Зажигалка вечности

Глава 1

Сознание возвращалось медленно, словно всплывая из глубин тёмного озера. Сначала — только ощущение существования, смутное понимание того, что *я есть*. Потом пришли чувства: давление, сжимающее со всех сторон, мерцание красноватого света за закрытыми веками, тихое потрескивание, похожее на шёпот.

Аид открыл глаза.

Стены из живого пламени окружали его, как всегда. Красно-золотые языки плясали в привычном ритме, отбрасывая блики на его бледную кожу. Потолок — если это можно было назвать потолком — терялся в мерцающей дымке где-то над головой. Пол под ногами казался твёрдым, но был сделан из того же огня, что и всё остальное в этом проклятом месте.

Три шага в любую сторону. Он знал это точно, не нуждаясь в проверке. Три шага до стены, которая обожжёт его, если он попытается её коснуться, но не убьёт. Никогда не убьёт.

— Снова здравствуй, мир, — прошептал он, и голос прозвучал глухо в замкнутом пространстве.

Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз приходил в себя? Дни? Годы? Время здесь стало призраком, утратившим всякую ценность. В этом месте не существовало ни рассвета, ни заката, ни даже смены сезонов — лишь вечное мерцание пламени, словно застывшего в вечности, и бесконечная тишина, нарушаемая лишь его собственным прерывистым дыханием. Он пытался вспомнить, когда в последний раз чувствовал тепло солнца на коже или слышал пение птиц, но память ускользала, как песок сквозь пальцы. В этом мрачном заточении, где границы между реальностью и сном стерлись, он начал сомневаться, что когда-либо выходил за пределы этой безмолвной тьмы.

Аид попытался вспомнить, что было до забытья. Обрывки образов: он бросался на стены, кричал до хрипоты, царапал огненные поверхности до крови. Потом — провал. Темнота. И вот, пробуждение.

Опять.

Он сел, опершись спиной о стену, и огонь не обжёг его — только окутал странным теплом, которое не грело и не жгло. Это было одно из многих противоречий его тюрьмы: пламя, которое не причиняло вреда, пока он не пытался сквозь него пройти. Воздух, которым можно было дышать, хотя источника его не существовало. Пространство, которое казалось бесконечным, но имело чёткие границы.

— Что это было? — спросил он у стен. — Сон? Потеря сознания?

Пламя потрескивало в ответ, но не более того. Оно никогда не отвечало. По крайней мере, не словами.

Аид закрыл глаза и попытался сосредоточиться на последних воспоминаниях. Он помнил ярость — жгучую, всепоглощающую ярость от очередной неудачной попытки побега. Помнил, как бил кулаками по стенам, как кричал имя Виктора Крида, проклиная его на всех языках, которые знал. А их он знал много — у него было достаточно времени, чтобы их выучить.

Потом что-то изменилось. Стены... они словно ответили на его ярость. Не болью, как обычно, а чем-то другим. Чем-то, что заставило его сознание отключиться.

Теперь он был здесь снова, и всё было как прежде. Или почти как прежде.

***

Аид встал и начал привычный осмотр своей тюрьмы. Каждый сантиметр этого места был ему знаком — за века заточения он изучил каждую трещинку в огненных стенах, каждое изменение в игре света и тени. Здесь, в углу, пламя всегда горело чуть ярче. Там, у противоположной стены, языки огня складывались в узор, напоминающий лицо — не человеческое, но определённо чьё-то.

Он обошёл периметр, касаясь стен ладонями. Огонь лизал его кожу, оставляя ощущение покалывания, но не боли. Не пока он не пытался пройти сквозь стену.

Три шага на север — если здесь вообще можно было говорить о сторонах света. Три шага на юг. Столько же на восток и запад. Идеальный квадрат, заключённый в пламя. Его мир. Его вселенная. Его проклятие.

— Всё то же, — пробормотал он. — Стены там же, где были. Потолок так же недосягаем. Пол так же тверд под ногами.

Но что-то всё-таки изменилось. Он чувствовал это интуитивно, как животное чувствует приближение бури. Изменение было тонким, почти неуловимым, но оно определённо присутствовало.

Аид осмотрел собственное тело. Руки — целы, на запястьях всё те же старые шрамы от цепей, которыми его связывали во время заточения. Ноги — крепкие, несмотря на века без настоящих прогулок. Лицо... он не видел своего отражения уже так давно, что почти забыл, как выглядит. Но зубы были на месте, глаза видели, уши слышали.

Бессмертие имело свои преимущества. Тело не старело, не болело, не требовало пищи или воды. Он мог существовать вечно, питаясь лишь воздухом и собственными мыслями. Именно на это и рассчитывал Виктор Крид, запирая его здесь.

*Пусть он живёт вечно в трёх квадратных метрах пламени. Пусть сходит с ума от одиночества. Пусть понимает цену своих преступлений.*

Преступлений. Аид хмуро усмехнулся. Он помнил их смутно, как помнят сон после пробуждения. Разрушенные города, погибшие миры, слёзы тех, кто умолял о пощаде. Но тогда это казалось правильным. Тогда он был другим — молодым, могущественным, уверенным в своей правоте.

Теперь он не был уверен ни в чём.

— Кто я? — спросил он у пламени. — Тот же, кем был тогда? Или века заточения изменили меня?

Стены молчали, но в их мерцании ему почудился ответ: *Ты тот, кем себя делаешь в каждый момент.*

Аид покачал головой. Философские размышления — опасная территория для заключённого. Слишком легко было потеряться в них и не найти обратной дороги к рассудку.

Он сделал несколько глубоких вдохов, наслаждаясь ощущением воздуха в лёгких. Странно — здесь не должно было быть воздуха, но он дышал. Ещё одна загадка его тюрьмы, к которой он давно привык.

Эхо его дыхания отражалось от стен и возвращалось изменённым, словно кто-то невидимый дышал в унисон с ним. Иногда Аид представлял, что это дыхание зажигалки — что артефакт, в котором он был заперт, живой. Что он находится не в тюрьме, а в чреве какого-то огненного зверя.

Мысль была одновременно ужасающей и утешительной. По крайней мере, он не был бы совсем один.

***

Аид начал свой ежедневный — если это слово здесь имело смысл — ритуал. Сначала разминка: наклоны, приседания, махи руками. Тело нуждалось в движении, даже бессмертное. Без физической активности мышцы не атрофировались, но становились непослушными, словно забывали своё предназначение.

Потом — прогулка по периметру. Аид считал шаги вслух:

— Один, два, три, поворот. Один, два, три, поворот. Один, два, три, поворот. Один, два, три, поворот.

Двенадцать шагов — полный круг вокруг его мира. Всегда двенадцать, никогда больше, никогда меньше. Он проделывал это сто раз, считая круги. Сто кругов — тысяча двести шагов. Его версия марафона в клетке размером три на три шага.

— Девяносто восемь, девяносто девять, сто.

Он остановился, слегка запыхавшись. Не от усталости — его тело не знало усталости в привычном смысле. Скорее от эмоционального напряжения. Каждый круг был попыткой уйти, каждый шаг — бегством, которое никуда не вело.

Следующий ритуал — попытка ведения календаря. Бессмысленное занятие, но он продолжал его из упрямства. Аид сел в центре своей камеры и закрыл глаза, пытаясь вспомнить, сколько времени прошло с момента заточения.

— Пятьсот тридцать лет, два месяца, семнадцать дней, — произнёс он вслух. — Или пятьсот тридцать один год? Или пятьсот двадцать девять?

Числа расплывались в его памяти, как краски под дождём. Время без ориентиров теряло смысл. Он мог спать год или час — разницы не было. Мог думать неделю или минуту — результат был тот же.

Но он продолжал считать. Это помогало сохранить иллюзию того, что время ещё что-то значит.

Затем пришла очередь воспоминаний. Аид выбирал из памяти сцену — обычно приятную — и проигрывал её в деталях. Сегодня он вспомнил летний день в одном из миров, который он посетил до заточения. Зелёные поля, голубое небо, смех детей, играющих в деревне. Он почти чувствовал запах скошенной травы и тепло солнца на коже.

Потом вспомнил, как этот мир сгорел. По его вине.

Аид резко открыл глаза, прогоняя видение. Некоторые воспоминания лучше было не трогать. Они жалили острее, чем огонь стен.

— Поговорим о чём-нибудь хорошем, — сказал он вслух. — О планах на будущее, например.

Он засмеялся — звук получился горьким.

— Планы. У заключённого, которому некуда идти и нечего делать. Отличная идея.

Но разговор с самим собой помогал. Голос, даже собственный, нарушал мёртвую тишину камеры. Аид рассказывал себе истории, декламировал стихи, которые помнил, пел песни. Иногда он устраивал целые дебаты, играя обе стороны спора.

— Вопрос дня, — объявил он, поднимаясь на ноги. — Что лучше: сойти с ума от одиночества или сохранить рассудок и страдать осознанно?

— Глупый вопрос, — ответил он сам себе другим голосом. — Безумие — это побег. Рассудок — это мужество.

— Или упрямство.

— Возможно. Но если я сойду с ума, кто будет помнить о том, что я когда-то был человеком?

— А ты до сих пор человек?

Вопрос повис в воздухе. Аид не знал ответа. Века заточения изменили его — это было очевидно. Но во что он превратился? В монстра, заслуживающего своей участи? В мученика, страдающего за чужие грехи? Или просто в уставшее существо, которое забыло, кем когда-то было?

***

Память о последней попытке побега нахлынула неожиданно, яркая и болезненная. Аид почувствовал, как в груди разгорается знакомая ярость — та же, что довела его до отключения сознания.

Он помнил, как всё начиналось. Очередное пробуждение после периода забытья, осознание того, что он всё ещё здесь, всё ещё заперт. Но в тот раз что-то было не так. Стены казались... менее прочными. Пламя мерцало неровно, словно нарушился какой-то важный ритм.

Аид решил, что наступил его час.

Он начал с обычных попыток. Сначала пытался пройти сквозь стену, игнорируя боль. Огонь обжигал его, но не смертельно — Виктор Крид был слишком умён, чтобы дать ему такой лёгкий выход. Потом он попробовал копать. Пол оказался таким же неприступным, как и стены.

Затем пришла очередь потолка. Аид прыгал, пытался дотянуться до мерцающей дымки наверху, но она отступала от его рук, словно мираж в пустыне.

— Выпусти меня! — кричал он, бросаясь на стены. — Я выучил урок! Я понял! Выпусти меня!

Но стены молчали.

Ярость нарастала. Аид чувствовал, как она поднимается из глубин его существа, как лава из жерла вулкана. Он был могущественным магом когда-то. Он разрушал миры, повелевал стихиями, сгибал реальность по своей воле. Неужели какая-то зажигалка, пусть и артефактная, могла удержать его навечно?

— ВИКТОР! — взревел он. — ВИКТОР КРИД! ТРУС! ВЫЙДИ СО МНОЙ НА РАВНЫХ!

Эхо его голоса билось о стены, возвращаясь многократно усиленным. Казалось, что кричит не один человек, а целая армия.

Аид собрал всю свою оставшуюся магическую силу — крохи того могущества, которым когда-то обладал. Он направил её на стены, пытаясь пробить брешь, создать трещину, найти слабое место.

И тут произошло нечто странное.

Стены... ответили.

Не болью, как обычно. И не отторжением его силы. Они словно приняли его магию, поглотили её и превратили во что-то другое. Пламя изменило цвет, стало более ярким, начало пульсировать в новом ритме.

Аид почувствовал, как его собственная энергия возвращается к нему, но изменённая. Словно стены переработали её и отдали обратно в новой форме. Это было одновременно знакомо и совершенно чуждо.

— Что... что это было? — прошептал он.

Но ответа не последовало. Вместо этого сознание начало покидать его. Не от боли или усталости — от чего-то другого. Словно его разум не мог выдержать того, что только что произошло.

Последнее, что он помнил — ощущение, что стены зажигалки не просто живые. Они мыслящие.

***

Теперь, вспомнив тот эпизод, Аид смотрел на стены с новым интересом. Что-то определённо изменилось после той попытки побега. Изменилось тонко, почти незаметно, но он чувствовал разницу.

Пламя дышало.

Это было единственным способом описать то, что он видел. Стены поднимались и опускались в медленном, гипнотическом ритме. Словно зажигалка действительно была живым существом, а он находился в её лёгких.

— Интересно, — пробормотал Аид, приближаясь к одной из стен.

Он протянул руку, но не коснулся пламени. Просто держал ладонь рядом, чувствуя исходящее от стены тепло. Оно пульсировало в том же ритме, что и движение стен. Как сердцебиение.

— Ты живая, — сказал он стене. — Не просто магический артефакт. Ты живое существо.

Пламя мерцнуло ярче, словно отвечая на его слова.

Аид отступил, размышляя. Все эти века он воспринимал зажигалку как тюрьму — мёртвую, созданную для одной цели. Но что если он ошибался? Что если Виктор Крид не просто заперёл его в артефакте, а поместил внутрь живого существа?

Мысль была одновременно ужасающей и восхитительной. Если зажигалка была живой, то его заточение обретало совершенно новый смысл. Он был не заключённым в камере — он был симбионтом. Или паразитом.

— А что ты получаешь от этого? — спросил он у стен. — Что ты ешь? Мои эмоции? Мои мысли?

Воспоминания нахлынули внезапно. Все эти века отчаяния, ярости, одиночества. Все попытки побега, каждая из которых заканчивалась болью и разочарованием. Что если всё это не было простым следствием его заточения? Что если кто-то питался этими эмоциями?

— Ты кормишься моими страданиями, — понял он. — Поэтому ты держишь меня здесь. Не потому, что так приказал Виктор, а потому что я твоя еда.

Пламя потрескивало, и в этом звуке Аиду послышалось что-то вроде смеха.

Странно, но эта мысль не разозлила его. Наоборот — он почувствовал облегчение. Впервые за века заточения он понимал правила игры. У него был противник, с которым можно было взаимодействовать. Существо, которое имело потребности и, возможно, слабости.

Аид сел в центре камеры и закрыл глаза, пытаясь почувствовать присутствие зажигалки. Теперь, когда он знал, что искать, ощущение чужого разума стало отчётливым. Древнего, голодного, но не злого. Просто... голодного.

— Хорошо, — сказал он вслух. — Теперь мы можем разговаривать. Я не буду пытаться сбежать обычными способами. Но взамен я хочу понять, что ты такое. И чего ты хочешь от меня, кроме страданий.

Стены замерли. Дыхание прекратилось. На мгновение Аид подумал, что совершил ошибку.

Потом пламя вспыхнуло ярче, и он почувствовал что-то новое. Не голод, не злость — любопытство. Зажигалка была заинтригована его предложением.

— Значит, договорились, — усмехнулся Аид. — Я изучаю тебя, ты изучаешь меня. Посмотрим, что из этого выйдет.

Он поднялся и подошёл к одной из стен. На этот раз не для того, чтобы попытаться её пробить, а чтобы рассмотреть получше. В глубине пламени мелькали узоры — не хаотичные, а упорядоченные. Словно письмена на языке, которого он не знал.

— Руны, — прошептал он. — Ты показываешь мне руны.

Это было началом. Началом чего-то нового. Вместо бесконечных попыток побега он займётся изучением. Вместо борьбы со стенами — общением с ними.

Аид улыбнулся впервые за многие годы. У него появилась цель. И, что самое удивительное, появилась надежда. Не на освобождение — пока что. А на понимание. На то, что его заточение может стать не проклятием, а школой.

— Если ты хочешь, чтобы я остался здесь навечно, — сказал он зажигалке, — то давай сделаем эту вечность интересной.

Пламя вокруг него заплясало с новой силой, и в его свете Аид увидел будущее. Не ясно, не детально — скорее как предчувствие. Он останется здесь ещё надолго. Но это время не пройдёт впустую.

Он научится языку рун, который показывали ему стены. Он поймёт природу своей тюрьмы. И, возможно, найдёт способ превратить заточение в освобождение.

Не побег — трансформацию.

Аид сел, скрестив ноги, и приготовился к длительному обучению. Впереди была вечность, но теперь она не казалась проклятием.

**КОНЕЦ ПЕРВОЙ АРКИ**