Янтарный

Война эфира

Оранжевый свет раскалённых ламп усилителя выхватывал из мрака комнаты окаменевшее лицо Вити и решительное — Лёхи. Гулкий ропот толпы внизу был слышен даже здесь, наверху, сквозь толстые стены.

— Он жив! — прошептал Витёк, с благоговением глядя на оживающего монстра. — Но ему нужен входной сигнал! Кассетник надо подключать!

Лёха уже рылся в рюкзаке, доставая старенький переносной магнитофон «Электроника». Его пальцы плохо слушались от адреналина. — Подключай! Быстрее!

Витёк, дрожащими руками, начал сдирать изоляцию с проводов, тыкаясь в заднюю панель усилителя. Лёха в это время вставил кассету. На ней было выведено корявым почерком: «Алиса. Лужники. На полную!».

— Готово! — выдохнул Витёк, закрепляя последний «крокодильчик» на клемме.

— Включай!

Витёк повернул тумблер. Стрелки на панели усилителя дёрнулись и замерли. Гул усилился, превратившись в мощный, низкочастотный гудящий фон. Аппарат был готов к работе.

— Давай! — крикнул Витёк.

Лёха нажал кнопку «PLAY» на магнитофоне.

Первое, что они услышали, был не яростный рок, а тишину. Плёнка прокручивалась, но из динамиков ничего не доносилось. Лишь натужное жужжание моторчика.

— Нет! — простонал Витёк. — Он её стёр! «Тиша»! Он всё знал!

Но Лёха не сдавался. Он яростно тыкал на кнопки, перематывал плёнку назад. И вдруг — тихий, едва слышный звук. Не музыка. Скрип. Скрип манекенов из ДК. Потом — шёпот. Тот самый, из радиопомех. Он нарастал, заполняя комнату, вытесняя собой гул усилителя.

«…не надо… не мешайте… всё будет хорошо… как раньше… спите…»

Это был голос «Тиши». Нежный, убаюкивающий, проникающий прямо в мозг. Лампы усилителя начали мигать в такт шёпоту, подчиняясь ему.

— Вырубай! — закричал Лёха, чувствуя, как в голове нарастает туман, а веки становятся свинцовыми.

Витёк потянулся к рубильнику, но его рука двигалась медленно, словно в густом сиропе.

И тут Лёха увидел. На стекле одного из окон, в луче лунного света, начала проступать картинка. Сначала — размытые пятна, потом — чёткие линии. Это была фреска из ДК. Улыбающиеся лица, значки, развевающиеся знамёна. Она проявлялась прямо на запылённом стекле, становясь всё ярче, всё реальнее.

Он слышал за спиной тяжёлое дыхание Вити. Тот замер, уставившись на возникающее изображение, на его лице застыла блаженная, глупая улыбка.

— Вить! Не смотри! — заорал Лёха, но его собственный голос показался ему чужим и далёким.

Он понял. «Тиша» не стёр кассету. Он её перезаписал. Своим голосом. Своим кошмарным, идеальным прошлым. И теперь они своими руками подключили его прямо к рупору, способному оглушить весь посёлок.

Мысль была ясной и обжигающей, как лёд. Он должен был остановить это. Любой ценой.

Собрав всю силу воли, Лёха рванул вперёд. Его движения были медленными, словно во сне. Он шёл сквозь густой, сладкий воздух, который теперь явно пах ванилью и свежескошенной травой. Он протянул руку к магнитофону.

Из динамика полился торжественный марш. Голоса детского хора. Аплодисменты.

Лёха из последних сил дотянулся и вырвал штекер из магнитофона.

Раздался оглушительный, пронзительный визг — звуковая петля, обратная связь колоссальной мощности. Усилитель, оставшийся без входного сигнала, взревел в ярости. Лампы вспыхнули ослепительно белым светом и с треском погасли. Стекло на панели треснуло.

Визг оборвался так же внезапно, как и начался. Воцарилась гробовая тишина, из которой постепенно стал проступать обычный ночной шум — стрекот кузнечиков, шелест листьев.

Витёк ахнул и отшатнулся от окна, как ошпаренный. Иллюзия на стекле исчезла. — Что… что было? — он тряс головой, пытаясь прийти в себя.

Лёха, тяжело дыша, выглянул в пролом.

Внизу было пусто. Кольцо Спящих распалось. Люди расходились по своим домам медленно, пошатываясь, как лунатики, разбуженные посреди ночи. Среди них он увидел и отца. Пётр Иванович шёл, потирая виски, оглядываясь с недоумением, как будто не понимая, как он здесь оказался.

Они сделали это. Они прервали трансляцию.

— Мы победили? — с надеждой прошептал Витёк.

Его слова были заглушены новым звуком. Не визгом и не маршем. Это был… стон. Низкий, протяжный, полный такой бесконечной, вселенской тоски и боли, что кровь стыла в жилах. Он шёл не из динамиков. Он исходил отовсюду — из стен башни, из земли под ними, из самого воздуха. Это стонала земля. «Тиша».

Стон длился несколько секунд и стих. И в наступившей тишине они услышали новый звук. Приглушённый, но отчётливый. Детский плач.

Лёха посмотрел на Витька. Тот был белее мела. — Это… это не моя запись? — прошептал он.

— Нет, — хрипло ответил Лёха. — Это он. Он ранен. И он злится.

Они молча спустились по шаткой лестнице. Катя ждала их внизу, её лицо было мокрым от слёз или от ночной влаги. — Вы что там сделали? — её голос дрожал. — Они… они все просто разошлись. Как куклы, у которых перерезали ниточки.

— Мы его ударили, — сказал Лёха, не останавливаясь. — Но не убили. Идём. Быстро.

Они почти бежали по тёмным улицам, не оглядываясь. Посёлок снова казался пустым и мёртвым. Но теперь эта тишина была иной. Она была злой. Настороженной. Как затаившееся перед прыжком животное.

Они понимали. Их первая атака не закончила войну. Она её только обострила. И противник теперь знал их в лицо.