Проклятый Лекарь

Глава 18

Елизавета Андреева, или просто Лизочка, как называли её за спиной молодые ординаторы, шла по гулкому коридору терапевтического отделения. Привычная усталость в ногах, привычный запах хлорки, привычные приглушённые стоны из палат.

Восемь лет в этой больнице научили её главному — врачи приходят и уходят, меняются, как времена года, а медсёстры, как скалы, остаются. Они — настоящая, несменная гвардия этой крепости боли и надежды.

Доктор Волков, как обычно, накидал назначений в электронную карту и исчез, отправившись пить кофе в буфет. Ну или где он там обычно прохлаждался?

Противный тип.

С вечно влажными, потными ладонями и сальным взглядом, который старался казаться властным, но выходил просто наглым. Лизочка его терпеть не могла, но её работа — выполнять назначения, а не оценивать моральные качества врачей. Хотя иногда очень хотелось.

Она вошла в процедурный кабинет, достала из холодильника ампулу с надписью «интерферон-альфа». Три миллиона единиц, внутримышечно.

Привычными, отточенными до автоматизма движениями вскрыла стеклянную ампулу, набрала прозрачный препарат в шприц, выпустила лишний воздух. Всё как тысячу раз до этого.

Рутина успокаивала.

Палата Синявина была рядом. Бедняга. Третьи сутки мучается, а ему всё хуже. Жена от него ни на шаг не отходит. Лизочка сочувственно улыбнулась женщине, когда вошла.

— Аркадий Викторович, укольчик вам назначили, — произнесла она дежурную, бодрую фразу. — Сейчас мы вас подлечим, и всё будет хорошо.

Пациент лежал под кислородной маской, кажется, спал. Жена отодвинулась, давая ей пространство.

Лизочка обработала место укола спиртовой салфеткой, занесла шприц…

И тут её запястье перехватила чужая рука. Не грубо, не больно, но с такой твёрдой, несокрушимой уверенностью, что Лизочка замерла. Она вздрогнула от неожиданности и обернулась.

Рядом, бесшумно появившись из-за её спины, стоял он. Доктор Пирогов.

Спокойный, собранный, с тем особенным, чуть насмешливым, но при этом невероятно внимательным выражением лица, которое заставляло её сердце биться чуть быстрее каждый раз, когда он проходил мимо.

— Отставить укол, Елизавета, — его голос был низким, властным, но без единой нотки крика.

Лизочка почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

В отличие от Волкова, который постоянно кричал и требовал, Пирогов просто говорил — и ему хотелось подчиняться без всяких возражений.

— Но… доктор Волков назначил…

— Доктор Волков ошибся, — он мягко, но настойчиво забрал у неё шприц. Его пальцы на мгновение коснулись её руки, и по коже пробежал лёгкий электрический разряд. — Этот препарат убьёт пациента. Спасибо, что вы не успели сделать укол.

Спасибо.

Когда в последний раз врач говорил ей «спасибо»?

Лизочка не могла вспомнить. Она смотрела, как доктор Пирогов аккуратно, без суеты сливает содержимое шприца в лоток для отходов, и чувствовала странное, забытое тепло внизу живота.

— Я… я пойду? — с трудом выдавила она.

— Идите, Елизавета, — он улыбнулся ей. Редкая, лёгкая улыбка, от которой у неё на мгновение перехватило дыхание. — Отдыхайте. И ещё раз спасибо. Вы сегодня спасли человеку жизнь.

Она вышла из палаты на ватных ногах. Сердце колотилось, щёки горели. Вот это мужчина. Настоящий. Не то что этот Волков с его потными ручонками.

«Интересно, он женат?» — мелькнула предательская, неуместная, но такая сладкая мысль.

Я проводил Лизочку взглядом. Хорошая девушка. Исполнительная.

Но сейчас… было не до неё.

Я повернулся к Анне Синявиной. Она смотрела на меня широко раскрытыми, полными ужаса и недоумения глазами. Настало время для самого сложного — объяснить живому человеку, что его близкого чуть не убили по ошибке, не вызвав при этом тотальную панику.

— Что происходит, доктор? — её голос дрожал. — Почему вы остановили укол? Что не так?

Я сел на стул рядом с её креслом, собираясь с мыслями.

— Анна Михайловна, ваш муж увлекается голубями?

Она моргнула, явно не ожидая такого вопроса посреди реанимационной драмы.

— Да, — растерянно кивнула она. — У него голубятня на крыше. С детства. Но… откуда вы знаете?

— Это очень важная деталь, — я говорил спокойно, но твёрдо. — Деталь, которую стоило упомянуть сразу. Всё дело не в архиве и не в пиве, как я думал. Всё дело в голубях.

Я решил использовать простую аналогию, чтобы она поняла.

— Представьте, что иммунная система — это армия. Обычно она защищает вас от врагов — бактерий, вирусов. Но иногда, после долгих лет «тренировок» на каком-то веществе, армия сходит с ума. Она начинает принимать своих же за врагов. В случае вашего мужа его «армия» начала атаковать его собственные лёгкие, принимая безобидные частички голубиного помёта и перьев за смертельную угрозу. Это и есть аллергический альвеолит.

Я сделал паузу, давая ей осознать сказанное.

— А теперь представьте, что в эту обезумевшую армию, которая уже громит свой собственный город, вливают мощное подкрепление и отдают приказ: «Атаковать ещё яростнее!» Именно это и сделал бы тот укол. Препарат, который назначил доктор Волков — иммуностимулятор. При обычной инфекции он бы, возможно, помог. Но в вашем случае он вызвал бы цитокиновый шторм. Это не просто битва, это ядерный взрыв внутри лёгких. Лавинообразная реакция, которая разрушила бы их за считанные часы.

Анна побледнела так, что её лицо стало цвета больничных простыней. Она прижала руку ко рту.

— То есть… если бы вы не успели…

— То есть мы успели вовремя, — я прервал её. — Сейчас я назначу правильное лечение. Кортикостероиды. Это, если продолжать аналогию, «усмирители» для вашей взбунтовавшейся армии. Они подавят избыточную иммунную реакцию, и лёгкие начнут восстанавливаться. И самое главное — никаких голубей. Совсем. Даже близко к ним не подходить.

— Но это же вся его жизнь… он их с детства…

— Анна Михайловна, — мой голос стал жёстким, как сталь. — Выбирайте: голуби или жизнь вашего мужа. Третьего не дано. Аллергический альвеолит обратим на ранних стадиях. Но если он продолжит контактировать с аллергеном, его лёгкие превратятся в твёрдую, недышащую рубцовую ткань. И этот процесс необратим.

Она долго молчала, глядя на мужа, который спокойно дышал под кислородной маской. Потом медленно кивнула, вытирая слёзы.

— Я поняла вас, доктор. Я всё сделаю. Спасибо. Спасибо, что спасли его. Дважды.

И в этот момент я почувствовал её. Небольшую, но очень концентрированную волну чистой, искренней благодарности. Не за будущее исцеление, а за спасение, которое произошло прямо сейчас, на её глазах.

Сосуд отозвался приятным теплом. Плюс четыре процента.

Неплохой аванс. А когда Синявин окончательно поправится, Жива потечёт рекой. Отличная работа, Святослав.

Я быстро, уверенными движениями оформил новые назначения в планшете. Преднизолон внутривенно, кислородная поддержка, бронходилататоры для облегчения дыхания.

И красным, жирным шрифтом написал, чтобы видел даже слепой: «ПОЛНАЯ ИЗОЛЯЦИЯ ОТ КОНТАКТА С ПТИЦАМИ».

— Я вылечу вашего мужа, Анна Михайловна, — пообещал я ей на прощание. — Но вторая часть лечения — на вас. Проследите, чтобы он больше никогда не подходил к голубятне. Это вопрос жизни и смерти.

Женщина сглотнула тугой комок, посмотрела на меня влажными глазами и кивнула.

Я вышел от Синявиных и остановился посреди коридора.

Адреналин отступал, оставляя после себя холодную, кристально чистую ярость. Она не кипела, не бурлила. Она была как кусок льда в моей груди.

Ещё бы пара секунд — и Синявин был бы мёртв. Из-за этого самовлюблённого идиота, который возомнил себя гением медицины, играя чужими жизнями.

— Нюхль, — прошептал я. — Настало время для воспитательной работы. Нужно разобраться с Волковым. Окончательно.

Костяная ящерица материализовалась на моём плече. Его зелёные огоньки горели яростным, холодным огнём. Он тоже был зол.

Попытка убить пациента, которого мы взяли под свою опеку, задевала и его профессиональную честь фамильяра-ищейки.

Ординаторская была почти пуста. Только Волков сидел за столом, что-то самодовольно строчил в журнале. Идеально.

Я вошёл и бесшумно закрыл за собой дверь на замок. Щелчок прозвучал в тишине ординаторской как выстрел.

Волков поднял голову, и его самодовольная улыбка сменилась настороженностью.

— Пирогов? Что тебе…

Договорить он не успел.

Я не стал тратить время на слова. Мой кулак, движимый холодной яростью, встретился с его челюстью. Это был не удар драчуна, а точный, выверенный тычок в нервный узел под ухом.

Волков рухнул со стула, как марионетка, у которой обрезали нитки, опрокинув по пути стопку бумаг из историй и анализов.

Я почувствовал знакомый, неприятный укол холода. Минус один процент. За один удар. Дорого. Но некоторые вещи того стоили.

— Ты едва не убил моего пациента, — сказал я спокойно, подходя к нему.

Он попытался подняться, замахнулся — жалкая, неуклюжая попытка. Я легко перехватил его руку, завёл за спину и нажал на болевую точку у локтя, заставив его взвыть от боли.

— Отпусти! Со-ба-ка! А-а-а! Я пожалуюсь Сомову!

— Жалуйся, — я усилил захват. — Обязательно расскажи ему, как ты назначил мощный иммуностимулятор при аллергическом альвеолите. Как чуть не устроил пациенту цитокиновый шторм из-за своей некомпетентности. Думаю, он оценит.

Волков попытался вырваться, но тут в дело вступил Нюхль.

Невидимые когти полоснули по его щиколотке, заставив его споткнуться и потерять равновесие. Ещё один невидимый удар — уже в солнечное сплетение.

Ещё минус пять процентов. Нюхль был щедрее меня. Проклятье, похоже, не делало разницы между хозяином и фамильяром. Урок становился всё дороже.

Я отпустил его, чтобы Волков согнулся пополам, хватая ртом воздух, и осел почти на пол.

— Слушай меня внимательно, Егор, — я присел рядом с ним на корточки, чтобы наши глаза были на одном уровне. Мой голос был тихим, почти дружеским, отчего он звучал ещё страшнее. — Ещё раз ты подойдёшь к моим пациентам, ещё раз попытаешься вмешаться в моё лечение — и я тебя потом сам же буду вскрывать. Здесь, внизу. У меня в морге много острых, интересных инструментов. И поверь, я знаю, как ими пользоваться так, чтобы было очень долго и очень больно. Ты меня понял?

В его глазах мелькнул первобытный, животный ужас. Он смотрел на меня и видел не коллегу-выскочку. Он видел что-то другое. Что-то, что не шутило.

— Ты… ты псих…

— Я профессионал, — поправил я, поднимаясь и отряхивая халат. — А ты — опасный дилетант, который чуть не убил человека. Держись от моих пациентов подальше. Это было последнее предупреждение.

Я вышел, оставив его скрюченным на полу.

Нюхль, прежде чем исчезнуть, напоследок пнул его невидимой лапой в рёбра. Просто для закрепления урока. Ещё минус два процента.

Чёрт. Воспитание оказалось дорогим удовольствием. Но необходимым.

Я шёл по коридору, и адреналин медленно отступал, оставляя после себя холодную пустоту. Руки слегка подрагивали — не от страха, а от прошедшего напряжения. Я остановился у окна и проверил Сосуд.

Двадцать девять процентов.

Чёрт.

Драка, даже такая короткая и односторонняя, отняла целых восемь процентов. Не три, как при обычном дневном расходе, а восемь! Физическая активность в сочетании с эмоциональным всплеском сжирала Живу как огонь сухую солому.

Нужно было срочно восстанавливаться. Иначе завтра будет очень туго.

Морг встретил меня своей привычной, успокаивающей прохладой и запахом формалина. Мёртвый сидел за своим столом, листая какой-то древний, переплетённый в кожу фолиант.

— Дай угадаю, — сказал он, не поднимая головы. — Опять спасал мир на верхних этажах и теперь пришёл сюда отдохнуть душой?

— Что-то вроде того, — ответил я, надевая свой рабочий фартук. — Есть работа?

— Всегда, — он кивнул в сторону процедурной. — Третье тело. Нужно подготовить к опознанию. Родственники прибудут через час.

Следующий час прошёл в привычной, медитативной рутине. Я работал с телом пожилого мужчины, приводя его в надлежащий вид. Работа была тонкой, почти как у скульптора.

Ровно в назначенное время я выкатил в прощальное бюро тело. Там уже стояли заплаканная женщина лет пятидесяти в сопровождении молодого парня, видимо, сына. Она сильно прихрамывала на левую ногу.

— Вот, — сказал я, откидывая простыню.

Женщина всхлипнула, узнав мужа. Пока она стояла возле мужа, я обратился к её сыну.

— Давно ваша мама хромает?

— Неделю уже, — вздохнул парень. — Упала с лестницы. Врач в терапии сказал, что просто ушиб и само пройдёт.

— Не пройдёт, — я покачал головой. — У неё смещение поясничного позвонка. Это зажимает нерв.

Когда женщина, опираясь на сына, направилась к выходу, я остановил её.

— Простите, — сказал я. — Не могу смотреть, как вы мучаетесь. Позвольте.

Пока она удивлённо смотрела на меня, я положил руки ей на поясницу. Пара точных, выверенных движений, короткий хруст, возвещающий о том, что всё встало на место.

— Ой! — она удивлённо выпрямилась и сделала пару шагов. — А ведь и правда… не болит!

— Просто нерв был зажат, — я пожал плечами. — Больше не падайте.

Три процента Живы неохотно потекло в мой Сосуд. Маловато, но лучше, чем ничего.

Следующими пришли родственники мужчины с хроническим заболеванием лёгких. Пока его сын оформлял документы, я заметил, что он сам дышит тяжело, с присвистом.

— Профессиональное? — спросил я, кивая на его грудь.

— С детства, — отмахнулся он. — Хронический бронхит. От отца по наследству достался.

— Наследственность — это предрасположенность, а не приговор, — я подошёл к нему и «случайно» похлопал по спине, в этот момент прочищая его забитые энергетические каналы. — Дышите глубже. Иногда помогает.

Он сделал глубокий вдох, потом ещё один. Изумление на его лице было непередаваемым.

— Надо же… — прошептал он. — Впервые за много лет вдохнул полной грудью.

Процент. Всего один. Он был благодарен, но чего-то ему не хватило. Может, уверенности, что это состояние не вернётся снова?

Третьей была молодая девушка, пришедшая забрать тело своей бабушки. Она держалась стойко, но я видел, как она морщится и прижимает руку к виску.

— Мигрень? — спросил я.

Она кивнула.

— Замучила. От нервов, наверное.

— От защемления нерва в шейном отделе, — поправил я. — Поверните голову.

Пока она поворачивалась, я лёгким движением вправил ей шейный позвонок. Она замерла.

— Прошло… — прошептала она. — Как?

— Просто спазм был. Отпустило.

Ещё один процент.

Приток Живы был… скудным. Раньше за такую работу я бы получил в полтора, а то и в два раза больше. Сейчас же — жалкие крохи.

Что происходит? Проклятие адаптируется? Устанавливает лимит на «мелкий ремонт»? Или… или это я становлюсь сильнее, и моему телу теперь нужно больше энергии просто для поддержания? Как у мощного двигателя, который сжигает больше топлива.

Или проклятие учитывает не только благодарность, но и сложность случая? И за лечение банальных болячек теперь платит копейки, требуя от меня решать по-настоящему смертельные задачи?

К концу смены Сосуд показывал тридцать четыре процента. Не густо. Я едва отбил то, что потратил на драку с Волковым, и вышел в мизерный плюс. Но жить можно. По крайней мере, до завтра.

Становилось очевидно, что моя стратегия «мелкого ремонта» перестаёт работать. Мне нужны были не просто пациенты. Мне нужны были вызовы.

Сложные, запутанные, смертельные случаи. Только они могли дать мне тот приток Живы, который был нужен не для выживания, а для роста.

Что ж, кажется, придётся снова лезть на рожон. К счастью, в этой клинике с этим проблем не было.

Но мой рабочий день закончился, и я вышел из «Белого Покрова» ровно в семь. Варвара уже ждала у главного входа, нервно поглядывая на часы. Она сменила безликий белый халат на лёгкое голубое платье, которое подчёркивало её фигуру и делало цвет глаз ярче.

Приятная перемена. Она выглядела не как коллега, а как… женщина. Что ж, это только упрощало мою задачу.

— Извини, задержался, — сказал я, подходя. — Пациент в тяжёлом состоянии потребовал внимания.

— В морге? — она улыбнулась, но в улыбке сквозило напряжение.

— Да, в морге, — ответил я. — Там такие же пациенты, которые требуют внимания. Только в другой плоскости.

— Ну ладно, — продолжила улыбаться она. — Куда пойдём?

— Знаю одно тихое место неподалёку. Уютное кафе, хороший кофе и, что самое главное, никаких коллег.

Мы шли по вечерней Москве, и я краем глаза наблюдал за ней. Варя явно нервничала, но отчаянно старалась этого не показывать, поддерживая светскую беседу.

Кафе «У камина» оправдывало своё название.

Уютное, с низкими потолками, запахом кофе, корицы и горящего дерева. Мы устроились в дальнем, самом тёмном углу, за столиком у настоящего камина, в котором весело потрескивали поленья. Идеальное место для доверительных бесед.

Мы заказали кофе и пирожные.

— Ты обещал сюрприз, — напомнила Варя, отпивая пенку с капучино.

Я достал из внутреннего кармана пиджака маленькую бархатную коробочку и положил на стол. Она удивлённо подняла на меня свои красивые брови.

— Это не то, что ты думаешь, — усмехнулся я. — Открой.

Она с недоверием открыла коробочку. Внутри на тёмном бархате лежал небольшой ключ на изящной серебряной цепочке. Ключ был явно старинный, с затейливым узором на головке.

— Ключ? — Варя взяла его в руки, разглядывая. — От чего?

— От одной двери в больнице, о которой мало кто знает, — я отпил свой кофе, наслаждаясь её любопытством. — Даже Сомов не в курсе.

— И что за дверь?

— А вот это уже не сюрприз, а целая тайна. Покажу как-нибудь, когда будет подходящий момент.

Она покрутила ключ в пальцах, и я видел, как в её глазах разгорается интерес.

— Ты серьёзно? В нашей больнице есть секретные комнаты?

— В здании с множеством этажей? Конечно есть. Старые служебные ходы, заброшенные кладовые, технические помещения, заложенные при строительстве… Этот ключ от одного особенного места.

— И ты не скажешь, от какого? — она надела цепочку на шею, ключ скрылся под вырезом платья.

— Скажу. Но не сегодня. Считай это… приглашением на следующую встречу.

Варя улыбнулась:

— Хитро. Заинтриговал и теперь ждёшь, что я буду сгорать от любопытства?

— Разве не работает?

— Работает, — призналась она. — Чёрт возьми, работает.

Мы какое-то время молчали, глядя на огонь. А потом заговорили — о работе, о жизни, о всякой ерунде. Я слушал, кивал, сочувствовал, смеялся её шуткам.

Я создавал атмосферу доверия, кирпичик за кирпичиком строя мост к её секретам. К третьей чашке кофе она окончательно расслабилась и смотрела на меня уже не как на коллегу, а как на близкого, понимающего друга.

— Знаешь, — вдруг сказала она, глядя на пламя в камине. — Я всегда жалела о той ночи. О нашем выпускном…

Я молча ждал продолжения.

— Я ведь ничего толком не знаю, — прошептала она. — Я просто… случайно услышала, как Пётр и Николай шептались в коридоре. Они обсуждали, что ты…

Варя запнулась. Ее глаза стали влажными…