Нелегкая служба

Глава 14

Бродобой поднес к лицу окровавленного идола и начал тихо басить. Речитатив негромкой молитвы ведуна, обращенной к богу ярости и ненасытности, тяжелыми ударами раздавался в еще затуманенном сознании Всеволока. Но, видимо, Сормах невнимательно слушал своего жреца. Потому что ответом его стал только недолгий порыв прохладного ветра, пробежавшего по степному языку и исчезнувшего вдали.

Замолчавший волхв поднял глаза к небу. Постояв так несколько секунд, он посмотрел на сидящего на земле боярина, но ничего не сказал. Затем аккуратно поставил деревянного истукана на землю, тихо вздохнул и пошел к пробитому колдуньей пролому в остроге. Подойдя к осыпавшимся бревнам, волхв прищурился на стоящие вдалеке на повозках юрты. Затем, аккуратно перешагивая через валяющиеся тела степняков, подошел к силящейся встать лошади. Раненное животное тихонько и жалобно ржало, перебирая копытами и пытаясь подняться. Бродобой присел на корточки и со вздохом ласково потрепал животину по холке. Затем неуловимо резко ткнул коня своим жутким лезвием в яремную вену. Лошадка дернулась и затихла. Волхв поднялся и грузно зашагал к лагерю берендеев, приминая высокую степную траву босыми ногами. Там царила суматоха. Степняки отлавливали коней и как можно быстрей гнали табуны в степь, подальше от этого проклятого места, хватая при этом все, что можно было быстро схватить. Только небольшой отряд кочевников, не больше дюжины, кинулся к одинокому человеку, вышедшему из острога. Приблизившись так, что можно было хорошенько разглядеть кто это, берендеи с громкими испуганными криками развернули коней и понеслись наутек. Бродобой, не обращая внимания на испуганных степняков, продолжал упрямо шагать в сторону одной из юрт. О чем думал в этот момент здоровенный голый мужик, с ярко-синими тронутыми изморозью глазами, в одной только шубе и с кривым клинком в руке, сложно было даже представить. А вспоминал он почему-то мамку, что хлестала его рушником за шалости, а потом целовала в маковку, нежно гладя по непокорным буйным вихрам. Тятька привиделся, махнувший на прощанье рукой, уходя на соляной промысел. Так он с него и не вернулся. Братья-неслухи. И как они в соседнюю деревню все вместе драться ходили. Заслав, самый младший – тот заводилой был. Парней местных распалит, а сам к Бойке за спину убегает. Ох, и вламывали же им… Похоронили купеческого приказчика Заслава в позапрошлом годе… Соседская девчонка Глашка вспомнилась. Все за ним таскалась, целоваться лезла. Они тогда совсем несмысленыши были… Учителя своего увидел, как наяву. Пожилой коренастый жрец Дубрав, поперек себя шире, крепко ухвативший своими железными пальцами рослого Бойку за ухо и охаживая его хворостиной, чтобы тот к сельским девкам не лазил…

Волхв шел и улыбался. Такой теплотой от этих воспоминаний веяло, как будто мать-покойница из Нави их в голову своего Бойки вкладывает. Потом какие-то непонятные люди привиделись, на разных языках они что-то все вместе говорили, требовали, упрашивали. Волхв внутренне отмахнулся ото всех. Все его тело стало наливаться теплом, но не приятным банным жаром, а тяжелым смурным духом, как в берлоге заснеженной. Силы в руках будто прибавилось, более, чем даже от Редькиных змеистых молний, после которых он налился прям богатырской мощью. Несмотря на теплую погоду, Бродобой даже под шубой ощутил студеный ветерок, явно идущий не с поля, а из-за утончившейся здесь стенки между миром живых и холодной безбрежностью Нави.

Рядом с волхвом образовался маленький темный смерч, тронувшийся наперерез. Следом еще один. Бродобой лениво взмахнул рукой. Как отмахнулся. Оба сгустка пепельного вихря вдруг распались, перечеркнутые исходившим сероватым дымком лезвием. До нужной юрты оставалось совсем ничего, когда волхв ощутил тяжелую силу, пытающуюся придавить его к земле. Бродобой рыкнул, отряхнувшись как искупавшийся пес, и упрямо продолжил свой путь. С телеги, на которой стояло жилище колдуна, спрыгнули двое. Невысокие кряжистые степняки в своих неизменных халатах, подбитых мехом шапках, с круглыми щитами и кривыми саблями наголо. Двигаясь очень быстро и абсолютно молча, они кинулись на Бродобоя. Когда бойцы были уже в трех шагах, волхв увидел, что их глаза залиты глубокой тьмой. Ничего не выражающие круглые лица были безмятежно спокойны. Что за твари сидели в их телах, было непонятно, да жрецу Сормаха особо и не важно. Первый из подбежавших воинов, вдруг присел и крутанулся на месте, пытаясь ударить Бродобоя в бок. Но широкая сабля только вспорола полу тяжелой шубы. Сам волхв непостижимо резво отпрянул в сторону. Странный клинок, примотанный к его руке, метнулся к степняку, но с глухим звоном ударился о подставленный щит, и не прекращая движение, парировал удар второго. Оба одержимых кочевника одновременно размашисто ударили поверху. Очень быстро. Однако недостаточно быстро для, поддерживаемого силой Нави, волхва. Настала теперь очередь кланяться и Бродобою. Волхв пригнулся и коротким ударом погрузил клинок в живот одного из бойцов и резко выдернул его обратно. Противник не издал ни звука. Вместо того, чтобы согнуться от боли, берендей упал на колени и выгнулся назад, подняв лицо к небу. Из него немедленно вырвался сгусток черной могильной тьмы и растаял в воздухе, оставив после себя только яростный крик в голове у изменившегося ведуна. Темная густеющая кровь полилась на землю. Второй воин все таки смог достать Бродобоя, немедленно прочертив на его спине неглубокий, но длинный порез. Странно, но боль, которую испытал Бродобой, была сильной, но терпимой. Как тогда, когда в пьяной молодецкой драке, юного еще Бойку Силыча вытянули оглоблей поперек спины. Рассвирепевший волхв подскочил к кочевнику, и отведя его лезвие в сторону, кулаком левой руки с размаху ударил в грудь. Глухо треснули кости и одержимый растянулся на траве, раскинув руки. Из его открывшегося рта так же потянулось легкое облачко темного дыма, растаяв в воздухе с жалобным воплем.

– Ну посмотри, тварь какая, поцарапал паскуда… – пробурчал себе под нос Бродобой, пытаясь дотянуться до раны на спине. Потом плюнул и направился ко входу в юрту.

Приподняв полог, волхв вошел внутрь. За уже затухающим очагом на застеленном шкурами топчане сидела сморщенная древняя старуха. В цветастом халате с соболиным воротником и высоком головном уборе, на котором почему-то тревожно трепыхались маленькие золотые бубенцы, звеня тонкими тревожными голосами. Хотя, при этом, старая ведьма сидела не двигаясь, пристально разглядывая вошедшего яровита. Ее прищуренные живые глаза скользнули по распахнутой свалявшейся шубе и старуха презрительно скривилась. За ее спиной сгрудились несколько женщин разного возраста и кучка ребятишек. Прижавшись друг к другу, они с ужасом смотрели на вошедшего. Ведьма что-то вопросительно прокаркала. Бродобой непонимающе поднял бровь.

– Зачеем пришеел, раб? – повторила она уже на понятном для Бродобоя языке, трескуче растягивая окончания слов. В ее глазах на краткое мгновение промелькнул страх.

– Да ты карга… – протянул слегка удивленный жрец. – Никак, это ты волховала, пока твой хан за нами гонялся?

Старуха злобно улыбнулась. И тут ее рот перекосился в яростной гримасе и она громко щелкнула пальцами. Прижавшаяся к ее ногам пожилая служанка с кучей косичек, вдруг заорала и бросилась на волхва, метя скрюченными пальцами в глаза. Одновременно, рядом с колдуньей, из появляющихся ниоткуда сгустков черного дыма, стало формироваться какое-то существо.

Здоровенный Бродобой схватил обезумевшую женщину за горло, удерживая подальше от своего лица.

– Охолонь! Дура! – заорал он и тут же обухом вышиб из служанки дух, отшвырнув от себя бесчувственное тело.

Взярившись, волхв метнулся к Матери Черных степей и одним жестким ударом срезал ей голову. В сознании людей пронесся полный ярости и страха потусторонной крик. А еле тлеющий огонек в очаге вдруг вспыхнул высоким снопом искр, но тут же опал. Туловище старой ведьмы медленно повалилось наземь. Полупрозрачное, еще не оформившееся нечто, переливающееся сгустками темного дыма, мгновенно растаяло в воздухе. Так быстро и даже буднично оборвалась долгая и неправедная жизнь Матери Черных степей.

Тут же раздался многоголосый женский вой. Служанки, приживалки и ханские наложницы плакали от страха. Заголосили дети.

Бродобой непонимающе уставился на свой клинок, с которого на пол юрты капали темные красные капли, и разочарованно сплюнул.

– А ну цыц! – гаркнул он и женщины притихли, тоненько всхлипывая. Только какой-то младенец на руках у матери не прекращая верещал. – На выход все! Туда, в острог! – добавил Бродобой, и для понятливости ткнул пальцем в нужную сторону.

Затем волхв нагнулся и поднял за сухие белые волосы голову ведьмы. После чего вышел из юрты. Подойдя к широкой железной жаровне, где теплились массивные угли, Бродобой кинул туда голову и положил сверху несколько поленьев из сложенной рядом дровницы. Тут же запахло паленым мясом…

…

Кычак пришел в себя и судорожно вздохнул. Грудь нещадно болела. Он попытался встать, но смог только с трудом сесть, опершись на грязное колесо стоящей рядом повозки. Каждый вдох вызвал резкую боль.

Кругом были тела его людей вперемешку с яровитами. Оставшиеся на ногах стрельцы и казаки занимались своими ранами, помогая друг другу. Напротив Кычака, на поставленном стоймя чурбаке, сидел раздетый до пояса боярин и смотрел на берендея. Его холоп лил на раны своего хозяина вино и тут же туго обматывал их полосками ткани, надранными из чьей-то рубахи. Боярин шипел от боли и кривился.

– Ну что, хан, есть кому за тебя откуп платить? – спросил помощник воеводы и закряхтел, когда холоп наложил ткань на следующий порез.

Кычак хотел ответить, но только закашлялся. В теле разлилась острая колющая боль.

– Нет… – через силу выдохнул берендей, и отрицательно помотал головой. Это движение вызвало в нем новый приступ боли и непроизвольно, сквозь сжатые губы, сорвался стон. – Если… люди мои…

– Твои люди разбежались. – через силу усмехнулся боярин. Затем пристально посмотрел Кычаку в глаза. – Ладно, отпущу тебя… – добавил он через некоторое время. – Смотрю, ты совсем плох. Может выживешь… Фрол, посмотри его и выпусти. Пущай идет.

– Исполню боярин. – привычно ответил холоп, сосредоточенно пеленая руку хозяина.

Хан с трудом вздохнул и прикрыл глаза. Ему уже было все равно. Подлая судьба посмеялась над ним, отобрав в разгар игры все счастливые кости с выигрышным раскладом. Плохие шутки у богов…

Из мертвяцкой части, пошатываясь вышел Редька. Вид у него был до крайности изможденный, но лицо светилось победоносной улыбкой. За ним выполз покрытый испариной Митроха с бешеными глазами.

– Бояринь! Я сделяль опить! Кончил! Очень сложний опить! – ученый просто светился от радости, невзирая на крайнюю усталость и бледность. – Волхва могущь! Силен! Bene factum!

– Молодец ты, Густав. – хохотнул Всеволок и тут же скривился от боли. – Мы тут тоже закончили. Можно и домой…

За частоколом кто-то вскрикнул высоким тонким голосом.

– Тут иди, дура, куда ты прешь! – тут же забасил знакомый голос жреца. Заплакал ребенок. Через дыру в частоколе внутрь стали проходить женщины, таща за руки мал мала ребятишек. Они в ужасе обозревали картину недавнего боя. Одна рухнула на колени возле тела высокого степного воина и глухо завыла, ногтями царапая себе лицо. Наверняка потеряла мужа или брата. Другая бросилась ее утешать. Последним грузно вошел волхв, поддерживая за руку хромающую служанку. Увидев своего хана в таком бедственном положении – болезненно бледного, тяжело дышащего, женщины бросились к нему, падая на колени и горестно рыдая. Кычак отвернулся, чтобы не смотреть на них и сцепил зубы.

– Умолкните, курицы! Совсем его угробите! Туда, в жилое идите! – отогнал их от хана жрец. Заливаясь слезами и причитая, женщины покорно подчинились.

– Шаманка у них дюже злобная была. Тварей каких-то вызвала. Ну да ниче, теперь успокоилась. – сказал волхв, усаживаясь на землю возле Всеволока. – Там все разбежались, табуны поугоняли. Пустые юрты бросили.

Всеволок вопросительно поднял бровь. Жрец подтверждающе кивнул. Боярин бросил прищуренный взгляд на Фролку.

– Посмотрю… – понимающий холоп протянул боярину рубаху и поманив Емку, ходившего с перевязанной головой, поспешал оседлывать лошадей. Через пару минут двое всадников поскакали к брошенным юртам. За ними рысили несколько казачков.

– Смотри, Всеволок, во какой тебе подарок! Баб тебе сколько привел! – гордо улыбнулся Бродобой, кивнув на сидящих в пристройке женщин.

– Бродобой, ты бы прикрылся… А то как в баню с бабами ходил, да одеться забыл, а баб таки не забыл… – Всеволок дружелюбно хохотнул. Жрец уже выглядел как-то по-свойски, проще, а не как грозный посланец Нави.

Кто-то из стрельцов прыснул. Затем второй. Через несколько секунд смеялись уже все. Улыбались даже тяжело раненные, которых уложили под сохранившуюся крышу. Это потихоньку выходил людской страх. Даже несмотря на то что несколько часов назад они стояли насмерть против грозного степного воинства, попрощавшись с жизнью. Сейчас они смеялись. Выжили. Выстояли. Хотя их и осталось совсем немного.

– Это он на свой крючок этих рыбин поймал. – заходясь от хохота, громко вставил Горыныч, вызвав новый взрыв смеха.

– Вы мне поскальтесь еще тут! – сурово ответил Бродобой и запахнул шубу. Правда, потом не выдержал и сам громогласно расхохотался.

А в самом углу жилой “казармы”, возле тела придавленного насмерть стрельца, тихонько всхлипывая, жалобно плакал Сарыш, держа своего мертвого отца за похолодевшую уже руку.

…

Стало вечереть, солнце уже клонилось к закату, когда Кычак, прихрамывая и держась за перевязанную грудь, с трудом вышел из острога яровитов. Умный Харемиз, увидев хозяина, радостно заржал и подбежал к хану. Берендей, кряхтя от боли, забрался в седло и поехал в степь. Проезжая мимо повозок разоренного улуса, он даже не повернул головы. Но его окликнули. Из-за последней юрты выехали трое казаков. Судя по их свежему не потрепанному виду, они в общей сече не участвовали.

– Меня отпустил ваш хозяин. – Кычак держался с трудом, но пытался говорить властно и пренебрежительно, как всегда общался со своими степными волками. Те робели только от одного тона и презрительного поворота головы.

Но казаки не заробели, а выжидательно смотрели на хана. Старший из них хмыкнул и и проговорил: – Боярин випустил? Згода…

И тут рука казака дернулась. Последнее что увидел Кычак – гордый правитель своего улуса, это костяная рукоять казацкого ножа, торчащая из его груди. Сознание берендея померкло и он тяжело сполз с коня. На землю упал уже мертвым.

– Буян, на ще!? Боярин гневить буде…

– Негоже его оставлять, хлопцы, негоже. Это боярам в шляхитность играти… А нам вражин плодить не можно. – сурово ответил десятник и зло цыкнул выбитым зубом. – И тишком усе… Конь дюже хорош, но приметный шибко. Басурмана в лис…