Под знаком Альбатроса

Глава 3

Из порта Кале «Мирный» вышел ранним утром следующего дня. А где-то около полудня, вскоре после того как прозвучали полуденные склянки, графиня проклинала и море, и корабль, и короля, по милости которого оказалась на этом качающемся корыте.

Рядом, на наскоро сколоченной койке точно так же стонала Жюли – разбитная неунывающая служанка, кокетка и вертихвостка. Обычно. Но не сейчас, когда подобно госпоже, лежит с бледным, даже позеленевшим лицом.

Между кроватями стоит таз, куда обе, наплевав на классовые различия, дружно отправили и завтрак, и, кажется, даже остатки вчерашнего ужина.

И обе молились. Молча, поскольку сил на слова не осталось, но истово. Чтобы Спаситель сжалился, явил свою милость и прекратил эту ужасную качку, которая, несомненно, уже через пару минут сведет в могилу их, таких молодых, красивых, но уже вконец обессиленных и совсем не здоровых.

И чудо свершилось. Господь или сам враг рода человеческого, но явно кто-то свыше или ниже, услышал несчастных и решил спасти. Или погубить – в тот момент дамам было неясно. Да и безразлично, если честно.

Главное, что качка прекратилась. Вообще. Полностью. И наступил долгожданный и такой невозможный на море покой.

Вскоре молодость взяла свое, лица женщин порозовели, глаза смогли сфокусироваться вначале на потолке, потом на окнах, в которые било яркое зимнее солнце. Так что к следующей склянке они смогли встать и даже дойти до двери. Графиня понемногу твердеющей походкой вышла на палубу, оставив в каюте служанку, занявшуюся уничтожением последствий морской болезни.

Получилось у Жюли не очень – за борт вылетело не только содержимое таза, но и сам таз, ударившись о выпуклый, выступающий почти на метр от палубы борт флейта и оставивший на нем несимпатичное пятно. Стоявший рядом огромный и косматый боцман сделал вид, что ничего не произошло, и деликатно (господи, откуда такие манеры на море!) поддержал девушку за локоток.

– Позвольте вам помочь!

С ума сойти!

Гиллмор, беседовавший о чем-то на шканцах с Буагельбером, уставился на эту сцену только что не выпучив глаза.

Старпом, проследив за взглядом гостя, закашлялся, прервал разговор и заорал во всю глотку:

– Гастон, якорь тебе в задницу, делать нечего? Опять у тебя команда бездельничает!

Эту сцену графиня наблюдала, усевшись на канатную бухту. В кое-как зашнурованном на спине платье, поверх которого был небрежно наброшен подбитый мехом плащ, с растрепанными волосами. Не до изысков, лишь бы в себя прийти. И плевать, что подумают окружающие.

Смущенный, вроде бы даже покрасневший боцман опрометью бросился на бак распекать моряков, и без того рьяно драивших идеально чистую палубу и ярко сверкавшие медяшки. Жюли скользнула в каюту, а мадам де Ворг даже не попыталась сдвинуться с места. Лишь едва заметно улыбнулась, почувствовав, что мир вокруг раскачивается все меньше и меньше. Можно сказать, вообще остановился.

Гиллмор спустился на шкафут[10] и, не спросив разрешения, сел рядом.

– Не обращайте внимания на этих грубиянов, Адель. На море нравы простые, а моряки отродясь в карман за словом не лезли. Как себя чувствуете?

– Как вывернутая курица. Перьями внутрь.

М-да, благородная госпожа, видимо, тоже не всю жизнь провела в парижских салонах.

– Это морская болезнь, она мало кого щадит. Но ничего. К счастью для вас, хотя и к сожалению для нас, мы попали в штиль. Скоро все наладится.

– Черта с два! Хотя… может быть, вы и правы. По крайней мере желание сдохнуть прямо здесь и прямо сейчас куда-то ушло. Надеюсь, навсегда. Но желания двигаться нет никакого, так всю жизнь на этих веревках бы и просидела.

Сквайр улыбнулся, глядя куда-то в море.

– Это знакомо. Когда отец впервые отправил меня сопровождать груз шерсти в Ревель, я три дня валялся на нижней палубе с мечтой повеситься. И повесился бы, если б хватило сил подняться и добраться хоть до какой-нибудь перекладины. А потом ничего, привык. Все привыкают, и вы привыкнете.

– Думаете? Тогда дайте руку, помогите встать, – она поднялась, окинула взглядом бескрайний простор, глубоко вздохнула… и пошатнулась, Гиллмор галантно поддержал ее под локоть. – А что там кричит этот, как его, Буа-ох-гель-бер? Дьявол, меня опять чуть не вырвало.

Гиллмор отвлекся от спутницы, прислушался… да куда там прислушался – старший помощник потрясал зажатой в кулаке подзорной трубой и орал во всю глотку:

– Все наверх! Мушкеты к бою готовь! Все, мать ваша каракатица! Орудийной команде к орудиям! Ретирадные – расчехлить, зарядить шрапнелью! Все зарядить шрапнелью! Боцман и канонир – ко мне! Коку – команду накормить! Чтобы через час все были сыты!

Графиня и сквайр растерянно переглянулись, еще раз взглянули на море – мирное от горизонта до горизонта. Что такое?

Гиллмор буквально взлетел на шканцы, хозяйке корабля для этого потребовалось время и пара крепких выражений, адресованных самой себе. Но к старпому она подходила уже почти твердым шагом.

– Что случилось?

– Пираты.

Буагельбер протянул подзорную трубу и указал куда-то на горизонт, где в далекой дымке проступал силуэт странного корабля с косыми реями, под которыми не были натянуты паруса. Тем не менее корабль медленно, но уверенно приближался на веслах, держа курс прямо на «Мирный».

– Пиратская шебека. Для здешней торговли они бесполезны – гребцы слишком дороги. Используются в Адриатике, но в основном магрибскими торговцами и такими же пиратами, рабов не считающими.

– Но может быть, это все же мирное судно? Идет с грузом в Кастилию, – женщина не верила, что вот прямо сейчас, в Ла-Манше, где казалось тесно от кораблей всех флотов и стран, на них посмели напасть морские бандиты.

– Взгляните на его грот… э… на самую высокую мачту. Видите черный флаг? Это сигнал нам: «Сдавайтесь или будете уничтожены».

Сжались кулаки, поджались губы. Морская болезнь? Да пошла она!

– Сколько человек в нашем экипаже?

– Семьдесят два. Из них шестнадцать – канониры, но вряд ли они смогут сделать более одного выстрела. Управлять парусами в штиль тоже бессмысленно. Так что драться будут все семьдесят два.

– Семьдесят восемь, – вступил в разговор Гиллмор. – Пятеро моих слуг и я сам не собираемся ждать милости от этих мерзавцев.

– Восемьдесят. Мы с Жюли будем не очень хороши в рукопашной, но зарядить мушкет или пистолет сможем, как и нажать на курок. Так что все не так плохо. Сколько бандитов может быть на этой чертовой шебеке?

– До ста пятидесяти, если гребцы тоже в драку полезут. Им не нужно много припасов. Напали, ограбили и ушли. Все быстро. Так что могут позволить себе большую команду, с которой полноценного боя нам не выдержать. Но попробуем их обмануть.

– Потопить?

Буагельбер переглянулся с Гиллмором и грустно улыбнулся.

– У нас по каждому борту пять шестифунтовых орудий. Это добрые чугунные пушки, но не уверен, что даже в упор мы сможем проломить вражеский борт. А бить по их рангоуту[11] в штиль, это и вовсе бессмысленно. Придется драться. Впрочем, у нас высокий фальшборт, попробуем приготовить сюрприз.

И тут же скомандовал:

– Спустить флаг!

Спустить флаг? Сдаться?!

Но ни один человек на «Мирном» не остановился. Флаг скользнул вниз, а моряки деловито и без суеты продолжили заряжать мушкеты, их оказалось неожиданно много. Канониры засыпали в пушки порох, трамбовали его прибойниками. Затем – пыж, тем же прибойником плотно забитый внутрь, и лишь потом картечь – ведро чугунных шариков, на близком расстоянии способных весьма тщательно почистить вражескую палубу от злых супостатов.

Но это только в том случае, если противник подойдет совсем близко, на расстояние пистолетного выстрела.

Если же, пользуясь преимуществом в скорости и маневре, он решит предварительно расстрелять дрейфующий корабль из пушек, шансов выжить у команды флейта не будет вообще.

С другой стороны, расстрелянный корабль означает испорченный, а то и уничтоженный груз. Так что осталось ждать, что победит: жадность или осторожность. У жадности шансов больше – все-таки флаг на «Мирном» спущен, сдаются трусливые купчишки.

Буагельбер еще раз взглянул на пирата.

– Думаю, пара часов у нас есть. Предлагаю провести их за пусть и не графским, но вполне приличным дружеским столом.

И пригласил в свою каюту.

Морской бой неспешен. Скорости кораблей и так невелики, а уж разница в скорости и вовсе едва заметна. Погоня может длиться часами, и не раз обреченному на разграбление купцу удавалось скрыться в ночной темноте. Но сейчас этот прием не работал – штиль крепче любого якоря привязал парусник к месту.

С другой стороны, шебека без парусов движется не многим быстрее пешехода на суше, поэтому времени для обеда вполне достаточно.

За столом говорили о чем угодно, только не о предстоящем бое. О торговле, ценах на вино и сукно, о последних парижских сплетнях, до которых моряки оказались весьма охочими. Словно и не рвался к ним, не жалея весел, пиратский корабль. Особенно речистым оказался суперкарго. Пусть и с деревянной фамилией, но было видно, что торговлю он не просто любил – обожал, словно лучшее в мире развлечение. За что уж его предка назвали Трамбле, неизвестно, но потомок, кажется, знал цены на все товары во всех портах мира и рассуждать о них мог часами, лишь бы слушатели не разбежались. А куда они посреди океана денутся?

Впрочем, Трамбле все же рассказал, что фамилия была дана односельчанами некоему пройдохе, умудрившемуся впарить проезжим купцам осину под видом красного дерева. Потом бедолага два месяца прятался в лесу, кстати, осиновом, от праведного гнева потерпевших.

В конце концов Гиллмор не выдержал, спросил-таки о плане на предстоящее сражение. В ответ получил пожатие широкими старпомовскими плечами и невнятное уверение, что де все моряки знают, что им делать, а гостям их место в бою еще успеют указать.

И вновь – о ценах и сплетнях. И неожиданно – о женской моде: Буагельбер в Кале купил для жены затейливую шляпку и сейчас интересовался у специалистки, не придется ли дома нарваться на суровый шторм. Мысли о том, что до дома можно и не добраться, он, похоже, не допускал.

В общем, к концу обеда графиня твердо решила, что либо Буагельбер – грозный морской волк, не знающий слова «поражение», либо законченный авантюрист, которому безразлична судьба и корабля, и команды, и пассажиров. Включая и владелицу корабля. Несколько необычную, если вспомнить содержание купчей, но все же хозяйку, черт побери!

Когда вышли из каюты, первое, что бросилось в глаза, – пустота и тишина. На палубе прохаживались или просто сидели на канатных бухтах и каких-то бочках полтора десятка моряков. Никаких мушкетов, которые еще недавно готовили к бою матросы, не было видно. Лишь вдоль бортов появились кучи кое-как скомканной парусины.

– Господин сквайр, – обратился Буагельбер к пассажиру, – прошу спуститься с вашими слугами на нижнюю палубу. Штурман объяснит, что надлежит делать. А вы, ваше сиятельство, пройдите в свою каюту. Сейчас она завалена оружием. Когда все начнется, заряжайте отстрелявшие мушкеты, передавайте их морякам. Если… точнее, когда пираты бросятся на абордаж, поднимайтесь со служанкой на шканцы, стреляйте оттуда сами.

И когда женщина направилась к каюте, добавил:

– Держите дверь постоянно открытой. Когда все начнется, будет дорога каждая секунда.

Каюта действительно оказалась забита. Десятка три мушкетов стояли, прислоненные к стенам. Открытый бочонок с порохом, ящик с пулями. Фитили, которые перед выстрелом надлежало зажечь. И при неосторожном обращении устроить неслабый взрыв, подорвавшись самим и захватив с собой на тот свет немалое количество соратников.

К оружию был приставлен вихрастый молодой матросик. Неодобрительно посмотрев на благородных дам, он пробурчал нечто невразумительное по поводу баб на корабле и с оружием. Затем, как заправский командир, указал каждой, где именно стоять и что именно делать. Графине досталось передавать бойцам в правые руки готовые к выстрелу мушкеты, Жюли в левые – зажженные фитили. Чтобы не дай бог перепутать! Это забывший всякий политес матросик повторил раз десять, откровенно невысоко оценивая умственные способности соратниц.

А шебека «Хитрая» тем временем неумолимо шла к обреченному на захват флейту. Весла мерно шлепали по воде, уже давно слышались глухие удары барабана, задававшего ритм гребцам. Теория морского боя требовала на подходе к противнику совершить маневр, чтобы выйти из-под удара вражеской артиллерии и произвести собственный выстрел. Но сейчас, очевидно, ничего подобного не требовалось.

Да и в самом деле, зачем? Флейт – изначально не военное судно. К тому же у купцов служат самые бестолковые матросы, которым почти всегда задерживают плату. А то и просто бросают в дальних портах часть команды, если рейс оказывается недостаточно выгодным.

Неблагородно? Зато доходно. Что сможет отсудить у богатых купцов безграмотный человек, только и умеющий в своей жизни лазить по вантам[12] да управляться с парусами?

Опять же из-за купеческой жадности не бывает на торговых судах полноценных экипажей. Дай Спаситель, если три четверти матросов посулами или обманом удается заманить на борт. Так-то и с половинными экипажами корабли в море выходят. Замордованными, запоротыми, бесконечно вымотанными непрекращающимися вахтами.

Потому и моряки не стремятся вставать грудью на защиту чужих грузов. Логика простая: проявишь героизм – получишь рану и вылетишь на берег никому не нужным инвалидом. Здесь вся надежда на скорость. Смог уйти – отлично, все живы и здоровы. Нет – лучше сдаться на милость победителя. А там – как повезет. Те, кто высоко ценит собственную жизнь, в море не выходят.

Вот и на «Мирном» все происходило как обычно. Спущенный флаг, команда, безучастно наблюдающая, как прямо в левый борт идет корабль, который, несомненно, не сможет проломить обшивку, но что дальше? Ограничатся пираты грузом или решат, что недавно построенный флейт – тоже неплохая добыча? В этом случае судьба экипажа окажется незавидной – если сразу на корм рыбам не пустят, а под дулами мушкетов заставят вести корабль на их стоянку, так потом глотки перережут гарантированно. Зачем посторонним знать, где эта стоянка находится? Незачем, разумеется.

Бум-бум-бум-бум – все громче звучит барабан.

Плюх-плюх-плюх – в такт ему работают весла. Вот до «Хитрой» десяток кабельтовых[13], восемь, пять… еще возможен поворот и бортовой залп по сдавшемуся кораблю, чтобы наверняка, без потерь прошел захват. Два! Все, уже не повернуть, столкновение неизбежно! Не будет залпа. Жадность победила страх!

В этот момент со шканцев пропела труба. Невозможная на море, она играла пехотный сигнал «в атаку».

И все изменилось. Откуда-то из чрева корабля на палубу выскочили моряки. Быстро, ловко, не сделав ни одного лишнего движения.

В фальшборте открылись орудийные порты, стоявшие уже заряженными пушки канониры подкатили вперед. Залп! Не столь ужасающий, как уже знакомые графине залпы крепостных орудий, но картечью в упор, с расстояния пистолетного выстрела, он, как кегли, снес первые ряды пиратов, готовых уже взбираться на высокий борт «Мирного».

И тут же на очумевших от такого приветствия морских бандитов обрушился мушкетный огонь. Сверху на низкий бак и шкафут шебеки – заряженные мушкеты, оказывается, лежали вдоль бортов, укрытые парусиной. Лишь ют[14] гребного корабля доставал до уровня бака[15] парусника, но для этого требовалось еще забросить абордажные крючья, прижать корабли бортами, намертво их скрепить, только потом начинать атаку.

Удар! Шебека все-таки добралась до борта «Мирного». Кто-то сумел забросить абордажные крючья. Спрятавшиеся за надстройками пираты тянули концы, падали сраженными, и их место тут же занимали товарищи под прикрытием пусть и не сразу, но организованного ответного огня.

Да, только мушкетного, но и он начал собирать свою кровавую дань – защищавшиеся матросы тоже гибли, хотя и не так часто. Но их и меньше!

Заряженные мушкеты из каюты графини оказались розданными за пару минут. Все, корабли сцепились, и на бак флейта хлынула лавина обозленных, горящих жаждой мести пиратов.

Графиня со служанкой, прихватив по паре тяжеленных мушкетов, бросились на шканцы, где уже стоял тот самый вихрастый матросик вместе с тремя такими же юными товарищами. Спокойно, словно на занятиях, они заряжали оружие, стреляли, вновь заряжали и вновь стреляли. Не нервничая, не отвлекаясь, словно и не люди, а бездушные, несущие смерть механизмы. Только бросили взгляд, убедились, что женщины могут работать в том же ритме, и продолжили.

Засыпать порох на полку, в ствол, забить пыж, бросить пулю, направить мушкет в нужную сторону, спустить курок. И вновь. Засыпать – забить – бросить – направить – выстрелить. Засыпать – забить – бросить – направить – выстрелить. Не обращая внимания, что такой же огонь ведет и противник, пули которого частенько залетают и на шканцы.

Буагельбер рядом, что-то кричит, командует схватившимися в жестокой рукопашной моряками. Не до него. Засыпать – забить – бросить – направить – выстрелить.

Сознание выхватывает картинки боя. Вот Гиллмор со своими людьми скалой встал у правого борта, не давая пиратам ни малейшего шанса прорваться. Со шпагой в руке, они единственные в этой кровавой мясорубке, кто вооружен благородным клинком, не слишком подходящим для тесной свалки – его укол не убивает мгновенно, уже сраженный враг еще может ударить в ответ. Поэтому в руках остальных бойцов короткие тяжелые тесаки, наносящие ужасные раны.

Но Гиллмор дерется не один – его прикрывают умелые слуги, мгновенно добивающие не желающих умирать сразу. Отлично, но сейчас не до них. Засыпать – забить – бросить – направить – выстрелить.

Вон около мачты, как ее… фок, лихо рубится боцман. Огромный, косматый, ревущий, словно взбесившийся медведь. Он, что ли, вчера поддерживал за локоток Жюли? У его ног уже куча трупов, враги скользят в луже крови, боятся подходить, но задние напирают, толкают в спины. Ну-ка, туда выстрел. Есть! Кто-то из пиратов взвыл. Ладно. Засыпать – забить – бросить – направить – выстрелить.

А ведь мы их остановили! Ну да, точно! Орут, машут тесаками, но вперед не рвутся. А вот вам еще! Получите! Ага, не нравится! Засыпать – забить – бросить – направить – выстрелить.

Что такое? На высокий ют шебеки вбежал некто со шпагой в руке. Ни кафтана, ни куртки, только белоснежная рубашка и развевающиеся, словно флаг, рыжие, золотые в лучах яркого солнца волосы. Это в разгар-то зимы!

Человек ловко перепрыгнул на борт «Мирного», рванул в первый ряд пиратов, что-то звонко закричал… Дьявол, да это ж женщина! Красивое лицо искажено гримасой ненависти. Ну, лови, подруга. Постараемся прицелиться поточнее, метров тридцать, авось несильно смажем. Выстрел. Есть! Атаманшу скручивает, бросает на настил. Неплохо. Не насмерть, ее быстро уносят, но правый рукав мгновенно покраснел.

– Мама!

Тяжелая мушкетная пуля, как курчонка, отбросила графиню, ломая кости, разрывая мышцы. И сознание отключилось.

Жюли увидела, бросилась к госпоже, посадила, уперев безвольное тело к коленке, сорвала с ее груди кулон, приложила к ране, зажала ее рукой. Но кровь еще льется, именно льется, тонкой, но уверенной струйкой. Дьявол, ни одна магия не лечит мгновенно, надо остановить кровь! Чем?!

Рядом валяется абордажный тесак. Чей? Откуда? Плевать! Режем платье на полосы, делаем из полос подушки, зажимаем раны на груди и спине, держим, черт возьми! Плотно! Сколько хватит сил.

Графиня очнулась от мощного взрыва, громыхнувшего, казалось, прямо под ее задницей. И криков. Ярости? Бессилия? Черта с два! Восторга и победы!

Огляделась. Ликующие мальчишки, лишь недавно вместе с ней поливавшие огнем пиратов, счастливая улыбка Буагельбера, мнущего в руках собственную шляпу, словно носовой платок.

Подняла взгляд выше. Прямо над ней склонилось улыбающееся, зачерненное пороховой гарью лицо Жюли, по которому двумя ручейками катились слезы.

Плечо? Болит зверски, но, кажется, это боль лечебная. Как всегда бывает с исцеляющей магией – чем опасней рана, тем сильнее боль. И слабость, нет даже сил самостоятельно сидеть. Спасибо служанке – так и придерживает, не дает развалиться на настиле.

– Мы что, победили?

– Скорее, спаслись. Отбились, если быть совсем точным, – Буагельбер присел рядом на корточки.

– А громыхнуло что? Мне показалось, что взорвался корабль, и я вот-вот отправлюсь в полет, как пушечное ядро.

– Под нашими каютами установлены две пушки. Двенадцать фунтов – это очень серьезный калибр. Когда пираты перерубили абордажные концы, они попытались встать у нас за кормой и попросту размолотить «Мирный» – ядра, пробивая транец, вдребезги разбивают корпус. Но попали под залп двух наших красавиц. Сейчас мерзавцы выкидывают в море пушки правого борта и спешно драпают. В общем, сегодня мы оказались на высоте.

Графиня бросила взгляд на залитое кровью платье. А ведь ни у кого другого исцеляющих амулетов не было.

– Какой ценой?

Старпом вздохнул.

– Тяжелой. Убитых и раненых считают, но это так… неточно. Дай бог, чтобы половина из них доехали до порта живыми. Врач зашивает и режет, пытается спасти. Но он не Спаситель. И даже не маг – маги вообще не жалуют морское дело. Моряки не могут платить достойные деньги, даже казны военных флотов хватает на оплату двоих-троих. И то далеко не самых лучших.

– Погибшим и раненым я должна…

– Ничего, ваше сиятельство.

Что?! Как?! Женщина в ярости рванулась, но, вскрикнув от боли, вновь бессильно откинулась на руки Жюли.

Буагельбер, как равный, положил руку на ее здоровое плечо.

– Лежите спокойно. Всем раненым будет оказана самая лучшая помощь. А родственники погибших… поверьте, они будут горевать лишь об их смерти, но никогда о возможной нищете, – и шепотом, наклонившись к самому уху, добавил: – Вы же знаете, что «Мирный» – не совсем обычный корабль.