Первый звонок с небес

Третья неделя

«Тебе нужно начать все сначала», – так обычно говорят. Но жизнь не настольная игра, и утрата близкого человека не имеет ничего общего с новым началом. Скорее с необходимостью продолжать в одиночку.

Жены Салли не стало. Она умерла после длительной комы. В больнице сказали, что она ушла во время грозы в первый день лета. Салли тогда еще был в тюрьме, до освобождения оставалось девять недель. Когда ему сообщили эту новость, все его тело онемело. Словно он, находясь на Луне, наблюдал за разрушением Земли.

Теперь он постоянно думал о Жизели, пусть каждая мысль и приносила с собой тень того последнего дня, аварии, пламени, того, как один удар изменил всю его жизнь. Это не имело значения. Он кутался в печальные воспоминания, поскольку так он был к ней ближе всего. Салли поставил урну-ангела на стеллаж – рядом с диваном, на котором спал без двух месяцев семилетний Джулс.

Салли тяжело опустился в кресло. Он еще только привыкал быть на воле. Можно ожидать, что после десяти месяцев тюрьмы человек будет наслаждаться свободой. Но тело и разум со временем привыкают к любым, даже самым ужасным условиям, и время от времени Салли, как и раньше, сверлил стены равнодушным взглядом пленника. Приходилось напоминать себе, что он может встать и выйти из дома, если захочет.

Салли достал сигарету и оглядел дешевую незнакомую квартиру, располагавшуюся на втором этаже в малоэтажном доме с паровым отоплением. За окном виднелась сосновая рощица, неглубокий овраг вел к ручью. Салли вспомнил, как в детстве ловил там жаб.

Он вернулся в Колдуотер, потому что родители взяли Джулса к себе на время судебного разбирательства и его заключения, и теперь не хотелось опять выдергивать мальчика из привычной жизни: он и так настрадался. Да и куда ехать? У Салли больше не было ни работы, ни дома. Все сбережения ушли на адвокатов. Он глядел на двух белок, гоняющихся друг за другом по дереву, и старался убедить себя, что Жизели бы здесь даже понравилось, если закрыть глаза на расположение, размеры квартиры, грязь и облупившуюся краску.

Стук в дверь вывел Салли из раздумий. Он посмотрел в глазок. На площадке с двумя пакетами продуктов стоял Марк Эштон.

Марк с Салли служили в одной эскадрилье – летали вместе. Салли не видел приятеля с тех пор, как услышал приговор суда.

– Привет, – сказал Марк, когда дверь распахнулась.

– Привет, – ответил Салли.

– Милый райончик… Если ты террорист.

– Ты из Детройта сюда ехал?

– Ага. Впустишь?

Они быстро и неловко обнялись, и Марк проследовал за Салли в гостиную. Заметив на диване Джулса, он понизил голос:

– Спит?

– Ага.

– Я ему «Орео» купил. Вроде как всем детям нравится.

Марк водрузил пакеты на столешницу рядом с нераспакованными коробками. Обратил внимание на переполненную бычками пепельницу и несколько стаканов в мойке – невысокие, в такие обычно наливают не воду, а алкоголь.

– Ну… – сказал он.

Теперь, без пакетов в руках, отвлечься было не на что. Марк посмотрел в лицо Салли – своего бывшего напарника, чья мальчишеская внешность и приоткрытый рот напоминали о его школьном прошлом футбольной звезды; только теперь он выглядел худощавее и старше, что особенно было заметно по морщинкам вокруг глаз.

– Значит, в этом городишке ты вырос?

– Теперь понимаешь, почему я отсюда уехал.

– Ты как, справляешься?

Салли пожал плечами.

– Слушай. Это ужасно. То, что произошло с Жизелью…

– Ага.

– Сочувствую.

– Ага.

– Я думал, тебя пустят на похороны.

– Флот живет по правилам флота.

– Похороны были что надо.

– Мне уже сказали.

– А все остальное…

Салли поднял взгляд.

– Хрен с ним, – сказал Марк. – Люди все понимают.

«Они понимают, что ты загремел в тюрьму, – мысленно закончил предложение Салли. – А вот заслуженно ли, не понимают».

– Я пытался добиться встречи с тобой.

– Не хотелось ни с кем видеться.

– Парни очень удивились.

– Мне все равно.

– Салли…

– Слушай, хватит об этом. Я уже рассказывал, что было. Миллион раз. Они в мою версию не поверили. Конец.

Салли опустил взгляд на руки и ударил кулаками друг о друга.

– Что думаешь делать дальше? – спросил Марк.

– В смысле?

– Где работать будешь?

– А что?

– У меня тут знакомый. В колледже были соседями по комнате. Я ему позвонил.

Салли прекратил сводить кулаки.

– Ты позвонил ему перед тем, как встретиться со мной?

– Тебе нужны деньги. А у него может найтись для тебя работенка.

– Какая?

– Продажи.

– Я не продажник.

– Да там ничего сложного. Записываешь покупателя, получаешь чек, берешь себе процент с продажи.

– Что за компания?

– Местная газета.

Салли моргнул.

– Ты прикалываешься?

Он вспомнил все те газеты, что бросились писать о его «инциденте», – как быстро они сделали самый простой и очевидный вывод, как перепечатывали слова друг друга, пока не сожрали Салли целиком, а потом просто взялись за следующую историю. С тех пор он питал ненависть к новостникам. И не собирался больше покупать ни одной газеты.

– Зато сможешь остаться здесь, – ответил Марк.

Салли подошел к раковине. Сполоснул стакан. Хотелось выпроводить Марка поскорее, чтобы налить себе того, чего хочется.

– Давай номер. Я ему позвоню, – сказал Салли, зная, что ни за что этого не сделает.

Тесс сидела скрестив ноги на мягких красных подушках и в эркерное окно глядела на большую лужайку перед домом, которую вот уже несколько недель никто не косил. Она выросла в этом доме; помнится, в детстве летом она забивалась по утрам в этот уголок и ныла, пытаясь привлечь внимание своей матери Рут: та сидела за столом для бриджа и почти не отрывала глаз от рабочих документов.

– Мне скучно, – обычно жаловалась Тесс.

– Сходи на улицу, – бормотала в ответ Рут.

– Там нечего делать.

– Значит, иди на улицу и ничего не делай.

– Вот бы мне сестренку…

– Извини, ничем не могу помочь.

– Можешь, если выйдешь замуж.

– Я уже была замужем.

– Мне нечем заняться.

– Почитай книжку.

– Я уже все прочитала.

– Перечитай.

И так продолжалось бесконечно, фехтование на репликах повторялось в различных формах в подростковом возрасте, в колледже, во взрослые годы – и так до последних лет жизни Рут, пока Альцгеймер не лишил ее слов и, в конце концов, самого желания вести беседу. Последние месяцы жизни Рут провела в гробовой тишине, лежа задрав голову, подолгу наблюдая за дочерью, как ребенок следует взглядом за мухой.

Но теперь каким-то необъяснимым образом они снова говорили, словно смерть была авиарейсом, которым, как представляла себе Тесс, должна была лететь Рут и на который, как выяснилось, она не успела. Час назад в доме Тесс снова раздался удивительный телефонный звонок.

– Это я, Тесс.

– Господи, мам. Все еще не верится.

– Я же говорила, что доберусь до тебя.

Тесс улыбнулась воспоминаниям: мама, приверженка здорового питания, любила шутить, что даже после смерти будет следить за тем, чтобы Тесс принимала нужные добавки.

– Ты так сильно болела, мам.

– Но здесь не существует боли.

– Ты так страдала…

– Милая, послушай.

– Я слушаю. Слушаю.

– Боль, которую ты испытываешь в течение жизни, не затрагивает тебя в самом деле… Она не касается настоящей тебя… Ты невесомее, чем думаешь.

Одни эти слова подарили Тесс блаженное умиротворение. «Ты невесомее, чем думаешь». Она бросила взгляд на фотографию в руках, последнюю, на которой они были запечатлены вместе, сделанную на мамин восемьдесят третий день рождения. Болезнь взяла свое: на фотографии у Рут были впалые щеки, пустой взгляд, а свитер цвета карамели болтался на исхудалом теле.

– Мам, как это возможно? Ты же не пользуешься телефоном.

– Не пользуюсь.

– Тогда как ты говоришь со мной?

– Кое-что произошло, Тесс… Появилось окно.

– Окно?

– Да, сейчас оно открыто.

– Надолго?

Повисла длинная пауза.

– Мам? Надолго оно открыто?

– Нет.

Каждый день происходят тихие чудеса: в операционной, в бушующем море, в спасительном появлении незнакомца на дороге. Таким чудесам редко придают значение. Никто не ведет им счета.

Но время от времени вести о каком-нибудь чуде разносятся по всему миру.

И когда это случается, происходят перемены.

Может, Тесс Рафферти и Джек Селлерс и не рассказывали никому о своих телефонных разговорах, но Кэтрин Йеллин была другого мнения. «Идите по всему свету и возвещайте Радостную Весть всем людям». Так говорилось в Евангелии.

Поэтому воскресным утром, спустя двадцать три дня после первого раздавшегося в Колдуотере загадочного звонка, пастор Уоррен стоял перед прихожанами церкви «Жатва надежды», листал Библию и не подозревал, что скоро дела в его храме пойдут совсем на другой лад.

– Давайте откроем Евангелие от Матфея, глава одиннадцатая, стих двадцать восемь, – объявил он, быстро моргая. Шрифт был нечетким, да и пальцы старика дрожали. На ум пришел псалом: «И до старости, и до седины не оставь меня».

– Прошу прощения!

Все обернулись. Уоррен глянул поверх очков. В пятом ряду стояла Кэтрин. На ней были широкополая шляпа и платье цвета лаванды. В руках женщина держала лист бумаги.

– Простите меня, пастор. Дух Господень понуждает меня сказать.

Уоррен сглотнул. У него возникло нехорошее предчувствие относительно того, о чем пойдет речь.

– Кэтрин, прошу вас, сядьте…

– Это важно, пастор.

– Сейчас не лучший…

– Я стала свидетельницей чуда!

Среди рядов пронеслось тихое «ах!».

– Кэтрин, Господь всегда с нами, но утверждать, что вы видели чудо…

– Это случилось три недели назад.

– …это очень серьезно, лучше…

– В пятницу утром я была на кухне.

– …предоставить рассуждения о подобных вещах духовенству.

– И вдруг раздался телефонный звонок…

– Право, я настаиваю…

– …от моей умершей сестры!

Прихожане снова ахнули. Кэтрин завладела их вниманием. В церкви стало так тихо, что было слышно, как она разворачивает листок.

– Мне звонила Диана. Многие из вас ее знали. Она умерла два года назад, но ее душа живет, она в раю. Диана сама мне сказала!

Уоррен попытался унять дрожь в теле. Он утратил контроль над происходящим на службе, а это в его глазах являлось величайшим грехом.

– Первый раз мы говорили в пятницу утром, – продолжила Кэтрин, она громко читала с листа, тыльной стороной ладони вытирая слезы. – В 10:41. Потом в следующую пятницу, в 11:14 утра, а на этой неделе звонок был в 19:02. Она произнесла мое имя… Сказала: «Кэт, пришла пора рассказать всем. Я жду тебя. Мы все ждем».

Она обернулась к задним рядам. «Мы все ждем».

Люди принялись переговариваться. С амвона Уоррен наблюдал за тем, как они ерзают на скамьях, словно по храму пронесся ветерок.

Он похлопал ладонью по аналою.

– Я настаиваю! – Удар. – Внимание! Прошу вас! – Удар, и еще! – При всем уважении к нашей прихожанке, мы не знаем наверняка, было ли это в самом деле…

– Это правда, пастор!

Раздался мужской голос с задних рядов. Он был глубоким и скрипучим, головы тут же повернулись к высокому грузному мужчине в коричневой спортивной куртке, тот встал, положил большие ладони на скамейку перед собой. Это был афроамериканец Элайас Роу, владелец строительной компании и давний прихожанин церкви. Никто не помнил, чтобы он хоть раз обращался к приходу – до этого момента.

Его глаза беспокойно бегали. Когда Элайас заговорил вновь, казалось, что в его голосе звучит благоговение.

– Мне тоже позвонили, – сказал он.