Новая прошивка императора

Эпилог

В телевизоре партнёр Лёня Голубков ездил по ушам своему брату-алкашу с лицом Сергея Юльевича Витте, требуя срочно выкупить все паи Русско-Китайского банка у Моргана и Ротшильда:

— Да не халявщик я, вскоре революционеры царя убьют и снова начнётся строительство КВЖД! Да и в Порт-Артур десант латышских стрелков пошлём! Вот тогда акции вверх и попрут! С золота есть будем! Жене сапоги германские справлю!..

— А-а-а, проклятье… — открыв глаза и увидев ночную ещё темноту, выругался и сел на постели.

Накатили тоска и одиночество, захотелось увидеть и не только увидеть, Зою. Отбросив одеяло и посмотрев, насколько сильно хочу её увидеть, покачал головой и направился к столу, где стоял графин с водой. После вечерней порции Шустовского, в довершение к кошмару и иным желаниям, хотелось пить.

«Плевать на этих Распутиных, пора заканчивать операцию и вытаскивать её. Устрою на работу в новый департамент статистики!..»

С утра в приёмной толпились министры, парочка великих князей и прочие дружбаны с сановниками. Всем нужны были разъяснения, указания, и как я подозревал в глубине души некоторым ещё и отменить вчерашний манифест хотелось.

Отказав назойливому Победоносцеву, первым я принял вызванного заранее Джунковского, осиротевшего адьютанта «дяди Сергея». И не особо рассусоливая, предложил ему перейти ко мне в СЕИВ Имперскую администрацию начальником департамента статистики — под личиной этого учреждения я хотел держать ещё одну спецслужбу. Небольшую, но максимально приближённую к моей монаршей особе.

Джунковский немного, скорее для вида, помялся, но в итоге согласился. Ещё бы ему не согласиться — не каждый день тридцатилетнему штабс-капитану выпадает такой шанс!

— Поздравляю с подполковником, Владимир Фёдорович!

— Рад стараться, ваше императорское величество!

— Извольте получить инструктаж, господин начальник департамента статистики СЕИВ ИА…

После краткой, не более сорока минут, беседы Джунковский был отправлен выполнять мои поручения, и я был готов встречать следующих гостей. Взъерошенный и нервный Танеев заглянул ко мне сразу после того, как ушёл мой новый глава личной спецслужбы.

— Государь! Там изрядно посетителей собралось, и все в немалых чинах!

— Ну у нас обоих тоже чины немалые, господин тайный советник, — хохотнул я, стоя у окна и наблюдая за разводом очередного усиленного караула, набранного не только из гвардии, но и из простых солдат московских частей.

Ещё поздним вечером я обошёл прибывающие для моей охраны подразделения и запросто поговорил с солдатами, рассказав им об отмене выкупных платежей и удобную версию о причинах нападения.

— Не дают нам, братцы, жизнь в России наладить! Когда дед мой понял, что выкупные платежи суть зло, и собрался их отменить, то его убили. И когда я решился закончить начатое государем-освободителем, то и меня хотели. Но господь отвёл…

Услышав от царя такие новости, бывшие крестьяне взволнованно загудели:

— Не бойся, государь… Мы теперь здесь, с нами надёжно…

— А я и не боюсь, ребятушки, верю в вас!

— Государь, телеграмма от её величества Марии Фёдоровны! — кашлянул Танеев, отвлекая меня от размышлений. — А в приёмной наследник Михаил Александрович, великие князя Николай Николаевич, Алексей Михайлович, Николай Михайлович, Сергей Михайлович, Борис и Андрей Владимировичи. И кроме этого Победоносцев, Витте и остальные министры вашего правительства.

— Ожидаемо Александр Сергеевич. Я приму родственников в овальном зале.

Через пять минут оставшиеся в Москве Романовы возбуждённо ввалились в мой кабинет, по периметру которого замер заранее расставленный караул. Возможно, я дул на холодную воду, но не было у меня никакого желания получить табакеркой в висок.

— Никки! Никки!

Романовы выглядели сильно по-разному, Ник Ник откровенно растерялся, Михайловичи явно были навеселе, а оставшиеся сиротами Борис и Андрей находились в смятении и горе. Хотя и от них также попахивало коньяком.

— Никки, ты что наделал? — возмущённо начал Ник Ник, топорща усы.

— Спокойно, дядя. Ты же человек военный, зачем тебе лезть в гражданские и хозяйственные вопросы. Уверяю тебя, я поступил единственно правильно.

— Но как же помещики? Дворяне? Тысячи офицеров остались без средств.

— Они имеют жалование, и далеко не у всех есть поместья. Да и с другой стороны — там же постоянные недоимки, много ли они получают…

— Никки, виват! Одобряю и поддерживаю, — встрял в разговор Николай Михайлович.

— Вот, я не один так думаю. Закончим на этом! У нас ведь опять горе в семье. Эти террористы совсем распоясались…

— А как же Государственный совет? Ты вводишь в него выборных представителей? А объявленные свободы? Это же попрание самодержавия! — не унимался Ник Ник.

— Нисколько, даже если так называемые оппозиционные силы войдут в госсовет, я знаю, что мои верные сторонники, партия императора всегда будет в большинстве. Так ведь? Или у нас достойных слуг престола не хватает и кругом тлен и предательство?

— Что ты, конечно, верных подданных достаточно, — пошёл на попятную Ник Ник.

— Вот и я о том же. У нас будет в достатке верных трону и талантливых людей, чтобы составить монархическую партию.

— Всё равно, Никки. Ты открыл ящик Пандоры. Религиозная свобода старообрядцам, черта оседлости, отмена ограничений на образование. Уверен, что преданные России и тебе поданные не будут со временем оттеснены от общественной и государственной жизни? Ведь трон твой зашатается, вспомни судьбу деда!

— Дядя, русские создали это государство, как же их можно оттеснить? Кое в чём ты, конечно, прав, будут и волнения, и всяческие эксцессы, но мы стравим пар и восстановим порядок, а затем пойдём вперёд без средневековых колодок на ногах! Есть ли разница в вероисповедании части твоих офицеров, когда они верны долгу и службе?

— Если так ставить вопрос, то никакой…

— Ладно, оставим пока споры. У нас трагедия…

День летел быстро, но напряжённо, хотя время от времени находилось время и для иронии… Во время встречи с правительством и последующего бурного обсуждения дальнейших шагов я со скрытой усмешкой наблюдал за Витте. Сергей Юльевич, услышав о том, что в не таком уж и далёком будущем планируется допустить политические партии до участия в госсовете, явственно задумался о новых перспективах…

«Как же ты жаждешь верховной власти… Аж слюна капает!» — подумал я, намереваясь и далее, пытаться применить этого человека в качестве тарана.

С привыкшем к позиции учителя-ментора Победоносцевым вышел скандал, и я отправил радикала-фанатика в длительный отпуск-ссылку в имение. Со строгим императорским наказом заниматься тем, что лучше всего получается — учить детей!

А в Питере бушевала Мария Фёдоровна, её телеграммы источали смесь паники, неодобрения, притворной скорби по погибшим и категорических требований вернуть всё назад. После третьего такого послания — я просто перестал их читать и ответил лаконичной телеграммой:

Мама, исполняй свой долг, следуя моим распоряжениям. Всё будет хорошо!

К вечеру, чувствуя себя разбитым и усталым, я пригласил на чаепитие графа Игнатьева. Алексей Павлович был отцом того самого Игнатьева, который после революции остался верен своей стране, стал генералом РККА и оставил воспоминания «Пятьдесят лет в строю». Старый заслуженный аристократ, который с недавних пор стал в том числе и членом Государственного совета, оказался неприятным собеседником.

Выслушав его отрицательное мнение об опубликованном манифесте, я примирительно выставил ладони:

— Хватит, Алексей Павлович, прошу вас… Я понял вашу точку зрения, хоть и не могу принять её. Выслушайте же теперь моё предложение…

Беседа затянулась за полночь, но мы договорились — граф Игнатьев уехал от меня с неофициальным пока статусом лидера монархической партии и щепетильным внешнеполитическим заданием в Стамбуле.

В Петербурге же сразу «хорошо» не получилось, через день после опубликования в газетах манифеста там вновь полыхнула унятая было Треповым стачка. На этот раз протесты перекинулись с ткацких заведений на Обуховский и Путиловский заводы и иные машиностроительные предприятия. Вновь появились требования сократить рабочий день — по недавнему успешному примеру.

Мне пришлось опубликовать обращение к забастовщикам, с призывами к ним не нарушать общественный порядок и ограничить забастовку территорией фабрик и заводов. Там же публично я пообещал в ответ не применять полицию для разгона законных стачек и принуждения рабочих к возвращению в цеха.

По моим указаниям, полиция и приданные ей войска начали оцеплять рабочие районы и жёстко пресекать всяческие эксцессы. Беспорядки резко поутихли и локализовались на промышленных территориях, начались переговоры с администрацией и владельцами предприятий.

Но одновременно с этим произошли протестные шевеления и на московских производствах. И до кучи на меня посыпались верноподданейшие письма от заводчиков и фабрикантов, которые требовали унять рабочих и прекратить опасные заигрывания с чернью. Частично я их игнорировал, а прочие поручал Витте. Он должен был вести переговоры и разъяснять новую политику государства…

За несколько дней горячка стала спадать. И утром 8 июня я завтракал с отличным настроением, собираясь затем вместе с московским генерал-губернатором и руководителем МВД Треповым, проехаться по нескольким фабрикам и пообщаться с обеими сторонами тлеющего конфликта.

Добивая большой бутерброд с ветчиной и маслом, я потянулся к чашке с крепким горячим чаем, и в этот момент в столовую просочился дежурный секретарь:

— Государь, срочная телеграмма из Петербурга. На Путиловском заводе администрация объявила локаут!