. За нами много преступлений, и начались они в тот день, и с тем, что летописцы решили назвать «Жертвенный Марш».

Удивительно, как разум приспосабливает себя к ужасам. Зрелище, которое однажды повергло бы душу в потрясённое молчание, вызывает лишь гримасу, когда становится одним из множества. Так было с самого первого дня Жертвенного Марша. Началось всё со старых и немощных, которые никогда не собрались бы в такое трудное путешествие, если бы не вдохновляющий свет Помазанной Леди.

Её проповедь тем утром была короче обычного и не отличалась прекрасным текучим ораторским искусством. Способность Эвадины захватывать множество сердец всегда заключалась не просто в умении сочетать правильные слова. Дело было в ней самой, в её облике: высокая, прекрасная, в покрытых чёрной эмалью доспехах, блестящих в лучах восходящего солнца. Она всегда воплощала всё, кем желали её видеть их набожные фантазии. А её голос…

— Я предстаю перед вами, словно кающаяся грешница. — Эти слова тем утром эхом разносились по собравшейся толпе, чище и убедительнее, чем я когда-либо слышал, и тем более, что каждое слово она наполняла напряжённой ноткой вины. Она говорила с зерновой платформы, выступавшей из крыши самой высокой мельницы в Гилдтрене, а восторженная публика заполняла улочки и загоны внизу. — Я пришла умолять не о верности, но о прощении. Ибо я обязана сказать вам, что мы встали на этот путь из-за моего поражения.

Толпа разразилась несогласными криками, но все замолчали, когда она подняла руки.

— От бремени поражения нельзя уклоняться, — сказала она им. — Ибо, принимая его, мы сталкиваемся с истиной. Я давно стремилась не допустить Второй Бич, но сил и отваги, с которыми я стремилась, оказалось мало для такой задачи, и потому я потерпела поражение. Я позволила своему сердцу размякнуть, когда оно должно было закалиться, как сталь. Я остановила свою руку, когда должна была ударить. Моя слабость, моё поражение, моя правда. Таково моё бремя, и мне больно, что вам приходится его разделить.

Раздалось ещё больше непрошенных криков, заявлений с залитых слезами лиц.

— Мы разделим с вами всё ваше бремя, миледи! Веди нас!

На этот раз она позволила крикам достичь апогея, а сама указала недрогнувшей рукой на север.

— Сегодня я иду маршем противостоять отродьям Бича. Продажному герцогу Альтьены и злобному негодяю, которого мы знаем, как Самозванца. И милостью Серафилей мне открылось, что оба они — слуги Малицитов.

Радостные крики толпы нарастали, смешиваясь с уродливым яростным рычанием. Но, вместо того, чтобы заглушить голос Эвадины, шум, казалось, поддержал её, и всплеск низкопоклонства будто бы уносил её слова ввысь.

— Марш! — вскричала она, вытаскивая меч и указывая в северное небо. — Марш во имя мучеников!

Позднее мне пришло в голову, что она собиралась сделать эти слова кличем своего священного похода, девизом, который подхватят и эхом пронесут через грядущие тяжёлые дни. Но у толпы уже был свой лозунг, который они слышали от солдат Ковенанта:

— Живём за Леди! — Крик сначала вышел нестройным, но, по мере распространения, приобрёл согласованность и пронзительную громкость. — Бьёмся за Леди! Умрём за Леди!

Эвадина ещё немного постояла в этой позе, а потом убрала меч в ножны и вернулась на чердак мельницы, где её ждал я. Как только она встретилась со мной взглядом, благосклонная улыбка на лице быстро сменилась сомнением.

— Это не для меня, — прошептала она. — Ты же понимаешь? — Минуты сомнений случались у неё нечасто, и потому всякий раз выбивали из колеи.

— Понимаю, — ответил я, пожимая её руку в латной перчатке — кратко, чтобы жест не привлёк ненужного внимания. — Но нам сгодятся любые слова, которые удержат их на дороге, поскольку она будет долгой.

И мы отправились в путь длинной трясущейся колонной керлов и горожан, которые топали на север без каких-либо признаков военного порядка. Они тащили мешки с той скудной провизией, какую смогли собрать, а над ними качался лес вил и самодельных копий. Тут были представлены все возраста, кроме детей. Некоторые матери пытались тащить с собой и младенцев, но тут Эвадина провела черту и твёрдо приказала им отправляться домой. В остальном приветствовали всех и каждого, кто желал идти за Помазанной Леди, но никому не помогали. Все маршировали сами по себе, поскольку войско Ковенанта не могло поделиться едой или вооружением. Это должно было оттолкнуть всех, кроме самых стойких, но не оттолкнуло.

Немалую часть первого дня я наблюдал, как умирает старик. Тощее тело некогда сильного, по его уверениям, хозяина кузницы, прислонялось к верстовому столбу, где он с трудом делал последние вздохи. Он был уже шестой старой душой, кого я увидел этим днём в таком состоянии, и все они откалывались от колонны, добредали до обочины, садились и больше уже не вставали. По неизвестным мне до сих пор причинам я остановился возле этого, а не других.

— Держите, дедушка, — сказал я и поднёс флягу к его губам.

Он сделал приличный глоток, но поперхнулся и закашлялся, на его тощей шее слабо задёргались резко выступающие мышцы.

— Всегда… слишком любил… трубку, — запинаясь прошептал он. — Всё нутро… разрушает. — Он махнул мне дрожащим пальцем. — Помни об этом… юный лорд.

— Я не лорд… — я не стал развивать поправку и уселся возле него, приняв флягу, которую он слабо попытался вернуть. Я смотрел, как как он с трудом делает ещё несколько вдохов и, качая головой, смотрит на многочисленных людей, проходивших мимо.

— Так много, — пробормотал он, и его губы чуть изогнулись в улыбке. — Все маршируют… ради чего-то хорошего… в кои-то веки.

— Вы поэтому пошли? — спросил я и получил в ответ медленный кивок.

— Все остальные войны… — Он смог покачать головой. — Не наши… благородные дрались за землю… не нашу землю… Не наши.

Зная, что больше ему ничем не помочь, я сидел рядом с ним и смотрел на священный поход, пока солнце не начало садиться. Он говорил — запинаясь и всё тише — о своей жизни в кузнице, о первой жене, которую любил и похоронил, и о второй жене, которую ненавидел и терпел. Клеймил позором сына, который взбрыкнул, встал под знамёна, да так и не вернулся. Признался в убийстве человека, который обманул его в делах, и это преступление сошло ему с рук, а шериф не наказал его, поскольку жертву в графстве сильно не любили.

— Может… он ждёт меня, — еле слышно прошелестел старик, когда вечернее небо стали усеивать первые звёзды. Я знал, что он уже не видит ни одного истощённого отставшего, которые всё ещё пытались следовать на север за Леди. — У Порталов… может, он ждёт… чтобы рассказать Серафилям… что я сделал. — Его голова качнулась в мою сторону, а пустые прежде глаза вдруг блеснули отчаянием, и он, собрав последние остатки сил, выдавил слова изо рта: — Это ведь… спасёт меня… правда, милорд? Я… маршировал с Помазанной… Леди… Они рассудят… Они ведь простят меня?

— Серафили судят всех с бесконечным состраданием, — сказал я ему. — Так меня уверяла Леди.

— Слава мученикам… — Он прислонил голову к столбу, в последний раз закрыл глаза, и я смотрел, как его грудь поднялась, опустилась, и остановилась. Я оставил его там, поскольку на отпевание и похороны времени не было. Забравшись на Черностопа и пустив его ровным шагом, я корил себя за то, что так и не узнал имени старого кузнеца. Позднее меня успокоило то, как он скончался. По сравнению со многими, кому суждено было испустить последний вздох во время Жертвенного Марша, это была мирная, даже завидная смерть.

— Сегодня девяносто два. — Эйн сосредоточенно сдвинула брови, выводя цифры в ротном журнале. — Лучше, чем вчера. Там было две сотни.

— И зачем тебе это? — спросила Вдова, неодобрительно глядя на аккуратные записи, украшавшие открытую страницу. Эйн, как скрупулёзный счетовод, рисовала график, детализирующий потери, которые понёс священный поход с тех пор, как мы восемь дней назад вышли из Гилдтрена.

— Леди требует точных подсчётов, — парировала Эйн, бросив на Джалайну резкий взгляд, после чего вернулась к работе.

Разведрота стояла на холме, откуда был виден лагерь части основного войска. Солдаты Ковенанта покрывали дневную норму в двадцать миль задолго до заката. И, как уже стало обычным, большинство участников священного похода с трудом подходило и ставило свои корявые палатки спустя ещё много времени после заката. И столь же обычными были тела — мёртвые или выбившиеся из сил, — усеивавшие дорогу. После первого дня марша я поставил разведчикам задачу прочесать земли впереди в поисках припасов. Эвадине, да и себе, я представил это как проявление сострадания, поскольку даже жалкое количество собранной еды уменьшит ежедневные потери. Однако на самом деле я знал, что это идёт от трусости. У меня не было желания смотреть, как очередной старик или хромой калека умирает на обочине дороги. А вот Эйн, видимо, подобных переживаний не испытывала, и носилась на своей пони из одного конца колонны в другой, с радостной самоотдачей считая мертвецов.

Её цифры были бы менее печальными, если бы наши экспедиции за фуражом оказались успешнее. Увы, но эта земля мало отдавала. Умные торговцы и фермеры, отлично осведомлённые о привычках проходящих армий, быстро увозили на телегах весь урожай и уводили скотину на дальние пастбища. Некоторые из тех, с кем я имел дело во время марша роты на юг, теперь исчезли, а их участки и склады стояли пустыми, за исключением того немногого, что они не смогли увезти.

Совсем иначе обстояло дело с жителями деревень и городов, которые мы проезжали, поскольку очарование Помазанной Леди ничуть не утратило своей силы. Они слушали её проповеди, и дюжинами, а то и сотнями стекались под её знамя, раздувая наши ряды, но в то же время увеличивая цену, уплаченную жертвами. И всё же марш не задерживался. Некоторые — кто поумнее или менее набожные — дезертировали, как только мечты о славе сменялись ежедневным испытанием голодом и усталостью. И всё же большинство из тех, кто откликнулся на призы Леди, оставалось до конца. Накануне битвы Эйн сделала последние подсчёты, и удивительно, и даже удручающе, оказалось, что живых душ в Жертвенном Марше больше, чем когда он начался.

Быстрый топот копыт по земле привлёк мой взгляд к Эймонду, который мчался галопом с севера. Нынче он уже стал неплохим наездником и оказался одним из моих лучших разведчиков, с острым глазом и умом, хотя последний несколько портила его неутихающая вера.

— Капитан, в пяти милях отсюда группа всадников, — доложил он, резко останавливая своего длинноногого охотничьего коня. — Я бы сказал, около сотни. Рыцари и воины, все вооружённые и в доспехах.

— Знамёна? — спросил я.

— Видел одно, но был слишком далеко, герб не различить, и я решил, что лучше не медлить. Они плотным строем едут по дороге. Ни охраны по флангам, ни разведчиков.

— По коням! — крикнул я остальным разведчикам и побежал закидывать седло на спину Черностопа. Я подумал, что вряд ли Самозванец мог бы оказаться так далеко к югу от Куравеля, но, раз уж это был человек, знаменитый своей энергичностью, следовало проявить осторожность. Забираясь в седло, я отдал приказы, отправив разведотряды на запад и восток, а потом галопом помчался в главный лагерь, зная, что Эвадина захочет поприветствовать гостей.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

— Отец. — Эвадина произнесла приветствие без выражения, и не сочла нужным поклониться. А вот сэр Альтерик Курлайн со своей стороны повёл себя сравнительно более заботливо, натянуто улыбнувшись дочери.

— Эвадина, — сказал он, и его глаза осматривали её лицо далеко не с тем выражением осторожного неодобрения, какое я видел в Шейвинском лесу.

Разглядывая доспехи рыцаря, я увидел, что кираса, украшенная чёрно-белой розой фамильного герба Курлайнов, поцарапана и испачкана засохшей грязью и бурыми каплями недавно пролитой крови. А ещё я заметил, что шлем сбоку так же испачкан и погнут в нескольких местах. Взглянув на его людей, я увидел, что у многих перевязаны головы, а лица покрыты синяками и шрамами. И свита такого прославленного аристократа обычно составляла бы по меньшей мере сотню воинов, а я насчитал только около пятидесяти.

«Тяжёлая, а может и проигранная битва», заключил я, снова посмотрев на Альтерика. «Человек, переживший почти смертельную стычку, часто склонен размышлять над своими ошибками».

— Как я понимаю, милорд, недавно вам довелось повстречаться с ордой Самозванца, — заметил я, чувствуя, что сейчас не время для осторожности.

Он ответил быстро и без тени обиды:

— На самом деле, мастер Писарь, скверная стычка с личной гвардией герцога Альтьенского. По всей видимости, они называют себя Серебряные Копья. Два дня назад наткнулись на них дождливым вечером. Я оказался в нескольких шагах от самого герцога, но этот гад ускакал, избежав петли.

— Очень жаль, — сказала Эвадина. — Если б герцог Галтон был захвачен или убит, то всё могло бы решиться без кровопролития.

— К несчастью, я сомневаюсь, что это было бы возможно, — ответил ей отец. — Орда Самозванца удвоилась с тех пор, как он пересёк границу, так что контингент герцога составляет едва ли четверть его сил. Оказывается, множество недовольных керлов только и ждали дня, когда свинья-узурпатор снова поднимет своё знамя.

— Безнадёжных всегда искушает обещание надежды, — ответила Эвадина. — Даже если она очевидно ложная. За моей спиной идут больше десяти тысяч истинных ковенантеров, отец. Скажи, где узурпатор, и мы быстро всё закончим.

От страсти в её голосе Альтерик нахмурился, напомнив мне, как много лет отец и ребёнок были разобщены. Пускай он и жаждал прощения дочери, но мне пришло в голову, что по-настоящему он её не знал. Для него она оставалась заблудшей девочкой, которую он когда-то наказывал и избегал, к своему стыду, и я не сомневался, что этот стыд лишь усилился, когда он понял природу Воскресшей мученицы, которой она стала.

— Принцесса Леанора оказала мне честь, назначив меня маршалом королевского войска, — осторожным тоном проговорил сэр Альтерик. — Наши патрули докладывают, что Самозванец два дня назад остановил свой марш на Куравель. Он разбил лагерь всего в миле от города, в то время как принцесса Леанора собрала восемь тысяч пехоты и тысячу всадников к западу. Лояльные войска из Кордвайна и Шейвинской Марки спешат ей на помощь, но им понадобится несколько дней, чтобы прибыть. Однако… — он помедлил и поёрзал в седле, пристально глядя Эвадине в лицо, — … тут дело не только в продвижении армий. У этого кризиса есть ещё одно затруднение.

— Король, — сказал я.

Рыцарь-маршал склонил голову.

— Именно так, мастер Писарь.

— Капитан Писарь, — тихо, но настойчиво поправила Эвадина. — Прошу, отец, обращайтесь к моему самому доверенному спутнику согласно его званию.

Альтерик, прищурившись, по очереди посмотрел на нас, и в выражение его лица прокралось тёмное и неприятное понимание.

— Поздравляю, капитан, — сказал он мне спокойным тоном, который резко контрастировал с внезапным блеском гнева в примирительном прежде взгляде.

Эту натянутую вежливость я принял кивком и вернулся к более важным вопросам:

— Король в плену?

— Кажется, так. Вчера в королевский лагерь прибыл вестник под флагом перемирия и привёз приглашение к переговорам. Принцесса Леанора особо настаивала на вашем участии, капитан. Я должен сопроводить вас к ней как можно скорее. А вам, миледи, — добавил он, повернувшись к Эвадине, — приказано собрать все ваши силы под королевским знаменем. Мой человек проведёт вас к лагерю.

Мы с Эвадиной лишь обменялись кратким взглядом — снова расцвела наша способность к бессловесному общению. «Ступай», сказали её глаза, «и расскажи мне всё, что откроется».

Повернувшись в унисон, мы поклонились сэру Альтерику, и Эвадина серьёзно проговорила:

— Как прикажет принцесса, милорд.

— У неё снова было видение, да?

Большую часть пути к лагерю королевского войска сэр Альтерик сохранял молчание. И только когда мы проехали через линию пикетов к огромному скоплению палаток, телег и загонов, он соизволил ко мне обратиться. Во всём его виде сквозило неодобрение, но под благородным презрением я чувствовал более глубокое беспокойство.

— За то время, что я служу Помазанной Леди, — ответил я, — на неё снизошло несколько видений, милорд.

— И всё же, она не смогла предвидеть всего этого. — Он дёрнул головой на окружающих солдат и невесело усмехнулся. — Как всегда с её… особым прозрением. К тому времени, как она заговорит, уже слишком поздно.

— Время её видений — в руках Серафилей, — сказал я.

— Неужели? — В вопросе слышалась определённая, любопытная нотка, которая соответствовала глубине испытующего взгляда, когда он натянул поводья своего коня, заставив меня остановить Черностопа. — Вот во что вы верите?

— Я верю, что она — помазанный служитель Ковенанта Мучеников, воскресшая из мёртвых благодаря милости Серафилей, дабы спасти мир от опустошения Второго Бича. — Меня удивил жар, с которым я говорил, не в силах усмирить нарастающий необоснованный гнев. Кто этот человек, чтобы сомневаться в дочери, которую он подвёл? Человек, который даже не поверил в истинность её благословенного прозрения, обрекая её тем самым на годы мучений?

— Тогда вы глупец, — заявил он, и я понял, что мой гнев усиливается ещё больше оттого, что в его голосе я услышал больше жалости, чем насмешки. — Когда представится возможность, спросите её о первом видении. Спросите о том, как умерла её мать…

— Мастер Писарь! — Напряжение и тревога сделали голос настолько неузнаваемым, что только повернувшись и увидев спешащего к нам сэра Элберта, я понял, что этот крик слетел с его губ. Как и голос, его лицо разительно отличалось от лица того человека, которого я знал — бледное и небритое, а обычно коротко постриженные волосы торчали колючей копной. Он смотрел на меня тёмными глазами, впалыми от недосыпа, нетерпеливо подзывая меня рукой.

— Вы здесь, хорошо, — сказал он. — Идёмте, вы нужны.

С первого взгляда на вестницу в шатре принцессы Леаноры во мне невольно зародилось подозрение, что Самозванец выбрал её за внешний вид, противоположный Эвадине. Медово-светлые волосы, постриженные чуть ниже ушей, окаймляли овальное лицо несомненной привлекательности, хотя на нём и застыло враждебно-хмурое выражение, граничащее с откровенным презрением ко всему, что она видела. Её доспехи были отполированы до серебристого блеска, а кирасу и наплечники украшали завитки небесно-голубого цвета. Руку в латной перчатке она держала на богато украшенной рукояти меча и крепко сжала, когда Элберт провёл сэра Альтерика и меня в шатёр.

Она коротко глянула на лорда Курлайна, посмотрела на меня, и её враждебность немного ослабла, когда она по-волчьи улыбнулась, оскалив зубы.

— Писарь, но не мученица, да? — спросила она таким мягким голосом с настолько благородным акцентом, что рядом с ней сэр Элберт казался простолюдином.

— Миледи, я вас знаю? — спросил я, отчего её улыбка расплылась.

— Ещё нет, — сказала она, наклонив голову. — Но узнаете, очень скоро.

— Капитан, эта… личность, — сказала принцесса Леанора, поднимаясь из-за своего вездесущего стола, — не леди, а лишённая прав собственности предательница, которую презирают как семья, так и Корона.

— Истинный король назвал меня графиня Десмена Левилль, — сказала вестница, проигнорировав Леанору, и удивительно глубоко поклонилась мне. — Единственный титул, который я когда-либо приму — это дарованный единственным достойным монархом, способным править этим королевством…

— Хватит! — В кратком приказе сэра Элберта в немалой степени слышалась его прежняя властность, хотя в том, как он подходил к принцессе, сжав кулаки, явно сквозила задумчивость. Я отметил, как Леанора попыталась его успокоить мягким прикосновением к руке, но он явно этого почти не почувствовал. — Ваши известия, — сказал он, кивая на меня. — Повторите их капитану Писарю.

— Я уже изложила условия Истинного короля, — фыркнула графиня, презрительно приподняв голову. — Теперь же я терплю вашу компанию лишь столько времени, сколько потребуется вам на ответ…

— Повторите! — Прервал сэр Элберт, стиснув зубы и выговаривая так медленно и тщательно, что он явно едва сдерживал ярость. — Ваши. Известия.

К счастью для здоровья вестницы, её высокомерие позволяло хотя бы немного здравого смысла. Её лицо чуть порозовело, она стиснула зубы и уставилась на меня. Своё послание она произносила отрывистым тоном, который мало что выдавал, кроме капли гнева. В конце концов меня позвали сюда, чтобы выслушать эту женщину и оценить её правдивость. Слушая, как она говорит, я понял: вряд ли она понимает, что ей не выйти из этого шатра живой, если я объявлю её лгуньей.

— Да будет известно, — начала графиня Десмена, — что некий Томас Алгатинет, лжекороль Альбермайна, находится под защитой Истинного короля Магниса Локлайна, будучи захвачен в честном бою. Хотя и многочисленны преступления лжекороля, но король Магнис мудр и милосерден. Он считает, что это королевство уже претерпело слишком много раздоров, благодаря бесконечным распрям и жадности, порождённым многолетним незаконным правлением семейства Алгатинетов. Посему он готов избавить своего пленника от суда и казни, которых тот заслуживает. А потому леди Леаноре Алгатинет сим предписывается расформировать своё воинство и распустить свою свиту, коим приказано присягнуть и воздать должное королю Магнису. Время и место для этого он выберет по своему усмотрению. В свою очередь Томас Алгатинет будет возвращён семье при условии, что и он и его сестра покинут любые земли в пределах Альбермайна и принесут торжественную клятву, что они никогда не вернутся.

Когда она замолчала, я увидел, что с губ Элберта вот-вот сорвётся неминуемый вопрос, но его рот остался закрыт, поскольку Леанора сжала его руку.

— Ваши слова услышаны, — сказала она графине. — Стражники снаружи проводят вас в то место, где вы сможете дождаться ответа.

— Миледи, если позволите, — сказал я, подняв руку, как только вестница собралась уйти. — Вы видели короля? — беспечным тоном спросил я, хотя и следил за её реакцией очень тщательно. — Я имею в виду, собственными глазами?

— Я видела лжекороля, который со всеми удобствами наслаждается гостеприимством моего господина, — заявила она. Лишь мелкое подёргивание губ, которое легко пропустил бы неопытный глаз, выдал в ней опытную лгунью. Самозванец отлично выбрал вестника, и её ложь могла бы оказаться успешной, если бы не ненависть и гнев, которые она так явно испытывала по отношению к обитателям шатра. Сильные эмоции нередко стирают с лица наносное выражение, и необученный глаз такое легко пропустит, но только не мой.

— Так вы можете поручиться за его здравие? — настаивал я.

Она фыркнула.

— Истинный король не допускает лжи, мастер Писарь. — Она с улыбкой повернулась к Леаноре. — Её он оставляет своим врагам.

— Король был захвачен в битве, — упорствовал я. — Получил ли он какие-либо ранения?

— Только несколько царапин, — сказала она с подчёркнутым пренебрежением. — Если бы он сражался упорнее, всё могло кончиться иначе.

— Закрой рот, вероломная сука! — прошипела Леанора, дёрнувшись вперёд со смертоносным блеском в глазах. На этот раз Элберт повернулся и сдерживающе поднял руку.

— Благодарю, миледи, — сказал я, отодвигая полог, и низко поклонился, когда она направилась к выходу.

— Ценю вашу вежливость, мастер Писарь, — сказала она мне с очередной белозубой улыбкой. — Но мне больно думать о вашей надвигающейся участи.

В ответ я рассмеялся, а потом смотрел, как она вышла наружу, где к ней присоединились два рыцаря, чтобы сопроводить прочь. Я подождал, пока они не ушли за пределы слышимости и опустил полог.

— Итак? — потребовал Элберт, не обращая внимания на пронзительную нотку отчаяния, окрасившую его интонацию.

— Я не могу поручиться за правдивость предложения Самозванца, милорд, — сказал я. — И не верю, что эта женщина видела короля, будь он ранен или нет. Разумеется, это не означает, что сейчас он не жив, и не находится в плену во вражеском лагере. Только то, что по какой-то причине её любимый Истинный король решил не показывать его ей.

— А значит, мой брат может быть ранен, — заключила Леанора.

— Зачем это скрывать? — спросил сэр Альтерик. — Пока король дышит, у них преимущество, несмотря на его раны.

— Самозванец знает, что раненый король не настолько ценный трофей, как здоровый, — ответила принцесса, снова сжимая руку Элберта. — Он считает, что мы не станем вести с ним переговоры, если будем подозревать, что Томас, скорее всего, скончается от ран. Исключительное заблуждение, разумеется, но интриганы по природе склонны думать худшее о тех, кого хотят обмануть.

— Ваше величество, милорд защитник. — Альтерик вышел вперёд и поклонился обоим. — Дайте мне всех рыцарей в этом лагере, и я отправлюсь в логово предателей и вырву короля из их когтей. Торжественно клянусь в этом.

Элберт в ответ замер, и я знал, что больше всего на свете он хотел бы оседлать своего боевого коня и поступить так же. Однако в этот миг он был уже не защитником, а всего лишь отцом, отчаянно желавшим обеспечить безопасное возвращение сына.

— Они перережут ему горло, как только пикеты вас заметят, — вздохнул он, опустив плечи и качая головой.

— Если ударим на закате, то шанс есть, — настаивал Альтерик. — Я разделю силы, ударим с двух направлений, чтобы их запутать.

— Мы не знаем даже, где в лагере содержат Томаса, — терпеливо заметила Леанора, и её напряжённое выражение лица сказало мне, что она уже вытерпела одну версию этой дискуссии. Сэр Альтерик неустрашимо продолжал спорить, добавив в предполагаемую атаку роту арбалетчиков.

Пока шёл спор, я раздумывал, и предсказание Эрчела всё сильнее маячило в моей голове. Труп Томаса Алгатинета под павшей лошадью, шея сломана, как веточка. «На самом деле это начинается здесь…». Графиня Десмена солгала, в этом я не сомневался. И всё же, глупо было бы полностью довериться скверным картинкам, мелькнувшим во сне, если бы я не знал, что это куда больше, чем просто сон. Сэр Альтерик может напасть в сердце лагеря Самозванца, но найдёт там, скорее всего, только королевский труп. Но ещё я знал, что подтверждение кончины короля в данный момент было бы ошибкой, поскольку в моей вечно занятой голове зародился план, требовавший моих выдающихся способностей к обману.

— Всё это неважно, — перекрикнул я нарастающую перебранку между принцессой и рыцарем-маршалом.

— Знай своё место, Писарь, — рявкнул сэр Альтерик, укоризненно стрельнув на меня глазами.

Я скривился, изобразив уместную степень раскаяния, низко поклонился и направился к выходу.

— Умоляю о прощении, милорды, ваше величество. Оставлю вас вашему…

— Постой, — приказала Леанора. — Почему ты это сказал?

Я замер и выпрямился, позволив себе короткую неудобную паузу, а потом заговорил с уместной ноткой неохоты:

— Ваше величество, я считаю, что Самозванец не намерен возвращать вам короля ни при каких обстоятельствах. Также он не позволит вам обоим отправиться в мирное изгнание. Чтобы захватить и удержать это королевство, ему понадобится покончить с родом Алгатинетов. — Я помедлил, а потом добавил, тщательно подчёркивая слова: — Со всеми членами рода Алгатинет. — По быстрому морганию её глаз я понял, что она отчётливо поняла, что я имею в виду, и на самом деле уже пришла к тому же заключению: жизнь её сына зависит от поражения Самозванца.

— Тогда зачем вообще предлагать возвращение короля Томаса? — спросил Альтерик. — Почему бы просто не убить его — если он, конечно, ещё жив — и не заставить нас сражаться? Численность в их пользу.

— Я уже повидал немало войн, и знаю, что для победы нужно нечто большее, чем просто размер армии, — сказал я. — Мастерство и вооружение тоже очень много значат. Могу предположить, что настоящие солдаты в орде Самозванца только рекруты герцога Галтона и те наёмники, кого удалось нанять. Остальные — нетренированные и плохо вооружённые керлы, как было и на Поле Предателей, и мы все видели, что там случилось. Думаю, Локлайн не из тех, кто склонен повторять свои ошибки.

— Он хочет нас парализовать, — сказала Леанора. — Собрать ещё больше сподвижников под знамёна, пока мы колеблемся и сомневаемся из-за фальшивой сделки.

— Подкрепления к нам подойдут через день, — вставил Альтерик. — Герцогские рекруты из Шейвинской Марки прибудут завтра, а кордвайнцы примерно на следующий день…

— Не достаточно. — Леанора покачала головой. — И войско, которое мы собрали, вполне может упасть духом, если разойдутся вести о пленении Томаса, и хуже того, если он… — Она замолчала и с разбитым видом повернулась к Элберту.

Королевский защитник опустил голову и постучал дёргавшимися пальцами по тяжёлому лбу.

— Мне бы лишь оказаться возле него… — пробормотал он, а потом выпрямился и непреклонно уставился на Леанору. — Фальшивая это сделка или нет, — проскрежетал он, — мы должны знать. Я должен знать.

Не стану утверждать, будто раздумывал, прежде чем произнести следующие слова, поскольку мой план к этому времени полностью оформился. Риски были велики, но таковы все войны. И всё же, когда я размышляю об этом теперь, то рвение, с которым я сочинил эту ловушку, вызывает острую боль в моём пожилом сердце. Как я уже говорил, много преступлений я совершил вместе с Эвадиной, но это лежит полностью на моей совести.

— Если бы я услышал это из собственных уст Самозванца, — сказал я, — тогда наверняка распознал бы ложь, если это ложь. Он точно никогда не согласится показать короля, пока не заключена сделка. Однако мы могли бы отправить графиню назад с ответом, с заявлением, что предложение Самозванца будет рассмотрено, только если он выскажет его вам лично, принцесса. Вы могли бы сформулировать это как требование его слова, и привести с собой священника, чтобы он поклялся перед Ковенантом.

— Он заподозрит ловушку, — сказал Альтерик. — Видят мученики, он в своё время ускользнул из многих.

— Тогда скажите ему привести войско. — Я адресовал слова и Леаноре, и Элберту, зная, что настоящая власть у них. — А вы приведёте своё. Настаивайте, что переговоры будут проходить в нескольких милях к югу отсюда через два дня. Лорд Альтерик выберет поле, удобное для нас. Это позволит леди Эвадине привести Священный Поход Ковенанта и стать свидетелем на переговорах. Самый уважаемый священник королевства заслушает истину слова Самозванца. Если он откажется, то все узнают, что он лжец. Как бы то ни было, это выиграет нам время, ибо не сомневайтесь, что Священный Поход Ковенанта более чем сравнится с ним по силам — по крайней мере, в рвении.

Я уже видел, что Леанора испытывает неловкость, ведь, несмотря на всю свою хитрость, она не очень хорошо умела скрывать эмоции. Её горе сейчас стало таким острым, что почти вызвало во мне жалость. Хотя и не совсем. Эту женщину всегда нелегко было полюбить.

— Лорд Альтерик, — сказала она дрожащим голосом и повернулась к лорду-маршалу. — Ваш совет?

Альтерик провёл рукой по бороде, некоторое время пристально глядя на меня. Этого человека прочитать было намного сложнее, чем Леанору, но я мог различить, что его острый ум напряжённо работает.

— Я вижу в этом некоторые преимущества, — сказал он наконец. — Но сначала мы должны согласовать наши действия на случай непредвиденных обстоятельств.

— Непредвиденных обстоятельств? — спросила Леанора.

— Если капитан Писарь услышит правду или ложь, что тогда? Если это правда, то как мы ответим, если Самозванцу всё равно нельзя доверять? А если это ложь, то мы немедленно начнём битву?

— Это правда, — сказал Элберт, испуганно глядя в никуда. — Я чувствую. Если бы мой… Если бы король был мёртв, я бы знал. И когда подтвердится, что он выжил, нам придётся обдумать другую сделку. Я предложу в обмен на короля себя и все сокровища, которые могу собрать, ведь удача все эти годы улыбалась мне, сделав меня богатым. Самозванец жаден до золота?

«Превыше всего он жаден до власти». Эти слова едва не слетели с моих губ, но под предупреждающим взглядом Леаноры я промолчал. По быстрому взгляду на сэра Элберта стало ясно, что я смотрю на человека, балансирующего на грани безумия. Мне до сих пор стыдно, что я тогда почувствовал от этого мрачное удовлетворение. Для поддержки решимости я призвал воспоминания о Моховой Мельнице и о многих убитых в замке Уолверн, направляя долго сдерживаемый гнев и негодование в горькое заключение: «я ничего не должен этому благородному негодяю».

— Действительно, наёмникам надо платить, — мягко согласился я. — И, как и у любого торговца, первое предложение Самозванца наверняка будет маскировать что-то ещё.

— Леди Дюсинда, — сказал Элберт тоном брошенного в море человека, который хватается за верёвку. — Герцог Галтон очень сильно хочет её возвращения. Она будет нашим предложением.

— Возможно, милорд, — сказала Леанора, и сжала обеими руками стиснутый кулак сэра Элберта. Повернувшись ко мне, она выпрямила спину и заговорила быстро и властно. — В любом случае, защитник моего брата верно говорит: нам нужно узнать участь короля. Только тогда мы сможем по-настоящему планировать эту войну. Капитан, вы доставите наш ответ той отвратительной женщине. Я достаточно натерпелась в её обществе за один день. И к тому же вы ей, кажется, нравитесь.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

— Сплошные переговоры, — проворчала графиня Десмена, положив руку на меч. — Мне их хватило уже когда Истинный король заключал союз с герцогом Галтоном.

— Лучше переговоры, чем битвы, — ответил я, заработав пренебрежительный смешок.

— Так значит, вы трус, мастер Писарь? — Она протянула руку к уздечке своего великолепного серого коня. — Всё, что я о вас слышала, казалось бы, говорило об обратном. Как печально.

— В трусости часто обвиняют тех, кто предпочитает разум насилию. Например, совершенно разумно для человека, которого вы называете Истинным королём, сбежать с Поля Предателей, едва обменявшись парой царапин с Помазанной Леди. И всё же многие до сих пор называют его за это трусом.

Я ожидал ярости, но она всего лишь весело мне ухмыльнулась.

— А вы мне и правда нравитесь, — вздохнула она ставя ногу в стремя. — Жаль. Скажите, — прохрипела она, забираясь в седло, — Уилхем Дорнмал до сих пор с вашей лжемученицей?

Я пропустил мимо ушей выпад в сторону Эвадины и беспечно ответил:

— Да, и Помазанная Леди высоко ценит его службу. Знаете, они ведь были друзьями детства.

— Знаю. — В посуровевшем скрежете её голоса я услышал глубокое негодование, и она уставилась на меня сверху вниз. — Скажите предателю, что я отыщу его на поле. Он оказался недостоин любви, дарованной ему куда лучшим человеком, и для меня будет честью получить за это возмещение, кровью.

— Он по-прежнему то и дело хорошо отзывается о Самозванце. Хотя, разумеется, теперь понимает глупость своей прежней преданности.

— Я говорю не об Истинном короле, а об Алдрике Редмайне. — Она с негодованием посмотрела на меня, и врождённый цинизм, который я заметил в ней, сменился чем-то куда более страшным. — Он был моим братом.

С этими словами она пришпорила коня и умчалась прочь, разметав дёрн и рассеяв немало королевских солдат, пока неслась галопом по лагерю, не обращая ни на кого внимания. С неба упала капля дождя, и я, посмотрев наверх, увидел, что небо окрасилось в цвет яркого синяка, а солнце скрылось за летящими тучами. Я решил не принимать за дурное предзнаменование гром вдалеке.

— Так значит, Десмена по-прежнему жива. — На лице Уилхема смешались разочарование и мрачная весёлость, как бывает, когда слышишь ужасные, но ожидаемые вести. — Неудивительно. Если и была когда-то душа, которой предначертано выжить при любых обстоятельствах, так это она.

— Её фамилия Левилль, — сказал я. — Но она утверждает, что Алдрик Редмайн её брат.

Мы вдвоём сидели у костра, разложенного поодаль и от Верховой, и от Разведроты, которые теперь, в преддверии битвы, соединили. Командиры войска Ковенанта расположились милях в десяти от недавно поставленного королевского лагеря. Сэр Альтерик в качестве места, где мы будем ждать ответа Самозванца, выбрал ряд широких холмов. Моя оценка способностей рыцаря-маршала выросла, когда я увидел выбранное место, поскольку оно давало хороший обзор окружающей местности и не выдавало явного впечатления преимущества. Мой любопытный взгляд привлекло серо-бурое пятно на горизонте, и Уилхем объяснил мне, что это поднимается дым от многочисленных труб в Куравеле. Мы стояли менее чем в дневном переходе от столицы, и судьба города, скорее всего, решится в предстоящем конфликте. С наступлением ночи мои разведчики вернулись с рассказами о том, как многие убегают из города со всем, что могут утащить, а значит им сильно не хватало веры в нынешних правителей.

Эвадина и Суэйн по-прежнему оставались с большей частью священного похода, чтобы заставить тех, кто пережил путь, ещё день оставаться на ногах. Я радовался их отсутствию, поскольку для осуществления моего плана потребовался бы разум, более привычный к моральным компромиссам — на самом деле, как раз такой разум, как у Уилхема.

— Я ведь уже рассказывал тебе про Алдрика Редмайна? — спросил он, тыкая палкой в костёр.

— Ты говорил, что его отец обучал тебя рыцарскому мастерству, — ответил я, а потом добавил: — Вроде как он был человеком сурового нрава.

Уилхем безрадостно фыркнул, не отрывая взгляда от огня.

— Это точно. Презренная, горделивая, самолюбивая душа, конечно, но по причинам, которые лучше отнести к загадкам женского разума, женщин всех положений влекло к нему, как мотыльков на пламя. Алдрик часто шутил о количестве бастардов, которых его отец наплодил в больших замках по всему королевству. Из них только Десмену Алдрик считал настоящей сестрой.

— Их растили вместе?

— Если только «растили» — верное слово. То ли из-за влияния отца, то ли из-за своих природных наклонностей, Десмена больше интересовалась военными вопросами, чем куклами и платьями. Как учитель Редмайн славился суровостью, но, если Алдрику доставалось, то ей — нет. Если его сын оступался на тренировке с мечом, то мог ожидать побоев, а Десмена за ту же оплошность получала смех и ласковые советы. Скажем прямо, она была маленькой избалованной сучкой, и эта испорченность характера сохранилась и во взрослой жизни. Впрочем, Алдрик всегда её любил, поскольку его большое бесхитростное сердце по-другому не могло, несмотря на то, что мы с ней терпеть не могли друг друга с первого взгляда. Я надеялся, что когда мы сбежим к Истинному королю, она останется позади, но к несчастью этого не произошло. Десмена жаждала крови за убитого отца, крови за обесчещенную мать, крови за все мелкие оскорбления и унижения, которые выпадают на долю бастарда. Но, подозреваю, жажда крови проистекала в ней по большей части оттого, что ей просто нравился вид крови, а в Магнисе Локлайне она нашла того, кто позволит ей проливать столько, сколько захочется. Со временем она полюбила Истинного короля сильнее, чем брата, но сомневаюсь, что это влечение было взаимным в том смысле, в котором она бы хотела.

Он замолчал, хмуро глядя на танцующие языки пламени, а в голове у него наверняка бурлили воспоминания. Я дал ему небольшую паузу, а потом попробовал тихо задать вопрос:

— Так значит, тебя не будет мучить раскаяние, если придётся её убить?

Уилхем встретился со мной взглядом, знакомо хмуря брови от подозрительности.

— Элвин, неужто я вижу, как в твоём умном котелке мозгов варится план?

— Эта война может закончиться завтра, — сказал я, — с несколькими сотнями убитых, может больше, может меньше. Или она может тянуться годами, унося мученики знают сколько тысяч жизней. А если такое случится, тогда нам не удастся возвести Эвадину в положение, которое ей необходимо, чтобы на этой земле воцарился настоящий мир. И ты это знаешь.

На губах Уилхема заиграла горькая улыбка.

— Я много думал об этом, хотя, очевидно, не с твоей способностью к хитрости.

— Называй это хоть хитростью, хоть здравомыслием. Да хоть подлым предательством, если хочешь. Мне насрать. Прежде мы уже поступали так, чтобы сохранить ей жизнь, и может это даже приведёт к проклятию наших душ, но мы это делали. Теперь нам снова придётся действовать, но мне нужно знать, что ты готов поднять руку на человека, которого называл когда-то королём, и на женщину, которую твой возлюбленный называл сестрой.

Вся весёлость слетела с его лица, сменившись мрачным согласием, которое часто становится участью послушных солдат. Сдержав вздох, он спросил:

— Что ты задумал?

Оставив Уилхема, я отправился разыскивать Лилат, и нашёл её рядом с лошадьми. Она испытывала к этим животным заметную привязанность и ездила верхом с завидной скоростью. Своего длинноногого, чёрного жеребца она назвала Каэлир — каэритским словом, означающим бурю или шторм, в зависимости от интонации. Лилат провела по его шкуре щёткой с тонким ворсом, и зверь благодарно фыркнул, наклонил голову и уткнулся в неё носом, вызвав в моей груди лёгкий укол ревности. Черностоп в качестве благодарности в ответ на подобное лишь топал копытом и нетерпеливо содрогался.

— Они своенравные, — сказала она мне, глянув на меня. — Думаю, они чуют других людей, понимают, что случится.

Несмотря на все мои попытки объяснить, Лилат перестала вникать в различные причины конфликта, в который оказалась втянута. Она знала, что путешествует с одним войском, которое вскоре вступит в битву с другим, но от неё ускользало, кто тут замешан и почему. Орду Самозванца она называла просто «другие люди», а войско Ковенанта определяла лишь как «твои друзья, а значит и мои друзья».

Солдаты Разведроты, справедливо опасаясь моей реакции на любое неуважение, относились к ней по большей части с почтительным и в основном невысказанным любопытством. Эйн предсказуемо составляла исключение, терзая Лилат постоянным шквалом вопросов, и записывала все ответы, добавляя всё больше слов в растущие стопки пергамента, сложенного в седельных сумках.

— Где ты это взяла? — спросил я, кивнув на фальшион, приставленный к ближайшей бочке с водой.

— Эймонд, — сказала Лилат, и в этом ответе не было ничего удивительного. Он тоже уделял Лилат значительное внимание, при этом краснея и заикаясь. — Он сказал, что завтра мне это понадобится. А ещё он дал мне вот что поносить. — Она отложила щётку и приподняла клёпаную железом бригантину. — Тяжёлая, — добавила она, поморщившись от неприязни. — Мне ведь не обязательно её надевать?

— Не обязательно, — сказал я и взял у неё доспех. — Она тебе не понадобится, как и оружие.

Я положил бригантину, взамен взяв её седло.

— Пора, — сказал я, поднимая его на спину Каэлира.

— Пора? — озадаченно прищурилась Лилат.

— Пришло время выполнить поставленную перед тобой задачу. — Я положил седло на место и взялся за подпругу. — Пора отыскать Доэнлишь.

— Но битва…

— Это не твоя битва. — Я застегнул ремень и туго его затянул, а потом выпрямился и посмотрел ей в глаза. — И не твоя война. Сейчас мне надо идти, и я не стану слушать никаких возражений.

— Эйтлишь сказал мне защищать тебя…

— И ты защищала, в горах. Там было твоё место. А здесь — моё, и я не смогу защитить тебя, ни завтра, ни в последующие дни. Здесь всё по-другому, и ты это уже видела. Ты видела, как мы поступаем друг с другом, видела убитых детей, сожжённые деревни. Видела, как люди голодают ради возможности умереть за дело, которое они понимают лишь немногим лучше, чем ты. Видела, каков мой народ, и я от них не отличаюсь.

Услышав в своём голосе всё больше грубых и неровных ноток, я замолчал. Снова посмотрев на Лилат, я увидел боль и нежелание в её открытом взгляде. Закашлявшись, я приторочил данный ей Эймондом фальшион к седлу сзади и заговорил, стараясь не встречаться с ней взглядом:

— Однажды я уже вынудил друга вступить в битву, — сказал я. — И она ненавидела меня за это. Так всегда с битвами: они нас меняют, переделывают во что-то новое, и это редко улучшение. Я бы хотел, чтобы на твоём лице не было ненависти, когда увижу тебя в следующий раз. Поиски Доэнлишь — в любом случае более важная задача. И к тому же, Улла была права. Я вижу это, если не видишь ты. Ты не таолишь, ты вейлишь, охотник, и, безусловно, охотником быть намного лучше.

Она продолжала возражать, и наш спор становился всё жарче, пока я не пригрозил связать её, бросить в телегу и отвезти на двадцать миль отсюда и отпустить. И это была не пустая угроза. Я хотел, чтобы она не видела того, что случится тут утром, и не только потому что хотел избавить её от ужасов генерального сражения. Нет, всё было подлее и эгоистичнее. Я не хотел, чтобы она увидела моё преступление. Даже если она никогда не поймёт его природу, я всё равно решил, что не стану навлекать проклятие на свою душу под взглядом Лилат.

— Где? — пробормотала она, согласившись наконец взобраться на коня. — Где мне искать? Земли тут обширные.

— Ты же охотник, — напомнил я и улыбнулся, не дождавшись улыбки в ответ. — И к тому же, у меня есть чувство, что Доэнлишь отыщет тебя, когда придёт время. — Я отступил назад, продолжая улыбаться и чувствуя, как у меня перехватило горло. — Осторожнее с теми, кого встретишь на дороге. Никому не доверяй и каждое слово принимай за ложь.

Лилат отвернулась, всё сильнее сжимая поводья, и я подумал, что она собирается безо всякого прощания умчаться в темноту. Но всё же она помедлила — на её лице сохранялось укоризненное выражение, но взгляд смягчился.

— Эйтлишь то же самое говорил о тебе, — сказала она. — «Весь его народ лжецы, и он один из худших». Вот что он мне сказал.

— Не скажу, что и мне на него не плевать, — натянуто усмехнулся я. — Но и не стану оспаривать его мудрость.

Лилат кивнула, её гнев стих, и она выпрямилась.

— Не умри завтра, — сказала она, и ударила пятками, пустив Каэлира быстрой рысью. Ночное небо потемнело из-за туч, и я видел её совсем недолго, пока конь и всадница не пропали в темноте.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Самозванец в тот день тщательно расставил свою орду, поместив опытных альтьенцев герцога Галтона на правый фланг, а в центре — компанию наёмников и остатки своих верных последователей. Эта аккуратно выстроенная шеренга к западу переходила в раздутую вытянутую толпу керлов, формировавших левый фланг армии бунтовщиков. Несмотря на недостаток сплочённости, простолюдины, вставшие под знамя Самозванца, по-прежнему производили грозное впечатление. Эйн своим намётанным на числа глазом оценила, что их больше десяти тысяч, и эта цифра соответствовала размерам остального войска. Напротив, силы принцессы Леаноры можно было оценить примерно между пятнадцатью и восемнадцатью тысячами, и подкрепления прибывали даже пока барабаны и горны выстраивали солдат в шеренги. Эвадина подошла с войском Ковенанта прямо перед рассветом, а позади неё шло около шести тысяч участников священного похода. Остальные из Жертвенного Марша растянулись неуклюжей, оборванной змеёй по дороге до южного Альбериса, и всё утро усталые, но увлечённые керлы подпитывали королевское войско.

Часы до переговоров я провёл помогая Суэйну выстраивать керлов в нечто, похожее на строй, ставя в передние ряды самых наименее оголодавших и хорошо вооружённых. Им полегчало после нескольких часов отдыха и нормальной еды, но усталость и опустошение от Жертвенного Марша ясно читались на каждом лице. На многих лицах я увидел характерное отстранённое выражение, которое говорило о недавней тяжкой утрате. «Скорбят о семьях и друзьях, пропавших по дороге», заключил я. И тем не менее, несмотря на всё, что они пережили, я с виноватым удовольствием видел, что за скорбью и усталостью нет никаких сомнений. Их вера в Леди сияла так же ярко, как и всегда, подпитываемая ежедневными проповедями, которые, как я понял, не уступали по тайной силе всему, что я видел от Ведьмы в Мешке или Эйтлиша.

Впрочем, если сработает мой план, то сегодня не будет никакой проповеди, никакого последнего красноречия от Воскресшей мученицы, чтобы зажечь их перед боем против Малицитской Орды. Я считал, что её проповедь перед Полем Предателей обеспечила в тот день победу роте Ковенанта, или, по крайней мере, выживание. А теперь же мне приходилось положиться на то, что, когда придёт время, набожность участников священного похода заставит их действовать быстро.

Решив, что не помешает их немного взбодрить, я влез на Черностопа и немного поездил перед нестройными рядами. Когда удалось привлечь их внимание, я остановил жеребца, встал и выкрикнул как можно громче:

— За кого вы бьётесь?

Резкий и слаженный ответ раздался немедленно и яростно:

— За Леди!

— За кого вы живёте?

— За Леди!

— За кого вы умрёте?

— ЗА ЛЕДИ!

И без спросу они стали топать ногами и стучать древками своего разнообразного оружия по земле, ритмично скандируя:

— Бьёмся за Леди! Живём за Леди! Умрём за Леди!

Я думал, что хор ограничится только участниками священного похода, но вскоре его подхватили и выстроенные аккуратными шеренгами перед ними войска Ковенанта. Но и на них всё не кончилось — лозунг распространился на герцогских рекрутов слева и справа от нас, поскольку войска Ковенанта вместе с ротами Короны поставили в центре построения. Вскоре уже вся королевская армия выкрикивала этот лозунг, который эхом разносился по узкой долине до орды Самозванца.

— ЛЕДИ! ЛЕДИ! ЛЕДИ!

Сама Эвадина сидела на Улстане в переднем ряду, расположившись на периферии от членов королевской семьи и дворян под знаменем Алгатинетов. Я видел, как Леанора пошевелилась от продолжавшихся криков, но с такого расстояния выражения её лица было не разобрать. Я раздумывал, оставит ли ей беспокойство за брата место для ревности, но решил, что сердце принцессы вполне способно разом вместить и страх, и завистливую обиду. Эвадина же со своей стороны никак не реагировала на лозунги, и по-прежнему сидела, стоически разглядывая войско напротив. Разумеется, её кажущееся равнодушие только добавляло впечатления самоотверженной решимости и прямоты.

— Этих лучше бы переставить в тыл роты, — сказал я Суэйну. Он оставался пешим, как и всегда в битве, и потому мне пришлось низко наклониться в седле и перекрикивать нарастающий шум. — И поставить сержантов так, чтобы быстро передавали приказы, если возникнет необходимость.

Суэйн покосился на меня, и на его лице промелькнуло эхо его старой привычной подозрительности.

— Значит, ты думаешь, что переговоры закончатся провалом? — Как самый опытный солдат на службе Помазанной Леди, он знал, что переговоры перед битвой — всегда дело неопределённое. Нередко достигалось соглашение, если одна или обе стороны понимали, что твёрдости их убеждений бросает вызов неиллюзорная перспектива скверной насильственной смерти. Из уроков Сильды я знал о нескольких войнах, которые так закончились, но решил не просвещать Суэйна о том, что этой точно среди них не будет.

— Несмотря на все притязания на королевский трон, — чуть тише сказал я, наклоняясь ниже, — Самозванец в душе вор, и ему нельзя доверять. Кому как не мне это знать? Внимательно следите за происходящим и будьте готовы действовать со всей поспешностью, капитан.

Я видел, как усилилась его подозрительность, когда я отъехал и направил голову Черностопа к королевскому знамени. Однако он без лишних слов серьёзно кивнул мне, и я уехал прочь. Вскоре меня окликнул знакомый голос — я уж и не думал, что уже когда-нибудь его услышу.

— Не знала, что ты такой оратор.

Лорайн Блоуссет, герцогиня Шейвинской Марки, смотрела на меня с высокой белой кобылы. С обеих сторон от неё были вооружённые воины в герцогских ливреях. В прошлый раз костёр цепаря наполовину освещал её лицо, забрызганное кровью, когда она вытащила кинжал из его спины. Я обнаружил, что теперь оно приобрело благородную властность, и её красота с годами не потускнела, а только усилилась. Подшитая горностаем накидка из синего бархата идеально подчёркивала цвет её лица, создавая образ женщины, рождённой для своего положения, что, как и многое в её отношении, было ложью. Она держалась дружелюбно, но за приветливым фасадом я заметил пристальный взгляд. Из всех светлых умов, что я встречал, Лорайн занимала место близко к вершине списка, и я знал, что недавние события дали ей немало поводов для размышления.

— Миледи герцогиня, — сказал я, кланяясь в седле. — Прошу прощения, что не спешился, но моего присутствия ожидает королевская семья.

Лорайн усмехнулась.

— Как же высоко ты поднялся, — сказала она. — Может, даже, выше меня, а?

— Это невозможно, миледи. — Я глянул по обе стороны от неё, увидев только телохранителей, но не герцога. — А вашего мужа здесь нет?

— А ты не слышал? — Выражение лица Лорайн без усилий сменилось на печальную маску скорбящей вдовы. — Герцог Руфон, мой возлюбленный муж, несколько недель назад покинул этот мир. Болезнь, которую не смогли исцелить ни лекари, ни молитвы мученикам.

— Ужасная потеря, — заявил я, даже не утруждаясь придать этим словам притворное сожаление. То немногое, что я видел в герцоге Руфоне, оставило мне впечатление мелкого человека, который пытался втиснуться в совершенно неподходящую ему роль, в отличие от его жены. — А ваш… ребёнок? — поинтересовался я.

— Жив-здоров под присмотром верных слуг в за́мке Амбрис, хотя мне было очень больно расставаться с ним. Его зовут Боулдин.

Мы с пониманием улыбнулись друг другу: Боулдином звали деда Декина по материнской линии. И пускай в ребёнке не текла кровь павшего Короля Разбойников, но Лорайн всё равно явно представляла Декина в роли отца. Поэтому я понял, что герцогиня Лорайн Блоуссет больше никогда не женится, и что она любила только одного человека, раз и навсегда. Эта мысль вызвала воспоминания о той старой банде злодеев, и о наших деньках в лесу — воспоминания, которые сейчас только отвлекали внимание, поскольку мне надо было организовать преступление.

— Миледи, вам стоит проверить, что ваши войска сегодня в полном порядке, — сказал я, встретившись с ней взглядом, чтобы убедиться, что она поняла смысл моих слов.

Лорайн быстро стрельнула глазами в сторону королевской семьи, а потом подвела кобылу поближе и тихо спросила, тщательно стараясь говорить бесстрастно:

— Элвин, король на самом деле у Самозванца? Или всё это просто фарс?

Несмотря на недостаток интонации в её вопросе, я услышал за словами настоящую подоплёку. «Она раздумывает, не переметнуться ли». Я сдержал смешок, поняв, что не могу винить Лорайн за мысли о государственной измене. Это было бы всё равно как хлестать волчицу за то, что она кусает всё, что может угрожать её волчонку.

— Убедитесь, что ваши войска сегодня в полном порядке, — ответил я. — Особенно обратите внимание на левый фланг противника, и всё будет хорошо.

Она озадаченно нахмурилась.

— Мои капитаны говорят, что лучшие войска Локлайна в центре.

— Левый фланг. — Я улыбнулся, взял уздечку Черностопа и повернул его в сторону знамени Алгатинета. — Поверьте мне. — Я помедлил, снова повернувшись к ней. — Рад был снова вас повидать.

Она продолжала хмуриться, но склонила голову с изяществом герцогини, а я ударил пятками, пустив Черностопа рысью. Три шеренги королевских солдат расступились, дав мне приблизиться к королевской свите, где я пустил коня шагом, тщательно осматривая крайнюю правую часть нашего построения. К своей радости я увидел, что Уилхем разместил верховых разведчиков и Всадников Ковенанта чуть впереди от пехоты войска Ковенанта, обеспечив возможность быстрой атаки, когда придёт время.

Должен признаться, я испытывал некоторую тошноту, приближаясь к группе аристократов под знаменем Алгатинетов. И хотя я не питал никаких сомнений о правильности моего дела, но осуществить это было нелегко. И я не испытывал никакой уверенности, что всё сработает, поскольку таких прецедентов ещё не было. На самом деле я до сих пор не знаю о каких-либо параллелях в истории, и мой план того дня не был записан до тех пор, пока я сам не взял перо, чтобы написать эти страницы. Моё худшее преступление всегда было моей самой долгоживущей ложью, открытой лишь тебе, мой возлюбленный читатель, ибо я знаю, что твоё суждение будет справедливым.

— Ублюдок опаздывает, — проворчал сэр Альтерик, когда я остановил Черностопа. Рыцарь-маршал хищно осматривал войско напротив, и неодобрительно нахмурился, повернувшись ко мне. — Но с другой стороны, капитан, и вы тоже.

— Всего лишь проследил за надлежащей диспозицией моей роты, милорд, — сказал я ему, пытаясь сдержать сильное бурление в животе. В отличие от всех присутствующих, мои доспехи оставались смесью найденных пластин и снаряжения разного цвета и возраста. Впрочем, рыцарского лоска в тот день ещё сильнее не доставало сэру Элберту. Он сидел на своём могучем скакуне в прекрасно сделанных, но неотполированных доспехах, а небритое лицо постоянно дёргалось, в то время как глаза обшаривали орду Самозванца. И снова во мне закружилась капля жалости, поскольку вид такого человека в подобном состоянии может вызвать укол боли даже в самом ледяном сердце. Но я снова подавил этот импульс. «Чем я обязан этим благородным негодяям?».

— Когда приедет Самозванец, — строго приказала мне принцесса Леанора, — переговоры будут проходить в соответствии с принятым обычаем. Вы будете только слушать. Ничего не будет решаться в этот миг. Наш дальнейший ход действий будет определён, когда мы удалимся выслушать ваше суждение. — Её лицо помрачнело, и на нём отразилось страшное предупреждение. — Вы меня поняли, капитан Писарь?

Я низко поклонился, согнул палец в перчатке и приставил ко лбу — натурально, перепуганный керл, которого она хотела увидеть.

— Я понял, ваше величество.

Далёкий звук труб приковал все взгляды к вражескому войску. Ровные ряды в центре зашевелились и разошлись, а вперёд выдвинулось высокое знамя. Раздались радостные крики, когда проехала фигура в великолепных доспехах бронзового цвета — это армия бунтовщиков приветствовала Самозванца. Я заметил, что самые восторженные крики доносились от толпы простолюдинов слева, а не от альтьенцев. Солдаты и наёмники тоже кричали с удовольствием, но не настолько живо или громко. Выехав из шеренги, высокий мужчина развернул коня и высоко поднял знамя, а его скакун встал на дыбы. Безусловно, такое зрелище производило впечатление, и восторженные керлы завопили ещё громче.

Снова развернувшись, он ровным галопом помчался в сторону королевской свиты, а за ним развевалось шёлковое знамя. На миг я подумал, что Самозванец собирается вести эти переговоры в одиночку, что отлично сыграло бы мне на руку, а потом я увидел, как из вражеских рядов выезжает ещё одна группа всадников. Герцог Галтон ехал под своим знаменем с целой свитой из дюжины вооружённых рыцарей за спиной. Наверняка это были Серебряные Копья, о которых говорил сэр Альтерик — кончики их поднятых копий блестели на солнце, пока не налетела гряда облаков, погрузив неглубокую долину в тень.

Магнис Локлайн, претендент на трон Альбермайна, остановился в дюжине ярдов от королевского отряда. На нём не было шлема, и, увидев его лицо впервые, я поразился отсутствием какого-либо сходства с королём Томасом или принцессой Леанорой. Это было несомненно красивое лицо, с сильным подбородком и узким носом, а длинные тёмные волосы развевались на усиливающемся ветру, создавая внушительный образ короля-воина. Впрочем, я увидел мало признаков крови Алгатинетов, и это укрепило моё убеждение в том, что этот человек — величайший из лжецов. Все его притязания были такими же фальшивыми, как и любая ложь, что я когда-либо говорил, и, хуже того — они пользовались гораздо бо́льшим успехом. Я видел за этим лицом живой ум, но ещё и голодное честолюбие в том, как он осматривал собравшуюся знать. Потому удивительно было, когда он перевёл взгляд с королевского отряда на Эвадину и направил к ней коня.

— Леди Эвадина Курлайн, — сказал он, низко поклонившись. Его голос вызвал новое удивление тем, что он был лишён всяких попыток изобразить благородный акцент. Это был размеренный и, по-видимому, хорошо поставленный в речах голос, но в то же время грубый голос образованного керла или начитанного горожанина. — Мы, конечно, уже встречались раньше, но никогда не были представлены. Видя вас сейчас, я считаю это ужасным недосмотром с моей стороны.

Он говорил открыто и с несомненным обаянием, весьма похоже на ухажёра, приветствующего будущую невесту. Однако вместо ревности это вызвало в моей груди только веселье, поскольку я знал эту женщину, а он явно нет.

В ответ на его приветствие Эвадина не сказала и не сделала ничего, хотя эмоций на её лице хватало. Она смотрела на Локлайна с непоколебимой ледяной сосредоточенностью, какую я видел у неё в битве — с таким выражением она убивала.

Эвадина продолжала молчать, и я увидел, как весело и оскорблённо дёрнулись губы Самозванца. Развалившись в седле, он спросил:

— Неужели вам нечего мне сказать, миледи? Под защитой флага переговоров вести себя так… невежливо для человека, настолько славного своим благочестием.

Эвадина прищурилась.

— Да, мне есть что вам сказать, — отрывисто проговорила она, сдерживая ярость. — Заканчивайте эту бессмысленную игру, чтобы я могла приступить к отправке вашей испорченной души обратно к вашим хозяевам-Малицитам.

Вся весёлость тут же слетела с лица Локлайна. Он уже сражался раньше с этой женщиной, пусть и мимолётно, и знал о её способностях, а потому её смертельная антипатия отрезвляла.

— Я не служу Малицитам, — с виду искренне обиженным тоном заявил он. — Я всегда почитал Ковенант. — Он указал на войско за спиной. — В рядах той армии прямо сейчас стоят священники.

— «Остерегайтесь гласа порченных», — ответила Эвадина цитатой из свитка мученика Стеваноса, — «ибо язык Малицитский сплетёт клетку лжи вокруг любого сердца».

— «Оберегайте душу вашу от соблазна горделивого честолюбия», — бросил в ответ Локлайн возражение из речений мученицы Меллии. Этот человек явно был знаком со священным писанием, хотя я счёл его выбор отрывка настолько ироничным, что его можно было назвать вопиющим лицемерием. — «Вознесётесь лишь благодаря праведному признанию честных людей. Всё остальное суть тщеславие».

Обмен колкостями из писания мог бы продолжаться, если бы грохот копыт по земле не возвестил о прибытии отряда герцога Галтона.

— Локлайн! — выкрикнул он, останавливая своего коня и взметнув фонтан дёрна. — Хватит флиртовать с этой святой девкой. Нам ещё в войне побеждать.

Ростом герцог Галтон был почти с сэра Элберта, хотя на несколько дюймов шире в талии. На его доспехах почти не было украшений, и только на кирасе серебром и финифтью изобразили раскинувшую крылья скопу — фамильный герб Пендроуков. В отличие от Самозванца, он носил шлем, под открытым забралом виднелось очень бородатое лицо с глубокими морщинами на лбу и вокруг глаз. А ещё, в отличие от Локлайна, его внимание было приковано исключительно к членам королевского отряда.

Галтон Пендроук молча зловеще смотрел на Леанору и Элберта, не произнося никаких приветствий, пока его свита разъезжалась по обе стороны от него. Молчание тянулось и усиливалось, а Локлайн удостоил Эвадину поклоном на прощание и направил коня к герцогу Галтону. Напряжение стало таким, что в животе у меня снова заурчало, и сердце забилось сильнее. «Чем я обязан этим благородным негодяям?». Этот вопрос всё сильнее и сильнее отдавался пустотой всякий раз, как я его задавал, вызывая бурю сомнений.

Наконец Леанора повернулась к Альтерику, который громко произнёс необходимые формальности:

— Да будет известно, что все собравшиеся под этим флагом согласны, что никакой крови не будет пролито в его тени. Мы собрались в мире, и разъедемся в мире. Подтвердите свои клятвы или сейчас же отправляйтесь в битву.

Принцесса заговорила первой, выпрямив спину и подняв руку:

— Подтверждаю, именем Короны, рода Алгатинет и перед лицом мучеников и Серафилей.

Следующим сказал Элберт, и его лицо по-прежнему дёргалось от сдерживаемого страдания, а поднятая рука дрожала:

— Подтверждаю.

Свидетельство Локлайна было сформулировано с изящной гладкостью, хотя то, как он постоянно стрелял глазами в сторону Эвадины, говорило о кипящей досаде:

— Ради моего народа и королевства, подтверждаю.

— Подтверждаю, — нетерпеливо рявкнул герцог Галтон. — Начинай уже, Курлайн.

Сэр Альтерик обменялся взглядами с Леанорой и, получив кивок, заговорил:

— Условия, переданные принцессе Леаноре вестницей Магниса Локлайна, сим отклоняются как лишённые достоинств. Никаких дальнейших обсуждений данных условий вестись не будет. Однако любовь принцессы к её брату и страстное желание не погружать это королевство в новое бесполезное кровопролитие вынуждает её по меньшей мере искать какой-то компромисс.

Рыцарь-маршал помедлил лишь на миг, чтобы собраться с духом, но герцог Галтон не увидел особых причин не изложить свои условия:

— Моя внучка, — неумолимо прохрипел он. — Отдайте мне её, если ещё не убили.

— Леди Дюсинда невредима, — сказала Леанора с выступившим на щеках румянцем, — и пребывает в полной безопасности и комфорте под присмотром моей семьи.

— Чтобы вы могли сковать её со своим Алгатинетским щенком. — Рычание Галтона становилось зловещим. — Это вряд ли. Кровь моего рода никогда не испачкает твоя кровь, женщина. Отдайте мне внучку, и… — он стиснул зубы, — … мы отдадим вам брата.

Ложь проявляется в мелочах. Замешательство, губы чуть увлажнились или глаза моргают слишком быстро. Здесь же Галтон из-за смеси гнева и самобичевания сжал зубы. Я едва не рассмеялся, когда пришло понимание — знание, которое изменило мой тщательный план — в деталях, если не в общем эффекте. Я пришёл, ожидая, что укажу обвиняющим перстом в одном направлении, и неважно, виновен тот человек или нет. Теперь же у меня появился настоящий виновник, на которого можно было указать.

Большинство присутствующих не заметили, как я встрепенулся от удивления, но только не сэр Элберт — его покрасневшие глаза с отчаянной надеждой уставились на меня.

— Что ты видел? — так тихо спросил он, что остальные не услышали, и сэр Альтерик снова заговорил:

— Любые соглашения, достигнутые здесь, — сказал рыцарь-маршал, — зависят от гарантий касательно здоровья и благополучия короля Томаса. Соответственно, принцесса Леанора требует ваших клятв, что король жив и невредим.

— Писарь, что ты видел? — настаивал Элберт, и на этот раз так громко, что привлёк к себе все взгляды.

Я перевёл взгляд с королевского защитника на герцога Альтенского, который заёрзал в седле, и его конь занервничал, вероятно, чуя тревогу всадника. Герцог озадаченно посмотрел на меня, но вместе с тем и с явным подозрением, как любой виновный человек.

— Отдайте мне внучку, — снова сказал он Леаноре, с трудом отводя от меня взгляд, — и я отдам вам брата.

— Писарь? — снова спросил Элберт, хотя его голос уже наполнила ужасная уверенность.

В этот раз, признаюсь, я испытывал миг колебания, отягощенный огромной важностью задачи, не говоря уже о раздражающем и неослабевающем урчании в моих внутренностях. Глядя на несчастное поникшее лицо Элберта, я знал, что вот-вот причиню этому человеку ужасное горе. Но это был лишь краткий миг сомнений, поскольку на кону стояло гораздо больше, чем просто отцовское сердце.

— Я думаю, что король Томас мёртв, — громко и чисто заявил я, снова посмотрев на герцога Альтенского, — убит в сражении от руки герцога Галтона несколько дней назад.

Не сомневаюсь, большую часть своей жизни Галтон Пендроук был бесстрашным человеком, и много раз ехал на войну с решимостью и силой духа, равной самым прославленным рыцарям за всю историю. Однако в тот миг, когда к нему повернулся Элберт, я увидел любопытное зрелище, как герой превращается в труса.

— Я пытался сохранить ему жизнь, — тихо проговорил он. Его глаза не отрывались от Элберта, черты лица которого внезапно обрели ужасно знакомое спокойствие. — Это… — Галтон запнулся, а королевский защитник без особой спешки достал свой меч. — Это был несчастный случай… Его лошадь упала. Я никогда не собирался…

Сомнительно, что трусливые мольбы спасли бы его от гнева Элберта, но это навсегда останется предметом домыслов, поскольку там присутствовали и другие мстительные души. Принцесса Леанора двигалась с такой скоростью и яростью, какой я от неё никогда не ожидал, и с её дико искривлённых губ слетел отвратительный визг. Пришпорив кобылу, чтобы та бросилась вперёд, Леанора прыгнула из седла, высоко поднимая кинжал. Если бы жуткие намерения королевского защитника не занимали так сильно герцога Галтона, он мог бы спастись. К несчастью, он едва успел приподнять руку, когда кинжал Леаноры вонзился ему в глаз. Этот удар был нанесён со смертоносной силой, и клинок погрузился до самой рукояти. Тело Галтона ещё дёргалось, когда они с Леанорой, сплетясь, упали на землю, но я знал, что это уже агония.

Невозможно точно передать всё, что случилось в следующие несколько мгновений, и большую часть я не заметил, поскольку моё внимание было приковано к убитому герцогу и реакции его сопровождающих. С тех пор у меня накопилось много подробностей, но поразительно то, что все наиболее яркие события этого дня произошли прежде, чем фактически началось само широко изученное сражение.

Два удара сердца Серебряные Копья просто сидели и смотрели на своего павшего герцога, а Леанора в это время пыталась оттолкнуться от трупа. Вытащив кинжал из дёргавшегося глаза Галтона, она встала коленом на кирасу и принялась методично вонзать клинок ему в шею, постоянно плюясь почти неразборчивыми непристойностями. От этого свита герцога встрепенулась. Раздались потрясённые мстительные крики, и люди стали опускать копья, а лошади вставали на дыбы в предвкушении битвы. Я не сомневаюсь, что принцесса Леанора встретила бы свой конец под копытами множества боевых коней, если бы сэр Элберт не бросился сломя голову в самую гущу Серебряных Копий. Его меч смазанными пятнами по дуге опускался направо и налево, зарубив двоих человек прежде, чем они могли увернуться от ударов. Их товарищи попробовали развернуть лошадей, чтобы развернуться к атаке, но сэр Элберт двигался среди них, словно акула через косяк рыб, убивая с тем искусством и точностью, которыми всегда славился. И всё равно, даже для него перспектива сражаться одному против такого количества людей была безнадёжной, и наверняка он тоже встретил бы свой конец в тот день, если бы не быстрая реакция сэра Альтерика.

Рыцарь-маршал так же потрясённо, как и остальные, смотрел на убийство герцога Галтона, выпучив глаза и разинув рот. К счастью, его солдатские инстинкты быстро взяли верх над привязанностью к рыцарским обычаям.

— Люди короля, вперёд! — рявкнул он, вытаскивая меч и опуская забрало, а потом пустил боевого коня галопом. Около двух десятков верховых воинов роты Короны беспрекословно помчались за ним, и очень скоро всё скатилось в хаотичную свалку. Среди вопящих лошадей и падающих рыцарей ломались копья и кружились булавы, а я наблюдал за всем этим с любопытной отстранённостью, которую, по-видимому, чувствовали и армии, стоявшие в долине друг напротив друга.

Быть может самым удивительным аспектом этого сражения, которое потом называли «Битвой Долины», стало пассивное бездействие большей части собранных войск в этот самый критический момент. Как и я, длинные шеренги солдат и керлов просто стояли и смотрели, как аристократы всё безумнее и ожесточённее убивают друг друга. За одним важным исключением. В тот миг, когда на переговорах разразилось насилие, Уилхем, в соответствии с моим нарушенным, но всё ещё действующим планом, протрубил атаку Верховой роте. От края правого фланга королевского войска до поля битвы было около двух сотен ярдов — не очень много для коня со всадником на полном скаку. И всё же, казалось, это заняло очень много времени, не в последнюю очередь оттого, что Магнис Локлайн, наконец-то, решил действовать.

Мне казалось, что он едет перед моими глазами словно через сгустившийся воздух, словно мой разум в ответ на такую бешеную активность согласился замедлить время. Локлайн не мешкал, чтобы надеть шлем, и его длинные чёрные волосы развевались, когда он поднял меч над головой. Это зрелище производило бы большее впечатление, если бы его мишенью не была беззащитная девушка на коленях, которая рыдала на груди только что убитого ею человека. Многие приписывают Самозванцу великие свершения, и некоторые из них правы, а другие заблуждаются — те, кто склонен погружаться в безумие поклонения герою. Со временем я узнал, что он не совсем злой человек, но в попытке убить Леанору стало ясно, что не особенно он и добрый. Самозванцу представилась возможность убрать ещё одно препятствие на пути к власти, и он за неё ухватился, хотя не сомневаюсь, что ему хватило бы порядочности попечалиться об этом позже, если бы я ему позволил.

Когда Элберт начал свою смертоносную атаку на Серебряные Копья, я схватил свой шлем, но ещё не надел. Расстояние между мной и Локлайном было слишком большим. И я не успел бы преодолеть его прежде, чем он добрался бы до Леаноры, но зато я всегда мастерски умел бросать вещи. Шлем пролетел по воздуху, попал Локлайну сбоку по незащищённой голове, и силы удара хватило, чтобы он пошатнулся в седле. Ещё несколько ярдов он держался, натягивая поводья своего скакуна, и животное отвернуло от Леаноры, а потом споткнулось и упало на кучу взбитого дёрна.

Увидев свой шанс, я вытащил меч из ножен и ударил Черностопа по бокам, мгновенно пустив его галопом. Локлайн выбрался из-под дёргавшейся лошади и, когда я помчался на него, повернулся ко мне с пустым взглядом человека перед неизбежной кончиной. К несчастью, прежде чем я успел задавить его, раздражающе верный конь Локлайна поднялся на ноги. Обиженно взвизгнув, скакун бросился Черностопу в бок, и от силы удара мы отклонились от цели. Черностоп похвально попытался остаться на ногах, но удар оказался слишком сильным. Он споткнулся, поскользнулся, его передние ноги подкосились, и я выпал из седла. К тому времени у меня накопилось достаточно практики в прыжках с падающей лошади, а потому я вырвал ноги из стремян и откатился в момент удара, не получив никаких травм, помимо нескольких синяков. А ещё я умудрился удержать свой меч, и это чисто случайно позволило мне парировать удар клинка Самозванца, опускавшегося мне на голову.

Наши клинки скрежетали друг об друга, а он возвышался надо мной, и выражение несчастного понимания на его лице сменилось гримасой ярости.

— Писарь, да? — спросил он, стиснув зубы и наваливаясь всем весом. — Жаль, а я надеялся сохранить тебе жизнь.

— Неужели? — Я сдвинул вес в сторону и наклонил меч, а потом дёрнул навершием вперёд и нанёс резкий удар ему по носу. — Я-то оставлять тебя в живых никогда не собирался.

Охнув от боли, он отпрянул, давая мне возможность полностью подняться на ноги. Но это была лишь кратчайшая передышка. Локлайн бурей набросился на меня, меч быстро описывал дуги, нанося удар за ударом по моей голове без шлема. Из многих часов мучений от рук Рулгарта я вынес один заметный урок: не парируй, если есть возможность увернуться. На отражение клинка требуется почти столько же энергии, как и на нанесение удара, а в поединке на мечах побеждает обычно тот, кто может дольше сохранить силы. И потому Самозванец нападал на меня, а я старался отклоняться и пригибаться, а не бить по его клинку своим, и ждал, когда он неминуемо сделает паузу, чтобы перевести дух. Когда она настала, я начал свою атаку, сделав ложный выпад Локлайну в лицо, а потом взмахнул клинком вверх-вниз и ударил по его руке с мечом. Я знал, что клинок не пробьёт его отличные доспехи, но силы могло хватить, чтобы сломать кость под ними. Он вовремя отпрянул и избежал худшего, но меч попал ему по запястью латной перчатки. Ругнувшись, Локлайн отступил ещё на шаг, пытаясь перехватить меч другой рукой. Я не дал ему на это времени, бросившись вперёд, и нанёс серию ударов по ногам и животу. Он быстро отступал, и, морщась от боли, крутил повреждённым запястьем, парируя мои удары. Пока я теснил его назад, в моей голове ясно, словно колокол, прозвучало глубокое осознание: «Я лучше него».

Действительно, Локлайн умело обращался с клинком, но не был он и особенно искусен. Крепкий боец и, несомненно, вдохновляющий лидер, но не более. Я сомневаюсь, что он смог бы и дальше меня сдерживать, даже если бы Эвадина не примчалась на полном скаку, вырвавшись из свалки за его спиной. Она низко наклонилась в седле, высоко подняв меч, уже окровавленный от стычки с невезучим противником, для обезглавливающего удара по шее Самозванца. Однако в этот раз знаменитая удача Самозванца не оставила его. Предупреждённый барабанной дробью копыт, он дёрнулся в сторону, пытаясь сбежать. Удача, возможно, была на его стороне, но его суждения — нет, поскольку он сместился не в ту сторону, и, избежав меча Эвадины, оказался на пути её коня.

Локлайн отлетел от бока Улстана, словно тряпичная кукла, дёргая руками и ногами и выронив меч. Пролетел он недалеко, упал ничком, и, оставив грязную колею на земле, остановился у моих ног. Безуспешно пытаясь подняться, он отплёвывался, и бурый с коричневым смешивались в луже вокруг его рта.

— Убей его, Элвин! — крикнула мне Эвадина, дёргая поводья, чтобы остановить и развернуть Улстана. — Покончи с этим раз и навсегда!

То, что я не исполнил её приказ, позже я спишу на орду Самозванца, которая отвлекла моё внимание, разразившись в этот миг яростными криками и наконец-то бросившись вперёд. Однако это будет очередной моей ложью. Посмотрев вниз, я увидел, как человек, называвший себя королём, сплёвывает кровь и грязь у моих закованных в сталь ног, и этот последний акт неповиновения пробудил в моём сердце крупицу милосердия. Я прежде убивал беспомощных людей, и большинство из них того заслуживали. Но вот Локлайн силился посмотреть на меня злобными глазами, в его взгляде не было никакого страха, и я решил, что этот человек заслуживает более благоприятного конца.

— Полежите немного, ваше величество, — сказал я, поставив ногу ему на плечо, и придавил его. — Мы займёмся вами в самое ближайшее время.

Оглядевшись, я с тревогой быстро оценил разворачивавшуюся битву. Серебряные Копья герцога Галтона погибли или сбежали. Уилхем снова выстраивал Всадников Ковенанта. За ними я увидел всю приближающуюся рать бунтовщиков. Альтьенцы в центре начали маршировать с неким подобием дисциплины, но вскоре их ряды разъехались, поскольку многие в ярости перешли на бег. Убийство герцога явно взбесило их, но генерал из гнева никудышный. Слева от них толпой бежали массы взбунтовавшихся керлов, кричали и потрясали своим разнообразным оружием, отчаянно пытаясь сохранить человека, которого они называли Истинным королём. Перед ними был единственный оппонент — рыцарь на коне, который бросился прямиком в самое сердце атакующей толпы. По всей видимости сэр Элберт ещё не покончил на сегодня с убийствами.

— Элвин! — строго повторила Эвадина, остановив Улстана поблизости и, нетерпеливо нахмурилась, указывая мечом на лежачего Локлайна.

— Нам предстоит битва, миледи, — ответил я, наклонив голову в сторону приближающейся орды. — И к тому же, этот человек сдался. Надеюсь, вы не хотите, чтобы я себя обесчестил.

— Ёбаный лжец! — выдохнул Локлайн и со стоном попытался справиться с моей ногой, чтобы вывернуть шею и крикнуть Эвадине: — Я не сдавался! Убей меня, если у тебя есть сердце, поклоняющаяся Малицитам сука!

— Тише, тише, — сказал я, надавливая сильнее, и его слова заглохли в грязи. — Довольно уже, глупенький король. — Говоря это, я не отводил глаз от Эвадины, и видел, как её лицо наморщилось от досады, а потом она закрыла глаза и сделала успокаивающий вдох.

— Если станет ясно, что они собираются его вернуть, — сказала она, и снова пришпорил Улстана, — не медли.

С этими словами она уехала, выкрикивая команды Уилхему, чтобы тот проследил за безопасностью Леаноры. Я из предосторожности резко ударил Локлайна в основание черепа и потащил его обмякшее тело под защиту королевского войска. Встревоженно глянув через плечо, я увидел армию бунтовщиков всего в сотне шагов позади, и они быстро приближались, пускай их порядки мало напоминали военное построение. Я подумал, не последовать ли приказу Эвадины, считая, что вряд ли успею быстро протащить этого человека так далеко. К счастью, капитан Суэйн явно серьёзно отнёсся к моему предупреждению, и войско Ковенанта уже приближалось. Они двигались размеренным бегом, обогнули меня и Верховую роту, а затем построились в стандартную трёхшеренговую оборонительную линию. Чтобы не отставать, вскоре за ними последовала и рота Короны, а слева от них уже подходили герцогские рекруты из Шейвинской Марки. Позднее я узнал, что герцогиня Лорайн отвергла возражения своего главного капитана на приказ наступать. Люди герцогини маршировали заметно медленнее, чем солдаты Короны и Ковенанта, и выстроились в линию по диагонали к королевским войскам так, чтобы как раз вовремя встретить огромную толпу нападающих керлов.

Когда вся масса врезалась в стену защитников, это породило взрыв криков от боли и ярости, сливавшихся с громкими ударами плоти по броне и клинкам. Небольшой уклон холма давал мне хороший обзор орды Самозванца, которая набрасывалась на королевское войско, как волны, что откатываются от скалистого берега. Там, где прилив встречался с герцогскими рекрутами, наши ряды изогнулись, но не прорвались. А потом они вытянулись влево, поскольку самые предприимчивые керлы попытались обойти наши фланги. К счастью, к этому времени подошли роты кордвайнцев и сдерживали бунтовщиков, пока не выехала сотня или более конных рыцарей, и не атаковала их фланги.

В центре альтьенцы неустрашимо и яростно набрасывались на роты Короны и Ковенанта, но всё без результата. Если бы они наступали хотя бы немного дисциплинированней, то численность могла бы обеспечить прорыв, но когда кончился запал, им оставалось только рубить и колоть лес пик и алебард. Я видел, как большая группа верховых бунтовщиков попыталась обойти правый фланг королевского войска, но втянулась там в хаотичную свалку с огромной бурлящей толпой Священного Похода Ковенанта. Всадники с впечатляющей решимостью атаковали окружавшую их толпу, но большую часть из них неминуемо одолели и быстро стащили с лошадей. Посмотрев на склон позади альтьенцев, я с радостью увидел множество фигур, исчезающих за гребнем — наёмникам нет смысла задерживаться, если их наниматель убит.

И хотя теперь я не сомневался, чем окончится битва, она, очевидно, была ещё далека от завершения. Вздохнув, я выпустил кирасу Локлайна и быстро осмотрел ряды Всадников Ковенанта, стоявших поблизости.

— Эймонд! Госпожа Джалайна! — крикнул я, увидев обоих по-прежнему на лошадях и с виду невредимых.

— Капитан? — спросил Эймонд, когда они с Вдовой подъехали ко мне. У обоих на лицах виднелись характерные пятна крови и грязи, какие появляются только в битве. Эймонд получил скверный порез на лице от левой щеки до уха, верхний кончик которого срезало. Его это явно не сильно тревожило.

— Свяжите его и отвезите в тыл, — сказал я, пнув по закованному в доспехи боку Самозванца. — Охраняйте его и, — добавил я, обращаясь к Джалайне, — пускай он будет жив, когда всё закончится.

— А вы, капитан? — спросил Эймонд, спешившись, и взялся за верёвку на седле.

Я оглянулся и увидел Черностопа, топавшего копытом неподалёку.

— А у меня ещё здесь дела, — пробормотал я, живо ощущая отсутствие шлема. Замену ему я нашёл по пути к лошади — остановился и снял с убитого члена Серебряных Копий. Шлем был так себе, но к окончанию дня я был рад и такому. Орда Самозванца в тот день умирала долго, но всё же умерла.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Сэра Элберта я нашёл сидящим на трупе его жеребца, а вокруг — ковёр из трупов керлов. Как я понял, некоторые пали его жертвами, но большинство было утыкано лесом арбалетных болтов. Пока шла долгая битва, сэр Альтерик привёл своих лучников. Те пускали шквал болтов, просовывая своё оружие между плечами королевских и ковенантских солдат, и этого хватило, чтобы окончательно возвестить о неизбежности поражения армии бунтовщиков. Как часто бывает, большая часть убийств в этой битве случилась во время разгрома, а не в сражении. Верные рыцари и верховые воины собрали ужасный урожай среди убегающих солдат и керлов. В ответ многие сгрудились для защиты, став огромной мишенью для арбалетчиков. Я видел, как некоторые делали ставки, скольких они смогут убить до заката.

В конце концов резне положил конец дождь — из гряды тёмно-серых облаков, которые почти весь день висели над головой, обрушился суровый, могучий поток. Его неприятный холод, казалось, остудил убийственную радость, которая часто охватывает сердца победоносных солдат. Сцены развязанной жестокости на поле уменьшились и стихли, а тела остались на разграбление тем, чья жадность перевешивала неприязнь к ненастной погоде.

Я смотрел, как сэр Элберт закинул голову назад, и дождь моментально залил его лицо, смыв большую часть засохшей крови. Потом он опустил голову и взглянул на меня, по большей части без каких-либо эмоций, и без того безумия, которое, как я думал, было ему присуще. И всё же в его взгляде сквозило понимание, хотя голос, когда он заговорил, звучал ровно:

— Ты ведь знал, Писарь? — спросил он. — Ты знал, что они убили моего сына.

— Только подозревал, — сказал я, решив, что это лишь частично неправда, ведь, в конце концов, мой план был основан на виде́нии, посланном глумливым призраком во сне. — Но я знал, что если это окажется правдой, то она всплывёт на переговорах. Не стану утверждать, что жалею об этом, милорд. Эта война должна была окончиться сегодня, а иначе это королевство ещё лет десять видело бы только кровь. — Я сглотнул, замолчав. Сражение, длившееся больше часа, должно было притупить любые мои страхи. Но всё же, несмотря на усталость и недавно пережитые ужасы, этот человек всегда мог меня напугать. — И не стану бежать от последствий, — продолжал я, — если собираетесь добиться компенсации.

— Какой ты храбрый. — Такой прежде невиданный цинизм от настолько серьёзной души мог бы ещё сильнее распалить мой страх, но я понимал, что для нового насилия он слишком истощён и погружён в скорбь. — Не планировалось, что Томас станет королём, — сказал он, глядя куда-то вдаль. — Полагаю, тебе это известно. Если бы Матис правил немного дольше, а тупой пьянчуга Артин не сломал бы себе шею…

Элберт безрадостно усмехнулся, качая низко опущенной под дождём головой. Я подумал, что он закончил, и я уйду, а он останется здесь тонуть в своей скорби и быть может никогда не поднимется. Но, как оказалось, он собирался рассказать мне историю.

— Два принца, и оба умерли от одного и того же, — сказал он, и с горьким вздохом поднял голову. — Я заподозрил бы проклятие, не будь я рациональным человеком. Помню тот день, когда нам объявили. Королева Лаудина, Леанора, Томас и я были в уединённом саду во дворце, где они играли большую часть дней. Это было прекрасное летнее утро, ярко светило солнце, и стоял сильный аромат роз. Понимаешь, мать Томаса любила розы. И сама их сажала. Лаудина любила всё, что растёт. Меня всегда печалило, что она так и не увидела, как вырос её сын, поскольку я верю, что он был хорошим человеком. Но её лицо, когда гонец принёс вести о смерти Артина… Ужасно видеть, как вмиг разбивается сердце женщины, которую любишь. Она уже тогда знала, что ждёт Томаса. Матис объявит Томаса принцем и захочет, чтобы тот стал его отражением — холодным, непреклонным тираном. Это её сломало — и телесно, и духовно. После этого она прожила лишь два года, зачахнув от тоски. Но перед кончиной нашла в себе силы взять с меня слово. Она потребовала, чтобы я поклялся именем любви, которую мы делили, что я сохраню нашего сына. И вот чего я желал все эти годы. Сколько крови я пролил, сколько совершил преступлений, и всё на службе обещанию, данному мёртвой женщине.

Его взгляд предупреждающе и осуждающе посуровел.

— Такая любовь бывает чудовищно опасной, Писарь. Я вижу, как ты смотришь на свою Помазанную Леди, и знаю, что это не преклонение набожной души перед Воскресшей мученицей. И я вижу, как она на тебя смотрит, а потому ты дважды проклят, и это то же самое проклятие, которое я делил с матерью Томаса. — Элберт поднял руки в латных перчатках, всё ещё заляпанных кровью, несмотря на дождь, и указал на резню вокруг: — И смотри, к чему оно нас привело. А к чему приведёт тебя твоё?

Я некоторое время молча смотрел на него, не обращая внимания на дождь, барабанивший по моему черепу. Оказалось, что страх перед королевским защитником теперь стих, сменившись гневом, который чувствуешь, когда кто-то озвучивает неприятную правду. И всё же, то старое многолетнее чувство негодования тоже исчезло, поскольку его суждение казалось неоспоримым. Если уж этот человек — убийца, то кто же тогда я? Сегодняшний кровавый день стал плодом моего плана, а не Элберта или чьего-то ещё.

— Принцесса Леанора жива, — наконец ответил я. — Она направляется в Куравель, чтобы объявить своего сына королём Альбермайна. Я уверен, она будет признательна вам за ваше присутствие там, милорд. — Я низко поклонился, отвернулся и побрёл по грязи к Черностопу, нюхавшего ногу мертвеца, из спины которого торчал обломок копья.

— Я должен был понимать, Писарь, — крикнул мне вслед Элберт. Хотя в его голосе не было ни капли насмешки, я не стал оборачиваться — мне хотелось поскорее убраться от его раздражающей честности. — Сильда пыталась меня предупредить, много лет назад, в святилище посреди болот. «Лучше всего вам убежать из этих земель вместе с ребёнком и женщиной, которую вы любите», сказала она мне. «Если останетесь, то вас ждёт только разбитое сердце и мучения». И почему я не послушал?

Я поднялся на Черностопа и пустил его рысью, хотя дождь замедлил его шаг, и потому, уезжая, я услышал несчастный крик королевского защитника:

— Почему я не послушал?

— Да будет известно, что в этот день мы провозглашаем Артина Алгатинета, пятого своего имени, монархом и сюзереном всех земель, герцогств и владений королевства Альбермайн.

Головокружительно высокий сводчатый зал собора в Куравеле добавлял гулкое эхо голосу светящего Дюрейля Веариста. Помню, как сильно был насыщен благовониями воздух, которые удачно маскировали пот такого количества собравшихся прихожан. Буря, затопившая всё после Битвы в Долине, возвестила о двух днях дождей, которые затем сменились ясным небом, ярким солнцем и нетипичным для этого времени года теплом. Тем неприятнее стал час разнообразных ритуалов коронации, в которых под руководством светящего приходилось опускаться на колени, вставать и снова преклонять колени. Удивительно, но после некоторых исследований касательно этой любопытной роли светящего, могу сообщить, что бо́льшая часть показных поклонений Дюрейля в тот день не имела прецедентов. То, что я — и, надо полагать, многие прихожане — приняли за древние и с давних пор обязательные молитвы и заклинания с просьбами о милости Серафилей и мучеников, старый ублюдок в тот день просто выдумал. Вера бывает настоящей, но я прихожу к выводу, что ритуал есть и всегда был всего лишь фарсом.

Трон стоял на возвышении напротив реликвария — стены с окованными золотом костями мучеников и другими реликвиями, которые представляли собой основные объекты поклонения в этом монументальнейшем образце архитектуры Ковенанта. Король Артин Пятый казался карликом на позолоченном приспособлении, обитом красным бархатом, хотя он умудрялся не ёрзать, пока Дюрейль держал корону над его головой. Я решил, что это Леанора приняла решение отбросить имя «Альфрик» ради более королевского «Артин» — и такова была практика за многие десятилетия династии Алгатинетов. Тактичное исчезновение фамилии его отца — Кевилль — было ещё одним сигналом, призванным cкрепить династическим авторитетом его восхождение на трон. Среди учёных большинство Артинов пользовалось достойной репутацией, и лишь у некоторых она была скверной. Их правления обычно оказывались намного более мирными, чем более капризные или деспотичные правления Матисов и Джардинов. Глядя, как этот бледный мальчик бросил взгляд на мать, я решил, что сложно увидеть в нём развязывателя войн или тирана, но время покажет.

— Теперь все присутствующие встанут на колени, — протянул Дюрейль, по-прежнему держа корону над головой мальчика, — и поклянутся в верности королю Артину. — Светящий на миг замолчал, и я увидел, как дёрнулся его кадык. — При свидетельстве Совета Светящих и Воскресшей мученицы Эвадины Курлайн.

Эвадина стояла рядом с Леанорой справа от трона, а собравшиеся светящие расположились слева, и это ясно и недвусмысленно показывало изменения влияния духовенства. Я спорил, что нужно вести себя осмотрительнее, но Эвадина с самой Долины пребывала в неуступчивом настроении.

— Элвин, время интриг и жалких виляний закончилось, — сказала мне она. — Чтобы исполнить нашу миссию, мне нужно брать власть везде, где только смогу.

— Клянусь, — сказал я, опустившись на одно колено и опустив голову. Весь собор гудел от тех же слов, которые собравшиеся повторяли с разной степенью благоговения. Они представляли собой всю знать, кого только можно было собрать за столь короткое время. Здесь была и Лорайн, и герцог Эйрик Талсиер Кордвайнский — высокий, бледный, как покойник, мужчина с вечно подозрительным взглядом. Вызвали и послов Дульсиана и Рианвеля для присяги на верность от имени их герцогов, а также небольшое количество торговцев-беженцев из Фьордгельда, несмотря на его недавнюю утрату в пользу сестёр-королев Аскарлии. Разумеется, не присутствовали аристократы из Алундии, а из Альтьены присутствовала лишь одна капля крови в лице леди Дюсинды. В отличие от суженого, девочка всю церемонию безо всякого раскаяния ёрзала и вертелась. Она довольно охотно держала сэра Элберта за руку, но часто закатывала глаза и надувала щёки, скучающе вздыхая, и это отсутствие манер вызывало на моих губах скрытую улыбку.

— И вот, — объявил Дюрейл, и по его тону все с радостью понимали, что дело идёт к концу, — наступил первый день долгого и славного правления. Слава королю Артину!

— Слава королю Артину!

Когда хор славословий утих, Леанора вышла вперёд, а светящий отступил. Поведение принцессы показалось мне обескураживающим в своей бесхитростности. Она сегодня надела почти полностью чёрное платье с несколькими вышитыми серебром узорами, а на её лице не было никакой краски, кроме тонкого слоя пудры. Однако выражение её лица было самым тревожным, поскольку она осматривала собравшихся аристократов мрачным взглядом исподлобья. В этом взгляде сквозило обвинение и предостережение, от которых, не сомневаюсь, зачесалось немало благородных задниц. И всё же ей удалось заговорить ровным тоном, хотя и с лёгкой властной резкостью.

— По праву закона и материнства, — начала она, — груз регентства возложен на мои плечи. Пока мой сын не достигнет совершеннолетия, управление этим королевством будет в моих руках. Не сомневайтесь, что сострадание и справедливость, которыми славился мой возлюбленный брат, всегда пребудут и в моём сердце. Подлые зачинщики восстания теперь мертвы или отправлены в нашу темницу в ожидании суда. Перед нами открываются мир и процветание, если только мы сможем их удержать. Пускай забудутся все прошлые обиды, пусть простятся все неверные слова или неуместные чувства. Так говорю я, принцесса-регент Леанора Алгатинет, от имени короля.

Она помолчала, переводя взгляд на первый ряд скамеек, где сидели главные военачальники королевского войска вместе с наиболее видными придворными.

— А теперь, — продолжала Леанора, — мы должны обратить внимание на признание самоотверженной храбрости и заслуг наших солдат. Капитаны Суэйн, Дорнмал и Писарь, прошу вас, подойдите.

Я заметил, как лицо Леаноры на этих словах чуть дёрнулось — всего лишь мимолётное движение глаз в сторону Эвадины, но оно сказало мне о том, кто на самом деле автор этого неожиданного поворота. Суэйн, Уилхем и я, поднимаясь, обменялись озадаченными взглядами и направились к подножию возвышения, откуда Леанора одарила нас весьма натянутой улыбкой.

— Опуститесь на колени, сэры, — сказала она, — и получите свою награду.

С трудом держа меч, который мать вложила ему в руки, Артин осторожно спустился по ступенькам помоста. К счастью клинок был просто украшением с затупленным лезвием, и потому не пролилась кровь, когда он царапнул мне ухо, прежде чем опуститься на плечо.

— Нарекаю тебя сэром Элвином Писарем, — сказал мальчик, тщательно выговаривая слова, как делают дети, читая заученную речь. Он повторил этот же неуклюжий ритуал в отношении Суэйна и Уилхема, немного запутавшись с последним, поскольку там требовалось несколько дополнительных слов.

— Честь твоя… — начал мальчик-король, затем нахмурился и замолк, пока мать не прошептала ему подсказку: — …сим восстановлена. Знайте, что я… монарх, который прощает все преступления, при условии должного… покаяния и искупления вины.

Новоназванный Артин, явно довольный собой, решил добавить театральной импровизации:

— Встаньте, мои рыцари! — выкрикнул он, подняв меч над головой. — И поразите моих врагов! Пусть знают все, кто видит это, что король Артин уничтожит всех бунтовщиков, точно как Самозванца и Герцога-Предателя!

— Хорошо сказано, ваше величество, — Леанора быстро подошла и избавила мальчика от меча. Подозвав придворного, чтобы тот сопроводил миниатюрного монарха к его огромному трону, она повернулась к троим стоявшим перед ней нововозведённым дворянам. — По обычаю в этот миг принято даровать земли и деньги, — сказала она, — но я уверена, что единственная награда, которой потребуете вы, джентльмены, это продолжать службу Ковенанту и следовать за Помазанной Леди.

— Так и есть, ваше величество, — произнёс Суэйн с натянутым поклоном, который нам с Уилхемом пришлось повторить, к моей досаде. Будь у меня возможность, я, может, выторговал бы пару сундуков королевской монеты, чтобы пополнить ротную казну.

— Однако щедрое сердце моего сына не так-то просто остановить. — Леанора, подняв руку, призвала трио придворных из тёмной ниши за реликварием. Они двигались тяжеловесно, несгибаемо, и каждый нёс по мечу. — Владейте достойно этими клинками, сэры, — произнесла Леанора, а придворные опустились перед нами на колени, протягивая мечи. — Во имя короля и во славу Ковенанта.

Я сразу же взял свой меч, а Суэйн и Уилхем чуть замешкались. Я решил, что дело в украшениях — несколько вычурных для тех, кто поклялся преданно служить. Посмотрев на свой меч, я увидел, что медальон и оковка ножен выполнены из чеканного серебра, а узор изображал меч с двумя писчими перьями по бокам. Тот же узор был выполнен на серебряной рукояти и навершии, которое так же украшал большой блестящий гранат.

Подняв глаза, я увидел, как Леанора смотрит на меня, изогнув бровь и с лёгкой улыбкой — первый признак веселья, что я у неё увидел с самой Долины.

— Это прекрасно, ваше величество, — сказал я с низким поклоном. — Мои искренние благодарности королю за его щедрое сердце.

— Спасибо, сэр Элвин, — ответила она, а потом улыбка слетела с её губ и в голос закралась более суровая нотка. — И всегда помните, что королевские дары требуют преданности рыцаря.

Она отвернулась, подобрала юбки и снова поднялась на помост, где приняла свиток от очередного кланяющегося придворного.

— А теперь, — громким голосом, заполнившим весь собор, продолжила она, разворачивая свиток. — Мы должны вернуться к вопросам правосудия. Те, кто будут названы далее, объявляются предателями королевства и подлежат немедленному аресту. Сим аннулируются все действующие права и титулы этих вероломных и недостойных злодеев, а все земли и собственность, принадлежащие им, переходят в собственность Короны. — Сказав это, она стала зачитывать список имён. Это был длинный список, но к счастью, никто из присутствующих в него включён не был, так что, по крайней мере, не пришлось смотреть на бегущих к выходу перепуганных дворян.

Я прищурился, вглядываясь в щель в двери камеры. За ней стоял мрак, и одинокая свеча, трепещущая на сквозняке, отбрасывала мерцающий свет на широкую спину хорошо сложенного мужчины, сидящего за столом. Слева от него лежала стопка пергамента, а справа — чернильница. Этот человек склонился и писал, а скрип его пера на мой писарский слух казался медленным и тяжёлым.

— Он правда попросил меня? — проговорил я, обернувшись к главному тюремщику.

— Вас и никого иного, милорд, — сказал он. — За последние недели приходили разные священники и даже пара восходящих. Он всех послал нахрен, и даже королевских камергеров. Сказал: «Приведите мне писаря или оставьте меня в покое». По правде говоря, больше ничего толкового и не сказал. Только сидит и весь день что-то карябает, хотя почерк у него довольно плохой. — Он пренебрежительно фыркнул. — У меня и то лучше выходит, а я едва своё имя могу написать.

По моему опыту те, кто стоят во главе мест заключения преступников, часто хуже узников — злобный темперамент и подозрительность, граничащая с манией, необходимы для их профессии. Но пускай в этом человеке и присутствовала грубость, какую можно было ожидать, он также обладал удивительной приветливостью, хоть я бы ни на мгновение усомнился в его готовности использовать дубинку с медными шипами, висевшую у него на поясе.

Меня вызвал в дворцовые подземелья королевский вестник — человек, ещё более склонный к высокомерным манерам и презрительным взглядам, чем тот суровый парень, который приезжал в Оплот Мученицы. Войску Ковенанта отдали под бараки вереницу складов у реки, пустующих благодаря военным бедам и спешным закупкам всего подряд. За пять дней с коронации короля Артина войско сильно разрослось. Потери в битве Долины с лихвой восполнили добровольцы из священного похода. Из этих нищих, истощённых людей в битве выжило удивительно много, и на их вкус война оказалась не настолько отталкивающей, как можно было бы ожидать. И потому количество солдат, марширующих теперь под знаменем Помазанной Леди, выросло настолько, что их уже нельзя было разместить во дворце или в любом здании Ковенанта.

Всё свободное время я занимался отсеиванием неподходящих рекрутов и тайно отправлял в город самых осмотрительных разведчиков, чтобы собрать как можно больше информации о настроениях населения. И потому на этот вызов я смотрел как на неприятный отвлекающий фактор, но королевский вызов нельзя игнорировать. Он был написан собственной рукой Леаноры и к тому же в довольно жёстком тоне: «Проследовать в Королевские Темницы и записать Завещание Самозванца. По всей видимости, он отказывается говорить с кем-либо ещё. Подписано принцессой-регентом Леанорой Алгатинет».

Я всё думал, отчего это она сочла настолько важным записать последние слова архибунтовщика, и приписал это видимости приличий. Всем осуждённым душам предлагался шанс оставить завещание, и отказывать в этом Самозванцу означало бы запятнать видимость справедливого правосудия. А ещё, как я подозревал, Леанора надеялась, что Локлайн, рассказывая свою историю, выдаст ещё несколько имён для её списка предателей. Королевская казна уже разбухла от такого количества недавних конфискаций, и я не сомневался, что Леаноре нужно ещё, поскольку долги Короны славились своей грандиозностью.

— Ладно, — сказал я. — Открывайте.

Когда дверь со скрипом открылась, Магнис Локлайн бросил на меня быстрый взгляд и, немного удивлённо заметив: «Итак, ты всё-таки пришёл», отвернулся к своим записям. Тюремщику хватило чуткости, чтобы принести мне стул, который я поставил с другой стороны стола. Дверь с гулким грохотом захлопнулась (я часто подозревал, что эту особенность в подземельях делают специально), и я остался в тишине, глядя, как узник скрипит пером. Я переводил взгляд от железной скобы на стене, по тяжёлой цепи до оков на лодыжке Локлайна, а потом на содержимое страниц в его стопках. Оказалось, что тюремщик не ошибся в оценке умения узника обращаться с пером. Слова были написаны неуклюже, с большим количеством орфографических ошибок, и часто перепачканы кляксами и стёртыми закорючками.

— Меня мать учила, — сказал он и отложил своё занятие, спокойно посмотрев на меня. — А она научилась у служанки в замке лорда, которая научилась у конюха, которого сыночек лорда драл по вечерам. Он и меня хотел отодрать, как только я вырос и попался ему на глаза. Я сломал его порочные цепкие пальцы и сбежал той же ночью. До сих пор люблю вспоминать, как он кричал. Первый аристократ, которого я унизил. Это согревает меня холодными ночами.

— Это вы и пишете? — спросил я, кивая на страницы. — Список всех аристократов, которых вы унизили?

— Частично, хотя оказалось, что мне надо не слишком подробно всё описывать, иначе это попахивает самонадеянностью. — Он отложил перо и отклонился на стуле. Дерево скрипнуло так, что напомнило мне о его размерах и силе. Локлайн застонал и поводил головой из стороны в сторону, потирая шею. — Это хуже тренировки на мечах. И как только вы, писари, занимаетесь этим целыми днями.

— При болях помогает льняное масло, смешанное с гвоздикой, — сказал я. — И важно регулярно пи́сать.

Он усмехнулся и уставился на меня.

— Спасибо что пришли, мастер Писарь. — Он помолчал, приподняв брови в ожидании жаркой поправки, поскольку он наверняка слышал о том, что мне пожаловали дворянство. Я просто сидел и смотрел на него, и тогда он снова усмехнулся. — Значит, к титулам вы равнодушны? Нет, я тоже, но раздавал их довольно щедро. Трусы иногда становятся героями, когда ставишь «сэр» перед их именем, вам так не кажется?

— Мне кажется, что различие между трусом и героем ничего не значит, — ответил я. — Всё зависит от обстоятельств. Человек, который убежал от драки в таверне, может сражаться до смерти, чтобы защитить свою семью. Рыцарь, совершивший великие подвиги в бою, будет кланяться и ныть, чтобы вернуть расположение отвернувшегося сюзерена. Избыток смелости зачастую оказывается смертельным недугом.

Направленную на него колкость он принял, печально подняв бровь, а потом взял глиняную бутылку, стоявшую возле чернильницы.

— К сожалению, всего лишь вода, — сказал он, наливая в чашку. — Я предлагал главному тюремщику карту закопанных сокровищ в обмен на приличное вино, но безрезультатно.

— Думаю, он такого немало наслушался.

— Итак, — Локлайн отхлебнул воды, — как вам Куравель?

— Воняет от избытка людей, и дома стоят слишком близко друг к другу. Даже в ясный день небо почти не видно за дымом.

— Да. — Самозванец задумчиво вздохнул. — А у меня были такие грандиозные планы на этот город. Площади, статуи, мосты и всё такое. В моих руках он стал бы настоящей столицей великого королевства, а не просто кучкой покорёженных лачуг. Скажите, Писарь, вам доводилось видеть города восточных королевств? Высокие шпили Иштакара, элегантные изогнутые стены из чисто-белого мрамора, увенчанные блестящими бронзовыми минаретами. Улицы, так засаженные цветущей вишней, что воздух всегда сладок от её аромата. Вот столица, достойная так называться.

— А ещё это место самой жуткой резни в истории, — заметил я, вспомнив один урок Сильды.

— Вы о знаменитой чистке салутана Алкада? Да, скверное дело. К счастью, я умудрился убраться оттуда незадолго до всего этого.

— Вы там были?

— Да. В юности много путешествовал. С ранних лет меня учили военному делу, и потому нетрудно было найти работу наёмника. Со временем я попал в Иштакар, который на несколько лет стал моим домом. Для салутанов это давняя традиция — нанимать в личную гвардию чужеземных военных. Понимаете, так меньше вероятности, что они ударят ножом в спину из-за какой-то древней семейной вражды. Когда началась чистка, именно наёмные мечи поначалу резали больше всего глоток, и в этом я не хотел принимать участия. Всё записано здесь. — Он положил руку на стопку пергамента и выжидающе посмотрел на меня. — Если захотите взглянуть.

— Если вы уже всё записали, то зачем вам нужен я?

— Прочитайте и узнаете.

Вздохнув, я взял верхнюю страницу. Недолгое изучение едва читаемого письма многое поведало мне о писательских талантах Локлайна.

— Ужасно, да? — спросил он, прочитав моё выражение лица. — Вот почему, милорд Писарь, мне нужны вы.

Лучшие писари всегда ещё и учёные, поскольку, чтобы правильно записать текст, его нужно понимать. В тот миг я не мог отрицать глубину моего учёного любопытства. Что бы ни собирался рассказать этот человек, это имело бы неоспоримое историческое значение, независимо от того, насколько оно оказалось бы нечестным или корыстным. Несмотря на изначальную неохоту, в конечном счёте это оказалось непреодолимым для моего писарского сердца.

— Я не стану лгать ради вас, — предупредил я его. — И, думаю, вы лучше многих знаете, как остро я слышу ложь.

— Я не буду лгать вам, Писарь. — Он ещё сильнее сосредоточился, и от внезапно помрачневшего настроения его лицо мрачно нахмурилось. — Ложь не послужит моей цели. Ей послужит только моя история, рассказанная полностью, и пускай раскроются все мои преступления, откроются все мои шрамы, даже если мне от этого так больно. Я хочу, чтобы все узнали, как я жил, ибо так они поймут, ради чего я умер. — Внезапно показалось, что он старше, чем я думал — человек, стоящий перед концом жизни, богатой трудностями, но кроме того и неоспоримой значимости.

Я достал из рюкзака, который принёс с собой, писчие принадлежности и разложил их на столе.

— В таком случае, — сказал я, — есть только один вопрос, на который нужен ответ, прежде чем мы начнём.

— И какой же?

— Вы действительно королевский бастард?

Он снова рассмеялся, и на этот раз громче прежнего. Когда он умолк, я ожидал, что он примется как-то меня запутывать, острить или намекать на податливость истины. Вместо этого его ответ был очень кратким, и, должен с грустью сказать, я не услышал и капли лжи. Как не услышал её за всю последующую историю. В Магнисе Локлайне было много всего: и хорошего, и даже превосходного, и, несомненно, злодейского и достойного проклятия. Но, по крайней мере в конце, он не был лжецом.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

В день, когда казнили Самозванца, я напился, хотя слово «напился» кажется явно недостаточным для тех бездн опьянения, в которые я себя вверг. В бессонные часы после завершения последней беседы с Локлайном я жаждал забвения. Хотел, чтобы день его смерти стал днём, когда я не жил, или по крайней мере превратился в некий смутный кошмар, который лучше забыть. Но всё происходило на самом деле. Локлайн умер, и я наблюдал, как это случилось. И тогда пил ещё. Не помогало.

— Воняешь, как помойное ведро, — сморщила нос Эйн, когда я занял своё место в первом ряду войска Ковенанта. Целая треть солдат Помазанной Леди выстроилась на широкой мощёной площади, отделявшей собор от королевского дворца. На противоположной стороне площади стояло ровными рядами ещё больше королевских солдат.

Между ними занимал место спешно возведённый павильон, где сидела Леанора, по бокам от которой стояли самые высокие охранники. Даже в своём пьяном состоянии я невольно увидел большое значение в отсутствии и короля, и сэра Элберта.

— Их-то избавила от этого спектакля, а нас — нет, — проворчал я, страстно желая оказаться снова в винной лавке. — Везёт ублюдкам.

Рядом со мной Эйн зажала ладонью рот, чтобы приглушить смешок, и этот звук привлёк взгляд Эвадины, сидевшей на Улстане. Глядя сверху вниз, она лишь мельком укоризненно посмотрела на Эйн, а потом повернулась ко мне. На её неодобрительно нахмуренном лице я благодаря нашей связи с лёгкостью прочитал предложение, почти приказ: «Если собираешься меня позорить, то уходи».

«Не приведите мученики, если я вас, миледи, опозорю», внутренне ответил я. «Ведь это, несомненно, худшее преступление, которое только может совершиться здесь сегодня». Наверняка на моём лице отразился вызов, поскольку она раздражённо скривилась и снова отвернулась к эшафоту.

Руководил процедурой тонкорукий лорд-констебль, и я, к своему неудовольствию, понял, что уже видел его прежде. Его голос не изменился со дня казни Декина Скарла — слишком громкий для такого тощего человека, пронзительный и резко осуждающий.

— Кто выступит с оружием в руках на защиту этого предателя?

Этот ритуальный вопрос задавали в толпу во всех подобных случаях, вот только сегодня никакой толпы не было. Всю публику этого фатального представления составляли солдаты Короны и Ковенанта и королевские придворные. Горожан, начавших было собираться ни свет, ни заря, быстро вытеснили с площади, и выставили кордоны стражников, чтобы за кончиной Самозванца наблюдали только приглашённые. Сложно было винить Леанору за то, что она так придумала — ведь предоставить Локлайну публику для последних слов было бы равносильно приглашению к бунту. Резня в Долине получилась масштабной, но далеко не исчерпывающей. Множество упрямых бунтовщиков благодаря буре сбежало на север, и среди них леди Десмена Левилль. Мои шпионы принесли множество слухов о бунтовщиках, наполнивших город в надежде спасти своего любимого Истинного короля. Однако последующие исследования не выявили убедительных доказательств чего-либо, помимо резких подстрекательств, которые шептали разочарованные керлы, а такие настроения легко излечить, поколотив пару человек в переулках.

Быть может, именно из-за отсутствия публики Локлайн отказался от речи. Когда светящий Дюрейл подошёл выслушать его завещание, Самозванец покачал головой. С такого расстояния слышно было плохо, но я расслышал.

— Я уже составил завещание, ваше сиятельство, — чистым недрогнувшим голосом сказал он. — Но спасибо за вашу заботу.

Его запястья и лодыжки сковывали кандалы, но они не помешали ему поднять руки в сторону тенистой платформы, где сидела Леанора.

— Кузина, разве ты меня не обнимешь? — выкрикнул он. — Разве члены семьи не должны в такие моменты поддерживать друг друга небольшими утешениями? — В его голосе я с любопытством услышал отсутствие насмешки, словно это была искренняя просьба осуждённого. И всё же, какой бы искренней ни была просьба, Леанора не снизошла до ответа. В тени от навеса её лицо было плохо видно, но я почти не сомневался, что на нём застыло выражение мрачного удовлетворения. Я уже неплохо её знал, и ясно было, что она не станет наслаждаться ужасным зрелищем, которое ждёт впереди, но и отворачиваться от него не станет. Смерть брата требовала расплаты, которая, по её мнению, ещё не выплачена полностью, несмотря на всю пролитую в Долине кровь.

Снова посмотрев на эшафот, я прищурился в надежде разглядеть характерную выпуклость щеки Локлайна, в момент, когда он раскусывает маленькую капсулу, покрытую воском, которую я дал ему прошлой ночью.

— Сильно кусните и вылейте содержимое на язык, — сказал я. — Меня заверили, что она очень быстро… действует.

— Вы хотите, чтобы я предстал перед Серафилями трусом? — спросил он, и поджал губы, разглядывая подарок размером с боб.

— Вы же знаете список пыток, предписанных для архипредателя, — ответил я. — Вы заслуживаете смерти, от неё я вас не избавлю. Но остальное…

— Если я заслуживаю смерти, то чего заслуживаете вы? Ведь наши преступления не уравновесятся, если их положить на весы? Не забывайте, я знаю вашу историю, Элвин.

— Вы грешили на дюжину лет больше, чем я.

— Можно ли назвать короля грешником, если всё, что он делал, он делал на службе своему народу? А если можно, то разве вашу Помазанную Леди нельзя назвать грешницей?

Тогда я от него отвернулся, стиснув зубы, чтобы остановить крик, который подозвал бы стражу к двери камеры. Часто во время наших встреч этот человек вызывал во мне гнев. Подозреваю, он считал это главным своим развлечением.

— Принимайте или не принимайте, — сказал я, направляясь к двери. — Я сделал для вас всё, что мог.

— Не совсем всё.

Я уже собирался постучать в дверь, чтобы привлечь внимание ключника, но остановил руку.

— Ещё вы можете быть там, — продолжал Локлайн. — Завтра. Я бы хотел, чтобы вы стали свидетелем и записали то, что увидите — эпилог к завещанию, на которое мы положили столько сил. Вот и всё, о чём я прошу вас, милорд.

И потому я пришёл. Пьяный и злой, мечтая оказаться где-нибудь очень далеко отсюда, но всё же я пришёл, потому что он меня попросил. С первого надреза лезвия палача я знал, что он не проглотил содержимое капсулы. Как напрягалась его обнажённая грудь от поцелуев клинка, как он сжимал зубы — стоически и решительно отказываясь закричать. Этот человек полностью чувствовал всю боль, которую ему причиняли. Список пыток, которые претерпел Самозванец, знаменит своей длиной и изобретательностью — от сдирания кожи с груди, так, что показались рёбра, до раскалённого добела железа, которое прижимали ему меж бёдер. Я уверен, что ты, возлюбленный читатель, порадуешься, что тебя избавили от всех подробностей. Однако ослепление необходимо упомянуть на этих страницах, ибо это был единственный раз, когда он закричал. Всего одно слово, вылетевшее, словно боевой клич, из разинутого рта, когда в глазницы забивали гвозди:

— МАМА!

Это слово ещё несколько раз эхом пролетело над площадью, а Локлайн упал в лужу своей крови и выделений, и к нему подошёл палач, чтобы наконец накинуть петлю ему на шею. В последующие годы многие будут размышлять об этом слове, выискивая смысл в предполагаемой загадке. Почему «мама», а не что-то более полезное? Что-то на века? Строку из писания или призыв к новому восстанию? Разумеется, я записывал его завещание, и оттого знаю, почему. Несмотря на всю свою открытую любовь к простолюдинам Альбермайна, по-настоящему Магнис Локлайн за всю свою жизнь любил только одну душу. Я верю, что в свою безымянную могилу он отправился, переполненный отчаянной надеждой, что она будет ждать его на той стороне Божественных Порталов.

Надеюсь, дражайший читатель, ты не будешь судить меня слишком сурово за крайнюю трусость, ибо я не стал ждать и наблюдать за тем, как Самозванец, дёргаясь, наконец испустил дух на конце верёвки. Когда на шее Локлайна затянулась петля, я развернулся, протолкался через ряды войска Ковенанта и отправился на поиски забвения, которого только и жаждал. Конечно, я не нашёл его, потому что на дне бутылки можно найти лишь стекло. Если она хорошо отполирована, то можно даже, к несчастью, увидать там пьяного себя, уставившегося в ответ, как случилось и со мной в грязном, вонючем притоне в какой-то забытый мучениками час.

— Ещё! — помню, как проревел я бармену, отбросив бутылку вместе с уродливым отражением, которая тут же разбилась об перепачканную сажей кирпичную стену. — Ещё бренди королю лжецов! И не разбавляй водой, жалкий говнюк! Я лорд, блядь!

Во сне голос Локлайна звучал, как наяву: спокойный, размеренный, бесстрашный.

— Священник сказал мне, что это величайшая авантюра, — повторил он те же слова, что говорил за несколько дней до казни. — Он сказал, что шансы на успех — как полоска света в океане тьмы. Но ещё он рассказал, каковы ставки, так какой мне оставался выбор?

В целом я понял, что предпочитаю ночные визиты Эрчела этому болезненно-ясному визиту Самозванца. Здесь не было никаких странностей, никаких неожиданных изменений местности или внешности давно умерших соотечественников. Тюремная камера, стол, пергамент и перья — всё настоящее и осязаемое, как было и наяву.

— Священник? — с особым интересом спросил я.

— Заезжий просящий из Кордвайна, так он представился, — ответил Локлайн. — Хотя в его голосе я не слышал ни капли акцента того герцогства. Он остался всего на одну ночь в личном святилище лорда, как паломник, остановившийся отдохнуть на тропе мучеников. Мне поручили тем вечером накрывать ему еду, и только в ту ночь я его видел. Удивительно, как много может зависеть от одной-единственной встречи, но так оно и случилось. Он мне говорил такое, и в своём мальчишеском невежестве я не понимал, что этого не должен и не может знать ни один человек. И всё же, он знал.

— Можете описать его?..

К этому времени отсутствие странностей сна резко оборвалось, и стена камеры исчезла, взорвавшись в крошку от потока бушующей белой воды, которая поглотила невозмутимого Локлайна и схватила меня в свои холодные объятья, залив мне рот и проникнув в лёгкие…

Я проснулся, отплёвываясь, с травянистым привкусом воды из канавы на языке, и застонал, потому что голова впервые за несколько месяцев пульсировала от боли. Боль обострилась от звука ведра, брошенного на булыжники, перед глазами всё смазалось, а потом прояснилось, и показалось улыбающееся лицо Эйн.

— Обязательно было? — простонал я, рухнув на промокший спальник.

— Ты никак не просыпался, — сказала она, пожав плечами. — Эй! — добавила она, настойчиво тыкая пальцем мне в плечо, когда я позволил глазам закрыться. — Пора вставать, ваша неопрятная светлость. Вернулись Тайлер и Дровосек, и хотят с тобой поговорить.

Бормоча проклятия, я поднялся и почувствовал, как вдруг забурлило в животе.

— Это лучше оставь, — сказал я Эйн, поднявшей ведро. С отвращением вздохнув, она опустила ведро у моих ног и вышла из комнаты.

По поведению Тайлера и Дровосека я быстро понял, что за время миссии им не удалось особо притереться. Оба стояли друг от друга на приличном расстоянии в бывшей каморке кладовщика, служившей мне личными покоями, с пустыми выражениями взаимной неприязни на лицах. И всё же тот факт, что они оба вернулись живыми, был знаком профессиональной терпимости, и это также пошло на пользе их задаче.

— Шильва Сакен говорит «да», капитан, — сообщил Тайлер. — Но там много условий. По большей части касательно монет, как вы и ожидали. — Он постукал по виску. — Всё здесь, конечно. Решил, что лучше ничего не записывать.

Я подтолкнул по столу пергамент и перо.

— Запиши сейчас. И всё важное, что вспомнишь, особенно касаемо её нынешнего местоположения и размеров банды.

— Хорошо. — Тайлер помедлил и обменялся взглядом с Дровосеком. — Похоже, там есть ещё что обсудить, капитан. То, что она сказала нам, прежде чем отослала обратно.

Я подавил раздражённый вздох, взял со стола кувшин чистой воды и пожалел, что не осталось болеутоляющего бальзама Тайлана.

— Что именно?

— Она сказала: «Скажи писарю, что не помешало бы ему прогуляться как-нибудь вскоре мимо Жуткого Схрона».

Я помолчал, наливая воду в кружку, и в моём озадаченном уме забурлило множество детских воспоминаний.

— Она сказала что-нибудь ещё? — спросил я.

— Только это, — подтвердил Дровосек. — Но создалось впечатление, будто она предлагает что-то важное. Жест доброй воли или что-то вроде того.

— Я слыхал о Жутком Схроне, — отважился Тайлер. — Старая сказка с призраками и прочим, как помню. Он находится на западном краю Шейвинского леса, недалеко от побережья. Думаю, смогу найти туда дорогу, если придётся.

— Я знаю дорогу, — сказал я, кивая на дверь. — Иди, пиши отчёт, а потом отдохни. У меня для вас обоих скоро будет новое задание.

— Нет. — Сурово отрубила Эвадина, и её взгляд оказался не менее острым, чем её тон.

— Это не займёт много времени, — настаивал я. — Не больше месяца.

— И тем самым лишишь меня моего самого ценного советника, пока наша регентша сидит во дворце и строит заговоры. На прошлой неделе она отправила моего отца спланировать кампанию по возвращению Фьордгельда, и уж конечно с флотом Ковенанта в авангарде флота. — Эвадина покачала головой. — Сейчас не время одобрять какой-нибудь набег в лес на основании слов какой-то преступницы.

— Я буду не один. И вы знаете, что неосторожность — это не по мне.

— Неужели? Припоминаю твою знаменитую осторожность, от которой ты покатился вниз с горы, и я решила, что ты точно мёртв.

Она глубоко вздохнула, положив руки на луку седла Улстана. Я сидел верхом на Черностопе рядом с ней, и мы смотрели, как войско Ковенанта занимается ежедневной муштрой. Нашей тренировочной площадкой стали ровные поля по краям верховьев реки Альбер к северу от городских стен. Каждое утро всё войско маршировало из города на манёвры. Из-за потерь в Долине отряды ветеранов пополнялись рекрутами из священного похода. На мой опытный глаз ряды войска выглядели всё ещё несколько рваными, по сравнению с ротой Короны или более опытными герцогскими рекрутами. Но, благодаря неустанным усилиям Суэйна, они быстро учились, и их было много, больше девяти тысяч, по последним подсчётам Эйн. Кормить и вооружать такую армию выходило недёшево, и недавнее пособие от Короны помогало в этом слабо. Я счёл весьма значительным то, что Совет светящих, несмотря на многие обещания, до сих пор не заплатил никаких денег — и при этом я собирал многочисленные донесения о том, что в окрестностях Атильтора собирается второе войско Ковенанта. Очевидно, мои обязанности начальника шпионов далеко не закончились, хотя разум сверлила мысль о Жутком Схроне.

— Вы же сами назначили меня на эту роль, — напомнил я Эвадине. — И Шильва Сакен не стала бы без причин указывать мне на это место.

— Значит, ты доверяешь этой королеве контрабандистов?

— Декин ей доверял, а она ему. А ещё она знала о его привязанности ко мне. Вряд ли она желает мне зла.

— Тогда это, пожалуй, значит, что она — редкостная душа в нашем королевстве. — Тут было не поспорить. С недавнего времени я всё чаще замечал мрачные взгляды, которые бросали на меня самые разные люди. Я отчётливо видел негодование на лицах священников, которые симпатизировали светящим, а ещё в нахмуренных бровях аристократов и дворян, которых бесило возвышение недавнего разбойника. Но ещё сильнее тревожило то, что я видел такое же негодование и в ясных, немигающих взглядах некоторых в рядах последователей Помазанной Леди. Это по большей части были мужчины, которые пристальнее всех смотрели на Эвадину во время проповедей, и громче всех кричали, когда она призывала изъявить свою преданность. Этих на её сторону завлекло смешение похоти и веры, и хотя первое они наверняка отрицали, провозглашая последнее, но им приходилось ревнивым взглядом смотреть на нашу очевидную близость. Не стану отрицать, что моё желание изучить загадочные слова Шильвы частично возникло из желания передохнуть от такой неприкрытой ненависти.

— Так что это такое? — неохотно соглашаясь, спросила Эвадина. — Этот Жуткий Схрон?

— Развалины, — сказал я. — Некогда за́мок впечатляющих размеров, который обрушился много десятилетий назад. Лорд, который им владел, некоторым образом поссорился с будущим герцогом Шейвинской Марки. Итогом стали хаос и кровавая расплата, и за́мок по приказу герцога развалили. Как часто бывает со старыми местами, говорят, будто там живут призраки, что якобы несправедливо убитый лорд и его знаменосцы бродят по развалинам в поисках живых душ, чтобы их сожрать, и всё такое.

— Похоже на место, которое лучше избегать.

— И потому оно полезно для тех, кто хотел бы что-либо спрятать. Например, для тех, кто желает плохого нашему делу.

Эвадина погрузилась в молчание, задумчиво нахмурив лоб. Как обычно, я мог прочитать её мысли.

— Вы нужны здесь, — категорически возразил я таким же непреклонным тоном, что и она.

Она стиснула зубы так, что это сказало мне о сдержанном упрёке.

— Возьмёшь всю Разведроту, — велела она. — И тебя будут сопровождать постоянно. Возражений и слушать не буду.

— Как пожелает миледи.

Её лицо чуть смягчилось, когда она тоже поняла, о чём я думаю.

— У тебя ведь уже есть подозрение, что ты там найдёшь?

— Как вы и говорили, наша регентша строит заговоры. И совет тоже. Если в Жутком Схроне и найдётся что-нибудь, то можно поспорить, оно касается кого-то из них, а то и обоих. — Я позволил себе неуверенно помолчать, не зная, хочу ли я слышать ответ на следующие слова. — А это поднимает вопрос о том, что придётся сделать, если там обнаружится для нас опасность.

Ответила Эвадина тихо, но непреклонно:

— Покончи с этим. Без жалости. И принеси мне надёжные доказательства злонамеренности — такие, которые нельзя отрицать. Я могу терпеть Корону в качестве сомневающегося союзника, или Совет. Но не обоих разом. Чтобы наше дело восторжествовало, баланс в королевстве не может оставаться таким… шатким. — Она натянуто и печально улыбнулась. — И соблюдайте осторожность, сэр Элвин Писарь. Наши враги знают, что я — ничто без вас.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Мне не хватало лесного чутья Флетчмана. Как и Лилат. Путешествие по зелёному лабиринту оврагов и кущ, которые будто бы ещё сильнее заросли в моё отсутствие, принесло мне больше беспокойства, чем знакомое ощущение. Казалось бы, я должен был чувствовать, что вернулся домой — столько знакомых видов и запахов, хор певчих птиц и скрип ветвей, сливавшихся в гостеприимную мелодию. Но нет. Вот я снова ехал под густым пологом леса и понимал, что он пробуждает во мне резкое и неприятное ощущение, которое всегда жило во мне: оправданное осознание скрытой, но постоянной опасности.

В соответствии с пожеланиями Эвадины я отправился с Разведротой, но умудрился избавиться от большей части из них спустя несколько дней после того, как мы въехали в лес. Привёл их на Леффолдскую поляну — меня влекло туда не столько желание безопасного места для лагеря, сколько любопытство. Я знал, что после поражения Декина эти леса по большей части очистили от разбойников, но разумно было бы предположить, что с тех пор, наверное, образовались новые банды. И всё же посреди старых камней на поляне я не нашёл никаких следов их существования. Казалось, уже долгое время никто не разводил костёр в потрескавшемся и покрытом мхом кругу амфитеатра. Тайники для припасов были по большей части пусты, а в остальных всё сгнило и покрылось паутиной. Удручающе было видеть, как это место, переставшее быть площадкой для перемирий и собраний преступников, превращается в очередные развалины, которые скоро захватит лес. Впрочем, мои спутники сочли поляну очаровательной, особенно Эйн, которая носилась повсюду, заглядывая в каждый закоулок, и находила много источников для своей неиссякаемой способности к новым песням. Поначалу она, как обычно, напевала мелодии без слов, но постепенно они наполнялись стихами, которые превращали их в очередную поэму для её библиотеки.

— В давние годы они пришли… — тихо напевала она, дёргая струны мандолины, раздобытой ею где-то на пути из Алундии. Мы разбили лагерь в центре амфитеатра, и наши костры пускали дым в вечернее небо. — Резвиться и кровь лить под пологом древ…

— Вряд ли это место предназначалось для этого, — встрял я. Вид руин после такого долгого времени вызвал во мне неизбежное чувство узнавания. В заброшенном каэритском городе под горой я видел не просто эхо этих очертаний. Таер Утир Олейт, так называл его Эйтлишь. Город, который был ещё и вратами, павший бесчисленные годы назад, как и это место, и теперь я считал, что люди, построившие тот город, поучаствовали и в возведении этого каменного овала. И не сомневался, что их конец был вызван той же причиной: Бич.

— Так для чего оно? — спросила Эйн, перебирая струны тонкими пальцами.

— О-о, подозреваю, для многого. — Я посмотрел на покрытый лозами камень, вспоминая вырезанные там древние буквы, которые теперь почти скрылись. — Думаю, люди, которые это построили, приходили сюда поговорить, как поступали разбойники не так давно. А ещё они пели здесь свои песни, как ты. А может, смотрели, как кривляются актёры в комедиях, но вряд ли они приходили ради крови.

— Капитан, всё чисто на милю вокруг, если не больше, — доложил Эймонд. Как и остальные разведчики, он учёл мой запрет называть меня «милорд». Оказалось, что мне это не нравится, по крайней мере, из их уст. После казни Самозванца, всё ещё свежей в моей памяти, это было похоже на ложь, даже на насмешку.

— Расставьте пикеты на стенах и поешьте что-нибудь, — велел я ему. — Утром я отправлюсь в схрон с Вдовой, Тайлером и Дровосеком. А вы останетесь здесь вместе с ротой, патрулировать леса на случай, если заметите проходящие тут войска. Если заметите кого-то, я хочу знать, откуда они, и куда направляются. И не раскрывайте своё присутствие, если только не придётся. То же насчёт любых священников. Неясно, кому нынче можно доверять.

— Прошу прощения, капитан, — заговорил Тайлер, — но что если мы столкнёмся с проблемами в схроне? В смысле, если проблем там будет больше, чем мы вчетвером сможем решить?

Я мог бы его осадить, но уже научился не обрывать разумные вопросы, даже если они исходят из неприятного рта Тайлера. Капитан, который глух к заботам своих солдат, не заслуживает своего титула.

— Я не собираюсь давать о себе знать тем, кого мы там обнаружим, — сказал я. — Большие силы привлекут слишком много внимания. Если в схроне есть то, что потребует решения, то мы вернёмся сюда за всей ротой. Может, придётся посылать за войском для пополнения. Мы не поймём этого, пока не разведаем, что там.

На первый взгляд Жуткий Схрон выглядел так же, каким я его помнил: полуразваленная башня футов тридцати в высоту, поднимавшаяся из единственного уцелевшего угла за́мка, который здесь раньше стоял. Час был уже поздний, когда мы, спешившись и пригнувшись, подходили к ней по подлеску. Дровосека мы оставили с лошадьми в миле позади — он, хоть и не новичок в дикой природе, был немного тяжеловат на ногу по сравнению с Тайлером и Джалайной. Башня торчала из мягко покачивавшегося леса в нескольких сотнях шагов впереди. Я знал, между нами и схроном течёт бурный ручей, перекрывавший шум, который мы могли издавать.

— Нихера не видно, — едва слышно прошептал Тайлер. — А мы довольно близко и различили бы свет огня.

— И дымом не пахнет, — прокомментировала Джалайна. — Может, мы понапрасну проделали такой долгий путь.

— Надо убедиться, — сказал я, расстёгивая пояс для меча. Его я закрепил на груди, разместив длинный клинок на спине, чтобы легче было идти внаклонку через пролесок. Тайлера я отправил вперёд — жилистый вор хорошо умел выискивать места, где можно спрятаться. Джалайна не умела ходить так же незаметно, как мы, но ей шла на пользу природная гибкость. Поэтому мы почти бесшумно подобрались к схрону, где всё выше вырисовывался среди деревьев тёмный контур башни. В воздухе по-прежнему не было следов дыма, а в стенах Жуткого Схрона не мерцал огонь. Я постоянно раздувал ноздри, вынюхивая предательские запахи людей, и ничего не учуял, пока мы не пересекли ручей.

Я следом за Тайлером перебрался на дальний берег, а Джалайна всё ещё боролась позади с бурным течением, когда до меня донёсся едва заметный запах пропитанной потом кожи. Первая праща просвистела, когда я только хотел предупредить Тайлера. Быстрый и невидимый во мраке камень ударил его в висок, немедленно свалив с ног. Я рухнул наземь, и над головой засвистели новые пущенные пращами снаряды, а потом раздался топот множества ног по лесной земле — это участники засады вырвались из укрытия.

— Беги! — Крикнул я Джалайне, но увидел, что она лежит в ручье лицом вниз, и её обмякшие руки болтаются в течении. Правильно было бы последовать своему совету, но солдатские инстинкты давно вытеснили разбойника внутри, и поэтому я бросился за Вдовой, схватил её за куртку и вытащил на берег. Она с печальным стоном откинулась на спину, и кровь пачкала её волосы там, где ударил камень.

«Пращи, но не луки», понял я, вытаскивая меч из ножен. «Хотят взять нас живыми». Я пригнулся, слушая топот быстро приближающихся ног, и взял меч обеими руками, но не слишком крепко, как учил Рулгарт. «Тем хуже для них».

Я подождал, пока не увидел ног ближайшего нападавшего, дал ему сделать ещё шаг и вскочил, тем же движением взмахнув мечом. У первого убитого мной той ночью лицо было настолько замазано сажей, что глаза ярко выделялись, когда клинок чиркнул ему по груди. Он отлетел, забрызгав меня кровью, и тяжёлая дубинка вывалилась из его дрожащей руки.

Услышав топот справа, я качнулся назад, выставив меч на уровне груди, а потом вонзил его в горло очередному человеку с дубинкой. Снова топот и свист дубинок, и, пока я отпинывал жертву, получил несколько ударов по плечам и по спине, но потом резко развернулся, и меч очертил смертоносные дуги влево и вправо. В хоре непристойных криков прозвучали вопли боли — голоса резкие, но знакомые по нечестивой интонации — это были преступники, а не солдаты.

Я увернулся от удара по голове, наказав нападавшего ударом по заднице. Отступив назад, я отбил удар сверху, нацеленный в плечо, меч расколол ясеневую дубинку и глубоко врубился в лицо её владельца, после чего наступило затишье. Они кругом обступили меня — всего около дюжины, осторожно пригибавшиеся, в глазах на их почерневших, напряжённых лицах, блестели скверные намерения.

«От слов в бою никакого толку», вспомнил я выражение Рулгарта. «Кроме как отвлечь внимание».

Вдохнув, я насмешливо рассмеялся.

— Уёбки, так и будете стоя всю но…? — Я ударил прежде, чем последнее слово слетело с губ, стараясь попасть ближайшему в живот, а потом опустил плечо, чтобы протолкнуться между ним и человеком рядом. Я развернулся, когда остальная толпа бросилась на меня, рубил и резал мечом и свалил очередного человека с дубинкой, открыв приличную щель, чтобы развернуться и сбежать, если захочу. «Тайлер», кисло и нерешительно подумал я. А потом с нарастающим чувством вины: «Джалайна».

Всего лишь мимолётное колебание, но его хватило, чтобы невидимый пращник прицелился и метнул камень. Когда тот попал в кость за ухом, у меня полетели искры из глаз. Помню, как устоял на ногах и размахивал мечом, хотя настолько бесполезно, что людям с дубинками не составило труда меня забить. Они с энтузиазмом взялись за дело, хотя приглушенные чувства, к счастью, защитили меня от худшего. Я не сомневался, что тут-то мне и конец от их дубинок, если бы не вмешался грубый раздражённый голос.

— Хватит, ебланы! Не забывайте приказы!

Я перекатился на спину и посмотрел затуманенным взором на удивительно приятное зрелище — безоблачное ночное небо, усеянное звёздами, немного прикрытое тёмными жилками ветвей деревьев. «Мне всегда нравилось рассматривать деревья», подумал я, и сам удивился, когда эта мысль вызвала смех на моих губах. Он стих, когда в моё приятное зрелище вторгся крупный силуэт и уставился на меня тускло блестящими глазами.

— Вор, но не задира, — сказал тот же грубый голос с лёгкой ноткой весёлого восхищения. — Так однажды про тебя говорил Декин. Похоже, он ошибся, а, парень?

— Он… во многом… ошибался, — пробормотал я в ответ, когда мой разум уже терял контроль над сознанием. — Но… и я тоже…

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Некоторое время я то приходил в себя, то опять терял сознание, дёргаясь в грубых руках, которые меня куда-то несли. Затуманенные глаза улавливали сияние факелов и сложенных костров, которые начали разводить. А ещё по ворчанию и брюзжанию с разных сторон стало ясно, что это оживлённый лагерь. В перерывах между приступами оцепенения я увидел множество палаток, расставленных среди низких, неровных стен и колонн Жуткого Схрона. Несмотря на моё состояние, стыд от того, что я так попал в ловушку, больно ранил мою гордость. Им удалось соблюдать полную тишину, а значит, это дисциплинированная группа, а не толпа. Я мельком замечал проходившие мимо фигуры, и убедился, что это солдаты, с оружием и доспехами. Некоторые выглядели неопрятно, но их одинаково хмурые лица не сулили мне ничего хорошего, когда меня переносили через их ряды.

— Капитан, отдайте нам этих еретических ублюдков, — услышал я хриплый голос. — У нас они быстро запоют.

Последующий смех и насмешки раздались, а затем исчезли из ушей, когда по мне прокатилась новая волна усталости, убрав все ощущения, кроме впечатления от падения в холодную пасть теней.

Меня разбудил гулкий всплеск — далёкий, но со сверхъестественной ясностью отразившийся из глубины. Моя дрёма — если можно её так назвать — была милосердно лишена сновидений, и в эту спокойную пустоту без мыслей и ощущений мне сразу же захотелось вернуться, когда боль дала о себе знать. Яростные муки появились в плечах и руках, и быстро перекинулись на грудь. Задыхаясь, я задёргался, инстинктивно пытаясь убежать, всё тело затряслось от этого движения, я пинал ногами, замёрзшими без сапог, не находя опоры на твёрдой земле. Бесполезно подёргавшись немного, я понял, что подвешен за запястья на верёвке. Поморгав, я изогнул шею, посмотрел наверх и увидел, что узлы на запястьях завязаны опытными руками. Невозможно было бы высвободиться самому без долгих часов труда и не содрав кожу.

— Очухался наконец, — рублено проворчал голос — тот же голос, который я слышал, когда меня поглотила пустота. Я снова дёрнулся от этого звука, уставившись затуманенными глазами в сплетение теней. — Иди, скажи ему, — добавил голос.

— А надо? — Ответ был сказан гораздо менее внушительным тоном, с нотками неохотного нытья. Это нытьё многое мне сказало, поскольку в нём слышалась глубина искреннего страха, а не лени. Первый говоривший не ответил, и некоторое время царила тишина, а потом я услышал шарканье ног по камню.

— Мастер Писарь, лучше б тебе полностью очнуться, — посоветовал первый голос, и мои глаза различили движение в сплетении теней. Из мрака показалась фигура мощно сложенного мужчины примерно моего роста, но разглядеть его лицо за покровом моей боли было сложно. — Вряд ли тебе захочется встречаться с ним с замутнённым разумом.

— Для тебя… «милорд» … — приглушённо простонал я, закрывая и открывая глаза, и не без причины пожалел об этом, когда его лицо стало чётким. Поначалу я подумал, что он, наверное, в какой-то маске, настолько неровным и покрытым шрамами было его лицо. Невозможно перечислить все уродства, что я увидел, поскольку в нескольких местах они друг друга перекрывали. Достаточно сказать, что его лицо словно разорвали на части, а потом плохо сшили, заново присоединив к черепу. Удивительно, но его губы были повреждены меньше всего, позволяя говорить чисто, хоть и затруднённо.

— Не узнаёшь меня? — делано оскорбился он, наклонив голову со всеми многочисленными шрамами, и посмотрел на меня, подняв бровями под таким углом, который смутно напоминал вопросительный. — Нет? Совсем? Понимаю. Мы встречались только раз. И, честно говоря, выглядел я тогда немного по-другому.

— Думаю, — проворчал я, переводя взгляд, чтобы детальнее рассмотреть окружение, — дело тут не в каком-то давно забытом долге или жалкой вражде.

Вглядываясь по обе стороны от отвлекающего внимание лица, я разглядел на косо падающем слабом свету влажные каменные кирпичные стены и потрескавшийся от времени пол. Других обитателей я тут не увидел, а значит Тайлера и Джалайну, если только они выжили, держали где-то в другом месте. А круглая дыра в полу вызвала поток воспоминаний и, хотя моего пленителя я так и не вспомнил, но понял, что это за тюрьма. Внутренности Жуткого Схрона, где Эрчел решил навестить меня в первом сне. Я подумал, что в этом есть печальный, хоть и загадочный смысл.

— Долг? — переспросил человек со шрамами. — Нет, милорд, ты не должен мне ни шека. А вот вражда ближе к делу, хотя и не с тобой. Не лично, во всяком случае. Но прошу, не позволяй себе заблуждаться, от этого ничего не изменится.

— Так значит… — Я снова посмотрел на него, выдавив из себя улыбку, которая наверняка была больше похожа на кривую ухмылку, — искреннее обещание кучи золота, на которую ты сможешь жить в роскоши до конца своих дней, было бы бессмысленно?

— Именно. Как и любые заверения в королевском помиловании или милосердном отношении. Так что прошу, не оскорбляй меня подобным. — И хотя говорил он лёгким тоном — насколько позволял его дробный голос — я видел в его глазах суровое предупреждение, и понял, что этот человек склонен не грозить, но обещать.

— Даже и не подумал бы, — сказал я. — Однако предпочёл бы узнать твоё имя, поскольку у тебя, похоже, есть передо мной преимущество.

Он отступил на шаг и по-военному выпрямил спину.

— Даник Тессил, милорд. И скажу, что это честь для мне, встретиться с человеком такой известности, хотя и заработанной злонамеренными делами. Думаю, я не ошибся бы, сказав, что Декин очень гордился бы тем, каким ты вырос.

— Даник Тессил, — повторил я, с сомнением щурясь на его изуродованное лицо. Из всех историй о резне на Моховой Мельнице чаще всего рассказывали об ужасной судьбе братьев Тессил. — А ты неплохо выглядишь для человека, который много лет назад умер повешенным на крыльях мельницы.

Он покачал головой, глядя куда-то вдаль, и в глазах отразилось то, что я принял за неохотное воспоминание.

— Это они вытащили из кучи раненых какого-то другого бедолагу с обожжённым и изрезанным лицом. Судьба человека часто зависит от таких странностей, не находишь? Всего лишь упавшая игральная кость делает его богачом или нищим. Встреча с правильной женщиной сделает его счастливым, а с неправильной — предвещает жизнь, полную страданий. В моём случае такой странностью было оказаться в куче рядом с разбойником, который получил такие же ранения, как я. Это его вытащили и заставили смотреть, как надругаются над трупом моего брата, его они вспороли и повесили на мельнице, поспорив, сколько он протянет. И всё это время я лежал среди мертвецов и сдерживался, чтобы не закричать. На рассвете я задушил стражника, которого они выставили охранять мёртвых, и сбежал. Примерно, как и ты, да?

«Не совсем», подумал я. «Я убил одного из своих, чтобы выбраться».

— Ты говорил о вражде, — напомнил я.

— Точно. Оказалось, что-то меняет человека, который в ужасных муках лежит среди мертвецов. — Скованность в его позе пропала, и он со стоном присел на приподнятую ступеньку, окружавшую колодец. — Не хочу марать память о твоём наставнике, милорд, но мы с братом никогда не были в восторге от разговоров Декина о захвате герцогства. Нам нужны были золото и оружие — настоящая награда, ради которой мы и собирались штурмовать замок Дабос. Будь у нас достаточно монет и оружия, рванули бы на запад, собрали бы свою свободную роту вдалеке от королей и герцогов Альбермайна. Больше не пятнали бы свою честь обычным воровством и общением с отбросами Марки. Мы думали, что всё это ниже нашего достоинства, и нас втянули в это неудачи и несправедливость знати. Понимаешь, мы хотели снова быть солдатами, ведь это единственное дело, в котором мы когда-то преуспевали. За западными границами идут нескончаемые войны, и множество принцев и вождей готовы платить чужеземцам, чтобы те сражались за них.

Даник помолчал, горько вздохнув.

— Мне стыдно сейчас об этом думать, Писарь. Ведь война вызывает такую подлую жадность, такое пренебрежение страданиями. И лёжа там среди всех этих дёргающихся, искалеченных тел, я пришёл к точному осознанию: мечта Декина о захвате герцогства всегда была безнадёжной, ведь как может такой низкий человек подняться настолько высоко? Это может случиться, только если над ним нет никого, кто может подняться. В тот миг я понял, что дальше буду сражаться только в одной войне, и только одну распрю мне осталось завершить. — Тут его голос зазвучал пылко, словно у человека, декламирующего свои главные убеждения. — Я отомщу за моего брата и сорву прогнивший облик продажности, превративший это королевство в то, чем оно стало. Ковенант, Корона, загребущие жадные герцоги, и их льстивые дворяне. Все падут.

Как человек, хорошо знакомый с опасными настроениями фанатиков, я решил, что в данный момент лучше ничего не говорить. Вместо этого я обмяк в своих узах и благодаря медленному вращению верёвки огляделся и получил новую информацию о своём окружении. Глаза уже привыкли ко мраку, и я различил множество бочек, стоявших вдоль стен. А ещё заметил слабый отблеск света на большом количестве сложенного оружия: алебард и секачей — недавно выкованных, судя по блеску.

— Значит, у вас тут оружейная, — проговорил я, поморщившись от новой волны боли, прокатившейся от запястий до качавшихся лодыжек. — Должно быть, стоило немало. Бунт окупается, не так ли?

— А у тебя, как всегда, острый глаз, да? — ответил Даник, избегая моего вопроса. — Декин говорил, что ты был его лучшим шпионом.

— Скажи, ты заплатил Шильве Сакен, чтобы заманить меня сюда?

— Как оказалось, она даже не знает, что я ещё жив. Чтобы ты заглотил эту наживку, понадобилось всего лишь немного шепнуть в нужные уши. Меня заверили, что ты быстро постараешься пресечь любую угрозу своей Помазанной Леди. — Трудно было разобрать, но мне показалось, что его изуродованное лицо приняло осуждающее выражение. — Декин гордился бы твоей силой, парень, но не твоими симпатиями. Знать и Ковенант — гнилые ветки одного больного дерева.

Я хотел было поспорить, перечислив множество причин, по которым Эвадина далека и от Ковенанта и от знати, но теперь уже понимал этого человека. Для него споры были излишни. Ненависть и цель слишком глубоко укоренились в его костях в тот день, когда умер брат.

— Должен сказать, я удивлён, что не нашёл тебя убитым в Долине, — заметил я. — Я имею в виду, с учётом твоих симпатий. Самозванцу пригодился бы такой человек, как ты.

Даник презрительно фыркнул.

— Этот щеголеватый гордец не мог не проиграть. Признаюсь, я некоторое время ходил под ним, но непросто, когда тобой руководит человек менее достойный, чем ты сам. После Поля Предателей я знал, что мне нужен свой собственный путь, нужно собрать своё войско, или, — добавил он, уже шёпотом, когда во мраке эхом разнёсся звук шагов человека, спускающегося по каменным ступеням, — по крайней мере убедить других позволить мне собрать его для них.

Появление подтянутого мужчины, который вышел из теней, показалось мне настолько неудивительным, что я, вместо приветствия, лишь кратко хмыкнул. Восходящий Арнабус был одет в простой серый плащ скромного просящего. Капюшон он откинул назад, открыв лицо, выражение которого очень сильно отличалось от преимущественно дружелюбного, а иногда и насмешливого, хорошо запомнившегося мне по нашей встрече в библиотеке Ковенанта в Атильторе. Теперь он сурово, напряжённо, вопрошающе хмурился, а ещё вокруг глаз и рта случался едва заметный тик. Я с первого взгляда вижу страх, а глядя на него дальше пришёл к выводу, что этот человек на грани ужаса. Он с готовностью ответил на мой взгляд, хотя при этом часто моргал и не поздоровался. Наши сердитые гляделки взаимной неприязни прервало появление второй фигуры. Этот также был одет в наряд священника, но не поднимал капюшон и не выходил из тёмного угла помещения. Пока тянулась тишина, я подумывал высказать множество язвительных острот, но обнаружил, что моя неприязнь к Арнабусу настолько велика, что мне не хотелось даже перешучиваться с ним. В конце концов, устав от этого ожидания, я нетерпеливо вздохнул и проворчал:

— Хули тебе надо?

Узкое лицо Арнабуса покраснело, и хмурый взгляд стал угрюмым.

— Он что-нибудь сказал? — рявкнул он Данику.

— Только общие воспоминания о былых временах, — пожал плечами Даник.

Арнабус снова обернулся ко мне, и стал тщательно обшаривать взглядом моё подвешенное тело, задержавшись, в частности, на узлах, связывающих запястья. По всей видимости удовлетворившись, он подошёл ближе, по широкой дуге обогнув чёрное отверстие колодца. В том, как он смотрел в мои сверкающие глаза, я видел почти отчаяние.

— Она близко? — спросил он шёпотом, за которым ему не удалось скрыть дрожь.

Я ничего не сказал, только медленно подмигнул и наклонил голову в сторону, чтобы взглянуть на его спутника в тени.

— Ваше сиятельство, отчего бы вам не выйти? — спросил я, и вопрос эхом пронёсся в глубины колодца и обратно. — Я не из тех, кто настаивает на церемониях, но не поприветствовать рыцаря этого королевства — это немного грубо, вам так не кажется?

Светящий Дюрейл Веарист ещё немного помедлил и вышел вперёд. Мускулистые руки показались из рукавов и откинули капюшон. В отличие от Арнабуса его лицо выглядело собранным, а брови хмурились скорее убеждённо, чем испуганно. Мне показалось, что это по большей части притворство. Зачем настолько уверенному в себе человеку прятать своё лицо?

— Лорд Писарь, — сказал он. — Хочу, чтобы вы знали, как я сожалею об этой… необходимости.

— Ой, — я снова усмехнулся, — отвали, старый лицемер.

Услышав, как Даник Тессил тоже едва сдержал смех, я посмотрел на него.

— Итак, теперь я знаю, кто купил всё это новенькое блестящее оружие. Полагаю, я имею честь обращаться к маршалу войска Совета, не так ли?

Даник склонил голову, и шрамы сместились, формируя некое подобие улыбки.

— Что ещё мне ответить, кроме как что вера пришла в мою жизнь довольно поздно?

— Любой пёс, который не кусает — друг, верно? — Это была старая разбойничья поговорка, от которой его улыбка чуть поникла.

— Я же говорил тебе, парень, — сказал он, и на его лице не было ни страха Арнабуса, ни притворства светящего, — всё это падёт. И мне всё равно, как.

— Довольно, — сказал Арнабус, резко бросил взгляд на Даника и дёрнул головой в сторону тени. — Ступайте к своей роте, капитан.

По тому, как Даник задержал взгляд на лице священника — прищурившись, но с пустым выражением лица, — я догадался, что симпатий к Арнабусу у него не больше, чем у меня. Он без слов поднялся на ноги, потопал во мрак, и вскоре эхом донёсся звук его поднимающихся по ступенькам ног.

— У его светлости есть вопросы, — сказал мне Арнабус. — Советую тебе отвечать быстро и честно.

Он отошёл, а Дюрейл вышел вперёд, а его лицо по-прежнему выражало ту же смесь прямоты и терпения, как у человека, который не желает уклоняться от неприятного поступка.

— Стремящаяся Вьера любезно показала мне отчёты, которые вы преподнесли библиотеке Ковенанта в Атильторе, — сказал он. — Исключительная работа, молодой человек. Настолько замечательный труд достоин восхищения, какая бы рука его ни создала.

— Твоё восхищение значит для меня не больше, чем куча дерьма, старый пердун, — сказал я ему. Я не сомневался, что моё положение вот-вот станет куда менее благоприятным, и потому хотел высказать как можно больше оскорблений, пока позволяло время.

Но светящий Дюрейл разочаровал меня, приняв остроту лишь лёгким изгибом губ.

— Как вы можете себе представить, — продолжал он тем же размеренным тоном, — я нахожу ваш рассказ о воскрешении мученицы Эвадины в Фаринсале представляющим особый интерес. Вряд ли мне доводилось когда-либо иметь дело с более впечатляюще структурированной и поэтически сформулированной ложью.

Я пусто улыбнулся ему, раздражённый тем, что от боли в руках ответ я проворчал, пуская слюни:

— Не сомневаюсь, что у тебя немало опыта в написании врак.

— Так значит вы признаёте свою ложь? — Он подошёл ближе, яростно меня разглядывая. — Сознаётесь, что сочинили выдумку?

Я стиснул зубы и заговорил сквозь нарастающую боль:

— Мученица Эвадина воскресла из мёртвых благодаря божественному вмешательству Серафилей. Я дорожу этой памятью и считаю себя навеки благословлённым тем, что стал свидетелем этого.

Лицо Дюрейля наморщилось от сожаления, и он покачал головой.

— Такой талант, — протянул он. — И растрачивается на такую недостойную. Скажите, Писарь, а она знает, что всё это фарс, или ей хватает безумия считать себя на самом деле Воскресшей?

— Мученица Эвадина — истинный глас Серафилей. — Верёвка скрипнула, и я качнулся, пытаясь выплюнуть в него слова: — Защитница Ковенанта. Благодаря ей он станет тем, чем должен быть, а не каким-то сборищем жадных до денег и властолюбивых сволочей.

Я увидел, как на лице Дюрейля гнев соединился с решительностью.

— Многие века только совет стоял между этим царством и хаосом, — сказал он. — Короли возвышались и падали, но совет и Ковенант сохранялись, чтобы все выстояли. Совет несёт порядок в эти земли, даёт надежду людям, превращает неправильное в правильное.

— Хаосом? — Я хотел едко усмехнуться, а получилось рычание. — Старик, ты последнюю декаду проспал что ли? Все эти земли — сплошной хаос, и я не вижу свидетельств, что твой драгоценный совет хоть что-то сделал для предотвращения всего этого. А если уж мы говорим о правильном и неправильном, то, может, объяснишь мне, как невиновная восходящая твоей же веры сгнила в Рудниках за то, что просто узнала правду.

— Бывают времена, когда сиюминутные потребности перевешивают всё остальное. Восходящая Сильда понимала это, даже если не понимаете вы. Жаль, что ваши действия привели к очередной такой минуте. — Дюрейль опустил голову и так вдохнул, что стало ясно — он готовился к чему-то. — Я не буду больше предлагать шанс на добровольное признание, Писарь, — ровным, почти заботливым тоном сказал он, посмотрев мне в глаза. — Если придётся вытягивать его из вас, то я прослежу, чтобы это было сделано. Но умоляю вас, не заставляйте меня. Признайтесь, что сказали ложь. Объявите сами, что Эвадина Курлайн — лжемученица. — Он помолчал, и я увидел, как он сглотнул, глянув на Арнабуса. — Признайтесь, что привели каэритскую ведьму к постели леди Эвадины, и посредством её грязной магии была воскрешена лжемученица.

От понимания я еле сдержал стон, посмотрев на Арнабуса. Ясно, что это с его помощью было открыто присутствие Ведьмы в Мешке в Фаринсале. Он знал о Доэнлишь. Он знал каэритский язык, и к его услугам была сеть шпионов Леаноры, через которую он мог черпать всевозможные полезные сплетни и слухи. И хотя я ожидал, что он будет триумфально ухмыляться от злобы, но вместо этого увидел человека, охваченного едва сдерживаемым страхом. Я видел, что он, как и Дюрейль, заставляет себя совершить нежеланный поступок. Однако я знал, что он гораздо лучше понимает последствия, чем светящий. На самом деле я подозревал, что он гораздо глубже, чем даже я, понимает всё происходящее. И всё же, у меня ещё оставались карты, которые можно разыграть. Я не питал иллюзий о том, чем всё это кончится, но человек, которого ждут пытки и смерть, хочет отыскать любой отсрочки перед первым поцелуем клинка или хлыста.

Я содрогнулся, и всё тело задрожало от напряжения и страха.

— Разговоры об абсурдном и неестественном приводят на ум недавнюю беседу, — сказал я. — Ваше сиятельство, вы, наверное, помните, что это я записал завещание Самозванца. — И хотя слова были адресованы Дюрейлю, я не отрывал взгляда от Арнабуса. — Он такого наговорил…

— Тихо! — рявкнул Арнабус, и его лицо вдруг ещё сильнее передёрнуло.

Я его проигнорировал и снова посмотрел на Дюрейля.

— Скажите, ваше сиятельство, а что именно вам известно об этом мужчине? В смысле, какой он человек? Вспомните первый раз, когда вы с ним встретились. Насколько старым он выглядел?

— Молчать! — Прошипел Арнабус, подходя ближе, но резко остановился, когда я обратился к нему на каэритском:

— Ваэрит течёт по твоим венам. — Я ухмыльнулся, глядя на его дрожащее лицо. — Ты с ним родился, или как-то украл?

— Что он говорит? — потребовал Дюрейль ответа Арнабуса, но тот его, казалось, не слышал. Вместо этого он в ярости бросился на меня, размахивая руками, что выглядело бы забавно, если бы не я был объектом его гнева. Бить он не умел и плохо попадал, но зато ударял часто и довольно энергично. Даже подростковые удары возымеют эффект, если будут длиться достаточно долго, и хотя я слышал, как светящий ошеломлённо задаёт новые вопросы, но вмешиваться он явно не спешил.

— Где она? — кричал Арнабус, молотя по мне. — Она близко? Скажи мне, бесполезный пёс.

Я почувствовал, как с удручающе знакомым хрустом сломался мой нос, и поток крови залил мне горло, не давая дышать. Я снова провалился в пустоту под звуки пронзительных криков Арнабуса:

— Почему она исчезла? Куда она делась? Где ёбаная Доэнлишь?

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

И снова меня выдернул из пустоты гулкий всплеск чего-то, брошенного в колодец. На этот раз моё пробуждение ознаменовало ощущение холодных камней сбоку и отсутствие мучительной боли в руках и плечах. Они по-прежнему саднили, и с моих губ сорвался стон, когда я медленно попробовал подняться. За время моего беспамятства наступила ночь, скрыв косые блики света с грубо отёсанных стен. Вместо них тускло светил фонарь, освещавший фигуру в рясе священника.

Арнабус сидел на полу с другой стороны колодца, прислонившись спиной к ступеньке и положив одну руку на поднятое колено. Я увидел блеск его глаз, когда он, заметив моё пробуждение, дёрнул запястьем, и маленький камешек, пролетев по дуге в воздухе, упал в колодец. Казалось, приглушённый всплеск звучал очень долго.

— Что тебе сказал Локлайн? — спросил Арнабус. Я видел, что большая часть его страха утихла вместе с гневом. Теперь от него исходило впечатление уныния, даже поражения. Мне было ясно, что нечто, чего он ожидал, не случилось, повергнув его в отчаяние.

— Довольно многое, — ответил я и поморщился, с трудом усаживаясь, поскольку мои запястья и лодыжки царапала грубая верёвка. Толстые путы, которыми их связали, покрыли смолой, которая, застыв, образовала узы, крепкие, как цепь. С одного взгляда на них стало ясно, что эти узы никак не ослабить, и любая попытка их перегрызть, скорее всего, окончится потерянными зубами. То, что меня связали по рукам и ногам, также исключало любую возможность добраться до Арнабуса, кроме как медленными комичными прыжками. И, несмотря на все его побои, я вдруг почувствовал удивительное отсутствие враждебности по отношению к нему. Больше того, сейчас мне казалось, что это он здесь — потерпевшая сторона. Разумеется, я по-прежнему собирался убить его, как только представится возможность, но теперь думал, что не стану тратить на это много времени.

— Что именно тебя интересует? — продолжал я. Прислонившись спиной к ступеньке, я поднял связанные руки и потыкал в наиболее чувствительные части лица. Его нападение не было профессиональным, но основательным.

— Прекращай играть в свои игры, — устало сказал Арнабус. — Это утомительно. Не говоря уже о том, что сейчас ещё и бессмысленно.

Посмотрев вокруг на пустой мрак за пределами света фонаря, я спросил:

— А его светлость к нам не присоединится?

— Его удалось убедить, что частная беседа позволит получить драгоценное признание.

— Которое, как я понимаю, тебя мало интересует?

Священник пожал плечами, зашелестев рясой.

— Меня не волнуют ответы на уже решённые загадки. Зато интересует глубина твоего новообретённого знания. И я получу это от тебя Писарь.

Я поднял брови и скривил губы в насмешливой ухмылке.

— Ценная информация обычно дорого стоит, а я ещё не слышал от тебя предложения награды.

— Приостановка пыток и смерти разве не награда?

— Не та, за которую я стал бы торговаться, раз уж ты упомянул приостановку, а не отсрочку. Предлагай больше.

Свет фонаря мерцал на узком, мрачном лице Арнабуса, пока он не поднял очередной мелкий камешек с пола, чтобы бросить его в колодец.

— Ты бывал здесь раньше, — сказал он, когда снизу эхом донёсся тихий всплеск. — Мальчишкой. Ты и тот оскоплённый негодяй, в своей детской гордыне осмелившиеся рискнуть и навлечь на себя гнев призраков.

Я нахмурился, и синяки от этого заболели сильнее.

— Откуда ты это знаешь?

— Ты хотел сделку, и вот. Расскажи мне, что Локлайн сказал обо мне, и я расскажу, откуда знаю о твоих детских подвигах. — Настала его очередь насмехаться, но он лишь приподнял бровь. — И ещё много чего, поскольку это, кажется, меня повеселит.

«Пожалуй, я всё-таки потрачу на него время», решил я, потом фыркнул, чтобы скрыть раздражение, отчего мой повторно сломанный нос жутко заболел, и затем сказал:

— Локлайн говорил о священнике, который остановился на отдых в за́мке, где он рос. Священник рассказал ему настоящую историю его происхождения. Он рассказал о служанке, изнасилованной пьяным принцем, который приехал навестить лорда замка. Это изнасилование не видел никто, и она об этом никогда не говорила, и всё же священник знал историю во всех отвратительных подробностях. Локлайн понял, что это правда, ещё до того, как пошёл к матери и потребовал рассказать её историю. Ему не нужно было видеть страх в её глазах или слышать жуткий рассказ из её хнычущих уст. Он вырос, веря, что его отцом был бродячий менестрель с обаятельной улыбкой и прекрасным репертуаром песен — такой мужчина, к которому цветущая девушка легко потянется, особенно если эль льётся рекой. Ему нравилось думать, что его отец-менестрель счастливо странствует по королевству где-то за стенами за́мка со своим даром к песням. Узнав, что его отцом был не кто иной как принц Артин, наследник трона Альбермайна, Локлайн сильно разочаровался, ибо какой достойный человек захочет узнать, что появился на свет в результате столь гнусного поступка?

Больше он никогда не видел того священника, но очень хорошо его запомнил. И не только лицо, но и манеру говорить. На самом деле настолько хорошо, что когда он рассказывал эту историю, мне несложно было опознать тебя, восходящий Арнабус. Кстати, это твоё настоящее имя?

Губы Арнабуса чуть искривились в равнодушной гримасе.

— Спустя какое-то время имена перестают много значить. Имена для королей, принцев или мучеников. А не для таких, как мы. В этом твоя огромная ошибка, сэр Элвин Писарь. Став известным человеком, ты себя ослабил, сделался мишенью его светлости и прочих. Тебе лучше было бы держаться в тени, как предпочитаю я.

— Наша сделка, — сказал я, не желая соглашаться, несмотря на то, что он, бесспорно, был прав. — Ты знал, что я бывал здесь раньше, и я невольно подозреваю, что это как-то связано с тем, почему я снова здесь оказался.

Некоторое время он неподвижно меня разглядывал, не произнося ни слова, а потом наклонил голову, и черты его лица сложились в ухмылку, которая показалась мне сверхъестественно знакомой. Голос, который донёсся из его рта, не принадлежал ему, но я много раз прежде его слышал.

— Элвин, пришёл посмотреть, да?

Боль от многочисленных ран должна была заглушить остальные чувства, но ледяную нежность, охватившую меня с ног до головы, было ничем не вытеснить. «Эрчел!». Он говорил голосом Эрчела.

— Неужели не хочешь посмотреть, что ты натворил? — продолжал Арнабус тем же голосом мертвеца. Он ухмылялся всё шире, наклоняясь ко мне, так же, как делал Эрчел на этом самом месте во сне.

Я ничего не сказал, обнаружив, что в этот миг от ужаса могу только потрясённо смотреть. Арнабус, усмехнувшись, вернул лицу прежнее выражение и снова откинулся назад.

— Ваэрит — это слово, которое включает в себя многое, — сказал он. — Многие умения, великие и малые. Некоторые из нас могут выбирать эти умения, но таких очень мало. Большинству, как и мне, приходится извлекать максимум из тех крох, что нам бросают.

— Я… видел сон… — мне, наконец, удалось подобрать несколько слов.

— Да, — сказал Арнабус, улыбаясь пустой улыбкой, — ты видел сон, который я для тебя сотворил. Каэриты, когда я жил среди них, называли меня Олейт Эталеха, Создатель Снов. Непросто найти персонажа, подходящего на роль предвестника опасности, но благодаря взбучке, которую устроил тебе лорд Алтус, у меня было достаточно времени, чтобы порыться в твоих воспоминаниях, пока ты лежал без чувств.

— Эрчел предупредил меня, — сказал я. — По дороге на юг. Убийцы…

— Необходимый эпизод, чтобы выстроить доверие к твоему спутнику по снам. Несложно было убедить светящих передать несколько соверенов весьма искусным убийцам. Должен сказать, их весьма всполошило выступление твоей драгоценной леди-мученицы на Атильтор. Я, разумеется, не сомневался, что попытка убийства провалится, но Дюрейль и остальные мало в таком понимают. Или ты думал, что это проделки Леаноры? — Он задумчиво наморщил лоб. — Нет, ты не настолько глуп.

— Эрчел знал всякое, — настаивал я, упрямо отказываясь принимать мысль, что все мои ночные визиты были порождены колдовской уловкой. — Он показывал мне события до того, как они произошли. Смерть короля Томаса…

— Потому что их показали мне. — С лица священника сошла понимающая весёлость, и вернулась прежняя мрачность. — Мне показала их Доэнлишь, которая очевидным образом отсутствует на этой встрече, несмотря на все мои усилия пригласить её.

Я возмутился, рассердившись абсурдностью связи Ведьмы в Мешке с этим человеком.

— Она не стала бы иметь ничего общего с таким, как ты.

— Почему? Она же с радостью пятнает себя общением с самыми отбросами этого королевства. Или ты считаешь, что ты лучше меня, Элвин Писарь? Ты под её дудочку пляшешь несколько месяцев, а мы с ней уже целые жизни прожили.

— Она трудится во благо. Лечит. Она приносит жизнь…

— А я чем по-твоему занимаюсь?! — прокричал Арнабус, бросившись вперёд и дико оскалив зубы. — Что, по-твоему, я делал все эти ёбаные столетия, глупый ты выскочка? Всё, что я сделал, я делал для неё.

Его ярость я встретил своим гневом, глядя в его напряжённые обиженные глаза.

— Ты махинатор, — сказал я. — Интриган. Лжец. Человек, который организовал несправедливую казнь невинной женщины…

— Ой, Писарь, не говори мне про свою мученицу. — Арнабус презрительно усмехнулся. — Я видел таких раньше много раз. Другое лицо, другой пол, но всегда одна и та же история. Герой, которого высоко возносит лишь чистая сила его доброты. Спаситель нищих и угнетённых, которого каким-то образом коснулась божественная рука. Всё это — дерьмо, и всегда заканчивается кровью. — На его лице появилась мягкая ухмылка. — Помнишь, я ведь предупреждал тебя? Эрчел показал тебе, что она собирается сделать.

— Доэнлишь её спасла, — сказал я. — Она не поступила бы так без причины.

В этот момент всё напряжение покинуло Арнабуса, и он снова обмяк, с тихим отчаянием повторяя это слово:

— Причина… — Я смотрел, как по его лицу пробегает целая гамма эмоций, от жалости к себе до гнева, и, наконец, он погрузился в озадаченное размышление.

— Я бросил спрашивать её о причинах, ох, столетие назад, если не больше, — сказал он. — Достаточно было знать, что ей нужна моя помощь. Достаточно было разрешения находиться рядом с ней. Понимаешь, она спасла меня, давным-давно, когда собралась толпа, чтобы повесить нехорошего мальчика-сироту, который им всем не нравился, и они не знали почему. А я знал: они меня боялись. Каким-то образом они поняли, что это я поместил то плохое в их головы, пока они спали. Страх толкает нас на худшие преступления, даже на убийство ребёнка. Но, как бы они не боялись меня, Ведьму в Мешке они боялись сильнее. «Пойдём, братец», сказала она, взяв меня за руку, и повела прочь. «Мне многое надо тебе показать».

Его взгляд стал отстранённым, как во время воспоминаний, и печаль частично спала с лица.

— И уж она показала. Полагаю, можно сказать, что на какое-то время она стала мне матерью. Я путешествовал с ней во все уголки этого королевства и за его пределы, когда возникала необходимость, поскольку задача Доэнлишь не ограничивается этими герцогствами. Я узнал, как она заботится о больных. Слушал её каэритские песни. Когда я повзрослел, она провела меня через горы, чтобы я жил среди её народа. Каэриты мне не понравились, и я им тоже, но они терпели меня, поскольку она того пожелала. Со временем я вернулся в Альбермайн, где она меня ждала. «Эта новая вера, братец», сказала она. «Этот Ковенант становится всё сильнее. Я бы хотела побольше о нём узнать». И вот так Ковенант стал моей задачей. Я так много лет наблюдал, как он выстраивается в этот упадочный монолит, словно какой-то огромный больной зверь, который не знает, что каждый его нетвёрдый шаг ведёт всё ближе к могиле. Не стану отрицать, я помогал ему тут и там, опять же, потому что она этого пожелала, но, на самом деле, он всегда должен был закончиться именно так. Твоя Воскресшая мученица — всего лишь последний надрез ножа мясника, который избавит старого зверя от страданий. Но когда на тушу слетятся пировать стервятники, — он невесело рассмеялся, — там будет на что посмотреть. Может даже Доэнлишь захочет взглянуть, раз уж она настолько равнодушна к твоей судьбе.

Вздохнув, он встал на ноги, подняв фонарь.

— Завтра будет очень сложный день. Мой тебе совет, сократи свои страдания и дай Дюрейлю то, что он хочет. Этот зверь Тессил захватил живьём троих твоих спутников, и его любимый палач на твоих глазах сдерёт с них кожу, а потом займётся тобой. Признайся в своем гнусном вероломстве. Запиши всё своим красивым почерком. Думаю, светящему это понравится. В конечном счёте это ведь не так уж и важно, а?

— Ты сказал, что она тебя оставила, — встрял я, и он замолчал. — Что ты имел в виду?

Он повернулся ко мне спиной, и свет фонаря лишь частично осветил его лицо, когда он бросил на меня последний взгляд.

— Это значит, что уже много лет она не уделила мне ни единой мысли. И я не чувствую её… взгляда, как прежде. Я стоял всего в нескольких сотнях шагов от неё в лагере королевского войска за день до Поля Предателей, и всё равно было ощущение, как если бы она стояла на другом конце света. Она не позволила мне подойти, зато позволила тебе. — Его лицо перекосило от зависти и отвращения. — Тебя она привечает. Уже двадцать лет прошло. Двадцать лет я прокладываю свой путь через историю этого королевства, надеясь, что следую её курсу, исполняю её пожелания, но никогда не знаю этого наверняка. Я хотел вызвать её, казнив твою мученицу, поскольку узнал о вмешательстве Доэнлишь в Фаринсале. Если уж она один раз спасла эту суку Курлайн, то я надеялся, что появится, чтобы спасти её и снова. А вместо этого снова ты, писарь-разбойник в хороших доспехах, вышел из толпы, и я почувствовал на тебе её прикосновение. — Он помолчал, и теперь я увидел, как его рука настолько сильно сжала ручку фонаря, что скрежетнула медь. — Я думал, это какое-то послание, сигнал возродившегося интереса, или, по крайней мере, новая забава. А теперь я понимаю, что она бросила нас обоих. Я-то надеялся, она хотя бы придёт и расскажет, почему.

Он пошёл, качая фонарём, и лица уже было не видно, но напоследок сказал:

— Кстати, слухи не врут. В этой крепости есть призраки, хотя они довольно угрюмые и редко соглашаются появиться. И всё-таки, возможно, у тебя в последние часы будет компания. Спи спокойно, Элвин Писарь.

Как ты можешь себе представить, возлюбленный читатель, той ночью сон никак ко мне не приходил. Пленённой душе свойственно размышлять о своей судьбе, а проклятие воображения превращает сами подобные размышления в форму пытки. И всё же простое истощение рано или поздно неизбежно овладеет даже самым перепуганным разумом и, каким бы невероятным это ни показалось, я действительно заснул на какое-то время. В таких обстоятельствах непременно приходят самые тёмные сны, и они явились отравлять меня, как только мои опущенные глаза, наконец, закрылись.

Я часто раздумывал, были ли эти ночные ужасы плодами трудов особой формы магических способностей Арнабуса, но, кажется, для его замысла слишком уж они выглядели странными и изобретательными. Несмотря на весь возраст и бесспорную хватку, во многих аспектах он оставался слишком ограниченным человеком.

Первым на поля кошмара прибыл король Томас, который в полном вооружении ковылял по туманной равнине, засыпанной пеплом, по-прежнему наклонив голову под невозможным углом. Это могло бы показаться комичным, если бы не полное отчаяние и боль, что я увидел на его лице. Он заговорил со мной, но его слова казались чепухой — со слюнявых губ срывалось свистящее бормотание с вопросительными интонациями, но понять я ничего не мог.

— Прошу прощения, ваше величество, — сказал я ему. И, хотя на мне не лежала ответственность за его кончину, его вид подстегнул моё чувство вины. Я не убивал его, но использовал его смерть, чтобы организовать поражение Самозванца. Разумеется, эти мысли и вызвали Локлайна на поле пепла — он появился голым по пояс, его плоть в полной мере свидетельствовала о пытках, перенесённых на эшафоте. Оказалось, что в отличие от Томаса, его слова я понять могу.

— Ну и бестолковый же ублюдок, а? — заметил он, кивнув в сторону ковыляющего короля со сломанной шеей. — Писарь, ты ведь не станешь отрицать, что я был бы лучше? Не в последнюю очередь потому, что в моих венах течёт немного крови Алгатинетов, в отличие от этой напыщенной кучи дерьма.

Зарычав от гнева, он бросился вперёд и сбил Томаса с ног. Король стал возиться на земле, поднимая чёрную пыль, напомнив мне уродливого краба, выпавшего из рыбацкого котелка.

— Взгляни на него! — насмехался Локлайн, показывая пальцем, и с его обнажённых красных мышц сочилась кровь, а голос был жалкой пародией на человека, с которым я провёл так много часов. — Взгляни на Кривошеего Короля, Говномонарха Альбермайна!

— Оставь его! — рявкнул я, шагая к Локлайну, но не оттолкнул его, поскольку его раны выглядели слишком отвратительно.

— Или что? — прорычал Локлайн, обернувшись ко мне. — Напишешь обо мне очередное лживое завещание?

— Я написал правду! — настаивал я.

— Нет никакой правды, ёбаный болван. Ты написал то, что я тебе сказал, вот и всё, а я такой же лжец, как и любой ублюдок, когда-либо ходивший по этой земле.

Он снова рассмеялся, но это был пронзительный, отчаянный смех, который скоро перешёл в прерывистые рыдания.

— Зачем ты это сделал, Писарь? — спросил он со смесью обречённости и осуждения на лице. — Зачем не дал взять то, что по праву принадлежит мне? Зачем ты сражался за этих никчёмных лордов? Готов поспорить, если бы не случайность, то твоя жизнь закончилась бы в грязной сточной канаве много лет назад. И что Корона тебе предлагала, кроме голода и несправедливости?

— Я не сражался за Корону или лордов, — ответил я. — Я сражался за что-то лучшее. — Эти слова тихо слетели с моих губ, даже на мой слух прозвучав пресно и неубедительно.

— Нет, — заявил Локлайн. — Ты хотел этого, вот почему. Ты хотел расчистить дорогу для той чокнутой бабы с безумными видениями. Думаешь, она выебет тебя в награду? В этом дело? — С каждым словом он кричал всё громче, а ярость и бредовая гордость раздули его освежёванную, кровоточащую грудь до абсурдных размеров. — Я был Истинным королём! — ярился он, ударяя себя в грудь по хлюпавшей плоти без кожи. — И моё правление стало бы золотым веком. Для меня нет керлов, лордов или продажного Ковенанта. Только достойные и никчёмные, и достойные высоко поднялись бы в моём королевстве. Ты, Писарь, был бы моим камергером. Уилхем командовал бы моей гвардией. Суэйн стал бы рыцарем-маршалом. Я даже нашёл бы местечко для той девицы-оскопительницы, которая так тебе нравится. А теперь благодаря тебе все они в течение года станут трупами.

— Это сон. — Я закрыл глаза, желая успокоиться. — Сон, который я создал из своих страхов. Ты знаешь только то, что знаю я. И я не могу видеть будущее.

— Возможно. — На этот раз смех Локлайна прозвучал жестоко. — Но ты можешь увидеть прошлое. Открой глаза. Взгляни хорошенько.

И, как часто бывает во снах, я утратил контроль над своими действиями, и оказалось, что я смотрю на многочисленные ужасы, усеивавшие теперь чёрный пепел вокруг нас. Одни шатались, капая кровью из зияющих ран. Другие ползали по земле, и многие были без рук и ног и извивались, как черви. Сотни стали тысячами, когда я поднял глаза и всмотрелся вдаль, узрев целую армию шатавшихся и ползавших. Каждое лицо, что я узрел, было лицом трупа, свежего и сочащегося или старого и высохшего.

— Ты так усердно работал, — заметил Локлайн. — Намного усерднее, чем когда-либо работал Декин.

— Я убивал, — пробормотал я в ответ, переводя взгляд трупа на труп. — Но не так много…

— Перед тобой моя армия, — парировал он. — И все мертвецы из замка Уолверн. Падение Хайсала, Жертвенный Марш, все стычки между ними. Это долгая дорога смерти, Писарь. Когда придёт время писать твоё завещание, не забудь написать его красным цветом.

— Войны, которых я не начинал. — Безжизненная орда приблизилась, и я почувствовал прилив паники. Они не издавали звуков, помимо скрежетания и шарканья мёртвой плоти по пеплу, но я ощущал тяжесть их обвинений, как крик тысячи глоток. — Битвы, которых не хотел. — Теперь мой тон окрасило отчаяние, паника раздулась до ужаса от уверенности, что мне не убежать от мести моих жертв. Я снова зажмурился, а они приближались, протягивая требовательные руки с капающими или гниющими пальцами. — Простите… — Мольба сорвалась с моих губ стоном, превратившимся во вздох при первом ледяном прикосновении мертвеца.

— Зачем ты это делаешь?

От звуков нового голоса холодное прикосновение к моей щеке исчезло. В основном он прозвучал спокойно, но в нём слышалась резкая укоризненная нотка. А ещё он был знако́м по слабому каэритскому акценту.

Когда я открыл глаза, все мертвецы исчезли. Локлайн и бормочущий Томас со сломанной шеей также пропали с чёрной долины. Вместо них стояла женщина юного вида со светлыми развевающимися на ветру волосами, осуждающе нахмурившая лоб, отмеченный единственным красным родимым пятном.

— Зачем ты так себя мучаешь? — спросила Ведьма в Мешке, Доэнлишь. Раздражение в её голосе приобрело сердитый, осуждающий оттенок. Очевидно, для неё стало досадной неожиданностью то, что я оказался в таком затруднительном положении. Я вмиг понял, что она — не плод моей памяти. Она попала сюда по собственной магической воле — незваная, но очень желанная гостья.

— Я не выбираю свои сны, — сказал я ей.

— Вот как? — Эта мысль, видимо, вызвала у неё искреннее замешательство, а потом на её лице мелькнуло выражение раздражённого осознания. — Ах, да. Иногда я забываю, насколько ты юн.

От лёгкости её тона во мне начал закипать гнев. Она нашла меня накануне пыток и говорила так, будто мы случайно встретились в базарный день.

— На самом деле, — продолжил я, — сны мне в последнее время выбирал Арнабус. И они не были приятными.

— Не сомневаюсь. Мой братец всегда предпочитал делать кошмары.

— Могла бы и сказать, что вы с ним знакомы.

— Зачем? Ты бы поменял своё мнение о нём?

— Может быть. Полезно было бы знать, что он выполняет твои пожелания.

— Он не занимался этим уже давно, что бы он там ни утверждал. — Её лицо помрачнело, губы сжались в суровую линию. — Нелегко видеть свои ошибки, Элвин. И не всегда у меня хватало воли их исправить. Извращённый, склонный к жестокости человек, которым он стал, сильно отличается от того испуганного, озорного, но милого мальчика, что я растила. Когда моя ошибка стала очевидной, я ночь за ночью смешивала травы, которые вывели бы его из этой жизни во время мирного сна, но так и не смогла заставить себя вручить ему чашу.

— Он творил ужасные вещи, только чтобы добиться твоего внимания. И я не сомневаюсь, сотворит ещё.

— Тогда я уговорю тебя сделать то, что сама не смогла. — Она напряжённо улыбнулась, подходя ближе, подняла руку, коснулась моей щеки и поморщилась, когда я вздрогнул. — Я понимаю твой гнев, — продолжила она. — Но всё, что я делала, не было направлено на то, чтобы причинить тебе вред.

— Завтра с меня сдерут кожу до смерти, — сказал я. — И это ты легко могла предотвратить. Ты же знаешь, где я нахожусь?

— Знаю. — Она слегка удивлённо подняла бровь. — А ты знаешь, где я?

Внезапно окружающая нас равнина чёрного пепла закрутилась в пыль, на короткое время окутав нас обоих вихрем, цвет которого изменился с чёрного и серого на сине-белый. Вскоре он успокоился, превратившись в горный хребет. Раньше я думал, что высокие пики, окружающие владения каэритов, будут самым впечатляющим пейзажем, который я когда-либо видел, но их затмевал огромный масштаб того, что развернулось передо мной сейчас. Высоко над головой возвышались утёсы испещрённого снегом гранита, вершины многочисленных гор по большей части скрывали облака. Склоны внизу толстым одеялом покрывали леса, которые так же заполняли узкие долины, где извилистые реки тут и там прерывали тёмно-зелёные заросли.

— Из-за моей задачи мне приходится ходить далеко, — сказала Ведьма в Мешке. — Эти горы стоят на землях, которые мало кто из твоего народа видел. Я ходила по опалённым на солнце пустыням, плавала по раздираемым штормами морям. Видела острова огня и льда. Меня благословляло наслаждение и проклинала опасность. Всё это на службе моей задачи, Элвин, и ты тоже.

— Желаю я того или нет?

— Почему ты решил, что хоть у кого-то из нас есть выбор? Не забывай, ты же написал книгу.

— Так значит ты знаешь, что я встречался с Эйтлишем.

— Конечно. Историк записал отчёт о вашей встрече много веков назад, потому что ты ему об этом рассказал.

— А значит, ты также знаешь, что Эйтлишь очень хочет, чтобы ты вернулась в каэритские земли. Он отправил вейлишь тебя выслеживать.

— Да. Она очаровательна, не правда ли? Но, думаю, лучше её таланты использовать тебе, ведь тебе ещё столько нужно сделать.

— И всё это есть в книге, правильно я понимаю?

Она наклонила голову, и её губы чуть изогнулись в извиняющейся улыбке, отчего я горько вздохнул, но ещё в груди появилась крупица надежды.

— Мне ещё многое надо сделать, — сказал я. — Многое из того, что уже было записано. Значит, я должен это пережить.

— М-м-м. — Её улыбка сменилась слабой гримасой. — А вот тут всё делается… запутанным.

— Как запутанным?

— На первый взгляд время часто выглядит кру́гом — и это определённо так в твоём случае. Чтобы написать настолько полный отчёт о твоей жизни, ты должен был прожить долго, чтобы поделиться рассказом с историком. И всё же, чем больше я узнаю о времени, тем больше оно мне напоминает реку, чем колесо. Оно течёт всегда вперёд, часто меняет курс, иногда возвращается в себя, а иногда разделяется, неожиданно ветвясь в мириады разных направлений. Оно всегда соединяется, но некоторые ответвления теряются, несмотря на пророчества или видения.

— Ты имеешь в виду, что я легко могу завтра умереть.

— Ты легко мог умереть в любой день, Элвин. Почему завтра настолько важно?

Я стиснул зубы.

— Ещё бы не важно, если завтра неотвратимо ждут пытки и смерть.

— Ты разве не слушал? Нет ничего неотвратимого. Нет ничего неизбежного. И всё же, я подозреваю, что у тебя ещё много дней впереди, или, быть может, я просто жертва надежды, ибо твоя смерть очень сильно меня расстроит. С наступлением утра река сменит курс, но я думаю, что она понесёт тебя и дальше. А вот другие могут пропасть в течении. — Её взгляд сурово блеснул. — Она может пропасть.

Я не сомневался, о ком она говорит — по тому, как она это подчеркнула, всё сразу стало ясно.

— Эвадина? Она даже не знает, что случилось.

— Чтобы вылечить её, мне пришлось взять от тебя, из самого твоего ядра. Вас соединили, связали узы, которые никогда не разорвать. Она почувствовала угрозу тебе почти сразу, вероятно решив, что это очередное видение. Не беспокойся, она придёт за тобой, и когда придёт, это может означать её конец, потому что для любви естественно забывать об осторожности.

Сердце внезапно заколотилось, и я шагнул к ней, заговорив ровным и командным голосом:

— Как мне это остановить? Как избежать этого? — Я протянул к ней руки, схватил её за плечи, выкрикивая свои требования ей в лицо, которое при этом выражало лишь небольшое беспокойство. — Ты знаешь! Это есть в книге! Расскажи!

— В книге ты написал много всего, Элвин, — печально сказала она. — Лишь некоторое исполнилось. Этой жизни, жизни, которая привела тебя в это место в это время, не было на тех страницах. Река повернула, и ты повернул вместе с ней. Всё, что я знаю, я тебе уже рассказала. — Её рука снова погладила мою щёку, и я увидел блеск слёз в её глазах. — Пожалуйста, переживи это и спаси её, если сможешь. Очень многое от этого зависит. А теперь… — она быстро принюхалась и отвела руку назад, — тебе пора просыпаться. — Её рука молотом врезалась в мою челюсть, расколов сон, словно стекло. Горы рассыпались на осколки, рухнув в пустоту, а моё тело дёрнулось в ответ на боль многочисленных синяков, и в уши с раздражающей настойчивостью проникло тихое ритмичное царапанье.

Содрогнувшись, я проснулся, почувствовав под лицом твёрдый и влажный камень. Во сне я двигался, и теперь оказался близко от края колодца. Я лежал, задыхаясь от тревоги, и понял, что что ритмичное царапанье исходило из этого мрачного отверстия. «Крысы», первым делом решил я, хотя моё время здесь было примечательно отсутствием визитов грызунов. Потом в голову пришла другая, более мрачная мысль, которую вызвала прощальная насмешка Арнабуса: «Призраки Жуткого Схрона. Они существуют».

Я попытался отползти подальше от колодца, но мои путы позволяли лишь безрезультатно извиваться, и вскоре я обнаружил, что продвижению препятствует единственная каменная ступенька, окружавшая его. Поэтому мне оставалось только перепуганно лежать и трястись, а царапанье продолжалось, пока наконец не окончилось грохотом очень тяжёлого камня, вывалившегося из стены. После уже ожидаемого долгого интервала донёсся всплеск, породивший громкое эхо, от которого, как я подумал, могут прибежать охранники. Страх мой уже настолько вырос, что я бы, наверное, порадовался их появлению. Но никакие охранники не пришли. А из колодца доносилось кряхтение и приглушённых шлепки, возвещавшие о том, что кто-то карабкается.

Пока я таращился на край колодца, в голове неизбежно всплывали истории о Жутком Схроне и его призрачных обитателях — мрачные рассказы о душах, захваченных мстительным убитым лордом и его когортой фантомных рыцарей. «Они утащат тебя вниз, глубоко в тёмные места под землёй. Сделают тебя одним из них — душою, проклятой на то, чтобы остаться здесь навечно, и навсегда лишиться Порталов…»

Поэтому мне кажется, что меня можно простить за всхлип, вылетевший из моего горла, когда появилась рука. На мой перепуганный взгляд это были почерневшие скелетообразные когти восставшего трупа, который поднялся и с неестественной силой вцепился в край колодца. Лицо, тут же появившееся следом, полностью соответствовало тому, что ожидало моё поражённое ужасом воображение: чёрное от гнили, и глаза светились тайным огнём ненависти, которая поддерживала его на протяжении веков нежизни.

Мне оставалось только замереть от ужаса, когда тварь направила на меня свой пылающий взгляд и заговорила:

— Ты один?

Моё потрясение резко сменилось страхом, а потом и крайней озадаченностью, ведь этот дух говорил не только осторожным шёпотом, но ещё и по-каэритски. Потемневшие брови призрака раздражённо хмурились, пока он вылезал из колодца, демонстрируя атлетическую и совершенно живую фигуру, несмотря на покрывавшую её грязь. И наконец меня затопило облегчение от осознания, когда Лилат присела и, зашипев от досады, посмотрела на мои узы.

— Тут придётся повозиться, — пробормотала она, вытащила нож и принялась за пропитанный смолой узел на моих лодыжках.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

— Старые здания — как лежалые туши, — сказала Лилат, хищно присев наготове возле толстой дубовой двери, охранявшей вход в эту подземную тюрьму. — Плоть слезает с костей, оставляя щели. Но пришлось поискать, чтобы найти такую, куда я могла пролезть.

Я старался не стонать, нажимая пальцами в мышцы лодыжки, сгибая пальцы ног и мучаясь от с боли, когда кровь приливала к пережатым венам и мышцам.

— Я вроде бы отправлял тебя на задание, — сказал я.

— И теперь ты рад, что я не отправилась. — Во мраке я не видел её лица, но слышал по голосу, что она довольно ухмыляется.

— И ты всё это время меня выслеживала?

— Это было нетрудно. И к тому же, я не смогла найти даже запаха Доэнлишь.

— Да. — Я поднялся на ноги, морщась от изобилия разной пересекающейся боли. — И вряд ли найдёшь, пока она не захочет.

Лилат отошла от двери к колодцу и подняла верёвку, которую принесла.

— Я могу привязать её туда, — сказала она, кивнув на колонну. — Ты первый…

— Я не могу уйти, — сказал я. — У них мои друзья. И… — Я замолчал, не став говорить дальше — предупреждение Ведьмы в Мешке громко звенело в моей голове. Она может пропасть.

— Рота, — сказал я. — Женщина, за которой я следую. Ты не видела их поблизости?

Лилат покачала головой и пожала плечами:

— Целый день ушёл на то, чтобы пролезть по дренажу в колодец. Может, они и пришли, но я не видела.

— Они придут, — сказал я, и пошёл к стойкам с оружием, стоявшим вдоль стены, где выбрал кинжал и топорик — оба простые, но хорошо сделанные, с заточенными лезвиями.

— Нас двое, а их наверху много, — заметила Лилат, когда я присел, чтобы изучить замо́к.

— Я не собираюсь убивать всех. — Я разочарованно заворчал, увидев, что замо́к тяжёлый и надёжный. Тория наверняка быстро бы с ним управилась, но мне не хватало её навыков, а Лилат понятия не имела, что такое замок. — Спрячься, — сказал я ей. — И закрой, наверное, уши.

Когда она скрылась в ближайшем скоплении теней, я глубоко вдохнул, закинул голову назад и заорал.

— Жопы мученичьи, — бормотал, распахивая дверь, человек, который пришёл разобраться с моими завываниями. — Хватит тявкать, еблан! Солдатам совета надо поспать.

Чтобы заманить его, потребовалось полчаса отчаянных криков во всё горло, вперемешку с рёвом заверений, что я собираюсь разбить себе голову в кровавую кашу. Охранник оказался крупным мужчиной, хотя его размеры, к счастью, не соответствовали его уму. Иначе он не пришёл бы один.

Он помедлил, распахнув дверь, посветил лязгнувшим фонарём на сводчатую камеру, и вздрогнул от удивления, не увидев моего связанного тела. Потом он замер, выгнув спину, и на лице застыла гримаса, когда я вышел из тени двери и вонзил кинжал глубоко в основание его хребта, а затем перерезал горло от уха до уха, чтобы он не кричал, пока падал. Некоторые навыки никогда не исчезают.

Я быстро избавил его от сапог, обнаружив, что они мне неплохо подходят. Также на его теле мы нашли кошелёк, наполненный на четверть, и ещё один нож, а потом оттащили труп в тень.

За дверью находилась узкая спираль каменных ступенек, по большей части тёмная, но где-то наверху едва заметно мерцала свеча. Я пригнулся и некоторое время слушал приглушённые голоса. Ещё через некоторое время мои натренированные уши различили, что наверху только два человека. Поначалу их голоса были скучающими, но, по мере того, как тикали секунды, становились всё более встревоженными. Вскоре они пойдут проверить судьбу товарища. Мы с Лилат могли снова вернуться в подземелье и подождать их, но время работало против нас, и неизвестно, сколько ещё они бы тут колебались.

— Надо всё сделать быстро, — прошептал я Лилат и бросился по лестнице с топориком в одной руке и кинжалом в другой. Добравшись до верха, я позволил себе лишь кратчайшую паузу, взглянув на двух крепких мужиков — один держал во рту курительную трубку, а другой замер, поднимая кружку для последнего глотка. Этого я убил первым, поскольку он первым отреагировал, уронив кружку и потянувшись к фальшиону на поясе. Топорик вонзился ему в лоб, прежде чем он успел вытащить клинок. Моргнув от красной пелены, затуманившей глаза, я выдернул топорик, моя жертва сползла по стене позади, и поток серого и красного полился из расколотого черепа. Повернувшись к курильщику, я увидел, что его охватила неподвижность, как часто бывает с теми, кто не привык к внезапному и неожиданному насилию. Он стоял, замерев от потрясения, крепко сжав зубами мундштук трубки, а из чашечки продолжали подниматься завитки сладко пахнущего дыма листьев.

— Служба это не твоё, да? — спросил я его, вскинув руку перед Лилат, которая уже поднялась позади замершего охранника и занесла кинжал для удара.

— Я… — залепетал курильщик с альтьенским акцентом, и трубка наконец вывалилась из его губ. — П-погонщик скота… сэр. Стадо потерял из-за войны…

Он замолчал, когда я подошёл ближе, взяв его портупею, и перерезал её ножом.

— Люди, с которыми меня принесли. Где они?

Он ответил с благоразумной быстротой:

— В старых камерах в основании башни, сэр.

— Сколько здесь солдат у Тессила?

Он в панике озадаченно заморгал.

— Тессила, сэр?

— Вашего капитана, — пояснил я, поняв, что Даник, наверное, забыл своё настоящее имя много лет назад. — Даник Тессил, некогда знаменитый разбойник из этих мест. Ты не знал?

По тому, как быстро он затряс головой, и как сильно вспотело его лицо, я понял, что этот парень не знал, и не интересовался, откуда его капитан родом.

— Нас здесь в общей сложности семьдесят, сэр, — ответил он, разумно решив не заставлять меня повторять. — Это все, кто может ездить верхом. Остальное войско в Атильторе. — Он ещё раз продемонстрировал сообразительность, сообщив информацию, о которой я ещё не спрашивал. — Я слышал, как капитан говорил светящему, что нас уже почти пять тысяч.

— Этого не хватит. — Я указал на лестницу. — Жди там, пока всё не закончится. А потом ступай домой и снова будь погонщиком. Эта жизнь не для тебя.

Погонщик живо закивал головой и попятился.

— Большое спасибо вам, сэр, — сказал он и так быстро помчался вниз по ступеням, что легко мог и свалиться. Я часто думал, не сломал ли он себе шею, прежде чем добрался до низа.

Меч погонщика представлял собой старый кусок железа с неровным на вид клинком, который, тем не менее, с виду был выкован хорошо. Застегнув пояс убитого охранника, я заменил фальшион мечом, а с другой стороны сунул за пояс топорик. И для ровного счёта затолкнул в сапог нож мёртвого охранника.

— Это последний, кого мы оставили в живых, — сказал я Лилат. — Дальше убиваем быстро и тихо.

Единственный свет в комнате давал огарок свечи, догоравший в нише. Задув его, я подошёл к шаткой двери в стене этой узкой сторожки, и приоткрыл её на дюйм. Снаружи оказался коридор без крыши, стены во многих местах обвалились, открывая вид на лагерь совета, к счастью до сих пор не потревоженный. Осторожно взглянув налево и направо, я не увидел поблизости никаких охранников, а потому открыл дверь настолько, чтобы самому протиснуться и, низко пригнувшись, вышел в коридор. Башня находилась ярдах в двадцати слева от сторожки. Её основание скрывалось в тени, но я заметил отблеск костра на лезвиях двух алебард.

Мы с Лилат двигались, пригнувшись, стараясь держаться в самых тёмных местах перехода. Он заканчивался короткой полоской травы, отделявшей башню от этой части развалин. К счастью, трава была высокой, и по смутным очертаниям стало ясно, что там скучно беседуют двое стражников, прислонившихся к стене башни. Подбираясь к ним, я размышлял о том, насколько у Даника низкие стандарты вербовки. Трусливые бывшие погонщики и солдаты, которые не могут и нескольких часов простоять на страже, представляли собой скверную армию.

Эти стражники оказались вооружены лучше, чем те, которых мы оставили в подземелье — в шлемах, кольчугах и с крепкими алебардами. Убить обоих хоть как-либо незаметно было бы сложно, если бы их невнимательность не оказалась фатальной слабостью. Нам с Лилат удалось подобраться, не привлекая внимания, почти на три ярда, и когда мы выпрыгнули из укрытия с ножами в руке, ни один из вялой парочки не успел даже выкрикнуть предупреждение. Тот, которого убил я, по крайней мере, попытался выставить алебарду, но так медленно, что наверняка бы заслужил от Суэйна худшее из наказаний. Нож проскользнул мимо алебарды и попал ему в горло — я целился в то место, где он не застегнул верхнюю застёжку кольчуги. Проталкивая нож всё глубже, я зажимал ему рот свободной рукой, чтобы не закричал. Справа от меня Лилат выдернула нож из глаза второго стражника, и, прижимая тело к стене, чтобы не лязгнули доспехи, опустила его наземь.

Дверь башни была не заперта, и когда я её приоткрыл, в щель полилось яркое сияние из хорошо освещённого помещения. К счастью, полоска света не привлекла внимания остального лагеря, и мы без происшествий проникли внутрь. Первым на меня набросилось зловоние, сладкое и тошнотворное, с едким оттенком, от которого перехватило горло. Однако возможности закашляться мне не представилось, потому что тут же случилось второе нападение, на этот раз в форме голого по пояс худощавого мужчины с раскалённой кочергой в руках.

Перед входом в башню я предусмотрительно поднял украденный меч, что оказалось разумным, поскольку удар кочерги сверху клинок парировал с громким лязгом и фонтаном искр. Полуголый мужик проорал почти неразборчивую вереницу ругательств, отступил на пару шагов и закинул голову назад, явно собираясь поднять тревогу. Я сделал выпад, целясь мечом ему в горло, но Лилат оказалась быстрее, метнув нож, который промелькнул мимо моей головы и вонзился в шею кочегара.

Он всё равно постарался издать побольше шума, пятясь назад и вцепившись в клинок, торчавший из его плоти — гортанные крики сливались с бульканьем крови, вырывающейся из его рта и носа. Я прикончил его ударом во впадину чуть ниже центра грудной клетки, вогнав клинок так глубоко, что пробил ему хребет. Он, содрогаясь, упал на камни и покинул сей мир со скоростью, о которой я вскоре пожалел, увидев плоды его трудов.

Внутренняя часть башни представляла собой лишь оболочку, где валялись обрушившиеся лестничные клетки и выпавшие камни, собранные в кучи вокруг пустого участка пола, в центре которого стояла жаровня, заваленная тлеющими углями. Возле жаровни на треноге над сильным огнём висел испускающий пар котелок расплавленной смолы. Дровосек, Тайлер и Джалайна лежали вокруг жаровни, связанные, примерно как связали меня, вот только рты им заткнули кляпами. А ещё все они были голыми. Тело Вдовы, казалось, осталось без повреждений, а Тайлеру с Дровосеком повезло куда меньше. Подойдя к ним, я увидел у каждого больше дюжины чёрных отметин на плечах и лицах, и вонь обожжённой кожи смешивалась с запахом их сильного пота. Мой разум быстро связал тощего мужика с раскалённой кочергой с причинёнными здесь мучениями — каждый след ожога был покрыт чёрной смолой. Я слышал о таких пытках, но никогда не видел — смола усиливала боль и в то же время запечатывала рану, чтобы прожжённая кожа не кровоточила.

— Не… — выдохнул Дровосек, когда я разрезал верёвку, державшую колышек у него во рту. — Не сказал гадам ничего, капитан. — Его передёрнуло, когда я принялся за его узы. — И никто не сказал.

— Я знаю, — сказал я. Перерезав ножом его узлы, я направился к Тайлеру, пока Лилат освобождала Джалайну. Я-то думал, что именно она после освобождения проявит наибольшую ярость, но полный выход своим чувствам дал Тайлер.

— Ёбаный говноед, сукин сын! — завопил он, схватил упавшую кочергу и бросился на труп палача. Я хотел было предупредить его, чтобы не слишком шумел, но дальнейшие увечья он наносил с бессловесной самоотверженностью, и я решил его не беспокоить.

Немного покопавшись среди обломков, я отыскал кучу частично порванной одежды и сапог, которые отдал Дровосеку и Джалайне. Несмотря на содрогание от боли Дровосека и ярость Тайлера, больше всего меня беспокоило поведение Вдовы, поскольку она почти не проявляла никакого беспокойства.

— Он сказал, что оставил меня на завтра, — сообщила она, заметив, как я смотрю на её неповреждённую кожу. — Сказал, это произведёт на вас лучшее впечатление. — Накинув на плечи куртку, она надела штаны и указала на топорик у меня за поясом. — Можно мне?

— Прошу. — Я передал ей оружие и оглядевшись вокруг, с тревогой обнаружил, что в эту башню только одна точка входа и выхода.

— А тут есть какие-нибудь старые голые кости, через которые можно пробраться? — спросил я Лилат, вопросительно приподняв бровь. В ответ она лишь покачала головой.

— Можно подняться наверх, — предложила она, глянув на мрачные высоты верхней части башни. — А потом спуститься по другой стороне.

— Прошу прощения, капитан, — сказал Дровосек, по мышцам его лица и шеи было видно, как он сдерживает мучения, — но прямо сейчас я и на дюйм не поднимусь.

— В любом случае, скоро рассвет, — бросил я, направляясь к двери. — Нет времени ни на что, кроме как постараться ускользнуть отсюда. Ты всё? — спросил я Тайлера, когда он прервал свои упражнения. Он выпрямился над телом палача, потёр нос запястьем и стряхнул с кочерги скопившиеся на ней фрагменты черепа и мозги.

— Пока да, — фыркнул он и повернулся ко мне, глядя спокойными блестящими глазами под обожжёнными почерневшими бровями. Он никогда не был самым привлекательным мужчиной, но теперь по сравнению с ним даже меня можно было назвать красавцем. — Но мне нужен Тессил, — сказал он. — Когда я с ним закончу, он перед всеми мучениками пожалеет, что не остался мёртвым.

— Ты его получишь, если будет возможно, — пообещал я. — Оденься и выходим.

Если бы наша группа состояла только из меня, Тайлера и Лилат, то, думаю, мы могли бы той ночью сбежать из Жуткого Схрона без приключений. К сожалению, Джалайна и Дровосек не были привычны к скрытности и не обладали разбойничьими инстинктами самосохранения, необходимыми для такой задачи. Однако мы попробовали, проскользнув через дверь башни в траву и остановившись только для того, чтобы Дровосек подобрал алебарду одного из убитых охранников. Для меня это источник постоянного сожаления, что я не приказал ему оставить её, поскольку именно лезвие этого оружия нас и выдало. Бывший владелец алебарды был ленивым охранником, но раздражающе старательно ухаживал за своим оружием. Когда мы попытались взобраться на невысокую стену у южного края крепости, дразняще близко к тёмным, гостеприимным объятиям леса, на лезвие попали первые проблески рассвета, поднимавшегося над верхушками деревьев. К сожалению, ближайший часовой не разделял медлительный подход своих товарищей к военной службе и тут же с энтузиазмом во всё горло поднял тревогу.

Я и Тайлер, подстёгиваемые разбойничьими инстинктами, немедленно перепрыгнули обрушившуюся стену и побежали по полю к деревьям, Лилат быстро последовала за нами. А Дровосек и Джалайна, к сожалению, нет. Услышав, как крик часового резко оборвался, я, остановившись, повернулся и увидеть, как Дровосек яростно рубит часового. Позади него к месту действия уже спешила ещё дюжина охранников. Я с замиранием сердца наблюдал, как Джалайна подняла топорик и бросилась на приближающуюся группу солдат. «Такая ярость никогда не утихнет», подумал я, вспоминая её слова той ночью на гребне. Она вела себя слишком спокойно, когда мы её освободили: словно бутылка сдерживаемой ярости ждала возможности взорваться. Теперь эта возможность появилась.

— Уходи, если хочешь, — сказал я Тайлеру, бросившись обратно к крепости.

Я пробежал уже несколько ярдов, когда услышал топот его ног за моей спиной — он не убегал, а бежал за мной.

— Ох, дерьмище, — пробормотал он, вторя тому бедолаге, которого я срубил с лестницы замка Уолверн. На этот раз абсурдная нехватка поэтичности перед лицом смерти вызвала на моих губах усмешку, но вскоре и она исчезла, когда я ринулся в бой вместе с Джалайной.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Следующим свидетельством недостатка военных навыков войска совета стал тот факт, что спустя несколько мгновений после того, как я зарубил первую жертву, все мы ещё оставались живы. К тому времени, как я добежал до Джалайны, она сидела на корточках над убитым человеком совета, а её топорик взлетал и падал, ещё сильнее уничтожая его уже изуродованное лицо. Я же убил юнца с алебардой, который бросился на неё и неумело попытался нанести удар, слишком далеко вытянув руки и потеряв равновесие, что позволило мне с лёгкостью глубоко вонзить меч в его открытую шею.

Вдова, разумеется, ещё не закончила. Поднявшись с неподвижного тела человека с разбитым лицом, она уклонилась от удара меча другого и расколола ему колено, быстро рубанув топориком. Решительная душа, он попытался перевернуть свой меч и нанести удар ей в спину, но упал замертво, когда Лилат рванулась вперёд и перерезала ему горло. Услышав хрип и грохот справа, я повернулся и увидел, как Тайлер вгоняет конец кочерги в разинутый рот человека совета, встав обоими коленями парню на грудь, а затем всем своим весом наваливается на кочергу, чтобы протолкнуть её.

— Этим не помешали бы уроки капитана Суэйна, — заметил он, хватая топор убитого.

Нарастающий рёв привлёк моё внимание к Дровосеку, размахивавшему туда-сюда алебардой, стараясь отбиться от всё большего количества нападавших. Воздух полнился нестройными криками страха и гнева, через которые доносились голоса, пытающиеся навести порядок в этой беспорядочной свалке.

— Да обойдите их, тупые уебаны! — гремел Тессил. Я мельком увидел его над окружавшей толпой — он ехал верхом на коне и выкрикивал приказы, а его изуродованное лицо представляло собой тёмную, пёструю маску грозного гнева.

Мои уши также различили голос из невидимого источника, хотя я смог различить резкие и уверенные тона светящего Дюрейля:

— Писарь! Не убивайте писаря!

Во время последующей яростной битвы мир погрузился в уже знакомую дымку действий и противодействий. В этом красном тумане моё ощущение времени и боли потускнело, сузившись до лиц тех людей, которых я убил или искалечил — может, за мгновение, а может и за час. Когда туман рассеялся, люди совета осторожно выстроились в кордон вокруг нас пятерых, а земля между нами была усеяна неподвижными или дёргавшимися телами. Мы стояли спиной к спине, тяжело дыша, хотя я не чувствовал усталости. И ран, вроде, не было, кроме неглубокого пореза на предплечье. Дровосеку не так повезло, он сотрясался всем своим коренастым телом, опираясь на алебарду, а из многочисленных ран на его ногах и спине текла кровь. Я знал, что вскоре силы его иссякнут.

— Писарь, тебе конец! — крикнул мне Даник Тессил, ударом пятки направляя коня через ряды своих людей. — Сдавайся, и я сохраню жизни остальным.

— Ой, иди нахуй, — ответил я, рассердившись на очевидную ложь, и ещё обнаружив, что меня охватывает извращённое нетерпение. — Твоему сборищу трусов это не по зубам, и ты это знаешь. — Я сурово уставился на него и заговорил как можно чётче, чтобы его люди наверняка меня расслышали. — Может, решим всё между нами, только ты и я? Или опять обмочишь штанишки и сбежишь, как с Моховой Мельницы? — Это была расчётливая, жестокая и несправедливая насмешка, но она достигла своей цели. Даник зарычал, вытащил из ножен на седле топор с широким лезвием и пришпорил коня, направив его в мою сторону. Я лелеял слабую надежду свалить его лошадь ударом по ногам и сбежать в последующей бойне. Сомнительно, что это могло сработать, но это навсегда останется неизвестным, поскольку Даник так и не атаковал.

Раздался знакомый свист, за которым последовала короткая какофония, напоминавшая невероятный град, отчего я пригнулся и потянул за собой Лилат и Тайлера. Вокруг нас дюжины солдат свалились на землю с торчащими из лиц и шлемов арбалетными болтами. Потом донеслась барабанная дробь множества копыт, а следом — стук и лязг конницы, врезавшейся в плотно сбитую группу людей. От громкого ржания я взглянул наверх и увидел большого чёрного коня, перепрыгивающего через разрушенную стену. Эвадина по своему обыкновению не носила шлем в бою — рассвет играл на её развевающихся волосах и поднятом мече, когда она и Улстан, казалось, на мгновение зависли в воздухе, прежде чем броситься на встревоженные ряды людей совета.

Как только она начала прорубаться через содрогающуюся толпу солдат, раздались многочисленные крики, и ужас распространялся, как сильнейшая лихорадка, когда они узрели Помазанную Леди, давшую волю своей ярости. Её меч взмывал и обрушивался, словно размытый серп, пожиная кровавый урожай с каждым взмахом длинного клинка. Нарастающее замешательство солдат совета быстро обернулось бегством, когда с разных сторон напали ещё несколько конных фигур, мечами и булавами сея кровавые разрушения. Я видел, как Уилхем прорвался через паникующую толпу, развернулся и снова бросился в атаку с мечом, красным от кончика до рукояти.

В испуге несколько солдат попытались пробиться мимо нашей небольшой группы, встретив неустрашимых врагов в лице Джалайны и Дровосека. Крепкий керл, несмотря на раны, срубил двоих, а потом третий смог вонзить фальшион глубоко ему в грудь. Впервые тем утром я почувствовал настоящую ярость при виде безжизненного Дровосека, падающего на землю. Владелец фальшиона продемонстрировал впечатляющую отвагу — он задержался и поднял клинок, когда я бросился на него, но это его не спасло. Отбив фальшион в сторону, я врезал рукоятью меча ему в лицо, сбил с ног и прижал к земле, поставив сапог на нагрудник. Дал ему миг ужаса, а потом поднял ногу, глядя в расширенные отчаянные глаза и опустил меч. Хорошая сталь на несколько дюймов пронзила его череп меж глаз.

Взглянув, как Тайлер, Лилат и Джалайна склонились над неподвижным телом Дровосека, я почувствовал, что моя ярость стихает. Все они были в крови: Лилат из-за сильного пореза на лбу, а Тайлер от дюжины новых на руках и на лице. Состояние Джалайны было труднее оценить из-за всего количества засохшей крови, которая покрывала её. Позднее я узнал, что она не получила почти ни одной царапины, помимо коллекции синяков. Но не все раны относятся к телу, и, увидев немигающий взгляд её глаз, я забеспокоился, что эта женщина, возможно, наконец, свалилась в пропасть полного безумия.

Хор просьб о пощаде привлёк мой взгляд к развалинам, где неубитые и несбежавшие люди совета стояли на коленях, отбросив оружие и сжав руки. Я смотрел, как Уилхем приказывает согнать их в одно место, и увидел Эймонда среди тех, кто спешился, чтобы выполнить эту задачу. Заметив бурную деятельность у восточной части развалин, я заметил полдюжины лошадей, скачущих в лес. Во главе мчалась здоровенная фигура Даника, а среди всадников, следовавших за ним, я заметил серую мантию священнослужителя. «Арнабус, или может Дюрейль?».

Прежде чем группа исчезла за тёмной стеной леса, я увидел, что их на полном скаку преследует одна фигура: Эвадина, пришпорившая Улстана до предельной скорости.

Выдернув меч из трупа под ногами, я побежал к Эймонду, проигнорировал приветствие и взобрался на его лошадь.

— Передай капитану Дорнмалу собрать всадников и следовать за мной, — рявкнул я, развернул охотничьего коня и помчался в сторону деревьев, выкрикнув через плечо: — И прочешите это место, ищите священника. Если он попытается убежать, то не стесняйтесь пришлёпнуть гада.

Под кронами деревьев света было мало, но я не позволил коню замедлиться, подгоняя его, несмотря на сложные и вероломные тени, укрывавшие лесную подстилку. Я ехал на звуки битвы — по большей части там раздавались крики и редкий лязг стали, — быстро промчавшись мимо трёх лошадей без всадников. Эвадина явно собиралась получить сегодня свой трофей. Оказалось, что лес обманчив со звуками, и это осложняло мои попытки её догнать. Непостоянная песня конфликта всё сильнее отдалялась, и в итоге мне пришлось остановиться. Я прислушивался изо всех сил и вскоре был вознаграждён звуками голосов справа от меня. Пришпорив коня, я вскоре выбрался на поляну, где, к счастью, увидел спешившегося Даника, который пытался вытащить человека в рясе священника из-под дёргавшейся туши покалеченной лошади.

Животное, по всей видимости, сломало ногу — вероятно, благодаря неумелому обращению её наездника. Конь ржал и тревожно молотил ногами, пока Даник ругался и вытаскивал попавшегося священника. Однако звуки моего приближения вынудили его бросить своё занятие. Несмотря на все его притязания на солдатский характер, я увидел только разбойника в том кратком, испуганном взгляде, который он бросил на меня, прежде чем повернулся и помчался к своей лошади. Он мгновенно сел на коня и ускакал, и, во всяком случае на тот момент, я был не прочь его отпустить.

Проехав ещё несколько ярдов, я спешился и вытащил меч. Пока я подходил, священник несколько раз энергично покряхтел и, наконец, выбрался и поднялся на ноги. Судя по тому, как он хромал, я заключил, что его ногу постигла та же участь, что и ногу его лошади.

Мои намерения ясно читались по лицу, поскольку он выпрямился, укоризненно нахмурившись.

— Вы действительно совершите убийство во имя своей лжемученицы, Писарь? — спросил он строгим и требовательным голосом, без той дрожи, какую ожидаешь от человека, готового встретить свой конец.

— Я совершал и худшее, ваше сиятельство. — Моя рука сжалась на рясе Дюрейля, оттаскивая его от раненой лошади. К его чести, он не стал умолять, пока я вёл его к широкому стволу ближайшего тиса. — Сожалею, — сказал я, поднимая меч на уровень его груди для быстрого чистого удара через рёбра, — но у меня нет времени выслушать ваше завещание. Но, если хотите, позволю сказать несколько слов.

— Вы служите женщине со злыми намерениями, — заявил он, с вызовом глядя мне в глаза. — Вот мои слова. Если вы заботитесь о своей душе, то прислушаетесь к ним.

— Оставьте ваши заботы своей душе, — ответил я, занося меч назад.

— Элвин!

От голоса Эвадины я замер, яростный неумолимый приказ вмиг рассеял мою ярость. С ошеломляющей внезапностью я увидел эту картину словно другими глазами: получивший повышение керл собирается убить главного светящего Ковенанта Мучеников. Я был посвящён в рыцари, завоевал благосклонность Короны и прославился на всё королевство, но ничто из этого не спасло бы меня от последствий настолько ужасного греха.

Повернувшись, я увидел, как она слезает со спины Улстана с окровавленным мечом в руке. Она подошла ко мне с тревогой, сияющей во влажных глазах, её пальцы скользнули по синякам на моём лице.

— Я видела, — прошептала она. — Серафили позволили мне спасти тебя.

— Женщина, ты не видела ничего, кроме своих заблуждений! — проговорил Дюрейль, вынудив Эвадину медленно перевести на него свой взгляд. — Неужели ты не замечаешь? — крикнул он. — Неужели не понимаешь, что ты всего лишь сумасшедшая, которая разрушает это королевство, этот Ковенант?

— Я прощаю вам ваши заблуждения, светящий, — ответила Эвадина спокойным голосом. — Потому что знаю: душе, ослеплённой жадностью и властью, наверное, трудно принять свои собственные проступки.

Дюрейль прорычал:

— Всё что я сделал, я делал ради Ковенанта, и ради людей этих земель. Я здесь единственный настоящий служитель Серафилей.

— И убийц нанимали по желанию Серафилей, да? — спросил я, отчего Эвадина повернулась ко мне, приподняв бровь. — Те люди с соверенами на дороге на юг, — объяснил я, сурово глядя на светящего. — Арнабус любезно просветил меня. Вам следовало бы тщательнее подходить к выбору сообщников, ваше сиятельство.

— Я не утверждаю, что моя душа чиста, — бросил в ответ Дюрейль. — Но я запятнал её ради всеобщего блага.

— Нет, — сказала Эвадина, качая головой. Она отвела от меня руку и положила ладонь ему на голову. Светящий вздрогнул, словно её прикосновение обжигало. — Нет, брат мой, это не так, — тихо сказала ему Эвадина, скорее с сожалением, чем с осуждением. — Но всё равно, я благодарю тебя за твой грех, ибо теперь воспринимаю свой путь ещё яснее, чем когда-либо прежде. Теперь я вижу, что единственный способ для воцарения мира в этом королевстве — это объединить Корону и Ковенант. Но оба уже прогнили, и нет надежды на спасение. Поэтому объединение должно свершиться другими средствами, мною. В этом моя миссия, к этому меня направляли: я должна стать Восходящей королевой.

Она нежно провела рукой по лбу Дюрейля, отошла назад и вскрыла его горло одним надрезом меча. Кровь падающего светящего хлынула потоком, окатив нас обоих. Чудовищность её преступления должна была потрясти меня, даже напугать. И всё же, в те несколько секунд это казалось правильным — скорее актом неизбежной необходимости, нежели убийством. Поэтому, когда Эвадина, бросив краткий взгляд на дёргавшийся труп, придвинулась ко мне, обхватив руками мою шею и притянув к себе, я не стал изображать нерешительность и ответил на поцелуй. В этот миг я не мог сопротивляться ей, как не мог противиться лавине, которая однажды протащила меня по горе. Несмотря на то, что она сделала, несмотря на кровь, которую я чувствовал, когда наши губы соединились, теперь я принадлежал ей. Но даже тогда, даже когда мы, спотыкаясь, отошли от нашей жертвы, когда она сняла с себя доспехи, а я — рваную одежду, даже когда мы лежали на земле, сплетясь воедино в крови и поте, я обнаружил, что моя память — предательница.

«Ты лжец», выкрикнул я историку в его башне, и всё-таки не услышал никакого обмана, когда он повторил мне то, что уже сказал. И хотя я знал, что ещё увижу его, чтобы рассказать больше о своём завещании более молодому ему, для него это была наша последняя встреча. Я различал в нём необходимость поделиться последней правдой, которой тогда я отказался поверить, и отказывался верить даже теперь, хотя она меня изводила: «Эвадина служит Малицитам».