Соль и слезы сирены

Глава 2

Ландшафт, показавшийся мне красивым, когда мы покинули пустынный apotreptikό, померк перед великолепием, открывшимся, когда мы начали пересекать Океанос. Наиболее подходящее описание – горная гряда. Как и крупнейшие горные цепи на земле, над поверхностью воды, она была бесконечно длинной и поразительно красивой.

Нескончаемые пики и долины простирались так далеко, сколько могли видеть русалочьи глаза. Самые высокие и мощные пики вздымались ввысь, пронизывая толщу воды и устремляясь к небесам. Некоторые долины вились в теснинах между скал, другие раскинулись вольно; над ними неслись различимые глазом потоки – подводные магистрали, существующие благодаря перепадам температур и неровностям океанского дна. Всюду кипела жизнь. Рыбы и прочие морские твари то появлялись из бесчисленных расщелин, то исчезали в них.

Мы направились прямиком к самой высокой горе. Полли сказала, она называется Калифас и является сердцем нашего мира.

Тут я заметила первых сирен и немедленно впилась в них глазами, ведь до этого единственной знакомой мне русалкой была моя мать. Я даже заметила несколько юных русалочек, чуть старше меня самой. Они плыли рядом со взрослыми.

Полли не заговаривала со всеми этими сиренами, но все же как-то сообщила им о своем прибытии. И они, чем бы ни занимались, бросали свои дела и искали ее глазами. Некоторые переглядывались друг с другом, другие просто наблюдали за нами, а потом все они устремлялись следом, но немного в отдалении.

Мне очень хотелось знать, кто эти сирены, почему преследуют нас и можно ли с ними поговорить. Но сосредоточенно-торжественное выражение лица моей матери – прочие сирены выглядели просто зловеще – заставляло меня держать рот на замке. Я очень надеялась, что скоро все прояснится.

Мы долго плыли к горе Калифас, собирая по дороге сирен. Но, когда приблизились к этой громадине, мать не остановилась, а заплыла в незаметную расщелину. Другие сирены устремились за ней, а я замешкалась. Но почти сразу поняла, что потеряю след матери, если не поплыву за ними: Полли явно не собиралась меня дожидаться.

Скользнув в темноту, я почувствовала, как холодна в подземелье вода. Разглядеть, куда плыть, помогала лишь биолюминесценция – свечение русалочьих хвостов впереди. Расщелина превратилась в туннель, он то сужался, то расширялся, то пересекался с другими туннелями. Внутри горы Калифас обнаружилась целая система пещер, а как выяснилось позже – бассейнов, рек и гротов. Я плыла и плыла по лабиринту темных проходов, пытаясь обогнать плывущих передо мной сирен.

Временами я оказывалась в слабоосвещенных водах то синего, то зеленого оттенка. И вот уши уловили звук воды, плещущейся о каменные стены и каплями стекающей вниз.

Голова коснулась поверхности, и я, как и другие русалки, на человеческих ногах вышла на берег в огромной сводчатой пещере, озаренной рассеянным светом. Все мы ручейком пересекли огромное пространство. Русалочья кожа сияла в тусклом голубом свечении светлячков и биолюминесценции водорослей, покрывавших стены.

Я вытянула шею, пытаясь отыскать мать, и увидела, как та исчезает в проеме, озаренном мягким белым светом. Кто-то дал ей одежду, но я не заметила кто и когда. Теперь ее тело скрывало простое платье, стянутое на талии поясом. С ее волос, спадавших на плечи, стекала вода, и на ткани появились мокрые пятна.

Сиренам явно не было дела до того, что я ее дочь, и это меня страшно раздражало. Мне хотелось призвать их к порядку, потребовать, чтобы меня пропустили вперед. Но все молчали: в тот момент в пещере царила гробовая тишина, и я боялась ее нарушить.

Вереница сирен втягивалась в проем, в котором исчезла моя мать, и я, последовав за ними, оказалась у подножия уводящей наверх лестницы. И начала подниматься. Мои юные ноги, отвыкшие ходить после долгого времени, проведенного в облике русалки, горели огнем.

Дневной свет разгорался все ярче, но неба не было видно. Я смотрела по сторонам. Долгий молчаливый подъем не мешал мне удовлетворять любопытство. Меня завораживала игра света в разноуровневом лабиринте пещер. Яркие лучи падали из трещин в скале, преломляясь и попадая в другие трещины, где снова отражались.

Температура неуклонно повышалась. Мы миновали множество залов с раскрашенными стенами и полами, с бассейнами и тем, что, на мой неискушенный взгляд, являлось произведениями искусства. Но остановиться и посмотреть было нельзя – процессия сирен двигалась равномерно и неуклонно.

Когда босые подошвы моих ступней наконец коснулись последней ступени лестницы, приведшей меня в большой зал, оказалось, что все, кто поднимался передо мной, встали полукругом в несколько рядов перед чем-то, чего я не могла разглядеть из-за спин и голов. Я пустила в ход локти, пробираясь вперед. Происходило что-то, касавшееся моей матери, и я, не желая пропустить ни мгновения, сходила с ума от любопытства.

Добравшись до первого ряда, я остановилась и осмотрела зал.

Некоторые сирены раздобыли где-то одежду, другие так и остались нагими, но с волос тех и других капала вода, а глаза сияли торжественным блеском.

Мое сердце бешено колотилось, а в животе кружились крошечные рыбки тревоги.

И тут я заметила их.

Даже вид моей матери, стоявшей в круге яркого света, лившегося из дыры в потолке, не мог заставить меня оторвать от них глаз. Я мгновенно поняла, кто они. Foniádes. Их было восемь, и они не походили на сирен, которых я до сих пор видела или могла представить в своем воображении.

Они были выше Полли, широкоплечие, сильные, мускулистые, с женственными формами. Но хищные. Зрачки их глаз оставались расширенными и в заливавшем зал свете дня. Радужки имели глубокий оттенок индиго, а небольшие участки чуть видневшихся белков были голубоватого цвета. Внимательный взгляд этих глаз пронзал насквозь, а из-за огромных зрачков трудно было понять, куда он направлен.

Их кожа имела прохладный серо-голубой цвет, совершенно непривычный для человеческой плоти. Длинные руки заканчивались цепкими пальцами с когтями, а меж приоткрытых голубоватых губ виднелись белоснежные зубы, острые края которых не добавляли облику foniádes дружелюбия. Они носили короткие, едва прикрывавшие лобок, облегающие туники без рукавов в тон коже.

У всех восьми были высокие скулы, прически различались: у одних волосы разных оттенков серого, черного и темно-синего цвета были коротко острижены на висках, другие от самого темени заплели бесчисленные тугие косы, спускавшиеся на спины. Я заметила, что у каждой имелось украшение бирюзового цвета – у одних на шее, у других в волосах, у третьих на запястье.

В какой-то момент я была способна думать только об этих сиренах – если они вообще ими являлись, конечно. Теперь я понимала, почему угроза матери, брошенная атлантам, возымела такой мгновенный эффект. Эти существа внушали страх даже сейчас, когда просто стояли, опираясь о скалу. Я с трудом могла представить, на что они способны, когда бросаются на врага.

И только вдоволь насмотревшись на грозных foniádes, я вновь перевела взгляд на свою мать и поняла, что она стоит перед высоким, с несколькими ступенями, троном, изготовленным из ярко-голубого камня, на котором восседает сирена в короне и ожерелье из того же материала. На моих глазах королева поднялась на ноги и медленно, без тени улыбки на нежном лице спустилась к моей матери. Мне она понравилась, и не только потому, что была красива. Одэниалис – я знала ее имя, ведь мама говорила о ней, правда без особого уважения. Носила она платье, похожее на то, что надела Полли, – простое, с длинными рукавами, стянутое поясом на талии.

Одэниалис встала перед моей матерью лицом к лицу и протянула к ней раскрытые руки. Полли положила свои ладони сверху. Одэниалис поцеловала Полли в каждую щеку, потом протянула свои тонкие руки к короне из голубых камней и сняла ее с головы. Развернув корону, она водрузила ее на голову Полли, потом передала ей ожерелье и кольцо с пальца.

Одэниалис снова поцеловала ее, но теперь в шею, в ложбинку между ключицами. Потом Одэниалис прижала два пальца к этой ложбинке, закрыла глаза и опустила голову. Прошло несколько мгновений, прежде чем она снова подняла взгляд, убрала руку и присоединилась к кругу сирен. Я смотрела ей в лицо: она казалась счастливой и даже беззаботной, но, похоже, старалась не выдать своих истинных чувств. Несколько русалок, касаясь ее рук, что-то говорили ей, но я не могла понять ни слова. И теперь знаю почему: они говорили на древнем языке, который утрачен безвозвратно. Русалки благодарили Одэниалис за службу.

Полли повернулась лицом к толпе.

– Я, Аполлиона из Океаноса, смиренно принимаю коронование Солью и буду служить вашей Государыней.

«Аполлиона? – удивилась я. – Так вот как ее зовут на самом деле…»

Каким-то образом все встало на места. Это имя подходило матери куда больше, чем Полли. Меня поразило, что она не сочла достойным сообщить его ни одному из немногих людей, являвшихся частью ее жизни. Только позже я узнала, что у всех русалок два имени: с одним они рождаются, а второе Соль дает им после достижения зрелости.

Одна за другой русалки подходили к Аполлионе и прикасались к ложбинке между ее ключицами. И некоторые целовали в щеку.

Я тоже в свою очередь подошла к ней, надеясь услышать какие-то материнские слова, обещание объяснить мне позже все происходящее. Но она посмотрела на меня, как на любую другую русалку в зале, давая мне понять, что я все-таки отличаюсь от них, лишь легкой улыбкой. Она приняла мое заверение – я признала ее своей Государыней и шагнула в сторону, уступая место следующей сирене. К маме подошли все, включая foniádes. Только теперь я заметила, что не только эти грозные воительницы и Государыня носили ярко-голубые самоцветы. Они были у каждой русалки, кроме тех, кто, как и я, выглядел слишком юным.

Надеясь все-таки удостоиться внимания матери, я ждала. Сидела неподалеку на уступе, наблюдая за церемонией, и заметила сирену, непохожую на других. Однако, в отличие от foniádes, она выделялась красотой и обаянием, а не высоким ростом и устрашающим обликом.

Мое внимание привлекла миниатюрная русалка с длинными синими пушистыми тонкими волосами, которые шевелились, словно она стояла на ветру. Мне подумалось, что ее волосы легкие, словно шелк. Мелкие черты лица, острый подбородок, внешние уголки глаз приподняты. Ее глаза постоянно меняли цвет: они казались то зелеными, то синими, то серыми. Короткое голубое платье-сорочка на одной бретельке через правое плечо, простое по покрою, было экстравагантным. По сравнению с Аполлионой она выглядела крохотной – ей пришлось потянуться вверх, чтобы прикоснуться к основанию шеи Государыни, – но выглядела не менее величественно, чем новая королева.

Я провожала удивительную сирену глазами – после церемонии она пошла к лестнице, на мгновение замерла, опершись на какой-то камень, и оглянулась через плечо. Ее взгляд упал на меня. Она улыбнулась ослепительной, полной озорства улыбкой. Мгновение спустя отвернулась и исчезла в лестничном проеме. Все произошло так быстро, что я решила, будто мне почудилось. И все же она мне и вправду улыбнулась.

Когда все русалки, кроме foniádes, вышли из зала, я поднялась с каменного уступа и с надеждой бросила взгляд в сторону матери.

Но та подозвала foniádes.

– У юго-восточной границы, – прозвучали первые ее слова в роли Государыни, – мы встретили двух обкрадывавших нас атлантов. Эния позволяла им пастись на наших землях. Но при Нашем правлении это недопустимо. Новый указ запрещает атлантам браконьерствовать в Наших владениях. Найдите тех двоих: я уверена, они вернулись. Приведите их ко мне.

Foniádes повернулись и умчались выполнять приказ. Я с трудом подавила желание вжаться в стену, когда они проносились мимо, но они меня даже не заметили.

Аполлиона стояла ко мне спиной и, кажется, была погружена в свои мысли.

– Мама. – Мой голос прозвучал слабо и растерянно в огромном зале.

Аполлиона взглянула через плечо, словно только что вспомнила, что у нее есть дочь. Распрямила плечи и подозвала меня к себе.

– Что такое, Бел?

Я хотела подбежать к ней, обнять. И, по неясной причине, у меня появилось желание дать русалочьим слезам свободно литься, пока не придет облегчение. Но Аполлиона презирала подобные «проявления слабости», как она их называла. А я больше всего на свете желала угодить матери. Поэтому подошла к ней медленно, с нарочито спокойным видом, держа руки перед собой и крепко сжав ладони.

– Что происходит? – спросила я.

Она посмотрела на меня сверху вниз – сиявшие в ее короне камни и ожерелье на шее придавали ей вид более царственный, чем у любой человеческой королевы, что я видела на картинах, когда жила на суше. Даже несмотря на ее простое платье и босые ноги.

– Я теперь твоя Государыня, – ответила она. – Иди и познакомься со своим новым домом. И не лезь в неприятности.

И все? Я смущенно заморгала.

Она положила мне руку на плечо, и голос ее слегка смягчился.

– Ты еще совсем мала и не нуждаешься в самоцвете. Когда придет время, придешь за ним ко мне. – С этими словами мать поцеловала меня в макушку – это было единственное проявление нежности с момента нашего прибытия в Океанос. – Теперь иди познакомься с сестрами-русалками. У меня много дел.

Сказав это, мать повернулась и удалилась, выйдя из пещеры через арочный проем позади трона. Я сгорала от желания пойти следом и посмотреть, что она будет делать как Государыня. Хотелось узнать все о моем новом доме, о foniádes и о сирене с синими волосами. Но больше всего хотелось быть рядом с ней, оставаться ее дочкой. Мать никогда не была идеальной. Она не слишком заботилась о моем воспитании, но по-своему любила меня. И для меня она была первой любовью; в столь юном возрасте, едва начиная осознавать собственную природу, я чувствовала горечь потери. Я жаждала вернуть Полли.

Однако этому не суждено было случиться. Самым болезненным уроком моей юности стало понимание того, что все меняется и, однажды изменившись, никогда не становится прежним, как бы нам того ни хотелось.

Как горько я сожалела о том, что обращала раньше недостаточно внимания на все, что Полли рассказывала. Сожалела, что не сохранила в памяти каждый момент, проведенный с ней, не наслаждалась каждым звуком ее голоса, не прислушивалась к стуку ее сердца в редкие моменты, когда она обнимала меня. Я утратила то, что, как мне думалось, не потеряю никогда. И никто не предупредил меня, что это так скоро случится, – даже Полли.

Случившееся с Аполлионой – ее превращение в Государыню – во многом походило на смерть. Полли умерла. Сирена, сидевшая на троне, напоминала ее внешностью и голосом, но на самом деле ею не являлась.

Я стала общей и ничей дочерью, общей и ничей ответственностью – так мне предстояло провести все оставшиеся дни моего детства.