Физик

Глава 2. Поворот судьбы

Он очнулся от холода. Не такого, как в городе — не сырого, унылого, бетонного. Этот холод был живым. Чистым. Он пах мхом, корой и чем-то ещё — как будто трава здесь росла дольше, чем шли войны.

Олег лежал на подстилке из жухлой листвы. Где-то капала вода. Где-то вдали раздавался звон колокольчика — редкий, как пульс великана. Ветер, настоящий, не из кондиционера, обдувал лицо, щекотал шею. Он попытался встать и понял — тело цело, но будто выжато. Куртка порвана, кроссовки — одна. Штаны в грязи, ладони сбиты.

Он встал. Медленно. Каждый сустав отзывался глухим протестом. Сердце билось чаще, чем должно. В глазах рябило, но перед ним — лес.

Не городской парк, не прибрежная зона. Лес. Древний. Высокие деревья, между которыми не проходил свет. Кроны шептали что-то друг другу. Внизу — корни, словно змеи. Где-то — ручей. Где-то — жёлтые глаза.

— Я умер? — спросил он вслух.

Ответа не было. Только лес и звон.

Он шагнул вперёд. Ощущение было странное — как во сне. Земля мягкая, каждый шаг как по пружинам. Воздух звенел. Он шёл на звук.

Вскоре перед ним открылся резной алтарь. Два столба — один с молнией, другой с рогом и звериным лицом. Перун и Велес. Он узнал. Он читал. Он видел такие в книгах. Сказки, былины, фэнтези. Но это — не рисунок. Это — вещь. Настоящая. Камень под ногами был тёплым. Воздух звенел сильнее.

Он протянул руку к одному из столбов. Кожей почувствовал: энергия. Сила. Нечто. И тут — хруст позади.

Он обернулся.

Из-за дерева вышла старуха. Сгорбленная, с клюкой, в длинной серой одежде. Лицо морщинистое, будто береста. Глаза — живые. Смотрит прямо на него.

— Пришлый, — сказала она. — Вон оно как.

— Что… где я?

— Там, где надо. Там, куда зовут. Не все приходят, не все остаются. Но ты — уже тут.

— Это… это сон?

Старуха усмехнулась. Показала редкие зубы.

— А может, ты сам кому-то снишься?

Он сел на камень. Сердце стучало, мир плыл. Но впервые за долгое время он не чувствовал себя потерянным. Скорее… найденным.

— Кто ты?

— Марфа, — сказала она. — Кто всё помнит, кто встречает. Иногда провожает. Ты, выходит, Олег?

— Да… я…

— Да-да. Физик. Курьер. Грустный, но не потерянный. Блуждающий, но живой. Ты пришёл — значит, мир изменится. Или ты. Посмотрим.

И старуха направилась вглубь леса.

— Эй! — крикнул он. — А мне что делать?

— Идти, — бросила она. — Спроси у деревьев. Они знают дорогу.

Олег колебался. Но затем — пошёл.

Олег шагал за Марфой, но каждый её шаг казался частью чего-то большего — ритуала, танца, следа времени. Лес вокруг был не просто фоном. Он наблюдал.

Ветки, как скрюченные пальцы, тянулись вниз, не касаясь его, но намекая: мы знаем, кто ты. Листья не шелестели — они нашёптывали. В одном месте дерево было разорвано молнией, но не сгорело. Его кора почернела, а в расселине светился мох. Из другого ствола рос гриб, как ухо. Всё здесь было живым, слишком живым.

Камни — с символами. Не современными, не просто славянскими. Древнее. Старше рун, старше алфавита. Каждый шаг отзывался в земле, как будто он наступал не на грунт, а на спину чего-то большого.

Идолы. Один — с двумя лицами. Второй — с клыками, как у медведя. На ветвях — пучки сухих трав, связанные волосами. На одном дереве — след когтей, но высота… слишком высокая даже для медведя. Слишком длинные полосы.

— Это… всё настоящее? — выдохнул Олег, стараясь не оступиться на корнях.

— А ты разве думал, что вы в своём мире настоящее видели? — спросила Марфа, не оборачиваясь. — У вас всё — иллюзия. Стекло, металл, шум. Здесь — не больше, но глубже.

— Но это... магия?

— Нет, — сказала она. — Это память. Земли. Воды. Ветра. Люди забыли, но корни — нет. Мир — не ваш. Вы — его гости. Некоторые — случайные, а некоторые… званные.

Олег замер.

— Званные?

— Ты слышал зов, верно? Перед тем, как…

— …как в меня врезалась машина, — договорил он. — Да.

— Не все слышат. А те, кто слышит, могут пройти. Но пройти — не значит остаться.

Они остановились у развилки. Марфа коснулась одной из еловых ветвей, шепнула что-то, и та — отогнулась в сторону, открывая тропу, которой раньше не было.

— Что ты сейчас сделала?

— Попросила, — спокойно ответила она. — Деревья слышат. Если ты не рубишь их, а говоришь — они отвечают. Даже людям.

Олег долго смотрел на неё.— Вы… вы ведь не обычная старуха, да?

— А ты — не обычный курьер. В этом наша первая правда.

Она улыбнулась. Без насмешки. Как бабушка, увидевшая, как внук сделал первый шаг.

— А кто вы?

— Я — та, кто помнит. А ты — тот, кто забыл. Вот мы и встретились.

— Почему я?

— Потому что ты верил. Пока другие забывали — ты читал. Мечтал. Хотел попасть в сказку, не ради власти, а ради смысла. А сказка, знай, помнит таких.

Олег стоял в тени дерева, потрясённый. Впервые за долгое время он не чувствовал, что теряет себя. Он чувствовал, как вспоминает.

Марфа коснулась его руки.

— Боишься?

— Да. Безумно.

— И правильно. Кто не боится — тот не нужен. Смелые ломают. А испуганный, но идущий — такой меняет.

И они пошли дальше. Лес за их спинами закрылся.

Тропа вывела их к деревне.

Она не казалась большой — не больше дюжины хат. Соломенные крыши, деревянные стены, увитые мхом заборы. Всё как в иллюстрациях к сказкам, только без глянца и чистоты. Земля — топкая, мокрая, но живая. У ворот — резной шест с тряпками и костями — оберег.

Марфа не стала стучать — просто прошла, и ворота сами приоткрылись, будто давно знали её шаг.

— Мы пришли в деревню? — спросил Олег, пятясь от курицы, что взлетела с возгласом и клюнула его в ногу.

— В Селище. Старое. Упрямое. Люди тут — как земля: тёплая, но медленная.

Первые взгляды были из-за штор. Потом — из-за заборов. Один ребёнок выбежал на улицу, но тут же был втащен обратно. Женщина, несшая коромысло, оступилась, глядя на Олега, и пролила воду.

Марфа кивнула в сторону одной из хат.

— Сидят, думают, кто ты. Леший? Упырь? Или просто дурной знак.

— Дурной знак — это я с утра в зеркало, — буркнул Олег, чувствуя, как пот выступает на висках.

Вдруг из дома вышел мужчина — широкоплечий, с плетёной бородой и топором за поясом. Он подошёл, не торопясь, глядя на Олега с прищуром.

— Он с тобой? — спросил у Марфы.

— Со мной, — кивнула она.

— Он живой?

— Живее многих.

— А не леший ли?

Олег поднял руки.

— Я не леший. Я — человек. Я… ну… издалека.

— Из какого роду?

— Э… рода Гринписова, — промямлил он. — Курьерова. По линии физиков.

— Он говорит как лукавый, — прошептала старуха за спиной. — Слова как змеи шипят. А одёжа-то у него… чужая.

Марфа повернулась к толпе.

— Он — не наш. Но и не враг. Я его веду. А значит — он под моей защитой.

— Он не дух? — спросил мальчик, выглядывая из-за юбки матери.

— Если я дух, — вздохнул Олег, — то самый неуклюжий в истории. У духов, насколько я знаю, не болят колени и не сбиты локти.

Несколько человек хмыкнули.

— Покажи-ка ему хлев, да баню, — сказала Марфа. — А не вздумает кто его трогать — с тем я потом поговорю по-своему.

Она посмотрела на Олега.— Ты пока помолчи. Пусть привыкают к виду. К голосу. А то, чего не знают — боятся.

— Я и сам боюсь.

— И правильно. У страха — два брата: осторожность и понимание.

Хлев оказался действительно хлевом. Запах был такой, будто каждая коза здесь хранила вековую обиду на человечество. Но баня… баня была почти святыней. Низкая, тёмная, с перекошенной дверью, но внутри — жарко, сухо, и пахло то ли мятой, то ли чем-то ещё, что можно было назвать "лесной тишиной".

— Вот и твой чертог, — усмехнулся деревенский мужик, ставя на скамью свёрток с сухой рубахой и парой лаптей. — Не жалуйся. Лучше, чем на болоте.

Олег кивнул.— Спасибо.

— О, гляди, говорить начал, — удивился мужик и вышел, не дожидаясь ответа.

Он остался один.

Печка потрескивала, капли с потолка падали в жестяное корыто, издавая ритм. Он снял рваную одежду, выжал из неё воду, натёр плечи куском мыла, которое пахло дегтем и едва уловимым мёдом.

Он сел, обняв колени, и уставился в камни.

Где я? Почему? И… что теперь?

Разум метался. Логика пыталась найти опорные точки — правила, физику, знакомое. Но ничего не подходило.

Он вспомнил Марфу.

"Шёпот — это память мира". "Ты верил — значит, тебя позвали."

Он выдохнул.

— Ладно… мир. Если ты живой — дай знак.

Он поднял ладонь к огню. Просто так. И вдруг — дым из печи повёлся, как змея. На секунду — не более. Он потянулся в сторону его руки, потом рассыпался, будто засмеялся.

Олег отдёрнул ладонь.

— Нет, ты видел это, да? Это не… ветер. Это не просто так.

Он снова вытянул руку. Сконцентрировался. Вспомнил, как объяснял детям:

— Электричество… идёт туда, где меньше сопротивление… поток всегда ищет путь. Энергия… находит дорогу.

В ушах звенело. Глаза защипало. И вдруг — искра. Маленькая. Между пальцами. Мгновение. Но была.

Он вскочил.

— Охренеть.

Потом замер.

— Тихо. Спокойно. Не разнеси баню, чародей ты хренов.

Он снова сел, закрыв лицо руками. И долго сидел, слушая, как щёлкают угли.

Позднее он переложил на колени тот свёрток с одеждой. Раскатал. Рубаха из грубого холста, лапти — кривоватые, но тёплые. На ткани были вышиты символы. Простые, как рисунки на школьной доске. Он провёл пальцем по стежкам, будто читал.

И вдруг — услышал.

Тонкий шёпот.

"Земля… ветер… друг… искра…"

Он не понял слов, но почувствовал их.

Язык, казалось, был не только в словах — он был в ощущениях. В символах. В самом внимании к миру.

Он лёг, укутавшись рубахой, как одеялом, и закрыл глаза.

Снаружи баня потрескивала, в печи гудело, а в голове звучала фраза Марфы:

"Кто боится — слушает. Кто слушает — слышит. Кто слышит — изменяет."

На следующий день Марфа отвела его к мельнице.

— Сломалась, — сказала она. — А мука — это жизнь.

— А мне-то что?

— Ты же у нас… как там? Учёный?

— Я преподавал физику, — пожал он плечами.

— А мельница — это что?

Он осмотрел конструкцию. Камень, ось, лопасти. Всё выглядело просто — и одновременно ужасающе ненадёжно. Вода была, ток реки шёл стабильно, но ось не крутилась. Лопасти подгнили, передаточный механизм — заедал.

— Нужно заменить перекладину, подшипник смазать, а эти штуки — лопасти — укрепить. И... — он прищурился. — Лучше чуть изменить угол. Тогда поток будет давать больше тяги.

— Говорит, как заклинания бормочет, — проворчал один из старейшин.

— Или как шаман, — добавила женщина с корзиной.

Но Марфа молча кивнула.— Делай.

Олег взялся за дело. Сначала — расчистка. Потом — импровизированный чертёж на глине. Потом — топор, верёвки, палки. Местные сначала косились, но вскоре несколько мужиков начали помогать — не из доверия, а из любопытства.

Он объяснял, жестикулируя:

— Вот здесь вода толкает. Сила. Она идёт вниз. Мы ставим угол — и получаем вращение. Потом шестерня — и уже крутится всё. Понимаете? Нет? Ничего. Смотрите.

Они смотрели.

Когда колесо, наконец, закрутилось, впервые за, видимо, недели — по деревне прошёл вздох.

— Поехало! — крикнул мальчик.

— Да ладно… — удивлённо протянул старик. — А ведь… работает.

Но радость длилась недолго. Один из старейшин нахмурился.

— Это всё… не по-нашему. Чужие штучки.

— Работает же, — возразил кто-то из мужиков. — Сколько мы сами мучились?

— А вдруг за это… возьмут?

— Кто? Перун?

— А ты знаешь?

Олег понял — сейчас всё решится. Он вытер лоб, поднялся на бревно, которое служило порогом.

— Я не бог. Не враг. И не мудрец. Я просто… знаю кое-что. Если хотите — научу. Если не хотите — уйду. Но пока я здесь — я ваш. Если вы этого хотите.

Повисла тишина. Затем — смешок. Потом — кто-то хлопнул в ладоши.

— Пусть будет. Он нам мельницу починил. Значит, свой.

Марфа лишь кивнула. Её глаза сверкнули тихим одобрением.

И Олег впервые за долгое время почувствовал себя нужным.

Сначала исчезли ложки. Потом — лапти. Потом — крынка с молоком. Причём прямо у двери. А потом — кто-то ночью уронил кадку с капустой и сбежал, оставив крохотные следы… босых ног.

Олега разбудил шум. Кто-то стучал в окно бани. Он выглянул — у крыльца стояли двое деревенских. Мужчина с заплечной повязкой и женщина, держащая метлу, как меч.

— Он их разбудил, — шептала она. — Духи недовольны.

— Кто?

— Домовые. Или полешки. Они не любят, когда кто-то чужой… и особенно когда он делает что-то новое.

— Я просто починил мельницу, — сказал Олег, кутаясь в рубаху.

— Вот именно, — отрезала женщина. — Они думают, что ты их место занял. Лидер, мол, новоявленный.

— Я? Лидер?

— А кто ещё?

Ночью всё повторилось. Скрип. Шорох. Кто-то перебирался по полкам, дёргал за нитки, переворачивал чаши. Олег не спал. Он поставил на стол чашку с кашей, рядом — кусок угля, и сел у очага.

— Ладно, слушайте, — сказал он вслух. — Я знаю, вы здесь. И вы — не враги. Вы — старые, древние, как этот лес. Я не хочу забирать. Я хочу… понимать.

Пауза. Тишина. Потом — шорох. Кто-то прошмыгнул в тени. Искра у огня.

— Вы считаете, что я чужой. Верно. Но я пришёл не рушить. Я пришёл учиться. Делить. Говорить.

Огонь вспыхнул. Он вспомнил, как рассказывал детям о теплоёмкости, о равновесии. Он поднял щепку и поднёс к пламени — медленно, спокойно.

— Видите? Жар — это не зло. Это просто обмен. Давать — значит получать.

Сверху — скрипнула балка. Потом — звон. Ложка, украденная накануне, упала у ног.

— Спасибо, — сказал он, не улыбаясь.

Больше его не тревожили.

Наутро у порога он нашёл странный дар: гладкий камень с трещиной в форме молнии и пучок сушёного зверобоя. Это был знак. Мир начал отвечать.

Они шли с Марфой в тишине. Лес был иным — не как в первый день. Густой, плотный, будто тёплое покрывало, с запахом смолы и старого камня. Солнце едва пробивалось сквозь кроны. Птицы замолкали, когда они проходили.

— Чувствуешь? — спросила Марфа.

— Что?

— Мир слушает. Перед тем, как говорит — он всегда слушает.

Они вышли к поляне, окружённой кольцом камней. В центре — капище. Алтарь, сложенный из тяжёлых плит, покрытых резьбой. Символы молнии, дуба, глаза в круге. Ветви деревьев, словно специально, отступали от этого места.

Здесь не было ветра. Но воздух дрожал.

Олег подошёл ближе. Камни были тёплыми, как будто внутри них пульсировала жизнь.

— Это… Перун?

— Здесь, — кивнула Марфа. — Или его след. Сила, что остаётся, когда бог не говорит, но смотрит.

Он провёл рукой по камню. Под пальцами — трещины, мох, вкрапления металла.

— И что я тут должен сделать?

— Услышать.

Он закрыл глаза. В голове — шорох, как будто тысячи голосов шептали сразу. Они не звали по имени. Но… признавали. Он почувствовал, как волосы на руках встали дыбом. Где-то внутри груди — щелчок. Как если бы кто-то ударил в камертон.

Марфа заговорила:

— Есть сказание. Древнее, забытое. О том, что в дни, когда грани станут тонки, и память покинет сердца, придёт пришлый с искрой. Не бог. Не герой. Но тот, кто вспомнит законы, когда остальные забудут.

Олег открыл глаза. Он весь дрожал.

— Это про меня?

— А кто ещё вызвал молнию, не зная слова? Кто починил то, что считали потерянным? Кто говорит, когда боится?

Он опустился на колени.

— Я… не знаю, кто я. Но если надо идти — я пойду.

Марфа подошла ближе. Вытянула руку. На ладони — амулет: круглый, вырезанный из дуба, с символом, похожим на соединение спирали и молнии.

— Он не защитит от всего. Но напомнит. Кто ты. И зачем ты здесь.

Она накинула на него плащ. Грубый, но крепкий. С запахом дыма и трав.

— Иди к капищу. Поговори. Даже если тебе не ответят — они услышат.

Он подошёл. Встал перед алтарём. И прошептал:

— Я — Олег. Я — учитель. Курьер. Глупец. Пришлый. Но я не хочу быть врагом. Я хочу понять.

И вдруг — воздух дрогнул.

Из алтаря поднялся ветер, но не из леса. Он вышел изнутри. Ударил в лицо. Пронёсся. И — исчез.

А потом — голос.

Глухой. Как гром за горами:

— Помни. Искра — не молния. Но она зовёт её…

Олег упал на колени. Слёзы текли по щекам.

Марфа подошла, положила руку ему на плечо.

— Ты готов.

— К чему?

— К тому, что не вернутся назад. С этой тропы уже не свернуть.

Он встал. Впервые — с прямой спиной. Повернулся к ней. И шагнул в лес.

Позади — камни. Амулет на груди. Плащ на плечах.

Впереди — другая жизнь.