Газкулл Трака: Пророк Вааагх!

ДОПРОС VII

– Тогда ты умер, – повторила Фалкс, прокручивая в голове это утверждение, чтобы понять, не упускает ли она что-то.

– Так бывает, когда вываливаешься в космос, – услужливо пояснил Кусач, когда снова раздался хриплый голос Макари. – Он говорит, что не сожалеет об этом. Он прожил девять лет. Это, знаете ли, для грота старость.

Следующей заговорила Кассия, под треск ткани подавшись вперед и сморщив нос в недоумении.

– Но ты же здесь, сейчас. В этом помещении, – она тяжело повернула голову к переводчику, одарив его крайне утомленным взглядом. – Кусач, это, что, чертова история про приведений?

– Не глупи, – отчитал ее Кровавый Топор. – Приведений не существует.

– Но ты умер, – тихо сказал Хендриксен, будто подтверждая самую очевидную деталь. – Это так? Ты умер, правильно? – он стоял без движения с того момента, как Макари сказал это, и сейчас пошевелился лишь, чтобы сковать узника самым холодным, замораживающим, меланхоличным взглядом. Когда Макари кивнул, он оставался спокойным: застывшим на месте, без того привычного неуемного бахвальства в позе, – и Фалкс слишком хорошо знала, что это значит. Подо льдом клубилась тьма.

Кассия заерзала на своем сидении, почувствовав, как молчаливая ярость рунного жреца расползается по помещению, и неуверенно потянулась к космическом десантнику рукой. Фалкс не нужен был дар псайкера, что знать, о чем думает Хендриксен, но инквизитор не заговорила с ним. Она решила дать этому случиться.

Это не было ее выбором. Женщина даже не была уверена, что у нее был выбор. Но каким бы захватывающей ни являлся рассказ Макари, эти остатки правдоподобия были... нелепыми. Оно требовало проверки. И кроме того, ей уже некоторое время становилось все более неуютно от ощущения, что с допрашивающими играют. Баланс сил нужно было пересмотреть, а Хендриксен был опытным «уравнителем» на игровых полях. Какой толк от волка, если не давать ему срываться с цепи?

– Вперед, – тихо сказала она, даже не посмотрев в сторону рунного жреца, и жестокость прорвалась.

Он двигался, будто потревоженный ветром снег: застывший в одно мгновение, а в следующее – скользящий по земле, как если бы перенесенный какой-то неостановимой силой. А когда взгляд Фалкс упал на него, волк уже держал Макари, под которым болтались стул, цепи и прочее, за горло, подняв того на девять футов в воздух. А болт-пистолет, все еще заряженный экспансивным патроном, Хендриксен держал в свободной руке.

Конечности грота вытянулись под весом стали. Связки, казалось, сейчас лопнут от напряжения, а глаза существа выпучились над склизкой кожей его лица. Расписанный рунами кулак Хендриксена сомкнулся на его тощей шее, и выглядело так, будто одно малейшее нажатие раздавит позвоночник грота в фарш. Но лицо его было спокойно. Фалкс недооценила старого волка – он совсем не потерял голову.

– Так что случится, – поинтересовался Хендриксен, махнув пистолетом, – если я тебя сейчас убью?

Макари выдавил из себе дрожащий хрип.

– Говорит, что он тогда умрет, – сказал Кусач, во время происходящего безразлично прислонившийся к переборке.

– А потом?

– А потом, полагаю, вам придется убираться.

Хендриксен опрокинул узника на пол вместе со стулом и всем остальным, как только что осушенный рог с элем, и в путанице стали и зеленой плоти хрустнули кости. Потом он повернулся к Кусачу.

– Ты любишь игры, так ведь, орк? – сказал Хендриксен, пройдя через камеру и нависнув над наемником в дрянном кожаном пальто. Но Кусач, с выражением полного комфорта, не изменил позу, даже когда лицо рунного жреца оказалось в нескольких дюймах от его.

– Я полагаю, ты думаешь, что тебе здесь гарантирована безопасность? Гость в наших палатах.

– Совсем нет, – сказал Кусач. – Но это не проблема. Вы же, в конце концов, знаете, что мой род верит в... ременканрацию. Но ты совершишь глупость, убив меня, поскольку я вам еще не лгал.

– В самом деле? – все также холодно и тихо произнес Хендриксен, указав на тело на полу позади себя, шипящее от боли. – И ты хочешь, чтобы мы поверили в историю пленника, рассказывающего о событиях, при которых не присутствовал, а потом описывающего собственную смерть? Я знаю, ты считаешь себя умным, офицер грамотейности. Но эту подделку сварганили плохо. И это говорит о том, что мозгов у тебя, как у животного.

– Не знаю, что тут так сложно понять, – возразил, кажется, искренне озадаченный Кусач. – Грот со шрамом от ожога мертв, Макари жив. И у него еще осталась большая часть истории.

– А что с другой меткой? – спросила с оценивающим спокойствием Кассия, и Кусач принял еще более недоуменный вид. – Ожог, в форме руки Газкулла.

– А, – ответил орк. – Он... появляется и пропадает. Вроде... что это за штука, когда у ваших светых без повода идет кровь?

– Стигмата? – предположила Кассия.

– Да. Шрам от ожога был у умершего грота. А отпечаток руки – у Макари. Он особенный.

– Точно... – пробормотала Кассия, неуверенная, куда двигаться дальше.

Однако в этот миг перед взором Фалкс мягко мелькнуло оповещение. Стражи корабельной тюрьмы доложили, что груз из вивария, наконец-то, прибыл. Пробормотав почти неискренние благодарности Трону, Фалкс подавила дрожь от мысли о содержимом груза и прочистила горло.

– К счастью для нас, мы можем уладить этот вопрос не обращаясь к дальнейшим... дебатам, поскольку прибыл Виночерпий Ксоталь.

Во тьме тюремного коридора раздался приглушенный грохот колес, а потом появился тусклый свет, двигавшийся к ним мимо укрепленных вдоль прохода клеток. Свет исходил от головного фонаря транспортировочного сервитора, ковылявшего позади низкой тяжелой тележки. При приближении перевозочного средства в тусклом мерцании фонаря по обе стороны от него появлялись жуткие лица. Длинные хищные пальцы протискивались меж прутьев клеток, потом снова погружались во тьму, когда тележка проезжала дальше. Что-то шипело в мучительном ожидании. Многие ужасы здесь наблюдали визиты Ксоталя до того и знали, что произойдет.

Дверь в клетку Макари с лязгом поднялась, и сервитор толкнул тележку внутрь. Она была около девяти футов в длину и в высоту до груди, скругленная спереди и сужающаяся к задней части, будто гроб, сделанный для гиганта. Ее укрывал изукрашенный кожаный полог, и сбоку на стойке поднималась консоль с мигающим зеленым осциллоскопом и пыльной решеткой динамика.

У сервитора возникла проблема с фиксацией колесиков тележки, и было совершенно гнусно видеть создание, дергающееся с выражением безнадежного непонимания на лице и поворачивающееся то в одну сторону, то в другую.

– Во имя всего святого, – шепотом проворчал Хендриксен и шагнул в сторону сервитора, чтобы помочь. Но, к удивлению Фалкс, Кусач опередил его и наклонился, зафиксировав стопора с прытью одновременно плавной и неуклюжей, а затем аккуратно – даже осторожно – вернул сервитора в исходное положение.

Когда тележка замерла, из-под полога раздался тихий шум плещущейся воды и что-то похожее на приглушенный, влажный вдох. В этот раз Фалкс не смогла сдержать пробравшую до костей дрожь.

Ей не нравился Виночерпий. По правде, женщина ненавидела его нынешнюю форму. Но оспорить его пользу во время долгого пребывания на борту «Исполнителя» было невозможно. И при всем ее отвращении к нему, он был не узником, а гостем. Так что она сжала зубы и повела плечами, чтобы сбросить напряжение, поморщившись от глухого щелчка, вечно издаваемого правым суставом, – и откинула полог.

Тяжелый бак из армированного стекла, почти до краев был заполнен мутной, загрязненной дубильной кислотой водой. И в этой воде, окруженное дрейфующими частицами разлагающейся растительности, находилось нечто. Оно было серовато-бежевым с крапинками, округлое в передней части и с апатично колыхавшимся сзади длинным хвостом-веслом с зубчатым плавником. Нечто проплыло вперед, лениво взмахнув хвостом, отчего со дна бака поднялось облачко ила, и замерев у оконечности аквариума лицом к узнику.

Когда с треском ожила консоль динамика, передав грязный, искаженный звук текущей воды, Виночерпий качнулся в жидкости и повернул голову набок, прижав к стеклу бледный глаз без век. Под ним в лукавой улыбке поднялась вверх длинная, изогнутая челюсть с кривыми зубами. А затем, оглядев узника на полу и потом Кусача, существо заговорило.

~Подарки!

Голос Ксоталя был мерзким. Фалкс понятия не имела, как тварь воспроизводит человеческую речь, учитывая безгубый рот как у засадного хищника, но по скрежещущим, скрипучим звукам, захватываемым гидрофоном бака, женщина предположила, что существо как-то использует трение внутренних зубов.

~Что это за угощение

~вероятно-вкуснейшая

~госпожа Фалкс?

– Именно то, для оценки чего я призвала тебя, Виночерпий.

~Выглядит как орки

~У Вас нет чего-то более...

~экзотического?

– Его мясо, может, не в новинку, Ксоталь, но родословная впечатляет. По его заверениям. Тебе нужно установить истину о ней.

~Значит, проба на вкус.

~Неизвестное мясо. Это хорошо.

~Насыть меня.

Виночерпий медленно перевернулся от удовольствия, и на его дряблом желтоватом брюхе Фалкс увидела обломки перьев. Трудно поверить, но когда-то Ксоталь был круутом. Старший формователь, не меньше, через пожирание ставший кошмаром наяву.

Культура круутов состояла в поедании, и тяга твари к новой еде, сама по себе, не была чем-то неожиданным. Но аппетит Ксоталя был слишком своеобразным, слишком неуемным, даже для общества, в котором каннибализм – ежедневное явление. Он искал новых соперников с маниакальным пылом, через поглощение одного вида за другим сделав свое тело сокровищницей украденных генов.

Ксоталь неизбежно стал одержим желанием отведать единственного запретного для себя мяса: плоти хозяев их вида, т'ау. И наконец, скрытый дымом после окончания битвы, он поддался искушению. Старший формователь оторвал кусок от тела погибшего воина и перешел черту, из-за который нет возврата.

После этого Ксоталь сорвался с цепи, в оргии пожирания проносясь через космос и в экстазе забыв об осторожности. Вкусив плоти хозяев, он так изменился, что сразу стал очевидным смысл этого табу, давно внушенного круутам. Ксоталь научился невообразимо менять собственное тело, за месяцы достигая таких подвижек, на какие у других формователей ушли бы поколения. Но что чудовищнее всего, он научился изменять свой разум, и его мозг превратился в нечто ужасающей мощи.

Факлс уже много раз задумывалась, почему продолжала давать твари приют. Питаясь содержимым корабельной тюрьмы инквизитора, он галопом пролетал морфологии, тело его от одной декады до другой становилось едва ли узнаваемым – и у него несколько помутился рассудок. Когда-нибудь ей придется положить этому конец. Но сейчас Виночерпий являлся крайне ценным ресурсом.

– Ну, вы слышали Виночерпия, – сказал Хендриксен Кусачу и предполагаемому Макари, со взмахом руки расчехлив свой боевой нож. – Он голоден, так что давайте предоставим ему лучший кусочек, – старого волка Ксоталь, казалось, никогда не беспокоил, и он будто даже находил некое удовольствие в присутствии круута. Но его наслаждение омрачилось осознанием того, что оба оркоида столь же безразличны в бывшему формователю, как он сам.

Предполагаемый Макари оскалился с пола, когда Хендриксен двинулся вперед, держа нож. Но потянувшись, чтобы сделать надрез, рунный жрец помедлил и задумчиво погладил бороду.

– Вообще, орк, думаю, я передам честь сделать это тебе, – сказал он и с жестокой улыбкой бросил нож переводчику. На многих кораблях Ордо Ксенос давать оружие в руки непривязанному пленному орку сочли бы, по меньшей мере, плохой практикой. Но, по разумению Фалкс, это не был обычный корабль Ордо Ксенос.

– Если угодно, – ответил Кусач, поймав нож за лезвие одной рукой и сохраняя при этом зрительный контакт со старым волком.

– Отрежь плоть, где появлялся отпечаток руки, – приказал Хендриксен, – и не нежничай.

– И не собирался, – холодно, как клинок в его руке, сказал Кусач и подошел к Макари. – А теперь я тебя порежу, – сказал орк гроту, а тот только пожал плечами.

Узник громко вопил, пока Кровавый Топор вырезал грубый круг по отпечатку руки Газкулла. Но он не сопротивлялся и не пытался отстраниться от клинка. Фалкс поняла, что это подтверждение естественного порядка, который пленник находил столь духовно удовлетворительным - всего лишь орк делает больно гроту.

Закончив резать, Кусач бесцеремонно сложил плоть без метки в ладонь Хендриксена с влажным шлепком и вернул ему нож. Один раз кивнув, псайкер с выражением отвращения бросил кусок в бак Ксоталя и вытер руки о штаны корабельной формы, когда вода взметнулась с жадным плеском.

– Вот, мерзкая тварь. Приятного аппетита.

Гений-круут остервенело схватил кусок кожи и мяса, двигая челюстями, чтобы выровнять его, и затем проглотил, экзальтированно закатив глаза.

~Простое блюдо

~Но какие оттенки!

~Необычно...

Допрашивающие были более чем рады игнорировать тварь, пока та наслаждалась мясом, и в клетке сгустилась неловкая тишина, пока Ксоталь клацал безгубыми челюстями в воде. Хендриксен начал ходить туда-сюда, чем по привычке занимался, когда больше делать было нечего.

Если отсутствующий теперь шрам действительно окажется меткой Газкулла – а Виночерпий узнает, так ли это – возможных выводов было множество. И все они тревожили. Фалкс, конечно, привыкла к неизвестному, поскольку это было делом ее жизни. Но она предпочитала, чтобы неизвестное сводилось к вопросу о щупальцах и когтях. Когда оно становилось физическим. Какими бы странными и жестокими ни были чужеродные формы жизни, в итоге, плоть была неизменно понятной.

Когда же ее долг ставил вопросы о духовном, ей становилось крайне некомфортно. Отнекиваться от истины все еще целиком и полностью противоречило убеждениям Фалкс, и, если метка окажется подлинной, она все равно продолжит. Но с осторожностью: существо, в данный момент переваривавшее свой корм в баке позади нее, было хорошим напоминанием том, куда может завести непомерное любопытство.

Существо, к которому Кусач в данный момент, весьма неосторожно, склонил голову, заинтриговано подняв тяжелые брови.

– Ваша рыба, – сказал орк. – Что-то она неважно выглядит.

Охваченная паранойей Фалкс почти ожидала уловки. Но когда Хендриксен поднял глаза, перестав хмурится на собственные ноги, и женщина увидела в его бледно-голубых глазах вспышку потрясения, она развернулась к баку.

Воду целиком забила груда искривленных зеленых грибов. По виду зарослей, они все расходились от уплотнения в центре бака и заполнили контейнер до краев почти мгновенно. Несколько ошметков бежевой плоти, различимых среди гущи, объяснили все остальное. Ксоталь принял мучительную тихую смерть, а Кусач и покалеченный узник все это время наблюдали, ожидая, когда все кончится, прежде чем сказать об этом.

От молчаливого ужаса у Фалкс сжало горло, а керамитовый имплант будто похолодел. Небольшая ее часть, получавшая удовлетворение от решения проблем, отметила прояснение хотя бы в дилемме о том, что делать с беглым круутом, но остальной ее разум, всегда с большим успехом создававший проблемы, оставался равнодушным. Потому что теперь, с доказательством подлинности узника, она получила то, чего желала с тех пор, как получила первое сообщение от банды Кусача. И теперь ей хотелось только избавиться от этого.

– Так, все же, у нас в руках Макари, – мрачно произнес Хендриксен таким тоном, который явно говорил, что он подозревал это с самого начала. Кассия кивнула, с молчаливым отвращением глядя на покачивающийся инфицированный труп Виночерпия.

– Да. Макари, умерший в середине истории собственной жизни. Но все еще рассказывающий ее.

Фалкс вздохнула и на мгновение пожелала, чтобы она, состарившись, перешла в тот разряд инквизиторов, которые после одного взгляда на угрозу, отдавали приказ о вирусной бомбардировке с орбиты, вознеся хвалу Императору и вернувшись в какой-нибудь богато обставленный особняк к горячему обеду и долгому вечеру с какой-то глупой, но милой служанкой. Увы, это было не так. И при всем безбрежии странностей, происходивших в клетке, ее долгом, пусть наложенным самой на себя, оставалось все это обобщить.

– Тогда, полагаю, – сказала она, чувствуя в костях весь вес своих ста тридцати шести лет, – нам лучше узнать, что же случилось во второй половине.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ГАЗКУЛЛ КОЕ-ЧТО ВОЗВРАЩАЕТ

Я был гротом и всю жизнь убегал.

Не знаю, на какой я был планете, кто такой Газкулл Трака, или еще что-то. Я не так давно вылез из дыры в тоннеле и с тех пор жил в нем же, сковыривая со стен грибок и собирая его в большое железное ведро. Я травил гротов мельче меня, подвергался травле от гротов больше меня и пресмыкался перед орками, иногда приходившими забирать ведра. Это была темная, убогая, жуткая жизнь, как боги и задумали для моего вида. Идеально.

Но в тот раз, когда орки спустились в тоннели, они пришли с шутами и грибы им были до сквигового кашля. Объяснений не было, только пули. И пока я осознал, что происходит, половину гротов в тоннеле разорвало на куски. По счастливой случайности, когда это произошло, я нес большое металлическое ведро, что меня и спасло. Пуля отскочила от него, прямо в голень орка, который ее запустил, и я сдернул оттуда, пока тот был занят, ругаясь на ведро.

Орки сразу же побежали за мной с целой стаей нюхо-сквигов, и, хотя у меня была приличная фора, это не могло продолжаться вечно. Мне нужно было как-то от них оторваться. Но как, если я сам потерялся? До этого я ни разу не покидал свой тоннель, а вне его все тоннели выглядели совершенно одинаково.

И тут я почувствовал запах. Незнакомый и такой слабый, что, наверное, источник был в милях отсюда. Но почему-то я знал, что он означает безопасность, и каким бы это ни было безумием, у меня все равно не было вариантов. Стены еще не совсем поросли грибком, и я увидел, что они сделаны из машин. Не из нормальных, орочьих машин, а из аляповатых, у каких слишком много правильных углов. Не так давно, эти тоннели принадлежали кому-то еще.

Чем выше я забирался, тем больше становилось голых стен и тем меньше мест, где спрятаться. Что было плохо, потому что мне нужно было передохнуть. В конце концов, мне пришлось довольствоваться тем, что я забился за груду выведенных из строя механизмов в большой комнате, где, судя по виду, была большая драка. Я уже слышал, как в тоннелях позади храпят сквиги, но весь страх во вселенной не мог заставить меня сделать еще один шаг прежде, чем я бы отдышался.

По правде говоря, я так выдохся, что мне потребовалось какое-то время, чтобы заметить еще одно существо, прячущееся за механизмом. Оно походило на грота, только... гораздо хуже? У него было плоское и скучное лицо, будто ему отрезали уши и нос, и оно даже не было зеленым. Конечно, это был человек – думаю, одна из ваших личинок – но тогда я этого не знал. Я просто подумал, что это какое-то дурацкое животное.

Лицо у него было в грязи, с полосами в пыли, где текла выходящая из глаз вода, и оно продолжало хныкать и прикладывать палец ко рту, смотря на меня, будто это что-то значило. Мне было плевать. Сквиги уже добрались до помещения, и я услышал орков, выкрикивающих приказы. Они разделялись, чтобы найти меня.

– Вообще, почему этот? – недовольно прорычал один.

– Потому что он хочет, что ему притащили удачливого, помнишь? – прогрохотал другой, судя по звуку, большего размера. – А этот умудрился увернуться от всех пуль и повредить ногу Бако-еду зогганым ведром. Как по мне, звучит удачливо.

Я пытался понять, насколько хуже стало мое положение после новости, что оркам я нужен живым, поскольку в моем месте обитания были гроты, которых забирали и возвращали с неправильно пришитыми конечностями или совсем отупевшими, но тут я заметил на запястьях другого существа наручники. На них, по-видимому, были цепи, но их спилили. Это создание тоже было в бегах.

Гроты умеют быстро думать, понимаете. Особенно когда на кону их жизнь. Еще до того, как мерзкая тварь задумалась, почему я неожиданно начал ухмыляться, я схватил ее за руку, сильно укусил, так что она закричала, и потом вытолкнул на открытое место.

Орки заревели от смеха, увидев тварь, и вся стая сквигов бросилась к ней, вывесив языки. Зная сейчас, какие люди хрупкие, я удивлен, что оно так долго кричало. Но я не задержался посмотреть – как только оно вывалилось в поле зрения орков, я побежал в другом направлении, пригнувшись, проскочил в боковой тоннель и снова пошел к источнику того странного запаха.

Отвлекшись, орки, наконец-то, сбились со следа, но я продолжал бежать. И пока я шел через лабиринт чужеродных машин, я начал встречать все больше и больше орков, потому, где мог, держался теней и укромных мест.

Не так давно тут определенно была большая драка, исходя из всех поломанных баррикад и прочего. Но наблюдая за орками, я понял, что они делают это место своим, уверенный в этом так же, как и в том, что в глубинных тоннелях растут грибы. Они возводили бараки, пивные хаты и бойцовские сараи, пока гроты паяли загоны для сквигов и сверлили в полу отхожие дыры. И на каждую толпу орков, заходящую в одну из новых пивных хат, приходилась толпа, выходящая оттуда, вооруженная, чтобы драться где-то еще. Орк мог родиться в подобном месте и просто... тут же стать частью чего-то.

В какой-то момент, мой тайный путь провел меня по помосту над большой ямой с кучей чанов, которая, как я понял, была каким-то местом для приготовления еды. Скованные цепями по сотне и работавшие с чанами, тут находились те слабые, бесцветные существа. За ними приглядывали орки с плетями и дубинами, потому что тратить пули на них было жалко, и, прокравшись сверху, я увидел, что они готовили. Трупы своих же родичей.

Я так загоготал, что один из стражников посмотрел вверх, и мне снова пришлось бежать. Но я ничего не мог поделать. Теперь, некоторое время не бегая сломя голову, я начинал понимать: чем бы ни было это место, оно было великолепным. Даже часть про «быть выслеживаемым» стала бы идеальной, если бы случилась с каким-нибудь другим поганцем.

Это было что-то, что я знал, появившись из земли. Думаю, инстинкт. Что это, все это, был мир, каким он задумывался. Орки, занимающиеся тем, чем хотят, и гроты, смирившиеся с этим. И другие твари, как те уродцы у чанов. Потому что орки, может, и были сделаны, чтобы править всем, но во вселенной они не одни. Нельзя что-то выиграть, если нет кого-то живого, кто знает, что их побили. И драк будет немного, если не оставлять никого с жаждой мести.

Наконец, еще несколько часов крадясь вверх мимо все большего числа орков, я добрался до места, где запах, за которым я следовал, был густым. Я решил, что почти выбрался. А когда запах привел меня в помещение, достаточно высокое, чтобы сто гротов стояли друг у друга на головах, поддерживаемое огромными каменными колоннами и с исполинскими дверями в дальнем конце, я был точно уверен. За этой дверью была свобода. И по счастливой случайности, они были приоткрыты достаточно широко, чтобы такая мелюзга, как я, могла протиснуться.

Проблема в том, что после всего увиденного, я не был уверен, что хочу сбежать.

Я долго стоял перед той дверью, пытаясь решить. И в итоге, решение сделали за меня.

– Вон этот мелкий поганец! – заревел голос в конце помещения, испугом выдернув меня из оцепенения, и я хорошо знал этот голос, как и зазвучавший с ним лай нюхо-сквигов. Я так долго стоял в нерешительности, что они вновь взяли мой след и шли по нему до самого верха.

Вот и все. Не раздумывая, я начал пропихиваться через щель между огромными дверями. Только почти протолкнувшись на другую сторону, я задумался, почему орки позади меня заливаются смехом.

– Не уверен, что он все же удачливый, – сказал один из них. – Пробежал всю зоггову дорогу, чтобы угодить туда, куда мы его с самого начала собирались привести.

Он был к тому времени таким большим, что я его даже не сразу заметил. Я пробрался в большую комнату, уже пресмыкаясь, поскольку ждал, что она будет полна огромных злых орков. Но она выглядела совершенно пустой. Почти... мирной, как бы странно это ни звучало.

Там было огромное круглое окно, все блестящее и... готишное, вроде окон тут, на вашем корабле, и через него шел тусклый оранжевый свет солнца. Не знаю, что именно происходило на другой стороне, но оно сопровождалось кучей взрывов, грохотом и уханьем ракет. Я родился, зная, какие у войны звуки, будто это в моей крови, и ошибки тут быть не могло.

На другой стороне от окна, лицом к нему, висели на веревках мертвые люди. На них всех была униформа с кучей пуговиц, золотыми цепями и прочим, будто они были какими-то особенными. Но сейчас они просто медленно покачивались в оранжевом свете, с ползающими по лицам мусорными гадами, мертвые, как и трупы в чанах внизу.

Кроме того там были статуи, в еще более пестрой форме. Им разломали лица и покрыли глифами. Но среди них была нетронутая гигантская статуя орка в броне, стоявшего лицом к окну с нахмуренным в глубокой думе лбом. Меня уже почти сбило с толку, зачем люди захотели такую статую, когда она вздохнула.

Гигант отвернулся от созерцания войны и прошел через комнату к огромному столу из полированного дерева и золота, но покрытого лишенным костями мясом. Рука, размером с меня, смахнула кучу мусора, обнажив под ней нарисованную орками карту, и гигант хмурился на нее одним мясным и одним металлическим глазом.

На горизонте прозвучал залп выстрелов больших пушек, и, пока я смотрел на его огромное лицо, глядевшее на военную карту, казалось, что орудийный грохот был звуком его работавшего мозга. Помните, я понятия не имел, кто это, но почему-то ждал, что он должен выглядеть... счастливее. По его же виду, напротив, казалось у него в голове куча проблем, борющихся друг с другом и бьющихся о стенки его черепа. Орк не должен так выглядеть.

Гигант зарычал от разочарования и нацарапал на карте куском угля глиф, а потом воткнул нож в качестве метки. Затем он потянулся за чем-то еще на столе и поднял, чтобы рассмотреть поближе. Это было знамя. Плохенькое, заметьте – просто выровненный молотком кусок листового металла на палке, с чем-то, нарисованным потускневшей красно-коричневой краской. От взгляда на него складки, прорезавшие кожистую зелень лица гиганта, стали только глубже.

Он поморщился, будто ему в голову ударили ножом через один из бугристых шрамов, где металл соприкасался с костью, и уронил знамя, вместо этого прижав руку к виску. Губы огромной пасти натянулись над треснувшими клыками, и между этих крепко стиснутых зубов, вышел долгий, дрожащий рык. Это не был рык боли, поскольку, хотя орки хорошо чувствуют боль, они воспринимают ее как свет, или звук, или как любой из других способов, какими тело передает им что-то. Не, это было разочарование. Будто его голова вдруг стала в десять раз тяжелее и не могла правильно думать.

– Это не то, – сказал орк, может себе, а может, мертвым людям. Впрочем, он говорил не со мной. Как я не заметил его, потому что он был таким большим, так и орк не заметил меня, потому что я был таким маленьким.

– Это... не то, – повторил он, в этот раз злее, и речь заставила его еще раз сильно поморщиться. – Мы сражаемся. Побеждаем. У нас есть рабы и добыча. С каждым днем все больше. Почему это кажется неправильным? – пока голос орка становился все более и более искаженным, я услышал скрип металла и увидел, как маленькое знамя сгибается от мощи его толстых, как рука, когтей. Этот вождь... говорил со знаменем?

– Чтоб вас, – зашипел орк, уставившись вверх, а затем издав рев, от которого с потолка посыпались осколки. – ПОЧЕМУ ВЫ НЕ ГОВОРИТЕ СО МНОЙ? Я для вас недостаточно сделал? Недостаточно завоевал? – ярость, кажется, немного утихла, и гигант вновь посмотрел на знамя в когтях. – Я сделал, как вы сказали, когда говорили в зеленом последний раз. Я послал за гротом. За удачливым. Если в этом ваша проблем, решите, зог, ее сами. Пошлите его назад, если вы этого хотите. Если это для вас так много значит.

– Тупые боги, – выругался вождь и поднял знамя к лицу, угрюмо глядя на этот маленький кусок листового металла. Потом раздался тихий щелкающий гул, и линзы металлического глаза орка повернулись. Изменяя фокус, чтобы посмотреть мимо знамени на хнычущий крохотный кусочек зелени, который он заметил в дальнем конце комнаты. Мясной глаз слегка повернулся, следуя за ним, и медленно, как движущаяся гора, орк опустил знамя и наклонил голову, чтобы посмотреть прямо на меня.

– Ты что-то из этого слышал? – спросил гигант, ниже и более пугающе, чем артиллерия вдалеке, и я замотал головой, как мог, со скованными страхом мышцами. Я сжался сильнее некуда, будто от этого пропаду, пока орк шел ко мне через комнату, быстрее, чем это возможно для чего-то, столь большого. Убегать смысла не было, даже если бы у меня ноги не застыли от страха, так что я обмочился на красный с золотом ковер и ждал смерти. Великий босс потянулся рукой размером с меня. «Вот и все, – решил я, – меня съедят». Но вместо этого он вытянул большой и указательный палец, словно клешня у море-гада, и взял меня за плечо.

– Можно попробовать, – пробормотал он, и, даже хотя говорил шепотом, звук был похож на гром, раздававшийся с горячим дыханием, от которого у меня хлопали уши. – Ты, – сказал он, ткнув мне в лицо толстым, как ствол дерева, пальцем. – Ты Макари, ты.

Кожу, где его огромные пальцы касались меня, обожгло испепеляющим жаром, и появилась вспышка зеленого света такая яркая, что меня ослепило. Но когда зрение вернулось, я смотрел не на какого-то безымянного гиганта. Я смотрел на Газкулла, Пророка Горка и Морка. И смотрел на него, потому что теперь он был мной, а я был им, с отпечатком ладони на плече в качестве доказательства, – гротом Макари, его знамемашцем.

ДОПРОС VIII

– Армагеддон. Газкулл говорил тебе когда-нибудь, почему эта планета так важна для него?

– Я тебе так скажу, вопрошайка, я и сам не прочь услышать это от него. Я понятия не имею, почему он так Морком-мечено одержим этим местом. Вообще, еще на Урке, я как-то осмелился спросить, куда мы направляемся. И поскольку босс был в тот день в хорошем настроении, он ответил. Вроде того. Он сказал только, что это важное место. Что его тянет туда, будто он один из этих липнущих камешков... как их? Магниты. Будто он магнит, а Армиягеддон – наковальня. Когда «Убивец Мяров» покинул Урк, думаю, и его целиком начало тянуть вместе с боссом.

Почему он так важен? Не знаю. Честно сказать, не уверен, что сам Газкулл знал. Когда мы были на Армиягеддоне, он говорил о нем... будто это было священное место. Будто там надо свести счеты. Думаю, он знал, что у богов есть свои доводы, почему эта планета, в большей мере, чем все отсальное, должна принадлежать оркам, и этого было достаточно.

Кассия подалась вперед на стуле с искренней заинтересованностью.

– Тебя назад послали боги, Макари? Или это сделал Газкулл?

– Не говори с ним так, будто он настоящий, – сказал Хендриксен, чье лицо избороздило беспокойство, вызванное далеко не только простой неприязнью к ереси. Концепция «скажи о чем-то и это станет правдой», была для оркоидов в помещении столь естественной, что начинала сказываться. – Вообще с ним не говори, – продолжил он. – Давай лучше послушаем о войне.

– Нет, брат – мы все слышали историю о Второй Войне за Армагеддон. Давай узнаем ответ на вопрос Кассии. Так кто вернул тебя в мир, Макари?

– Без понятия. Может, я никогда не уходил. Может, Большое Зеленое было во всех наших головах, и я немного побыл мыслью. Может, все это просто магия. Почему вы продолжаете ждать от меня понимания работы вселенной? Когда ваших костоломов бросают на ваши большие войны, комиссары тратят время на объяснение хода мыслей генерала? Нет, они говорят собраться и делать дело. Со мной так же.

– Так, в чем заключается твое дело?

– Вы меня вообще слушали? Я знамемашец. Машу знаменем.

Газкулл дал мне знамя и сказал, что время махать. Оно почему-то выглядело более солидным в моих руках. Возможно, его немного подкрашивали со времен Урка. Его вид встряхнул Газкулла, и он сбросил то странное беспокойство, в котором увяз, когда я его нашел.

В каком-то смысле, он будто взбодрился. Почувствовал, что провел в той нарядной человеческой комнате слишком много времени, размышляя о тактике. Пытаясь понять, что делать, когда должен был делать. Он дал Пулям и остальным клановым боссам задания, и все они находились на фронте, ведя себя, как орки. Но его все так поглотило, что он забыл выходить наружу и сражаться самому.

А Гротсник, как я вскоре узнал, наблюдал за его изоляцией и прижал его, как ного-гад, бросившийся на что-то, попавшее в его сеть. Я смог добраться до Газкулла через вентиляцию и тоннели, подходящие по размерам гроту. Но когда Газкулл направился из своей новой комнаты босса, я обнаружил, если он хотел выйти наружу, то единственный путь лежал через большое помещение, которое Гротсник набил своими экспериментальными медицинскими штуковинами.

Отдаю должное доку – со времен Урка он поднял ставки. Та комната была заставлена рядами операционных столов, и, хотя на некоторых лежали орки, к большей части были привязаны люди. У некоторых не хватало кусков, другим добавили новых, а некоторые были скреплены друг с другом. Большинство из них были живы и кричали. У одного человека к груди была пришита напуганная голова грота, орущая на него.

И по всей комнате лязгая, меняя шприцы и заново наполняя ведра с кровью, ходила маленькая армия успехов Гротсника. Или неудач. Сложно сказать. Так или иначе, это были орки, которым некоторые, большинство или все части тела заменили на механизмы и оружие сверх того, которое было необходимо для медицинской практики.

Я выяснил, что тому была причина. Размещение здесь означало не только то, что Газкулл должен проходить через Гротсника к остальному миру – остальной мир тоже должен был ходить к Газкуллу через Гротсника. И с коллекцией киб-орков под рукой у дока было теперь достаточно силы, чтобы решать, кому проходить, а кому нет. Все это дурно пахло.

А еще там был сам Гротсник, запустивший старые узловатые руки в грудную клетку почти отключившегося человека. Кажется, он менял тому сердце на сквига, или вроде того. Когда он услышал, что идет Газкулл, то развернулся, и от удивления у него округлились глаза.

– Могучий вождь, – сказал он, пытаясь казаться радостным от того, что Газкулл вышел из комнаты. – Идешь подышать воздухом?

– Не, – пророкотал Газкулл. – Иду на войну.

– Но у нас запланирована операция, – возмутился он, снимая очки. – Новые импланты! Конечно, великий варбосс волен делать, как пожелает, но без этих новых... улучшений, которые я задумал, головные боли могут стать куда более неприятными. Будет ужасно, если начнется перед бойцами...

Подонок. Я бы и на половину протухшей банки сквиговых потрохов не поспорил, что его так называемые «улучшения» как-то помогут Пророку с головными болями. Я был уверен, что строго наоборот. Какая наглость! Заставлять босса думать, что он болен, удерживать его от встречи с войсками... док будто пытался сделать из него своего питомца. Я не смог сдержаться, глядя на его ухмылку. Да благословит меня Горк, я сорвался.

– Босс сказал, что хочет драться, поганец, – рявкнул я, скрежетнув зубами. – Или тебе надо что-нибудь с ушами сделать?

Когда Гротсник увидел меня, лицо его стало озадаченным, а потом приняло выражение чистой ненависти. Будто он тут же понял, кто я. Но до того, как он что-то сказал, Газкулл свел большой и указательный пальцы и щелкнул меня по лицу.

– Эй, – сказал он, когда я выплюнул сломанный клык. – Полегче. Это небожески. Он орк, ты грот. Так?

Я, как полагается, захныкал и вновь спрятался за спину босса.

– Впрочем, он прав, – произнес Газкулл. – Операция отменяется. И если у меня начнется головная боль перед бойцами, значит так тому и быть.

Вот и все. Мы покинули лабораторию, и потом долго его не видели, хотя я не удержался и с ухмылкой обернулся на Гротсника перед тем, как дверь закрылась.

Мы вышли на широкий стальной парапет, и было так светло, что мне пришлось на секунду зажмуриться. Но когда я снова открыл глаза, то увидел нечто волшебное.

Укрепление, на котором мы стояли, располагалось прямо на вершине груды металла размером с гору. Город, чем-то похожий на гнездо, построенное жало-гадами, только такой большой, что мог ударить небо в брюхо. И вокруг него, во всех направлениях, шла колоссальная, прекрасная война.

Роились крошечные точки, и я по началу принял их за орков и людей, пока не разглядел поднимающиеся от них маленькие струйки выхлопных газов. Это были зогганые боевые машины, двигавшиеся через море обломков, дыма и трупов батареями слишком большими, чтобы можно было сосчитать. Орки, собравшиеся в неудержимую волну, и столько людей, скольких они когда-либо хотели убить. Они сражались, побеждали и становились сильнее с каждым мгновением. Это была война. Но более того, она была священной.

Пока я смотрел, раскрыв рот, босс говорил о фронтах, осадах, окружениях и всем таком. Штуки Кровавых Топоров. Я едва ли понимал, о чем он, но основная суть была в том, что мы вас побеждали. И все же, Газкулл казался не особо довольным этим. В нем не было той уверенности, как на Урке – той веры, державшей его неподвижным, как статуя, в те дни ледяной тьмы. Он будто почти не знал, что делать.

Босс через какое-то время совсем замолчал. Я понял, что он... держал паузу. На случай, если Горк и Морк вдруг дали мне большой список планов на Газкулла, пока я был мертв, и я мог рассказать о нем сейчас. Тогда я понял, что именно поэтому вернулся. Потому что у Газкулла больше не было уверенности.

Но ему не повезло. Потому что я не просидел все время, пока не был жив, с богами в пивной хате за болтовней и всем таким. Я просто был мертв, понимаете? Ну, думаю, не понимаете. Так или иначе, я не мог сказать ничего полезного, потому просто стоял рядом с Газкуллом и продолжал смотреть на войну.

Солнце к тому времени уже садилось, полыхая алым, как глаз босса, через большие облака вулканического дыма, и из того дыма вышли лучше штуки, какие я только видел. Это были гарганты: целая толпа, появившаяся из пыли, с огромными злобными лицами, из-за которых они были похожи на самих богов. Но какими бы большими они ни были, на таком значительном расстоянии они казались крошечными.

Это и дало мне понимание, в чем тут проблема – что даже самые огромные вещи кажутся маленькими, когда находятся далеко. Так было с Газкуллом. Он, может, и обладал большей мощью, чем когда-либо, но она передавалась через куда большее расстояние. И, если угодно, от этого он был меньше. Я думаю, это одна из причин, почему вы так плохи в битве. Ваш Император – просто какой-то, возможно мертвый, поганец на стуле в половине галактики отсюда, и он даже не кричит на вас через коробку или типа того.

+Оставим это как есть?+ спросил Хендриксен в разуме Фалкс. Даже его фанатизм потух от наплыва богохульства, родившегося в допросе к этому моменту.

Прерываний и так достаточно, – неразборчиво ответила женщина, пытаясь скрыть тот факт, что Макари нечаянно ударил по самой глубокой ее тревоге о положении человечества. – Оставь это.

– На Урке, – продолжил Кусач, не зная о небольшом теологическом кризисе в ее голове, – чтобы оказаться со своими войсками, Газкуллу нужно было всего лишь выйти на балкон. Но будучи запертым Гротсником посреди человеческого города, он с тем же успехом мог находиться на другой планете. Это причиняло ему боль. Газкулл должен был пойти туда, где его увидят. Где он мог лично напомнить толпам, в чем их цель. И где, если уж себя хвалить, они бы увидели мое знамя. Ему нужно было сделать что-то по-настоящему орочье. Так что я подумал о разных тактиках, про какие слышал. И как предложить их так, чтобы не показалось, словно я указываю ему, что делать. В итоге, пока гарганты топали через окрашенную красным пустошь перед нами, я сказал это.

Тут Кусач повеселел, будто слова, которые он собирался перевести, ему очень понравились. Он даже поднял палец, чтобы подчеркнуть свое выступление, и на его крупной груди грязно сверкнули медали, когда он хитро посмотрел на собственного воображаемого Газкулла.

– Ты не думал о полномасштабном наступлении на врага? Всем что есть.

Газкулл этим не увлекался. Говорил, что до сих пор всю войну пытался заставить клановых боссов – всех, кроме, разумеется, Стратугрума – понять, что есть другие тактики кроме лобовой атаки на противника. Но все же, сидя и думая надо всем этим, он только получал головные боли, и, мне кажется, он подозревал, что богам становится скучно. Так что я сказал ему просто сделать то, чего он хотел. Он, в конце концов, был орком. А орки так и должны поступать.

Босс какое-то время молчал. Потом дернул головой вбок, будто что-то только что заметил.

– У меня была идея, – сказал он. – Что я сказал, там, в зале? Про размышления, когда должен заниматься делом? – этого никто не говорил. Я об этом подумал. Но вслух не сказал, так что это было странно. Но вам бы хотелось поправлять Газкулла на этот счет? Так и думал, что нет. Потому я кивнул.

– Мне нужно просто... занять себя. Боги не скажут как, потому что это так очевидно, что я сам должен был понять. Нужно просто делать то, что я хочу. Они будут услышаны через это. И что же я хочу? Думаю, большой атаки. Всем. На юг. Извергаются вулканы, поэтому будет чертовски трудно. И там еще те джунгли... – Газкулл кивнул, сделав решение. – Да. Будет здорово. Очень здорово. Я возьму одного из тех гаргантов и двинусь на юг. Неси знамя.

Я почувствовал облегчение, вроде того, когда перебираешься через забор мека как раз в тот момент, когда сторожевой сквиг уже должен тебя сцапать. С Пророком все было хорошо. Позволить мне дать совет – одно дело, но, последуй он ему, не думаю, что моя вера в него осталась бы прежней. И да, я понимаю, что он в каком-то смысле последовал моему совету. Но он прошел через мозг босса и вышел, как его решение, так что я не указывал, что делать.

Мы отправились на юг. И это было действительно классно. Может, лучшее, что случалось.

Фалкс с усиливающимся ощущением удрученности слушала, как Макари описывал один из самых страшных конфликтов истории человечества так, словно контрактник Милитарум припоминал ту давнюю отличную ночку в увольнении.

Кошмарные экваториальные джунгли Армагеддона, которые бездарный губернатор фон Штраб – веровавший в Имперскую Истину, если такая существовала – счел непроходимыми, оказались для роя орков, собравшихся вокруг Газкулла, игровой площадкой. Макари ухал от радости, рассказывая, как Змеекусы Грудболга проложили себе путь через всю экосистему, в каком-то смысле состоящую из высших хищников. Он говорил о вулканических сверхбурях, будто они были каким-то световым шоу, устроенным только в честь его хозяина, и описывал столкновения с имперскими бронетанковыми колоннами, как веселые потасовки после слишком большого количества выпивки. Отчаяние, вне сомнений, достигло вышей точки, когда Макари добрался до битвы у Разлома Маннгейма, где фон Штраб бесцельно растратил богоподобную мощь Легио Металлика в обреченной контратаке на наступление Газкулла.

Слушать, как почти полное уничтожение Легио титанов низвели до «кучи больших металлических парней, дерущихся кулаками», было удручающе, если не больше, но это также вызвало у Фалкс странный укол зависти. Разлом Маннгейма для человечества являлся причиной искренней скорби. Павшие титаны были незаменимы не только в плане ресурсов, но и духовно: ходячие крепости надежды в расползающейся тьме, где такие вещи являлись более ценными и малочисленными, чем материальные богатства.

И хотя орки потеряли в два раза больше своих устрашающих гаргантов, полное разрушение собственных боевых машин было для них таким же волнительным, как и гибель титанов. «Для них это просто фейерверки», – с горечью подумала женщина. Сломанные игрушки, которые заменят новыми. «Даже проигрывая, – поняла она, со сковывающим внутренности холодом, – они побеждают».

И пока Газкулл продвигал фронт вторжения дальше, орки все равно побеждали. Казалось, вождь наконец-то исполняет желания, поглотившие его на Урке, и по возбужденному состоянию Макари было ясно, что даже с разбитым носом, сломанной рукой и рваной раной на плече, он пребывал в полном удовлетворении, просто вспоминая это.

– Это было лучшее время, что мы провели вместе, – сказал Кусач. – И я действительно имею ввиду вместе, вроде как. В смысле, я все еще был для него грязью, как и полагается. Но он был по-своему горд. Он именно тогда сделал это для меня, – Кусач указал на Макари подбородком, и Фалкс заметила, что гретчин гордо перебирает ожерелье из шрапнели-реликвии.

– Он сделал тебе ожерелье, – безучастно произнесла Кассия. – Как мило.

Макари, впрочем, не отреагировал на колкость.

– Я стоял позади него в каждой битве, – захлебывался он, тараторя так быстро, что Кусач едва поспевал. – Я подначивал его врагов, когда он бросался на них, и потом пинал трупы, когда босс их убивал. Только мы, делавшие то, что получается лучше всего.

– Только вы, не считая ста миллионов орков, – поправил Хендриксен, и это хотя бы вызвало некое презрение.

– Я имею ввиду, там не было Гротсника, – через переводчика сказал Макари, – потому что он застрял в Улье Вулканус. Ничто не вмешивалось в желания богов, и я чувствовал, что, вероятно, Армиягеддон и был священным местом, что там мы, битва за битвой, создавали Большое Зеленое.

Я каким-то образом уклонялся от всех пуль, что летели в меня. Или, может, пули отворачивались от меня. Как когда тот орк, пытаясь застрелить грота, которым я был, в лабиринтах под городом, попал в ведро и подстрелил вместо этого себя же. И даже в большей мере, чем на Урке, я получил известность, как что-то вроде амулета на счастье. Орки, обычно не задумываясь пинавшие меня с дороги, относились ко мне с... уважением. Они иногда даже спрашивали у меня разрешения перед тем, как потрогать знамя, – тут лицо Макари помрачнело.

– Макари это совсем не нравилось, – услужливо заметил Кусач, пока грот молчал, размышляя.

– Полагаю, все решил танк, – задумчиво произнес Кровавый Топор голосом Макари. – Порой, когда остается лишний металлолом, гроты строят танки. Они ужасны. И учитывая восхищение войной и все те обломки, что собирали мек-вагоны, пока мы шли на юг, стая войсковых гротов сделала танк. Огромный. Все еще дрянной, но большой, как один из ваших гыбылных клинков. И... ну. Они назвали его «Большой Макари», в мою честь, – услышав, как Кусач произнес название, Макари скривился и принял весьма неловкий вид. – У него... спереди мое лицо было нарисовано, с пушками от космического корабля вместо глаз.

– Который он, должно быть, ненавидел, – перебила Фалкс. – Потому что нельзя восхвалять грота, и так далее, и тому подобное.

– Да, по началу, – сказал орк, переговорив с Макари. – Но он смирился. Макари говорит, что в итоге, все образумилось. Частично, потому что танк вспыхнул с первым же выстрелом из главных орудий, и все гроты на борту сгорели. Но еще и потому, что танк восхвалял не грота – он восхвалял Макари. Мы точно должны спросить об этом?

Орк задал вопрос достаточно невинно, но Фалкс начала замечать, как часто Кровавый Топор испытывал границы ее терпимости под видом доверительной беседы, и от этого ее и так мрачное настроение стало черным, как смоль.

– Нет, ксенос. Вообще-то, думаю мы, в целом, услышали достаточно о славных победах. Как я сказала, мы слышали историю этой войны – из ее злорадного пересказа мало что можно почерпнуть. Скажи Макари продолжать. Спроси об улье Гадес. И о Яррике.

Говоря, Фалкс смотрела прямо на узника. Как она и подозревала, когда тот услышал имя легендарного комиссара, злобная радость пропала с его лица. Увидеть, как это несуразное маленькое лицо исказилось внезапной тоской, было сродни тонизирующему средству, и Фалкс наградила себя, испытав некоторое злорадство.

– У нас, в конце концов, тоже есть свои талисманы. И не многие столь же сильны, как Яррик. Я хочу услышать все о том, как он победил Газкулла.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ ДИЛЕММА ГАЗКУЛЛА

Когда началась осада Гадеса, мы еще побеждали. И продолжали побеждать. Но настал момент, вроде тех, когда чувствуешь, что вот-вот разразится буря, когда все орки на Армиягеддоне поняли, что мы уже должны были победить.

Если бы фон Штраб остался во главе, мы бы уже закончили. Он был как Дрегмек – хвастун, но плохой – и босс разодрал на кусочки его оборону так же безжалостно, как разобрал на кусочки тело вождя Смерточерепов в Ржавошипе.

Но Яррик... Когда командование принял этот старый ублюдок, все изменилось. У него был дефицит всего, что требовалось для обороны Гадеса, но он все равно выдержал ее. Потому что знал, что должен выстоять. Такова была его действительность, и он был слишком упрям, что позволить кому-то изменить это – даже Газкуллу. При столкновении с его волей, казалось, она почти такая же, как у орка, и босс не мог поверить, что удача свела его с таким необычным представителем человечества.

Я помню, как провалился первый большой штурм Гадеса. Это была воздушная атака, при помощи бомберов Злых Солнц, вместо снарядов забитых батальонами лучших ударных частей Генирула Стратургума. У них были пушки Смерточерепов, выкованные Гоффами доспехи и взрывные пули из пороховых мельниц Плахих Лун – и в дополнение стаи диких сквигов Змеекусов, просто чтобы все кланы могли поучаствовать. В улье и близко не было столько противовоздушных орудий, чтобы отбить хотя бы небольшую часть этой атаки. Но знаете, что сделал Яррик? Он взял всю артиллерию, бомбардировавшую наши ряды со стен улья... и повернул ее так, чтобы та смотрела вверх. В одно мгновение, у него оказалось так много орудий, что даже не надо было целиться, и назад не вернулся ни один бомбер.

Когда босс узнал, ему потребовалось некоторое время, чтобы принять, что это вообще случилось. Он продолжать трясти своей большой головой и настаивать, что Яррик такого не делал. Потому что только он сам мог сделать что-то столь хитрое. Но когда Газкулл вышел из своего босс-вагона и увидел обломки дымящегося красного металла, разбросанного по местности, он впал в ярость. Он насмерть забил ногами орка, принесшего ему новости, а потом еще троих, просто оказавшихся рядом, лишь чтобы достаточно успокоиться, чтобы говорить. И когда он смог разговаривать, то аж обругал Яррика. Я первый и последний раз видел, чтобы враг так разозлил босса, и это значило лишь одно – у него появился грод.

Да, знаю. «Что такое грод», – да? Спорю, у людей нет для этого слова, как у орков нет слова для этой штуки, когда человеку очень-очень нравится другой человек, и из-за этого получается куча проблем. Вообще, задумавшись об этом сейчас, я полагаю, эти понятия не так уж далеки. Грод – это любимый враг, если хотите.

К слову, для орка найти грода, не являющегося орком, – редкость. Но иметь гродом человека для орка вроде Газкулла? Это было безумие. Я думаю, помогло то, что Яррик был немного похож на орка, хотя сомневаюсь, что он когда-либо об думал об этом в таком контексте. У него даже была клешня, как у Газкулла. И она была такой большой для этого его хилого тельца, что должна была бы тут же его перевесить. Но не перевешивала, потому что он того не хотел. И это было более орочьим, чем сама клешня.

Тем не менее, Газкулл продолжал ломать голову о проблему с Гадесом и Ярриком, но как бы он ни старался, она не поддавалась. Старая песня про неотразимый кулак и недвижимое лицо. Ну, знаете, может ли Морк создать такую хорошую коробку, что Горк не сможет ее открыть пинком, и в том же духе. И со временем, спустя месяцы, это проняло Газкулла. Впервые за всю свою жизнь до того момента, он задумался, а действительно ли он был неотразимым кулаком.

Но орки всегда думают, что побеждают, так ведь? Да, я тоже так думал. Но разум Газкулла стал чем-то отличным от разума любого другого орка, жившего за долгое-долгое время. Он мог представить поражение. И именно это делало его уникальным в большей мере, чем размер, мощь или хитрость. Мне нравится думать, что это, в итоге, стало его величайшей силой. Но в то время, когда он ощутил это впервые, это являлось слабостью. И едва не погубило нас всех.

У меня был гамак, припрятанный в стропилах тронной комнаты в босс-вагоне Газкулла, куда я забирался, чтобы вздремнуть несколько часов, когда не было ночной битвы, в которой я должен был махать знаменем. Обычно, я находился там один, потому Газкулл был слишком суров, чтобы нуждаться во сне, и как правило проводил ночь снаружи, ревя с боссами кланов, следовавшими за ним с Урка, пока они играли, пировали и боролись. А если Газкулла не было в тронной комнате, она оставалась просто комнатой, так? Так что я, наверное, получил единственное мирное и тихое место во всех осадных рядах орков.

Но одной ночью, я проснулся от шума, что сначала принял за грохот артиллерии, пока не понял, что это были слова. Слова Газкулла.

– Я больше не уверен, что боги верят в меня.

Я глянул через край гамака, чтобы посмотреть, с кем он говорит. Но он был один, неподвижно сидящий на троне, при выключенных лампах. И видно было только, как во тьме мерцает красным его металлический глаз. Он был в том же настроении, в каком я его нашел в начале этого цикла бытия Макари, только в шесть раз хуже. И от него несло грибным пивом. Это было неправильно.

– Мы будет продолжать побеждать, только если парни верят, что это так.

Я собрался ответить, но что-то подсказало мне не делать этого. Так что я продолжил слушать.

– Парни будут верить в это, - продолжил он, уставившись во тьму перед собой, – только если боссы в это верят. А боссы будут верить, только если... я верю, – он глубоко вздохнул и еще глубже выдохнул, и потом заговорил так тихо, будто это ветер снаружи. – Но я не уверен, что верю. И я не уверен, потому что не уверен, что боги верят в меня.

Я продолжал молчать. Но не думайте, что я прятался. Я верил, что босс знает о моем присутствии, даже хотя я находился вне поля зрения под крышей. Но если бы я заговорил, это означало бы, что босс говорил со мной. И раз сложно представить, что сильнейший орк в галактике признает свою слабость, то представьте, что он признается в этом гроту. С другой стороны, если я продолжал молчать, мы оба могли бы притвориться, что я подслушивал. Технически, это ничем не отличалось от разговора Газкулла с самим собой.

Судя по тому, как это звучало, боссу надо было выговориться. Так что я затаился, как всегда делал на Урке во время планерок босса, и стал тем, кто его подслушает.

– Они перестали со мной говорить. У меня все еще случаются головные боли. Но в них нет зеленого. Только темнота. И я не знаю, потому ли это, что я должен победить без их указки. Или потому, что где-то они нашли другого орка, более достойного для разговора. В любом случае, я их подвел.

Да, орки, может, и не способны чувствовать страх, но я напомню – гроты очень даже способны. И тогда я был напуган больше, чем когда-либо за свои жизни. Неуверенный в себе Газкулл был как... в общем, я собирался сказать, как гаснущее солнце. Но босс видел, как это бывает, и преодолел это чистой верой в себя. А сейчас было хуже. Орда Газкулла была неостановимой, но даже в самой большой машине есть та шестеренка, которая остановит весь механизм, если застрянет. И тут этой шестеренкой был Газкулл.

– Я не чувствую себя так же, как они. Как боссы. Это началось на Урке. Но сейчас стало хуже. Эти парни... они живут, чтобы сражаться. Они получают все, что им нужно. Как и должно быть. И я веду себя так, будто я такой же. Я побеждаю их в армрестлинге. Я делаю ставки в сквиговых боях. Я пью, пока им не становится плохо. Но я притворяюсь. Я потерял свою рукк-разза, свое боевое блаженство. Мне нужно... больше.

Босс так долго молчал, что я задумался, не закончил ли он. И когда он заговорил, то казался таким потерянным, что я едва мог поверить, что это тот же орк, который на моих глазах в мясо избил гигантскую варп-тварюгу на борту «Убивца Мяров».

– Мне нужно что-то еще, – сказал Газкулл, – но я не знаю что.

На следующий день, Газкулл вывалил меня из гамака для очередного дня махания знаменем. Снова были только я и он, и мы оба делали вид, что прошлой ночью ничего не случилось. И я решил, что пока это было так, ничего и не случалось.

Так или иначе, теория была таковой. Но она не сработала. В тот вечер, когда план дневной атаки провалился – суть была в гарганте с большим буром, но Яррик выкопал тоннель прямо под его задницей и взорвал его – Газкулл праздновал с другими боссами кланов. Но зная, что происходит под его металлической пластиной, я видел, что он лишь притворяется.

И с течением дней, я чувствовал, что это распространяется. Не то, чтобы кто-то догадался, заметьте. Они не знали, что Пророк утратил веру. Но они знали. Боевые кличи стали тише. Тракки ехали медленнее. В оружии, казалось, быстрее кончаются снаряды, а пушки чаще взрывались. Вся война с каждым днем становилась чуть менее священной. Такими маленькими шажками, что никто не замечал. Если только не наблюдать, чем, конечно, занимался Газкулл. И я знал: чем хуже становилось, тем глубже он погружался в мысли.

Большой волосатый человек, может, удивится, но я на самом деле почувствовал облегчение, когда появились его родичи, чтобы помочь Яррику. Я имею в виду космических десантников. Только не серых, как он – там были красные, синие и зеленые, одновременно высаживавшиеся по всей планете.

И да, я скажу это. Тогда мы больше не побеждали. Нас избивали.

Газкулл какое-то время продолжал бросаться на стены Гадеса, будто ничто не поменялось. Я думаю, он знал, что война обречена, но он так долго пытался пробиться в этот Морком-меченый город, что просто не мог оставить его несломленным.

И, если быть честным, в итоге он прорвался внутрь. Но к тому моменту в этом не было особого смысла. Орда с «Убивца Мяром», когда-то казавшаяся неиссякаемой, долгое время сокращалась. И когда бои в кривейших, изломаннейших коридорах под ульем, наконец, прекратились, Газкулл потерял почти половину тех, кто остался. Хуже того, из-за его зацикленности на одном городе, все остальные фронты рассыпались. Хотя бы Яррик улизнул, так что у Газкулла остался его грод. Но это не утешало.

Я думал, после этого босс сдастся. И он легко мог бы. Если бы он решил напропалую броситься на ближайшую толпу клювастых, боссы кланов с радостью последовали бы за ним к смерти, зная, что у них был достойный раунд покорения вселенной. Однозначно лучшая попытка, чем когда-либо у большинства орков.

Хвала Горку, Газкулл все же не сдался. Потому что достойного было для него недостаточно. То, что он достиг на Урке и чего почти достиг здесь, стало особенным. Чем-то новым – что не о многих орочьих войнах можно сказать – и даже если он утратил веру, он не мог бросить все дело.

В пивных хатах это называют Прощанием Кровавого Топора. Когда ты говоришь своей толпе, что выложишь деньги после того, как сходишь на склад, но потом уходишь, не заплатив, и никогда не возвращаешься. Это и сделал Газкулл. Он произнес большую речь, объявил, что они почти завоевали планету, и приказал идти в последний массовый штурм на Улей Тартарус, который был последним на планете городом, удерживаемым людьми.

Все это, конечно, было кучей вздора, и он выбрал Тартарус, бросив нож в карту в своей тронной комнате. Но как знал каждый орк, он все еще говорил с богами, потому они с радостью побежали к своей смерти. Потом он по-тихому собрал боссов кланов – как и Гротсника, к моему разочарованию – и мы все свалили в космическом корабле, пока Яррик и клювастые отвлеклись на Тартарус.

Я надеялся, что, бросив все у Гадеса и уйдя, Газкулл придет в себя. Но вы помните, что я говорил про Горка и то, что он любит делать с надеждой грота.

Он дал неплохое представление. Любой другой вождь после поражения, как на Армиягеддоне, попросил бы своих приспешников пырнуть себя заточкой. Но босс все же знал, как выступать с речью, и взбучка мозгов, которую он устроил боссам кланов, когда их корабль покинул систему, была настоящей трепкой. Он сказал, что эта война не станет концом их великого разгула, но лишь самым началом – чем-то вроде проверочного забега, если хотите, чтобы узнать, как работают люди, и как лучше всего побеждать их в будущем. Он научил их важности познания своего врага, что, полагаю, ни разу не смогла втолковать своим боссам эта человек с кислой миной. Хе.

Как я сказал, это была хорошая речь. Она точно задобрила боссов, и Пули даже сам произнес небольшую речь, что они найдут еще один мир как Урк, заново построят огромную орду и вернутся на Армиягеддон, чтобы закончить работу. Они все обрадовались и, чтобы отпраздновать, устроили большую драку, пока Газкулл наблюдал, а Гротсник снимал мерки, чтобы понять, насколько выросла его голова. Я не знаю, что док думал о речи Газкулла. Но я знаю, что у него было что-то-задумавшее-лицо, пока он трясся над боссом со своей измерительной палкой, и, если и был орк, знавший, что происходит в голове Газкулла... ну, это был тот, который скрепил ее в самый первый раз.

Тем не менее. Об Армиягеддоне есть одна правда. Поражение было запланированным и являлось лишь открывающей частью большого генерального замысла, составленного Горком и Морком. Но есть также и вторая, о которой знали только Газкулл, я и, может быть, Гротсник: из нас, без обиняков, выбили все дерьмо, потому что Газкулл пал духом.

Вот и все. Ваша настоящая, полная правда о Газкулле Маг Урук Траке... Теперь я могу идти?

Хендриксен засмеялся. Не горьким презрительным кашлем, или насмешливым гоготом, а искренним шумным ревом из зала эля, прогрохотавшем через всю корабельную тюрьму. Будто весь этот допрос был ничем иным, как подводкой к этой ключевой фразе шутки, и он достаточно оценил старания, чтобы ради веселья быстро отбросить свой гнев.

– И ты ждешь, что мы поверим, – сказал он, отдышавшись, – будто Газкулл Маг Урук Трака, самый могучий, самый честолюбивый, самый чрезвычайно жестокий монстр во всем мерзком зеленом воинстве орков... впал в депрессию? – сказав это, он снова расхохотался, но пока Кусач довольно долго объяснял Макари понятие депрессии, его веселость потухла.

Пока Кровавый Топор говорил, узник сначала казался сбитым с толку. Но потом его кровожадные маленькие глаза расширились от потрясения, будто он только что нашел ответ на загадку, годами не дававшую ему покоя, и проскулил переводчику единственную фонему.

– Несомненно, да, – передал Кусач, и у Хендриксена в непонимании вытянулось лицо.

– Это однозначно новость, – сказала Кассия, выглядевшая такой же сбитой с толку. Фалкс, впрочем, впервые с тех пор, как вошла в клетку, почувствовала что-то вроде триумфа. Она выкупила Макари, надеясь забраться в разум хозяина твари и узнать о его слабостях. И теперь эта надежда исполнилась. Что бы еще не открылось, операция окупилась знанием.

Но разум Фалкс не был из тех, что долго остаются удовлетворенными, и прошло, может, секунды три перед тем, как он вплел беспокойство в ее осознание успеха.

– Все так, – сказала она, продолжая за Кассией, и затем вслух высказала свои мысли. – Но новость эта требует справедливого вопроса. Если это серьезная слабость Газкулла, почему ты просто выдал тайну его врагам? У отступления вождя с Армагеддона уже есть неопровержимое объяснение – так зачем раскрывать правду? Ты вдруг стал казаться необычайно сговорчивым.

– Ну, – сказал Кусач, даже не нуждаясь в консультации с пленником. – Вы, наверное, знаете, что Макари пропал на несколько лет после отступления с Армагеддона? Этому есть причина.

Мы направились на какой-то дрянной мир, называемый Голгофа, поскольку какая-то тупая картофелина в улье Вулканус отметила его, как переполненный орками, а других идей у нас не было.

И под «мы» я подразумеваю Газкулла. Не было ничего особенного в этом странном завершении войны. Он подыгрывал шумной корабельной жизни боссов кланов, так же хорошо, как и до этого. Но теперь, когда всех их собрало вместе в том убогом корабле, стало яснее ясного, насколько он изменился. Тело Газкулла выросло так, что затмевало меньших орков, но то же случилось и с его разумом, и во время путешествия он все больше времени проводил, укрывшись в одиночестве, подальше от них всех.

Гротсник, конечно, напрыгнул на изоляцию босса, как мусорный гад на свежую рвоту. Он отыгрывался за все потерянное время, пока Газкулл находился не в Вулканусе, кажется, занимаясь ковырянием в башке босса чаще, нежели чем-то другим, и я был уверен, что он прилагает все усилия, чтобы усугубить надлом Пророка.

Головные боли, не бывшие такими уж сильными во время тупиковой ситуации с Гадесом, теперь стали хуже прежнего, с припадками такими скверными, как те, что случались у Пророка на Урке. И пока из-за постоянного присутствия Гротсника я не мог спросить, даже если бы был достаточно дерзким для этого, я был уверен, что Газкулл видел в них еще одно доказательства того, что боги его оставили. Более того, я стал уверен, что док знал о происходящем с Газкуллом. В моем понимании, Гротсник видел босса, как свое творение, и намеревался держать его увязнувшим в сомнениях и безумии, пока тот, наконец, не сломается и не станет личным чудовищем дока.

Заявление Пуль о возвращении на Армиягеддон было, в действительности, лишь предложением. Но Гротсник постоянно подкреплял его во время долгих операционных сеансов босса, раз за разом повторяя идею, что это было личным планом Газкулла, пока босс сам не начал так думать. Лично я всей душой ненавидел эту мысль, и поддерживание ее Гротсником лишь вызывало еще большую ненависть.

То, что у Армиягеддона была определенная притягательность, – правда. То странное, божественное чувство, которое мы ощущали во время войны, было чем-то цеплявшимся к тебе, даже если ты грот. И было легко понять, почему босс Смерточерепов так быстро предложил планету в качестве место следующей битвы. Но для меня, и особенно для той части меня, которая являлась Макари, это было огромной тратой потенциала.

Суть Большого Зеленого была в единстве. В том, чтобы наконец-то объединить многочисленные разрозненные очаги орков в галактике и собрать их все в войне, что закончит все войны. Я даже порой размышлял, что Газкуллу стоило бы пораньше высадить толпы на Армиягеддон в драку и тут же улететь, чтобы продолжить набор. Я определенно считал, что сейчас в этом и было дело. С оставленной позади войной, наступило лучшее время, чтобы выучить урок о том, что значит увязнуть, и начать собирать такую силу, что сможет топить планеты, даже не замедлившись.

Но вместо этого Газкулл был более чем готов сколотить еще одну версию войска, с каким покинул Урк, и отправиться прямо в то место, где его разбили. Место, которое комиссар Яррик будет денно и нощно пытаться превратить – в самом, зог, прямом смысле, – в коробку, такую крепкую, что сам Горк не смог бы ее открыть.

Еще одна война на Армагеддоне была для нас самым простым из доступных вариантов. Тем, что сделал бы любой другой вождь. Но Газкулл не был любым другим вождем. Часть его гениальности всегда была в том, чтобы отбросить мысль, что самый простой, быстрый и боевой вариант – всегда лучший. И я размышлял про себя, почему же он соглашался на эту чушь? Все, случившееся до этого момента: объединение Урка, исход на «Убивце Мяров», и второй шанс, который Газкулл получил для себя, убежав с Армиягеддона – все это вот-вот улетит в трубу, просто потому, что босс слишком сильно хандрил, чтобы придумать план получше, чем кто-то по имени, зог возьми, Пули.

Когда мы приблизились к Голгофе, я решил сделать кое-что совсем безрассудное. Такую вещь, что для грота была бы возмутительной. Но я начал чувствовать себя единственным существом на том корабле, все еще хоть на два зуба беспокоившимся о богах, так что я решил сделать это во имя них. Я собирался сказал Газкуллу, что он ошибается.

Поверьте, я хотел оставить все. Позволить ему прийти в чувство на Голгофе и дать время самому понять, что он был на пути к повторению катастрофы, которую мы оставили позади. Но я не был уверен, что это случится. Как не был уверен, что если не выскажусь сейчас, то получу еще один шанс для этого.

Потому что, запомните, я застрял в металлической коробке с Гротсником, наверное, самым подлым козлиной, которого я, по несчастью, встречал, и не только затаившим на меня большую обиду, но уже однажды пытавшимся меня убить. Я уже замечал его киб-орков, слонявшихся в темных нижних коридорах корабля с ножами, и было лишь вопросом времени, когда один из них найдет закуток, который я не проверил на наличие убийц.

Впрочем, в итоге, мне стоило переживать не из-за Гротсника.

Когда я набрался храбрости бросить вызов боссу, мы находились на мостике корабля, в те редкие моменты, когда никого из боссов кланов не было рядом, а Гротсник спал. Газкулл мрачно смотрел на космос, и, казалось, сейчас его лучше не прерывать. Но опять-таки, а когда было иначе?

«Сейчас или никогда», – подумал я и открыл рот.

– Смекн-ун-сникхек-нук, – сказал я ему голосом, из-за страха еще более тонким, чем обычно.

– Что? – произнес застигнутый врасплох Газкулл, словно ему только что задал вопрос разводной ключ.

– Ты так говорил им на Урке, после объединения. Гротская фраза. Сейчас спрячься, пырни завтра.

– Да, я знаю, – сказал босс, пока скорее недоумевая, чем гневаясь. – Почему ты о ней заговорил?

– Из-за идеи вернуться на Армиягеддон, – сглотнув, ответил я.

– И что с ней? – произнес Газкулл и посмотрел прямо на меня. Я понял, что до сего момента ни разу не встречался с ним глазами, и мне не хотелось больше это повторять. Хотя у него остался только один глаз, в нем было достаточно угрозы, чтобы расплавить сталь, не говоря уже о смелости грота. Но я, паникуя, прошептал в голове мольбу Морку и продолжил.

– Ты, может, и победишь, – пропищал я, но передумал. – Ты победишь, – поправил я сам себя, хотя мы оба знали, что в первый раз я был прав. – И после этого, ты получишь планету. Но если ты не вернешься туда, то сможешь получить миллион планет.

Газкулл просто смотрел на меня, у него не дрогнул ни единый мускул, и тогда я понял: он или начал менять решение, или просто ждал, что еще я осмелюсь сказать прежде, чем он меня убьет. Я все равно пересек черту, так что, словно находясь в корабле на границе черной дыры, я, с надеждой на лучшее, вывел двигатели на полную мощность.

– Когда ты показал мне Большое Зеленое, когда я сделал знамя, все звезды в небе были зелеными. Целая галактика во власти орков – не только улей Гадес, – у меня тогда началась гипи-вентилизация, и, казалось, мое сердце вот-вот разорвет себя на куски от дрожи, но я чувствовал в себе зеленое пламя, и оно будто сожгло страх.

– Босс, ты смог заставить работать вместе шестерых самых упрямых поганцев на Урке только своим умом и кулаками. В галактике полно таких же упрямых поганцев, дерущихся друг с другом, когда могли бы обратить все в зеленое – и только ты можешь собрать их вместе. Боги верят в тебя, босс. Пули, и Уграк, и все остальные тоже верят в тебя. Я верю в тебя, а я гребаный грот. Единственный, кто сейчас не верит в Газкулла – сам Газкулл.

Только услышав эхо своего голоса, я понял, что кричал. Но почему-то я все равно не был напуган. И вопреки всем моим ожиданиям, Газкулл задумался. Он двигал челюстью, будто пережевывал эту мысль. Потом его голова замерла, и он вновь на меня посмотрел. Его глаз выглядел менее убийственно, что я счел хорошим знаком.

– Да, – сказал он. – Ты прав.

– Правда? – спросил я, потому что не ожидал, что будет так легко.

– О, да. Это очевидно, не так ли. Я, наверное, перестал верить в себя... или ты начал слишком верить в себя, Макари, – Газкулл выпрямился во весь рост, касаясь головой потолка мостика, и он был вылитым отражением той фигуры в конце видения, о котором я ему только что напомнил. Только в этот раз он выглядел и в половину не таким добрым. За секунду страх вернулся. – Так или иначе, как ты любишь говорить, если низменный, тощий как палка, мелкий кусок падали, вроде тебя, считает, что может указывать мне, что делать, что-то пошло не так.

Он шагнул вперед и медленно присел, опустив похожую на зеленую гору голову, пока она не оказалась в паре длин клыка от моей.

– Не так ли? – произнес он мягко, как пепел, но сила его дыхания все равно чуть не сбила меня с ног.

– Да, – ответил я, потому что спорить с ним сейчас казалось не самым умным решением.

– Впрочем, полезно, что ты со мной так говоришь.

– Да?

– Да. Ты напомнил мне, что настоящий орк не советуется с гротами. Настоящий орк, Макари – а я настолько настоящий орк, насколько это возможно – не советуется даже с богами. Или с кем-либо другим, кроме себя.

Ты, – произнес он, вытянув коготь, и тот коснулся моей дрожащей груди. – Ты был ошибкой. Слабостью, которую я считал силой. Но с этого момента ошибок больше не будет. Будет только сила.

Передай Горку и Морку, что мне и без них будет хорошо, – сказал Газкулл с самой мрачной улыбкой, какую я видел, и положил большой и указательный пальцы по бокам моей головы. А потом он надавил. И с влажным хлопком, с каким взрывается голова грота, закончилась моя вторая жизнь.

ДОПРОС IX

- И это все? – через какое-то время сказала Фалкс, не вполне уверенная, что еще добавить.

– Да, по крайней мере, на долгое время, – мрачно произнес Кусач. – Макари сказал мне, что, если вам хочется знать, что же пошло не так на Голгофе, придется пойти и спросить Яррика.

– Воздержусь, – ответила Фалкс. – Он целиком и полностью заслуживает своего статуса героя Империума, но он, наверное, самый строгий, самодовольный зануда, рядом с каким я когда-либо имела неудовольствие сидеть за ужином.

Фалкс боковым зрением увидела, как у Кассии отвисла челюсть. Будучи воспитанной в карательном полку Милитарум, в своем духовном мире она, вероятно, видела Яррика столь же великим, как сам Император. Но девочка теперь находилась в мире Фалкс. И лорд-инквизитор считала: если решил понять чужаков, то хорошо бы первым делом стать реалистом по отношению к людям.

– Так ты его встречала? – спросил Кусач, плохо скрывая заинтересованность.

– Дважды.

– А он... много говорил о Газкулле?

Фалкс приглушенно хмыкнула от удивления, обдумывая ответ.

– Если ты хочешь спросить, считал ли Яррик Газкулла своим гродом? Ну. Я могу с уверенностью подтвердить – он ненавидел его всеми фибрами души.

Когда Кусач передал это гроту, Макари, казалось, был, по крайней мере, доволен.

– Хватит о Яррике, – раздраженно сказал Хендриксен, поскольку тоже встречал легендарного комиссара и составил мнение еще более выраженное, чем Фалкс. – Ты вновь вернулся?

Честно говоря, Фалкс была поражена. Пока узник описывал драки Газкулла на Урке, брат Хендриксен не мог выказать большего презрения к истории и ее рассказчику. Однако же теперь, когда повествование Макари приняло тон саги о перерождении, схожий с некоторыми более странными историями, передаваемыми у курилен с психотропными травами в шаманских пещерах Фенриса, рунный жрец проявил заметно большую заинтересованность.

– Ну, он здесь, в этой комнате, – отпустил колкость Кусач, не лишая себя возможности спровоцировать волка. – Так что да, думаю, он, видимо, в какой-то момент вернулся.

– Ты прекрасно знаешь, о чем я спрашиваю, – пригрозил Астартес, и Кусач прекратил испытывать удачу.

Газкулл в итоге пришел в себя. Я знал, что придет. Но я не имею в виду... примирение. Он решил, что хочет вернуть меня. Но это не имело отношения к вере или Большому Зеленому. Он просто подумал, что я буду полезным инструментом – или даже просто чем-то, что заткнет толпы, потому что они постоянно спрашивали: куда подевался старый добрый знамемашец.

Первый раз это случилось во время битвы. И когда я вернулся в последний раз, было сложнее, чем продырявить собственный тонкий череп. Для начала, я совершенно не был нормальным гротом. В один миг я был лишь мыслью в куче грибов, или вроде того, занятый своим делом, а в следующий – оказался в траншее, трясущимися руками целясь из ржавого бластгана[1] поверх бруствера.

Я споткнулся и упал со стрелковой ступени: оказалось, у этого Макари одну ногу выкинули и заменили на кусок дерева, а я к этому не был готов. Но когда я встал и попытался вновь забраться на ступень, с красно-черного неба опустилась рука и выдернула у меня бластган.

– ... тогда я приведу его, если ты перестанешь меня этим доставать! – где-то надо мной пророкотал Газкулл. Поскольку рука была его, секундой позже она снова опустилась, сунув мне старое потрепанное знамя.

Вообще, я сказал, что это было старое знамя, но вот что интересно. В последней войне в него попало множество пуль, летевших в меня, и одной из моих немногочисленных обязанностей было латать его металлоломом и каждый раз перерисовывать. К тому моменту, как мы покинули Армиягеддон, знамя наполовину состояло из заплаток, и я столько раз переделывал рисунок на нем, что случайно стал неплохим художником. Хотя я так и не смог правильно передать выражение лица.

Но теперь, судя по виду, в знамя столько раз попадали, что не осталось не только исходного металла, но и ни одной моей заплатки. На деле, оно стало в три раза больше, а рисунок на нем был позорным. Газкулл выглядел как какой-то... никчемный гаргант, и кто бы ни рисовал его, руки у него совсем не получались. Было ясно, что прошло очень-очень много времени. Но меня больше беспокоило, что моим знаменем пользовался кто-то другой.

Я решил, что это был лежащий на дне траншеи орк со свежей дырой в голове, когда огромная рука сжалась у меня на плече и развернула лицом к трупу и стоящей вокруг него группе орков. Мертвец носил нелепую шапку, валявшуюся теперь в обломках у его разорванной башки и немного походящую на те, что были у человеческих свищеников, коих мы видели на Армиягеддоне. Я задумался, не было ли это попыткой Газкулла изобрести орочью версию свищенства, и почувствовал стыд за труп.

– Вот. Макари, – раздраженным тоном сказал Газкулл, и там, где его рука касалась моего плеча, появился краткий всплеск боли, дав мне метку-отпечаток. Это казалось... неискренним. Вообще почти не больно. – Доволен теперь? – прорычал босс. – У вас снова есть «правильный знамемашец». Тебе повезло, что я не убил тебя за повторенный в милионный раз вопрос. Теперь отвали с этим и забери этого олуха.

– Хорошо, Макари, – сказал Пули, кивнув мне, поскольку именно с ним и говорил Газкулл. Смерточереп, который, получив повышение до босса клана над трупом Дрегмека, был молод, сейчас выглядел очень старым. Он всегда был большим, но теперь стал, наверное, вдвое меньше, и, хотя когда-то был тощим, как палка, в итоге, его живот позавидовал плечам. Пули всегда был ко мне добр. Естественно, относился ко мне как к грязи. Но в хорошем смысле. – Скучал по тебе, – сказал он, отчего я поморщился, потому на всякий случай он добавил «говно мелкое».

Из орков, стоявших рядом с Пулями, часть я узнавал, а часть нет. Там был Уграк, в таком большом гига-доспехе, что я сначала принял его за дреда, но потом увидел эти косые глаза, зло смотревшие на меня из двух разных прорезей в похожем на ведре шлеме. Еще был Шазфраг, выглядевший так, будто его несколько раз разрывали на куски, а потом пересобирали. Грудболг, постаревший еще на Урке, а теперь походивший на что-то, кучу времени пролежавшее в болоте, и разозленный этим. Сназдакку я не видел, как не было в траншее и Генирула Стратургума, но там стоял молодой орк, кажется, носивший его униформу.

– С генералом произошел несчастный случай, – с сожалением произнес Кусач, приложив цвелую фуражку к груди в несуразном жесте поминовения. – Но к счастью, его заменил амбициозный молодой офицер с еще большим пониманием искусства сражений. Это был никто иной, как Палковник Тактикус, – заявил он, произнеся имя так, будто кому-то в помещение было до этого дела, – недавно вернувшийся с долгой и коварной схватки с замечательным противником, где он узнал...

Кровавый топор продолжил, но Макари давно перестал говорить и выглядел сразу недоуменно, раздраженно и несколько обеспокоенно.

– Кусач, – терпеливо сказала Фалкс.

– Хмм?

– Никто не спрашивал, – сказала она ему, в тот же миг, когда Макари рявкнул на орка – она была готова поспорить – то же самое на их языке. Кусач смущенно прочистил горло.

– Прошу прощения, – произнес он, с усилием вытолкнув совершенно не орочье слово между клыков. – Просто я отношусь к нему с большим уважением, вот и все. Свойственно Кровавым Топорам.

Тем не менее, времени смотреть по сторонам не было. Газкулл дал приказ, а он это не для развлечения делал. Поговорив со мной, Пули поднял голову и проревел команду атаковать вдоль траншеи, а затем запрыгнул на бруствер с ловкостью, которую все эти годы и лишние банки харчей явно не уменьшили. Прыгнув, он подхватил меня, бросив в мусор по другую сторону траншеи. Держа в руках знамя мне не по размеру, я посмотрел на самую большую войну, какую только видел.

Перед нами лежал такой огромный город, что я принял его за горы. Если быть честным, я принял его за множество гор. А подле него, на широкой равнине, поросшей низкой зеленой травой, разбивали друг друга на куски боевые машины в таком количестве, что лучшие забавы южного наступления Газкулла казались скучными. Все было таким большим, что я только через пару секунд понял, что равнина покрыта совсем не травой. Это были орки. Больше, чем я видел в любой из жизней.

Это было так грандиозно, так... по-боевому, что я не отвел взгляд, даже когда боковым зрением увидел громадные ботинки Газкулла, прошагавшие вперед слева от меня. Он со мной даже не заговорил вернув назад, и, казалось, уже забыл про меня, так что я не видел причин обращать на него внимание. И он, к тому же, меня убил.

Но все же, не то чтобы он не имел права меня убивать. И это бы того стоило, если бы он оглянулся на наш разговор и образумился с Армиягеддоном. Посмотрев на эту масштабную битву, я отдался своей самой не-гротской привычке, и понадеялся. Может, вот оно. Может, это было начало Большого, на что я пытался вдохновить Газкулла: первым могучим шагом в буйстве, что утопит галактику в зеленом. Выглядело точно масштабно.

Но тут я учуял серу. Не только серу: топливо, канализация, пепел, гниль, горячие камни... этот нос Морк не для украшения сделал, знаете? Нюх – лучше из чувств грота, и он никогда не забудет запах места. Нос знает. И нос тогда понял, что я тут уже был. Город напротив нас – Вулканус. Место, где я начал свою вторую жизнь, только с кучей новых укреплений. И это был Горком долбанутый Армиягеддон. Опять.

Здоровенный придурок все же вернулся. И если он хотел, чтобы я махал для него палкой, пока он тут бросал свою судьбу на ветер, он мог об этом забыть.

Честно говоря, не было похоже, что Газкулл этого действительно хотел. Он призвал меня, только чтобы заткнуть Пули. И обдумав это, я понял, что он, наверное, был... это же «саркастичным» называется? «Ладно, – говорил он Пулям, – хочешь назад Макари? Тебе так важен грот с палкой? Вот тебе такой». Только дело в том, что воля Газкулла столь могучая, что он мог заставить кого-то существовать, просто что-то неискренне сказав.

Я смотрел на эту огромную бесполезную битву и на спину Газкулла, пока он вливался в нее, и понял, что был случайностью. Не более чем пустяковым замечанием в разговоре, о котором босс уже забыл. И я знаю, что неправильно гроту высоко о себе думать, но я знал, что выше этого.

Помните, всегда говорили, что я удачливый? Ну, я все еще таким был. Но это не значило, что пули не могут в меня попасть. Просто если я не хотел, чтобы попали, они, кажется, подчинялись. Это чувство... сохрунения для меня теперь мало что значило. Совсем наоборот. И учитывая настоящий ураган из пуль, несшийся теперь с началом атаки к рядам орков, несложно было создать ту удачу, которая требовалась.

Что интересно, всего в нескольких шагах оказался неплохой поток снарядов, молотящих по мертвому орку – наверное, у какого-то стрелка сбился прицел. Я решил ему помочь. Последним, что я услышал, были звенящие удары по знамени, получившему кучу новых дыр, и тихие влажные разрывы, когда мое тело постигла та же участь. Я умер еще до того, как упал на землю.

– Как думаешь, Газкулл понял, что это все же был ты? – спросила Фалкс.

– Макари думает, Пули понял, – пояснил Кусач. – И, должно быть, сказал Газкуллу, учитывая, что случилось дальше.

– Так это произошло вновь? – предположила женщина, подняв брови.

– О, да, – сказал Кусач, когда Макари вытянул здоровую руку и обе ноги и начал считать пальцы, какое-то время бормоча себе под нос. Дважды сбившись со счету и начав заново, грот бросил попытки, пожав плечами, и Кусач повторил жест для Фалкс. – Много раз, – подытожил он.

– Но у Газкулла было для тебя дело, и он призвал его выполнять, – спросила Кассия, кусая губу в попытках понять подлый моральный мир Макари, – разве ты не оскорблял Горка и Морка, каждый раз сбегая?

– Не, – раздался переведенный ответ. – Только Газкулла. Не думаю, что в те дни он знал, чего хотят боги. Не думаю, что ему было до этого дело.

– И все же, – продолжила Кассия, с пробившейся в интонациях старой жесткостью карательного легиона, – он отдал тебе приказ.

Когда Кусач перевел это, Макари засмеялся.

– Ты правда не понимаешь гротов, так ведь, большой человек? Помнишь, что я говорил раньше – для грота попытаться сбежать от хозяина не богопротивно. Орк должен доказать свое право на власть, остановив его. Ну, это оно и было, но больше.

Макари принялся за рассказ о почти бесконечной, все более изощренной череде призывов от Газкулла, за которыми почти незамедлительно следовали столь же изобретательные смерти от Макари. И исходя из описаний, казалось, что при каждой встрече этих двоих – хоть и краткой – орочий вождь становился все мрачнее. Становилось понятно, что дисфория, поглотившая орка во время осады улья Гадес, так и не прошла окончательно. Боги («Или та часть безумия, которую он принимал за их голоса», – благочестиво поправила она себя) продолжали молчать в его растерзанном черепе. И когда война за Армагеддон разрослась до апокалиптической, в пике став вечной ничьей, слабость Газкулла, кажется, вновь одолела его.

Фалкс почувствовала, что в этой части допроса можно надавить еще.

– Если ход сражений, который я составила по этим... болезненным сценам, верен, – сказала она прервав Кусача на середине рассказа о том, как Макари до смерти забил себя гаечным ключом, – то мы, видимо, подходим к той точке, когда Газкулла последний раз видели на Армагеддоне. И я полагаю, что Макари может знать что-то о том, почему он ушел.

Когда переводчик передал это пленнику, Макари поначалу молчал. В медленно покачивающемся конусе света от лампы в камере, его глаза то выходили, то вновь попадали в тень. Освещаясь, они то казались пылающими от ярости, то мрачными от сожаления. Фалкс вновь разозлилась от тщетности попыток определить чувства грота по лицу, способному лишь на различные вариации злобы. Однако, в итоге, Макари мерзко оскалился.

– Да, – сказал Кусач, – он говорит, что знает.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ПРОЗРЕНИЕ ГАЗКУЛЛА

– Я не буду извиняться, – сказал Газкулл, хмуро глядя на меня с самого красного неба, какое я видел.

– Я не буду извиняться, – повторил он, убрав руку с моего плеча и выпрямившись во весь рост, – потому что я не перед кем этого не делаю. Ни перед любым другим орком. Ни перед самими богами. И явно не перед гротом – не важно, какой подлой, выводящей из себя скотиной он является.

Вокруг босса закружилось густое облако дыма, сначала скрыв его, а потом осветившись изнутри злобным светом, когда прикрепленная к клешне пушка вновь выстрелила по какой-то цели, сокрытой дальше во мгле. Однако я этого не услышал, или, по меньшей мере, не заметил шума: каждый нерв моего тела истошно вопил от боли ожога, оставшегося там, где он меня коснулся. В этот раз казалось, что прожигает до костей, и я мог только стараться не уронить знамя, зажатое, как я теперь понял, в пальцах моей левой руки.

Но когда боль начала стихать до саднящей приглушенной пульсации, я подумал о его словах. Для начала, с тех пор как он меня убил, это был первый раз – первый за всю эту нелепую кампанию – когда он вообще заговорил со мной напрямую. Он сказал: «Подлая, выводящая из себя скотина». Я не горжусь, потому что гроту это не положено. Но все равно всем нравится лесть, а это было высокой похвалой. При пробуждении у меня был порыв встать под пули, но если он собирался так со мной говорить, решил я, то, может, его стоит выслушать. И кроме того, в нем что-то изменилось, но я не вполне понимал что. Он просто казался в большей мере... собой.

– Чтоб тебя Горк отметелил, Макари, – выругался Газкулл, прорычав слова со звуком, похожим на гравий и перезарядив пушку, когда развеялся дым. – У меня из-за тебя головные боли были. Но во время головных болей мне лучше думается. И потому, Макари, я думал. Пошли.

С шипением и щелканьем поршней Газкулл развернулся и начал тяжело шагать вверх по крутому склону разломанных камней, куда стрелял из оружия. Только это не были камни, как я заметил, посмотрев вниз, чтобы начать ползти за ним – эти были мелкие осколки брони, столько раз взорванные, что стали почти как гравий. Когда мой разум устроился в новом убежище, я различил повсюду множество криков. И очень много взрывов.

– И раз не буду извиняться, – пояснил босс, пока его ноги сдвигали целые насыпи перемолотого металла и керамита на пути вверх, – я не буду говорить, что был не прав. Я не был не прав, убив тебя. И не был не прав, вернувшись на этот мир.

Я прыгал между площадками выровненного щебня, оставленные его ботинками, пользуясь древком знамени для равновесия, пока, кряхтя изо всех сил, не оказался на вершине рядом с ним. Снова появился дым, скрыв все выше пояса Газкулла. Но я слышал, как он глубоко вдохнул где-то наверху, будто наслаждался чем-то. Будто чуял что-то, что я не мог. Он выдохнул, протяжно и ровно.

– Чуешь это, Макари? – спросил он.

Я чуял. Пахло гребаным Армиягеддоном. Но время было не для острот, потому я притаился, устроившись на сломанном шлеме клювастого у его правого ботинка.

– Видишь это, Макари. Что я сотворил здесь?

Конечно, из-за дыма я не видел. Но потом ветер снова унес его и с вершины того холма я увидел самую прекрасную и ужасающую вещь.

Это была война. Но написанная самыми большими буквами, какие можно найти. Мега Война. Священная Война – эхо той идеальной древней жестокости, для которой, как глубоко внутри знал каждый орк, они и были созданы. Машины столь громадные, что двигались подобно облакам, раздирающие друг друга в мощных потоках искр. Море тел – орочьих и человеческих, живых и мертвых – текло поверх безупречных дебрей траншей, воронок и размолотых обломков.

Подняв голову от этой божественной катастрофы на ее возвышающегося акитектара, мой взгляд скользнул по роям воздушных аппаратов – наших и вражьих, не важно, – вращавшихся в таких густых облаках выхлопов, что, верно, сами были дымом, и взрывавшихся во внезапных, ярких гроздьях смерти. Я поднимал глаза выше и выше через эту бурю огня и стали, пока не увидел ее. Голову Пророка – твердую, темно-зеленую, неподвижную. Краеугольный камень и венец всего этого.

Он откинул голову, закрыв глаз от восторга и надув кожистые ноздри, будто позволял каждому чувству насладиться его творением. Но тут я понял: дым унес не ветер. Это сделал Газкулл, вдохнув его, позволяя мне увидеть. Он взял все эти уничтожения, ярость и резню, всю волю и гнев двух межзвездных империй, и просто пошел и, черт возьми, выкурил их.

Его грудь наполнилась достаточным количеством дыма войны, чтобы задохнулась целая толпа гротов, и пока он удерживал его в себе, облака над ним начали светиться. В этом сиянии двигались силуэты: огромные тени, подплывающие друг к другу и сталкивающиеся в брызгах тьмы. Космические корабли, понял я. Громадные механизмы, раздирающие друг друга на металлолом в битве, по сравнению с которой происходящее внизу выглядело нелепо. Битва столь масштабная, что видно было только тени, спраницираванные светом ее ярости.

Газкулл все еще вдыхал, словно внутри него не заканчивалось место. И в это время один осколок света прямо над его головой начал становиться все ярче и ярче. Будто что-то приближалось.

Это священно, Макари, – сказал Газкулл, когда свет стал слишком ярким для глаз. И клянусь Морком, его губы не двигались, хотя его слова в своей голове я слышал так же отчетливо, как все остальное.

Когда свет погас, он открыл глаз, глядя прямо на меня. И сбоку, падая вниз, пробившись через небеса, оказался зоганный здоровенный камень. Утыканный орудиями, стрелявшими во всех направлениях по пути вниз, просто ради наслаждения стрельбой. Когда камень наполовину опустился, на его задней части зажглись ракеты, размером, должно быть, с город, и он полетел к земле еще быстрее. Я поднял знамя так высоко, как мог, и не мог удержаться от крика во все хилые легкие из-за этой красоты.

Но я не увидел, как камень упал. Потому что Газкулл оскалился так же широко, как Горк, и выпустил между клыками весь тот дым, только гуще и злее, чем до этого, который скрыл все, что я мог видеть.

– Пахнет действительно хорошо, так ведь? – сказал Газкулл, и мне пришлось согласиться. Потому что так и было. И да, это все еще был запах Армиягеддона, который я уже знал – запах, от которого я решил свалить в начале войны. Но теперь он изменился. Стал насыщеннее. В нем появился целый слой новых ароматов – масел и зелий, какими натирала свою броню сотня разных толп клювастых, и крови и потрохов, оставшихся, когда эта броня ломалась. Пота и ужаса человеческих солдат со всей галактики, и странных веществ, готовившихся в сердцах гигаорудий меков. Бесподобный старый запах.

– Тогда пошли, – сказал Газкулл, и на фоне света от, видимо, падения камня на землю, я увидел его селувет, спускающийся по другой стороне холма.

– Что мы атакуем? – спросил я, решив, что этот вопрос будет уместен.

– Ничего, – просто ответил босс. – Мы уходим.

Ну, этого я не ожидал.

– Но не похоже, что мы уже победили? – сказал я, удивленный, что столь неожиданно почувствовал такое разочарование от мысли об уходе.

– Еще нет, – согласился Газкулл. – Но победим, заметь. Но я и ты? Мы здесь закончили.

Пока мы шли по полю боя в дыму, Газкулл объяснил. Было странно: хотя с вершины холма я видел миллионы сражавшихся, мы натыкались только на трупы, будто все расступались, давая нам поговорить.

Он сказал, что устроил такую большую войну, что людям пришлось привезти солдат с такого огромного участка космоса, какой даже звездный свет преодолел бы за тысячу лет. Целые миры хилых поганцев были скормлены дробилке, в которую Газкулл превратил эту планету, как и достаточно стали, чтобы опустошить шахты целой звездной системы. Тут находились много-много-и-пять разных толп клювастых, шесть великих толп человеческих гаргантов и не меньше много-и-семи флотов больших остроносых человеческих кораблей.

И это еще не говоря об орках. Босс, без сомнений, пришел сюда с ордой. Но в отличие от первого вторжения, когда ее сожрала война, в этот раз его силы удваивались каждый год. Он сказал, что орки прибывали из отдаленных миров, как на Урк с внешних планет, потому что почувствовали это. Они знали, что тут что-то происходит. Что-то особенное. Они не знали, что именно, но как магнит хочет прицепиться к стали, так они хотели стать частью этого.

Но битва происходила не только здесь. Учитывая, как много людей направили в эту схватку, поблизости находилось множество планет, ждавших хорошей трепки, и Газкулл уже получал доклады о крупных вторжениях, отделявшихся от его собственного и ведомых орками, которых он никогда не встречал, чтобы пойти и в его честь втоптать миры в грязь.

– Ты хотел, чтобы я объединил орков, Макари. Теперь ты видишь? Именно это я и сделал. И сделал я это лишь сражаясь на каждом шагу. Сражаясь здесь, как и сказал.

Он остановился ненадолго, так что я едва не влетел в заднюю часть его икр, и развернулся, указав на меня когтем. Тогда я не видел его лица, только свечение его металлического глаза в дыму, и когда он вновь заговорил, то этот холодный, жестокий голос заставил весь остальной мир замолчать.

– Так что никогда больше не сомневайся во мне. Никогда. Да, мне потребовалось время. Мы оба знаем, что у меня были... случаи. Но я нашел лучший путь – путь богов – и он привел меня сюда. В этом всегда был план. И это истина, поскольку я так сказал, – потом он пошел дальше.

В общем, с этого момента я помню все немного иначе. Но опять же, в концепции истины есть место не только для одной мысли, и, как я думаю, вы знаете об этом больше, чем говорите. И когда Газкулл что-то решил, другим истинам просто придется убраться с дороги и освободить место, да? Как Пророк пришел в Ржавошип, придерживая мозг и сражаясь с животными по пути, так и это было запланировано им с самого начала. Именно это и случилось.

Пройдя немного в тишине, мы остановились там, где по словам Газкулла, нам нужно было ждать. Он сказал, что камень был небольшим развлечением для прикрытия нашего ухода – атвличением, чтобы Яррик, которому не очень-то хотелось упускать нас второй раз, был слишком занят, чтобы заметить одиночный орочий корабль, отделившийся от схватки на орбите. Боссы кланов, как он сказал, уже ушли, наконец-то посланные в собственные войны, и я мог лишь надеяться, что Гротсника заставили принять те же привилегии. Теперь на Армиягеддоне были только мы, по крайней мере из орков, что я знал, и скоро машины меков унесут нас в космос.

Газкулл стоял и разглагольствовал о священных вещах, как склонен был во время ожидания, и я с удобством пристроился на мертвом человеке, у которого было не так много мокрых мест. Тут теперь было жутко тихо, поскольку битва сместилась на новые жестокие фронты, созданные ударом камня. Каждые несколько секунд где-то во мраке раздавался крик умирающего человека, но, честно говоря, это было весьма расслабляющим. Такая... компанейская тишина.

Но, помню, я мог поклясться, что Газкулл собирался мне еще что-то сказать, но отказался от этого. И раз уж я родился наглым поганцем, и много раз таким же умирал, я не смог сдержаться.

– Босс? – спросил я.

– Да? – ответил он тоном, говорившим, что мне лучше очень осторожно подбираться слова.

– Ты говорил, что не сожалеешь и что не был не прав, убив меня или придя сюда, но думал обо всем этом...

– Говорил.

– Ну, звучало так... Хм... Звучало так, словно в этих рассуждениях есть что-то большее. Что-то, что ты еще не сказал.

Газкулл долго смотрел на меня, но он выглядел в большей мере заинтересованным, чем злым.

– Не знаю, чем Морк думал, создав тебя, грот, – сказал он, наконец, потерев черепную пластину ладонью. – Но работа штучная, – он вздохнул, потом подошел прямо ко мне и заговорил.

– Ладно, это были головные боли. Они становились хуже, и несмотря на все усилия Гротсника, они почти не стихли.

«Удивительно», – подумал я.

– Я думал, когда мы приземлимся здесь, полегчает. И отчасти, так и было. Но потом опять стало хуже. Помнишь, несколько месяцев назад, когда ты забил себя до смерти тем гаечным ключом?

– Да, – сказал я, почесав лицо, чтобы он не заметил моей ухмылки.

– Меня это разозлило, Макари. Очень разозлило. Припадок случился прямо перед всеми боссами, и мне пришлось драться с одним из них, чтобы его скрыть. Я, конечно, победил. И обид не было. Но было близко. И я задумался, почему у меня головные боли.

– Это были боги, босс?

– Да, Макари. Это были боги. Они говорили со мной все это время, пока я думал, что они молчат. Они говорили со мной, пиная в голову. Что значит, если я пинаю кого-то в голову?

– Ты хочешь, чтобы тебя слушали.

– Именно. Так что в итоге я послушал. И в этом наконец-то появился смысл, – Газкулл посмотрел на молчаливый клубящийся дым и снова вздохнул. – Боги видели, что я сделал тут в прошлый раз. Они видели Голгофу и все остальное. Смотрели они, и видели, что это хорошо. Но они стали нетерпеливы, Макари. Каким был я, смотря на ту драку с балкона на Урке. Когда я понял, насколько... больше она может быть.

Он повел когтями вокруг себя, оставляя в дыму небольшие завихрения, где смог касался их острых кончиков.

– Оказалось, хорошего слишком много. И ты сейчас видишь, как это хорошо. Но не так, как будет. Эта вспышка заперта, и не может стать больше. То, что происходит здесь... должно происходить везде. И для этого мы сейчас уходим, – я кивнул, потому что он все еще не сказал то, чего, как я понимал, избегает всеми силами. Но он уже почти дошел до этого.

– И... ну. Полагаю, Макари, мои слова не про то, что мне жаль, – сказал он в пятый раз, – или что я ошибался, – это тоже было сказано в пятый раз, и он зарычал от досады. – И, клянусь Горком, Морком и самим Большим Зеленым, ты действительно самый удачливый грот, когда-либо выползавший из дыры, раз я вообще подумал сказать тебе такое, но...

Он скривил лицо, как обычный орк при мысли о сеансе под ножом Гротсника, подходя к грани, но с каждым шагом ступая все медленнее.

– Ты...

Но дальше он не зашел. Потому что раздался скрипучий, скрежещущий, лязгающий звук, и мы оба огляделись, увидев большую тень, ползущую через дым. Это был человеческий танк, полностью разбитый, с кучей дыр от пуль и с половиной гусеницы, болтающихся сбоку. Это было неожиданно, поскольку я думал, что все армии к этому моменту ушли. Но все же, думаю, Горк и Морк порой бывают весьма изобретательными, когда действительно хотят преподать урок. Башня танка повернулась со звуком, будто снотлинга ткнули сверлом, изнутри раздался глухой удар, и орудие выстрелило.

Газкулл недоуменно скорчил лицо и посмотрел на дыру в броне прямо там, где был его живот.

– Они меня подстрелили, – заметил он, будто это не имело смысла.

– Ты в порядке, босс? – спросил я, пока танк просто стоял, не зная, что делать.

– О, да, – ответил он. – Броню надо будет починить. Но не думаю, что снаряд вошел. Всегда говорил – у меня самый крепкий живот, – он ткнул кончиком когтя в дыру и посмотрел на нее поверх груди. – Ха. Боеголовка даже не взорвалась.

И тут боеголовка взорвалась. Из дыры в броне Газкулла вырвался фонтан крови и шрапнели, и Пророк Горка и Морка опрокинулся назад. Потом единственным звуком был скрежет люка на башне танка, когда оттуда высунулось человеческое лицо с выражением такого удивления, что я думал, у него глаза вывалятся. Он начал что-то кричать в танк, видимо, чтобы кто-нибудь зарядил еще один снаряд, и я услышал беспокойные крики изнутри, даже когда люк снова закрылся.

Я бросился туда, где на обломках брони, покрывавших равнину, лежала голова Газкулла, и понял, что понятия не имею, что делать. Он не был мертв – в конце концов, это всего лишь танковый снаряд, а он Газкулл, – но умер бы через пару минут, и на восстановление от такого ранения ушло бы несколько часов. Проблема была в том, что у нас не было пары минут до того, как танк бы выстрелил снова. Мне почти хотелось, чтобы тут был Гротсник. Он хотя бы знал, как в этом разобраться. Но потом моя дурная мелкая голова начала работать, и я получил собственный ответ.

– Проблема решена, босс, – сказал я примерно через минуту, стряхнув с руки пропущенный кусок мяса и подобрав знамя, которое оставил прислоненным к груди Газкулла.

– Что? – сказал он, пьяно прищурив глаз, когда очнулся.

– Это было просто. Я слышал людей в танке, даже когда люк закрылся, и знал, что тому есть причина. Потом я вспомнил про все эти дыры в нем и понял, что по крайней мере одна из них должна быть по размеру гроту. Так и было.

Я оскалился и в отражении на линзе металлического глаза Пророка, увидел куски плоти, застрявшие в моих острых маленьких зубах.

– Дальше времени ушло немного. Хотел бы я, чтобы ты видел их лица.

– Ладно, – сказал Газкулл и глубоко, с дрожью вздохнул, потом стиснул зубы и сел. – Ладно, – повторил он, и я увидел, что он смотрит в небо, где, наверное, находились боги. – Вы добились своего. Я скажу это. Макари?

– Да, босс?

– Ты был прав. Боги от меня хотят объединения орков. Здесь. Теперь, пойдем и сделаем звезды зелеными.