Проклятие Озерной Ведьмы

Батарейки не прилагаются

– Ты вытащил меня из класса, чтобы узнать, как я поживаю? – говорю я Баннеру, когда мы останавливаемся перед школой. Ровно перед тем как отвесить ему пендаля по его шерифской заднице.

Чей-то отец в золотистой «Хонде» на полосе, где остановка разрешена только для посадки и высадки, вылезает из свой машины и смотрит на нас над ее крышей, во рту у него пышка в сахарной пудре, его телефон уже записывает то, что похоже на «происшествие», что переводится как «мы заработаем кучу лайков в онлайне».

Типа у меня их там маловато.

Я наступаю на тулью ковбойской шляпы Баннера и выставляю перед ним средний палец в сторону папаши с пышкой; папаша через некоторое время оглядывается, словно ищет помощи, потом наконец проглатывает пышку, как змея глотает яйцо, и складывается на свое сиденье за рулем, нажимает кнопку, чтобы поднять окно, хотя тут висит знак, который требует, чтобы родители не задерживались на парковке, не глушили двигатели.

Может, в обязанности учителя не входит изгнание родителей с парковки. Если так, то об этом следовало написать в пособии для преподавательского состава. Крупными буквами. В главе, написанной специально для меня.

– Джейд, ты не можешь просто… – говорит Баннер, вставая на ноги, возможно имея в виду, что я не имею права запугивать людей на парковке, а может быть, нападать на представителя власти. Когда вы – это я, то всякое говно просто типа накапливается.

Я поднимаю драгоценную ковбойскую шляпу Баннера с жесткой травы, выдавливаю тулью на ее место и швыряю ему, бросая вызов: ну-ка потребуй, чтобы я извинилась перед тобой.

– Это все… – стонет он, разглядывая сплющенную тулью, нанесенный шляпе ущерб.

– Теперь это индейская шляпа, – говорю я ему и бросаюсь к дверям, чтобы спасти свой класс от педагогики Харрисона.

Я на мгновение чувствую себя тобой, мистер Холмс.

У меня нет ваших поношенных лоферов и коричневых слаксов, нет классических мужских рубашек с короткими рукавами и галстуков, которые вышли из моды, насколько я в этом разбираюсь, десять, а то и двадцать лет назад, но, как и вы, эта девица устроит настоящий ад, прежде чем позволить кому-то другому рассказывать, что такое настоящая история штата Айдахо, а что такое ненастоящая.

Вот только Баннер ухватил меня под руку.

Мне хочется пихнуть его еще раз, но он сильнее меня.

– Не вынуждай меня надеть на тебя наручники, – говорит он, изображая ухмылку на «официальном лице».

– Неужели? Хочешь попробовать? – говорю я и, вывернув руки наизнанку, подношу их к его лицу.

– Джейд, я…

– Теперь это моя работа, – говорю я, взмахнув рукой в сторону школы. – Я больше не та девочка, которая на каждом углу кричала «Слэшер!», можете вы взять это, наконец, в голову – вы все: ты, Пруфрок и весь мир. Это не моя работа искать… искать Хетти. Пола. Я ее проделала уже дважды, разве нет? Неужели этого не доста-сука-точно?

– Нет такого слова, – бормочет Баннер, надевая свою ковбойскую шляпу и крутя ее на голове, чтобы села нужным местом, и ему приходится наклонять голову точно под тем углом, что у чувака на рекламе «Мальборо», когда на миг подгибается колено, будто тут есть кто-то, у кого колени могут ослабевать таким вот образом.

– Ты такой мудила, – говорю я ему, отвечая его же улыбкой для всех камер, направленных на меня с парковки. Все папаши с белыми от сахарной пудры губами жуют свои пышки и попивают кофе, наслаждаясь представлением.

– Я же не собираюсь на самом деле надевать на тебя наручники.

– Она на тебе хорошо смотрится, правда, – говорю я, постукивая тыльной стороной ладони снизу по полям его шляпы. – Только не носи ее дома. Пока не захочешь маленького братишку или сестренку для Эди.

– Ты когда-нибудь переключаешь передачи? – Баннер снова снимает с себя шляпу и устремляет взгляд в школьную стену с рядом окон.

У одного из них стоит Лемми, наблюдает за нами.

И что это значит? Может быть, это значит, что Харрисон не руководит там процессом, как ему хотелось бы.

Хорошо.

– Когда она возвращается? – спрашиваю я, поворачивая голову вслед Баннеру и указывая, чтобы шел за мной подальше от всех этих взглядов.

– Мы теперь говорим про Лит?

– Давай сюда, – говорю я, хватая его за рукав униформы, чтобы провести за собой через высокую изгородь ко второму из лучших моих местечек для курения.

– Она возвращается завтра, – говорит он про Лету. – Вот почему…

– Все получилось? – спрашиваю я.

Баннер пинает траву ковбойским сапогом и говорит:

– В прошлый раз тоже все получилось, ведь так?

Одна из точек крепления новых и в основном пластиковых челюстей Леты сдвинулась немного три дня назад, когда она набрала полный рот органически чистой морковки, а потому: самолетом до Солт-Лейка, срочный вызов лучших дантистов мира.

– Ты видел «Безумную поездочку»? – спрашиваю я, закурив сигарету и усевшись на моей перевернутой корзинке для мусора.

– Снова меняешь передачу, – говорит Баннер.

– Две тысячи первый год, первая часть трилогии, – говорю я ему этаким залихватским тоном. – Страшный серый волк отрывает человеческие челюсти… ну, ты знаешь. Вот чем он занимается. Но ни один из них не может сравниться с Летой. Вот что я хочу сказать.

– В том смысле, что она могла бы пережить это кино?

– Всю трилогию, даже связанными за спиной руками.

– Она даже обезболивающие не будет принимать.

– Хорошо. Я… в тюрьме я знала многих из этих тупоголовых. Это было… жутко. Ничего хорошего.

– Но она от этого плачет.

Вероятно, он этого не осознает, но, говоря это, потирает себе челюсть.

Я киваю, стряхиваю пепел, прищуриваюсь.

– Я туда с тобой не поеду, – говорю ему, указуя сигаретой на юг, в приблизительном направлении плотины, а потом разгоняю дым рукой. – Я что хочу сказать: я сочувствую Хетти, сочувствую Полу, но это больше не моя… не моя ответственность, понимаешь? Каждый раз, когда я втягиваюсь во что-то, передо мной открывается прямая дорога за решетку.

– Ты про Пола Демминга? – спрашивает Баннер. – Про Хетти Йэнссон?

– Да, ты не видел… там?

Запись, сделанную Лемми с дрона.

– Я сам хотел тебе об этом сказать, – говорит Баннер, в его манере появилась какая-то медлительность, словно он читает с запомненной записи. – Наконец-то объявился Рекс Аллен. И Фрэнси.

– Да, конечно, – мгновенно отвечаю я. – Но они мертвы вот уже четыре года как? Разве свежие мертвецы не важнее, ну, хоть чуть-чуть, может, даже какой подросток?

– Тут есть… – начинает Баннер, но и сам не знает, что сказать дальше. Он косит глаза, трет подбородок своими наждачными большим и указательным пальцами, словно от этого трения сама собой включится нужная передача. – Тебе придется объяснить мне, Джейд. Прошу. Давай не будем выходить за рамки здравого смысла. Я тебя умоляю.

– Давай сначала ты не будешь выходить за рамки здравого смысла. И вообще, почему ты здесь, шериф?

– Потому что Рекс и Фрэнси…

– Да, лес наконец-то изрыгнул «Бронко», отлично. Но как ты об этом узнал? Нельзя сказать, что эта новость на маршруте патрулирования. Или я ошибаюсь?

– Это еще не стало достоянием общественности, – шепчет Баннер, стреляя глазами на манер Дьюи.

– А я не общественность, – сообщаю ему я. – Ты меня вытащил из класса? Я не пришла с этим в твой офис.

– Фотография в электронной почте, – бормочет Баннер. – Анонимный источник. С координатами. Я говорю – долгота, минуты…

– Это не фотография, – возражаю ему я. – Это просто кадр из чьей-то съемки с дрона?

Он обдумывает мои слова, уставившись в какую-то точку рядом с моим левым плечом, потом говорит:

– У тебя есть дрон?

– У меня даже нет адреса твоей электронной почты, Баннер. Я тебе хоть раз в жизни отправляла мейлы?

– Я не хотел, чтобы ты узнала о Рексе Аллене и Фрэнси от… от кого-то другого, – говорит он сквозь пальцы, а все эти наждачные операции с подбородком ничего не пробуждают в его голове.

– Меня не волнует прежний шериф и его помощник, – приходится сказать мне. – Я что хочу сказать – большая трагедия, полный отстой, но мы все знали, что они не вернутся. А Хетти и Пол…

– Это из-за Йена, младшего братишки? – спрашивает Баннер. – Хетти взяла его с собой, когда они с Полом обратились в бегство? Если ты что-то знаешь, если Хетти сказала тебе что-то, то…

– Он у отца, да? Что такого ты знаешь об этом, чего не знаю я?

– Очевидно, что почти ничего.

– Тогда позволь я тебе расскажу, шериф. Йена Йэнссона там не было.

– Там – это где, Джейд?

– Там, – говорю я, кивая свой расстроенной головой в сторону плотины. – С Фармой и Фрэнси.

– С Фармой?

– Извини, ошиблась, выдаю желаемое за действительное.

Баннер достает телефон, переходит в почту, предъявляет преступный кадр: разбитый «Бронко», неясные очертания Фрэнси через лобовое стекло, за рулем тени слишком темные, их не разобрать. В самом низу этого изображения, словно субтитры, выжжены эти градусы и минуты, буквы желтые, будто светодиоидные, и какие-то отощавшие, большеберцовая кость гораздо более щуплая, чем коленный сустав.

– Ты ездил туда? – спрашиваю я.

– Это не фотошоп, – говорит мне Баннер, возвращая телефон в карман.

– Значит, ты видел Хетти и Пола?

– Нет… Пол Демминг и Хетти Йэнссон сбежали, Джейд. Это говорит даже сама миссис Йэнссон – они собирались бежать с самого лета. Ты знаешь про развод, срач из-за опеки, настоящая драма. Что же касается Уитте Йэнссона… какого черта?

Я перевожу глаза на то, что оборвало его посреди предложения, и он сам подается вперед, чтобы получше видеть живую изгородь, его правый локоть задран, потому что его пальцы сжимают рукоять пистолета у него на бедре.

– Ах да. – Мне приходится как бы извиняться. – Майкл, это Баннер Томпкинс, бывшая футбольная звезда, в настоящем шериф. Баннер, позволь представить… Майкла Майерса.

Я разговариваю с дешевенькой белой маской, которую засунула назад в кусты так, чтобы ее было видно лишь под определенным углом. Потому что на Хеллоуин 1978 года это было единственное место, где мог спрятаться Майкл, когда прибежала Энни, чтобы «поймать» его, после того как его заметила Лори – он мелькнул на тропинке перед ними. Я что хочу сказать, да, он мог бы броситься наутек, завернуть за дом? Но неужели он настолько лишен чувства собственного достоинства, чтобы убежать куда-то за эту девяносто одну минуту?

Не-а.

А это значит: он, вероятно, нырнул в эту высокую зеленую изгородь, а потом стоял там так… так близко к Лори. Достаточно близко, чтобы протянуть руку и положить ей на плечо.

Может быть, это мое лучшее укрытие для курения. Нет, правда.

– Ты так и осталась чудиком, ты ведь это знаешь, да? – говорит Баннер.

– Да, я все еще возвращаюсь в этот городок, – отвечаю я, но с этакой ухмылочкой и пожав плечами, потом делаю глубокий восхитительный вдох.

Я держу его, держу дымок внутри себя, мои глаза слезятся от никотина.

– Так что там насчет Пола Демминга и Хетти Йэнссон? – спрашивает наконец Баннер, прищуриваясь таким образом, что мне хочется ответить ему таким же прищуром.

– Я не… я всего лишь видела эту запись, – говорю я ему. – С ними что-то случилось.

– И руки к этому приложили Аллен и Фрэнси?

– Но сейчас их там нет – ты это хочешь сказать? А что насчет лошади Уэйнбо? И мотоцикла Пола?

Баннер отрицательно покачивает головой, но теперь медленнее.

– Интересно, Уэйн Селларс сегодня пришел в школу? – говорю я, украдкой взглянув на школу.

Баннер пожимает плечами:

– А при чем тут Уэйн?

– Он тоже был с ними.

– На этой… видеозаписи? – уточняет Баннер.

– С дрона Лемми, – бормочу я – меня эта часть не интересует. – Я думаю, он их случайно нашел, летал туда-сюда. Ты же знаешь, он помешан на дронах.

– С ними – имеется в виду Рекс Аллен и Фрэнси.

– А также Хетти, и Пол, и Уэйнбо. Но не Йен.

– Кажется, мне нужно поговорить с Лемми Синглтоном.

– Он не очень разговорчивый.

– Вы добровольно решили стать его адвокатом, мисс Дэниэлс?

– Я участвую в этом достаточно долго, чтобы стать учителем истории и тюремным адвокатом.

– Но ты за него ручаешься?

– Я даже за себя не ручаюсь.

– «Это может быть кто угодно», да, – бормочет Баннер. – Поверь мне, для Лит это Евангелие.

– Любые сведения, какие вы предоставите, могут быть использованы против вас, – как бы цитирую я. Из моего собственного символа веры.

– Давно ли Лемми сделал эту запись? – спрашивает Баннер.

– Презентация у него была сегодня, – говорю я. – Наверное… даже не знаю. Это имеет значение?

– Если он это обнаружил неделю назад, а показал только сейчас, то да, это имеет значение.

– У него презентация была назначена только на сегодня.

Вслух эта отговорка звучит так же беспомощно, как и в моей голове. Извини, Лемми.

– Значит, ты пришел сюда только для того, чтобы сообщить мне о шерифе Аллене и его помощнице, – говорю я громким голосом. – Потому что думал: если я услышу это в учительской, то такая новость может вызвать у меня шок. Но кто-то убрал эти три еще совсем свежих тела. Вместе с мотоциклами и лошадьми.

– Предположительно, свежими телами.

– Держу пари, там можно найти покрышки с высоким протектором, – говорю я. – Следы лошадиных копыт?

Баннер молчит.

– Ты там уже все следы затоптал, верно? – спрашиваю я, заранее зная ответ. – Слушай, челюсть Хетти… она… ну, ты знаешь. И шею Пола пронзил корень дерева. И Уэйнбо весь…

Я изображаю, что мой торс выпотрошен.

– Прямо как в кино, – говорит Баннер.

– А ты теперь здесь, командуешь – Джейд, быстро, поспеши, если мы успеем, то сможем положить наши головы на плаху! Давай же, на сей раз это будет здорово! Выжить мы не сможем ни в коем случае!

– И это будет допущение, с которым мне самому не справиться, если, конечно, будет с чем справляться, – добавляет Баннер. – Спасибо за оказанное доверие.

– Ты думаешь, я отдала свой голос за тебя?

– Бывшие заключенные не имеют права голоса.

– Спасибо за напоминание.

– Я здесь не потому, что Лемми притащил какой-то фейк на презентацию, – говорит Баннер, взмахнув рукой в сторону школы. – И я ничего не знаю ни про лошадей, ни про мотоциклы.

– Значит, ничего такого и не было, – говорю я ему.

– Нет трупа – нет и преступления, – произносит Баннер, понявший суть своих слов через мгновение после того, как он их произнес, и теперь набирает в грудь воздуха и сжимает губы, чтобы пресечь собственное словоизвержение. – Извини, – говорит он.

– Нет-нет, ты прав, – говорю я, и бог с ним, что он случайно достал из озера тело моего отца, если бы оно таки всплыло. – А если бы там были Хетти, и Пол, и Уэйнбо? Догадайся, что тогда. И все это больше уже не мое.

– Никогда не думал, что услышу эти слова из твоих уст.

– Ну да. И что? – Я показываю ему свои кусаные-перекусанные пальцы как экспонат номер один. В качестве экспоната номер два я указываю на свои потертые подошвы, где уже шевелю оставшимися семью пальцами в телесного цвета гольфах.

– Ты темнее этого, верно? – говорит Баннер про мою ногу, его ладонь раскрывается, словно его пальцы хотят прикоснуться, хотя голова и говорит им, что делать это не стоит.

– Кто теперь переключает передачи?

– Они не совпадают с твоими…

Остальная часть меня, моя кожа, черноногость, которую я унаследовала от отца.

– Теперь это ноги белой девушки, да. Ну, не останавливайся, шериф. Не останавливайся. Я куплю черные, когда они будут продаваться.

– Полки магазинов тут, кажется, не очень ими забиты, – признает Баннер.

– Не та высота, не те времена, – соглашаюсь я, выпуская дым на сей раз в кусты, – я словно делюсь сигаретой с Майклом.

– Значит, ты здесь не для того, чтобы стащить меня с плотины, заставить меня посмотреть на мертвецов. Тогда почему я здесь с тобой беседую об Орегонской тропе?

– Об этом и была презентация Лемми?

– Зачем ты здесь, Баннер?

– Эди, – говорит он и ловит мой взгляд на время, достаточное для того, чтобы я поняла: это серьезно.

Я мгновенно, сразу же прихожу в чувство.

– Где она? – спрашиваю я.

Из всех обещаний, что я давала, единственное, которое я никогда не смогу нарушить, что бы ни случилось, – это обещание защитить эту маленькую девочку, каждый раз идти к той стене вместо нее, не думая ни о чем.

– Постой-постой, она в полном порядке, крестная, – говорит Баннер, отступая к живой изгороди. Она не поддается, она никого к себе не пустит, как бы им ни хотелось спрятаться, какие бы профессиональные одеяния на них ни были.

– И что? – настаиваю я.

– Может, тебе стоит присесть, чтобы выслушать это.

– Может, тебе стоит поцеловать мою смуглую задницу, шериф.

Баннер поджимает губы, трет свой замызганный подбородок подушечками пальцев правой руки – он меня слишком хорошо знает, чтобы провоцировать.

Двигается он медленно, чтобы не было и намека на агрессивность, вытаскивает сигарету из моих пальцев. Я смотрю на это так же, как может смотреть в вонючую клетку ученый, который дал обезьяне ее первую чашку «Джелл-О».

– Разве твоя задница не становится, ну, типа белой, – очень осторожно говорит он, – когда на тебе эти?..

Он кивает головой, показывая на мои ноги, – речь идет о гольфах. Подозреваю, что он считает гольфы полноценными колготками. Неужели я когда-то падала столь низко? Харрисон может мною командовать вплоть до подола моей дурацкой юбки, но ни на дюйм выше.

– Хорошо, значит, можешь поцеловать мою задницу белой девушки, – говорю я ему. – Но для этого нужно хорошо прицелиться. Ты же знаешь, как мы следим за тем, что едим, и занимаемся йогой.

Баннер фыркает со смеху и, глядя мне в глаза, вставляет мою недокуренную сигарету себе в рот и сразу же затягивается, словно должен успеть сделать это, прежде чем остальная его часть успеет сообразить, чем это он тут занимается.

Он мгновенно начинает кашлять и кашлять. Спустя несколько секунд такого кашля, который, как я думаю, идет из самой его души, тонкая ниточка рвоты начинает тянуться из его рта все ниже и ниже, почти касается земли. А ведь это место обещало стать лучшей моей площадкой для курения.

– Прелестно, – говорю я ему.

– Думал, это… поможет, – говорит он, дыхание у него снова становится сухим.

Я забираю у него сигарету, подношу ко рту, делаю глубокую затяжку, холодный жар вихрится в моей груди, такой черный и замечательный.

– Вероятно, что-то по-настоящему плохое, – говорю я Баннеру.

Он кивает, фыркает, снова кашляет в руку, потом говорит:

– Эди с… она в офисе.

– Взял с собой дочь на работу?

– Устроил для дочери безопасный день, – говорит Баннер. – Но Джо Эллен и Баб должны выполнять работу помощников шерифа, ты знаешь – не…

– А не заниматься бебиситтингом.

Баннер кивает, его лицо – сплошные морщины, очевидный вопрос прямо в его умоляющих, страшащихся произнесения этих слов глазах.

– Ты хочешь попасть в «Убийцы-бебиситтеры», – говорю я, перехватывая инициативу. – Это первоначальное название для «Хеллоуина».

– Ты никогда не останавливаешься, да?

– Или «Когда звонит незнакомец», верно? Звонки делаются из того же дома, знаешь это? Тысяча девятьсот семьдесят девятый, спустя год после выхода «Хеллоуина». Но короткометражка, на которой он был основан, появилась даже раньше.

– Меня это не колышет, Джейд.

Это чуток добавляет серьезности в ситуацию.

– Значит, ты хочешь, чтобы я посидела с ребенком, и знаешь, что я соглашусь, – говорю я ему. – Но это что – не могло подождать еще двадцати минут?

Он поворачивается на гудок с полосы запрещенной стоянки, но здесь, где прежде было лучшее место в мире для курения, мы видим только листья и ветки. И Майкла Майерса.

– Просто… – говорит он, вытирая рот тыльной стороной ладони, а потом разглядывая ее, словно в неуверенности: что ему делать с остатками блевотины. – Баб и Джо Эллен, мне нужно, чтобы они были…

Вместо того чтобы закончить, он поднимает глаза.

Я поворачиваюсь в ту сторону, куда смотрит он.

– Держи свою сигарету там, – говорит он, отводя мою руку.

Дым над нашими головами остается неподвижным. Я закрываю глаза, чтобы хорошенько прочувствовать его.

– Древесный дым, – говорю я, мои слова – воздушный шарик, из которого сочится ледяной страх. – Ах нет. Нет, нет, нет. Только не говори мне, что в этом гребаном лесу новый пожар.

Когда национальный заповедник Карибу-Тарги горел или пытался гореть в последний раз, мне пришлось взломать пульт управления плотины, чтобы поднять уровень воды. А в тот раз, когда он горел в шестидесятые, мы до этого на занятиях не дошли.

А может быть, стоило.

– Туристы из лагеря или бойскауты? – спрашиваю я.

– Сет Маллинс, – мгновенно отвечает Баннер.

– Охотинспектор?

Баннер кивает:

– Он… плохо относится к этой истории. Про Фрэнси.

С декабря 2019 года, когда его жена спустилась с гор вместе с Рексом Алленом и начала поиски Мрачного Мельника, Сет Маллинс обследовал деревья вдоль хайвея, он искал белый «Бронко». Пока он нашел только «Гран-при» моего отца, полученный по окончании школы, это случилось на подъезде к плотине, он увидел там шестнадцатифутовый кемпер семидесятых годов выпуска «без удобств», как тогда говорили, еще он нашел две браконьерские стоянки, одна из которых оказалась лагерем торговцев в розницу, а еще – так он говорит – даже набрел на древний лесной домик Ремара Ланди на полпути в горы.

Но тела жены так и не нашел.

– Значит, он воспринимает это не очень хорошо, – говорю я очевидное.

– Нам пришлось по рации связаться с рейнджерами, попросить, чтобы они соединили нас с ним, – говорит Баннер. – Они сказали, что он поселился в одной из этих пожарных вышек, каждый день плавал в озере, жил как Джеремайя Джонсон или кто-то в этом роде. Башню, на которой случился пожар, он поджег, пока я с ним разговаривал по рации. Он мне сказал, что делает это, что он типа смотрит, как это делают его руки.

– Сжигать то сооружение, с которого ты должен сообщать о пожаре, – говорю я. – Мне нравится.

– Но только если не загорается лес.

– Это любовное письмо к Фрэнси.

– Это письмо ненависти к ней за то, что она мертва.

– Думаешь, он остался в этой башне?

Баннер пожимает плечами:

– Я его видел недели две назад. Он отрастил бороду… Я думаю, это борода скорби. А волосы у него пандемичные – сто лет не стрижены.

– Бороды ведь могут гореть, да? – говорю я, думая вслух. – Он может весь покрыться рубцами.

– Это не кино, Джейд.

– Если сегодня сходишь в лес, то тебя там ждет куча сюрпризов, – чеканю я, а потом, когда Баннер внимательно вглядывается в меня в ожидании, добавляю: – «Ритуалы», семьдесят седьмой год. Другое название: «Избавление 2». И черт меня побери, если это не кино.

– Ты все еще делаешь это?

– У чувака из фильма есть борода. И у него типа приступ буйства.

– Лета знает это кино?

– Куда важнее, знает ли она о Хетти и Поле?

– И Уэйне Селларсе. – Баннер не возражает, он готов к сотрудничеству. Судя по его тону, все три из этих упомянутых мертвых тел им уже списаны. – И ты до сих пор не сказала мне, как ты узнала про Терри.

– Терри?

– Это лошадь Уэйна Селларса.

– Никогда не слышала о лошади с такой кличкой.

– Это сокращенное от Терранс, – говорит Баннер. – Так ты говоришь, в этой записи с дрона есть и еще кое-что?

– Ты говоришь, как он.

– «Он»?

– Твой предшественник.

– Рекс Аллен?

– Харди. Он как-то раз задал мне точно такой же вопрос. Как я узнала о том, что случилось с этим голландским пареньком и его подружкой.

– С тем, которого Лета нашла на моей вечеринке в школе?

Вот так, я вернулась на прежнее место, костер готов вот-вот погаснуть. Лета на мелководье с телом, и ей кажется, что она может вернуть его к жизни.

Вроде оттуда все и начинается.

– Там была подружка? – спрашивает Баннер. – Я думал, что, кроме парня, там и не было никого.

– Морозилка Иезекииля, – говорю я, показывая губами на озеро.

А вот чего я не договариваю: эта блондинка теперь там, на глубине, рядом с моим отцом. Как и Стейси Грейвс, если большая бледная рука на ее щиколотке и в самом деле была рукой Иезекииля.

«Мне очень жаль, – говорю я голландской девушке и Стейси Грейвс. – Я надеюсь, что он гораздо мертвее вас обеих». Неужели так оно и есть? Мой отец в озере, все, чем он может там заниматься, – это искать бутылки из-под пива на дне – может, в них осталось еще хоть сколько-нибудь.

И его, я думаю, больше интересовали бы те, кто в возрасте Стейси Грейвс, а не той голландской девушки.

– Ты чего делаешь? – спрашивает Баннер.

«Смотрю на мир с закрытыми глазами», – не отвечаю я ему.

Я не знаю, буду ли я рассказывать об этом Шароне.

Вероятно, нет, не буду.

Я что говорю – я ведь с семнадцати лет разговариваю с психологами и психотерапевтами. И одно я четко усвоила: им нельзя говорить ничего такого, отчего они начинают постукивать авторучкой по нижней губе и говорить «интересно», после чего перед нами открывается пространство для «обсуждения» и «проработки».

Не могу ли я закупорить это в бочку, укатить ее в погреб и забыть о ней и ее содержимом? Бога ради? Пока ты говоришь о таких вещах, они остаются живыми и происходят, тогда как «мертвый и похороненный» есть то, чем он и должен быть.

Это из зомби-фильма 1981 года, Алекс.

Отчего мой ученик «Алекс» оглядывается, черт побери.

Тогда Алекс Требек. «Похоронены, но не мертвы» – зомби-фильм 1981 года, «Требек». Произносится ритмично, как ранний Джеймс Бонд.

– Нет, я не хочу, чтобы лес горел, – уныло сообщаю я Баннеру, будто он об этом и спрашивал, будто я закрыла глаза, чтобы помолиться об удачном тушении пожара. Не знаю. Наверняка случались вещи и поглупее.

– Этим делом сейчас заняты Джо Эллен и Баб, – говорит Баннер, подтягивая на себе брюки, будто на съемках вестерна. – Они и его найдут. Сета.

– Нет, если он не хочет, чтобы его нашли, они его не найдут.

– Он не может прятаться вечно.

Я пожимаю плечами, говорю:

– Джинджер Бейкер разве не пряталась?

Не вечно, но все же она прожила там четыре недели как-то после очередной резни. Если городская девочка из младшего класса средней школы может столько времени прожить на ягодах, на росе и еще бог знает на чем, то сколько может продержаться тот, кто хорошо знает лес, животных, сезоны?

Когда мы в следующий раз увидим Сета Маллинса, он может выглядеть как Дьюи из предпоследнего «Крика»: посеревший лицом, с проседью, кем-то вроде жалкого подобия себя самого.

Лета присылает мне кучу захватывающих фильмов, да. Я пытаюсь их просматривать в свободное время между просмотром фрагментов из «Мумии» 1999 года – фрагментов, в которых я и половины не понимала.

– Они и в самом деле сняли вторую серию «Избавления»? – спрашивает Баннер. – Но разве этот парень, что визжал, как свинья, не умер?

– Это не совсем вторая серия, – говорю я ему, глядя на дымок, ползущий по небу. – Это что-то типа… Ты знаешь, «Рассвет мертвецов» Ромеро был выпущен в Италии, как «Zombi» без «e»?[15] Потом «Остров кошмаров» Фулчи был переименован в «Zombi 2», чтобы побольше бабок заработать?

– Ну почему итальянцы ненавидят букву «е»? Хотя постой – этой буквы нет в слове Italians, да? Теперь я понимаю.

– Разговаривать с тобой всегда одно удовольствие. Нам нужно почаще встречаться.

– Ты первая начала.

– Да, что ж, я начала, я и кончаю.

В доказательство я растерла окурок подошвой моих туфель на высоких каблуках. Точнее, на «средних», я думаю, но для меня они все равно высокие.

Баннер смотрит на меня, ждет, когда я закончу.

– Ты не сказала «нет», – говорит он. – Касательно Эди.

– Это потому, что младший братик Хетти пропал? – говорю я. – Если один малыш исчезает, то могут и остальные следом за ним? Включая и твоих?

– Я…

– Нет, это хорошая мысль, – говорю я ему, кладя руку на его плечо. – Ты хороший отец, Баннер Томпкинс.

К моему удивлению, после этих моих слов он начинает быстро моргать.

Он достает свои хромированные солнцезащитные очки, надевает их, чтобы его эмоции оставались при нем.

– Если мужик, то на девяносто процентов идиот, – говорю я, снимая руку с его плеча так, словно опасаясь какого-то вируса. – Но ты хороший отец. Лета сделала хороший выбор.

– Извини… за урок, – говорит Баннер, снова выворачивая голову на гудок с неразрешенной парковки.

– Ради Эди я готова на все, ты это знаешь. Даже от работы отказаться.

– Дело не в…

– И если уж мы говорим о резне… – говорю я, подавляя желание закурить еще одну сигарету.

– Мы разве говорим о резне?

– А как же два убитых ребенка в лесу?

– Судя по тому, что ты говоришь, так даже три.

– И теперь у нас уже есть свой Леонард Мерч, – говорю я, поднимая голову вверх, к дыму, – лес почти горит.

– Этот чувак из… «Семейки монстров»?

– Ты имеешь в виду Лерча? Из «Семейки Аддамс»? Леонард Мерч – это ложный след для «Выпускного вечера». Где Джейми Ли Кертис играет.

– Типа первый зомби в «Ночи живых мертвецов»?

– Забудь об этом, я просто говорю, что ложный след у нас уже есть.

– «Уже»?.. Ты имеешь в виду Сета Маллинса?

– Гарри Уорден носил шахтерскую лампу. У Сета Маллинса форма охотинспектора, а его вполне можно принять за рейнджера из, ну, скажем, «Рейнджера».

– Но…

– Он злющий сукин сын, живущий в лесу… черт. Даже я не смогла бы придумать лучше.

– Но это не он, – говорит Баннер.

– Так и я о том же: он – ложный след.

Баннер надевает на лицо мучительное выражение, отворачивается.

– Что тебе известно? – спрашиваю я. – Ты ведь не все сказал, да?

– Если бы ты хоть ненадолго замолчала и позволила мне сказать все, я бы уже давно сказал.

Я делаю приглашающее движение рукой, уступаю ему трибуну, и когда он открывает рот, на парковке сигналит еще одна машина.

– Тут всегда так? – спрашивает он, имея в виду запрещенную парковку.

– По другую сторону озера пожар, – говорю я ему. – Родители хотят забрать своих детей и уносить ноги, успеть снять последний номер в отеле, пока все не разобрали. Но ты мне что-то хотел сказать?

– Почему это не может быть Сет Маллинс, – говорит Баннер, словно исполняет роль в драме, – вот почему: ты знаешь Салли… – Он достает блокнот из нагрудного кармана, раскрывает его, читает: – Чаламберт. Салли Чаламберт.

– Она что – жила здесь? Или что?

Это удар ножом в темноте. Это имя мне ничего не говорит.

Баннер отрицательно качает головой – нет, он опускает блокнот, его полицейские инстинкты зовут его к гудению в сорока ярдах от нас.

Все это становится своего рода избыточным.

– М-м-м, она, Салли Чаламберт, – переходит к делу Баннер. – Она из племени шошонов, живет в Лосиной Излучине, и она та женщина, которая…

– …поставила на место Мрачного Мельника в первый раз, – заканчиваю я, и мое лицо леденеет.

Баннер выразительно кивает.

– И? – добавляю я.

– Она убежала из своего… скажем, дома.

– И дом был в Айдахо?

– Один турист сообщил о женщине с безумной копной волос: эта женщина пряталась за автоприцепом, который направлялся по дороге вверх по горе.

– Черт.

– Вот уж черт так черт.

– Реальный случай бегства психически больного пациента.

– Разве сейчас позволительно формулировать это таким образом?

– Мы имеем дело с поджанром, – объясняю я. – Слэшеры могут развиваться по двум сценариям: на основе мести или на основе собачьего бешенства. Во втором случае мы обычно имеем дело с бежавшим психическим пациентом. «Кровавая вечеринка», «Страх сцены». – Майкл следит за нами из кустов. – Вот я и пришла к этому.

– К чему – к этому?

– Я отбывала срок в заведении, подобном тому, где отбывала свой срок она, верно? И я, ко всему прочему, собираюсь стать бебиситтером, верно? Да, черт побери, ты просто хочешь нарисовать на моей спине огромную красную мишень?

– Я просто хотел узнать, можешь ли ты помочь с Эди, пока Лит не вернется, но если ты считаешь, что эта Салли Чаламберт пришла за тобой, то…

– Почему это происходит все время? – спрашиваю я. Просто в общем смысле. Философски.

– Я полагаю, все дело в озере, – говорит Баннер, чуть раздвигая зеленую ограду рукой, словно чтобы посмотреть на воду. – Все дело… Не знаю. Я не думаю, что это как-то обязательно должно быть связано с озером. Может, все же с речкой.

– Может, все дело в золотой кирке? – бормочу я.

На это Баннер стреляет в меня глазами, но я не говорю ему про презентацию Кристи Кристи.

– Просто мне нужно послать Баба и Джо Эллен, чтобы помочь разобраться с Сетом Маллинсом, – говорит он.

– …а пожар требует внимания всех властных структур, – добавляю я. – И уже почти Хеллоуин, и у нас уже два-три мертвых ребенка, а наш герой даже еще не появлялся.

– Лета?

Я киваю.

– А что ты? – тихим голосом спрашивает Баннер.

Я отрицательно качаю головой – нет, неверно, не я.

– Я теперь учитель, ты не забыл? – говорю я. Потом, еще понизив голос: – К тому же еще и Кассандра.

– Она раньше жила здесь?

– Любая Кассандра – это персона, обреченная на знание истины, но ей никто не верит. Я подобна второй скрипке, тому самому Рэнди. Хорошо для маленького перерыва в комедии, громкого взрыва, который, по большому счету, не имеет никакого значения.

– Лит говорит мне другое.

– Она бы не стала тебе говорить то, что говорю я, – отвечаю ему. – Она хороша такая, как есть. Большинство последних девушек такие.

– Ведь это ты убила Мрачного Мельника.

– Ну да. А он даже не был настоящим убийцей.

– И Стейси Грейвс.

– Напомни мне, почему я твоя нянька? Не потому ли, что я люблю топить маленьких девочек?

– Лета говорит, что если… если с ней что-нибудь случится, то…

– Не надо, – обрываю я его. – Произносить такие слова вслух – к несчастью.

– Она говорит, что ты подходишь для этого… ты позаботишься об Эди. Ты поможешь.

А теперь уже я молочу ресницами с космической скоростью.

Я вижу, как вешаю стираное белье на веревку в мае, маленькая девочка цепляется за мои ноги, потому что снежинки падают здесь летом.

Но.

– Нет, никогда, – говорю я. – Но я буду приглядывать за ней, по крайней мере, пока Лета…

На сей раз прерывают меня. Ломается металл, трескается пластмасса, я вижу, что Баннер уже поднял пистолет, прицеливается, его драгоценная ковбойская шляпа висит в воздухе за его головой, она наверняка упадет, но пока держится.

За время между началом акробатического спуска шляпы на землю и касания тульей земли, которую я утрамбовала, приходя сюда бессчетное число раз, моя глупая голова проносит меня на скорости мимо всех лодок и тел, оставленных Стейси Грейс в озере, ударом о снег на Главной улице останавливает меня, и я вижу над собой Мрачного Мельника, вот только когда я отвожу от него глаза, то вижу, что на снегоходе стоит не моя мать, это Хетти, и Пол, и Уэйнбо – мертвые в лесу, и я клянусь, что мое сердце не может больше выносить этого, пожалуйста, я не могу это повторить.

Я сказала Баннеру, что исполнила свой долг, отслужила, что мне было положено, что этот свист в пять часов уже прозвучал для меня, что я могу прийти, моргая, забыв обо всех слэшер-раздорах и оставив позади всего эти кирки и маски.

Но истина состоит в том, что это никогда не должна была быть я.

На нашей второй сессии Шарона сказала что-то про синдром самозванца (мои мысли о том, что я не достойна, что все будут считать это простым везением, что я – неподходящий материал для последней девушки), но потом стала сдавать, когда ей пришло в голову, что она лишь усиливает мою «фантастическую» версию событий, которая является, видимо, плодом моего изощренного защитного механизма: как моя голова рационализирует все травмы.

Может быть, я не знаю.

Как бы то ни было, я не лгала Баннеру, когда сказала ему, что не могу повторить. Самозванка я или нет, у меня на повтор не хватит нервов. Я говорю о том, когда эта женщина закричала в темноте? Поначалу я решила, что это я кричу.

– Давай! – шипит Баннер, пистолет у него по-прежнему в руке, поднятой к лицу, его глаза готовы к любому развитию событий.

Я отрицательно качаю головой – нет, но он хватает мое запястье, штурмует живую изгородь, тянет меня за собой. Здесь дым от пожара Сета Маллинса еще гуще.

Баннер тащит меня за собой, одновременно целясь из пистолета во все стороны.

Кричащая женщина стоит на коленях, а рядом вроде бы ее внедорожник, и кричит она не криком страха, это я точно знаю. Это крик новорожденного. Такой крик извергается из тебя, хочешь ли ты этого или нет, когда тебя вытаскивают из места, где ты считала себя в безопасности, и ты оказываешься в месте, которое гораздо, гораздо хуже.

Я-то понимаю.

Две машины перед ней, одна за другой: пикап, который только что шарахнул сзади по золотистой «Хонде», теперь пытается вытащить свой передний бампер из помятого багажника «Хонды». Задние колеса пикапа поднимают белый дымок, словно проворачиваются в хлорном порошке. Когда этот запах доходит до нас, мне приходится прикрыть нос тыльной стороной ладони, что позволяет мне отсоединиться от Баннера.

Забывшись в этом мгновении, я не могу не думать, уж не галлюцинация ли все это. Может быть, все мои страхи и паранойи собрались во мне вместе с четырьмя таблетками, проникли в мою кровь и теперь проигрывают мой личный фильм ужасов в моей голове?

Вот только я люблю один-единственный тип ужастиков.

Когда пикапу удается наконец отсоединиться, он закидывает «Хонду Аккорд» на бортовой камень, и она катится дальше по мертвой траве.

Она останавливается в двадцати футах перед Баннером. В двадцати футах и восьми или десяти дюймах от меня, потому что я стою чуть позади него.

Покачивая головой – нет, нет, – я обхожу Баннера, чтобы быть уверенной в том, что я вижу то, что мне хочется видеть меньше всего. Папаша за рулем. Головы у него нет. Из пенька шеи все еще хлещет кровь. Его руки с волосатыми пальцами, точно такие как у Памелы Вурхиз, ухватились за обрубок шеи, словно чтобы остановить происходящее, вот только… одна из его дурацких пышек в белой пудре все еще надета на его большой палец.

Пышка – всего лишь незначительная деталь, которой я пытаюсь придать какой-то смысл, чтобы не нужно было вникать в целое, я все это знаю, Шарона. Я знаю, знаю, знаю.

– Нам пора… – начинаю я, не договаривая до конца: «ехать к Эди».

Стоит мне только вспомнить ее имя, как периферическим зрением замечаю какое-то движение слева, в самом углу моего левого глаза, оно движется и корчится, как червь, и исчезает из поля зрения.

Поначалу я думаю, что это Эди пробирается через изгородь, посаженную Харрисоном, чтобы школьники не выходили на оленью тропу. Но пруфрокские детишки десятилетиями приходили в школу именно таким путем. Перед первым звонком эта сеточная загородка раскрывалась, как клапан, как вход в индейскую палатку, описанную в иллюстрированном фолианте про коренных американцев.

А Баб и Джо Эллен – помощники шерифа, а не няньки, но все же если шериф попросит их взять его дочку в офис и приглядеть за ней, то она там и окажется.

А не здесь.

Но (я осмысляю то, что я только что типа видела, пытаюсь осмыслить его во что-нибудь, похожее на реальность) если через живую изгородь и вправду перебрался какой-то ребенок, то была ли у него, у нее, у них пышная копна волос на голове?

Я открываю рот, чтобы перекричать эту мать у внедорожника, чтобы наполнить Плезант-Вэлли моим голосом, моим страхом, таким громким, что он может перевалить через плотину и устремиться вниз, в Айдахо, но я накрываю рот ладонью. Не для того, чтобы пресечь звук, рвущийся наружу, а чтобы зафиксировать на месте мою челюсть.

Потому что я помню.

Но… она может выйти на берег, углубиться в сушу?

Но, может быть, это и не Стейси Грейвс.

Может быть, может быть. Это никакая не Стейси Грейвс. Она и не может быть Стейси.

– Ч… Ч… Чаки, – удается мне выдавить из себя, это о малой форме, потому что злобная куколка из фильма – это нечто такое, что я могу осмыслить, с кем я могу иметь дело, кого могу понять.

– Что, кто? – говорит Баннер, водя своим пистолетом во все стороны.

Но невозможно видеть все одновременно. Это одно из правил. Вот что так замечательно и так ужасно.

Еще одно правило: в один момент времени убийцу может видеть только один человек.

В этом случае происходящее еще недостаточно реально для того, чтобы вызывать артиллерию. В этом случае происходящее может быть продуктом страха одной девушки, который искажает реальность.

Пытаясь успокоиться и не привлекать к себе внимания, я отступаю в изгородь, чтобы исчезнуть из вида, но, нащупывая за своей спиной проход в изгороди, я чувствую – или мне кажется, что чувствую, – как Майкл берет меня за руку.