Ювелиръ. 1808

Глава 2

Интерлюдия.

Декабрь 1807 года

Пламя свечи в бронзовом канделябре стояло ровным столбиком. Его неподвижность лишь подчеркивала застывшее напряжение в кабинете. За окном выла декабрьская вьюга, однако сюда, в промороженную тишину Зимнего дворца, долетал только ее призрачный вой.

Отложив перо, император Александр Павлович потер переносицу, пытаясь согнать тупую боль, что гнездилась за глазами еще со времен Тильзита. Наконец он поднял глаза на единственного человека в комнате.

У края массивного стола из карельской березы стоял Михаил Михайлович Сперанский. Сухой, подтянутый, в безупречном черном сюртуке, он сам походил на точный часовой механизм, в котором нет ни одной лишней детали. Его лишенный всяких эмоций голос был единственным звуком в кабинете, не считая треска поленьев в камине.

— Государь, по делу мастера Григория с Невского. Новости неутешительные.

Александр медленно свел пальцы в замок. Отчет капитана Воронцова из Особой канцелярии лежал перед ним, однако он предпочитал слушать выжимку от Сперанского. Государственный секретарь умел отделять зерна от плевел, преподнося суть дела с точностью аптекаря, взвешивающего снадобье, да и сам Сперанский виделся не раз с Григорием.

— Ночью на третье число на его дом было совершено нападение, — продолжил Сперанский. — Двое сторожей, предоставленных князем Оболенским, убиты. Управляющая получила удар по голове, но, по донесению лекаря, останется жива. Шли, несомненно, за мастером.

Император чуть склонил голову. Семнадцатилетний мальчишка, а вокруг него уже столько крови… Что за чертовщина творится в его столице?

— Сам мастер, — Сперанский будто прочел его мысли, — уцелел. И более того, умудрился в схватке нанести тяжкое увечье одному из нападавших. Скорее всего перелом локтя. Это и вынудило второго уносить раненого, что, по сути, и спасло юношу.

Александр промолчал. Юнец, выросший в грязи, калечит ночного убийцу. С самого начала этот Григорий был явлением странным, из ряда вон выходящим.

— Что известно о нападавших? — тихо спросил Александр.

— Ничего, государь. И в этом главная препона. По донесению капитана Воронцова, действовали нездешние: бесшумно, споро, без малейшего интереса к наживе. Это не тати. Весь столичный воровской мир, от карманников до душегубов, у нас наперечет, и никто бы не посмел учинить такое в доме, привлекшем внимание Двора. Подобная дерзость стала бы для них концом.

Сперанский сделал короткую паузу.

— Мы имеем дело с людьми бывалыми. Скорее всего, пришлыми. Они уже покинули столицу, и сыскать их теперь — что ветра в поле ловить.

«Бывалые». Слово ему не нравилось. Против кого? Против ювелира? Александр провел пальцами по гладкому дереву столешницы. Нелепица. Им нужен не ювелир.

— Англичане? Французы? — бросил он в пустоту.

Сперанский едва заметно качнул головой.

— Сомнительно, ваше величество. При всех наших нынешних затруднениях, ни одна держава не стала бы затевать столь шумное дело ради одного ремесленника, пусть и самого искусного. О подлинной важности его работы для казны… о деле защиты ассигнаций… ведает не более пяти человек во всей Империи. Чтобы слух прошел — немыслимо. Стало быть, у нас нет ни единой нити, которая вела бы за границу.

Был слышен треск полена в камине да сухое шелестение бумаги под рукой Сперанского. Тупик. Самое ненавистное для правителя слово, означавшее бессилие.

Выдержав паузу, Сперанский заговорил снова, его голос стал чуть ниже, словно он предлагал некий политический ход.

— Однако, государь, есть одна догадка, весьма удобная для дознания. И для того, чтобы отвести праздные толки.

Подняв бровь, Александр пригласил его продолжать.

— Убитые — люди князя Оболенского. Сам князь, как вам известно, человек крутой и азартный, имеет множество связей и не меньшее число недругов. Вполне можно подать дело так, будто нападение метило в него. Попытка уронить его честь, показать слабость. А мастер Григорий, его выдвиженец, стал лишь случайной жертвой в чужой игре.

Император нахмурился. Эта версия была очевидной ложью, ширмой для укрытия государственного интереса. Она уводила сыск от истинной причины — от самого Григория и его знаний, — но в то же время была здравой и не требовала огласки тайных дел.

— Хорошо, Михаил Михайлович, — медленно произнес он. — Пусть Воронцов ведет дознание в эту сторону. Громко. Пусть перетряхнет всех должников и неприятелей Оболенского. Князь будет недоволен, зато это поумерит его пыл. Главное, чтобы наше внимание к Григорию осталось в тени.

Сперанский поклонился. Первую, самую явную угрозу удалось облечь в приемлемую для света форму, однако настоящая беда никуда не делась. По его столице разгуливала неведомая сила.

Поднявшись из-за стола, Александр прошелся по кабинету и замер у камина, глядя на пляшущие языки огня. Внутри заворочалась досада. Провал. Два трупа у порога дома, который, по идее, находился под пристальным, хоть и незримым, надзором. Это ставило под удар весь замысел, опоре ослабевшей казны Империи.

— Под Аустерлицем я потерял честь армии, Михаил Михайлович, — глухо произнес император, не оборачиваясь. — А теперь теряю людей в собственной столице из-за мальчишки-умельца. Потому что мы с вами понадеялись на людей спесивого князя.

Слова были несправедливы, и оба это понимали. Оболенский был лишь удобной фигурой, однако гнев требовал выхода.

Уловив перемену в настроении государя, Сперанский кашлянул — сухой, корректный звук, вернувший разговор на землю. Из папки он извлек еще один лист.

— Есть еще одно обстоятельство, ваше величество. Весьма занятное. По вашему указанию, вся переписка мастера Григория просматривается. Неделю назад он отправил письмо в Нижний Новгород. Ивану Петровичу Кулибину.

Александр медленно обернулся. Кулибин. Имя, отзывавшееся в нем давней досадой. Гениальный механик, чьими затеями восхищалась еще его бабка. Он пытался вернуть старика ко двору, сулил ему и деньги, и почести, но Кулибин, обиженный прошлым невниманием, упорно отмалчивался в своем нижегородском уединении.

— И что же он ему пишет? Просит совета, как лучше камни гранить?

— Не совсем, государь. — В голосе Сперанского впервые промелькнуло замешательство. — Под видом учтивого вопроса о движении он излагает самые причудливые механические фантазии. О «самобеглой коляске», что движется без лошадей. И прилагает весьма замысловатые чертежи. Нечто, именуемое им «огненным сердцем», где сила рождается от горения паров вина или угольной пыли. Сущий бред, на первый взгляд.

Подойдя к столу, император взял лист с выписками. Строчки, переписанные рукой канцеляриста, описывали нечто невообразимое, однако за этой фантастической оболочкой проступала едва уловимая им логика. Сам не чуждый наукам, Александр не понимал и десятой доли изложенного, но нутром ощущал, что это не пустые мечтания.

— Этот язык поймет только Кулибин, — тихо сказал император, и на его лице промелькнула увлеченность. — Это приманка. Один чудак пишет другому. Возможно, этот мальчишка сумеет сделать то, что не удалось мне. Выманит старого лиса из норы.

Александр вернул бумагу Сперанскому.

— Возьмите это под строжайший надзор. Вся их переписка должна ложиться мне на стол немедля. Никаких препятствий. Напротив, всяческое содействие. Если понадобится, отправляйте письма императорскими гонцами. Если мы вернем Империи Кулибина… это будет великое дело.

Но увлеченность тут же сменилась жесткой складкой у губ.

— Все это возможно, лишь если сам мастер доживет до ответа, государь, — словно прочитав его мысли, произнес Сперанский. — Его нынешнее жилище — не укрытие, а западня. Дом на Невском, в окружении десятка темных дворов и переулков, устеречь невозможно.

Александр снова нахмурился. Сперанский был прав.

— Мои люди доносят, — продолжил тот, — что незадолго до нападения Григорий присматривался к другому месту. К особняку. Тому, что числится за супругой Давыдова.

— За женой Александра? — удивился император, вспомнив молодого офицера и отчаянную голову. — Что там за история с этим домом?

— Давыдова втайне от мужа хочет продать его и купить лучше. Наши люди полагают, что мастер хотел его выкупить. Место выбрано с поразительной сметкой.

Развернув перед императором план той части города, Сперанский указал на нужный дом. Император махнул рукой, усаживая Сперанского, что считалось высочайшим дозволением. Сперанский всегда с пиететом к этому относился.

— Взгляните сами. Особняк стоит отдельно, обнесен высокой каменной оградой. Всего двое ворот, которые легко держать на запоре. С тыла — Нева, что отсекает всякий доступ с той стороны.

Александр смотрел на план, и в голове само собой выбилось слово: «цитадель». Однако у этого плана был один изъян.

— По тем же сведениям, дело не сладилось. Молодая хозяйка, Аглая Антоновна, наотрез отказалась продавать свое гнездо. Полагаю, не сошлись в цене. А может, еще что.

Император смотрел на карту, но видел уже не схему улиц. Упрямство, даже самое очаровательное, не должно стоять на пути интересов государства. Особенно когда в руках есть чем утешить и строптивую хозяйку, и ее удалого супруга, который давно засиделся в своем чине.

Александр встал, Сперанский подскочил. Отойдя от стола, император подошел к окну. За двойными рамами бушевала непроглядная темень, из которой на него глядело лишь собственное смутное, призрачное отражение. И в этой черноте стекла решение пришло само. Когда он обернулся к Сперанскому, он уже знал выход.

— Давыдов… — задумчиво начал он. — Тот самый?

— Он, ваше величество, — подтвердил Сперанский. — Отчаянная голова. Предан вам безмерно.

— Отчаянным головам нужно признание, Михаил Михайлович. Иначе они ищут славы не там, где должно. Давно он засиделся в своем чине. Подготовьте представление о награждении его. И подыщите ему место в столице. Хватит ему прозябать в армейских. Жена будет довольна.

Сперанский молча склонил голову. Перевод в гвардию — знак высочайшей милости.

— Что до самой Аглаи Антоновны… — на губах Александра мелькнула легкая, почти невесомая улыбка. — Передайте ей, что я буду рад видеть ее на ближайшем балу у Кочубеев. Я сам поговорю с ней. Объясню, сколь важен для Отечества ее вклад. Мысль о том, что ее дом послужит нуждам человека, который нужен государству, непременно утешит ее. Разумеется, казна щедро возместит эту уступку.

Щедрая цена, подкрепленная монаршей волей и внезапной милостью к супругу, — этого будет более чем достаточно. Легкий нажим, отеческая забота, намек на то, что такие услуги не забываются… Она согласится — у нее не будет иного выбора.

— Дело о покупке оформите как частное, — добавил он. — Пусть все выглядит так, будто мастер Григорий сам договорился с хозяйкой. Никаких упоминаний казны. Чем меньше толков, тем лучше.

Вопрос с крепостью был решен. Оставалось разобраться с ее стражей.

Словно ожидая этого, Сперанский перешел к последнему пункту.

— Есть еще одно, государь. Касательно личной охраны мастера. Не дожидаясь нашей помощи, он проявил удивительную прыть: самолично нанял себе в услужение четырех отставных солдат. Люди битые, не робкого десятка.

— Что ж, похвально, — заметил Александр. — Он учится. Быстро учится.

— Слишком быстро, — тихо поправил Сперанский. — Князь Оболенский, разумеется, тут же попытался пристроить к этой четверке своего человека, дабы иметь уши и глаза в доме.

— И что же? — с иронией спросил Александр.

— Приключилось несчастье, ваше величество. Весьма досадное, — без тени улыбки ответил Сперанский. — Этот человек свалился в трактире, сломал ногу. Полагаю, лечение будет долгим.

Император и его статс-секретарь обменялись понимающими взглядами.

— Так что одно место оказалось свободным, — продолжил Сперанский. — И мы позаботились, чтобы в нужное время оказался человек с безупречной службой.

Александр медленно кивнул. Изящно. Мальчишка-гений, уверенный, что сам вершит свою судьбу, в действительности лишь подбирал фигуры, расставленные на доске чужой рукой. Он сам впустил в свою крепость лазутчика.

— Этот человек… надежен? — спросил император, хотя уже знал ответ.

— Он обязан нам не только свободой, но и жизнью своей дочери, государь. Будет предан, как пес.

Когда огонь в камине угас и тени в углах кабинета сгустились, вьюга за окном уступила место морозной, звенящей тишине. Александр откинулся в высоком кресле, подперев подбородок рукой. Все рычаги были приведены в движение, невидимые нити натянуты, но за всей этой механикой власти таился главный вопрос.

— А что он за человек, этот Григорий? — Голос императора звучал устало. — Оставьте донесения. Мне нужно ваше мнение.

На мгновение задумавшись, Сперанский подобрал слова с точностью часовщика, собирающего сложный механизм. Он смотрел не на императора, а куда-то в пространство, словно читал невидимый отчет, составленный разумом.

— Он — причуда природы, государь. В нем странный разлад. Ум его зрел и проницателен, как у умудренного мужа, тогда как повадки и горячность — как у необузданного юнца. Он видит не только колесо, но и всю карету целиком, прежде чем она построена. Но при этом дичится людей, резок, никому не верит. Вокруг него есть слуги, подчиненные, но нет ни единого человека, кому бы он открыл душу. Он один. И в этом одиночестве его главная слабость.

Один. Самый опасный и самый уязвимый тип людей. Ими трудно управлять, зато их легко сломать.

— Такой человек, — голос Сперанского стал еще тише, почти доверительным, — нуждается в опоре, дабы его талант служил нам долго и без сбоев. Первое — ему надобен собеседник.

— Собеседник? — иронично переспросил император. — Вы предлагаете подыскать ему товарища для ученых бесед?

— Именно так, ваше величество. Человека, способного говорить с ним на одном языке. Кого-то достаточно образованного, чтобы понимать его замыслы, поддерживать его, стать для него отдушиной. Человека, которому он сможет доверять. И который, разумеется, будет докладывать нам о его истинных настроениях и мыслях. Это надежнее любого соглядатая.

Император промолчал, оценивая идею. Тонко. Внедрить в его жизнь исповедника, которому гений добровольно выложит все свои тайны.

— А второе? — спросил он.

Сперанский аккуратно поправил стопку бумаг, словно этот жест помогал ему облечь в слова щекотливую материю.

— Второе, государь… касается его естества. В нем кипит молодая кровь. Эти страсти, если не дать им разумного выхода, могут затуманить ум, толкнуть на безрассудства или ввергнуть в черную тоску. Что повредит делу.

Он поднял на императора свои бесцветные глаза, в которых не было ни стыда, ни смущения.

— Возможно, стоит подыскать для него… приятельницу. Из тех девиц, что умеют не только тело утешить, но и беседу поддержать. Тактичную, умную, которая сможет скрасить его одиночество. И, само собой, поделиться с нами своими наблюдениями.

На мгновение Александр застыл. Брезгливость, мелькнувшая на его лице, тут же сменилась циничным весельем, и он тихо рассмеялся — негромко, с отчетливым лязгом стали в голосе.

— Право слово, Михаил Михайлович, — произнес он, отсмеявшись. — Слушаю вас и думаю, что мы не гения на службу Империи определяем, а породистого орловского жеребца к случке готовим. Чтобы кровь дурная в голову не била и в работе был спокоен.

Сперанский не дрогнул, не изменился в лице, принимая слова императора как одобрение прагматичности своего подхода. Для него человек, даже гений, был ресурсом — инструментом, который нужно правильно настроить и грамотно использовать во благо государства.

Император снова повернулся к темному окну. Да, именно так. Найти «друга» для контроля над душой. Подослать женщину для власти над телом. Окружить заботой, что на деле станет самой надежной тюрьмой. Именно так надо гранить гениев. Вон, Кулибина не удержали. А ведь могли бы.

— Ищите, — бросил он, не оборачиваясь. — Ищите ему и собеседника, и… приятельницу. Без спешки. Сперва пусть обживется в своей новой крепости. Пусть поверит, что он в полной безопасности.