Что это за мать...

Затем переходит к плечам. Ему приходится запихивать пустые пальцы в рот руками. Сначала один рукав, потом другой.

То же самое с торсом. С талией.

Ноги — последние. Самые большие прозрачные спагетти в мире. Лодыжки проскальзывают между губ, затем пятки, и наконец все десять пальцев.

Голова, плечи, колени и пальцы, колени и пальцы.

Когда он заканчивает, я притягиваю его к себе.

Ты когда-нибудь держала животное, пока оно отдыхает? Не домашнего питомца. Что-то дикое, существо, которое выживает, только если всегда начеку, никогда не расслабляется.

Эта дикая доверчивость. Эта связь. Любовь чего-то природного.

Я чувствую это сейчас. С ним. Ощущаю уязвимость его тела, пока держу его на руках. Бешеный ритм его жужжащегосердца отдаётся в груди.

Этот беззащитный ребёнок. Это беспомощное существо. Он дрожит, и я сжимаю объятия, окутывая его, давая понять, что он в безопасности, что я здесь, пока его кожа снова начинает твердеть.

Кто ты, Скайлер?

В голове материализуется слово, больше похожее на шёпот, чем на мысль. Тулпа . Мыслеформа, ставшая плотью.

Что, если Генри действительно создал этого мальчика?

Что, если я помогла?

ТРИ

Генри прислонился к двери моего номера, когда я заезжаю на парковку, используя косяк как опору. Классическая поза разочарованного отца. Кажется, будто меня сейчас отругают за то, что я вернулась позже положенного. Он отходит от двери только после того, как я глушу двигатель, морщась от заходящего солнца. На свету он выглядит бледным.

— Давай зайдём внутрь, — говорит он, открывая дверь Скайлера и помогая ему выйти, — пока нас никто не увидел…

Любой проезжающий мимом подумает, что видит семью, измученную долгой дорогой, едва волочащую ноги к своему мотельному номеру.

Какая же мы картина.

Кровь Лиззи высохла на ковре в виде узора из ржаво-красных морских анемонов. Мухи роятся над остатками фастфуда и обёртками. Я вижу мечехвоста, его клешни теперь неподвижны, панцирь расколот пополам.

— Почему бы тебе не остаться здесь ненадолго, — говорит Генри, проводя мальчика через бисерную занавеску. — Маме с папой нужно поговорить.

Мы теперь семья ?

— Ты вернулась, — говорит он, когда возвращается.

— Мне некуда идти.

— Могла поехать в больницу.

— Врачи не знали бы, что с ним делать, да?

— Полагаю, нет, — говорит он.

Скайлер просто не такой, как другие дети. Теперь я это понимаю.

— Как это произошло? — спрашиваю я. — Как он стал… таким?

— Сразу к делу…

Я слишком измотана для этого. — Говори.

Он слабо улыбается. — Мысль плюс время плюс энергия . Это твои слова. Именно это, как ты сказала, потребуется, чтобы вернуть его… и ты была права. Посмотри, что мы сделали, Мэди.

— Это были просто слова.

Его улыбка исчезает. — Важно то, что за словами. Слова обретают силу, когда вкладываешь в них всего себя. Видишь, что происходит? Мы вернули Скайлера. Вместе.

— Я ничего не делала—

— Каждый раз, когда мы приходили в эту комнату, ты говорила мне думать о Скайлере. Каждый сеанс — думай о Скайлере. Снова и снова. Думай о Скайлере, думай о Скайлере… пока он наконец не вернулся.

— Это невозможно…

— Я не смог бы без тебя. Я пытался годами, но ничего не выходило. Пока не встретил тебя.

Это бред. — Генри, я всё придумала.

Он вздрагивает. — Что?

— Всё.

— Почему?

Потому что мне было тебя жаль. Потому что мне было жаль себя. Потому что я чувствовала себя одинокой. Потому что впервые за долгое время я встретила кого-то такого же сломанного, как я.

Мы могли собрать друг друга заново.

— Потому что я смотрю в жизни людей и говорю им то, что они хотят услышать. — Затем, после паузы, добавляю: — Я даю им надежду.

— Надежда, — повторяет Генри. Он садится за карточный стол, будто готов к очередному сеансу. — Забавное слово. Создаёт ощущение, что ситуация вне твоего контроля.

Он смотрит на меня и улыбается. — Надежда — это херня. Всё, чего я хотел, — это один день, ещё один день, чтобы побыть семьёй. Я не мог оставить это в руках Бога или Святого Петра… я вызвал его сам, чёрт возьми. Вложил в него всю душу. И знаешь что? Это сработало. Сработало. Скайлер вернулся.

— Генри…

— Мы снова были семьёй. Ему просто нужно, чтобы мы оба в него верили. Поддерживали его.

— Что случилось с Грейс?

— Она не верила. Не верила, что он наш сын. — Его глаза наполняются слезами. — Он был просто младенцем, а младенцу нужна мать. Он просто не мог контролировать свой аппетит…

Он кладёт руку на стол, и я накрываю её своей. — Генри…

— Посмотри, что мы сделали. Мы вернули его. Он нуждается в нас, Мэди. В нас обоих.

— Я не мать этого мальчика.

Он убирает руку. — Он нуждается в нас, чтобы оставаться в живых. Чтобы мы продолжали в него верить. Так он растёт. Ты чувствуешь это, да? Истощение? Это и есть цена родительства.

Он кашляет. Звук влажный.

— Генри—

Он встаёт и идёт в спальню. Бисерная занавеска расступается. — Скайлер?

Я следую за ним.

— Скайлер?

Сердце застревает в горле. Комната пуста. Скайлер исчез.

Его нет в ванной. Нет под кроватью или в шкафу. — Его здесь нет. — Я выбегаю за дверь, крича через плечо: — Я проверю другие комнаты.

Все магазины уже закрыты. В мотеле никого, кроме нас. Скайлер может быть где угодно. Первое, что приходит в голову, — проверить магазин рыболовных снастей, но…

Магазин фейерверков.

Дверь открыта.

Запах, как от сырого перца, наполняет воздух. Порох. Здесь нет проходов, нет стеллажей, только открытый пол с полками вдоль стен. На них — яркие коробки с кричащими названиями: Liberty Torches , Finale Racks , Roman Candles , Ground Spinners , Jumping Jacks .

— Скайлер!

Мальчик стоит в центре разгромленной комнаты. Опрокинутые коробки валяются у его ног, разорванные, обрывки картона разбросаны повсюду. Он не обращает на нас внимания, поднося горсть угольных гранул ко рту и запихивая их внутрь.

— Скайлер, не ешь это!

Чёрная слюна стекает по его подбородку, полуразжёванные гранулы падают на пол, как выпавшие зубы. Порох покрывает его пальцы, оставляя тёмные пятна на губах и щеках.

— Скайлер! — кричу я. — Брось это—

Воодушевление на его лице подавляющее. Он так рад нас видеть.

Я чувствую влажность, исходящую от его кожи.

Папочка. Голос мальчика давит на виски. Я слышу его в голове. Он протягивает руки к Генри, жаждя объятий, но Генри не двигается. Глупый огонь, папочка…

Я замечаю что-то вроде игольницы в другой руке Скайлера. Бенгальские огни. Все перекрученные вместе, как колючая проволока.

— Скайлер, нет—

Огни вспыхивают сами. Искры рассыпаются по его коже, но он даже не морщится. Его улыбка такая широкая, зубы почернели от угля.

— Скайлер! — Я делаю шаг вперёд, готовая схватить его.

Первой загорается коробка Hypnotic Wheel . Столб разноцветных искр ударяет Скайлера в плечо, но он даже не вздрагивает.

Начинается цепная реакция, и её уже не остановить. Симфония огня. Rings of Saturn. Moondance Fountain. Shower of Power. Blackbeard’s Cutlass. Они взрываются и проносятся по магазину в визгливом безумии, рассылая дуги яркого пламени.

Скайлер не шевелится. Он купается в этом. Стоит в самом сердце огня, озарённый фиолетовым и розовым. Клянусь, я вижу свечение его костей. Контуры рёбер и позвоночника просвечивают сквозь кожу, как нить накаливания в лампочке. Он излучает ослепительный свет, яркий и живой. Как пылающая ладонь в небе.

Глупый огонь, папочка, глупый огонь.

Скайлер запрокидывает голову. Он улыбается, даже сейчас, обретая себя среди оглушительного взрыва фейерверков. Чёрный червь выползает из его уха. Фараонова змея вырастает и обвивается вокруг мочки, извиваясь, пока не отламывается и не падает. Теперь ещё один вылезает из ноздри. Из обеих. Каждое отверстие в его голове заполнено пепельными червями, поднимающимися из грязи.

Скайлер раскидывает руки в стороны, будто готов обнять нас обоих. Принять в свои объятия.

Руки.

Между тазом и подмышками у него торчат три пары мясистых отростков. Рудиментарные конечности. Они не длиннее пяти дюймов, но под кожей достаточно кости, чтобы сгибаться. Они сегментированы. Сочленённые, как пальцы.

Не пальцы. Они больше похожи на членистые ноги краба, обёрнутые в человеческую плоть. Они растут из его торса, сгибаясь и светясь.

Неоновый членистоногий.

Он прекрасен…

Захватывает дух, видеть, во что превращается этот мальчик.

Генри сказал, что он мой. Мы создали этого ребёнка.

Но что он такое?

Чудовище.

Чудо.

Стены колышутся волнами оранжевого и жёлтого. Комната наполняется дымом. Каждый вдох обжигает. Мне приходится прикрывать глаза, когда пламя добирается до потолка. Этому магазину — всей этой полосе лавок — не осталось ни шанса.

Я чувствую, как Генри тянет меня назад, к выходу. Подальше от Скайлера.

— Пошли!

Прохладный вечерний воздух окутывает мою кожу, как только он вытаскивает меня из комнаты. Генри отпускает меня, наклоняется вперёд, упирается руками в колени и судорожно кашляет, выплёвывая мокрую золу.

Я оборачиваюсь к магазину фейерверков.

— Скайлер…

— Мэди, не…

Я поднимаю руку к лицу и бросаюсь обратно в горящее помещение. Чёрное полотно дыма обволакивает меня, поглощая целиком.

— Скайлер!

Я чувствую жгучую боль на предплечье и шиплю от боли. Кажется, меня обожгло…

По моей руке что-то ползёт.

Оса. Её тело в жёлто-чёрных полосках ярко светится в отблесках пламени. Я оглядываюсь и вижу ещё. Сотни, наверное. Горящие осы мелькают в огне, проносясь по комнате по спирали. Я отмахиваюсь от них, пока не понимаю, откуда они появляются.

Обгоревшая грудная клетка Скайлера раскрывается, как раковина устрицы, и осы свободно вылетают из его груди.

Я беру Скайлера на руки и пробиваюсь сквозь дым. Он прижимается головой к моей шее, его ручки обхватывают мои плечи, талию, держатся крепко.

Меня ударяет в лицо взрыв зелёных и жёлтых искр. Я кричу, но не замедляю шаг, бегу, чтобы спастись, прижимаю Скайлера ещё крепче к груди.

Магазин воет и скрипит за нами, пока я выношу Скайлера на парковку. Он не кашляет, просто прячет своё мягкое розовое лицо глубже у меня на груди. Мальчик не обгорел, но его кожа кажется рыхлой. Она уже пузырится и покрывается волдырями, расходится по швам.

Он снова линяет.

Я не могу понять, во что превращается этот ребёнок. Я видела то, что не поддаётся пониманию, никакой логике, но это реально. Он реален.

Чудо. Сам Генри так сказал. Кем ещё он может быть?

Солнце, луна и Скайлер.

Пламя уже начинает перекидываться на мотель. Огонь пожирает его крышу. Дым вьётся в вечернем небе, ещё розовом от заката.

Движение по шоссе 301 замедляется — все любопытные водители разглядывают происходящее. У нас появилась публика.

Генри вырывает Скайлера из моих рук. Я всё ещё кашляю, пытаюсь отдышаться. Выплёвываю золу и чёрные комки. Глаза слезятся от дыма, но я едва различаю размытый силуэт Генри, уносящего Скайлера в нашу комнату.

— Куда ты…

Не могу договорить, прокашливаю оставшийся вопрос. Мне нужно следовать за ними. Я должна…

защитить его

…вернуть Скайлера, пока его не ранили.

— Генри, мотель горит!

Я врываюсь следом. Их нет в гостиной. Бисерная занавеска колышется сама по себе, кристаллы звенят.

— Нам нужно уходить, нужно…

Вдали слышен вой сирен. Пожарные уже едут. Нам нужно не только спастись от огня — теперь надо убраться отсюда, пока никто не увидел Скайлера.

— Генри. — Я раздвигаю бисерную занавеску. — Нам нужно…

Я вижу Генри на кровати, прижимающего подушку к комку под простынёй. Ножки Скайлера дёргаются в воздухе. Они выглядят такими маленькими. Он пытается вырваться. Дышать.

Мамочка , — слышу я его мольбу в голове. Мамочкамамочкамамамамамамамааа…

ЧЕТЫРЕ

Я хватаю Генри за плечи, чтобы оттащить. Он всей тяжестью давит на подушку, смутные очертания головы Скайлера выпирают сквозь неё, пока он борется.

— Генри, пожалуйста!

Генри отталкивает меня.

— Это не он…

— ХВАТИТ! — Я бью кулаками по его спине, но он непоколебим.

Генри плачет. Слёзы капают на подушку, его лицо становится тёмно-фиолетовым, будто он борется с самим собой.

Мамамамамамамамамамааа…

Неважно, кто такой Скайлер. Ему нужен кто-то, кто его защитит.

Ему нужна мать.

Мне нужно найти что-то, чем можно остановить Генри, нож или что-то тяжёлое, вроде…

Вроде…

Вроде…

Я хватаю аметистовый жеод из гостиной обеими руками. Он такой тяжелый, что выводит меня из равновесия, но я могу его удержать. Бисерная занавеска обтекает меня, пока я бегу обратно к кровати.

Я поднимаю расколотый камень, наполненный фиолетовыми «зубами», и опускаю его на череп Генри.

ХРУНЬ.

Я почти чувствую, как плоть сминается под костью, когда зазубренные края аметиста вонзаются в кожу головы Генри.

Его шея обмякает. Позвоночник подкашивается, и он падает с кровати.

Я срываю подушку с лица Скайлера. Его глаза встречаются с моими.

Мамочка.

В этот момент моё сердце сжимается. Его глаза бездонны. Я могла бы нырнуть в них и никогда не найти путь обратно на поверхность. Я хочу утонуть в этом мальчике.

Ладони сочатся кровью, но я подхватываю Скайлера на руки и поднимаю его с кровати.

— Мэди… — Генри на полу, кровь сочится из его черепа. Она стекает по лицу, попадает в глаза, будто он плачет кровавыми слезами.

Я не оглянусь. Мне нужно увести Скайлера отсюда. Подальше от этого человека.

— Мэди, прошу…

Генри хватает меня за лодыжку, и комната мгновенно наклоняется, заваливаясь набок.

Мы со Скайлером падаем на пол.

Я приземляюсь на локти и слышу, как они хрустнули. Боль пронзает руки. Скайлер перекатывается по полу, пока меня тащат назад.

— Он не отпустит, — с трудом выдавливает Генри, его слова невнятные, медленные и мокрые. — Ему нужно, чтобы мы продолжали верить в него…

Я переворачиваюсь на спину, выкручиваю его запястье. Генри кряхтит и отпускает мою лодыжку.

— Он не…

Я втыкаю каблук прямо в нос Генри. Я скорее чувствую, чем слышу, хруст хряща, мягкий треск, отдающийся в ноге. Его голова запрокидывается. Я ползу по ковру на локтях, всё ещё на спине, пытаясь отползти подальше.

Генри подползает ко мне, снова хватает меня за ногу. Наши пальцы, испачканные кровью, скользят по коже друг друга, пока я пытаюсь отбиться. Я хватаю Генри за голову обеими руками и впиваюсь ногтями в кожу головы. Я чувствую свежие трещины в его черепе, оставленные аметистом.

Но он не сдаётся.

— Он опустошит тебя…

Я замечаю осколок жеода, который, должно быть, откололся, когда я ударила им Генри по голове.

— Он высосет из тебя всю жизнь…

Я хватаю кристалл и бью Генри прямо в лицо, проводя острыми краями по его челюсти. Плоть рвётся, мягкая и мокрая. Генри кричит. Сквозь разорванную щеку видны его зубы.

Он откатывается, хватаясь за лицо. Свежая кровь и слюна стекают по его запястью, пока он воет сквозь пальцы. Ковёр полностью пропитан кровью.

Мои руки смыкаются на его шее. Мокрые пальцы сплетаются вокруг горла и сжимают. Я не могу остановиться. Перед глазами только красное, розовое и фиолетовое, когда неоновая вывеска загорается в окне.

МАМОЧКА.

Пара рук обвивает меня сзади.

МАМОЧКА.

Скайлер так быстро оказывается у меня за спиной, что я взвизгиваю от неожиданности. Мы оба падаем на пол.

МАМОЧКА, НЕТ.

Голос Скайлера врывается мне в голову. Зрение плывёт. Я не могу ясно мыслить. Ничего не вижу.

Когда я поднимаю голову, вижу Скайлера, прижавшегося к Генри. Господи, этот мальчик защищает Генри от меня.

— Скайлер… отойди от…

Теперь я точно слышу сирены, вой пожарной машины приближается. Нам нужно убираться отсюда, но я не могу пошевелиться. Я выдохлась. Все трое просто лежим в лужах собственной крови, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха. Я смотрю на Генри, потом на Скайлера — они прижались друг к другу, будто это какая-то семейная игра. Время играть в «Твистер».

Скайлер перекатывается на спину.

мамочка

— Скайлер?

Скайлер запрокидывает голову к потолку. Его рыбьи глаза закатываются, оставляя только оранжевый отблеск. Затем его губы расходятся вертикально, плоть расходится от подбородка до носа.

Я заглядываю ему в горло, выстланное кривыми рядами коренных зубов. Как будто смотришь в колодец из зубов. Так много молочных зубов, набитых вместе, даже на нёбе — как у миноги. И там, в самой глубине этого колодца, я вижу стальной отблеск.

Он движется. Что бы ни было в глубине его горла, оно живое.

Мальки.

Десятки крошечных рыбок сбиваются вместе, поднимаясь по его пищеводу, пока из его тела выплёскивается ещё больше воды. Их плавники мерцают.

Голова Скайлера поворачивается в сторону, и рыбки вылетают из его рта. Их блестящие тельца беспомощно бьются на полу.

Скайлер снова судорожно дёргается, и ещё один поток мальков разливается по полу. Их уже десятки, сотни, рты открываются и закрываются, отчаянно хватая воздух.

— Что происходит, Скайлер?

— Он распадается, — хрипит Генри сквозь трещины на лице, слова мокрые и невнятные. — Если мы не сохраним связь, он… потеряет форму. Его… целостность.

Ему нужно, чтобы его кто-то любил.

Я хватаю Скайлера и поднимаю его на ноги. Беру на руки. Прижимаю к груди.

— Мэди… — зовёт Генри, но я не оглядываюсь.

Я выношу его из спальни, через гостиную, на парковку.

— Мэди, не…

Вспышка красных огней ослепляет меня, но я не останавливаюсь. Я несу Скайлера через парковку, пробираясь мимо пожарных, бегущих к горящему мотелю. Гравий внезапно кажется очень мягким, будто размок, выбивая меня из равновесия. Я сталкиваюсь с пожарным, бегущим в противоположном направлении, чуть не падаю.

Я чувствую, как руки Скайлера обвивают меня.

Сначала две. Потом три.

Четыре.

Шесть.

Он сжимает меня в объятиях.

Вода , — шепчет Скайлер. Я слышу его так чётко. Голос Скайлера направляет меня, мягкий, но настойчивый, вытесняя все другие мысли и указывая, куда идти.

Вода…

ПЯТЬ

Многие рыбаки оставляют свои лодки у причала и забывают про них. Некоторые даже оставляют ключи на борту. Берега усеяны брошенными шлюпками. Нам просто нужно доехать до ближайшей марины и выбрать лодку с мотором.

Мы едем всю ночь. Луны нет. Голова Скайлера запрокидывается назад, пока он разглядывает звёзды, а я веду нас вверх по реке, пытаясь осмыслить всё, что сказал Генри.

Воображаемый ребёнок, который обрёл собственную жизнь. Мы сосредоточились на мысли о Скайлере, направляли его, вкладывали всю энергию своего разума в его поиски… пока он не появился.

Мы создали его.

Я создала его.

Так что, когда вопрос звучит снова — Кто такой Скайлер? — ответ теперь яснее.

Скайлер — мой.

Вымышленному мальчику всё равно нужен кто-то, кто будет в него верить. Что случится с воображаемым другом, если тот, кто его придумал, вдруг перестанет верить?

Что случится со Скайлером, если мы с Генри перестанем в него верить? Он слабеет. Распадается, как сказал Генри. Все мысли, которые создали этого мальчика, теперь снова вырываются наружу.

Мысль плюс время плюс энергия…

Плюс любовь. Этому мальчику нужна любовь.

Материнская любовь.

Я чувствую лёгкое давление, подсказывающее мне плыть вперёд. Скайлер направляет меня без слов.

И вот, впереди. Теперь я вижу.

Утиный шалаш.

Он ж дёт нас.

Тростниковая хижина скрывает нашу лодку. Я выключаю мотор, и шлюпка по инерции вплывает внутрь деревянного укрытия. Я подхватываю Скайлера и выношу его на крышу. Дерево прогибается под нашим весом, но достаточно прочное, чтобы выдержать. Наш собственный остров посреди реки.

— Здесь мы в безопасности. — Я сажусь, прислонившись к одной из стоек. Я так измотана. Волна усталости накрывает меня внезапно. Я быстро выдыхаюсь. — Никто нас здесь не найдёт…

Скайлер забирается ко мне на колени. Я беру его, позволяя прижаться к моей груди, и обвиваю его руками свою талию.

— Всё в порядке, — говорю я. — Теперь ты в безопасности… Я никому не дам…

Глаза сами закрываются. Я уплываю…

Уплываю…

Вес тела Скайлера давит на меня, и я чувствую, как что-то шевелится под его кожей. Что бы ни пряталось под его плотью, оно найдёт выход. Это просто часть того, кто он есть.

Кто бы ни говорил, что кровь гуще воды, явно не вырос на этой реке. Мы можем быть не связаны кровью, но Скайлер определённо мой. Мы — семья, связанная мыслью. Этой рекой. Пьянкатанк течёт в жилах этого мальчика, как и у всех, кто здесь живёт. Её вода питает нас, поддерживает. Смывает наши грехи. Большинство из них, по крайней мере. Остальные мы прячем на дне.

Пусть крабы доедят остальное.

Жизнь никогда не останавливалась для меня…

Не здесь, в холоде…

Во тьме…

Когда прилив низкий и поверхность ближе…

Я вижу, как небо колышется надо мной…

Я вижу тебя там

мама

Прямо по ту сторону поверхности…

Ты стоишь на причале…

Смотришь на реку…

Посмотри вниз…

Я здесь…

Прямо под твоими ногами…

Тебе нужно только посмотреть вниз и

увидеть меня

Мои глаза резко открываются.

Небо тускло-серое. Солнце вот-вот покажется над горизонтом. Рассвет уже пробивается сквозь деревья на берегу.

Как долго я спала? Не больше чем…

— Доброе утро.

Генри сидит напротив. В утреннем свете он выглядит почти пепельным. Половина его лица висит клочьями, лоскуты губ болтаются на челюсти. Его рубашка пропитана кровью больше, чем тело, судя по всему, но в нём есть какое-то спокойствие, пока он держит Скайлера на руках. Если честно, он похож на кусок сырой курицы. На что-то, чем можно приманить крабов.

— Мы не хотели тебя будить.

Скайлер уже бодрствует. Конечно. Этот мальчик никогда не спит. Он прижимается к груди Генри. Внутри всё сжимается — мне хочется броситься через шалаш и схватить Скайлера, но видно, что ему хорошо в объятиях отца. Он просто хочет, чтобы его держали. Генри мягко покачивается, мурлыча сквозь разорванные губы.

— Скайлер, дорогой… — Я хочу сказать, что он может прийти ко мне, если захочет. Я обещала, что он будет в безопасности. Что защищу его. Но ему не нужно защищаться от Генри. Он хочет, чтобы мы оба были рядом.

— Как ты нас нашёл?

— Скайлер сказал мне, — отвечает Генри. Не поспоришь. Он всегда шепчет в наших мыслях, его голос такой тихий, что похож на ветер. Скайлер привёл нас обоих к утиному шалашу. Он хотел, чтобы мы были здесь.

Вместе.

Генри отключается. Сначала я думаю, что он потерял слишком много крови, но понимаю, что он просто ушёл в очередное путешествие в своей голове.

— Раньше мы приходили сюда с Грейс. Влюбились прямо здесь. Зажигали бенгальские огни всё лето. Смотрели, как они танцуют над водой… Блуждающие огни.

Скайлер смотрит на меня и улыбается. Из его уха выползает краб-скрипач. Его сплющенное тело выскальзывает из ушного канала, будто это нора в песке. Мальчик даже не моргает, пока краб бежит по его мочке вниз по шее, присоединяясь к группе крабов, ползущих по его плечам. Их клешни поднимаются в воздух, пока они шныряют по коже Скайлера. Я слышу тихое щёлканье их челюстей.

Этот мальчик. Этот странный, прекрасный мальчик… Кто он? Теперь это уже неважно.

Мы его создатели.

Его родители.

Я медленно поднимаюсь с досок и морщусь, прислонившись к одной из стоек шалаша. Болит буквально каждая мышца.

— Хорошо спала? — спрашивает Генри. — Что-нибудь снилось?

— Немного.

— Мне тоже, — кашляет Генри. — Думаю, это сны Скайлера.

Странно думать, что мы все видели одни и те же видения, но не удивительно. Они же свели нас вместе, верно? Были ли наши видения всё это время снами Скайлера?

— Прости за… — Я поднимаю руку и показываю на своё лицо, имея в виду его лицо, водя пальцем по кругу.

— Вода под шалашом, полагаю. — Даже сейчас он пытается шутить. Я не могу сдержать лёгкую улыбку.

— Что вернуло тебя назад?

Он улыбается — кажется, улыбается — его зубы видны сквозь щёку.

— Ты.

На мгновение воцаряется тишина.

— Это правда он? — приходится спросить. — Это Скайлер?

— Я хочу верить, что он — лучшие части нас. Наверное, и худшие тоже. Вся эта боль… в нём. Я не знаю, что именно это делает с ним.

Не могу не задаться вопросом: Какие худшие части есть во мне? Что Скайлер взял от меня?

— Он может остаться? С нами?

— Он захочет, чтобы ты принадлежала только ему, Мэди… Он не станет делиться.

Я думаю о Кендре в том большом пастельном доме. О выражении ужаса на её лице, когда она увидела, кто такой Скайлер. Я никогда никого не любила так сильно, как эту девочку, но у неё есть Донни. У неё есть целая семья. Я никогда не была для неё той матерью, какой нужно.

Она не нуждается во мне так, как Скайлер.

Мы можем начать заново.

Семья.

Семьи текучи. Семьи состоят из множества других семей, разорванных и сшитых заново. Лоскутные одеяла из разных родственников. Почему это не может быть наша семья?

Хватка Генри ослабевает, когда он садится. Кашляет. Он поднимает Скайлера с колен.

— Давай-ка. Дай мне на тебя посмотреть.

Скайлер стоит перед отцом. Генри остаётся сидеть, они теперь лицом к лицу. Генри обхватывает руками плечи мальчика и разглядывает его. Восхищается им.

Затем обнимает своего сына.

Все шесть рук Скайлера обвивают отца. Они держатся друг за друга, и я не могу не задаться вопросом, отпустят ли они когда-нибудь.

Генри наконец высвобождается из объятий сына.

— Почему бы тебе не… пойти к маме?

Скайлер шаркает боком через шалаш ко мне. Он забирается ко мне на колени, уютно сворачивается клубочком у моей груди. Мальчик просто идеально подходит.

— Прости, что втянул тебя в это, Мэди… — Его слова заглушает приступ кашля. Слёзы катятся по лицу. — Скайлер не мог жить без Грейс. Теперь я это понимаю.

Он достаёт из кармана нож для устриц.

— Генри…

— Мой сын мёртв.

Я прижимаю Скайлера к груди, закрывая ему глаза, когда Генри поднимает нож.

— Генри, прошу…

И вот я вижу, как он вонзает его себе в шею.

— ГЕНРИ!

Он делает это снова, прокалывая яремную вену, выпуская фонтан крови в воздух, вытаскивает лезвие и вонзает снова. Три быстрых удара — плюх-плюх-плюх . Кажется, он собирается нанести четвёртый, но его тело сдаётся, позвоночник обмякает у стойки.

Его рука падает на доски, выпуская нож. Тупое лезвие выкатывается из пальцев, оставляя кровавый след. Фиолетовые струйки брызжут из шеи, капая на доски, как дождь. Они собираются в чёрную лужу, затем просачиваются сквозь щели.

— Не смотри. — Я прижимаю Скайлера как можно крепче, закрывая ему глаза. — Не смотри.

Я наблюдаю, как жизнь покидает тело Генри. Он в последний раз мокро выдыхает. Рука расслабляется, соскальзывая на колени. Затем он уходит.

Генри нет.

Я наклоняюсь вперёд, протягиваю к нему руку, как вдруг…

Тело Скайлера напрягается у меня в руках.

— …Скайлер?

Позвоночник мальчика деревенеет, конечности дёргаются.

— Скай…

Его голова внезапно дёргается по доскам, ударяясь о крышу.

— Нет, нет, нет…

Он начинает светиться, синим, электрическим, биолюминесцентным. Неоновым. Маленький блуждающий огонёк. Глупый огонь. Я чувствую лёгкое жжение, когда касаюсь его. Щупальца медузы. Кожа яркая, как луна. Я вдруг вспоминаю, как называется группа медуз… Рой . Осиное гнездо в его груди бешено шевелится, улей живёт своей жизнью, злой, будто я только что потрясла его.

Распадается. Мальчик распадается.

— Останься со мной, Скайлер, прошу…

Его глаза закатываются, остаются только белки.

Не белки. Прозрачные.

Левый глаз Скайлера медленно выходит из орбиты и падает на шалаш. Он ударяется о доски с мягким мокрым шлепком и катится на пару сантиметров.

Затем правый.

Он моргает, и оба глаза возвращаются, каждую орбиту заполняет новый.

Затем они снова выпадают.

Это вовсе не глаза, а гребневики, вылезающие наружу и скатывающиеся по его бледным щекам. Скайлер плачет медузами.

Его глаза наполняются в орбитах, и ещё одна желеобразная слеза выкатывается.

Затем ещё.

Ещё.

— Скайлер, прошу…

Из носа течёт кровь. Нет, не кровь. Ржавая жижа. Речная грязь, пропитанная солёной водой и мёртвой рыбой. Изо рта идёт пена, как у краба, выпускающего пузыри из лёгких.

Он умирает. Скайлер умирает у меня на руках.

— Не надо. — Я прижимаю руки к его груди, держу его. — Не покидай меня.

По горлу мальчика проходит рябь. Густая складка пульсирует вдоль пищевода, поднимаясь ко рту. Его плечи дёргаются, будто всё тело нужно, чтобы вытолкнуть то, что пробивается наружу.

— Скайлер!

Я вижу угря. Его морда просовывается сквозь губы Скайлера. Она слишком велика для его рта. Губы растягиваются до предела, и я боюсь, что челюсти треснут, прежде чем угорь выскользнет. Он борется с языком мальчика, прежде чем упасть на доски. Извиваясь, он сползает с края шалаша и ныряет в воду.

Из его рта высыпается поток мальков, разливаясь повсюду. Крошечные рыбки падают на шалаш, бьются о доски, затем проскальзывают сквозь щели в реку.

Я не могу отпустить Скайлера. Не могу его потерять.

— Останься со мной.

Если Скайлер появился благодаря мне и Генри, нашим мыслям, которые дали ему существование, то теперь мне нужно играть обе роли. Я буду и матерью, и отцом.

— Дай мне руку, — говорю я. Господи, сколько раз я уже это говорила. Дай мне руку, дай мне руку, дай мне руку…

— Я здесь. Я не отпущу, обещаю. Просто останься со мной.

Я вкладываю в него себя. Все свои мысли. Всё сердце. Отдаю ему всё. Всё.

Я никогда не перестану верить в Скайлера.

Я никогда не перестану верить.

Я чувствую, как он вдыхает и выдыхает, осы в его груди затихают. Я чувствую, как мальки шевелятся под его кожей, их тонкие тела плывут по кровотоку.

Скайлер снова моргает.

Он видит меня. Тёплый оранжевый свет его рыбьих глаз возвращается, и в этот момент я думаю: Ты рождён этим миром и совершенно вне его. Ты не похож ни на одного ребёнка, которого я встречала.

Тебе нужна любовь.

Материнская любовь.

Я обнимаю его и держу изо всех сил, прижимаю к груди и напеваю колыбельную, слова сами слетают с губ.

Ты родился…

Я смотрю на последние звёзды в предрассветном небе. Я чувствую, как все руки Скайлера обвивают мою талию, грудь, плечи.

У воды…

Я готова отдать тебе всё. Всё, что у меня есть, сынок.

Последнюю мысль.

ШЕСТЬ

Голова, плечи, коленки и пяточки…

Коленки и пяточки…

Скайлер снова готовится к линьке. Скоро он сбросит кожу, это видно. Она уже начинает стягиваться вокруг глаз, натягиваясь на щеках. Тонкая трещина идёт по всей длине носа, где плоть наиболее нежная. Она порвётся здесь первой, прямо посередине, пока не последует остальная часть лица. Затем шея, плечи и руки, вниз по груди, талии, до самых ног. Напоминает ту песню, которую я пела

Скайлер снова собирается линять. Скоро начнётся, это видно. Кожа вокруг его глаз натянулась, стягивая щёки. Тонкая трещина тянется вдоль носа — там, где плоть особенно нежная. Она разорвётся первой, прямо посередине, а за ней последует и остальная часть лица. Потом шея, плечи, руки, грудь, талия — и так до самых ног.

Напоминает мне ту песенку, которую я пела Кендре, показывая на части тела:

Голова, плечи, коленки и пяточки… Коленки и пяточки…

Глазки и ушки и ротик и ноооосик…

Голова, плечи, коленки и пяточки…

Коленки и пяточки!

Я спою её Скайлеру, когда мы будем вдвоём в каюте лодки. Здесь, честно говоря, стало тесновато. Изначально места было мало, а мы выбросили всё лишнее. В воду отправилась целая стопка листовок о пропаже Скайлера — его детское чёрно-белое лицо поплыло по речной глади.

Теперь мы вдвоём. Этот мальчик растёт слишком быстро. Как сорняк на двух ногах.

Расскажи мне историю снова, мама…

— Она не изменилась с прошлого раза, малыш… И с раза перед ним.

Скайлер обвивает меня руками — всеми шестью — и мир на мгновение становится тёплым. Мягким. Всё вокруг просто растворяется, и я чувствую себя в безопасности в объятиях моего мальчика, будто дома.

Я хочу услышать её снова…

— Я устала, малыш. Ты совсем меня вымотал. Мне нужно отдохнуть…

Пожалуйста, мама? Ну пожааалуйста?

— Ладно, ладно. — Я вздыхаю с привычной театральностью. Теперь это часть нашего ритуала. Нашей ночной традиции. Можно было бы назвать это сказкой на ночь, но когда у нас тут «ночь»? Скайлер никогда не спит. Он всегда голоден — голоден до себя самого. И я уступаю ему. Как можно отказать такому мальчику?

Должна быть я та, кто укладывает его спать, но в последнее время всё чаще всё наоборот.

— Ну слушай… Это история о том, как ты появился на свет, мой маленький блуждающий огонёк…

Сколько раз я ещё расскажу эту историю? Пока во мне есть воздух, наверное. Она — единственное, что поддерживает Скайлера. Кормит его.

Теперь я вся его семья.

Скайлер наблюдал, как я сталкиваю останки Генри с утиного причала. Мальчик уже съел большую часть своего отца. По крайней мере, мягкие ткани.

Когда Скайлер закончил, Генри выглядел так, будто его обглодали донные обитатели реки. И к лучшему, пожалуй. Если его тело когда-нибудь выбросит на берег, власти решат, что это работа крабов. А не его собственного сына.

Когда Генри ударился о воду, звук был похож на гром у наших ног. Он прокатился по Пьянкатанку в предрассветном свете. Я смотрела, как он погружается, его окровавленные черты становятся всё размытее, пока тьма не поглотила тело целиком. Пусть крабы доедят то, что осталось. Пусть рыбы довершат дело.

Но это был не последний раз, когда я видела Генри Маккейба. Я вижу его в сыне каждый день. У Скайлера его нос. Его скулы. Его улыбка.

Но глаза у него — речные.

СЕМЬ

Я не знаю, как долго мы сможем прятаться на лодке Генри. Вдоль Пьянкатанка столько проток, что каждую ночь мы можем выбирать новую, чтобы к рассвету затаиться. Я привязываюсь к чьему-нибудь доку посреди ночи, прежде чем отпустить Скайлера поиграть.

Мальчик чувствует себя на лодке как дома. Ночью я слышу, как он соскальзывает в воду. Куда он идёт — никогда не говорит. Ждёт, пока я засну, прежде чем отправиться на берег, оставляя меня отдыхать.

Однажды я притворилась спящей, дождалась, пока Скайлер уйдёт, и позвонила Кендре. Мы договорились, что я не буду выходить на связь с «большой землёй». Особенно с Кендрой. Лучше отпустить. Теперь это наша жизнь. Наша семья.

Но мне нужно было услышать её голос. Хотя бы раз. Чтобы попрощаться.

Кендра ответила на третий гудок.

— Мама?

— Кендра? — Я понизила голос. — Ты меня слышишь?

— Ты ранена? Где ты?

— Всё в порядке, — прошептала я. — Не могу говорить долго. Я просто хотела… убедиться, что ты в безопасности и как можно дальше от своего младшего брата. Он такой ревнивый ребёнок.

— Полиция ищет тебя, — резко перебила она. — Они думают, Генри тебя похитил.

— Как долго меня нет?

— Два дня.

Всего два? Скайлер растёт так быстро. Мне казалось, мы дрейфуем по реке куда дольше.

— Все пытаются дозвониться…

Нет времени на это, — мысленно ответила я. Слушай меня, Кендра. Скайлер вот-вот вернётся. Я просто хотела сказать, как сильно люблю тебя, родная. Как горжусь тобой. Ты сделаешь в этом мире великие вещи. Ты — всё, о чём я могла мечтать…

Скайлер выхватил телефон у меня из руки — какой именно клешней? — прежде чем я успела что-то сказать. Как долго он подслушивал? Знает ли, что это Кендра?

Что он сделает с ней, если узнает?

Я услышала, как телефон плюхнулся в воду. Может, это была просто рыба, плеснувшая на поверхности.

Отдыхай, мама, отдыхай…

ВОСЕМЬ

Я резко просыпаюсь от того, что что-то скребётся по моей шее. Не только по шее — повсюду. Колючие лапки бегут по бедру, поднимаются выше.

Воздух невыносимо горячий. Каждый вдох давит на лёгкиe.

Просто сон, — думаю я. Я в мотеле. В кровати. Тебе просто приснилось…

Что-то шевелится под простынёй.

Острые, как иглы, лапки ползут по животу. Мой затуманенный разум перебирает все колючие варианты — тарантулы, скорпионы, чёрные вдовы, о боже — и я вскакиваю.

Что это?

Я слышу их щелчки. Крошечные мокрые звуки, металлический шепот во тьме. Я провожу рукой по матрасу, ожидая найти Скайлера рядом, но его нет. Кровать мокрая на его месте, пропитана насквозь.

— Скайлер…

Что-то щёлкает у моего пальца. Я шиплю от внезапной боли и отдергиваю руку.

Другое щёлкает сзади, у ноги. Их больше одного. В кровати. Я вскакиваю на колени и ударяюсь головой о потолок — Господи — и понимаю, что это не моя кровать.

Это не мотель.

Где я?

Лодка. Я всё ещё на лодке Генри. И каюта кишит крабами.

Десятки синих панцирей поднимают клешни, будто в молитве. Чтут меня.

Мать, — словно говорят они.

Мать.

Снова и снова, мокро щелкая, мать, мать.

Я не могу не отругать Скайлера, хотя бы мысленно: Если хочешь позвать друзей, нужно спросить маму. Мы тут не мотель содержим…

Я стряхиваю крабов с себя. Один впивается в ладонь. Я шиплю, отдергиваю руку, и клешня остаётся впившейся. Трясу рукой, пока краб не отпускает. Он кувыркается по каюте, ударяется о корпус, его панцирь трескается с мерзким хрустом. Крабы разбегаются по углам, прячась в тени.

Тшшш…

Скайлер обвивает меня руками сзади, окутывает объятием. Только что его не было — и вот он уже качает меня, напевая на ухо.

Отдыхай, мама… отдыхай…

Часть меня хочет закричать. Вырваться и бежать как можно дальше. Но я уже чувствую, как усталость тянет меня на дно. Это быстро, всепоглощающе, почти невозможно сопротивляться. Отдых, да… Это всё, чего я хочу. Теперь — всегда.

Материнство такое изматывающее.

ДЕВЯТЬ

Маленькому чудовищу всё ещё нужна мать, но даже я провела черту на младенце.

С собаками и кошками я ещё как-то мирилась. Как-то раз он даже притащил на лодку оленёнка — припас на перекус. Я проснулась от того, что в каюте лежал трупик детёныша, аккуратно уложенный рядом со мной в кровать, нарушая наше главное правило: никакой еды в постели . Иногда мне кажется, что этот мальчишка просто не слышит свою мать. Приходится напоминать: Не ешь там, где мы спим.

В последнее время вокруг стало слишком много мух. Я не хочу делить постель с насекомыми.

На домашних животных я могу иногда закрывать глаза, но не на людей.

И уж точно не на детей.

Я чувствую, как он вытягивает из меня силы, но теперь это происходит медленнее. Менее болезненно. Может, он старается продлить мне жизнь. А может, просто смакует. Кто знает?

Но его вкусы меняются. Чем больше он растёт, тем изысканнее становятся его аппетиты. Иногда его добыча уже достаточно взрослая, чтобы молить о пощаде.

Я знала, что он прячет девочку от меня. Он не хотел, чтобы я узнала, но я всё равно нашла её. Вернее, её части. Скайлер не может скрыть от меня такие вещи, как бы ни раскидывал их по лодке. Я устала убирать за ним. Я тебе не служанка. Это не мотель.

Он почти перестал меня слушаться.

ДЕСЯТЬ

Я не помню, выключила ли вывеску. Может, сегодня погадаю кому-нибудь.

Нужно зарабатывать на еду. Содержать крышу над головой.

Уход за Скайлером стал работой на полный день. Это невероятно изматывает. Этот мальчишка никогда не спит. Он постоянно хочет держать меня в объятиях. Я всё время чувствую себя разбитой. Пытаюсь уснуть, но времени на отдых никогда не хватает. Я закрываю глаза, но всё равно всё вижу. Веки не приносят облегчения — будущее раскинулось передо мной.

Мой сын. Моя луна.

Мой Скайлер.

Расскажи мне историю снова, мама.

Влажность его дыхания покрывает меня тонким слоем пота.

— Разве я… уже не рассказывала? — Язык шершаво скользит по нёбу, как наждачная бумага.

Я хочу услышать её снова…

— Клянусь, уже… рассказывала…

Снова, мама.

Снова.

Я всегда гордилась тем, что умею читать людей. Это не дар гадалки — просто умение слушать. Я понимала, что людям нужно услышать о себе. Во что им хочется верить.

Генри так сильно верил в свою историю про Скайлера, что заставил поверить и меня. Я направила его горе, дала ему цель — и вместе мы материализовали этого ребёнка.

Нашего собственного Скайлера.

Мысль плюс время плюс энергия. Вот мой секретный рецепт.

Семейный рецепт.

Возможно, когда-нибудь Скайлер станет достаточно сильным, чтобы жить самостоятельно. Он больше не будет нуждаться в матери, как перерос нужду в отце. Но пока этого не случилось. Придётся ждать. А пока — только мы вдвоём. Мы против всего мира. Мать и сын.

Кто знает? Может, когда я состарюсь и поседею, когда больше не смогу заботиться о себе, мой сын позаботится обо мне. Разве не этого мы все хотим? Чтобы наши дети присмотрели за нами…

ОДИННАДЦАТЬ

— В день, когда ты родился, — начинаю я, как всегда, сплетая историю так, как ему нравится, — я выбежала на дорогу, чтобы попросить первого встречного стать твоим крёстным.

И кого ты встретила?

— Первым мне попался Бог. Он уже знал, о чём я хочу попросить, и сказал: "Бедная девочка, конечно, я окрещу твоего ребёнка." Я спросила: "А ты кто?" Он ответил: "Как кто? Я — Бог." Тогда я сказала: "Тогда ты не годишься в крёстные моему ребёнку. Ты даёшь богатым, а бедных оставляешь голодными." И отвернулась от него.

Ты отвернулась от Бога?

— Да.

И что было потом?

— Потом я встретила Дьявола. Он лукаво подмигнул мне и прошипел самым сладким голосом, какой только можно представить: "Выбери меня крёстным, и я дарую твоему ребёнку все богатства мира." Я спросила: "А ты, чёрт возьми, кто?" Он ответил: "Кто же ещё? Я — Дьявол." Тогда я сказала: "И ты не годишься. Ты лжёшь и сбиваешь людей с пути." И отвернулась от него.

Ты отвернулась от Дьявола?

— Именно так.

И что случилось потом?

— И тут ко мне подошла сама Смерть, сухая, как тень, размахивая косой. "Почему бы не выбрать меня крёстным?" — спросила она. "А ты кто?" — переспросила я. Хотя уже знала ответ. "Я — Смерть," — сказала она. Тогда я ответила: "Ты уравниваешь богатых и бедных. Ты делаешь всех людей равными. Ты и станешь крёстным моего ребёнка." Так всё и вышло.

ДВЕНАДЦАТЬ

Называть Скайлера мальчиком теперь кажется неуместным. Он вырос. Посмотрите, во что он превратился. Его кожа лопается вдоль спины, отслаивается от рук.

Я чувствую странную гордость, помогая ему сбросить старую кожу и облачиться в новую. Интересно, так ли чувствуют себя матери, помогая сыновьям надеть смокинг перед выпускным? Поправляя каждую складку. Застёгивая все пуговицы. Нужно сфотографировать его, — мелькает у меня в голове.

Кожа на локтях застряла. Он дёргает, но она не отходит.

— Давай помогу. — Я берусь за складки. — Ты её порвёшь, если не аккуратен.

Медленно, осторожно тяну, пока кожа не сходит единым пластом. Звук отлипающей плоти отдаётся в каюте влажным чмоком .

— Вот так… Видишь? Где бы ты был без своей мамы?

Посмотрите на него. Просто посмотрите на это прекрасное создание. Я наблюдала, как он растёт, сбрасывая слой за слоем… но его глаза. Они изменились. Где я уже видела этот взгляд?

Кендра.

Клянусь, это она смотрит на меня сквозь него. Её черты смешались с его. Это её скулы, её изящный нос. Это она. Я так много думала о ней, что Скайлер впитал эти мысли. Теперь он не только Скайлер. Он и Кендра тоже — их образы слились в одном теле.

Посмотрите на них. Брат и сестра, делящие одну кожу. Я создала это. Лучшее, что во мне было. Всё, что осталось.

Обычно Скайлер съедает старую кожу после линьки. Его жвалы размыкаются, и он засовывает тонкие лоскуты в вытянутый рот, глотая их влажными, тяжёлыми глотками, сантиметр за сантиметром, пока они не исчезают в горле.

Но сегодня он протягивает кожу мне, как подношение.

— Для меня?

Она такая гладкая, нежная на ощупь, словно шёлковое одеяло. Он накидывает её мне на плечи — она ещё хранит тепло его тела. Мне теперь всегда холодно, даже когда в каюте за сотню градусов.

— Спасибо, сынок… Спасибо.

Моё собственное одеяльце, жемчужно-белое. Я едва различаю выпуклые узоры вышитых животных: краб, рыба, утка, пчела — всё из мягчайшего материала. Как шёлк.

Как детская кожа.

Спи, мама. Спи…

ТРИНАДЦАТЬ

Я не помню, выключила ли неоновую вывеску.

Когда я наконец открыла глаза, светящаяся рука парила прямо надо мной. Такие красивые цвета — розовый, лиловый.

Но это была не одна рука. Их стало дюжина — светящиеся ладони, фосфоресцирующие пальцы, колышущиеся в воздухе.

Подожди. Это не неон.

Медузы. Сотни светящихся комет. Самый настоящий звёздный дождь над головой. Розовые, лиловые, алые, синие. Их пульсирующие купола плыли так близко, что можно было коснуться.

Я не понимала, в воде ли я. Может, лечу сквозь ночное небо. Где заканчивается вода и начинается небо? Всё вокруг было тёплым.

Дай мне свою руку...

Я протянула пальцы к ближайшей медузе. Щупальца скользнули между ними, словно бусины. Лёгкий удар током. Пульсация жизни.

Дай мне свою руку...

Медузы изменили направление. Теперь они плыли вокруг.

Сквозь меня.

Я была в потоке падающих звёзд. Их слабый ток пронизывал меня.

Я светилась. Стала розово-лиловым фейерверком, вспыхнувшим в ночи.

Я стала блуждающим огоньком.

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

Родители знают — придёт день, когда дети вырастут.

Скайлер — не исключение.

Каждому ребёнку однажды нужно покинуть гнездо.

ЭПИЛОГ

ЛОВУШКА ДЛЯ КРАБОВ

Уильям Хеншоу стал первым поэтом-лауреатом компании "Шелл Ойл". Тридцать лет работы региональным менеджером по продажам, исправные часы утренних приходов и вечерних уходов ради пенсии — и вот настало время уходить на покой. Работа не блистала особыми достижениями, но кормила семью. Крыша над головой чего-то да стоила.

Билл обожал сочинять стишки для жены и дочерей. Всё началось с шуточного стихотворения ко Дню святого Валентина десятилетия назад, а переросло в поздравительные послания на дни рождения и прочие праздники. Он мог сложить стих на любой случай — будь то годовщина или выпавший молочный зуб. Его жена Сьюз даже вышила крестиком их семейный фаворит "Молитву Хеншоу", оформила в рамку и повесила в столовой:

Спасибо Сьюзан, за вкусный ужин

Богу спасибо, что знает, когда нужен ,

Магазину спасибо за хорошие скидки

А Биллу - за то, что помыл на кухне все вилки.

Дурацкие стишки, конечно, но Билл обожал их сочинять. Коллеги быстро раскусили его литературные наклонности и стали просить написать пару строк для корпоративной газеты. Потом подключили ко всем мероприятиям — праздникам, квартальным отчётам, конференциям. Билл никогда не отказывал.

Единственное увольнение, которое не отметили стихами, оказалось его собственным. Когда пришло время Биллу повесить ботинки на гвоздь и попрощаться с "Шелл", кто-то из отдела дизайна сделал сертификат с золотой (по крайней мере, похожей на золотую) эмблемой компании внизу. Не Пулитцер, конечно, и даже не официальный документ, но Билл расплылся в горделивой улыбке, когда коллеги вручили ему его на прощании, уже в рамке:

"Награждается Уильям А. Хеншоу, Поэт-Лауреат компании Шелл Ойл"

Больше всего Билл будет скучать по своему особому ритуалу. За несколько часов до рассвета он просыпался раньше всех, одевался в рабочий костюм — тот же тёмно-синий, с одним из пяти галстуков (подарки дочерей) — брал термос со свежим кофе и ехал к ближайшему заливу вдоль шоссе 64. До Чесапикского залива было меньше двадцати миль. Если уезжать пораньше, можно было избежать пробок.

Чаще всего Билл выбирал Норфолк. Иногда Панго, если светило солнце. Он парковал служебную машину на обочине, отхлёбывал кофе, натягивал болотные сапоги поверх костюма и шёл ловить крабов.

Последний рабочий день — последняя рыбалка.

Эту долгую дорогу на работу Билл не жалел, но вот эти утренние часы — очень. Тишина воды. Рассвет над заливом. Эти чёрные резиновые сапоги поверх синего пиджака. Наверное, со стороны он выглядел странно: деловой человек в костюме и галстуке, бредущий по воде.

Он собирался провести следующий час, ловя крабов с помощью куска сырой курицы на обрезке метлы.

С проволочной сеткой в руке Билл зашёл в воду, погружаясь всё глубже. К пластиковой корзине для белья он прикрепил спасательный круг. Поймав краба, он просто перекладывал его в плавающую рядом корзину. Наловив достаточно, он закрывал корзину деревянной крышкой и увозил улов в багажнике. Крабы шевелились и пускали пену весь день, пока Билл был на работе. Вечером Сьюз посыпала их приправой Old Bay и готовила на пару для семейного ужина.

Ходила легенда, что один хитрый краб сбежал из корзины, забился в щель под сиденьем и там сдох. Его нашли только через несколько дней, когда салон уже пропах тухлятиной. Даже после того, как Билл вытащил мёртвого краба, избавиться от запаха так и не удалось. Больше никто не хотел пользоваться этой машиной, и она стала неофициально "Билловой". Коллеги рассказывали эту историю, подтверждая старую поговорку:

Старые рыбаки не умирают — они просто так пахнут.

Билл зашёл глубже и замер. Он бросил куриную шейку, наблюдая, как она погружается в мутную воду. Жёлтый лоскут жира колыхался в темноте, словно шёлковый шарф, прежде чем исчезнуть.

Теперь оставалось только ждать.

Билл стоял неподвижно по пояс в воде. Он чувствовал, как течение тянет его ноги, заманивая дальше в залив.

Он ждал лёгкого дёрганья верёвки. Как паук в паутине, терпеливо поджидающий муху. Как только краб хватал приманку, Билл начинал медленно поднимать верёвку. Если делать всё аккуратно, вскоре показывались очертания синего краба, вцепившегося в курицу. Подведя его к поверхности, Билл подхватывал добычу сеткой. Попался. За годы практики его движения стали почти балетными — одна рука поднимается, другая опускается. Он был в своей стихии, в состоянии полного покоя, собирая дары морского дна.

Именно этого ему будет не хватать.

Внезапно верёвка натянулась. Нужно было подтягивать медленно, чтобы краб не испугался и не отпустил приманку. Крючка не было — добыча могла уйти в любой момент. В этом и был весь азарт — затаив дыхание ждать, пока не подхватишь сеткой.

Но на этот раз верёвка сопротивлялась. На том конце было что-то гораздо тяжелее краба. Билл потянул сильнее. Верёвка натянулась. Наверное, приманка зацепилась за что-то на дне. Он потыкал резиновым носком в тёмную воду. Сапог наткнулся на что-то упругое. Поддавалось при нажатии, но не отрывалось.

Что это? Верёвка не освобождалась. Куриная шейка зацепилась за этот предмет. Нужно было наклониться и попробовать...

Вода хлынула за край сапог. Ледяная волна намочила брюки и мгновенно пробрала до костей.

"Чёрт", — пробормотал Билл. Костюм промок. Он вымок до пояса. Запасной одежды не было. И в последний рабочий день! Придётся идти в офис мокрым — коллеги точно запомнят его таким.

Что ж, назад дороги нет. Брюки уже промокли. Можно и дальше попробовать. С глубоким вдохом Билл опустил руку в ледяную воду и нащупал...

Кольца. Несколько металлических колец, тонких, как соты.

Проволочная сетка.

Ловушка для крабов. Конечно. Рыбаки раскидывают их по всему заливу. Обычно их помечают буйками, чтобы потом было легче найти.

Эта ловушка была брошена. Забыта. Сетка покрылась скользким слоем водорослей. Должно быть, она пролежала здесь...

Годы.

Билл дёрнул. Ловушка не поддавалась, будто приросла ко дну. Он потянул сильнее. Как расшатывают зуб — туда-сюда, туда-сюда — пока нерв не отпустит.

Билл пошатнулся и чуть не упал назад. В последний момент он устоял, уперевшись ногой в ил. Он был полон решимости вытащить эту ловушку. Вцепился пальцами в сетку.

"Давай же", — пробормотал он. Держа в другой руке сетку и палку, он изо всех сил потянул.

Может, внутри ещё есть крабы. Хотя бы один...

Ил поддался. "Вот так".

Солнце поднялось над горизонтом, осветив воду, и когда Билл наконец вытащил ловушку, он увидел, что крабов внутри не было.

Билл ахнул.

В центре ловушки лежала кукла. Нет, не кукла...

Ребёнок.

Точнее, детский скелет.

Водоросли на сетке мешали разглядеть содержимое. Вода стекала с проволоки, длинные пряди бурой тины свисали, как мокрые волосы.

Биллу стало дурно. Кофе на пустой желудок поднялось кислотной волной к горлу.

Но он не мог отвести взгляд.

Что это?

Часть мозга умоляла бросить ловушку — отпусти, Билл, просто отпусти. Он никогда не видел ничего подобного. Не мог осознать, на что смотрит.

Кто мог... кто посмел...

Ребёнка?

Мозг отчаянно пытался убедить себя, что это не младенец, а просто раздувшаяся курица, что это жёлто-серая кожа свисает с птичьей грудки. Но кости не совпадали. Билл знал. Это не курица. Конечно нет. Он не позволит себе такой лжи. Этот труп заслуживает большего.

Это был человек.

Ребёнок.

Рёбра младенца сами стали ловушкой — внутри копошились мелкие морские обитатели. Кости держали серую массу внутренностей. В лёгких шевелились мальки. Теперь, на воздухе, они беспомощно бились в гниющей плоти, пытаясь вернуться в воду.

Кожи почти не осталось. То, что ещё держалось на костях, было серым и разложившимся. Остальное обглодали крабы и рыбы, свободно заплывавшие в ловушку. Пиршество для залива.

Ребёнок пролежал здесь... Боже, годы, — понял Билл. Водоросли покрывали челюсть. Ракушки облепили череп. Сначала ему показалось, что из-за сетки на него смотрят десятки глаз. Моргнув, он понял — это просто ракушки на черепе.

Билл никогда не видел такого маленького скелета. Сколько ему было, когда...? Обычная крабовая ловушка — не больше старого телевизора. Таким, каким он был раньше. Не эти новые плазменные экраны. Он вспомнил, как купил их первый Panasonic, как дочки усаживались перед ним, как голубоватый свет ложился на их щёки. Это было так давно. Теперь у его дочерей свои дети. Прекрасные внуки. Нежные, розовощёкие. Если бы с ними случилось такое...

Билл ахнул, представив, как кожа слазит с лиц его девочек. Он не хотел этих образов, но теперь, увидев детский скелет, не мог остановить их. Они заползали в сознание, как крабы в щели.

Этот образ уже не исчезнет.

Что делать? Нужно звонить в полицию, останавливать проезжающих... но Билл не мог пошевелиться. Он не знал, как помочь этому ребёнку. Он пролежал в воде так долго... но Билл не мог его отпустить.

Он не мог выбросить этого ребёнка из головы.

И тогда Уильям А. Хеншоу, первый поэт-лауреат компании "Шелл Ойл", в свой последний рабочий день перед пенсией, сделал то, что умел лучше всего.

Он написал стихотворение.

Не суждено нам знать,

Кем ты мог бы стать.

Тот, кто в водах тебя оставил,

Не дал судьбе рассказать.

Теперь твой дом — пучина,

Рыбы — твоя семья.

Каким бы ни было имя —

Его шепчут моря.

Не измерил ты лет,

Не увидел рассвет.

Но есть в мире любовь и тепло -

Прими частичку моего.

БЛАГОДАРНОСТИ

Колыбельная Скайлера основана на сказке Якоба и Вильгельма Гримм «Смерть в кумовьях». Последняя строка истории Генри в четвёртой части также часто встречается в произведениях братьев Гримм. Стишок «Myself» взят из сборника Mother Goose . Стишок «When» ( «Жил-был мальчик, он живёт в своей коже…» ) происходит из книги, изданной в 1814 году, которую я сейчас не могу найти.

Отдельное уважение — к городской легенде из мира true crime и Reddit, истории Оливии Мейбел. Хотя, кажется, это всего лишь вымысел, некоторые уголки интернета до сих пор верят в её правдивость. Я — в их числе.

Во время написания этой книги я постоянно слушал «Pockets of Light» Любомира Мельника, а также музыку Алдус Хардинг. Спасибо вам за саундтрек к моей истории.

Следующие книги оказались для меня неоценимыми во время работы над романом:

«Найди меня: Как экстрасенсы со всего мира объединились, чтобы найти пропавших людей» — Дэн Болдуин

«Пропавший человек: Реальная история полицейского расследования, раскрытого благодаря ясновидящей Дороти Эллисон» — Роберт В. Кокс

«Приключения экстрасенса: Увлекательная и вдохновляющая история одной из самых успешных ясновидящих Америки» — Сильвия Браун

«Настоящие экстрасенсы-детективы: Истории о том, как ясновидящие раскрывали преступления» — Джек Смит

«Суеверие» — Дэвид Амброуз

«Тульпа» — Дж. Н. Уильямсон

«Тульпа: Мыслеформы» — Чарльз У. Ледбитер

«С мистиками и магами в Тибете» — Александра Давид-Неэль

«Кто боится Вирджинии Вулф?» — Эдвард Олби

«Ночной слушатель» — Армистед Мопин

«Я могу победить 30 тигров сегодня!» — Доктор Сьюз

«Девушка на полу "Фольксвагена"» — Уильям А. Кларк

«За её глазами» — Сара Пинборо

«Полное руководство по холодному чтению» — Иэн Роуленд

«Анаграммы» — Лорри Мур

«Похороненное дитя» — Сэм Шепард

«Одри Роуз» — Фрэнк Де Фелитта

«Пустой человек» — Каллен Банн (и его экранизация Дэвида Прайора)

«Вызывая Филиппа: Эксперимент в психокинезе» — Айрис М. Оуэн

«Границы реальности: Роль сознания в физическом мире» — Роберт Г. Ян

«Парапсихология: Краткая история» — Джон Белофф

«Ненасытные сёстры Вольт» — Рейчел Ив Моултон

«Подменыш» — Зилфа Китли Снайдер

«Эта штука между нами» — Гас Морено

«Пойдём со мной» — Рональд Малфи

и, наконец, но не в последнюю очередь… «Безопасная гавань» — Николас Спаркс.

Я считаю эту книгу образцом южного готического фольклорного ужаса. Документальный фильм «Woodlands Dark and Days Bewitched: A History of Folk Horror» (реж. Кир-Ла Жанисс), а также многие истории и киноленты, упомянутые в нём, стали для меня бесконечным источником вдохновения.

3 июля 2022 года, когда я работал над второй (или четвёртой?) редакцией этого романа, наш младший сын пропал. Мы были в гостях у его бабушки и дедушки в Вирджинии — там, где разворачивается (и откуда черпает вдохновение) эта книга. Эти двадцать минут стали одними из самых страшных в моей жизни и сделали работу над книгой невыносимо личной. Мы нашли его, обняли, отругали и благодарили небеса за то, что он в безопасности.

А потом — снова за правки.

САУНДТРЕК ДЛЯ РОМАНА, ПРЕДЛОЖЕННЫЙ АВТОРОМ

“Three Is a Magic Number” by Blind Melon

“Into the Mystic” by Van Morrison

“Imagining My Man” by Aldous Harding

“You Will Miss Me When I Burn” by Palace Brothers

“A Ghost” by Shana Cleveland

“Fade into You” by J Mascis

“Cellophane” by FKA Twigs

“Oh Comely” by Neutral Milk Hotel

“Just a Girl” by Florence and the Machine

“I Called You Back” by Bonnie “Prince” Billy

“Pockets of Light” by Lubomyr Melnyk