Соль и тайны морской бездны

Глава 6

– Это не единственная причина моего страстного желания привезти вас на Гибралтар, – сказал Йозеф, накрывая ладонями спутниковые снимки и документы, которые мы так внимательно рассматривали.

Мы находились на Гибралтаре чуть больше двенадцати часов. Половину этого времени мы с мамой проспали, а после пробуждения успели погрузиться в атлантские бумаги и слегка перекусить фруктами и яйцами вкрутую.

При этих словах я оторвала взгляд от фотографии структуры Ришат. Антони с Эмуном тоже бросили свои занятия.

Взгляд Йозефа был устремлен на мою мать.

– Я хочу показать тебе кое-что еще, кое-что еще более… Даже не знаю, верно ли будет назвать это волнующим, но… Если честно, я уже мозги сломал, подбирая правильные слова, да так и не нашел. Прямо как мой отец. Проще показать.

Мама встала. Мы с Антони и Эмуном обменялись взглядами. Нас Йозеф особо не приглашал смотреть на то, что с таким волнением собирался показать моей матери, но я не была намерена сидеть на месте и упускать… что бы там ни было.

Йозеф вытер ладонью лоб.

– Нам придется вернуться в лабораторию Лукаса. Я не сомневаюсь, что это последнее место на земле, куда вам захотелось бы возвращаться, учитывая то, чем он там занимался.

Мой взгляд метнулся на маму.

– Это там он проводил вскрытия сирен? – Мое сердце будто сжала холодная рука.

Йозеф кивнул.

– То самое место. – Вставая из-за стола, он и сам имел бледный вид.

Всю дорогу, что мы шли за Йозефом по особняку, а затем, покинув здание через заднюю дверь, по саду, Антони держал меня за руку. Там все было в точности так, как описывала мама. Фигурно подстриженные кусты и деревья, журчащие фонтаны, окаймленные бордюрами из цветов, большой двор и дорожки. Мы пересекли двор в направлении отдельно стоящего флигеля на задворках. Окна и двери его были забиты досками, а сам он, мягко говоря, нуждался в ремонте. Там просто обязано водиться привидение, а то и два.

Из щелей между кирпичами пробивался мягкий, пушистый мох, а по камням нижнего ряда от влажной земли вверх карабкался сочный плющ. Новее всего выглядела металлическая подвальная дверь со множеством замков, расположенная ниже уровня земли. К ней вела длинная узкая лестница.

– Похоже, Лукас чрезвычайно ценил свою безопасность, – заметила мама.

Йозеф кивнул, выудил из кармана связку ключей и принялся отпирать один замок за другим. Дверь открылась, из темноты пахнуло затхлостью. Вслед за Йозефом мы перешагнули порог. Внутри все сохранилось в первозданном состоянии: стальные поверхности и несколько компьютеров. Мое внимание привлекла дверь справа – тоже сравнительно новая, металлическая, выкрашенная черной красной.

– Ты там нашла Фимию? – я показала на закрытую дверь.

Мама кивнула, и от меня не укрылось, как она содрогнулась при этом.

– Это чисто мое впечатление или местечко в самом деле зловещее? – пробормотал Эмун, изучая своими темно-синими глазами стол, книжные полки, ящики и компьютеры. Повсюду лежала пыль, а в углах и между книжными полками колыхалась паутина.

– С вашей помощью мы, пожалуй, сможем изгнать пару демонов, – отозвался Йозеф.

Но он не повел нас туда, где в аквариуме томилась и медленно умирала от голода Фимия. Йозеф направился прямиком к дальней стене. Под ничем неприметной пластиковой крышкой спряталась панель с многочисленными кнопками и маленькой круглой замочной скважиной. Панель ожила, загоревшись тусклым желтым светом, послышался какой-то скрип. Я ощутила на лице непонятно откуда взявшееся дуновение воздуха. Уловила запах плесени и соль на губах.

Резкий звук и загадочный ветер заставили Антони отступить на шаг назад и потянуть за собой меня. Его взгляд метался по помещению в поисках источника.

– Это потайная дверь, – объяснил Йозеф.

То, что несколько секунд назад выглядело едва заметной щелью в стене, начало расширяться – створки двойной двери медленно уходили в стороны. В разверзшемся проеме царил подкрашенный искусственным зеленоватым освещением полумрак. Мой слух улавливал медленный, но равномерный электронный писк.

Йозеф вошел и протянул руку куда-то вбок. Над нашими головами замигали лампы дневного света, и взору открылась небольшая камера.

Напротив расставленных полукругом стульев мерцал широкий монитор. Под ним располагалась сложная панель управления с какими-то циферблатами и переключателями. Все это сплошь покрывал плотный слой пыли. Сюда, как и в остальные части лаборатории, давно никто не заходил. В углу комнатки полукруглый карниз держал шторку, наподобие больничной ширмы. Я решила, что за ней может скрываться очередная дверь.

Йозеф отдернул шторку.

Мама тихонько вскрикнула и зажала рот ладонью. Она приблизилась к обнаружившемуся за ширмой стеклу и прикоснулась к нему рукой.

Перед нами предстал цилиндрический резервуар с тяжелой серебристой крышкой и прочным на вид основанием, от которого к настенной панели отходило несколько кабелей.

Внутри резервуара находилась сирена.

В комнате стояла такая тишина, что грохот собственного сердца едва не оглушил меня. Оставив Антони и Эмуна у входа, я встала рядом с матерью. У меня не получилось бы оторвать взгляда от сирены в резервуаре, даже если бы я захотела.

– Она умерла?

Пленница выглядела как мертвая: расслабленное тело покоилось на дне резервуара, хвост завернулся назад, голова опирается на плавник, как на подушку, руки молитвенно сложены напротив лица, глаза закрыты.

– Она в состоянии диапаузы, как называл это Лукас, – ответил Йозеф. – Сигнал, который вы слышите, – это ее сердцебиение.

– Такое медленное? – удивился Антони. Он произнес это тихо, с благоговением. – Не больше пятнадцати ударов в минуту.

– Примерно так.

Русалка была очень смуглой, но при этом обладала длинными белыми волосами, которые качались в воде словно облако, и черным хвостом. Она отощала до такой степени, что на руках, животе и груди практически не осталось мышц. На шее виднелась тонкая цепочка с маленьким аквамарином.

– Так, наверное, выглядела и ты, когда вышла из диапаузы, – сказала я маме. При виде этой хрупкой сирены внутри у меня все сжималось. Казалось, ее кости захрустят и сломаются, если вода вокруг нее всколыхнется чересчур сильно.

– И Эмун тоже. – Антони подошел ко мне сзади достаточно близко, чтобы я ощутила успокаивающее тепло его тела. Я прислонилась к нему, такому живому и надежному, потому что сердце мое сковывал холод.

В конце концов боковым зрением я заметила, что мама шевельнулась, и тогда оторвала взгляд от пребывающей в коматозном сне сирены. Мама положила на стекло уже обе руки. Она смотрела на сирену, а по ее щекам бежали и скатывались на шею слезы. Только тут я догадалась, что сирена ей знакома.

– Кто она?

Мама не сразу нашла в себе силы ответить. Когда она повернулась ко мне, я осознала, что она испытывает странный прилив эмоций – ликует и скорбит одновременно.

– Это Нике, – ответила мне мама. – Анникефорос – сирена-колдунья, которая спасла мне жизнь, обернув вспять мои годы. – Мама вздохнула, глаза ее потеплели. – Чародейка, подарившая мне тебя.

Мне показалось, что глаза у меня сейчас вылезут из орбит. Я снова уставилась на спящую русалку.

– Это Нике? Но…

– Я думал, у нее голубые волосы, – встрял подошедший ко мне слева Эмун. Он тоже разглядывал хрупкое тело колдуньи. Черты ее заострившегося лица казались слишком крупными для обтянутого кожей черепа, скулы резко выступали.

– Так оно и было, – ответил Йозеф. – Лукас зафиксировал это в своем дневнике наблюдений. Он записал, что после того, как ее поместили в эту камеру, ее волосы через некоторое время побелели. Если посмотрите внимательнее, то и сейчас сможете заметить немного синевы на самых кончиках.

Я присмотрелась и в самом деле увидела. Концы ее волос были темнее и при тусклом освещении скорее напоминали тени в воде, чем едва заметный оттенок голубого неба.

– Как нам ее разбудить? – Мама перевела взгляд на Йозефа и убрала руки от стекла резервуара. Вытерла бежавшие по лицу слезы.

Я нащупала в кармане небольшую упаковку бумажных платочков, которую держала там на случай причиняющих немалые неудобства русалочьих слез. Вытащив из упаковки один, я протянула его матери. Она приняла его с бледной улыбкой. Помешкав секунду, я вручила ей всю упаковку. Сдавленно усмехнувшись, мама взяла и ее тоже.

У Йозефа был страдальческий вид.

– В этом-то и вся сложность. Я не знаю. – Он махнул рукой в сторону компьютеров и помещения, через которое мы только что прошли. – Все записи Лукаса здесь. В документировании информации ему не было равных. Но судя по тому, что я там вычитал, он проделывал такое – погружал сирену в состояние диапаузы – впервые.

– Видимо, это особая камера, – сказал Эмун и подошел ближе к раритетным компьютерам и сложным панелям. Забормотал себе под нос, читая надписи на панели под монитором, а потом добавил: – Часть из этого – показатели ее жизнедеятельности, которые, по-видимому, считываются с помощью зажима у нее на пальце.

Мой взгляд снова метнулся к рукам Нике. На одном мизинце чуть ниже основания ногтя виднелась пластиковая клипса. Тонкий проводок отходил от нее и прятался где-то под рукой сирены.

– А я и не заметил. – Я макушкой почувствовала дыхание Антони.

– Я тоже, – добавила я. – На ее ногти внимание обратила, а на эту штучку – нет.

Ногти у Нике были настолько длинными, что начинали скручиваться.

Йозеф кивнул.

– Это камера высокого давления, сконструированная для точной имитации самых глубоководных мест в естественной среде обитания сирен. Он пишет, что, поместив ее сюда, стал постепенно увеличивать давление, а все показатели жизнедеятельности записывать. Изначально он пытался выяснить, при каких условиях сирены… угасают.

– Угасают? – резко переспросил Антони. – Он мог убить ее, эту единственную в своем роде сирену, ради своего эксперимента, и ему было плевать?

– Таков уж был Лукас. – На лице Йозефа отразилось сожаление. – Для него знания были превыше собственной жизни и оправдывали любые жертвы. Сирен он не считал существами, заслуживающими хоть какого-то внимания, помимо удовлетворения исследовательского зуда.

– Прямо как нацист, – прокомментировала я, чувствуя, как губы сами кривятся от отвращения.

Эмун со мной согласился и, нахмурившись, навис над панелью управления. Он нагнулся ниже и сдул пыль с одного из небольших экранчиков.

– Значит, он хотел узнать границы жизнеспособности сирен в условиях глубины, – подытожила я больше для себя, чем для кого-то из присутствующих, чтобы лучше разобраться в том, что здесь произошло, – а в результате она уснула?

– Именно так. – Йозеф почесал висок. – Он погрузил ее в некое подобие зимней спячки, а потом, судя по датам в исследовании и тому, что успел рассказать мне отец, заболел. Эксперимент завис. С тех пор она здесь и находится.

– У тебя есть вся информация о том, как именно Лукас увеличивал давление. – Эмун выпрямился и с надеждой посмотрел на Йозефа. – Самое верное будет в точности проделать все, что делал Лукас, только в обратном порядке. Любые другие действия могут быть слишком рискованны.

Йозеф закивал.

– Я тоже об этом думал, но последнее слово должно быть за Сибеллен. – Он взял маму за руку. – Это жизнь твоей подруги висит на волоске. Лукас считал, что слишком быстрое изменение давления может повлечь за собой отказ органов. Я не знаю, свойственно это сиренам или нет, но… – Его рот открылся и снова закрылся, будто он не мог решить, стоит ли добавлять к своему утверждению что-нибудь еще или нет. – В общем, он, кажется, считал, что риск имеется. Поэтому я хотел, чтобы вы знали. Я мог бы попробовать сразу, как только нашел ее, но побоялся. Я бы напортачил. К тому же я подумал, что после пробуждения она должна сначала увидеть знакомое лицо. Я понимаю, что мне следовало бы рассказать об этом еще при встрече, там, в Гданьске, но не знал, как ты к этому отнесешься, и не хотел, чтобы ты беспокоилась и горевала в самолете на протяжении нескольких часов. Надеюсь, я поступил не так уж дурно?

– Ты хорошо поступил, – быстро ответила мама, и наморщенный от тревоги лоб Йозефа немного разгладился.

Мама посмотрела в глаза каждому из нас поочередно, а затем снова перевела взгляд на Йозефа.

– Сделаем, как предложил Эмун, – сказала она. – Это единственное, что имеет какой-то смысл.

– Ты уверена? – На лбу Йозефа снова появились складки, и выглядел он весьма усталым.

Мама кивнула. Ее лицо светилось надеждой и нетерпением.

– Давайте вызволим ее отсюда.