Японская война 1904. Книга третья

Глава 4

Иногда, кажется, что понял человека, а тот возьмет и такое выкинет.

Следующий день после поездки к интендантам и получения письма от Анны Нератовой я посвятил проверке работы своего корпуса. Первым делом заглянул в госпиталь, уверенный, что уж тут-то точно все в порядке и можно будет быстро двинуться дальше, но где там! В отделении для легкораненых прямо у входа мне попались княжна Гагарина и вьющийся вокруг нее Борис Владимирович. При этом не сказать, чтобы девушка была против компании великого князя.

— Вячеслав Григорьевич, — княжна заметила меня и широко улыбнулась. — А мы тут разбираем почту. Раненые пишут родным, им приходят письма, но все это в таком беспорядке, многое теряется, а Борис Владимирович захотел помочь разобраться.

— Я извинился за былые недоразумения, — великий князь еле заметно улыбнулся. — А то меня пока от службы отстранили, а пользу приносить хочется.

Парочка замолчала, ожидая моего ответа. А я, если честно, совершенно не верил, что кое-кто мог так быстро измениться. Тем не менее, устраивать скандал было глупо, поэтому я без лишних вопросов выслушал доклад Гагариной о раненых, попавших к ней после последнего похода. Большая часть из них уже успела вернуться в строй, но некоторых еще придется продержать под присмотром врача минимум пару недель.

Было видно, что Татьяна хочет поговорить о чем-то еще помимо работы, но при великом князе так и не решилась поднять этот вопрос. А я хоть и заметил ее взгляды, но не стал помогать. Сначала надо было разобраться с Борисом Владимировичем, так неожиданно обосновавшимся у меня на заднем дворе. Тот тоже понимал, что без разговора не обойтись, и, извинившись перед княжной, последовал за мной.

— Можете называть меня по имени, — великий князь начал разговор совсем не так, как я ожидал.

— Что ж, тогда вы тоже, — сделал я ответный жест. — Но все же… Почему вы здесь?

— Вы общались с Сергеем, — Борис начал издалека. — Вы отказались от его предложения, но это вовсе не значит, что вам оставят полную свободу воли. Так, отец попросил меня за вами присмотреть.

— Владимир Александрович? Я слышал, он категорически не хочет усиливать армию гвардейскими частями.

— Вы сами видели, что недавно творилось в Ляояне. Крепкий тыл принесет армии больше пользы, чем даже пара опытных корпусов, — великий князь говорил легко и уверенно, а я… Я был с ним в чем-то даже согласен.

— Так вы хотите просто присматривать за мной?

— Еще помогу с почтой в госпитале.

— И все?

Великий князь просто пожал плечами и больше так ничего и не сказал. Мы в итоге разошлись, и я еще долго думал, а какой он на самом деле. Фигляр и псих, готовый разрядить пистолет в того, кого считает ниже себя? Или же это только часть личности, которая в итоге не просто так стала командиром Атаманского полка и всех казачьих войск в Первой Мировой.

Ладно, посмотрим, что будет дальше.

Следующая неделя прошла почти тихо. На суше японцы медленно подтягивали свои силы поближе к Ляояну и пока не спешили провоцировать новые сражения. Куропаткин занимался почти тем же самым. Эшелоны подходили каждый день, и на дистанции все эти разрозненные грузы и группки людей начали складываться во что-то существенное. Так, новые 5-й и 6-й Сибирские корпуса были сформированы почти на две трети. К будущему большому сражению они точно смогут стать в строй, а через пару месяцев и 8-й Сибирский должен подтянуться.

Если так посчитать, то выходило, что через месяц у Куропаткина должно оказаться под рукой почти 180 тысяч солдат, при том, что силы японцев — их я помнил из будущего — еле-еле добирались до 140 тысяч. Удивительное дело: в наше время половина рассказов про эту войну сводилась к тому, что врагу было проще и быстрее подвозить силы и припасы, а нам дольше и сложнее. Вот только, судя по всему, Транссиб и военное министерство, несмотря на все проблемы и нечистые руки, справлялись с этой задачей лучше японских транспортов и героического флота.

Причем приезжали не только люди. Я видел, как довозят боеприпасы и пушки — что важно, не только легкие трехдюймовки, как это было раньше. Существенно усилили парк горной артиллерии, подтянули мортиры вроде тех, что я успел урвать себе до Вафангоу, и, главное, начала появляться тяжелая артиллерия. Пока ничего невероятного, но теперь на огонь японских гаубиц смогут отвечать наши осадные 152-миллиметровые орудия. И пусть их было немного, сам факт басовито ухающих на полигонах стволов добавлял солдатам уверенности. Все же в армии любят большие калибры!

— Ваше высокоблагородие, — капитан Лосьев подошел ко мне с регулярным отчетом о строительстве укреплений. — А вы видели, что на других участках фронта происходит?

— Что-то заметили? — спросил я.

— Главнокомандующий как-то очень много резервов отводит в тыл. Резерв полка, резерв дивизии, резерв корпуса, общий армейский — и тоже резерв. Получится, что у нас не меньше трети армии окажется в тылу и не сможет оперативно реагировать на изменение обстановки!

Я понимал недовольство молодого штабиста — лично мы себе такого позволить не могли и, учитывая скромные штаты 2-го Сибирского, были вынуждены фактически тонкой ленточкой растягивать их вдоль выделенного нам участка фронта. Да и просто жалко транжирить силы, если они есть, но…

— А давайте мы с вами представим, что на месте Куропаткина находится не наш командир, а враг. Как бы вы объяснили такое его решение, капитан? — спросил я.

— Ну, если не горячиться, то в резервах смысл всегда есть, — Лосьев тряхнул вихрами и задумался. — Это наша корпусная разведка пока считает, что японцев чуть больше 100 тысяч. Армейская же говорит, что их будет не меньше двухсот тысяч, плюс артиллерия, которую они планировали использовать для взятия Порт-Артура.

Я невольно вздохнул. Это действительно было так: по какой-то неведомой причине Куропаткин и его штаб были совершенно уверены, что японцы бросят штурм базы нашего флота, просто заблокировав город, и все силы отправят к нам.

— Думаете, это будет не так?

— С одной стороны, все логично. Порт-Артур укреплен — не берутся такие крепости за пару дней и даже недель, а вот здесь, на фронте, армия Ноги могла бы принести японцам немало пользы… Вот только ни один разъезд, ни один агент, на которого успел выйти полковник Ванновский, ничего не передавал о передвижениях с той стороны.

— Тем не менее, мы знаем, из чего исходит Куропаткин…

— Что ж, тогда… Ожидая большую по численности армию, выделить для обороны только часть сил, а остальное придержать для контрудара — вполне разумно.

— А почему именно такая численность остается на первой линии?

— Нормативы. Считается, что 3600 солдат на километр фронта смогут обеспечить идеальную плотность огня в 5 выстрелов на метр в секунду. Поэтому-то все остальные части, которые считаются избыточными, штаб и отводит. Вот только… — Лосьев на мгновение сбился, но потом сумел сформулировать мысль. — Не бывает достаточной плотности огня! Я с вами не так долго, но точно успел усвоить главное правило — чем больше, тем лучше!

— Я рад, — я искренне улыбнулся, — что вы со мной согласны. И тем больше шансов, что в будущем наша армия станет сражаться немного по-другому. Без достаточной плотности, без достаточных потерь…

От мыслей о будущих войнах на лице мелькнула тень. Лосьев ее заметил, но понял по-своему.

— Это вы из-за кавалерии?

— Точно, — я невольно хмыкнул. — Вот здесь у меня нет никаких объяснений.

Лосьев только закивал в ответ, потому что… А что тут скажешь? Странная ситуация. Если по количеству солдат и артиллерии можно было говорить об относительном равенстве сил, то вот по кавалерии русская армия была просто на голову сильнее. Больше двухсот эскадронов против 70 японских — даже без учета качества лошадей и выучки, которая тоже была в нашу пользу. Что можно сделать, обладая такой мощью и, соответственно, преимуществом в скорости маневра? Угрожать флангам и даже тылу во время боя, устроить рейд по линиям снабжения врага, да просто самим фактом своего существования рядом с линией фронта связывать возможности маневра Оямы. А что сделал Куропаткин? Почти 90 эскадронов были отправлены в тыл, чтобы охранять железную дорогу от возможных атак.

К сожалению, эту ситуацию я изменить никак не мог. Пока…

Оставалось только готовиться к своему бою и следить за новостями. Хорунженков, который до этого каждый день слал шифрованные отчеты о продвижении к югу, вчера перешел в режим радиомолчания, а это значит, что со дня на день должна будет начаться атака на Инкоу. Впрочем, на юге и так было жарко. Армия Ноги, в отход которой так верили в штабе Куропаткина, пока только давила и давила на Порт-Артур. Буквально 3 дня назад они отбросили наши войска от дальних подступов и подошли почти вплотную к городу.

Да, основные форты были еще впереди, вот только… Уж слишком далеко могли стрелять пушки даже в начале 20 века, слишком близко был наш флот, оказавшийся перед нелегким выбором. Либо остаться на внутреннем рейде, рискуя словить случайный снаряд, либо выбираться на внешний, где его могла бы атаковать эскадра Того, курсирующая неподалеку. Кажется, именно после этого в моей истории должен был поступить приказ прорываться к Владивостоку, что в свою очередь привело к очередному сражению наших флотов.

Сражению и поражению…

— Господин полковник! — капитан Городов лично вылетел из отделения связи, сжимая в кулаке расшифровку телеграммы. — Господин полковник, новости из Порт-Артура! Передача от контр-адмирала Витгефта. По личному приказу Его Императорского Величества он попробовал вырваться из города, но Того поджидал его. Был бой!

— Итоги?

— Бой шел 8 часов, с 12 дня до 8 часов вечера. И при этом мы не потеряли ни одного корабля!

— А японцы?

— На головном «Микасе» выбили все орудия, вот только утопить его все равно не смогли, — в голосе Городова мелькнуло сожаление, но, кажется, в целом он был… Доволен?

— То есть японцы тоже никого не потеряли и еще и не дали нашим выбраться на оперативный простор? — в отличие от связиста моя оценка боя была совсем не такой радужной.

— В следующий раз мы точно сможем! — Городов сжал кулаки.

— Сможем ли? — я тоже хотел бы верить в чудо, но факты… — Японцы отведут подбитые корабли в Японию и восстановят. А что сможем восстановить мы в осажденном Порт-Артуре?

И это я еще не говорил про моральное состояние на флоте после очередного поражения и о том, как этот бой скажется на остальном ходе войне. В будущем я читал, как некоторые исследователи называли именно это сражение ловушкой для будущей Цусимы. Восемь часов боя, когда корабли палили друг по другу из всех стволов, и ни один из броненосцев не отправился на дно. Неудивительно, что Рожественский, ведущий на подкрепление эскадру из Балтики, учтет этот факт при планировании Цусимского сражения. Вот только там неуязвимость броненосцев куда-то денется, и уже к сорок третьей минуте боя из строя будут выведены 2 наших корабля. Как? При том, что бой при Цусиме начался на гораздо большей дистанции, чем это сражение в Желтом море. Кто его знает!

Впрочем, тут важнее другой вопрос. Могу ли я что-то сделать? Находясь за сотни километров от моря, без какой-либо возможности влиять на решения наших адмиралов, в конце концов, без реального опыта, на который можно было бы опереться. Мысли крутились в голове, и пока ответов не было. Разве что пара неявных вариантов, которые надо было еще хорошенько продумать…

После получения новостей из Порт-Атура Ляоян сначала вспыхнул надеждой, попытался найти в них хоть что-то хорошее, но потом все больше и больше начал погружаться в пучину отчаяния. Даже песни, которые пели солдаты у костров по вечерам, становились все грустнее и грустнее. А некоторые отделения — что недавно могло показаться немыслимым — и вовсе сидели тихо.

У нас во 2-м Сибирском, впрочем, было не до рефлексии. Все были заняты тренировками: офицеры гоняли солдат и играли в военные игры, солдаты гоняли сами себя. Основной упор мы делали на огневую мощь, скорость и, главное, слаженный маневр всех видов войск на отдельном участке фронта. Причем не один маневр за раз, как мы делали раньше, а целая серия, которая как в шахматной партии порой раскрывалась под самый конец. Пока выходило не очень, многие путались, мешали друг другу, но мы продолжали. Раз за разом. И постепенно мой штаб и штабы дивизий, которые собрали у себя Шереметев и Мелехов, набивали руку. Вот только успеем ли?

Я же с самого утра получил телеграмму от Плеве, что обещанные корпусу радиопередатчики прибыли и уже ждут нас. Не знаю, где он умудрился достать их так быстро, но я не собирался даже думать о зубах дареного коня. Не то что рассматривать их! Едва получив сообщение, подхватил с собой поручика Чернова как принимающего от связистов и прыгнул на утренний состав до Ляояна. К нам продолжали приезжать составы с добровольцами и припасами, поэтому поезда ходили каждый день — даже не пришлось ничего менять.

Я уже думал по пути немного подремать, как тут в наше купе заскочила Казуэ. Японка была одета в русский мундир и выглядела до чертиков непривычно. Причем так думал не только я, многие еще смотрели на нее косо, но польза от нового отдела, придуманного Плеве, как ни странно, была. Помимо сданных еще в первый день агентов за следующую неделю Казуэ нашла еще троих. Прошерстила вместе с приданными жандармами собранные мной анкеты всех новичков, отложила несколько десятков подозрительных, обратив внимание на мелкие нестыковки, которые пропустили люди Ванновского. И вот двое китайцев признались в работе на Германию, один — на Соединенные Штаты.

— Доброго дня, господин полковник, — девушка поклонилась мне по-японски, вкладывая в традиционный ритуал приветствия хозяина всю доступную ей иронию.

— Доброго дня, — я со вздохом ответил. — Ну что, вы хотите рассказать, что впервые нашли хоть кого-то, работающего на Японию? А то мне, конечно, приятно, что политики получили уникальную возможность щелкать по носу нейтралов, но… Война-то у нас не с ними.

— Вячеслав Константинович доволен.

— Вы работаете не на него, не забыли?

— Поэтому и догнала вас. Хотела рассказать, что вчера, когда я была в Ляояне, меня приглашал на беседу Сергей Юльевич.

— Витте? Что он хотел?

— Делал вид, что благодарит меня за помощь в день покушения, — ответила Казуэ и неожиданно презрительно скривила лицо.

— А на самом деле?

— Хотел, чтобы я делилась с ним информацией о вас.

— Прямо так в лоб?

— Нет, конечно, — Казуэ скривилась еще больше. — Этот человек понятия не имеет о гири.

— В смысле о гантелях? При чем тут они?

— Не гантели, — Казуэ прикрыла глаза и что-то проговорила про себя, как всегда делала, когда забывала какие-то слова на русском. — Гири — это японское слово, означает что-то вроде долга, чести. Когда вы кого-то просите о помощи, то берете на себе гири перед этим человеком, но… Есть манипуляторы. Они не просят, они играют словами, они пытаются заставить тебя думать, будто ты сам хочешь сделать то, что нужно им. Обманывают, чтобы душа не была отягощена гири, понимаете?

— Кажется, понимаю, — я кивнул, невольно соглашаясь. При всей показной открытости и жизнерадостности Витте в нем действительно было что-то скользкое.

— Так вот он почти полчаса рассказывал мне, как я должна быть вам благодарна за то, что смогла вырваться из-под власти семьи, императора, каждого, кто подавлял меня все эти годы.

— То есть напомнил о тех, кого вы потеряли, начав работать на нас.

— О да! И я ведь понимала в тот момент, что он делает это специально, но если бы вы оказались рядом, а у меня в руках был нож, то я бы не удержалась. Умеет он говорить. Слова так и льются, и смысл вроде бы правильный, а желания появляются совсем другие.

— Ловко, — согласился я. — Потом спросит кто, о чем вы говорили, и он совершенно искренне ответит, что пытался наладить наш с вами контакт. И что дальше?

— Потом он намекнул, что некоторые люди наивно считают, будто ваши с ним цели не совпадают, и поэтому, если у меня будет что рассказать, чтобы я с ним делилась.

— То есть формально вам представились моим врагом и предложили поработать вместе?

— Да, но… Он все равно враг моей стране, и я ненавижу тех, кто не знает, что такое честь.

— Знаете, — я улыбнулся. — Вы вот рассказали, и я невольно чувствую, что теперь вам должен.

— Потому что вы знаете, что такое гири. И я буду этим пользоваться…

Поезд как раз добрался до Ляояна, и Казуэ, словно заранее рассчитав, где и как должен закончиться наш разговор, вскочила на ноги и выскользнула из вагона. Мы с Черновым только проводили ее взглядом, а потом молча слушавший нас все это время связист не выдержал.

— Гири… Иногда японцы придумывают красивые слова.

— А чем хуже слова честь и долг? — я лишь головой покачал.

— А она правду сказала, у вас теперь перед ней долг за то, что она хранит вам верность?

— Все верно, пока хранит — долг есть, но… Мой долг перед Родиной, перед всеми доверившимися мне солдатами — гораздо больше.

— Мне кажется, она знает, — задумался Чернов, а потом улыбнулся. — Но все равно почему-то хотела, чтобы вы все это услышали. Это про нее мистер Лондон писал, что она вас любит? Маленькая женщина, чье сердце больше, чем огромное бычье сердце мужчины?

— Да, иногда Джек выбирает довольно неожиданные сравнения, — я только рукой махнул.

— Себастьян, кабан! — закричал Мишек, когда из окружающего их двухметрового гаоляна выскочил огромный секач.

После того, как он загремел в штрафной отряд, Мишек чувствовал себя неуверенно. С одной стороны, он рискнул, но добился своего. Выжил, обзавелся нужной репутацией, с которой он теперь сможет стать своим для всех поляков 2-го Сибирского, вот только… Уж очень удачно его заменил Себастьян. Тихий и спокойный в обычной жизни, оказавшись на месте командира снайперского взвода, он словно преобразился. Вдохновлял, командовал, делал все быстро и четко и, главное, не забывал думать. Даже сам полковник Макаров, по слухам, обратил на него внимание, и теперь Мишек боялся, что недавний подчиненный сможет его обойти.

Не сможет, точно обойдет! Самому-то себе Мишек мог признаться, что Себастьян справился не просто так же, а лучше него. И вот, чтобы придержать так подставившего его парня, он решил стать ему другом. Друзей ведь не обходят в чинах, и если все пойдет по уму, то Мишек получит не соперника, а помощника, который станет опорой его карьере… Так они и оказались на этой охоте. Мишек долго уговаривал Себастьяна сделать перерыв в занятиях, и в итоге тот согласился. Как он сказал: если не часто, то свежее мясо на ужин и пара часов без пригляда начальства только еще больше сдружат их взвод.

А там и местные подсказали интересное дикое место всего в получасе езды на восток.

— Сейчас… — Себастьян поднял винтовку, целясь чуть правее от центра груди кабана. Все верно, лоб пуля может и не пробить, а вот ребра ее не остановят.

Выстрел… В последний момент Себастьян неудачно поскользнулся, винтовка вылетела у него из рук, и новый друг рухнул на четвереньки в считанных метрах от клыков кабана.

— Мишек! Мишек! Помоги! — только и успел закричать он, когда зверь врезался ему прямо в шею, чуть ли не отрывая голову.

Мишека окатило кровью, и только после этого он поднял винтовку до конца и поразил сердце кабана… Он просто не успел выстрелить раньше. Именно эта мысль крутилась в голове у молодого поляка, раз за разом, так что через какое-то время он даже сам начал в нее верить. И только где-то в подсознании сидело мелкое и гаденькое. Смерть гораздо надежнее, чем дружба, прикрывает спину от тех, кто посмел покуситься на его карьеру.

Цена? А разве она важна, если он получит все, о чем только смеет мечтать?