Ведьмак 23го века. Плавные прямые

Интерлюдия Старые долги

Интерлюдия. Старые долги.

Густав Полозьев давно знал, что в этом мире сила и власть искупают всё, прощают любые недостатки, смывают или как минимум заметают под ковер даже самые тяжкие грехи… Во всяком случае, если этой силы и власти оказывается достаточно много. И у него с некоторых пор её было достаточно практически для всего, что только можно вообразить. Ну, не совсем у него, технически…Но когда в твоем распоряжении находятся тысячи прекрасно обученных и вооруженных солдат, сотни из которых всегда присутствовали с сибирским татарином польского происхождения где-то рядышком и были готовы по его команде хоть избить излишне наглые морды, хоть порвать кого-то на клочки, то раньше доставлявшая немало проблем организованная и неорганизованная преступность вдруг вся взяла и куда-то делась, исчезнув без следа. А преступность узаконенная, в лице требующих себе подарки таможенников, налоговиков и прочих чиновников, желающих получить награды за исполнение своих должностных обязанностей или отсутствие высосанных из пальца препонов, резко умерила свои аппетиты, став работать вежливо, обходительно, или даже, к всеобщему изумлению, безукоризненно и бескорыстно! Сейчас же, когда за спиной далекого потомка Чингисхана замаячила не просто толпа злых и вооруженных людей, а весьма ощутимая такая тень высшей власти в лице сразу двух высших магов, по праву силы восседающих в Боярской Думе, маятник качнулся еще дальше. И Густава Полозьева те, кто всего несколько лет его ни в грош не ставил, регулярно оскорбляя и обворовывая, стали не просто уважать и бояться, но и пытаться всячески задобрить, униженно моля о пощаде.

— Смилуйся, благодетель! Прости меня за дурость мою да убогость! Век за тебя бога молить буду! — Громко стонал и раз за разом бился лбом об ковер, покрывающий пол гостиничного номера, дородный детина, потрясая своими обвисшими щеками и многочисленными подбородками. Ни общее печальное состояние экономики, ни успевшая почти уже закончиться мировая война, ни недавно гремевшие едва ли не под окнами этого человека масштабные битвы ни капли не повлияли на телосложение и аппетиты начальника торговой палаты города Иркутска. Пожалуй, он стал даже еще более полным, хотя казалось бы, куда уж дальше, итак того гляди морда треснет…И аппетитам гастрономическим аппетиты финансовые этого человека более чем соответствовали. Во всяком случае, в отношении Густава. До недавних пор. — Прими мою виру и забери челобитную свою у секретаря губернаторского, покуда он со столицы не вернулся! Не держи зла, не для себя же я собирал те деньги проклятые…

Неярко поблескивала в свете магических светильников золотыми узорами защитных рун серебряный ларец, внутри которого на алой бархатной подушке покоился дар, что по собственной воле принес Густаву один из наиболее высокопоставленных обитателей Иркутска. Напоминающий по размерам и форме кулак ребенка синий камень, словно бы пульсирующий изнутри светом от наполняющей его силы. Сапфир подобного размера и сам по себе стоил бы крайне дорого, пожалуй, дороже чем здание торговой палаты одного из крупнейших сибирских городов. Без его содержимого, конечно, ибо старатели и охотники каждые три месяца складывали в подвалы просторного, но неказистого строения, напоминающего то ли большой бункер, то ли маленькую крепость с глухими стенами, изрядную долю своей добычи. Хотя…Учитывая магию, наполняющую содержимое ларца, подобное сокровище могло бы и окупить труд местных промысловиков в какой-нибудь особо неудачный сезон, когда либо дожди льют без перерыва, превращая землю в раскисшую грязь, по которой сложно пройти и которую копать не проще чем болото какое-нибудь, либо трескучие морозы способны легкие оледенить и сгнить за пару часиков, либо кащениты опять в набеги пошли, и из-за крепостных оград нос высунуть боязно.

— Мне не нужна твоя вира, Семочка, — ласково улыбнулся Густав тому, из-за кого не один десяток раз скрипел по ночам зубами от злости. А после, чтобы не искушать себя, легким телекинетическим импульсом захлопнул ларец, чье содержимое вызвало бы одобрительную улыбку у любого артефактора. Ибо такой подарок сибирских глубин мог стать частью воистину могущественного артефакта, равного по своей силе как минимум одаренному четвертого ранга. Не одному его заклятию и даже не двум, а скорее паре десятков. И это было много, очень много. С подобным инструментом даже не сильно талантливый одиночка мог бы сшибать с неба небольшие летучие корабли или там ворота небольшого острожка штурмовать…Ну или запитать бытовые чары маленького дворца, у обитателей которого не станет болеть голова о том, как бы вымести пыль из всех щелей, натаскать воды или обогреть помещение. Однако для боевых артефактов подобные ценности использовали все-таки чаще. — Мой сын прислал из разграбленной Австралии полтора десятка трофейных британских алмазов, что будут ни капли не хуже, а может и лучше даже. Мне, Семочка, от тебя другое нужно. Помнишь чрезвычайный военный сбор, который твои люди затребовали с каждой добытой моими родичами звериной шкуры, али иного трофея природного, когда поляки с австрияками только-только по Москве стратегическими чарами долбануть пытались? Пять рублей я тогда с каждой единицы товара заплатил, чтобы мое добро с твоей таможни на Урал пропустили. А забрать его и обратно к Дальнему Востоку или там в Китай направиться не дали мне, нет…Конфисковать грозились, и даже стрельцов кликнули, которым потом тоже на водку давать пришлось.

— Так то ж люди мои были, а не я! Совсем распоясались, черти драные!– Поднял на него большие и честные глаза чиновник, непонятно как сумев раздвинуть без помощи рук те жировые складки, котоые рые были его щеками и веками. — Ух я их…Ты только скажи — кого! Всех в отставку! В тюрьму! На каторгу!

— Да то не важно, забудь ты про них, — махнул на него рукой Густав. — Те, кто меня как липку ободрал, все равно уже померли…Не смотри на меня так с надеждой и радостью, что откупиться их жизнями получилось, это не я был, я просто справки наводил про них на днях. А померли они вообще когда с британцами война была, и попала твоя торговая палата под мобилизацию. Только ты тогда мобилизовался с летучим курьером прямо в Санкт-Петербург, а вот их к охранению артиллерийской батареи прикрепили. Неудачно. В том смысле, что остались от той батареи лишь рожки да ножки, и даже хоронить потом было особо нечего.

— Ну вот, — все равно продолжал радостно улыбаться тот, кого скромному сибирскому охотнику и главе рода Полозьевых раньше приходилось именовато не иначе как: «Уважаемый Семен Акакьевич». Даже в те моменты, когда далекий потомок Чингисхана всерьез подумывал о том, чтобы перегрызть этому чиновнику горло. — Значит, можно забыть былое, раз обидчиков твоих уже нет!

— Да так ведь есть. Есть! Вот, самый из главный из них как раз передо мной на карачках ползает! — Отзеркалил его улыбку Густав. — Кроме меня ведь тот чрезвычайный военный сбор почему-то все по два рубля оплачивали, а не по пять. И распорядиться об этом мог только ты, как и отом, чтобы товары мои задержали. Иным бы в Иркутске на это не хватило или желаний, или полномочий…А еще больше чем уверен, в казну поступило не всё, что я заплатил. Как думаешь, Семочка, если я такое твое самоуправство до Боярской Думы донесу, то тебя за искажение указа императорского указа и воровство наглое да глупое просто без пенсии вышвырнут в отставку с позором или еще и расследование учинят, по итогам которого в военное-то время крысу на государевых харчах без меры разжиревшую и повесить могут образцово-показательно, чтобы другие казнокрады особо не борзели?

— Да что там тех товаров-то было!- Взвопил начальник торговой палаты города Иркутска, который конечно же имел очень неплохое прикрытие в столице, иначе бы так не наглел…Но все-таки его покровители летали немножечко ниже высшей государственной власти, вердикт которой сложно было бы не исполнить даже императору. И в случае проблем от своего ставленника отреклись бы они, скорее всего, моментально. Всегда так было, когда потерявшим осторожность казнокрадам и чиновникам сильные мира сего решали напомнить, что те на своих высоких постах не правят и не воруют в свое удвольствие, а вообще-то работают. На них. — Тысячи три единиц всего!

— Три тысячи сто пятнадцать, — педантично поправил его Густав, в котором временами брала верх европейская рачительность. — А до того, годом раньше, мне по три рубля пришлось выкладывать за гербовые печати на тюках, бочках и ящиках, которые всегда по пятьдесят копеек были…Скверные, кстати, печати те оказались, Семочка. Все до одной раскисли после первого же дождичка. Даже те, которые лежали в самом низу моих повозок, сухой тканью укрытые. И мне новые уже на Урале оформлять пришлось, а заодно служанок Хозяйки Медной Горы умасливать всячески, мол не контрабанду везу, а просто неурядица вдруг вышла с оформлением товара.

— Это все равно копейки! — Попытался убедить то ли себя, то ли Густава чиновник, любящий превышать свои полномочия. Безусловно, вопрос его превышения полномочий и казнокрадства для обсуждения высшими магами был бы мелковат…Но если новоиспеченные бояре подобную тему среди равных себе все же поднимут, ну так, мимоходом или для затравки, то очень может быть, палачу придется ломать над голову над тем, где ему посреди Сибири добыть добротные корабельные канаты. Ибо обычная веревка тушу начальника торговой палаты города Иркутска нипочем бы не выдержала. — Губернатор меня конечно взгреет, но уж с ним-то я договорюсь…Не без потерь, но договорюсь! А если твои покровители пойдут с такой мелочью в Боярскую Думу — их поднимут на смех!

— Это — тысячи рублей. Тысячи рублей, которые я терял как минимум через раз, а ведь мой товар нередко был оплачен кровью моего рода, а то и жизнями моих родичей. Мы, между прочим, в Китай воевать пошли, поскольку деньги нужны были, а денег не было…Благодаря тебе, Семочка, не было. Ну, не только тебе, но твои шаловливые ручки ох как много золота вытащили из наших кошельков. Я, между прочим, в том Китае брата потерял. А мои покровители, знаешь ли, совсем недавно шли на вражеские штыки ради меньшего, и уж репутации крохоборов или прозвучавших за спиной смешков точно не убоятся, — позволил себе злобно оскалиться далекий потомок Чингисхана. Он хотел прикончить находящееся перед ним жирное ничтожество…Очень хотел! Тем более, для этого и напрягаться бы сильно не пришлось, пусть формально начальник торговой палаты города Иркутска считался равным ему одаренным третьего ранга, но сибирский татарин с европейскими корнями сильно подозревал, что последний раз тот дрался в своей далекой юности, и сейчас мог бы быть отлуплен первым попавшимся ведьмаком с самой капелькой настоящего боевого опыта.А может и тогда будущий чиновник и казнокрад не дрался, а сразу начинал пытаться подлизаться к кому надо. Из-за своей никчемности он, если верить слухам, аж в Иркутске и осел, разбавив собою высланных в Сибирь опальных придворных или представителей более знатных фамилий, замаравшихся в каких-нибудь вонючих грешках. Для более хлебных и перспективных мест требовалось не только умение льстить, врать и громко тосты орать на банкетах, но и способность держать удар, а также готовность бороться за место под солнцем. — А ведь на своем месте ты, Семушка, сидел дольше, чем мы с отцом караваны водили, а грабил отнюдь не нас одних. Ты думаешь, я не найду десяток других не сильно богатых и влиятельных купцов, с которыми случались похожие неурядицы? Да мне свистнуть достаточно — и очередь выстроится! И если челобитных вроде моей будет два десятка, да разом, да с освещением в Московской прессе, а я ради такого не пожалею золота писак нанять…Не договоришься ты с губернатором, хоть все неправедно нажитое добро свое ему отдай. Он тоже хочет тихонько сидеть в кресле своем да править спокойно, долю свою по праву отбирая, а не разгребать за тобой дерьмо!

— Чего ты хочешь, м…милостивый? — Начальнику торговой палаты города Иркутска пришлось очень постараться, чтобы не употребить иное слово, заканчивающееся на: «разь». Не привык он оказываться в такой ситуации, ох как не привык! Однако и сделать теперь ничего не мог. Его знакомые в Москве не рискнули бы выбросить в мусорное ведро бумагу, за судьбой которой почти наверняка бояре будут следить. Зачем им так себя подставлять? Ради чего? Тех подарочков, которые они регулярно получали вместе с отчетами о том, что все хорошо, тихо, мирно и благолепно? Так ведь козе понятно, защита в случае серьезных проблем от такой дружбы будет как снежная крепость в августе-месяце. В воспоминаниях может и будет выситься, а в реальности от неё уже следов не осталось.

— Все очень просто, — Густаву почему-то подумалось, что надо бы проверить себя на способности к магии метаморфизма. Ибо он чувствовал, что улыбается сейчас ну просто точь-в-точь как какая-нибудь акула или хотя бы крокодил. — Раньше ты уделял моим грузам повышенное внимание раза в полтора-два, а теперь будешь уделять пониженное во столько же. До конца дней своих, ну или пока с должности не снимут, смотря какое событие меня раньше порадует… Никакой контрабанды там не будет, можешь на этот счет не переживать, ведь доступ к боярской печати у меня есть, а с ней хоть черта в ступе официально протащить можно. Но вот количество товара указывать будешь меньшее, сколько бы того товара не было. И конечно не всегда с ним буду я, мои люди тоже считаются.

— Да ты ведь теперь за месяц протащишь больше, чем раньше за десятилетие добывал! — Не смог сдержаться начальник торговой палаты города Иркутска. И даже сам он не сумел бы сказать, чего в его голосе больше — зависти к чужим деньгам или страха перед теми, с кем он всегда делился своими побочными заработками, дабы не обращали внимания лишний раз на его работу и жалобы всякой голытьбы. — Вас, Полозьевых, в лучшие-то времена было человек сто пятьдесят, ну пусть триста, если считать всяких слуг и извозчиков…А сейчас у тебя сколько людей⁈ Десять тысяч⁈ Больше⁈ И ведь не ножками своими ногами по Сибири топаете, а на кораблях летаете куда захотите…

— А ты моих людей и корабли не считай, если жить хочешь. Жизнь-то у тебя одна, — с притворным сочувствием посоветовал чиновнику далекий потомок Чингисхана. — И если ты думаешь уйти в отставку, дабы стать мне бесполезным, то её у тебя быстро не станет. А сдохнешь ты по закону или нет, дело десятое. Я не капризный, терпеливый и настойчивый. Привык по следу неделями идти или несколько дней по-настоящему ценного зверя в засаде караулить. Можешь, конечно спрятаться попытаться, в монастырь там уйти, фамилию и внешность сменив…Но — найду. Обязательно найду. Вот кем хочешь и чем полкянуться готов, что найду.

— Ты не посмеешь! — Едва ли не проскулил Семен Акакьевич, чья лощеная физиономия давно блестела от крупных и жирных капель пота. — Я — дворянин! Ты думаешь, тебе такой сойдет с рук⁈

— А почему нет-то? — Взглянул на него с некоторым удивлением Густав. — С боярскими родами напрямую ты не связан, так, чей-то там вассал, чья семья даже вскладчину беднее тебя одного… Откуплюсь. Хотя нет, просто пойду и куплю кого надо, чтобы тебя жандармы потрошили со всем старанием и прилежанием, проверяя и на предмет связей с иностранными разведками, и на принадлежность к культистам, и на сочувствие к революционерам, жаждущим восстановить Союз Орденов…А после принесли мне ящик мыла, из твоего сала заживо вытопленного. И твою же хорошо выделанную шкуру!