Владимир, сын Волка

Глава вторая. Эффект Трокслера

*СССР, Московская область, г. Москва, НИИ скорой помощи им. Склифосовского, 17 апреля 1983 года*

Директор открыл глаза и увидел белый потолок.

«Это был сон…» — подумалось ему.

Но затем он сместил взгляд чуть левее, к стене, и увидел лампу-таблетку. Таких давно уже нет, точно не в 2025 году.

А ещё перед его глазами нет ЖК-телевизора, зато есть металлическая дужка изножья кровати, а также две панцирные у противоположной стены.

Он начал вспоминать — смутные образы людей в белых халатах, которые погрузили его в машину скорой помощи, мигающую синим проблесковым маяком, коридоры больницы, матово-серая масляная краска на стенах, запах из смеси карболки с хлоркой, палата, скрип панцирной кровати, а затем другие люди в белых халатах, производящие какие-то процедуры и задающие какие-то вопросы.

Запах карболовой кислоты,[3] к слову, по-прежнему здесь — видимо, в коридоре недавно помыли полы.

«Это не сон», — пришёл к выводу Директор. — «Значит, я попал в твёрдые, но заботливые руки советского здравоохранения…»

Заботливость советского здравоохранения объясняется нацеленностью на человека, а твёрдость обуславливается тем, что оно оказывает не услуги, а помощь.

Ситуация с тем, что сейчас происходит, яснее для Директора не стала.

Две кровати напротив заняты какими-то мужчинами средних лет, а кровать по соседству занята стариком, лежащим неподвижно, но с открытыми глазами. Похоже, что старик пережил инсульт и его, возможно, парализовало.

Дверь палаты бесшумно открылась, и внутрь вошла женщина в белом халате. Волосы убраны под колпак, на шее — стетоскоп, в руке — папка с толстой, серой медицинской картой.

Директор понял, что видел её раньше — ещё в тот момент, когда сознание проваливалось, а голоса казались далёкими и глухими.

— Ну что, Владимир Вольфович, как самочувствие? — спросила она, без лишней эмоциональности, буднично.

— Не жалуюсь, — ответил Директор.

Принять факт, что к нему обращаются, как к Жириновскому, тяжело, но тут либо медперсонал чокнулся, либо у него не всё порядке с головой.

Врачу на вид лет тридцать пять, лицо дежурно строгое, но в глазах видна усталость.

— Дайте ладонь, — потребовала она.

Директор беспрекословно подчинился.

Холодные пальцы нащупали пульс и врач начала замерять его, ориентируясь на старенькие наручные часы «Слава».

— Давление померим… — сказала она, бесцеремонно обмотав руку Директора манжетой тонометра. — Сядьте.

Директор покорно сел на кровати.

Накачав воздух в манжету, врач начала спускать давление, глядя на стрелку манометра.

— Сто двадцать на восемьдесят… — произнесла она слегка удивлённо. — Теперь лёгкие.

Металлический холод коснулся его спины, пробившись через тонкую ткань больничной пижамы.

— Лёгкие чистые, — заключила врач. — Сердце… Ровно и отчётливо.

Далее она начала делать пометки в блокнот, а Директор посмотрел на записи ненавязчиво, краем глаза.

«… наблюдение, общий анализ крови, ЭКГ повторно через сутки».

Кому-то было бы тяжело разбирать врачебные каракули, но не ему, практически всю свою жизнь проработавшему в школе…

— Сейчас к вам заглянет медсестра, поставит укол и капельницу, — сообщила врач. — Питание щадящее, без жирного и солёного. Попробуйте поспать.

— Слушаюсь, — ответил Директор.

У самой двери она развернулась и сказала:

— И не вздумайте вставать без разрешения. Пол скользкий, а нам с вами не нужны новые травмы.

Дверь тихо закрылась, оставив в палате только шёпот дыханий соседей и запах всё той же смеси карболки с хлоркой…

*СССР, Московская область, г. Москва, НИИ скорой помощи им. Склифосовского, 18 апреля 1983 года*

— … да, я не терял сознания — я поскользнулся и ударился головой, — уверенно проговорил Директор.

К обморочным людям, особенно к мужчинам, относятся с подозрением, поэтому ему такая репутация не нужна.

За прошедшие дни он, наконец-то, разобрался в происходящем, осторожно и ненавязчиво опрашивая Виктора Дмитриевича, машиниста электровоза, а также Сергея Геннадьевича, научного сотрудника какого-то НИИ.

Последний вообще не болтал, а больше читал «Трёх мушкетёров» Дюма, но зато первый был рад поговорить хоть о чём, лишь бы убить время.

Директору известно, что сегодня 18 апреля 1983 года. Удивительно и невероятно, но несравнимо менее удивительно и невероятно, чем тот факт, что тело точно ему не принадлежит.

Ничего не болит, утром появляются признаки того, организм молод и здоров, а ещё зрение многократно острее, из-за чего нет нужды в очках, без которых Директор практически ничего не видел.

Ещё ему стало известно, что он в НИИ скорой помощи имени Склифосовского — это значит, что он в Москве.

— А как вы объясните своё обморочное состояние? — поинтересовался Антон Иванович, врач.

— Да это, наверное, не было обморочным состоянием — я вообще никогда в жизни не терял сознания, — без раздумий ответил Директор. — Я очень плохо спал трое суток до этого, нервничал, потому что выпал очень тяжёлый период на работе… Да ещё помещение душное и пообедать толком не успел. Встал резко — и всё поплыло. Дохожу до туалета, умываю лицо, а потом поскальзываюсь…

— Понятно… — произнёс Антон Иванович, перед этим сверившись с результатами анализов. — Астенический синдром на фоне переутомления.

Директор уже знал, что анализы в полном порядке. Организм здоров, как бык, что является для него давно забытым ощущением — очень хорошо снова быть молодым и здоровым.

В больничной карте он подсмотрел, что родился 25 апреля 1946 года, в городе Алма-Ата, что в Казахской ССР, а не 1 марта 1958 года на хуторе Карабулак, что в Челябинской области.

«Астенический синдром на фоне переутомления» — это то, что ему нужно. Это не обморок, поэтому никаких проблем ему не создаст.

«В СССР, во времена Сталина, было нормально, когда функционеры теряли сознание от переутомления или умирали на рабочих местах — их только утром находили, за письменными столами, с документами в руках», — подумал Директор. — «Вот умели раньше люди работать — не то, что сейчас…»

Во время своей директорской деятельности, он вдохновлялся Сталиным — не той фантастически корявой карикатурой, которую нарисовал обиженный Троцкий и которую с удовольствием подхватили сначала западные пропагандисты, а затем и Хрущёв, а настоящим Сталиным.

Настоящий Сталин, портрет которого легко складывается при беспристрастном исследовании его биографии, очень импонировал Директору и он, с сожалением для себя, признавал, что не обладает даже сотой частью его качеств.

— Ладно, отдыхайте, — произнёс врач. — Завтра ещё ЭКГ сделаем и выпишем.

Директор благодарно кивнул ему.

Разводить шумиху из-за астенического синдрома никто не будет, поэтому в бумаги не уйдёт ничего подозрительного.

А подозрений вызывать Директор не может. У него есть уникальный шанс — вот что он понял за прошедшие дни.

Никто, больше никто, не получал такого шанса.

«1983-й год», — подумал он, закрывая глаза. — «У власти всё ещё Андропов, но он уже управляет страной из больничной палаты — ему осталось недолго. После него придёт Черненко, брежневский человек — этот побегает пару недель, а затем пропишется в больнице».

Черненко в памяти Директора отметился тем, что не проводил никаких реформ, в отличие от Андропова, но зато активно продвигал на посты «брежневских», то есть, своих соратников.

«А потом к власти придёт Предатель», — напомнил себе Директор и черты его лица исказились. — «Жаль, что нельзя ничего поделать».

Убивать Горбачёва ему не с руки — он не владеет необходимыми навыками, поэтому его быстро уберут, да и повлияет это громкое убийство мало на что.

«Добровольцев развалить СССР хватает…» — подумал Директор с сожалением.

Марксистом он был, в молодости, но разочаровался в учении Маркса примерно в это самое время — когда началась знаменитая «гонка на лафетах», когда сама партия назначила генсеком пятнистого Иуду, когда всё стало насквозь формальным, без какого-либо практического смысла.

В детстве ему всё нравилось, но молодость пришлась не на то время — стагнация достигла пика, а затем падение страны стало неизбежным.

Он осознал эту неизбежность сильно потом, в конце 90-х и в начале 00-х, когда у него, наконец-то, появилось время, чтобы подышать и подумать, но чувствовал он её всегда.

Неизбежность развала СССР обусловлена, в его понимании, когортой идиотов и когортой предателей в высших эшелонах власти.

Страну сдали эти идиоты и предатели, так как не разглядели возможностей, как быть дальше. И они выбрали не быть.

«Приди к власти после Сталина кто-то нормальный…» — подумал Директор.

Он не стал сталинистом, какими стали многие его сверстники, в пожилом возрасте — всё-таки, ему хватило ума понять, что Сталин — это историческая необходимость, продукт своего времени и вряд ли кому-то станет хорошо, появись его полный аналог в XXI-м веке…

Тем не менее, по мнению Директора, в тот исторический момент, когда нужно было плавно ослаблять поводок и полноценно переходить на мирные рельсы…

«… появился деревенский дурачок Никитка и вознамерился уничтожить всё, что было построено до и построить что-то своё — памятник имени Хрущёва», — подумал Директор. — «И закономерно провалился — ни одного памятника, ни при жизни, ни после смерти».

Впрочем, винить одного только Хрущёва, как единственного виновника, он бы не стал: Хрущёв — симптом и следствие деградации отбора кадров. Он оказался на вершине благодаря уже сложившейся системе отбора и выдвижения «лояльных, но не обязательно умных» кадров.

А номенклатура, из-за которой и деградировала система отбора кадров, начала бронзоветь ещё при позднем Сталине, который с этим ничего не сделал и, видимо, не мог ничего сделать — это системная ошибка, исходящая из того, что после смерти Ленина ставка была сделана на руководящую роль партии.

Сталин, вольно-невольно, провёл это желание аппаратчиков в жизнь, поэтому Хрущёв, как «пчела» родом из номенклатурного «улья», не пошёл против уже исторически сложившегося «мёда». Да и Хрущёва, несмотря на полную осведомлённость о том, что он бывший троцкист, продвигать начал именно Сталин — за личную преданность, за умение работать с массами, за активное участие в партийных чистках…

Но самое главное, что сумел осмыслить за свою жизнь Директор — это то, что Сталин — это человек. Не трансцендентное божество, которое принципиально безошибочное, всеведущее и вездесущее, с горизонтом планирования на тысячи лет. Очень многие антисталинисты и сталинисты утрачивают связь с реальностью именно на этом этапе.

Антисталинисты невольно приписывают Иосифу Виссарионовичу не присущие ему свойства, поэтому как-то само собой получается, по умолчанию, что он должен был всё предвидеть, поэтому все допущенные им ошибки — это не ошибки, а продукт злого умысла жестокого тирана.

Сталинисты, аналогично, приписывают ему сверхъестественные качества, поэтому утверждают, что ошибок не было и вовсе, а была некая безошибочная и целенаправленная политика, а жестокость последствий некоторых его действий — это суровая необходимость и ответ на вызовы времени.

Но Сталин — это человек. А раз он человек, то он просто обречён был ошибаться. И ошибки его — это результат влияния не только его личных качеств, но и несовершенства информации, давления обстоятельств и вмешательства непредсказуемых событий.

Уж кто-кто, а Директор прекрасно знал, что это такое — когда твои долгосрочные планы рушатся, как песочные замки под приливными волнами, когда обстоятельства безотлагательно требуют действий, а ты испытываешь острый дефицит информации, и когда неожиданно вмешиваются абсолютно непредсказуемые события, пускающие насмарку труд всей твоей жизни…

И Сталин — это не квантовый суперкомпьютер,[4] он точно так же страдал от всех этих факторов, поэтому просто не мог планировать на десятилетия вперёд. И уж точно он не мог спрогнозировать, к чему приведут все эти кадровые решения, довольно-таки безобидные в период их принятия.

Это нисколько не умаляет масштаба его личности, но избавляет от мифологизации, свойственной и его ненавистникам, и его сторонникам.

Директору нравится позиция Дэн Сяопина в отношении Мао Цзэдуна: "70 % хорошего и 30 % плохого". Подобное разделение успехов и провалов, по мнению Директора, верно и в отношении Сталина.

Его фигура не требует ни безоговорочной любви, ни безоговорочной ненависти — она требует лишь честного учёта всего, что он сделал, и понимания, что и великие могут ошибаться.

«И всё, что происходит сейчас — это эффект бабочки от Рэя Брэдбери», — подумал Директор. — "Последствия великих ошибок, допущенных в ходе выполнения великих задач, поставленных в эпоху великих перемен".

Сейчас, по его убеждению, на дворе эпоха великих перемен — и любая ошибка будет иметь последствия, которые проявятся через десятки и сотни лет.

«Но у меня, к счастью, уже есть видение общих черт отличного плана, который следует очень тщательно проработать…»

— Владимир Вольфович, — позвал его Виктор Дмитриевич. — Партеечку в шахматы?

— Ждал, когда вы спросите… — доброжелательно улыбнулся ему Директор.

*СССР, Московская область, г. Москва, Большая Сухаревская площадь, 19 апреля 1983 года*

— Эх… — вдохнул Директор свежий воздух, совершенно не пахнущий карболкой и хлоркой.

Теперь ему нужно ехать домой к Жириновскому, чтобы окончательно «принять дела», но сначала ему хотелось прогуляться по Москве, в которой он очень давно не был.

Слышны редкие гудки, скрежет трамвая, гул моторов «Москвичей» и «Жигулей» — машин на улицах много, но уж точно не так много, как в «той» Москве…

«Эту» Москву не мог увидеть и услышать снова никто из современников Директора, поэтому ему захотелось насладиться давно забытой атмосферой столицы СССР, прекрасной в это время года.

Ощущение второй молодости, не психологической, но физической, навесило на лицо Директора дурацкую улыбку.

Он увидел четыре автомата газированной воды АТ-101М и сразу же испытал острое желание вновь, впервые за десятилетия, попробовать газировки.

Подойдя к свободному автомату, он достал из кармана портмоне и нашёл в нём две монеты номиналом в три копейки.

Вставив первую монету, он ополоснул стакан, поставил его в окно выдачи и нажал на кнопку.

Дождавшись, когда в стакан выплюнуло сироп «Дюшес», Директор вовремя убрал его и пропустил газированную воду мимо стакана.

Медсестра, стоящая у соседнего автомата, посмотрела на него неопределённым взглядом, но ему было всё равно и он продолжил заниматься своим делом.

Вставив в приёмник вторую монету, он вновь поместил стакан в окно выдачи напитка и нажал на кнопку, помеченную, как «Дюшес».

В стакан плюнуло сиропом, а затем залило всё это газированной водой.

Директор вспомнил, что в автомат подаётся обычная водопроводная вода, поэтому напрягся, но затем, подумав, рискнул отпить.

Но он не ощутил никакого металлического и химического привкуса, а также «ароматической палитры воды из бассейна».[5] Это нормальная вода, ровно такая же, какой он её помнил.

«Наверное, это как-то связано с тем, что водопроводные трубы новые или их вовремя ремонтируют», — предположил он, а затем выпил газировку залпом. — «Ну и, наверное, очистные станции работают на полный проектный цикл, а не „упрощены“ до предела…»

Вернув стакан на положенное место, Директор развернулся и пошёл по Садово-Спасской — ему нужно в переулок Докучаев, в дом № 19. В паспорте есть запись, что Жириновский прописан там.

Существует риск, что это просто прописка, а живёт он в каком-то другом месте, но проверяется это легко — ключом, найденным во внутреннем карман пиджака.

По пути он старался не пялиться на людей, но получалось у него это очень плохо.

Ему встречались служащие из окрестных учреждений: женщины в блузках и юбках-карандашах, нередко с лакированными сумочками, обязательно в плаще или пальто, а мужчины в тёмных костюмах под пальто и плащом, либо с портфелями, либо с чемоданами-дипломатами, на уголках которых видны пожелтевшие кусочки скотча.

Также ему попадались студенты, одетые, как правило, весьма разношёрстно, но, непременно, в плащи-болоньи, пальто и, изредка, полупальто. Джинсы и куртки встречаются крайне редко — ещё не совсем то время.

Ещё он увидел нескольких рабочих, идущих то ли со стройки, то ли на стройку — одеты в рабочие комбинезоны, с брезентовыми куртками или ватниками в руках.

Чаще попадались пожилые люди — бабушки в платках и аляпистого цвета пальто, и дедушки в костюмах и пальто, непременно в фетровых шляпах и, иногда с тростями и авоськами.

Директор вспомнил, что сейчас период доминирования моды на пальто, полупальто и плащи, но молодёжь, как всегда, в контре, поэтому старается добыть, всеми правдами или неправдами, яркие куртки западной моды и джинсы-джинсы-джинсы…

Наконец, он добрался до нужного дома и вошёл в подъезд. Подъездная дверь не оборудована ни кодовым замком, ни домофоном — в этом, пока что, нет необходимости.

Внутри пахнет едой и свежей извёсткой, краска на стенах новая, а стены и потолки побелены будто пару дней назад.

Поднявшись на третий этаж, он вставил ключ в замок и с облегчением провернул его.

«Это здорово всё упрощает», — подумал он, открыв дверь и зайдя в прихожую.

Он осмотрелся.

Прихожая просторная, слева от входа на стене висит деревянная вешалка на три крючка, пустая, сразу после неё стоит платяной шкаф, а справа от входа висит среднеразмерное зеркало в минималистичной деревянной лакированной рамке.

Директор разулся и повесил своё серое шерстяное пальто в шкаф.

Далее он заглянул в уборную, где обнаружил чугунную ванну, раковину, стиральную машину «Малютка» и фаянсовый унитаз.

«Это поздняя „брежневка“, поэтому логично, что санузел совмещённый», — подумал он.

Директор прожил последние двадцать лет в «сталинке» на улице Советская, относительно недалеко от его школы, поэтому привык, что санузел должен быть раздельным.

На кухне всё было скромно и стандартно: эмалированная раковина, газовая плита, над ней вытяжка, под окном кухонный стол, под ним набор из трёх табуретов, а справа от двери стоит холодильник «Минск-4».

Судя по скудному содержимому холодильника, очевидно, что тут живёт холостяк.

Радиоприёмник «Спидола-230», стоящий на кухонной тумбе, рядом с хлебницей, вызвал у Директора тёплые ностальгические эмоции.

Далее он прошёл в зал и обнаружил там характерную «стенку» с хрусталём и книгами, диван, обшитый тёмно-зелёной тканью, а также телевизор «Рубин». Стены комнаты покрыты обоями с геометрическим узором, потолок беленый, а под ним висит люстра «Арктика», стекла которой имитируют лёд.

«А я и забыл, что такие были», — подумал Директор и улыбнулся.

После зала он посетил спальню, которая оказалась небольшой — тут двуспальная кровать из шпонированной ДСП цвета морёного дуба, из такого же материала платяной шкаф, короткий и узкий комод, выкрашенный белой краской, а также давно разобранная и оставленная между стеной и шкафом колыбель.

Открыв шкаф, Директор снял костюм, переоделся в свежее домашнее, найденное на средней полке, а затем, влекомый лёгким голодом, направился на кухню.

В «Минске-4», несмотря на общую скудность запасов, обнаружились яйца и докторская колбаса. Хлеб в хлебнице, к сожалению, безнадёжно зачерствел, а молоко давно прокисло, поэтому Директор решил, что нужно сходить за покупками.

В спальне, в комоде, он обнаружил шестьсот восемьдесят рублей — видимо, Жириновский получил зарплату, премии и прочее, но не успел потратить, по вполне понятным причинам.

Директор знал, что Владимир Вольфович, работая в Инюрколлегии, зарабатывал гораздо выше среднего. Работа уважаемая, платят хорошо, но ему оказалось мало, поэтому он связался с этими сертификатами Внешпосылторга…

История мутная, но хорошо известная Директору.

Один благодарный клиент, фамилию которого ему и не вспомнить, подарил Жириновскому некоторое количество сертификатов Внешпосылторга, полученных в наследство от умершего где-то в Европе брата, а Жириновский решил оформить на них турпоездки за границу, чего делать было нельзя, потому что непонятно, как он вообще получил эти сертификаты.

Началось разбирательство, которое, как понял Директор, уже завершено — факт нарушения УК РСФСР имеет место, но Инюрколлегия, видимо, не захотела раздувать из этого историю и предложила Жириновскому написать «по собственному».

Директор, в устной форме, это согласие дал — осталось лишь прийти и подписать.

Краткосрочных политических последствий это не имеет, потому что никто, кроме КГБ, ОБХСС и Инюрколлегии об этом не знает, но долгосрочные уже заложены — позже, когда Жириновский попробует баллотироваться в народные депутаты, Инюрколлегия напишет письмо, в котором обвинит его во взяточничестве, из-за чего в нардепы он не попадёт…

Дойдя до гастронома, Директор купил там пирамидку молока, а также «городской» батон. После недолгих раздумий, он купил полкило «Докторской», про запас.

Вернувшись домой, он не очень уверенно подпалил две конфорки газовой плиты, хлопнувшие при поджиге, поставил чайник и начал жарить яичницу с колбасой.

Закончив эту нехитрую деятельность, он сел за кухонный стол и плотно пообедал, прямо со сковороды.

«Не перед кем бисер метать…» — подумал он, жуя колбасу и запивая её чаем с молоком.

Пообедав, он решил, что надо помыться и думать, как действовать дальше.

Он вошёл в ванную комнату и подошёл к раковине.

— Ах ты, подонок!!! — рявкнул кто-то из зеркала.

Директор поражённо отшатнулся.

— Смотри на меня, мерзавец!!! — потребовало отражение. — В глаза мне смотри!!!

Но Директор отвернулся от зеркала и закрыл глаза.

«Возможно, то падение в туалете имеет куда больше последствий, чем мне кажется», — подумал он, пытаясь выработать новый план.

— На меня смотри, я сказал!!! — разъярённо потребовал Жириновский. — Н-на, подавись!!!

Правая нога вдруг отнялась и Директор лишь чудом упёрся рукой в край ванны, благодаря чему не расшиб себе что-нибудь.

— Ты кто? — тихо спросил он, пытаясь встать.

Нога вновь вернулась под его контроль, и он смог встать перед зеркалом.

— Кто я?! — вопросил покрасневший Жириновский. — Это ты кто такой, мерзавец?! Как ты посмел?! Это моя жизнь!

— Меня никто не спрашивал, — ответил на это Директор.

— А это меня не волнует! — выкрикнул Владимир Вольфович. — А ну верни мне моё тело!

— Я не могу, — покачал головой Директор.

— Не хочешь, сука! — ткнул в его сторону пальцем Жириновский. — Ничего, я тебя заставлю! Н-на тебе, поганец!

Шея Директора резко покраснела и начала болеть.

— Ой-ой-ой… — испугался Жириновский и рухнул на кафель.

Директор пришёл в себя через несколько секунд — боль была невыносимой, но уже начала проходить.

Поднявшись на ноги, он посмотрел на испуганного Жириновского, глаза которого начали бегать.

— Доволен? — спросил у него Директор.

— Чем? — уточнил Жириновский.

— Тем, что сделал, — пояснил Директор. — Тебя это порадовало?

— Катись ты к чертям, Анатолий! — рявкнул Владимир Вольфович. — Ты — вор! Ты украл мою жизнь!

— Не спорю, — устало вздохнул Директор. — Но что я могу поделать? Убить себя?

— Не вздумай! — выкрикнул Жириновский.

— Имей в виду — мне всё равно, — предупредил его Директор. — Я уже один раз умирал…

Владимир Вольфович испытующе посмотрел ему прямо в глаза. Но зрительные дуэли — это сильная сторона Директора, поэтому Жириновский очень быстро проиграл.

— Я знаю, — произнёс он, опустив взгляд. — Я видел.

Это значит, что Жириновский имеет доступ к его личным воспоминаниям, до самого момента смерти, включительно.

— Глупая смерть, согласен, — кивнул Директор, «почувствовавший» мнение Жириновского о произошедшем.

— Почему там всё так плохо? — спросил тот.

— Распад СССР, — вздохнул Директор. — Обрыв экономических и политических связей — всё это привело к катастрофе, ведь целое больше, чем сумма всех его частей…

— Я знаю, что ты читал некоторые философские книжки, — поморщился Жириновский. — Я тоже читал.

И тут Директору открылось, ЧТО ИМЕННО тот читал.

Он взял с полки зеркальце для бритья и пошёл в спальню.

— Ты что задумал?! — напрягся Жириновский.

— Ничего такого, — ответил ему Директор.

В тайнике под кроватью обнаружились экземпляры различного самиздата — труды диссидентов, различных маргинальных авторов…

— Ты это серьёзно? — посмотрел Директор в зеркальце.

— Серьёзно, — твёрдо и неприязненно посмотрел на него зазеркальный собеседник. — Ты тоже, как я вижу, не был паинькой и читывал разных не одобренных авторов.

Это значило, что Жириновский имеет доступ даже к очень давним воспоминаниям Директора. И они оба поняли, что не могут скрывать свои мысли друг от друга.

— Было, — согласился Директор. — Но я это перерос — я понял, что по-настоящему ценные знания хранятся в трудах незапрещённых авторов.

— Ларина своего мне продаёшь, да? — криво усмехнулось отражение. — Я знаю, кто это и труды его устарели — бессмыслица, которую никак не применить в экономике СССР…

Он осёкся и Директор услышал его мысли.

— Вот именно, — заулыбался он. — Может, ты и видел некоторые мои воспоминания, может, ты даже «прожил» часть из них, но общую картину вижу только я. И только я знаю, что именно будет и что именно нужно делать…