Тролли и легенды

Золотой тролль на лазурном поле Клодин Глот

Сколько еще предстоит исследовать полок в глубинах наших библиотек, сколько пыли разворошить, сколько чердаков, подвалов, подземных ходов, железных шкафов и старых дубовых сундуков, где до сих пор спят забытые поэмы? Их достойные всяческого подражания герои ожидают, когда будут вновь открыты книги их подвигов. Среди них и эта извлеченная из безвестности история. В ней еще есть пробелы, но нам показалось, что в своем нынешнем виде, то есть переведенная на современный язык, она заслуживает публикации. Разумеется, первой ее должна прочитать хорошо информированная публика, психологически и интеллектуально сориентированная в мире троллей.

У Рейхардта де Родеаарде, что сидел в своей красной кирпичной крепости, затерявшейся в глубинах Арденнского леса, на сердце лежал камень. Он оказался в положении своего любимого героя — Ивэйна, рыцаря со львом, который прибыл ко двору короля Артура, не свершив ни единого подвига, достойного Круглого стола. И какие же подвиги остались для свершения ныне, в начале одна тысяча пятисотых годов? Драконы были истреблены давным-давно, а вместе с ними и все чудовища, упоминавшиеся энциклопедистами. Как он докажет свою доблесть, когда не сыскать и тени гидры или многоголового пса? Тем паче, что Рейхардт собирался завоевывать свою будущую жену не иначе, как в тяжелом бою, вырвав ее у людоеда, великана или еще какого существа, извергнутого одной из Преисподень. Неужели недостаток в монстрах, лишив его возможности продемонстрировать свою храбрость, обречет Рейхардта на безбрачие?

Как ни увещевал его отец поступить ко двору, последовать стезей коронных завоеваний, увлечься дальним мореплаванием или даже — в виде крайней уступки — начать ухаживать за дочерью какого-нибудь богатого ганзейского купца, ничто не вызывало в нем ни малейшего интереса. Он тосковал по ушедшим дням одиноких приключений, по ослепительно прекрасным дамам, поджидавшим его на краю пагубных фонтанов, и без конца вновь погружался в старинные рукописи, над повестями которых стало модно насмехаться.

А пока он все предавался ностальгии, ему пришло в голову, что если его земли во Фландрии лишились собственных чудовищ, то виновны в этом не только рыцари, но и святые, которые с прискорбным упрямством наводили порядок на обращенных землях. На землях Запада, среди бретонцев и на острове Ирландия монахи, согласно хроникам, были более снисходительны, всего лишь давая монстрам совет убираться подальше, чтоб их никто больше не видал.

Все еще размышляя о столь необходимом и столь же гипотетичном противнике, он рассудил, что в некоторых странах, лишь недавно завоеванных истинной верой, все еще уцелели какие-нибудь устрашающие существа. Он задумывался о землях Севера, окруженных морями, что алчут кораблекрушений, с острыми горами, увенчанными льдами и постоянным холодом, где земля корчилась от дьявольской ярости в судорогах. Головы драконов украшали носы кораблей, выплывавших из-за этих туманных горизонтов, еще долгое время после того, как сии наводящие страх летающие змеи исчезли из Франции, Англии и Германии.

Долгое время покрутив и так и сяк эту мысль и перештудировав дюжину книг, составлявших богатую библиотеку отца, он, соблюдая величайшую скрытность, направился в ближайший порт, где причаливали тяжелые ганзейские каракки и португальские каравеллы, груженные дорогими товарами. Они пускались в путь до отдаленнейших портов — коль скоро там удавалось найти какой-нибудь примечательный товар, достойный коммерции. С ними вместе прибывали богатства всего мира, неслыханные ароматы и краски, полные ужасов и чудес рассказы. Потратив немало флоринов и реку джина, он выяснил: то, что он искал — это королевство Норвегия. Огромные фьорды, ледники, вулканы и даже море вокруг до сих пор кишат существами, явившимися из тумана времен. Кое-кто из моряков, дрожа от страха, описывал ему длинные руки кракенов, их присоски, похожие на жадные рты, их огромные, никогда не мигающие глаза. О, сколько кораблей, раздавив, они утащили в темные глубины океана! К одним рассказчикам присоединялись другие, и каждый был уверен, что его чудовище — наистрашнейшее из всех. Но все единодушно сходились в мнении относительно троллей, небольшая колония которых до сих пор сохраняется в скалах над Согне-фьордом в Норвегии. А из Исландии сообщалось об еще более ужасающих троллях, замеченных вблизи дьявольской черной крепости. Ее зубчатые стены возвышались у подножия горы, где кипела сера, где плясали демоны посреди адской дымящей блевотины.

Безобразные, огромные, и кожа как подошва; запах гниющего мяса, огромный сопливый нос, гнилые зубы, ладони размером со всю человеческую руку: каждый путешественник говорил о своем. Один описывал след, в котором могли уместиться бок о бок два вола, другой приводил в пример фекалии, одной-единственной из которых можно было унавозить целый сад, но садовник при этом непременно бы задохнулся. Один рассказывал, как тролль разгрызал клыками человеческую бедренную кость, чтобы извлечь костный мозг, составляющий вместе с еще дымящимися мозгами его величайшее лакомство. Другой добавлял, как тролль хватал и молодых девушек, и старух, а затем отбрасывал их, мертвых и напрочь разодранных, после удовлетворения своих самых животных влечений, детально живописуя орудие злодеяния.

Два месяца спустя молодой граф Родеаарде высадился в глубоком фьорде на севере Исландии, слегка измотанный после двух недель плавания на китобое из Бискайи, пропахший рыбой и старой ворванью, и с еще не пришедшим в себя желудком. Потратив какое-то время на закупку провизию, приобретение двух крепких маленьких лошадок, которыми так гордились туземцы, и найм в качестве проводника крепкого крестьянина Сигурдура, он отправился по тропкам к темным базальтовым стенам Диммюборгира^[8]. Тут ему открылось, чем на деле оборачивается приключение, о котором он так долго мечтал, и все уже в этом совершенно чужом мире, казалось, сулило ему погибель; его охватила тревожность зверя, преследуемого невидимыми охотниками. Даже лебеди — изящные украшения садов его замка — превратились в свирепых врагов, готовых напасть с пронзительными криками. Его посещали ностальгические воспоминания о тех благородных птицах, которых подавали на грандиозных банкетах: великолепно украшенных, молчаливых и, главное, хорошо приготовленных. Земля вокруг него потрескалась, и в глубинах бездонных колодцев, укрытых вечной тьмой, ему чудились поджидающие его прóклятые души. А в высоте дымила и извергалась гора, воды были цвета персидской бирюзы, камни — кислотно-желтые, и ни травинки, ни единого деревца… Он чуть не начал презирать Ивэйна — свой столь обожаемый эталон, — который находил себе приключения в таком приветливом и дружелюбном лесу, как Броселианд, а не в этом преддверии Ада.

Рейхардт с Сигурдуром ехали целый день, после чего разбили ночлег на берегу жутковатого озера, ощетинившегося разбитыми черными колоннами. На рассвете они вошли в лабиринт полуразрушенных скал, где множились с каждым шагом пещеры и подземные ходы. Половина из деревьев, которым хоть как-то здесь удалось вырасти, лежали переломанными по краям болотистых луж, что издырявили склоны. Временами у путников перехватывало горло от едкого запаха — он предшествовал появлению свалок объеденных остовов, где в отвратительных кучах перемешались человеческие кости и скелеты животных. Под конец начала дрожать и биться сама земля, словно гигантской рукой ударили в огромный каменный барабан. Черные колонны, вздымающиеся к небу, тоже пришли в движение; меж ними ветер высвистывал сарабанду смерти. Рейхардт спешился на землю и отпустил на волю лошадь. Если животное выживет, он найдет его бродящим поблизости, а так не было смысла добавлять его останки к останкам всадника. Тем же самым жестом он освободил своего проводника Сигурдура, который не стал упираться больше, чем того требовали приличия, и галопом удалился. Видал ли кто рыцаря, встречающегося со своим приключением иначе, как в одиночку? Он вспомнил слова, которые зазубрил наизусть едва выучившись читать: Рыцари Артура были весьма храбры и внушали недругу боязнь. Есть и поныне те, кто немало доблестен и уважаем, но они не таковы, как рыцари прошлого, из коих самые могучие, самые лучшие и самые щедрые рыцари имели обыкновение зачастую отправляться в путь ночью в поиске приключений и на встречу с оными. Равным образом путешествовали они и днем, и не имели при себе оруженосцев. Весь его идеал заключался в этих немногих словах…

На мгновение он мыслями вернулся в славные времена былого. Раздавшийся грохот вернул его к реальности. Шум доносился из базальтового туннеля, становился все ближе и сопровождался треском, падением валунов и невыносимыми запахами: неопрятного тела, экскрементов, разлагающейся плоти, серы и Бог знает чего еще. Его охватило курьезное чувство — горделивое, и с тем и жалкое; он надменно поднял голову, а его сердце ушло в пятки. Дух его взывал к славе, а вероломное тело норовило трусливо сбежать.

В бесконечной пытке ожидания потянулись несколько последних секунд. А потом вышел тролль. Рейхардт занял позицию у подножия холма. Силуэт, вырисовывающийся на фоне вновь странным образом поголубевшего неба, казался еще более огромным, непропорциональным, уродливым. В голову невесть откуда пришли слова, нараспев нашептываемые бородатым человеком в черных одеяниях и с пером в руке: «Его голос — ураган, его рот — пламень, его дыхание — смерть». Никогда не видавший горного тролля Рейхардт признал его по ручищам и ножищам, что походили на замшелые камни, и огромной голове, качающейся на кривых плечах. Тролль сделал шаг, затем другой, и земля дважды содрогнулась под ногами рыцаря. Последний различал пучки грубых волос, запутавшиеся в гриве кости, похожий на гнилой кабачок нос, зеленоватые сопли, стекающие по верхней губе, лосиную шкуру, покрывающую бесформенную массу тела. Оружия при тролле не было, но каждая его рука сжимала по куску скалы с острыми краями. Из его полуоткрытого рта, в котором постукивали зубья размером с ладонь, глухо доносился приглушенный напевный гул — урчание и визг одновременно.

Рейхардт положил руку на рукоять меча и выпрямился, не питая иллюзий. Лезвие его оружия ничего не могло поделать против прочной кожи, покрывавшей тело противника. Его конец был близок, но все равно ему надлежало умереть достойно. В два шага тролль настиг его. Если меч и ужалил монстра, тот не выказал никаких эмоций. Чудовище отбросило камни и, протянув руку вперед, схватило рыцаря за одну руку, подняло его до уровня своих глаз и отбросило на землю. Невзирая на заскрежетавший металл, юноша поднялся на ноги, и тролль повторил свой маневр. На третий раз Рейхардт не смог встать. Он остался стоять на коленях с залитым кровью лицом. Тролль потыкал в него кончиками пальцев и, увидев, что он почти неподвижен, схватил большой камень и занес его над головой своей жертвы.

В момент прощания с бренным миром с губ юноши слетела не молитва, но песня — «Аве Мария». Ему хотелось доверить свое истерзанное тело и неупокоенную душу Деве Марии. Его песня возвысилась, и он с радостью отметил, что голос не дрожит. На него снизошло спокойствие, песнь разнеслась по воздуху, а небо все голубело и голубело. Теперь он был готов, конец мог приходить. Вместо ожидавшегося камня на него внезапно обрушился ливень, замочив его волосы и лицо теплой водой, смывая запекшуюся кровь. Он поднял голову. Тролль опустил руки и заливался огромными (ну очень, очень огромными) слезами. Из его носа тоже потекло, притом отвратительнейшим образом. Ошеломленный рыцарь замолк; чудовище зарычало и снова взмахнуло своим снарядом. Рейхардт инстинктивно возобновил пение.

Сколько он еще тянул гимны и псалмы, джиги и колядки? Наконец голос сорвался, язык пересох, и он рухнул — настолько обессиленный, что его глубокого оцепенения не пробить было никаким страхам.

Через прикрытые веки он почувствовал тень, вставшую между ним и солнцем; а заодно — и зловоние от тела и изо рта тролля. Две огромные ладони схватили его, и он смутно подумал, что сейчас его четвертуют. Он бы предпочел, чтобы ему проломили череп, подумал Рейхардт, прежде чем погрузиться в кромешную темноту.

Когда он пришел в себя, над его головой ездило взад-вперед ночное небо. Он чувствовал себя убаюкиваемым ребенком, надежно укрытым под толстой звериной шкурой. Запах стоял по-прежнему мерзкий, а когда он осмелился высунуть голову из-под своей попоны, то в двадцати футах под собой увидел землю. Вдали посверкивали под звездами горы, время от времени их венчали отблески пламени. Он поднял голову и едва не потерял то немногие крохи рассудка, что только что к нему вернулись. Над чернеющей печью огромного рта, над двумя ноздрями — шире, чем закопченные дымовые трубы замка его отца, светились красным два разглядывающих его огромных глаза, утонувшие под выступающей складкой лобной кости. Зрелище настолько невыносимое, что он снова закрыл глаза. И еще быстрее открыл их, когда почувствовал на щеках, губах и лбу елозанье толстого, липкого, слюнявого языка.

Он извивался, пытаясь освободиться от обсасывания, но добился лишь того, что умывание пошло энергичнее. Наконец спустя, кажется, целую вечность (хотя луна в небе не сдвинулась ни на йоту), чудовище уселось и почти с нежностью положило юношу на землю. Затем оно потрепало свои уши и целенаправленным движением пальца попыталось открыть рыцарю рот. Посыл был ясен: Рейхардт снова запел. Он умирал от голода и жажды, но пел.

Должно быть, в глубинах вытянутого черепа мелькнул проблеск сознания. Когда певец, задыхаясь, рухнул, тролль бесцеремонно ухватил его за ногу, перекинул через плечо и побежал к ручью. Рыба, ягоды, вода — все оказалось в распоряжении Рейхардта. Что, сырая рыба? Он в жизни не пробовал ничего столь восхитительного. Его странному компаньону не было равных, когда дело доходило до ловли маленьких серебристых телец огромной каменной лапой. Насытившись, рыцарь завалился в низкий вереск. Когда он проснулся, уже вернулось солнце, а тролль наблюдал за ним. И снова началась та же пантомима. Рука, теребящая огромные волосатые уши, палец во рту певца. Рейхардт, смирившись, снова начал петь. Среди напевов, что приходили ему на ум, особый успех — почти как «Ave Maria» — имела немецкая песня, рассказывающая о трагической страсти принцессы Гризельды и рыцаря де Крантамюра. Когда Рейхардт опять в изнеможении опустился на пол, его тюремщик все понял. Он тут же отправился за сырой рыбой, диким медом, охапкой черничных кустиков и несколькими грибами (которые юноша благоразумно отложил в сторону). Он заснул, мечтая о горячем супе и паштете из оленины, однако живот его уже не подводило с голода.

Когда наступило третье утро, стража нигде не было видно. Неужели он свободен? Юноша не смел в это поверить. Он уже было направился к ближайшему ручью, но застыл на месте от вопля. С холма, где он ночевал, бегом спускался тролль. Рейхардт смотрел, как тот прыгает к нему, размахивая руками и издавая безумные крики. Что-то в этой фигуре его заинтриговало, но он не мог сообразить — что именно. Когда тролль в очередной раз перескакивал через куст, он понял. Сигурдур, его проводник, достаточно точно описывал анатомию троллей. Он не мог ошибиться: его тролль был троллицей, молоденькой троллицей с музыкальной натурой.

Каждый вечер Рейхардт подбирал по камушку и перед сном клал их в кошель. Однажды утром он пересчитал их: уже тридцать! Целый месяц на чернике и малине, утиных яйцах и сырой рыбе — это наскучивает. Проводить долгие часы в руках троллицы, пусть даже меломанки, не менее утомительно. Самое время было подумывать о побеге. Но мадемуазель — какие-либо ее дружки пока не появлялись, и молодой человек тому был только рад — внимательнейше приглядывала за своим сокровищем. Прошло еще три недели, прежде чем случилось невозможное. Тролль с одной из скалистых гряд, ревниво охраняющий свою территорию, прогнал троллицу камнями. Один из них, будучи метко пущен, попал ей прямо в лоб. Она выпустила Рейхардта, и пока тот падал на подстилку из серебристо-серого мха толщиной по меньшей мере в два фута, его мучительница повалилась головой вперед на дно долины, где и осталась лежать неподвижно. Невидимый во мху юноша пополз прочь, благословляя мох за густоту и благодарный теперь диете, которая позволила так похудеть. В воздухе не раздалось ни леденящего душу воя, ни яростного рева. В конце концов он добрался до кошеного луга, на котором пасся табун лошадей. Энергия отчаяния — не пустые слова: через несколько минут он пустился в галоп на своем новом скакуне. Он вверил свою судьбу маленькой густошерстой лошадке, которая уносила рыцаря, клещом вцепившегося в ее гриву.

В конце концов копыта загрохотали по твердой земле дороги, где стали попадаться люди: повозка, потом другие всадники. Он последовал за ними в деревушку. Рейхардта терзали голод и жажда, и первым его побуждением было направиться в таверну; однако там стало ясно, что ему, явившемуся без денег, в изодранной одежде, со спутанными волосами и лохматой бородой, не стоит рассчитывать на радушный прием. На него с лаем бросилась собака, а маленькая девочка, игравшая на земле, закричала, что от него пахнет троллем. В дверях возник трактирщик с большим ножом в руке. Оборванный рыцарь бросился к единственно возможному для себя убежищу — захудалой церкви в центре деревни.

Старенький пастырь, открывший дверь, сразу сообразил по виду и запаху, из какого ада только что вырвался Рейхардт, и гадал, какое чудо спасло молодого человека от потрошения, расчленения и пожирания. Будучи истым лютеранином, священник упал на колени, узнав, что не призови юноша Деву Марию, он стал бы всего лишь грудой костей, медленно гниющих посреди лавовых полей.

— Эти тролли невообразимо жестоки и гораздо проворнее, чем все считают. Их сила, ты с ней знаком. Но знаешь ли ты, что они обладают рудиментарным интеллектом, часто продиктованный их инстинктами, но вполне реальным, и хитростью, скрывающейся за их физиономиями до-Потопной эпохи? Если та, кто выбрала тебя, мертва, все в порядке; но их порода крепка, их кости прочнее самых наших твердых камней. Если она очнется, то перероет весь остров, чтобы найти тебя. А если ты снова к ней попадешь, тебе придется бояться ее радости не меньше, чем гнева. Видишь ли, сдержанность — не самое распространенное качество среди троллей.

Он сделал паузу.

— Ты должен бежать как можно скорее, — продолжил пастырь. — Я отвезу тебя в порт. Садись на судно, неважно на какое. Если среди предков твоей троллихи не было морских троллей, она не посмеет приблизиться к воде.

Три часа спустя — вымытый, побритый и облаченный в строгие черные одежды, предложенные его спасителем, — Рейхардт, прислонившись к поручням, наблюдал за отплытием с борта португальской каравеллы, груженной амброй и соленой рыбой, которая должна была доставить его в Берген после двух остановок на островах, затерянных между Исландией и Шотландией. Капитан без зазрения совести изливал свое скверное настроение на команду и костерил ее почем зря:

— Бестолочи, придурки, ленивые уроды, и чем только я провинился перед Господом, что мой прекрасный корабль угодил в руки такого сброда!

И в самом деле, даже такому неопытному в морском деле мальчишке, как юному графу, ясно было, что судно, не успев оторваться от пристани, кренится на левый борт, что подвергает пришвартованные рядом корабли большой опасности быть им протараненным. Внезапно все выровнялось и «Санта-Мария-де-Баталья», наполнив паруса, вступила в канал, выходящий в открытое море. Наконец капитан объявил курс, руль скрипнул, и каравелла повернула. Если море и небо будут благосклонны, через четыре дня они причалят к Дальним островам — Фарерам, которые напомнили юному Родеаарде о Странных островах, откуда родом был Галеот, сын Прекрасной Великанши, привязавшийся к Ланселоту Озерному. Капитан, однако, все еще ворчал: ход был слишком медленным, несмотря на полные паруса и доброжелательное море. Наконец корабль рванул вперед, словно освободившись от груза, и промчался так добрый час, а затем снова замедлил ход безо всякой причины. И так он продолжал четыре дня, то набирая скорость, то еле тащась. Никто не находил объяснения этой неравномерности хода. Вдобавок экипаж недоумевал, отчего по ночам в фосфоресцирующем следе «Санта-Марии» образуется диковинный пенный вихрь.

Рейхардт не слишком внимательно следил за событиями: к нему вернулась старая добрая морская болезнь, и он, лежа на койке меж двумя приступами тошноты, молился о долгожданной смерти. Наконец они с лучами заходящего солнца достигли Фарерских островов, которые показались ему зеленым раем устойчивости с их лугами, изобилующими овцами и кроликами. Проблемы начались на следующее утро. За ночь пропала дюжина овец, и островитяне нашли клочья их шерсти и раздробленные кости. Хотя капитан клялся, что его команда ни в чем не виновата, ему пришлось заплатить за ущерб, понесенный фермерами. На следующую ночь драма повторилась. Телосложение фермеров и габариты их оружия подсказывали пойти на соглашение. Капитан без колебаний выложил свои монеты. Решив больше не платить за овец, которых он не съест, он приказал поторопиться с погрузкой. Оставшись в одиночестве перед раздробленными костями, из которых выгрызли мозг, Рейхардт почувствовал, как в желудке поднимается странная дурнота. Ничего общего с морской болезнью. Его разом охватил смутный, отвратительный страх: он уже видел кости, с которыми обошлись подобным образом…

Каравелла снова вышла в море. К своему большому удивлению, Рейхардт чувствовал себя лучше; он не то чтобы полностью оморячился, но перед матросами держался уже увереннее. Плавание возобновилось, с чередой необъяснимых ускорений и замедлений, но на борту на этот счет уже не волновались. Их заботило только предупреждение фарерцев. Последние их извещали, что в водах, куда им предстояло войти, за последние несколько месяцев неоднократно появлялись гигантские кальмары — устрашающие кракены. Впередсмотрящие и все свободные люди вглядывались в поверхность воды, все гарпуны были наготове, и все же из голов не выходило предостережение деревенского старосты:

— Это не просто огромные твари с присосками больше обеих моих рук, но они и умны, быстры. И неумолимы. Меньше чем за год потерялось пять кораблей, не таких больших, как ваш, но все же приличных размеров! Лучшие китобои пытались захватить кракена, и трое из них нашли свою погибель.

На третье утро рыцаря разбудили радостные вопли. На палубе матросы показывали в море. На поверхности волн вверх-вниз покачивалось расчлененное тело гигантского кальмара. Его щупальца были не короче корабля, а разрозненные куски плоти, что волны прибивали к корпусу — толще бычьей ноги. Голова, явно отгрызенная — это какими же зубами, недоумевал Рейхардт, — пристально смотрела на них с ненавистью и осуждением во взоре. Юноша почувствовал, как его желудок снова взбунтовался, но с облегчением обнаружил, что не он один перегнулся через борт…

На Шетландских островах они обнаружили, что помимо кроликов и овец острова кишат кошками. Гордость жителей составляли несколько коров. Грузов у капитана было не так много, и их стоянка должна была продлиться не дольше одной ночи. Единственной ночи, зато незабываемой. Ночи новолуния с ее тьмой, в которой над островом разносился нечеловеческий, нескончаемый вой чудовищных зверей, вышедших из глубины веков. Затравленные крестьяне, принимавшие у себя капитана, его первого помощника и Рейхардта, тихо переговаривались и крестились. В их молитвах без конца звучало одно слово: троу, троу — все повторяли они… Капитан, который немного был знаком с их диалектом, разобрал, что троу — это отвратительное, гигантское существо с кожей, похожей на подошву, запахом гниющего мяса, огромным сопливым носом, гнилыми клыками, ладонями размером с человеческую руку и перепончатыми ступнями. Короче говоря, тролль на островной лад.

На следующее утро перед фермой лежало на спине разодранное тело изуродованного волосатого гиганта. Его череп, выскобленный начисто от мозга, покоился на его же брюхе.

Долее сомневаться не приходилось. Едва выйдя в открытое море, Рейхардт облокотился на поручни и принялся петь. Через несколько мгновений он различил на поверхности воды безобразную морду. Затем чудовище нырнуло и снова поднялось… Опасения пастора оказались вполне обоснованными: в жилах троллицы текла морская кровь. Последние несколько дней в море прошли необычайно спокойно. Матросы наслаждались импровизированными концертами, которые устраивал их пассажир, не подозревая, что этой музыкой наслаждаются и другие уши — притом огромные уши, — и что их корабль эскортирует вплавь троллица, насыщая морскую воду солью своих слез.

В Бергене Рейхардт направился прямо в контору ломбардского банка, которому его отец доверил свои средства. Он рассказал весьма убедительную историю о шторме и кораблекрушении, объясняющую его безденежье. Но, несмотря на плачевное состояние одежды юноши, первой его покупкой стала лютня…

Через три дня он ехал верхом вдоль побережья. За ним следовал недавно нанятый камердинер, ведущий за собой лошадь, нагруженную мехами и провизией. С момента прибытия в Норвегию не произошло ни одного инцидента, и путешественника ничто не побеспокоило. Видимо, троллица снова отправилась в море, изредка цепляясь за высокие борта корабля.

Передышка длилась всего неделю. Достаточно долго, чтобы Бог сотворил мир, а Рейхардт поправил свое здоровье. На восьмой день, пока он просыпался в деревне, где нашел кров, еду и даже радушные объятия, стены его комнаты сотряс невероятный грохот. За ним последовали лавина камней, треск рушащейся стены и завывания, которые были ему слишком хорошо знакомы. Он едва успел открыть окно. Изумленные жители деревни услышали, как он, не переводя дыхания, спел три «Аве Марии» и песню Гризельды, прежде чем обстрел прекратился. Он продолжил несколькими танцевальными мелодиями, и завершил потом двумя слегка слезливыми песнями о любви и стихотворением Рютбёфа. Снова возвратилась тишина, в подлеске послышались рыдания и выразительные всхлипы, а затем удаляющиеся тяжелые шаги.

Весь остаток пути юный Родеаарде придерживался того же протокола. Каждый вечер он останавливался, подкреплялся, а затем, не дожидаясь обострения ситуации, доставал лютню и исполнял серенаду для своей единственной слушательницы. Троллица изменилась: она держалась на некотором расстоянии от рыцаря, переминалась с ноги на ногу и заливалась слезами как фонтан. Было ли это следствием смены обстановки, последствиями ее падения или избытка йода во время мореплавания? Это не имело особого значения для Рейхардта, который уже видел приближение конца своих испытаний. Он продолжал свой путь, избегая городов и деревень. Сам он охотился, а его камердинер занимался пополнением запасов в самых маленьких из деревушек — этого было достаточно, чтобы утолить их аппетит. Что до троллицы, то он знал, что в лесу достаточно дичи, чтобы удовлетворить и ее…

Наконец появились знакомые пейзажи. Без сомнения, Арденны были уже близко, так близко, что однажды вечером на фоне заходящего солнца показались зубчатые стены и башни замка Родеаарде, возвышающиеся на хребте в окружении темнеющих деревьев.

Он вернулся в Кастель-Родеаарде прекрасным утром. Его семья уверилась, что он давным-давно пропал среди льдов Полуночных стран; отец крепко обнял его, мать рыдала в его объятиях, и даже непривычно растроганные братья не отважились отпустить ни единой шуточки. Затем семья устроила совещание в большом зале, а вокруг них собрались все жители замка.

Рейхардт долго обдумывал свою речь. Хоть он и был сыном Севера, но усвоил кое-что из цветистых оборотов старых трубадуров. Он начал со слов:

— Тысячу раз жесточайшие стечения обстоятельств грозили мне расставанием с этим миром. И тысячу раз моя жизнь оказывалась спасена чудом.

И закончил следующим:

— Простите меня. Я не справился со своей миссией, не убил дракона и смиренно прошу простить меня (здесь следовало подобие притворного раскаяния). Но я приношу вам редчайший из трофеев, я совершил уникальный подвиг, я покорил тролля! (а здесь — триумфальная улыбка).

Он ожидал от своей аудитории потрясающей реакции. И он ее получил!

Негодующее выражение отцовского лица, смятение матери, смех братьев и смущенные взгляды оруженосцев и слуг не оставляли места для иллюзий. Никто ему не поверил. Одни — потому что знали о его пристрастии к старомодным сочинениям и поэмам и сочли, что он несет романтический бред, не имеющий никакого отношения к реальности. Другие — потому что никогда не слышали о троллях, слово это ничего для них не значило, и доблесть юноши таким образом обращалась в фикцию.

Рейхардт оставался подавлен весь день и целую ночь. Его мать с отцом, так радовавшиеся возвращению сына, изо всех сил старались заставить его вновь улыбаться, но дать слова, что приняли на веру столь невероятную историю, не могли. Они не поверят в этого тролля, пока сами не увидят его. Рейхардт отступил и больше не заикался об исландском чудовище. Чтобы отметить сию благоприятную перемену, граф предложил устроить, как в старину, pas d’armes^[9] с поединками и различными испытаниями, а после них — бал. Поскольку погода стояла хорошая, молодой человек попросил устроить праздник на лугу, примыкающем к лесу.

Когда все собрались, были возведены трибуны, захлопали на ветру орифламмы, турнирная ограда украсилась щиты с гербами гостей, перед тем, как зазвучать рогам и дудкам, Рейхардт попросил слова. Он пожелал, чтобы этот день был посвящен женщине, которая так замечательно защищала его на протяжении всех невзгод, Царице Небесной, Марии Богородице. Взяв в руки лютню, он воодушевленно затянул «Ave Maria». Прекрасные дамы опустились на колени, их пурпурные или же золотые юбки из генуэзского бархата распустились вокруг них подобно цветочным лепесткам; рыцари же лишь склонили головы, поскольку в доспехах преклонять колени не так-то просто.

В наступившей тишине разразился оглушительный, точно выстрел бомбарды, шум. Вой, рычание, а затем две гигантские руки, словно отодвигая створки двери, растолкнули величественные дубы на опушке леса. Деревья повалились со страшным грохотом ломающихся ветвей и брызнувшей щепы, и перед пышно разодетой знатью предстало чудовище, коего они и представить себе не могли; чудище тем более пугающее, что оно притом носило обличье, смутно схожее (о, крайне смутно) с человеческим. Рейхардт скачком бросился навстречу инфернальному видению, не выпуская из рук лютни, и крикнул гостям, чтобы те ни на дюйм не сдвигались с мест и, главное, не размахивали оружием. Его камердинер с двумя сотоварищами сторожил выход за палисад, не позволяя готовым к турниру бойцам покинуть арену.

Оказавшись лицом к лицу с троллицей, молодой Родеаарде запел песню Гризельды, и снова чары подействовали. Незваная гостья праздника, переминаясь с ноги на ногу, вдоволь наплакалась и нашмыгалась носом, после чего вернулась под укрытие леса. Действие, произведенное на гостей, оказалось настолько ошеломляющим, что Рейхардт без труда выиграл все состязания в pas d’armes.

Весь следующий день он потратил, объясняя отцу, что прекрасно владеет ситуацией, что существо обойдется им лишь в цену небольшого и эпизодического материального ущерба (она не всегда аккуратна в движениях, счел он за лучшее выразиться) и, время от времени, в несколько быков — когда она устанет от дичи или зимой.

И жизнь пошла дальше. Поначалу сохранялась некоторая напряженность, пока капеллан графини требовал предать смерти дьявольское создание, привезенное из таких далей. Ему уже виделось, как он разжигает огромный костер и объявляет передо всей фламандской и бургундской церковной иерархией, что с риском для самой жизни истребил беспримерного демона и защитил истинную веру. Рейхардт аргументировал свою позицию пункт за пунктом, неизменно возвращаясь к соображению столь же простому, сколь неоспоримому:

— Бог создал все, отец мой, вы сами этому меня учили. Он создал, следовательно, и троллей, и никто не вправе беспричинно убить невинное творение Божье.

Устав воевать и в соображениях покинуть этот слишком захудалый замок, чтобы стать капелланом при герцогском дворе, пастырь сдался. У его преемника, достойного местного кюре, который был только рад оказаться в тепле и сытости в доме графа, возражений не нашлось.

Минуло около двадцати лет. Рейхардт оценил все преимущества присутствия тролля в своих владениях. Мало того, что множество споров с соседями сошло на нет, он даже смог сократить свою стражу, и ни соперники, ни банды мародеров более не приближались к Кастель-Родеаарде. Рейхардт регулярно ходил в лес петь для троллицы; за сим следовало влагопролитие, а после она исчезала в тени деревьев. Однажды, устав и торопясь, он забыл спеть для нее песню Гризельды. И тут случилось невозможное. Троллица внезапно утерла слезы и, разъярившись, испустила ряд воплей, в которых граф, как ему показалось, узнал что-то похожее на «Грильда», или «Грилла»… Он снова взял в руки лютню, и все успокоилось. Несколько раз он намеренно забывал эту песню: всякий раз крик возобновлялся, и ошибиться в нем было уже невозможно. В землях Родеаарде крестьяне начали звать ее Гриллой.

Но какими бы доблестными ни были рыцари, их жизнь коротка по сравнению с жизнью троллей, и даже великодушному и благородному сердцу отмерен век не длиннее. Рейхардт старел, его голос уже был не так красив, но он по-прежнему восхищал деву-троллицу, укрывавшуюся в ее лесной пещере. И вот настал момент, когда рыцарь перестал петь, говорить, видеть, и наконец дышать… Его супруга надела траур, и вся семья проводила его в часовню предков. На его эффигии^[10], как и подобает, был начертан его блазон — лазурное поле с золотым троллем: семейный герб, с размещенной на нем фигурой женщины дикого вида, изображающей исландское чудовище.

Троллица в лесу ждала долгими днями и ночами. Когда луна дважды стала полной, она поняла, отчего у нее сжималось сердце. Ее бедный мозг наконец признал то, что инстинкт уже себе уяснил из клочьев бесформенных снов. Ее вопли раздавались втуне, крушить с силой деревья и скалы — отныне нисколько не помогало. Она бродила вокруг замка еще несколько ночей, оглашая ночь долгим напевом скорби, двумя нотами своей песни, которые она повторяла снова и снова, то протяжнее, то медлительнее, то пронзительнее, то глуше. Сквозь свой страх жители деревни, углежоги, весь мелкий лесной народец и даже домовые, которых тролли редко занимают, чувствовали в них горе, слишком огромное для ума слишком незамысловатого.

Наконец она покинула эти слишком жаркие земли, которые терпела только ради своего красавчика-песнопевца. Она шла, сея опустошение то тут, то там, но уже без влечения сердца. Если она разоряла конюшню, то лишь для того, чтобы прокормиться. Если она ломала деревья, то единственно для того, чтобы проложить себе путь через лес. Однажды вечером близ большого здания, увенчанного крестом, она услыхала свою любимую мелодию, ту самую, что первой спел ее рыцарь. В радостном порыве она проломила крышу, чтобы скорее увидеть его. Ее разочарование было сравнимо только с ужасом прихожан, которые спокойно пели «Ave Maria». Пожилой мужчина, не очень высокий, не очень красивый, смешно одетый в белую мантию, пел громче всех остальных. Разгневанная, обманутая Грилла отправила старого священника кувыркаться в воздухе и разнесла всю церковь в пух и прах, а затем утопила ее в своих слезах.

Она нашла дорогу обратно на свой остров подобно лососям и птицам. Горе все еще терзало ее, и по ночам она изливала вопли луне и звездам… Много голов скота пропало на ее пути, да и рыба уплатила тяжелую дань путнице, но однажды утром запах серы наконец принес ей некоторое утешение. Она была дома! У подножия своего холма Диммюборгир она тщетно отыскивала следы потерянного певца. Ни мох, ни ручей, ни желтая малина не хранят памяти о людях и их музыке.

Каждый вечер она выходила из своей пещеры и криком выплескивала свою печаль. Два слога, две ноты бесконечно следовали друг за другом. «Грииии-лаааа», — вопила она. Но никто не откликался на ее стенания. Из всего этого романа сохранилось единственно лишь имя Грылы, намного пережившее столетия ее долгой жизни.