ВОЙНА В РАЮ

Глава 18. ШКОЛА СКАЙ

Копье моего соперника вместо наконечника заканчивалось закругленной деревянной болванкой. Но когда он тыкал в меня этой деревяшкой, больно было все равно. На мне живого места не оставалось, сплошь синяки и шишки. Самодовольный маленький негодяй, державший копье, не без основания считал, что превосходит меня во всем, кроме возраста.

Кинану Маче было около пятнадцати лет. Для своего возраста он был довольно крупным парнем и грозным бойцом. Типичный королевский любимчик: волосы, похожие на пылающую солому, маленькие глубоко посаженные глазки василькового цвета, белая кожа в веснушках. А уж высокомерие сравни толстому серебряному торку на шее, которым он невыносимо гордился.

С тех пор, как наш инструктор Бору — высокий, тонкий, как тростинка, гений копья, — поставил нас в пару, Кинан неизменно побеждал меня. Бору, сам некогда выпускник школы Скай, метал копье так, что оно просто исчезало из вида. Мог броском поразить падающее с дерева яблоко. Большинство учеников с почтением выслушивали Бору, что бы он им не говорил.

Сегодня мне нужно было всего лишь не дать себя избить. Впрочем, вчера передо мной стояла та же задача. И позавчера тоже. Но сегодня я твердо решил взяться за дело. Время поджимало. Упражнения с копьем скоро должны закончиться, а я даже на самоуважение не наработал. Итак, показательный поединок. Была у меня одна задумка…

Кинан стоял от меня шагах в десяти. Как обычно на конопатом лице играла глумливая улыбка. Копье он держал обеими руками перед собой. Кто бы не наблюдал за нами, все знали, чем кончится поединок: я упаду после удара под ребра или в грудь, или по коленям, или по плечам, короче по любому месту, куда попадет этот маленький придурок. Я долго смотрел на него, такого умелого, хладнокровного, напыщенного, пока кровь у меня в жилах не вскипела. Я поклялся сам себе, что сегодня сотру эту наглую ухмылку с его лица раз и навсегда. Я поднял тренировочное копье и сделал шаг вперед. Еще шаг, и еще. Кинан шагнул навстречу, по-прежнему ухмыляясь. Он с издевкой спросил:

— Ну что, еще одно падение? Неужто тебе не хватило вчерашнего?

— Не хватило, — ровным голосом сказал я. — Посмотрим, что будет сегодня, ты, отвратительный урод.

Он подошел ближе. Дерзкий и жестокий; ему нравилось сбивать меня с ног. Что ж, он слишком часто меня бил, и теперь мне уже нечего терять. Если я снова проиграю, это будет просто еще один проигрыш в печальной череде поражений. Но если мой план сработает...

Я опустил тренировочное копье. Кинан в ответ опустил свое. Я шагнул вперед. Он тоже.

Неожиданно Бору, стоявший посреди поля, поднес к губам серебряный рог и протрубил конец тренировки. Но я не обратил на него внимания. На лице Кинана появилось удивленное выражение. Обычно, как только трубили сигнал, я первый бросал копье.

— Ты чего? Не сдаешься?

— Не сегодня, Кинан. Начнем.

Он бросился вперед, нанося копьем быстрые и короткие удары в надежде отвлечь меня. А я продолжал стоять неподвижно. Он оказался совсем рядом.

— А ты сегодня упрямишься, Колри, — рассмеялся он. — Надо поучить тебя хорошим манерам.

Здесь меня с первых дней прозвали «Колри» — это такая игра слов, означающая «неудачник». Я и был для своих несовершеннолетних товарищей-воинов неудачником.

— Ну поучи, Кинан, — сказал я спокойным тоном.

Остальные, почувствовав напряжение, собирались вокруг. Некоторые выкрикивали насмешки, но большинству было просто интересно посмотреть, кого побьют. Слышались пустые советы и смешки.

Кинан увидел шанс похвастаться и постарался выжать из него все возможное. Он опустил голову и сделал выпад. Я отбил удар, как не раз показывал тренер. Кинан тут же изменил направление удара, целясь в мою незащищенную голову. Хороший прием. Очень хороший. Да только он уже пользовался им раньше, и на этот раз я был готов. Вскинув копье, я закрыл голову, но открыл живот. Кинан все подмечал. Он повернулся и, продолжая движение копьем, попытался пнуть меня ногой в живот. Он занес ногу, а я, крутанув копье, сильно ударил его по вытянутой ноге. Он вскрикнул — скорее, от удивления, чем от боли. В толпе громко рассмеялись.

Кинан ткнул копьем мне в лицо, просто чтобы отпугнуть и разорвать дистанцию. Но я увернулся и нанес скользящий удар по руке, державшей копье. Я надеялся вывести его из равновесия, чтобы следующим ударом сбить с ног. Но получилось иначе. Он двинул меня локтем в ребра, и я пошатнулся. Воспользовавшись преимуществом, Кинан зацепил меня за пятку и уронил на землю, а потом уже стукнул по голове. Не сильно. Но в бою такой удар может стать последним.

Паршивец засмеялся, и собравшиеся вторили ему. А я… я снова валялся на земле. Надо мной маячило его ухмыляющееся лицо. Он повернул голову, собираясь сказать что-то Бору, наблюдавшему за схваткой. Наверное, хотел поведать, что снова одержал победу.

Гнев раскаленной лавой вскипел внутри. Все стало красным. Шум прибоя громом отдавался в ушах. Недолго думая, я хлестнул копьем сразу по обеим коленям противника. Удар удался. Кинан выронил копье, издевательский смех перешел в сдавленный крик боли. Мой враг упал на руки рядом со мной. Я перекатился на колени и огрел его древком копья по спине. Удар отправил его целоваться с землей. Я вскочил на ноги и упер наконечник копья ему между лопаток. Кинан вскрикнул от боли и отключился. Подняв копье, я сделал шаг назад. Толпа притихла. Никто не хихикал; никто не произнес ни слова. Они недоуменно смотрели друг на друга, словно спрашивая, что это такое они только что видели.

Бору растолкал зрителей и склонился над Кинаном. Он перевернул его, убедился, что тот жив, и жестом приказал сторонникам Кинана отнести его в дом. Четверо молодых людей шагнули вперед, подняли упавшего приятеля и утащили с поля. Когда они ушли, Бору повернулся ко мне.

— Неплохо, полковник. — Бору почему-то с самого начала называл меня полковником, предпочитая открытым оскорблениям легкое пренебрежение.

— Мне жаль, — пробормотал я.

— Не за что извиняться, — громко произнес он. — Ты отлично провел бой. — Он похлопал меня по спине. До сих пор мне не удавалось заслужить от него похвалу. — Это непросто, уронить врага, лежа на земле. Ты не сдался — вот что отличает живых от мертвых на поле боя.

Бору повернулся к ошеломленным зрителям и жестом отпустил их. Они ушли, что-то бормоча про себя. Исход поединка будет активно обсуждаться за ужином. Мне было интересно, что скажет Ската, когда ей расскажут.

Впрочем, долго ждать не пришлось. Едва ушли зрители и Бору, как послышалось легкое позвякивание сбруи. Я обернулся и увидел нашего боевого вождя Скату. Она вела свою вороную в поводу, холка и бока лошади покрывала пена. Совсем недавно ей пришлось скакать галопом.

Ни более красивой, ни более смертоносной женщины мне встречать не приходилось. Из-плод шлема выбивались маленькие косички золотистого цвета; бледно-голубые глаза, прикрытые длинными ресницами, смотрели холодно; губы твердо сжаты. Она очень походила на классические скульптуры Афины или Венеры. Если и существует такая вещь, как поэзия битвы, то она была ее олицетворением: изящная и грозная, экономные скользящие движения и ужасное отточенное мастерство убийцы.

Ската заслужила репутацию лучшего воина во всем Альбионе. Я не представлял, какого труда это ей стоило. Вставать каждое утро с рассветом, бежать по пляжу и купаться в холодном море, а затем завтракать черным хлебом и водой перед началом дневных занятий: практика владения мечом, копьем, ножом и щитом, стратегические занятия, тактические занятия, физическая подготовка, борьба и так далее и так далее. По себе знаю. Если мы не бегали, не боролись, не устраивали поединки, значит, были в седле.

Мы непрерывно гонялись друг за другом в прибое, охотились на лесистых холмах и в долинах острова, занимались тренировками. Я привык к этому режиму и даже находил в нем удовольствие. Правда, как воин я не сильно преуспел. Все время чего-то не хватало, наверное, воинственного настроя, с помощью которого можно было бы объединить все навыки в гармоничное, эффективное целое. Я был последним среди своих товарищей, а ведь я всех превосходил возрастом. Мальчишки, которым едва исполнилось по восемь лет, обладали навыками, которые мне пока не давались, и они безжалостно демонстрировали свое превосходство на каждом шагу. Клянусь собственным языком, человек никогда не научится смирению, пока его не победят дети!

Я повернулся навстречу Скате и по недовольному выражению ее лица понял, что она видела наш поединок.

— Наконец-то ты победил Кинана. Для него это ценный урок, — сказала она и многозначительно добавила: — хотя я бы не стала ждать от него благодарности.

— Я так не хотел. — Я махнул рукой на ребят, тащивших моего противника через поле. Ноги Кинана волочились по земле.

— Это понятно, — кивнула Ската. — Будь у твоего копья настоящий наконечник, ты бы его убил.

— Нет, я…

Она подняла тонкую руку, заставляя меня замолчать.

— Сегодня у тебя было два противника и одному ты проиграл.

Я не понял.

— О каких двоих вы говорите, Pen-y-Cat? — Я использовал ее любимый титул: «Гений битвы». Она и была гением: хитрым и беспощадным противником, бесконечно изобретательным, проницательным и самым коварным из тех, кого можно было встретить в бою.

— Ты озлился, полковник. Сегодня твой гнев тебя победил.

— Я сожалею…

— Не о чем жалеть. Если будешь сожалеть в бою, умрешь. — Она развернулась и пошла в сторону конюшни, жестом пригласив меня за собой. — Если ты и дальше будешь сражаться с двумя врагами сразу, быстро проиграешь. Из любых двух врагов гнев всегда сильнее.

Я открыл рот, чтобы сказать хоть что-то, но она опять не позволила себя перебить.

— Откажись от страха, — прямо сказала она мне. — Или он тебя убьет.

Конечно, она была права. Я боялся насмешек, унижения, неудачи, но больше всего я боялся, что меня убьют.

— Твою победу над Кинаном никто не отнимет. У тебя есть навыки, но ты должен научиться применять их. А для этого надо отказаться от своего страха.

— Я понял. Буду стараться изо всех сил, — пообещал я.

Ската повернулась ко мне.

— Неужели там, откуда ты родом, жизнь настолько жалкая, что тебе приходится так цепляться за нее?

Жалкая? Конечно нет, всё наоборот. Но, возможно, я опять чего-то не понял? Все-таки я еще неуверенно говорил на местном языке.

— Я не понимаю, — пришлось мне признаться.

— Бедняк, увидев золото, вцепляется в него изо всех сил. Потерять боится. Богатый, не задумываясь, тратит свое золото, чтобы добиться цели. С жизнью то же самое.

Меня сравнили с бедняком. Было от чего опустить голову. Но Ската подняла мой подбородок.

— Будешь слишком цепляться за свою жизнь, очень скоро ее потеряешь. Ты должен стать хозяином своей жизни, а не ее рабом.

Я посмотрел в глаза этой валькирии и поверил ей. Я знал, что она говорила правду и видит меня насквозь. И я почувствовал отчаянное желание доказать свою ценность этим ясным голубым глазам. Если бы сила желания могла сделать меня хорошим воином, я стал бы лучше всех!

— Спасибо, Pen-y-Cat, — с благодарностью пробормотал я. — Ваши слова мудры и правдивы. Я буду помнить их.

— Посмотрим. — Ската кивнула. — Нет славы в том, чтобы учить воинов умирать. — Она сунула мне поводья и ушла, предоставив позаботиться о ее животном.

Итак, она упрекнула меня за то, что я вышел из себя в сражении с Кинаном.

По моим подсчетам, я проучился в островной школе Скаты более шести месяцев. Жители Альбиона ориентировались не по месяцам, а по временам года, что немного затрудняло точный отсчет времени.

Кончался третий сезон с тех пор, как я приплыл на Инис Скай. В этом мире на зиму большинство мальчишек уедут домой, зимовать со своими кланами. Мне уезжать некуда. Останусь с теми, кто постарше и с Бору мерзнуть в этих краях северного ветра и снегов.

На острове проходили обучение около сотни молодых воинов. Младших ребят обучали отдельно от старших, хотя строгого разделения по возрасту не было. Главными оставались рост и способности. Иногда меня ставили со старшими, хотя я редко мог сравниться с ними в мастерстве и не мог заинтересовать их хоть чем-то. Следовательно, сделал я вывод, меня использовали в качестве мальчика для битья. Ну, так они ко мне и относились.

Я их не винил. Я ведь и сам считал свои воинские достоинства безнадежными. Но до сегодняшнего дня я и не особенно стремился к успеху. А сейчас страстно захотел. И не только успеха, к нему еще необходимо было приложить почет и признание. Я хотел покрыть себя славой в глазах Скаты… или, по крайней мере, избежать дальнейшего позора.

В тот вечер, когда я закончил чистить, поить и кормить лошадь и устроил ее на ночь, я присоединился к своим товарищам в освещенном факелами обеденном зале. Но в этот вечер мое появление не сопровождалось свистом и веселыми насмешками; в этот вечер меня встретили молчанием, близким к уважению. Слухи о моем поединке с Кинаном действительно распространились, и большинство, если не все, были на стороне Кинана. Их раздражала моя победа, вот они и отвернулись. Но молчание лучше насмешек.

Только Бору подошел и сел рядом со мной за столом. Мы ели вместе, но сначала молча.

— Не вижу Кинана, — буркнул я, обводя взглядом собравшихся.

— Сегодня вечером у него нет аппетита, — приветливо ответил Бору. — Может, голова болит…

— Pen-y-Cat считает, что мне удалось победить его, потому что я дал волю гневу. — Я рассказал наставнику о разговоре со Скатой.

Бору выслушал и пожал плечами.

— Наша воительница мудра, — торжественно изрек он. — Слушай ее. — Он широко улыбнулся. — Но я все равно думаю, что ты заслужил новое имя. Больше ты не Колри, отныне будешь зваться Ллидом.

— Ты в самом деле так считаешь, Бору? — Неожиданное признание заставило меня зардеться.

Он кивнул и поднял узкую руку.

— Вот увидишь.

Мгновение спустя он уже стоял на столе. Поднес к губам свой серебряный сигнальный рожок и громко протрубил. Эхо разнеслось по залу. Все перестали есть и замолчали.

— Братья! — выкрикнул он. — Счастлив я среди людей, потому что сегодня видел чудо! — Так обычно начинают барды, когда хотят сообщить нечто важное.

— Что ты видел? — последовал ожидаемый ответ из-за стола. Все подались вперед.

— Я видел, как у пенька выросли ноги, и он пошел; я видел, как ком земли поднял голову! — Все смеялись, и я понял, что смеются надо мной. Они думали, что наставник издевается. Честно говоря, я тоже так думал.

Но прежде чем я успел спрятать голову, Бору протянул ко мне открытую руку и сказал:

— Сегодня я видел дух воина, вспыхнувший от гнева. Привет тебе, Ллид ап Диктер!

Слова Бору прозвучали в полной тишине. Однако его благородный порыв оказался напрасным. Угрюмые лица над столом совсем не желали отказываться от презрения, с которым они относились ко мне.

Я оглянулся и обнаружил причину их немого неодобрения: у входа в зал стоял Кинан. Он слышал слова Бору и хмурился. Никто не хотел опозорить Кинана, восхваляя меня в его присутствии. Так что щедрые усилия Бору оказались мертворожденными. Кинан снова меня победил.

Он высокомерно взглянул на Бору, а затем на меня. Вошел в зал и направился прямиком ко мне. На щеках горели лихорадочные пятна румянца, и без того маленькие глазки еще сузились, на лице застыло суровое выражение. Желудок у меня сжался. Он собирался бросить мне вызов — на глазах у всего собрания. И мне пришлось бы его принять.

Он подошел и встал надо мной. Я постарался выглядеть спокойным и беззаботным, когда повернулся и встретил его хмурый взгляд. Мы мгновение смотрели друг на друга. Бору, прекрасно зная, что должно было произойти, попытался разрядить обстановку.

— Привет тебе, Кинан Мачэ. Без тебя тут за столом было скучновато.

— Есть не хотелось, — проворчал угрюмый Кинан. Мне он приказал: — Встань!

Я медленно поднялся со скамьи и посмотрел Кинану в глаза, отчаянно пытаясь придумать какой-нибудь выход из этого сложного положения. Бору слез со стола, готовый встать между нами.

Кинан сжал правую руку и медленно поднял кулак перед моим носом. Потом поднял левую руку и тоже сжал в кулак. А затем случилось неожиданное. Кинан снял с шеи свой торк… наверное, чтобы не повредить в драке.

Кинан протянул руку и надел серебряное украшение мне на шею. Холодный металл охватил мое горло. Затем он высоко поднял мою руку.

Он дарил мне самое дорогое, что у него было, — символ королевского рода. Ему совсем не хотелось делать мне такой подарок, да еще при всех.

— Привет тебе, Ллид, — с неудовольствием проворчал он, отпустил мою руку и хотел отвернуться.

— Посиди со мной, брат, — предложил я уже почти ему в спину. Почему-то мне в голову пришли именно эти слова. Кинан выглядел таким несчастным… мне хотелось его успокоить. По правде говоря, я знал, что моя победа над ним была простой удачей. Будь это на следующий день, не уверен, что мне удалось бы справиться так же. Кроме того, теперь я носил его сокровище и мог позволить себе быть великодушным.

Он резко повернулся ко мне, сжимая кулаки. Разозлился. Бору схватил его за плечо.

— Мир, брат. Это был красивый поступок, — успокаивающе сказал он. — Не порти впечатление неблаговидной ссорой.

Кинан наградил Бору убийственно злым взглядом.

— Воин не радуется, отдавая дань! — произнес он сдавленным голосом.

Но Бору было нелегко сбить.

— А я тебе скажу, что если ты не даешь с радостью, то в даре нет никакой чести.

Кинан колебался, но соглашаться не собирался.

— Пойдем, — мягко сказал Бору, — не позорь себя, ссорясь из-за великодушного дара.

Я смотрел на сердитое лицо Кинана и почувствовал к нему искреннюю жалость. Почему он дал мне торк? Он явно не хотел этого делать. Что же его заставило?

— Так. Ты ставишь эту серебряную безделушку дороже собственной чести? — многозначительно спросил Бору. Некоторые из зрителей начали роптать, и Кинан почувствовал, что его поддержка слабеет. Он был готов броситься в драку просто потому, что не знал, как еще можно проявить себя.

— Ты удостоил меня даром, Кинан, — сказал я ему достаточно громко, чтобы услышали те, кто сидел в дальнем конце зала. — Я принимаю твой дар со смирением, ибо знаю, что меньше всех достоин получить его.

Кинан растерялся.

— Ты сказал… — ответил он, не подтверждая и не опровергая моих слов.

— Потому, в знак уважения к твоему дару, позволь мне сделать тебе ответный подарок.

Это было неожиданно. Кинан не знал, что и думать. Но он был достаточно заинтригован, чтобы согласиться.

— Если ты так решил, не стану тебе мешать.

Я осторожно снял серебряный торк со своей шеи и надел на него.

Кинан уставился на меня.

— Почему? — в его вопросе сквозило неподдельное удивление. — Издеваешься?

— И не думал, Кинан, — сказал я. — Я всего лишь хочу ответить на твой дар подарком равной ценности. Но у меня больше ничего нет, только этот торк, потому я отдаю его тебе.

Видно было, что он обрадовался — ведь это значило сохранить достоинство и вернуть свое сокровище. Хмурое выражение исчезло, сменившись облегчением и изумлением.

— Что скажешь, Кинан? — многозначительно спросил Бору.

— Я принимаю твой достойный подарок, — быстро ответил Кинан, видимо, он боялся передумать.

— Ну вот и замечательно, — сказал я. — Тогда еще раз прошу: посиди со мной.

Кинан напрягся. Гордость не позволяла ему заходить так далеко. Бору шагнул в сторону и указал на скамью.

— Садись, брат, — мягко произнес он.

Кинан потрогал серебряное украшение на шее и сдался. Лицо расплылось в довольной улыбке.

— Ладно. Пожалуй, съем что-нибудь. Местом среди воинов нельзя пренебрегать.

Вот так и получилось, что мы с Кинаном ели из одной миски. И впервые разговаривали не как противники.

— Ллид ап Диктер, — размышлял Кинан, разламывая хлеб, — Гнев, Сын Ярости, ты здорово придумал, Бору. Тебе бы бардом быть.

— Бард-воин? — с преувеличенным интересом спросил Бору. — Нет, в Альбионе никогда такого не было. Если последую твоему совету, буду первым.

Он и Кинан посмеялись, но я не уловил шутки. Мне это не показалось таким уж невозможным сочетанием.

Разговор зашел о другом. Я видел, как Кинан время от времени трогает свой торк, словно проверяя, на месте ли он.

— У тебя красивый торк, — сказал я ему. — Надеюсь, однажды у меня будет такой же.

— Это вряд ли, — с гордостью ответил Кинан. — Мне его подарил мой отец, король Кинфарх Галанский.

— Так зачем же ты мне его отдал? — спросил я, искренне недоумевая. Понятно же, что этот торк значил для него.

— Отец заставил меня поклясться, что я отдам его первому человеку, который сможет победить меня в бою. Если я вернусь к родному очагу без него, я не смогу войти в отряд моего клана. — Кинан с любовью погладил украшение. — Больше мне отец ничего не давал из своих рук. Я всегда берег его.

Он говорил правду, без злобы и без жалости к себе. Но мне стало очень жаль его, вынужденного столько трудиться ради желания стать совершенным. Это каков же его отец, сначала сделавший сыну прекрасный подарок, а затем сделавший мальчишку его заложником? Теперь я намного лучше понимал Кинана.

А еще я понял, что для Кинана рассказать об этом было все равно, что отдать свой торк. И все же он это сделал — так же, как исполнил данную клятву, о которой знали только двое: он и его отец. Если бы он просто нарушил слово, никто бы никогда об этом не узнал.

Такая верность чести не могла не восхищать. Он еще ни разу не брился, а ему уже можно было доверять свою жизнь и смерть. Его преданность дорогого стоила.

— Кинан, — сказал я, — я прошу тебя о милости.

— Проси, чего хочешь, Ллид, и ты это получишь, — ответил он с беспечной улыбкой.

— Научи меня твоему хитрому удару копьем, — сказал я, показывая руками, что именно я имею в виду.

Кинан просиял.

— Непременно. Только дай слово, что никому не будешь передавать его. Какая нам польза, если каждый враг будет знать твой секрет?

Мы проговорили до поздней ночи, а когда наконец встали из-за стола, то встали друзьями.