Предел Адаптации

Глава 15

Обратно ехали тише.

Тот же броневик, тот же холодный металл под ладонями, тот же рокот мотора.

Только раньше внутри стоял гул голосов, шутки, спор какой-то на заднем плане…

Сейчас казарменный шум куда-то делся. Остались редкие реплики и тяжёлое дыхание.

Где-то в хвосте броневика тихо стонал один из раненых — у него под бинтами промокал бок, медик постоянно проверял, не усилилась ли кровь.

Возле него сидел Пахом, придерживая флягу и шепча что-то вроде молитвы, хотя до этого уверял всех, что бога нет, а есть только устав и старшина.

Артём сидел у борта, прижавшись спиной к холодной броне.

Рука, проколотая ножом, ныла тупо, но терпимо.

От осколка на предплечье тянуло чуть стянутой кожей — Эйда уже почти закрыла рану, оставив красную полоску.

Напротив него молча таращился в пол Шепелев.

На шлеме у него засохла чужая кровь, на щеке — тонкая царапина, на которую в медпункте он наверняка наплюёт.

— Эх… — выдохнул Пахом, когда броневик подпрыгнул на очередной кочке. — А я ведь думал, что в первый бой мы зайдём красиво. С песней, оркестром.

Он криво усмехнулся.

— А вышло как всегда.

— Красиво — это в кино, — буркнул Илья. — Там ещё камера вокруг кружится, на фоне закат.

Он взглянул на Артёма.

— У нас, по-моему, камера сегодня пару раз падала и истерила.

— Камера ещё нормально отработала, — подал голос Данил из комбинированной рубки: его секцию оператора отделяла перегородка, но микрофон был общий. — Вот звук — да, звук у нас явно без монтажа.

— Ты там, Панфёров, не расслабляйся, — отозвался Старший. — Сейчас в часть приедем — ещё пару часов тебе придётся слушать прекрасный голос майора.

Пахом фыркнул.

— Ну да. Разбор полётов — любимое развлечение после того, как тебя чуть не превратили в фарш.

Ворота части показались из-за поворота неожиданно рано.

Ржавые створки, свежий бетон блокпоста, знакомый силуэт часового с автоматом на груди.

В другой день вид этого всего навевал бы зевоту. Сейчас — странное чувство: будто они возвращаются не туда, откуда уехали.

Броневик притормозил, проверка, короткие команды.

Потом машина, фыркнув, въехала на территорию.

Во дворе уже стояли санитары с каталками, рядом — пара офицеров, среди них врач в белой телогрейке и женщина-психолог в форме без погон, с планшетом в руках.

— Так, бойцы, слушаем сюда, — сказал Стрелецкий, когда они по очереди вывалились из нутра машины. — Порядок такой.

Он быстро, жёстко перечислил:

— Сначала раненые — в медчасть. Это не обсуждается. Остальные — в класс, не разбредаться, оружие сдаём через оружейку. Разбор полётов будет сегодня. Спать захотите — потерпите.

Он посмотрел по лицам.

— И да, если кому сейчас сильно херово — говорите. Не героствуйте. Это не тот случай, когда геройство добавляет ума.

Никто, конечно, не шагнул вперёд.

Но медик, пробегая взглядом по роте, сам ткнул пальцем:

— Ты, — указал он на парня с дрожащими руками. — И ты. Ко мне после разбора. У вас глаза, как у кроликов на шоссе.

Парни кивнули, даже не споря.

Артём почувствовал, как на него на секунду задержался взгляд психолога.

Женщина, лет тридцати пяти, с короткими тёмными волосами и внимательными глазами. Она что-то отметила в планшете, но пока молчала.

Класс для разборов был обычный — старые парты, интерактивная доска, запах маркера и сырости.

Только сегодня воздух в нём был тяжелее.

На экране появлялись куски записи:

их выход в лес, первая атака вражеского роя, обезвреженная коробка, люк, ближний бой в коридоре.

Камера плясала, звук иногда рвался, но в целом — этого хватало, чтобы вспомнить каждый момент.

Стрелецкий, майор Рубцов, инженер, психолог — сидели впереди.

Слева — заместитель по воспитательной работе, с вечной миной: «сейчас всех научу родину любить правильно».

— Начнём, — сказал Рубцов, когда запись с началом боя повисла на экране. — Без песен и наградных.

Он ткнул пальцем в первый эпизод.

— Атака роевого оружия. Что пошло не так?

Он посмотрел в зал.

Пауза.

— Дымовые сработали, ЭМИ сработали, — осторожно сказал кто-то с заднего ряда. — Но мы… замешкались с укрытием.

— Мы, — повторил майор. — Замешкались. Давайте конкретнее.

Он перемотал кусок, где рэкшн роты был как на замедленной съёмке.

— Вон, смотри. Враг запускает рой. Команда «в укрытие» звучит через две-три секунды. Панфёров орёт — молодец. Дальше.

Он остановил картинку.

— Вот тут часть из вас почему-то решила встать и посмотреть, что это за хрень. Вместо того чтобы лечь. Лукьянов, это я на тебя смотрю.

Дмитрий опустил голову.

— Товарищ майор, я…

— Сядь, — отрезал тот. — Уже. Своё ты сегодня получил.

Он вздохнул.

— В следующий раз некоторые будут смотреть на такую штуку уже без плеча. Если вообще будут. Запомнили?

— Так точно, — ответили вяло.

— Громче, — рявкнул Стрелецкий. — Слух не потеряли ещё.

— Так точно! — откликнулись уже нормальным голосом.

Дальше разбирали всё.

Как Пахом кинул дымовую — хорошо, но на метр ближе, чем надо.

Как Сомов полез закрывать сектор, оставив открытую фланговую линию — это потом стоило ему глаза.

Как Дроздов пошёл вперёд с мулом, хотя должен был держаться чуть позади — и получил пулю.

Шепелев, которого ещё недавно считали почти ходячей проблемой, сегодня сидел, не отсвечивая.

Но в момент, когда показали, как он кислород выжимает, вытаскивая раненого под отработкой роя, Рубцов кивнул.

— Вот так надо выволакивать своих, — коротко сказал он. — Без истерик, без красивостей. Чётко и быстро. Можешь, оказывается, Шепелев.

Тот лишь хмыкнул, глаза упрямо уставившись в парту.

Когда дошло до эпизода с коробкой, на экране крупным планом показали панель с огоньками и пальцы инженера.

Слышен голос Артёма: сухой, чуть торопливый — подсказка по выключателю.

Инженер повернулся в его сторону:

— Лазарев, встань.

Тот поднялся.

— Откуда ты в этом разобрался? — спросил инженер.

Артём на долю секунды замялся, но быстро собрался.

— Товарищ лейтенант, — сказал он, — я… ну… мы в универе разбирали похожие схемы. Питание по секциям, линия обхода, автономка.

Он пожал плечами.

— Я увидел, что если оставить тот контакт, он может перейти на резервный канал. Логика такая.

В голове внутри Эйда ехидно молчала: именно она тогда бегло просканировала видимую схему и подсунула ему «логику». Но озвучивать, что ты советовался с голосом в голове, — так себе идея.

Инженер пару секунд всматривался ему в лицо.

Потом махнул рукой.

— Ладно. В любом случае, подсказка была правильной. Если бы я пошёл по стандарту — может, тоже успели бы. Может, нет.

Он перевёл взгляд на майора.

— Этот эпизод к наградным, — коротко сказал он.

У Артёма внутри всё как-то странно ёкнуло.

Рубцов кивнул, но не растёкся по древу.

— К наградным — можно, — согласился он. — Но запомним, что в другой ситуации самодеятельность тоже может убить. Сегодня вы вытащили. Завтра можете не вытащить. Это не отменяет того, что голову включать надо.

Он перевёл указку дальше.

Эпизод с люком, прыжком, очередью вниз.

— Здесь риск был высокий, — сказал капитан. — Но факт — одиночка, шедший к нашей операторской, был снят.

Он посмотрел на Артёма.

— Здесь я скажу прямо: молодец.

И тут же добавил, чтобы не расслаблялись:

— И не делайте вывод, что теперь всем можно прыгать на каждую крышку. Сначала думать, потом прыгать.

Похвалы этого дня распределялись не кучей на одного, а полосками по всем.

Отдельно отметили Данила:

как он удержал канал роя, не дал врагу перехватить управление, как вовремя предупредил о вражеском роевом залпе и выдернул их же микродронов в контратаку.

— Панфёров, — сказал Рубцов, — заодно увидел разницу между компьютерной стрелялкой и настоящими микромясорубками?

— Так точно, товарищ майор, — сухо ответил тот. — В компьютерной хотя бы запаха нет.

Психолог, всё это время молчавшая, наконец поднялась.

— Теперь моя очередь, — сказала она, чуть улыбнувшись, но без особого тепла. — Не бойтесь, кушать вас не буду.

Она посмотрела на роту.

— Формально мне положено сказать, что то, что вы сегодня пережили, — это сильный стресс, и каждый реагирует по-разному. Кто-то смеётся, кто-то злится, кто-то молчит, кто-то трясётся. Все эти реакции нормальны. Ненормально — пытаться сделать вид, что вы железные и вам плевать.

Она помолчала.

— Поэтому. Сегодня вечером, после всех процедур, ко мне по одному заглянут: Лукьянов, Сомов, те, кто был ближе всего к роевому удару, и те, кого назовут командиры. Остальные — по желанию. Я знаю, что вы сейчас дружно решите, что нам и так нормально. Но потом, через пару месяцев, начнутся сны, вспышки, крики в казарме.

Она пожала плечами.

— Это меня бесит. Я люблю спать. Поэтому приходите заранее.

По залу прошёл нервный смешок.

— Разбор закончен, — сказал Рубцов. — Через час — медосмотр тех, кого зовут, остальным — ужин и казарма. Завтра — занятия по плану.

Он уже собрался уходить, но обернулся.

— И ещё.

Майор ненадолго задержал взгляд на каждом.

— Это была ваша первая операция. Не самая тяжёлая, поверьте. Но настоящая. Вы её выдержали. Те, кто жив и может ходить, — уже не те, кто неделю назад впервые надел бронежилет. Привыкайте к этой мысли и к ответственности, которая с ней идёт.

Казарма вечером напоминала улей, в котором кто-то пролетел паяльной лампой.

Сверху — те же двухъярусные койки, те же тумбочки.

Снизу — все более натянутые лица.

Кто-то сидел на краю кровати, тупо глядя в одну точку.

Кто-то с головой ушёл в чистку оружия — привычное дело успокаивает.

Кто-то, наоборот, громко шутил, перебарщивая, как человек, который оглох от собственного страха и теперь пытается перекричать тишину.

— Слышь, Пахом, — Данил, лежа на своей койке, уставился в потолок, — как думаешь, там, наверху, есть какой-нибудь бог роевых технологий?

Пахом, смазывая затвор, хмыкнул.

— Если и есть, то он точно не про нас. — Он скривился. — Хотя… может, мы для него как муравьи в банке. Бросил туда пару дронов и смотрит, кто выживет.

— Оптимистично, — заметил Илья. — Особенно перед сном.

— С позитивом надо смотреть на вещи, — философски сказал Пахом. — Иначе с ума сойдёшь.

Лукьянов лежал, глядя в потолок. Руку, живую, он прижимал к груди. Вторую, перебинтованную, уложили на подушку. Лицо было серым, но в глазах горел какой-то злой огонёк.

— Я же, сука, говорил, что хочу красиво… — начал он.

— Возвращайся сначала домой, — перебил его Артём, устроившись на своей нижней койке. — А потом уже будешь выбирать, как красиво.

Он помолчал.

— Иди к психологу, Дим. Серьёзно. Она не так страшна, как кажется.

— Ты что, уже записался? — удивился кто-то.

— Нет, — честно сказал Артём. — Но думаю об этом.

Эйда внутри отреагировала:

Психологическая разгрузка снижает вероятность долговременных нарушений. Рекомендую.

Рекомендатель нашёлся, — мысленно буркнул он. — Ты сама мне мозги перепаиваешь по ночам, и ещё переживаешь за их сохранность.

— Ты вообще стал странный после леса, — заметил Данил. — Сначала драки на выпускном, теперь по люкам прыгаешь, коробки обезоруживаешь… Может, тебя там ночью инопланетяне подписали на премиум-подписку?

— Тебя тоже забрать? — спокойно спросил Артём.

— Не, — Панфёров поднял руки. — Я старый добрый смертный человек, судя по всему. Мне ещё внукам рассказывать, как я в бронемультике сидел.

Он перевёл взгляд на своих ботинки.

— Тём, — уже тише сказал он, — спасибо, что до люка добежал.

Он замялся.

— Если бы он к нам вышел… я ж там один с железками сижу. Захоти он — и всё, оператор Панфёров превратился бы в фарш.

— Ты мне ещё цветы пришли, — сказал Артём. — На гражданке. В часть не надо, тут не оценят.

— На гражданке я тебе пришлю налоговую, — буркнул тот. — Чтобы тебе не скучно было.

Прошло несколько месяцев.

Сначала казалось, что каждый день после операции будет таким же острым, как те первые сутки.

Но армия умела шлифовать острые углы — уставом, режимом, работой.

Утренние подъемы, физо, стрельбы, занятия в тренажёрах, новые сценарии в VR — где они снова и снова проигрывали различные варианты засады, работы с роем, взаимодействия с БОТами.

Иногда их роту гоняли на охрану периметра, иногда — на короткие выходы в поле, где ничего не происходило, кроме дождя и грязи.

Пахом сочинял теории заговора о том, как высшее руководство специально чередует ад и рутину, чтобы солдаты не привыкли ни к тому ни к другому.

Лукьянов за это время научился работать одной рукой лучше, чем некоторые двумя — Эйда периодически подмечала у Артёма, как тот адаптируется чисто человеческими силами: переучивает хват, меняет стойку.

Сомову поставили протез глаза — грубоватый, но рабочий.

Он теперь шутил, что видит мир в два раза честнее.

Дроздова не стало.

О нём говорили мало.

Сначала — часто, с горечью. Потом всё реже.

Но его койка ещё долго оставалась пустой, и каждый раз, проходя мимо, кто-то автоматически останавливался взглядом.

Артём за эти месяцы как будто чуть вытянулся, стал суше.

Челюсть окрепла, в движениях прибавилось той экономной плавности, которая появляется у людей, постоянно работающих на грани силы и усталости.

Выносливость, поднятая Эйдой, позволяла ему бегать кроссы и марш-броски так, как остальные только матерились.

Резерв помогал в самые тяжёлые участки, когда нужно было добежать, доползти, дотянуть.

Боевой анализ включался на полигоне и в VR автоматически: стоило ему увидеть чужую стойку, хват оружия, — мозг тут же докручивал, откуда придёт удар, и как человек будет двигаться.

Он старался не светить этим слишком явно.

Мир не любит аномалии.

Да и сам он не горел желанием превратиться в цирковую обезьяну.

И вот как-то вечером, после очередного дня, расписанного по минутам, Старший зашёл в казарму с выражением лица, которое означало: сейчас будет что-то необычное.

— Так, детский сад, — сказал он, — хорош новостную ленту додумывать. Сейчас у вас будет праздник души.

Он поднял руку, держа бумагу.

— Командование выделило вам окно связи. Полчаса.

По казарме прошёл гул.

— Не орать, — тут же добавил он. — Поясняю для тех, кому в туалет без объяснений страшно.

Он развернул листок.

— Сегодня у нас десятый месяц вашей красочной службы. Поздравляю. До конца весёлого аттракциона под названием «спецподготовка срочников» осталось пять месяцев.

Кто-то тихо свистнул.

— В связи с тем, что вы пока ещё живы и даже кое-что умеете, родина решила позволить вам позвонить тем, кто вас сюда изначально не отпускал.

Смешки.

— Связь через узел части, по спискам, по десять минут на нос. Без мата в трубку и попыток сообщить мировые секреты. Разговоры могут писаться.

Он кивнул.

— Очередь будет по взводам. Наш взвод — второй. Готовьте, как вы там говорите, свои драматические монологи.

— Ты слышал? — Данил подпрыгнул на месте, как ребёнок. — Я мать хоть голосом услышу, а не только по воображению.

— Она тебя сожрёт, — мрачно заметил Пахом. — За то, что ты сюда полез.

— Пусть, — Панфёров усмехнулся. — Зато не будет думать, что я уже корм для червей.

Артём почувствовал, как внутри всё сжалось в маленький болезненный ком.

Десять минут.

Семья.

Мать, отец, Егор… Марина.

Он понял, насколько соскучился, только когда представил, как услышит их голоса.

Узел связи находился в отдельном здании — бывшем клубе, теперь наполовину забитом серверными стойками.

В одной из комнат, где раньше, наверное, висели плакаты и крутили кино, теперь стояли четыре кабины с жёлтыми телефонами и по одному стулу напротив каждого. На стене — табличка: «разговор не более 10 минут».

Рядом сидел прапорщик с журналом, как цербер.

— Лазарев! — крикнул он. — Первый!

Артём вошёл в кабину, закрыл дверцу, взял трубку.

Звук в ухе был пока пустым, лишь слабое шипение.

— Номер? — спросил прапор из приоткрытой двери.

Артём продиктовал мобильный матери, тот самый, который знал наизусть с детства.

Прапор набрал, что-то нажал, на экране загорелись индикаторы соединения.

— Пошла, — буркнул он. — Как пикап не ломай, матом не орите.

Дверь закрылась плотнее.

Гудки.

Сердце колотилось так, будто сейчас опять рой вылетит из щели.

Потом — щелчок, и знакомый голос:

— Алло?

Ольга.

Уставшая, с чуть хрипловатой интонацией, но такая родная, что у него на секунду свело горло.

— Мам… это я, — сказал он.

Пауза — короткая, как вдох.

— Артём? — голос резко ожил. — Тёма?..

— Я.

И всё — лавина.

— Ты где? Как ты? Почему раньше не звонил? Что там у вас происходит? Я только и слышу новости, что там то подорвали, там то обстреляли…

Слова сыпались, как из сорвавшегося мешка.

Он закрыл глаза, улыбнулся одними губами.

— Мам, мам, постой… — сказал он. — У нас сначала было не до этого. Сейчас дали возможность, вот звоню.

— Не до этого, — подхватил второй, более низкий голос. Николай явно стоял рядом с Ольгой, просто взял трубку ближе к себе. — Здравствуй, сын.

Он произнёс спокойно, но за этим спокойствием слышалось напряжение.

— Привет, пап, — ответил Артём.

— Ты жив — и это уже хорошо, — сказал Николай. — Всё остальное будем обсуждать, когда вернёшься.

— Вернётся… — Ольга тут же вспыхнула. — Ты вообще в курсе, куда он полез? Спецподготовка, операции…

Она сорвалась на крик.

— Артём, ты нормальный вообще? Мы что с отцом тебе говорили? Отслужил бы год в какой-нибудь тыловой части, вернулся… А ты…

Голос дрогнул.

— Мне соседи говорят: твой-то, Ольга, теперь герой, натовцев гоняет. Мне это зачем? Мне не герой нужен, мне сын живой нужен!

Он почувствовал, как у него внутри что-то сжимается и сразу растягивается — чувство вины и какая-то тихая, упрямая нотка.

— Мам, — сказал он мягче, чем ожидал от себя. — Если бы я остался в обычной части, разве было бы спокойнее? Мы сейчас в такое время живём… там тоже не факт, что сидел бы картошку чистил.

Он помолчал, подбирая слова.

— А так… у нас хорошая подготовка. Сильная. Оборудование, техника. Нас не кидают просто так.

«Ну да, — ехидно заметила внутри Эйда. — Совсем не кидают».

— Ты уже в операции участвовал, — Ольга, похоже, не собиралась отпускать. — Нам сказали… твой отец, когда разговор был с военкоматом, ему намекнули, что ваш батальон уже выходил… Тёма, ты что себе думаешь? Ты…

Она сорвалась.

Сквозь её слова пробился голос Николая:

— Оля, дай ему сказать.

Небольшая пауза.

— Ладно, — выдохнула она. — Говори. Опровергай. Скажи, что это была тренировка.

Он тихо рассмеялся.

— Нет, тренировка не была. Но это… — он поискал формулировку, которая не будет звучать как откровенная ложь и в то же время не добавит ей седых волос. — Это была операция под контролем. Нас вели, нас прикрывали, техника работала хорошо.

Перед глазами тут же вспыхнуло тело Дроздова. Он стиснул зубы.

— Мам, я жив. Целый. Немного поцарапан. Всё в порядке.

«Немного» — нож в руке, осколок в предплечье, царапина на щеке, ночные картинки с роями. Мелочи.

— Немного… — повторила она. — Это ты так думаешь.

Она выдохнула.

— Сын, ты сам выбрал эту подготовку. Да? Сам?

— Да, — он не стал юлить. — Сам.

Краем сознания почувствовал, как напрягся отец.

— Знаю, что вы недовольны, — добавил он. — Но… тут, как ни крути, лучше быть готовым, чем стоять с лопатой, когда по тебе стреляют.

Он чуть усмехнулся.

— И потом, ты же сама говорила: если уж куда-то вляпываться, то так, чтобы потом была польза. После этой подготовки мне обещали хорошие льготы, специальности. На гражданке это тоже пригодится.

— На гражданке… — Ольга тяжело вздохнула. — Чтобы до гражданки дожить, Тёма.

— Доживу, — тихо сказал он. — У меня слишком много причин вернуться.

Он попытался перевести разговор.

— Как вы там? Что в больнице? Как Егор? Где Марина? Она в Питере сейчас или снова по своим художкам ездит?

— Егор… — голос отца стал чуть мягче. — Сам скажет. Сейчас, секунду.

Послышалось шуршание, кто-то забрал трубку.

— Тёма! — раздался знакомый, чуть хрипловатый голос брата. В нём было и радость, и столько нервного напряжения, что у Артёма на секунду защипало глаза. — Слышь, ну ты даёшь. Мы тут новости смотрим, там что-нибудь взорвётся — мама сразу: «Это там, где наш?»

Он фыркнул.

— Я ей говорю: да он вообще в штабе чай пьёт. А сам сижу и думаю: лишь бы правда в штабе.

— Я чай не люблю, — сказал Артём. — Я им нервы пью.

Егор рассмеялся.

— Рассказывай давай, — засыпал он сразу, — как там твои роботы эти, БОТы, рои? Я тут в новостях видел, как по полигону железяка бегает, как собака, и стреляет. У вас такие есть?

Прапор, сидящий где-то в коридоре, понятно, всё слышал и наверняка отметил слово роботы у себя в мозгу, но пока молчал.

— Есть, — честно ответил Артём. — Только они не бегают, как в роликах, а чаще ломаются, как наши старые жигули. Но иногда делают полезные вещи.

Он чуть улыбнулся.

— А микророй на картинке выглядел бы красиво. Вживую — так себе. Лучше бы ты его только в играх видел.

— Ну ты живой — и ладно, — Егор шумно выдохнул. — Я тут учусь, как обещал. Поступил на программиста, короче. Не зря ты мне когда-то комп собирал.

Он похвастался.

— У нас там практики, вся хрень. Я всё думаю: вот вы там с железом по-военному, а я тут буду с железом по-своему. Может, когда вернёшься, сделаем что-нибудь нормальное. Не военное.

Он осёкся.

— Ты только, блин, вернись. Хорош?

— Вернусь, — повторил Артём, чувствуя, что и сам уже верит в эту фразу как в заклинание. — Мы же договаривались: ты становишься нормальным айтишником, я — кем-нибудь не совсем дураком, покупаем родителям дом. Не бросать же план.

Егор молчал пару секунд.

— Деревянный ты, — сказали они почти одновременно, и оба рассмеялись.

— Ладно, — Егор закашлялся, — мамка тут сейчас опять в слёзы уйдёт, я ей трубку верну. Марина, кстати, у подруги в Екате. Она тоже хочет с тобой поговорить, но там связь иногда обрывается. Может не успеть.

Он понизил голос.

— Если вдруг не успеет — я ей потом дам послушать запись. Тут вроде как обещали…

Пошуршало, трубку снова взяла мать.

— Времени мало, — сказала она уже спокойнее. — Не буду тебе мозг выносить. Просто знай: мы не рады твоему выбору, но это ничего не меняет. Ты — наш. И мы тебя ждём. Каждый день.

Голос дрогнул.

— И если ты там будешь лезть в каждую дырку… я приеду и сама тебя оттуда вытащу, понял?

— Понял, — тихо сказал он. — Люблю вас.

— Мы тоже, — сначала сказала она. Потом добавила, упрямо: — И не смей это забывать.

Трубка щёлкнула.

Связь оборвалась.

Он ещё пару секунд держал трубку у уха, слушая пустоту.

— Время, Лазарев, — сказал прапор, приоткрыв дверь. — Десять минут прошли. Не ты один тут с семьёй соскучился.

— Уже иду, — он опустил трубку, вышел.

За дверями узла связи стояла очередь — как в поликлинике, только лица не унылые, а измученные.

Кто-то, выйдя из кабины, улыбался — пусть вымученно, но хоть как-то.

Кто-то наоборот, шёл, уткнувшись глазами в пол, стиснув зубы после криков в трубке.

Данил сидел на ступеньке, ёрзал.

— Ну что? — спросил он, увидев Артёма. — Как там твой родительский комитет?

Артём устало улыбнулся.

— Мама меня чуть не убила по телефону. Отец решил подождать до возвращения. Егор выделил мне два лайка и одну подписку.

Он сел рядом.

— Твои?

— Ой… — Данил закатил глаза. — Мама сначала ревела, потом ругалась, потом опять ревела. Сказала, что если я ещё раз подпишусь на что-то «специальное», она меня выпишет из наследства, а квартиру отдаст коту.

Он фыркнул.

— Батя молчал почти всю дорогу, только в конце сказал: «Не геройствуй там. Герои обычно под памятниками лежат».

Он пожал плечами.

— Я ему доверяю. Он старый циник.

Он вдруг посерьёзнел.

— Слушай, Тём… они же там реально переживают. Я по голосу слышу. А мы им тут врали про «одну единственную операцию»…

— Ну а что им говорить? — вздохнул Артём. — Что нас ещё, как минимум, пару раз туда отправят?

Он тихо добавил:

— И пока это правда. Эта операция — первая и единственная. Остальное — тренировки.

Он смял фуражку в руках.

— Я им пообещал, что вернусь. Хочется хоть раз держать слово.

Время до отбоя потянулось странным.

Кто-то ещё шёл звонить.

Кто-то ждал, обсуждая чужие разговоры.

Илья, выйдя из кабины, плюхнулся на кровать и долго молчал, а потом вдруг сказал:

— У меня отец сказал: «Ты же сам подписывался. Чего теперь ноешь?» А я вроде и не ною. Просто…

Он развёл руками.

— Просто захотелось, чтобы хоть кто-то сказал, что я молодец.

— Скажи себе сам, — усмехнулся Пахом. — А мы тебе потом подмигнём, если будешь сильно выпендриваться.

Лукьянов, уложенный в медблок, потом рассказывал, что его мать орала в трубку так, что, казалось, пропитала связь слезами.

Он, конечно, сделал вид, что ему пофиг. Но ночью его койку всё равно тихо трясло.

Конец дня встретили, как обычно, «отбоем» и погашенным светом.

Казарма погрузилась в полутьму.

Где-то кто-то шептался, кто-то тихо смеялся, кто-то уже спал, уткнувшись носом в подушку.

Артём лежал на спине, глядя в серый потолок.

Далёкий шум, дыхание близких людей, едва слышное поскрипывание кроватей.

Рука под простынёй слегка ныла в месте недавнего ранения.

— Ну что, герой, — шепнул из темноты Данил, свесившись с верхней койки. — Всё ещё считаешь, что это была хорошая идея — идти на спецподготовку?

— Спрашиваешь через десять месяцев, — так же тихо ответил он. — Поздно.

— Я вот думаю, — продолжил Панфёров, — что если я доживу до дембеля, то на гражданке за меня мать будет держаться, как за кредитную карту. Никуда больше не отпустит.

Он хмыкнул.

— А у нас осталось всего ничего. Пять месяцев. Смешное число. Почти как ещё одна жизнь.

— Пять месяцев — это двадцать с лишним недель, — заметил Илья из дальнего угла. — А двадцать с лишним недель — это хренова туча выходов, дежурств и тренажёров. Не обольщайся.

— Спасибо, математик, — ворчливо ответил Данил. — Без тебя бы я не догадался.

Эйда, терпеливо ждавшая, когда внешняя болтовня иссякнет, мягко подала голос:

Накопление адаптационного ресурса за последние месяцы: значительно. Возможные направления развития: улучшение стрессоустойчивости, углубление боевого анализа, усиление адаптации к изменению режима и окружающей среды.

«Стрессоустойчивость — это чтобы мне снились не рои, а единороги?» — устало подумал он.

Снижения вероятности повторных навязчивых картин, улучшение качества сна, уменьшение спонтанных реакций на резкие звуки, перечислила она сухо.

«Звучит, как реклама антидепрессантов», — он вздохнул.

— Ты чего сопишь? — пробормотал сверху Данил. — У тебя там кто-то под подушкой спорит?

— Блох гоняю, — отозвался Артём. — Спи давай.

Он повернулся на бок, зажмурился.

«Ладно, — сказал он Эйде. — Давай твой стрессоустойчивый пакет. Чуть-чуть. Без того, чтобы я стал поленом».

Подтверждаю. Начинаю лёгкую корректировку.

Внутри словно прошла тёплая волна. Не жар, как при серьёзных прокачках, а мягкий, приглушённый жар, как тёплая вода в ванне.

Где-то в глубине мозга, где он и так уже перестал считать себя хозяином, идёт работа: подкрутка гормонального фона, перераспределение связей, лёгкая «подушка» для самых резких реакций.

Бок чуть свело судорогой, плечи отпустило.

Дыхание стало ровнее.

Картинки дня вспыхивали ещё какое-то время: рой, кровь, люк, лицо Лукьянова, перекошенное от боли, мать у телефона…

Но постепенно они начали смешиваться, как будто кто-то протягивает тонкую пелену между ним и воспоминаниями.

Он понимал, что это искусственно.

Что без модуля он бы мучился сильнее, честнее, по-человечески.

Но у него не было роскоши выбирать между «честно» и «выжить».

«Пять месяцев, — подумал он, проваливаясь в сон. — Всего пять. Выдержать. Вернуться. А там…»

«А там, — откликнулась где-то глубоко Эйда, — будет следующий уровень среды. Но до него ещё нужно дойти».

Он не стал уточнять.

Пусть пока у него будет эти пять месяцев как маленький горизонт, до которого и родные, и он сам вполне в силах дотянуться.

Снаружи, за стенами казармы, гудела ночь.

Где-то далеко, на границах и над морями, уже шли другие операции, крутились другие рои, падали другие люди.

А здесь, втиснутые в свои койки, несколько десятков срочников, которые ещё недавно были просто школьниками и студентами, дышали в унисон.