Ультрамарин

Глава 12

Начался первый день учебного сезона точно так же, как и все дни до него. Я проснулся, сделал привычную разминку, чтобы разогнать застывшую за ночь кровь по телу, и спустился завтракать.

В столовой оказалось неожиданно многолюдно. Если раньше тут была только одна Валентина, к которой я уже начал заходить по-свойски и даже без стука, то сейчас двери кухни то и дело дергались туда-сюда, запуская внутрь и выпуская наружу каких-то неизвестных мне людей. Судя по тому, что все они были в фартуках, вроде того, что носила и сама Валентина, это все были повара, а судя по тому, как они торопятся, сегодня кухня работает не на жалких десять человек, постоянно присутствующих в академии, а на целую толпу.

Одновременно с очередным вынырнувшим из-за дверей поваром, оттуда же выглянула и Валентина. Оглядела зал быстрым взглядом, приметила меня и приветливо махнула рукой:

— Наконец-то! Давай скорее, у нас тут дел невпроворот!

Несмотря на «непроворот дел», накормила меня Валентина как всегда отменно — три идеально пожаренных, с жидким желтком, яйца, подсушенный в духовке ломоть белого хлеба и чуть ли не половина свиной жопы, нарезанная на тонкие ломтики поджаристого хрустящего бекона. Валентина вообще любила этот продукт, как я успел заметить за последние дни, будь ее воля, она бы и в кисель его крошила. Ну, или в кофе, который стабильно дополнял каждый мой завтрак.

Поглощая пищу, я не без интереса наблюдал за беготней поваров и примерно подсчитывал размеры той горы еды, которую они собираются наготовить из продуктов, что пронесли мимо меня. По всему получалось, что кормить, причем кормить до отвала, если не вообще «на разрыв» они собрались роту солдат, никак не меньше.

Да, впрочем, не удивлюсь, если так оно и есть.

И уже спустя каких-то полчаса, которые я провел на одном из балкончиков Академии, что нависал над ее двором, эта самая рота начала постепенно подтягиваться.

Они прибывали совершенно по-разному. Кто-то приезжал верхом на лошадях (никогда не видел такого количества лошадей в одном месте, целый табун!), и, спешившись, отдавал поводья своему спутнику — тоже на лошади. Судя по тому, что спутник после этого снимал со своей лошади пару-тройку сумок с вещами, разворачивался и давал по тапкам, вместе с обеими лошадями — это был слуга. Ну, а те, кто прибывал — соответственно, какими-то влиятельными отпрысками, достаточно влиятельными, для того, чтобы иметь собственных слуг.

Других привозили на машинах. Хотя ладно, чего мелочиться — «машинами» эти произведения инженерного, дизайнерского и не удивлюсь если даже маринового искусства, просто язык не поворачивался. Такие, что даже автомобиль, на котором меня и адмирала подвозили до Академии, против них выглядел как «Жигули шестерка» рядом с Аурусом… Что бы все эти слова, медуза меня ужаль, ни значили.

Это были настоящие усадьбы на колесах, некоторые аж на целых трех парах. Длинные, высокие, широкие настолько, что внутри на задних диванах, наверное, и спать можно было, причем комфортно вытянувшись во весь рост, а не убого подтягивая под себя ноги. Блестящие хромом, серебром и золотом, они подъезжали к воротам Академии, с переднего пассажирского места выходил с иголочки одетый человек, и открывал двери, позволяя выйти какому-то очередному отпрыску богатого и знатного рода. Настолько знатного и богатого, что они даже нанимали отдельного человека для открытия дверей, чтобы этим не приходилось заниматься водителю — вот насколько до хрена денег у них было.

А после того, как отпрыск знатного и богатого рода вместе с чемоданом на смешных больших колесиках скрывался внутри Академии, «швейцар» садился обратно на свое место и машина, своими размерами больше напоминающая крейсер, начинала медленно, в несколько приемов разворачиваться на небольшом узком пятачке.

А когда два таких бегемота, прибывших почти одновременно, умудрились практически упереться капотами друг в друга на встречных курсах, я вообще решил, что это теперь навсегда — настолько нереалистичным казалось предположение, что они смогут как-то разъехаться.

Однако они смогли! Один из них был как раз из когорты шестиколесных и оказалось, что его передняя пара колес выворачивается на девяноста градусов, что позволяло ему двигаться чуть ли не боком, как краб. Несколько раз дернувшись туда-сюда, машины наконец заняли причитающиеся им полосы и разъехались, и даже умудрились этим балетом никого, кроме самих себя, не задержать.

Впрочем, говоря откровенно, шансов задержать кого-то у них и не было практически. Машин приезжало мало — всего лишь пять. А вот курсантов из них вышло шестеро — из одного салона вылезли сразу двое, парень и девушка, похожие, как две капли воды. Оба тонкие, точеные, оба светловолосые, разве что у парня волосы средней длины, а у девушки — длинные волнистые кудри, — и оба с пронзительным внимательным взглядом. Они даже меня заметили на балконе, хоть и виду не подали. Я тоже не подал виду, что понял, что они меня увидели, лишь отметил походя, что они первые, кто проявил такую внимательность.

Близнецы были последними, кто прибыл на машинах. После них приезжали только всадники, три раза приезжали нарядные, хоть и крайне шумные, кареты — кто бы мог подумать, тут все еще пользуются каретами!.. И, конечно же, приходили пешком.

На своих двоих прибывали явно выходцы из простых семей, у которых нет денег не то что на автомобиль, а даже и на лошадь, даже и без кареты. Они и одеты были простенько и немудрено, и глаза прятали, не рискуя поднять взгляд, и из вещей у них чаще всего была не пара чемоданом размером с фарватерные буи, а небольшие сумки, а то и вовсе — какие-то крошечные жалкие узелки, куда только пара обуви да смена белья поместится.

Их, кстати, этих выходцев из простых людей, было удивительно мало. Всего лишь тридцать человек за все время моего наблюдения вошли в ворота Академии. Остальные сто двенадцать явно относились к аристократии той или иной степени вшивости, которую они изо всех сил пытались демонстрировать. Честное слово, порой возникало такое ощущение, что я попал на какую-то выставку декоративных петухов, которые так и вышагивают перед конкурентами, то и дело косясь на них недобрым взглядом, будто говоря — «Если бы не опасность попортить мой великолепный внешний вид, ух я бы показал тебе, где раки зимуют!» Причем доходило буквально до… Не сказать «рукоприкладства», но чего-то очень близкого к нему. Прямо на моих глазах два типа, явно из тех, что «посложнее», одновременно подошли к входу в Академию и прямо с чемоданами резко ускорились, будто для них было критически важно попасть внутрь быстрее соперника. В итоге тот, что отставал, поставил ловкую подножку второму, и, пока тот растянулся на ступеньках, быстро пробежал мимо него и скрылся за дверями. Причем я бы понял, если бы это было что-то вроде дружеской подначки, безобидной (не совсем) шутки и типа того. Нет! Тот, что растянулся на ступеньках, только чудом избежал свидания его головы с острым углом мраморной ступеньки, а то, как он держался за ребра после того, как поднялся, красноречиво говорило о том, как он себя чувствовал.

Что ж, все, что я увидел за неполные два часа, пока курсанты стягивались в Академию, успело сказать мне о многом. О многом, что касается того, как тут все устроено с точки зрения взаимодействия между учащимися.

Во-первых, простолюдинов тут не большинство, а очень даже наоборот — меньшинство. Впрочем, об этом и фон Дракен говорил чуть ли не прямым текстом, так что удивляться нечему. Видимо, в первую очередь брали всех богатеньких, кто набрал на тестах баллов выше определенного минимума, и только когда они заканчивались, приступали к простолюдинами. Разумеется, тоже лишь к тем, кто набрал баллов сверх минимума. Даже скорее тех, кто набрал вот прямо максимум баллов. Да, нечестно, да, сегрегация, а что поделать? Такие в Академии правила. Не знаю, чем они продиктованы, но одно можно сказать точно — существуют они уже давно, и никто, кажется, не собирается их менять, всех все устраивает. В конце концов, если у здешних аристократов считается нормальным и даже престижным отдавать своих отпрысков в учебное заведение военной направленности, то не удивлюсь, если эти самые аристократы ради такого даже готовы приплатить. Разумеется, исключительно в виде добровольного, ни к чему не обязывающего, пожертвования на развитие Академии… От которого до развития Академии действительно доберется хорошо если половина. И совершенно не удивлюсь, если тот самый купец, сынишку которого вычеркнули из списков курсантов ради того, чтобы вписать в них меня, как раз из этих «приплативших». Поэтому-то неведомый собеседник адмирала и визжал, как голодная свинья о том, что не бывать этому отчислению задним числом — чуял, что деньги из карманов неторопливо утекают. После такого конфуза «добровольное пожертвование» как пить дать придется вернуть и хорошо если не придется еще и приплатить за подорванную репутацию.

Во-вторых, и, пожалуй, в-главных — здесь никто ни с кем не церемонится. Конфликты между студентами на той или иной почве — обычное явление, и преподаватели (или как они тут называются? «Инструктора»?) в них не вмешиваются, покуда не произойдет что-то прямо из ряда вон. А если и вмешиваются, то смотри пункт один — наверняка на стороне богатеев. Ну, это если конфликт произошел между высокородным и оборванцем. А если между двумя высокородными — то, надо думать, на стороне того, чьи родители богаче.

И это, конечно, грустно и даже немного мерзко. Но сам по себе подход невмешательства в чужие конфликты почему-то мне не претил, хотя, казалось бы… Я даже в какой-то степени готов был оправдать его, тут, в конце концов, не институт благородных девиц, а Академия морской стражи, которая готовит настоящих бойцов. Бойцов, для которых конфликтная ситуация — что море для рыбы, и которые должны уметь не ссаться в этих ситуациях так же хорошо, как умеют ложкой в рот на обеде попадать.

Потому что кто ссыт — тот гибнет. Это моя дырявая голова помнит. Видимо, хорошо в свое время вбили.

Или само вбилось. Опытом. Тут уже не разобрать толком.

Через два часа после того, как мне пришло в голову понаблюдать за приезжающими курсантами, где-то высоко над головой, с одного из шпилей Академии, раздалось два громких удара колокола. Мельком удивившись, поскольку никаких колоколов я до этого момента не наблюдал, я перегнулся через перила, и, вывернув шею, взглянул наверх — туда, откуда раздавался звук.

Оказалось, что шел он из большого черного громкоговорителя, закрепленного под одним из каменных водосточных желобов в форме русалки с открытыми ртом. Таких желобов по всем стенам Академии было пруд пруди, и все они изображали разных существ — где русалки, где рыбы, где-то даже в форме крабов сделали, — и я, конечно, их видел, но о том, что под ними на самом деле, как под козырьками, скрыты какие-то громкоговорители, даже не подозревал, пока они не начали изображать из себя набат.

Как только отгремели удары колокола, громкоговоритель заговорил искаженным, но все равно твердым и решительным голосом, весьма похожим на голос адмирала.

— Внимание всем курсантам! Через пятнадцать минут объявляется общее построение на причале Академии! Всем надлежит быть одетыми по уставной форме и без опозданий! Конец сообщения.

Где у Академии причал, я тоже уже знал. Попасть на него у меня не получалось, поскольку все очевидные подходы были закрыты, а неочевидные искать у меня с моим плотным расписанием, времени не было, но из окна я его осмотрел в полной мере. Сложенный из бетона и камня, он был намного меньше, чем тот, к которому мы причаливали по прибытию на Вентру, но у него была одна хитрость. Академия стояла на скальном мысе, врезающемся в море, и кое-где на уровне моря в этой скале чернели гроты. И вот в один из таких гротов уходил «хвост» причала, как в такой себе крытый док. Только природный, а не рукотворный.

Это я тоже умудрился рассмотреть из окна, но сам там внутри, в этой крытой части причала не был — все, что могло хотя бы в теории оказаться проходом к ней, было точно так же закрыто. И вот сейчас, возможно, удастся наконец побывать и там, тем более, что погода на улице как-то незаметно начала портиться. Подул пронизывающий ветер, моментально выстуживающий тело, а в воздухе запахло приближающейся грозой. Не будет же никто в здравом уме проводить построение под проливным дождем? Кому надо, чтобы половина курсантов потом с соплями и температурой слегла?

Форма у меня уже была — адмирал позаботился. Она была фактически единственной вещью, которая лежала в моем «вещевом ящике» над кроватью, и сегодня, понимая, что первый учебный день никак не обойдется без нее, я ее с самого утра и надел. Поэтому мне даже переодеваться нужды не было — я просто отправился сразу на причал.

Как я и думал, некоторые закрытые ранее двери сейчас распахнули настежь. Не все, конечно, да оно и понятно — где-то арсенал, где-то склад с медикаментами, от части которых можно и заторчать вполне, — где-то еще какие-то опасные вещи, — но многие. В том числе и дверь, которую я ранее определил, как проход на причал.

Правильно определил, значит. Не потерял еще хватку!

Хм, интересный факт — я говорю, что не потерял хватку, а значит, я помню, что эта хватка у меня когда-то была…

Раздумывая над этим фактом, я вышел на причал, и на меня тут же накинулся пронизывающий злой ветер. Он хлестнул по глазам соленой взвесью морской воды, растрепал волосы и попытался забраться под плотный форменный серый шерстяной китель длиной до колен. Я автоматически поднял ворот, и застегнул его на верхнюю пуговицу, пряча тем самым шею и даже уши. Никакого головного убора у курсантов не было, и это почему-то казалось неправильным даже тогда, когда мне только выдавали форму.

Сейчас же я прямо убедился, что это неправильно. Должен быть головной убор, вот как раз на такие случаи.

На причале, кроме меня, уже было несколько человек — таких же курсантов, как я. Все отличие было в том, что у меня на плечах было закреплено по одному значку в виде звезды, а у некоторых — по две, а у одного даже целых три. Этот местный аналог погон использовался только в Академии, как мне объяснил фон Дракен, и служил исключительно для того, чтобы показывать, кто на каком курсе учится.

Получается, я тут один из первокурсников пока что. Оно и неудивительно — я-то уже знал, куда (и даже какой дорогой идти), да и готово у меня все было. Встал — и пошел. Остальных же первогодок должен был встретить какой-то куратор, которого я знать не знал, проводить сначала в общую спальню, дать занять кровати, разгрузить багаж, и только после всего этого — вести их на причал. Будь я на месте любого из них, я тоже сейчас только-только выдвигался бы в путь к причалу, а не стоял бы в ожидании.

Я подошел к краю причалу, протянул руку, и коснулся ближайшего кнехта — огромного, неряшливого, покрытого черной неровной краской. Там, где на кнехты нахлестывали швартовочные цепи, краска явственно была «вдавлена» — в этих местах ее многократно сдирало прямо до металла, и потом эти дыры закрашивались прямо поверх. Никто не заморачивался тем, чтобы снимать всю краску и красить заново.

И эти «борозды» были так глубоки, что, спроси меня кто-нибудь, сколько им лет, я бы ответил, что никак не меньше пятидесяти. А то и ста. Все зависит от того, как часто тут швартуются корабли.

За спиной раздался нарастающий гул, я обернулся и увидел, как из дверей выходит толпа подростков с такими же как у меня звездочками на плечах. А вот и первокурсники, значит. Гудят, как потревоженный улей, так громко, что даже завывания ветра перекрывают. Вертят головами во все стороны, удивленно осматриваются, жмутся друг к дружке, как птенцы, выпавшие из гнезда…

А потом внезапно в толпе первокурсников возникло какое-то движение, как будто там что-то двигалось. Курсантов что-то расталкивало в сторону, и это «что-то» явно продвигалось к причалу!

И наконец из толпы вперед выбрался молодой парень. Лет восемнадцати, как я (нынешний я), с длинными, собранными в конский хвост, волосами и длинным лицом. Или это у него от ярости так рожа вытянулась? Толком не понять, но то, что сейчас он больше походит на лошадь, чем на человека — это факт.

— Где он⁈ — заорал бесноватый, перекрикивая даже ветер и сжимая руки в кулак. — Где этот ублюдок, из-за которого меня не приняли в Академию⁈

О. А вот и обиженные пожаловали.