Первый звонок с небес

Пятая неделя

Пожарная машина с ревом мчалась по Катберт-роуд, красные лучи рассекали ночное октябрьское небо. Пять человек из Первой добровольной пожарной команды Колдуотера приступили к борьбе с пламенем, вырывающимся с верхнего этажа дома Рафферти – здания в колониальном стиле с тремя спальнями, со стенами цвета сливочного масла и ставнями из красного дерева. К моменту, когда Джек на патрульной машине подъехал к месту происшествия, у пожарных все было под контролем.

Кроме кричащей женщины.

У нее были волнистые светлые волосы и лаймово-зеленый свитер, подчиненные Джека Рэй и Дайсон силой удерживали ее на лужайке, но, судя по тому, как они уворачивались от ее летающих локтей, явно были обречены на поражение. Перекрикивая шум хлещущей воды, они повторяли:

– Леди, там небезопасно!

– Я должна вернуться!

– Нельзя!

Джек вышел вперед. Женщина лет тридцати пяти была симпатичной и проворной. И она была вне себя от ярости.

– Пустите!

– Мисс, я начальник полиции. В чем…

– Умоляю! – Она резко повернулась и бросила на него безумный взгляд. – Времени нет! Вдруг он уже горит!

Она кричала так пронзительно, что даже Джек опешил: ему казалось, что он повидал все возможные реакции на пожар: тихие рыдания в мокрой траве, дикие завывания, ругань в сторону пожарных, «портящих водой их имущество»… Как будто пожар устранит сам себя.

– Мненадотуда, надотуда, – истерично причитала женщина, сопротивляясь хватке Дайсона.

– Как вас зовут, мисс? – спросил Джек.

– Тесс! Пустите!

– Тесс, вы действительно хотите рисковать вашей ж…

– Да!

– Что там?

– Вы мне не поверите!

– А вдруг поверю?

Она вздохнула и опустила голову.

– Телефон, – наконец призналась она. – Он мне нужен. Мне звонят с…

Ее голос дрогнул, и она замолчала. Рэй с Дайсоном переглянулись и закатили глаза. Джек не издал ни звука. Несколько секунд он стоял не двигаясь, а потом махнул сотрудникам, мол, дальше я сам. Те были только рады отдать обезумевшую дамочку на попечение Джека.

Как только они отошли, Джек положил руки на плечи Тесс и посмотрел прямо в ее светло-голубые глаза, пытаясь отмахнуться от несвоевременных мыслей о том, как же она красива.

– Где телефон? – спросил он.

К тому времени Джек успел четыре раза поговорить с сыном. Тот всегда звонил в пятницу на телефон в его кабинете, и Джек отвечал, скрючившись над столом с трубкой у уха.

Невероятное осознание того, что с ним говорит Робби, приносило радость и даже чувство предвкушения, а каждый разговор разжигал в нем все больший интерес к месту, где находился сын.

– Здесь замечательно, папа.

– Как это выглядит?

– Здесь ты не видишь обстоятельств… А находишься внутри них.

– Что ты имеешь в виду?

– Мое детство, например… Я вижу его… Это так здорово!

Робби рассмеялся, и Джек почти всхлипнул. Смех сына. Как же давно он его не слышал.

– Я не понимаю, сынок. Расскажи побольше.

– Я люблю тебя, пап. Все, что меня окружает… Любовь, она…

Звонок прервался внезапно – все они были короткими, – и Джек еще час просидел за столом на случай, если телефон зазвонит вновь. А потом все-таки отправился домой, чувствуя накатывающие волны эйфории, сменяющиеся усталостью. Он понимал, что стоит все рассказать Дорин, да и не только ей. Но как это будет выглядеть? Начальник полиции в маленьком городе заявляет, что говорит с умершими? К тому же кусочек рая хотелось держать при себе из страха потерять – как бабочку, спрятанную в детских ладошках. На тот момент Джек думал, что он единственный поддерживает такую связь.

Но теперь, подходя к пылающему дому, он думал о кричащей женщине и ее одержимости телефоном: что, если он не единственный?

«Радость и печаль делят один омут». Строчка из песни крутилась в голове Салли, пока он подгребал горки из пены поближе к сыну. Ванная комната была такой же древней, как и другие, с круглой плиткой размером с монетку и стенами цвета авокадо. Стоявшее на полу зеркало ждало, когда Салли наконец его повесит.

– Пап, я не хочу мыть голову.

– Почему?

– Шампунь течет в глаза.

– Тебе рано или поздно придется это сделать.

– Мама разрешает не мыть.

– Всегда?

– Иногда.

– Тогда сегодня голову не моем.

– Ура!

Салли подтолкнул горку пены. Он подумал о Жизели: как она купала Джулса, когда он был совсем маленьким, как вытирала его досуха и закутывала в махровый халат с капюшоном. Салли каждым мускулом ощущал, как скучает по Жизели.

– Пап.

– Мм?

– Ты попрощался с самолетом?

– С самолетом?

– Когда выпрыгнул.

– Я не выпрыгнул. Я катапультировался.

– А какая разница?

– Просто это не то же самое, вот и все.

Взгляд его упал на собственное отражение в зеркале: взъерошенные волосы, покрасневшие глаза, подбородок покрыт щетиной. Салли всю неделю искал работу в Мосс Хилле и Данморе. Ничего обнадеживающего он не услышал. Такая уж экономическая ситуация, так ему сказали. А тут еще и склад пиломатериалов закрылся…

Ему нужна была работа. Он одиннадцать лет прослужил на флоте, год пробыл в запасе и десять месяцев – в тюрьме. По каждой вакансии спрашивают о наличии судимостей. Как такое скроешь? К тому же многим местным и так это известно.

Салли вспомнил о человеке с футбольного поля, который кричал «Джеронимо!». Может, Салли это все померещилось. Все-таки он был нетрезв.

– Ты скучаешь по самолету, папа?

– Мм?

– Скучаешь по своему самолету?

– По вещам не скучают, Джулс. Скучают по людям.

Джулс уставился на свои торчащие над водой коленки.

– Значит, ты с ним не попрощался.

– Я не смог.

– Почему?

– Все произошло слишком быстро. Раз – и все.

Салли вытащил руку из ванны и щелкнул мыльными пальцами. Понаблюдал за тем, как лопаются пузырьки.

Муж лишается жены. Сын лишается матери. «Радость и печаль делят один омут».

Раз – и все.

Маленькие городки начинаются со знака. Слова просты, как заглавие к истории: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ХЕЙБЕРВИЛЛЬ, ВЫ ВЪЕЗЖАЕТЕ В КЛОСОН», – но как только вы пересекаете черту, то погружаетесь в эту историю, и все ваши действия становятся частью повествования.

Эми Пенн проехала мимо знака «КОЛДУОТЕР. ОСНОВАН В 1898 ГОДУ», не осознавая, что в следующие недели изменит этот город. Она знала лишь, что стаканчик с кофе давно опустел, радио не ловило и она пробыла в пути почти два часа, чувствуя, что чем дальше она от Алпины, тем больше все вокруг сжимается: четыре полосы сменились на одну, красный сигнал светофора – на мигающий желтый, рекламные щиты на мостах уступили место деревянным табличкам в пустых полях.

Эми задумалась: если души умерших действительно пытаются связаться с живыми, почему они выбрали именно эти места? А потом вспомнила о домах с привидениями. Их ведь тоже никогда не бывает в больших городах. Всегда одинокий зловещий дом на холме.

Эми взяла свой айфон и сделала несколько фотографий Колдуотера, размышляя, где лучше поставить камеру. В городе было кладбище, обнесенное невысокой кирпичной стеной. Пожарное депо на один автомобиль. Библиотека. Какие-то магазинчики на Лейк-стрит заколочены, другие, выжившие, словно были выбраны абсолютно случайно: продуктовый, лавка рукоделия, слесарная мастерская, книжный магазин, банк и дом в колониальном стиле с крыльцом, над которым было написано: «Юридическая фирма».

В основном Эми проезжала жилые дома: старенькие здания в стиле кейп-код или ранчо, узкие асфальтированные подъездные дорожки, небольшие кустарники, ведущие к парадным дверям. Она искала дом некой Кэтрин Йеллин, с которой говорила по телефону (ее номер Эми отыскала в справочнике), и, судя по голосу, Кэтрин была даже слишком рада, поскольку охотно дала свой адрес, который Эми и вбила в навигатор на телефоне: Ганингем-роуд, 24755. «Какой обыкновенный адрес для места, где происходит чудо», – подумала Эми. С другой стороны, никакое это не чудо, а кошмарная трата времени. «Сделай все, что в твоих силах. Будь профессионалом». Она развернула свой автомобиль с надписью Nine Action News[3] и вдруг поняла, что не на всех домах написан номер.

– Замечательно, – пробормотала она. – И как я найду нужный?

Но, оказалось, беспокоиться было не о чем. Когда Эми подъехала к дому Кэтрин, хозяйка стояла на крыльце и махала.

Говорят, вера лучше убеждений, поскольку убеждения – плод мыслей другого человека. Вера пастора Уоррена была неприкосновенна. С убеждениями же было сложнее. Да, в церковь «Жатва надежды» стало ходить больше народу, и прихожане были сильно воодушевлены. Вместо того чтобы, склонив головы, молиться о новых рабочих местах, люди все чаще просили о прощении и обещали стать лучше. Все они были вдохновлены выступлением Кэтрин.

И все же Уоррен беспокоился. Он поговорил с мужчиной с телевизионной станции в Алпине (как быстро разносятся новости!), но на вопрос, чем можно объяснить этот феномен, вразумительного ответа дать не смог. Зачем Господу даровать этим двум прихожанам возможность общаться с загробным миром? Почему именно им? И почему сейчас?

Пастор снял свои очки для чтения, потер виски и провел пальцами по тонким седым волосам. Щеки его были обвислыми, как у старого охотничьего пса. Уши и нос будто с каждым годом только увеличивались. Дни борьбы за идеи и ценности остались далеко позади, в тех временах его жизни, когда он учился на богословском факультете. Теперь же, в восемьдесят два года, его пальцы дрожали даже при перелистывании молитвенника.

Несколько дней назад он пригласил Кэтрин к себе в кабинет. Сообщил ей о звонке телевизионщиков. Попросил быть очень осторожной.

– А что с Элайасом Роу? – спросила она.

– Я не говорил с ним с той самой службы.

Кэтрин выглядела почти довольной.

– «Жатва надежды» была избрана неспроста, пастор. – Она встала. – А церковь, избранная Богом, должна вести верующих вперед, а не создавать им препятствия, не правда ли?

Пастор наблюдал за тем, как она надевает перчатки. В словах Кэтрин он услышал не столько вопрос, сколько угрозу.

В ту ночь Элайас зашел в закусочную «У Фриды» – единственное кафе, открытое после девяти вечера. Он сел за столик в углу и заказал тарелку супа с говядиной и ячменем. Посетителей практически не было. Это радовало. Отвечать на вопросы не хотелось.

С того момента, как он встал в церкви и произнес всего несколько слов – «мне тоже позвонили», – Элайас чувствовал себя преступником в бегах. Тогда он лишь хотел подтвердить, что Кэтрин не сумасшедшая. В конце концов, ему тоже звонили с того света, уже пять раз, и было бы грешно отрицать это, промолчав.

Но эти звонки его не радовали. Элайасу звонил вовсе не ушедший любимый человек, а озлобленный бывший коллега по имени Ник Джозеф, кровельщик, проработавший с Элайасом около десяти лет.

Ник много пил и кутил и частенько звонил Элайасу, чтобы то так, то сяк оправдаться за свои опоздания или некачественную работу. Он то и дело заявлялся на стройку пьяным, и Элайас отправлял его домой без оплаты.

Однажды Ник пришел на работу в явном наркотическом опьянении. Стоя на крыше, он вступил с кем-то в оживленный спор, резко развернулся и упал, сломав руку и повредив позвоночник.

Когда об этом сообщили Элайасу, гнев взял верх над сочувствием. Он распорядился, чтобы Ника проверили на наркотики – вопреки его крикам и просьбам никому не звонить. Приехала скорая. Взяли анализы. Все подтвердилось. В результате Ник не получил компенсации за производственную травму.

Ник больше не работал. Он таскался по больницам, едва покрывая расходы, выходящие за рамки медицинской страховки.

Через год после случившегося Ника нашли мертвым в подвале его дома: судя по всему, он умер от сердечной недостаточности.

Это было восемнадцать месяцев назад.

А теперь Элайас внезапно стал получать от него звонки.

– Зачем ты это сделал? – с этих слов начался их первый телефонный разговор.

– Кто говорит? – спросил Элайас.

– Это Ник. Помнишь меня?

Элайас сбросил звонок, трясясь. Посмотрел на экран, но, кроме слов «Неизвестный номер», там ничего не было.

Неделей позже, в присутствии его клиентки Джози, сотовый зазвонил вновь.

– Мне нужна была помощь. Почему ты не помог мне?.. Господь… прощает меня. Так почему ты не простил?

– Хватит. Кто бы ты ни был. Больше не звони мне! – крикнул Элайас, выключил телефон и уронил его на пол.

Почему это происходит? Почему он? Почему сейчас? Официантка принесла суп, Элайас через силу съел несколько ложек: аппетита не было уже несколько недель. Завтра он сменит номер. Уберет себя из справочника. Если эти звонки действительно были знаком Божьим, он уже сыграл свою роль. Рассказал о чуде, свидетельством которого стал.

Но больше иметь к этому отношение он не хотел.