Владимир, сын Волка

Глава третья. Тезис-антитезис-синтез

*СССР, Московская область, г. Москва, переулок Докучаев, дом 19, 19 апреля 1983 года*

— Эту дрянь, что ты насобирал, нужно уничтожить, — произнёс Директор, глядя на диссидентские перепечатки. — Мы должны быть чисты. И по поводу чистоты…

Тут и Солженицын, и Войнович, и Арендт, и Джилас и даже Чуковская.

Если о таком наборе «запретки» кто-то сообщит, «куда следует», то это грозит увольнением, переводом в категорию неблагонадёжных, а уже это приведёт к слежке, агентурной разработке и допросу по источникам книг.

Впрочем, это не всё — есть ещё Уголовный Кодекс РСФСР, который, при «тяжёлом» развитии событий, грозит статьёй 70, предусматривающей от 6 месяцев до 7 лет лишения свободы, а при «лёгком» развитии событий грозит статьёй 190,[6] что позволяет «отделаться» либо сроком до 3 лет лишения свободы, либо годом исправительных работ, либо штрафом до ста рублей.

Но Директор считал наиболее вероятным сценарием административный запрет ко всему секретному, включающему также «волчий билет», из-за чего на нормальную жизнь можно будет больше не рассчитывать.

Любой из этих исходов ставит крест на дальнейшей политической и экономической активности, вплоть до 1989 года, то есть, до волны амнистий. Но к 1989 году будет уже слишком поздно…

— Что? — нахмурился Жириновский в зеркале.

— История с сертификатами — это очень плохо, — сказал Директор. — Но можно сделать гораздо хуже, если кто-то узнает, что у тебя дома лежит вся эта ерунда.

— С работой уже решено всё, — произнёс Владимир Вольфович. — На «по собственному» ты уже согласился.

— И ты согласился, — покачал головой Директор. — Не пытайся выставить это так, будто у нас были какие-то варианты. Их не было.

— Что ты планируешь? — решил сменить тему Жириновский. — Что ты собираешься делать?

— Нам нужно как-то избавиться от этого пятна на репутации, — произнёс Директор. — Но сначала избавимся от улик…

Он вытащил прошитые пачки листов и понёс их в ванную, где видел небольшой алюминиевый тазик.

Поставив его под кран ванны, набираться воды, Директор сходил на кухню и принёс табуретку.

Далее он начал мелко рвать листы по одному и бросать их в воду, чтобы всё размокло и стало совершенно неразборчивым.

— Проще было вынести куда-нибудь на пустырь и сжечь, — сказал Жириновский из зеркала.

— А если полиция остановит? — с усмешкой спросил Директор.

— Какая ещё полиция? — нахмурился Владимир Вольфович. — А-а-а, так у вас там, в «светлом» будущем, милицию называют…

— Навсегда запомни: я человек такого склада, что у меня всё должно быть так, что даже комар носа не подточит, — предупредил его Директор. — В моей работе важна каждая мелочь.

— И благодаря этой педантичности ты упустил из виду нездоровые отношения между твоими учениками, да? — усмехнулся Жириновский. — Знаем-знаем — даже видели.

— Всякая система, рано или поздно, даёт сбой, — равнодушным тоном ответил на это Директор, продолжая мелко рвать диссидентские «нетленки» и бросать их в воду. — Наверное, просто моё время пришло.

— Твоё время… — недовольно пробурчал Жириновский. — Россия унижена, поставлена на колени, а вокруг бесчисленные войны между ещё вчера братскими союзными республиками — позор, деградация, разруха!

— Успокойся, — попросил его Директор. — Этого уже не изменить.

— Этого можно не допустить! — заявил Жириновский. — Я знаю, где добыть охотничий карабин с оптическим прицелом!

— С ума сошёл?! — выпучил глаза Директор. — Ну, застрелим мы Горбачёва — и что? Там целый кагал предателей и идиотов! И я даже не знаю, кто хуже — идиоты или предатели? Смерть одного предателя-идиота ничего не изменит. Его кто-то поставил, то есть, поставит на эту должность, понимаешь? Нет, уже ничего не изменить.

— Но мы должны сделать хоть что-то! — воскликнул Жириновский. — Я тебя, подонок, сволочь паршивая, за кражу моего тела не простил, но вот если ничего с этим не сделаешь, задушу!!!

— Успокойся, — попросил его Директор. — У меня есть план.

— На Ларине основанный, да?! — раздражённо спросил Владимир Вольфович. — Эту дрянь ты придумал для времени ПОСЛЕ развала Советского Союза предателями и недоумками! А это значит, что ты один из них!!! Подонок, задушу!!!

— Успокойся! — прикрикнул на него Директор. — Найди воспоминания о… о времени, когда я отлёживался на больничном осенью двадцать третьего. Если верно помню, я смотрел тогда длинную серию видеороликов. Там говорилось о разных генсеках и о том, как они проявили себя у власти.

— Да чихал я на твои объяснения! — не пожелал успокаиваться Жириновский. — Россия потеряет огромные территории! Это же коллапс! Катастрофа! Десятки миллионов умрут или сбегут!

— СССР потеряет, а Россия — нет, — ответил на это Директор.

— Ты меня прекрасно понимаешь, — поморщился Владимир Вольфович. — Территориальных потерь, сокращения сфер влияния — всего этого нельзя допустить!

— Придётся потерпеть, — вздохнул Директор. — Этого не изменить, увы. Но можно существенно снизить масштаб ущерба, а затем сделать так, что наши геополитические враги сильно пожалеют, что не поспособствовали сохранению СССР…

— Опять про свой план! — махнул рукой Жириновский.

— Теперь это наш план, — покачал головой Директор, перемешав бумагу в тазике рукой. — И нужно поэтапно реализовывать его, уже сейчас. Улики мы устраним, а вот проблема с сертификатами останется. Она помешает нам баллотироваться в народные депутаты в 87 году.

— Как ты это отменишь? — спросил Владимир Вольфович. — Уже ничего не изменить! На моей репутации несмываемое пятно!

— Смываемое оно или несмываемое — это вопрос дискуссионный, — не согласился с ним Директор и взялся за новую «нетленку». — Надо просто подумать и выработать решение.

Компетентные органы об этом инциденте, несомненно, хорошо знают, но, по версии Директора, отдали это на откуп самой Инюрколлегии. Как ни посмотри, дело мелкое, суммы маленькие, поэтому на новые отверстия в погонах никак не тянет.

И вариантов, как бы выпутаться из этого переплёта, на первый взгляд, нет.

Любое заметное движение Жириновского будет решительно пресечено одним-единственным письмом из Инюрколлегии.[7]

«Они даже могут помешать „историческому пути“ Жириновского — просто прислать письмо в издательство „Мир“ и прикончить его возможную карьеру», — подумал Директор, разрывая листы из труда Войновича. — «Но они, в рамках „исторического пути“, этого делать не стали. В точном соответствии со старинным советским принципом „далеко не пускать, но и в яму не загонять“ — это, как я понимаю, он и есть».

— Я не вижу никаких решений! — панически воскликнул Жириновский, схватившись за голову. — Мы ничего не сделаем!

— Думай! — потребовал Директор, а затем его разум уцепился за краешек промелькнувшей мысли. — Так, подожди…

— Это я придумал!!! — воскликнул заулыбавшийся Владимир Вольфович. — Да! Это я придумал!

Уверенности, что это была не его мысль, у Директора не было, но он не стал спорить.

— Да-да, это была моя мысль! — напирал Жириновский.

— Но почему ты решил, что это хорошая идея? — спросил Директор. — Там ведь и убить могут.

— Могут, — согласился зеркальный собеседник. — Но есть идеи получше?

Директор задумался, надеясь, что выработает хоть какое-нибудь альтернативное решение.

— Ты прав, — сказал он, закончив с очередной перепечаткой. — Идей получше нет. Но хотелось бы минимизировать риски. А Афганистан — это экстремальный риск.

— Это нужно для спасения России! — воскликнул Жириновский. — Ради этого я готов рискнуть! А ты готов? Готов поставить на кон свою педагогическую душонку, а?!

— Но нам нужно достичь предварительных договорённостей, — предупредил его Директор. — Первое — действуем исключительно по моему плану. У тебя нет вообще никакого плана, а лишь одни эмоции. Второе — никаких больше диссидентов и их тупой литературы. Я знаю, на кого и зачем они работают или начнут работать позднее, поэтому доверия им нет и не может быть. Третье — сначала думаем, а затем действуем. Не наоборот.

— А почему это я должен тебя слушаться?! — возмутился Жириновский. — Думаешь, разбираешься в жизни лучше, чем я?

— Не думаю, а знаю, — ответил на это Директор. — Твоя задача — «прожить» все мои воспоминания, а я сделаю это с твоими. Я не знаю, сколько времени это у нас займёт, но мы должны это сделать.

Он уже узнал, что Жириновский знает, что может делиться своими воспоминаниями — он способен «вытаскивать» их из глубин памяти.

— А зачем? — спросил Владимир Вольфович.

— Затем, что у нас есть противоречия, — объяснил Директор. — Тезис и антитезис. Мы либо будем вечно бороться, топчась на месте, либо достигнем…

— … синтеза, — закончил за него Жириновский. — Но я не хочу!

— Это придётся сделать, — покачал головой Директор. — Ты не хочешь исчезать и я не хочу. Но победить друг друга мы не можем — война изначально обречена закончиться ничем, кроме ущерба нашей общей цели. А ещё это чем-то похоже на диссоциативное расстройство личности. А это тяжёлый медицинский диагноз. И я предлагаю пойти на то, что не выгодно ни мне, ни тебе, но, в каком-то смысле, справедливо.

— Где ты здесь справедливость увидел, подонок?! — вскипел Жириновский. — Ты украл моё тело!

— Я ничего и ни у кого не крал, — ответил на это Директор. — Кража подразумевает умысел. У меня умысла оказываться здесь не было — если ты видел мои последние мгновения, то должен знать, как я встретил смерть и что я думал. Я рассчитывал на покой, ну или хотя бы на ничто, на Пустоту, но мне не дали ничего, кроме твоей оболочки и тебя в ней.

Владимир Вольфович хмуро смотрел на него из зеркала и молчал.

— Я тоже проиграл, — заключил Директор. — У меня была потаённая надежда, существовавшая вопреки здравому смыслу, что я встречусь с ней, наконец-то, если правда всё то, что попы говорили о загробном мире. Но я не получил ничего.

— Значит ли это, что бога нет? — спросил Жириновский.

— Мою позицию ты знаешь, — тяжело вздохнул Директор. — Никаких ангелов, демонов, бога или дьявола — я не видел никого. Заседание в Инюрколлегии было похоже на ад, поначалу, но это быстро прошло.

— Чёрт подери… — тоном обречённого проговорил Жириновский.

Директор молчал. Всё и так предельно понятно — они общаются не только словами, но и мысленными образами, поэтому его собеседник понял даже то, чего нельзя выразить словами. Оттенки эмоций, отсылки к посторонним воспоминаниям, связанным с темой беседы лишь косвенно, но дополняющим общую картину — всё то, что передаётся языком лишь в очень ограниченных пределах.

С одной стороны, это даёт полное понимание, а с другой — они практически не способны ничего утаить друг от друга. Это как тюремная камера на два разума…

— Ладно, — произнёс, наконец-то, Владимир Вольфович. — Дружить с тобой я не буду — ты отвратительная личность, но буду пересылать тебе свои воспоминания и «переживать» твои.

— А я тогда улажу все оставшиеся вопросы с Инюрколлегией, — кивнул Директор. — Будем работать — притрёмся. Посмотришь мои воспоминания и осознаешь ещё, что я — не худший из людей, ха-ха-ха…

*СССР, Московская область, г. Москва, улица Каланчевская, дом 11, 21 апреля 1983 года*

— Вот и всё, — произнёс Анатолий Павлович, заглянув в трудовую книжку. — Впервые такое делаю…

В ней написано: «Уволен по собственному желанию, ст. 31 КЗоТ РСФСР».

Директор никогда до этого не увольнялся по собственному желанию и вообще, не увольнялся ни по чьему желанию.

Он окончил школу в 1975 году, с серебряной медалью, в 1978 был уволен в запас из армии, в 1983 году окончил педагогический институт и в том же году был направлен, по распределению, в 13-ю школу Липецка.

С тех самых пор он работал в той же школе — в 1987 году он получил первую квалификационную категорию, в 1991 году стал завучем, в 1993 получил высшую категорию, а в 1996 году стал директором.

Его трудовая книжка из прошлой жизни — это отражение его карьерного роста и ничего более.

У Жириновского же в трудовой обозначен некий «Советский комитет защиты мира», а также «Иностранная юридическая коллегия».

«А теперь нам только одна дорога — в Афган», — подумал Директор с сожалением. — «Есть способы, как это устроить, но нужна тщательная подготовительная работа».

Жириновский служил в политуправлении штаба Закавказского военного округа, офицером по призыву, с 1970-го по 1972-й — в политотделе, пропагандистом, но, к счастью для них с Директором, он владеет фарси, распространённым в Афганистане.

Именно по этой линии и можно попасть в ОКСВА,[8] потому что в ином качестве уже поживший Жириновский, которому сейчас 36 лет, но очень скоро, 25 апреля, день рождения, вряд ли годится.

«Пока обед, нужно прогуляться, а затем снова сюда», — подумал Директор и посмотрел на здание Инюрколлегии.

Он, в процессе оформления «по собственному», побеседовал с председателем, Германом Викторовичем Гавриным — договорился о положительной характеристике с предыдущего места работы.

Сначала Гаврин ошалел от такой наглости, а затем, когда Директор объяснил ему, куда именно ему нужна характеристика, начал отговаривать. Сказал, что не надо воспринимать всё это так близко к сердцу и Афганистан — это не выход.

«Это не выход — это окно в 1987 год», — подумалось Директору в тот момент.

Ему удалось убедить председателя Гаврина в серьёзности своих намерений и непоколебимости своей позиции, и заслужить уважительный взгляд с изменением отношения.

Как видно, председатель был куда худшего мнения о Жириновском — Владимир Вольфович подкинул воспоминание о коллеге, который сообщил ему, что начальство считает его эпатажным выскочкой, но неплохим юристом.

Теперь же, благодаря умелым действиям Директора, Гаврин считает, что Жириновский сильно изменился, причём в лучшую сторону.

Поправив галстук, Директор направился к Лермонтовскому скверу, расположенному в сотне метров от здания Инюрколлегии.

В сквере он обнаружил жёлтую бочку с надписью КВАС, рядом с которой стоит деревянный столик со стаканами.

Директор подошёл к продавщице, одетой в хлопчатобумажный халат, фартук и колпак. На поясе у неё висело полотенце, а на руки надеты марлевые нарукавники.

— Здравствуйте, — поздоровался он. — Мне стакан кваса, пожалуйста.

Он передал ей три копейки.

— Здравствуйте, — улыбнулась полная женщина и приняла деньги. — Хорошо.

Директор сел на лавку и сразу же приложился к напитку, который оказался на вкус ровно таким, каким он его помнил.

Он пообещал себе, что купит минимум три литра кваса и насушит сухарей, чтобы посидеть вечером, наедине с собой, и напиться его вдоволь.

В Афганистане, куда он решительно намерен попасть, с квасом из бочки дела обстоят очень плохо. Вернее, там с ним дела обстоят совсем никак — нет его.

Попивая квас, Директор не заметил подошедшего к нему человека.

— Владимир Вольфович, здравствуйте, — приветствовала его женщина лет тридцати.

Он посмотрел на неё и «вспомнил» почти сразу — Жириновский оперативно подкинул нужное воспоминание.

— Эльвира Евгеньевна, здравствуйте! — жизнерадостно заулыбался он и встал с лавки. — Как ваши дела?

— Хорошо, — кивнула женщина. — А у вас?

Это стройная шатенка лет тридцати с гладко зачёсанными назад волосами, собранными в скромный пучок, узким лицом с тонкими бровями и любопытными серыми глазами. На ней светлый весенний плащ-болонья до колен, завязанный поясным ремнём. Под плащом виднеется строгая юбка и туфли на невысоком каблуке, а в руках её — аккуратная кожаная сумка с тиснением в виде какого-то восточного орнамента.

Работает она в бухгалтерии, старшим бухгалтером, и отличается склонностью и способностью к сбору и распространению сплетен.

— Не жалуюсь, — улыбнулся Директор.

— А правда, что вы собрались в Афганистан? — в лоб спросила Эльвира.

Это очередное доказательство того, что слухи разлетаются со скоростью, слегка превышающей скорость света. И нисколько не удивительно, что из отдела кадров новость о написании положительной характеристики для попавшего в опалу начальству юриста Жириновского уже разлетелась по всей Инюрколлегии.

И Эльвира была послана всем коллективом к недалеко ушедшему Жириновскому, чтобы выведать все подробности.

— Если возьмут, — пожал плечами Директор.

— А зачем? — нахмурилась она.

— После случившегося и госпитализации я понял, что напрасно трачу время, — ответил он. — Там я смогу быть более полезным. Я неплохо знаю фарси — возможно, это пригодится в Афганистане.

Он не мог этого узнать из местных источников, потому что в СССР поступало очень мало сведений «из-за речки», но у него достаточно хорошая память, чтобы помнить об этом факте из прошлой жизни.

ОКСВА испытывает острейший дефицит переводчиков с фарси, близкородственного к языку дари, почти повсеместно распространённому в Афганистане.

Благодаря ряду воспоминаний Владимира Вольфовича, Директор знал, что дари отличается от фарси только фонетикой, но незначительно, а вот лексически и грамматически с ним практически неразличим. То есть, знаешь фарси — можешь говорить и писать на дари.

— Вот оно как… — произнесла Эльвира. — А это никак не связано с…

Она не договорила и уставилась на него с ожиданием. Это невинная манипуляция, которая известна ему под названием «провокация паузой» — с её помощью можно, не создавая неловкость и не провоцируя конфликт, обозначить какой-то щекотливый факт и будто бы обойти его.

Он сразу же «прочитал» эту бытовую манипуляцию, но не стал резко пресекать её, потому что это не имеет никакого значения. Тем не менее, ему это не понравилось, поэтому он решил предпринять меры.

— Нет, — покачал головой Директор, а затем посмотрел на часы. — Вы, наверное, опаздываете на обед?

— Ох, да, — очухалась Эльвира. — До свидания, Владимир Вольфович.

— До свидания, — доброжелательно улыбнулся ей Директор.

Нельзя было сказать, что он скучал именно по этому аспекту жизни в СССР и странах соцблока: намёки, полунамёки, кулуарные беседы, подковёрные интриги, без прямых конфликтов, чтобы не получить клеймо карьериста или идеологически неблагонадёжного…

В 90-е всё стало намного проще и грубее, потому что всё стали решать сила и деньги. Взятки, звонки влиятельным знакомым, подключение надёжных СМИ.

«Меня так и убрали», — подумал он, сделав глоток из стакана. — «Топорно, но надёжно».

Налицо деградация социальных взаимодействий — из-за этого очень многие записные интриганы из партийной номенклатуры оказались нежизнеспособны в новых реалиях, а приспособиться к ним смогли лишь немногие.

Но это было, в чём-то, хорошо — к моменту, когда Директор обрёл реальное влияние, эра грубой силы уже прошла, а высокий уровень интриг был утрачен, потому что осталось слишком мало людей, владеющих ими в совершенстве…

«Придётся заново привыкать и приспосабливаться к этой банке с утончёнными пауками, чтобы потом снова окунуться в банку с пауками-людоедами», — пришёл он к выводу. — «Но в этот раз, если всё получится, я буду не молодым и беззащитным директоришкой, а кем-то более весомым. Мы будем».

Вернув стакан продавщице и выкинув пустой кулёк в урну, Директор начал прогуливаться по скверу, размышляя о всяком — он бесконечно прокручивал в голове свой глобальный план, ища неочевидные изъяны и умозрительно оценивая риски каждого этапа…

Когда обеденное время истекло, Директор вернулся в Инюрколлегию, где выждал ещё примерно полчаса и получил на руки характеристику.

Поблагодарив сотрудниц отдела кадров, он вручил им плитку шоколада «Вдохновение» — это было необязательно, ведь он с ними видеться больше не планировал, но решил, что это для него не стоит практически ничего, а женщинам будет приятно.

Характеристика оказалась не положительной, а крайне положительной — указали даже «потрясающее владение языком фарси», что очень хорошо повлияет на решение военкомата.

В Афганистан, всё-таки, попасть не так просто, как кажется. Кого попало туда не берут, отбор довольно-таки сложный, но бывают исключения — например, ради ценных навыков.

«Надо в военкомат», — подумал Директор. — «А затем в библиотеку, если успею».

В библиотеке ему нужны учебники по фарси, чтобы подтянуть знания, ведь владение у него не настолько потрясающее, как написал председатель, но он просто добросовестно заблуждается, потому что был очень впечатлён двумя эпизодами с наследством из Ирана. Жириновский, даже по очень высоким стандартам Директора, блестяще справился с теми двумя делами, активно применяя своё знание фарси — беседовал с иностранцами на их языке и утряс всё в кратчайшие сроки.

Язык следует основательно подтянуть, а также почитать все доступные материалы по дари — нужно учесть все нюансы и быть максимально готовым.

На автобусе он доехал до военкомата Красносельского района, куда позвонил ещё утром.

У него в дипломате лежат дубликат диплома из МГУ, характеристика с предыдущего места работы, а также военный билет, в котором указано, что его военно-учётная специальность «100112 — Офицер-пропагандист».

«Он» закончил в МГУ Институт восточных языков, который теперь называется Институтом стран Азии и Африки, по специальности «Турецкий язык и литература».

Владимир Вольфович активно «пересылает» ему все найденные воспоминания о том периоде, которые Директору нужно «прожить».

Их «синтез», начатый вчера, имеет неожиданные побочные эффекты: Директор испытывает внезапные эмоциональные всплески, ему становится то хорошо, то плохо на душе, но эти всплески длятся не очень долго.

Жириновский честно выполняет свою часть договорённости, а Директор выполняет свою. Вчера он просто лежал на диване до самой ночи — «проживал» ранее детство Владимира Вольфовича, запомненное им очень смутно.

В здании районного военкомата пахнет сыростью и не самым дорогим табаком. На стене плакаты «Бдительность — наивысшая!» и «Крылья Родины — слава народа!»[9]

— Фамилия, имя, отчество? — буднично спрашивает подполковник Кекелидзе.

— Жириновский Владимир Вольфович, — представился Директор.

Офицер проводит взглядом по военному билету, а затем сверяет увиденное с личным делом.

— ВУС 100112… Офицер-пропагандист… — произносит тоном, будто сам догадался до этого методом дедукции, а не только прочитал. — Это верно?

— Верно, — подтвердил Директор. — Но случалось быть переводчиком с турецкого, а также, несколько раз, переводить с фарси.

— Фарси, говорите? — подполковник приподнимает бровь. — Это у нас редкость… А где работали до сих пор?

— Инюрколлегия, — спокойно отвечает он, выкладывая характеристику. — Юрисконсультом.

Офицер принял лист и начал внимательно читать.

«Ответственный, дисциплинированный…» — там всё написано прямо так, как и должно быть.

— И что, товарищ Жириновский, сами изъявили желание? — подполковник смотрит прищуром. — Это, знаете ли, не туристическая поездка.

— Осознаю это в полной мере, — кивнул Директор. — Считаю, что могу принести пользу Отечеству — поэтому я здесь.

Подполковник несколько секунд рассматривал его лицо изучающим взглядом, а затем задумчиво хмыкнул и взял со стола пачку «Примы».

Он подкурил сигарету и пыхнул в сторону Директора дымом.

— Значит так, — сказал он, ещё раз пыхнув дымом. — По линии ГлавПУРа запрос на переводчиков место имеет. Но решение принимаем не мы, а город. Мы оформим документы и направим их туда. Если сверху одобрят — поедете.

Он взял листок и написал «ходатайствовать», а затем подписал и поставил печать.

— Медкомиссия будет завтра, — сообщил подполковник. — А пока — распишитесь.