Расплата по счетам

Глава 15

— Это безумцы, они все спятили…

Генерал Фок не верил собственным глазам — японцы лезли и лезли вперед как заведенные, с безумными глазами и гибли сотнями. Да что там — все пятиверстное пространство перед нангалинскими позициями было усеяно тысячами тел убитых и раненых солдат, виднелись даже кучи тел, а порой павшие лежали рядами, там, где их накрыла взрывающаяся над головами шрапнель, посланная из новых скорострельных трехдюймовых пушек, способных за минуту дать десяток выстрелов. Александру Викторовичу приходилось видеть отчаянный напор турецких аскеров, которые не раз с отчаянной храбростью бросались в атаки под Плевной, и в туркестанских походах русские солдаты не раз сталкивались с фанатичной яростью местных воинственных племен — но пушки и берданки совершали свое кровавое дело. Шрапнель, гранаты и пули выкашивали ряды безумцев и если первый, наиболее страшный напор удавалось отразить огнем, не прибегая к штуку, то басурмане бежали, и если позже начинались снова атаки, то они были гораздо слабее, пока вообще не сходили на нет. Почти также вели себя китайцы, во время «боксерского» восстания, только им хватало за глаза одного «кровавого урока», после чего многотысячные скопища рассеивались — каждый «ходя» спасал свою жизнь, чтобы не попасть под штык или казачью пику. А потому чего-то подобного он ожидал и от японцев — «макаки» с островов такие же азиаты, и хоть одели их во вполне европейскую форму, и научили делать винтовки и пушки, но воевать они будут своим обычаем,как и все туземцы, пусть и дрессированные европейцами.

Однако реальность оказалась совсем не похожей на его представления, впрочем, для большинства русских офицеров действительность стала шоком. В мае под Цзиньчжоу его 4-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия впервые встретилась в бою с японцами в бою, и все были поражены умением врага, того самого которого презирали, воевать умело и напористо, при этом храбро и дисциплинированно. И в первых боях русские стали «умываться кровью» — японцы охотно прибегали к маневрированию, совершали обходы и охваты, как под горой Самсон, а бой на горе Наньшань показал, что их артиллерия стреляет с закрытых позиций, и наносит страшный урон русским батареям. Ведь орудия привычно поставили колесо к колесу, и позиции тут же накрывались шрапнелью и фугасами. Потери понесли страшные, оставив противнику полсотни орудий и десяток пулеметов…

— С утра такое, ваше превосходительство — как в четыре часа поднялись, так и пошли валом, стволы орудийные перегреваются, вода в пулеметных кожухах закипает, доливаем сразу. Все наши кустарные картечницы уже сломались, стрелки по двести патронов извели, груды пустых ящиков. Но держимся, и пока «Гремящий» левый фланг прикрывает, японцы там не прорвутся. А вот с правым флангом беда, там нажим очень сильный…

— Не жалуйтесь, Владимир Александрович, видели бы вы, что с полком Третьякова твориться — я такое даже в мае там не видел!

Александр Викторович гневно посмотрел на полковника Ирмана, понимая, что тот начнет выпрашивать подкрепления, которых у него практически не было — одна рота стрелков из 5-го полка, да бронепоезд с десантной командой на станции стоит, за горой Наньшань — японцы его пока не видят, хотя продолжают бомбардировать перешеек во всю его глубину. Но с севера бьют в 75 мм полевые пушки, которых поддерживают 120 мм крупповские гаубицы, и огонь оттуда не такой серьезный как здесь. К тому же все три атаки японской инфантерии там отбиты благодаря «Отважному» — канонерская лодка встала на якорь у самого берега, и моряки совершенно не обращали внимания ни на шрапнель, ни на гранаты, которыми противник время от времени осыпал русский корабль. Но говорить об этом Ирману Фок не собирался, прекрасно зная, что любой командир все время жалуется, что ему хуже всех. А начальник на этот счет должен ему убедительно разъяснить, что бой на самом деле у его соседа протекает намного тяжелее, но тот не жалуется и подкрепления не выпрашивает.

Видимо, полковник Ирман понял изнанку ответа, и тяжело вздохнул. И посмотрев на дальние в четырех-пяти верстах сопки, произнес:

— Японцы тяжелую артиллерию подвезли, причем нашу — шестидюймовые и 42-х линейные пушки, которые мы с мая здесь оставили на Наньшане, когда отступили с перешейка. Вначале били беглым огнем, теперь перестали — видимо снаряды закончились. Но треть трехдюймовок мне вышибли, а из 4-х фунтовых орудий едва половина осталась. Можете позиции посмотреть, убедится, что только артиллерийским огнем атаки отбиваем. Если бы не японские шестидюймовые мортиры, нас бы отсюда уже вышибли.

Фок чуть ли не заскрипел зубами — упоминание о брошенной здесь артиллерии было невыносимо тягостным, в случившемся в мае отступлении обвиняли его облыжно, он ведь приказал отойти по приказу «свыше».

— У них наши снаряды закончились, зато у нас много их снарядов, да и орудий хватает! Учиться надо было, из них надо лучше стрелять, вас никто в боеприпасах не ограничивал. Вон, у генерала Белого в Дальнем одни японские пушки, но ведь держит как-то позиции. А чем ваши канониры, Владимир Александрович, хуже крепостных артиллеристов⁈

На такой вопрос генерала полковнику лучше не отвечать, а Фок бодро потрусил по изрытым воронками позициям, которые еще в мае китайцы выдолбили в каменистой земле. Тогда ведь работы проводились по плану предложенному генералом Кондратенко, причем линия перешейка перекрывалась тремя оборонительными линиями. Первая была на самой горе Наньшань, которая как бы выступала вперед, чуть выходя из узости. И хотя она была вся изрыта окопами, там были поставлены проволочные заграждения и вырыты ямы с фугасами, но противник ее взял в «два огня», сосредоточив до полутора сотен орудий, в два раза больше чем было у русских, и в атаку пошли две дивизии против трех батальонов 5-го полка. Тогда он не стал вводить в бой 1-ю бригаду, что заняла эшелонированные позиции за сопкой по гребню высот — у станции, и в позади, на выходе из перешейка, по нангалинским высотам. Там тоже спешно возводились позиции, и даже подготовили основания для трех 152 мм пушек Кане, которые как сообщили по телефону, уже отправили на платформах из Порт-Артура. Будь установлена эта береговая батарея с западной стороны, то вражеские канонерки не смогли бы безнаказанно мешать с землею прибрежные позиции. А так произошло то, что должно было произойти — взятый в «три огня» гарнизон Наньшаня не устоял, и полковник Третьяков стал отводить свои батальоны. И все потому, что не он сам, а Стессель и адмиралы слишком поздно пришли к мысли, что нужно всячески укреплять перешеек, и если там нет флота, то хотя бы возвести серьезные береговые батареи. Но как всегда, все запоздали, понадеялись на «авось»…

— Кажись, отбились, теперь на полчаса передышка, — пробормотал Ирман, и, сняв с головы каску, больше похожую на тазик для бритья, перекрестился. Фок покосился на эту придумку моряков, машинально отметил вмятины — судя по всему, от попавших в железо камней. Ирман перехватил взгляд, и, протянув каску генералу, негромко сказал:

— Приказано генерал-лейтенантом Стесселем всем офицерам носить эти шлемы во время боя. Мне раза три камнями попало, оглушило изрядно, но даже шишку не набило. Хорошая задумка — широкие поля от шрапнели защищают, ранения в голову стали редки. А кто в папахе или фуражке, то смерть — череп у многих проломлен или пробит. А вот кирас моряки не дали — у них самих их мало. Хотя пулю только на излете удержат — не сталь ведь, обычное железо, к тому же тонкое, а то носить тяжело будет.

— Сейчас боя нет, чтобы носить этот «горшок Вирена», — Фок отстранил каску, но сделал так, чтобы не нарушить приказ Стесселя демонстративно. Пусть офицеры и нижние чины ее носят, но не генералам же с этим шутовским колпаком на позициях появляться. И пошел по линии окопов, смотря как внизу, под его ногами сидят усталые стрелки с землистыми лицами. Кто-то курил, другие машинально чистили винтовки, но большинство служивых будто в дремоте пребывали с закрытыми глазами. И везде трупы в изодранных гимнастерках, а многие и в серых шинелях — утром ведь холодно. Фок машинально отметил, что почти все потери от артиллерийского огня, и стал рассматривать позиции 4-х фунтовых пушек, которые являлись противоштурмовыми. Уроки боев под Цзиньчжоу были усвоены — теперь пушки стреляли с закрытых позиций, причем каждое находилось в своем «дворике», обложенном мешками с землей, и на отдалении от другой пушки. А еще отметил, что флотские митральезы — пяти ствольные орудия в полтора дюйма — занимают позиции исключительно для фланкирующей стрельбы — внизу под склоном лежали кучи японцев навалом, мертвых и живых, вернее раненых. Их буквально выкосили, пройдясь очередями. Разбитых орудий и пулеметов тоже хватало — артиллерия противника стреляла умело, и, пожалуй, ни в чем не уступала русской. Зато в заливе стояла канонерка, куда-то стреляя вглубь сопок, и оттуда каждые четверть минуты раздавался ответный выстрел — корабль и пушка вели бой уже между собой.

— Ваше превосходительство! Смотрите, они снова пошли!

Неожиданно все протяженное пространство вдали, у подножия высот, покрылось людьми, которые выглядели с такого расстояния муравьями. И вся эта масса ринулась вперед, и безумный вопль донесся:

— Банзай! Банзай!

Японская пехота в боях на Квантунском полуострове часто использовалась густыми массами и в плотных построениях. Потери от массированного ружейно-артиллерийского огня были ужасающими, но только для русских, а вот самих японцев, они, казалось, не смущают…