Железный Ворон

Глава 8

Я слушал его, и его спокойный, деловой тон, словно он обсуждает не покушение на мою жизнь, а какой-то рядовой инцидент, взорвал остатки моего терпения.

— Неофициальная версия? — я усмехнулся. Усмешка получилась кривой, злой, совсем не аристократической.

Я подался вперёд, опираясь локтями о колени, и посмотрел ему прямо в глаза, вкладывая в свой взгляд всю ярость и подозрительность, которые накопились за эту ночь.

— Неофициальная версия такая, — произнёс я, чеканя каждое слово. — Мой отец послал двоих убийц, чтобы прикончить своего раненого сына на больничной койке. А вы, или кто-то из этой вашей Академии, в этом ему поспособствовали. Не так ли?

Последние слова я выплюнул, как обвинение.

Не слишком ли я резво коней запряг? — мелькнула запоздалая, паническая мысль. — Я ведь совсем не думаю о последствиях!

Но было уже поздно. Ярость захлестнула меня, отрезая пути к отступлению.

В кабинете повисла звенящая тишина. Даже магическое окно за спиной ректора, кажется, замерло. Я физически почувствовал, как напрягся Степан Игнатьевич у стены.

Ректор Разумовский не изменился в лице. Он просто смотрел на меня. Долго. Несколько секунд, которые показались вечностью. Он не моргал. Его тёмные глаза были похожи на два колодца, в которых тонули все мои эмоции.

Когда он заговорил, его голос был абсолютно спокойным, даже тихим. Но в этой тишине была скрыта чудовищная мощь.

— Я задал вам вопрос, княжич, о том, что произошло. А не о ваших догадках и обвинениях, сколь бы справедливыми они вам ни казались.

Он медленно, с едва уловимым скрипом, выпрямился в кресле. Воздух в кабинете, как мне показалось, стал плотнее, дышать стало тяжелее.

— Вы обвиняете главу рода Воронцовых, одного из столпов Империи, в покушении на убийство. И меня, ректора этой Академии, — в соучастии. Это очень… очень серьёзные слова. У вас есть доказательства? Или только юношеский гнев и обида на отца, который, насколько мне известно, никогда не питал к вам тёплых чувств?

Он не кричал. Он не угрожал. Он просто разбирал мои слова на части, обнажая их слабость. У меня не было ничего, кроме слов одного из убийц. Никаких доказательств.

— Потому что если вы сейчас же не предоставите мне факты, — продолжил он тем же ледяным тоном, — я буду вынужден прервать этот разговор и действительно передать вас в руки магистров-менталистов. Не для комиссии по здоровью. А для допроса. По обвинению в клевете на высших должностных лиц Империи. И поверьте, княжич, по сравнению с этим вчерашнее нападение покажется вам лёгкой прогулкой.

Я слушал его, и ледяные слова ректора гасили мою ярость, как вода гасит огонь, оставляя после себя лишь горький пепел и холодное осознание ловушки, в которую я сам себя загнал.

Я тяжело вздохнул.

— Я знаю это. Потому что один из них сам сказал мне об этом перед тем, как попытаться меня убить, — мой голос звучал уже не так уверенно, скорее устало. — Он сказал, что отец передавал привет. Но он немного не рассчитал свои силы. А теперь… — я посмотрел ему прямо в глаза, вкладывая в взгляд всю горечь своего положения, — … теперь эти убийцы в ваших руках. И никто никогда не узнает правду, так ведь?

Чёрт… я влип, влип, влип по уши, — панически билось в голове. — Что делать? Давать заднюю? Не учил меня так батя. Заднюю давать — не по-мужски. Но у них тут змеиное логово, и мои методы тарана не помогут.

Я чувствовал, как проигрываю. Отчаянно, безнадёжно проигрываю эту партию. Он был прав. У меня не было ничего, кроме слов убийцы, которые теперь никто не подтвердит.

Я опустил плечи. Это было поражение. И нужно было иметь мужество его признать.

Я снова грустно вздохнул, на этот раз совершенно искренне.

— Хорошо… — сказал я тихо, глядя куда-то в стол, а не на него. — Я, наверное, просто перегнул палку. Из-за шока. Из-за страха. Я прошу прощения перед вами за такие неуместные и дурацкие слова. Мне нет оправданий. Просто помутнение рассудка, вот и всё.

Я поднял на него глаза, и в моём взгляде, я надеялся, была лишь усталость и смирение.

— Неофициальная версия. Для всех. На меня напали неизвестные. Я защищался, как мог. Устраивает вас такой ответ?

Жалкая попытка, — подумал я. — Но что сделано, то сделано. По крайней мере, я показал, что не боюсь, а теперь показал, что и отступать умею.

Ректор Разумовский молчал, изучая меня. Его лицо было непроницаемым. Он выиграл этот раунд, но я чувствовал, что моё отступление произвело на него не меньшее впечатление, чем моя первоначальная атака.

Наконец, он медленно кивнул.

— Принято, княжич, — произнёс он. — Приношу свои извинения за излишнюю резкость. Ситуация чрезвычайная. Ваш шок объясним. А ваш ответ… да, он меня устраивает.

Он снова откинулся на спинку кресла, и напряжение в кабинете немного спало.

— А теперь, когда мы разобрались с протоколом, давайте поговорим по-настоящему. Вы правы в одном. Эти двое сейчас в моих руках. И я, в отличие от вас, — он сделал едва заметную паузу, — имею способы узнать правду. И я её узнаю.

Он посмотрел на меня очень внимательно.

— Вы вчера продемонстрировали выдающиеся защитные навыки. «Кокон», который вы инстинктивно сплели, был на уровне выпускника, а не студента второго курса, который ещё позавчера едва не провалил дуэль. Лекарь Матвеев рассказал мне о ваших… занятиях. Но даже с учётом этого, ваш прогресс феноменален.

Он подался вперёд, и теперь в его голосе не было угрозы, только холодный деловой интерес.

— Я хочу знать, княжич Воронцов. Что с вами произошло на той дуэли? Что изменилось?

Я слушал его, и ледяные щупальца страха снова поползли по спине. Он подобрался слишком близко. Слишком.

Не нужно сбрасывать со счетов возможность, что этот ректор непричастен, — мелькнула отчаянная мысль. — Нельзя ему доверять… но вдруг? Вдруг возможно, что он не враг?

Мне отчаянно хотелось верить хоть кому-нибудь в этом проклятом мире. Но я не мог. Не после прошлой ночи.

Я смотрел на него, и мой разум лихорадочно искал наиболее правдоподобную, наиболее безопасную ложь. Но ложь была не нужна. Нужна была лишь тщательно отредактированная правда.

— Я… не знаю, — я честно посмотрел ему в глаза. И это была правда — я действительно не знал до конца, как это работает. — Должно быть… должно быть, шок. Само ранение… что-то во мне пробудило.

Я подался вперёд, пытаясь жестами и интонацией передать своё собственное замешательство.

— Как будто… всё, что я знал до этого, все эти плетения, все уроки… они были как россыпь деталей в ящике. Я знал каждую из них, но не мог собрать в одно целое. А потом… удар, боль, темнота… и когда я очнулся, они вдруг как-то сами по себе собрались. Сложились в единую картину. Понимаете?

В общем-то, я говорил чистую правду, — подумал я про себя. — Просто чуть-чуть умалчивал главную суть. Я, мать его, Петя Сальников. И мой мозг, привыкший к логике, тяжелому труду и станкам, просто упорядочил то, с чем не справлялся эмоциональный и запуганный Алексей.

Ректор Разумовский слушал меня очень внимательно, не перебивая. Он не сводил с меня своих тёмных глаз. Когда я закончил, он несколько секунд молчал, обдумывая мои слова.

— Посттравматическая катализация дара, — произнёс он наконец, словно ставя диагноз. — Редкое, но известное явление. Сильный стресс, угроза жизни… иногда это действительно ломает ментальные блоки, которые мешают магу раскрыть свой потенциал. Обычно это происходит в более юном возрасте, но… бывают исключения.

Он, кажется, принял моё объяснение. Оно укладывалось в его картину мира, в его знания.

Он откинулся на спинку кресла.

— Это многое объясняет. И это меняет всё.

— Что меняет? — спросил я, не удержавшись.

— Всё, — повторил он. — Ваше положение в Академии. Отношение к вам вашего Рода. И, что самое важное, — он сделал паузу, — вашу ценность. Как для друзей, так и для врагов. Бездарный отпрыск, который позорит семью — это одно. А вот маг, чей дар внезапно проснулся и оказался сильнее, чем кто-либо мог предположить, — это совсем другая фигура на доске. Гораздо более опасная. И гораздо более ценная.

Он посмотрел на меня так, словно видел не студента, а редкий и опасный артефакт.

— Ваш отец, князь Дмитрий, возможно, хотел избавиться от слабого сына. Но он ни за что не откажется от сильного. Я свяжусь с ним. Но я представлю ему свою версию событий. А до тех пор вы переводитесь из общего общежития в Башню Магистров. Под мою личную опеку. И ваша завтрашняя Проверка, разумеется, отменяется. Ваша вчерашняя «защита» была красноречивее любого экзамена. Лекарь Матвеев проводит вас в ваши новые апартаменты. И, княжич, — он снова посмотрел на меня в упор, — я настоятельно не рекомендую вам покидать Башню без моего ведома. Для вашей же безопасности.

Он считал, что делает мне одолжение. Перевод в элитное крыло, отмена экзамена, личная опека… Но я слышал только одно: «Ты теперь под домашним арестом». Он не запирал меня в палате. Он запирал меня в золотой клетке.

— Простите, но я против! — вырвалось у меня резко, прежде чем я успел обдумать тон. — Признайтесь, это тюрьма. Вы хотите посадить меня в тюрьму, как бы вы это ни называли!

Но пока слова ещё висели в воздухе, в голове уже зароились сомнения. С другой стороны… там, где за мной не будет присмотра, мне может быть очень опасно… Новые убийцы могут прийти в любой момент. Или… или опасно будет как раз в этой клетке, где никто не увидит, если со мной что-то случится? А на глазах у других такое не провернуть… Чёрт, я совсем запутался.

А что, если… если он прав? И теперь «отец» уже не захочет меня убивать, а захочет… использовать? Эта мысль была не менее жуткой.

Я попытался найти компромисс, выход из этой дилеммы. Мне отчаянно хотелось не изоляции, а наоборот — быть среди людей, на виду. Это казалось более безопасным.

— Я бы… я бы хотел вернуться в свою группу, — сказал я уже спокойнее, пытаясь нащупать правильные слова. — К своим… однокурсникам. Я не хочу никаких привилегий. Я хочу быть как все. И я хочу сдать Проверку. Завтра. Вместе со всеми.

Ректор Разумовский выслушал мою тираду с непроницаемым выражением лица. Он не перебивал. Когда я закончил, он медленно покачал головой.

— Княжич, вы рассуждаете как студент. А я вынужден рассуждать как глава Академии, на территории которой чуть не убили наследника одного из Великих Родов. «Быть как все» для вас теперь — непозволительная роскошь.

Он поднялся из-за стола и подошёл к огромному окну.

— Вы вернётесь к своим занятиям. Со временем. Когда я буду уверен, что угроза устранена. А до тех пор вы будете в безопасности. И под присмотром.

Он обернулся, и его взгляд был жёстким и не терпящим возражений.

— А что касается Проверки… Вы действительно хотите её сдавать? После того, как доказали, что владеете «Коконом» на уровне, который и не снился вашим однокурсникам? Что вы хотите этим доказать? Свою смелость? Или свою глупость? Представьте себе лицо князя Голицына, которого вы вчера боялись, когда он увидит, что вы теперь умеете. Вы хотите спровоцировать новый конфликт? Новые слухи? Или вы хотите тихо, в безопасности, отточить свой внезапно проснувшийся дар?

Его слова были как удар под дых. Он был прав. Моё появление на Проверке вызовет бурю. Я не буду «как все». Я буду диковинным зверем, которого все будут разглядывать, бояться и ненавидеть.

— Это не обсуждается, княжич, — отрезал он, возвращаясь за стол. — Ваше желание похвально, но оно неразумно. Вы отправляетесь в Башню Магистров. Лекарь Матвеев, — он обратился к Степану Игнатьевичу, — проводите.

Это был конец разговора. Он не просто отказал. Он разбил все мои аргументы и показал, насколько я наивен.

Степан Игнатьевич шагнул вперёд.

— Идёмте, княжич.

Я сидел в кресле, раздавленный и побеждённый. Спорить дальше было бессмысленно. Я вздохнул. Обречённо.

— Хорошо.

Слово прозвучало глухо. Я поднялся с кресла. Степан Игнатьевич сделал ещё шаг ко мне, чтобы сопроводить. Но я не двинулся с места.

Я остановился.

— Но.

Я повернулся и снова посмотрел прямо в глаза ректору Разумовскому. И в этот момент я почувствовал, как внутри что-то сдвинулось. Это была не моя горячая, бессильная злость Пети Сальникова. Это было что-то иное. Холодное, древнее и полное гордыни. Наследие Воронцовых.

— Знайте, ректор, — произнёс я, и мой голос прозвучал ниже и твёрже, чем когда-либо прежде, — что мне всё это не нравится.

Холодная ярость вспыхнула в моих глазах, и я почувствовал, что она была не совсем моей. Она была чужой, но она была к месту.

— И когда я стану главой Рода, у нас с вами будет совсем другой разговор.

Это была не угроза мальчишки. Это было обещание. Равного.

Не дожидаясь его ответа, я резко повернулся к лекарю.

— Идёмте… лекарь. Или как вас там… Степан Игнатьевич?

Последние слова я произнёс с ноткой дерзкого пренебрежения, уже не глядя на ректора. Я развернулся и пошёл к выходу, не оглядываясь. Я чувствовал на своей спине два взгляда: удивлённый — от лекаря, и тяжёлый, задумчивый — от ректора.

В кабинете воцарилась тишина. Я проиграл. Меня запирали в золотой клетке. Но уходя, я громко хлопнул дверью, заявив о своих правах на будущее.

Мы шли молча. Коридоры, по которым вёл меня Степан Игнатьевич, становились всё тише, всё пустыннее. Здесь не было ни суетливых слуг, ни любопытных портретов. Только гулкое эхо наших шагов по отполированным до зеркального блеска каменным плитам. Воздух стал другим: пропал запах пыли и воска, вместо него появился тонкий, едва уловимый аромат сухих трав и чего-то, что я мог бы описать только как «запах магии» — чистый, свежий, как воздух после грозы.

Мы подошли к ничем не примечательной арке в стене. Степан Игнатьевич положил на неё ладонь, арка на мгновение вспыхнула голубым светом, и стена перед нами… растворилась, превратившись в медленно вращающийся туманный портал.

— Сюда, — коротко бросил он и шагнул внутрь.

Я колебался лишь секунду. Затем, сделав глубокий вдох, шагнул следом.

Ощущение было странным. Словно я погрузился в тёплую воду, но не намок. Секундная дезориентация, лёгкое головокружение, а потом я снова стоял на твёрдом полу.

И я потерял дар речи.

Это не было похоже на коридоры или кабинеты Академии. Я стоял в центре огромной круглой гостиной. Высоченный, метров десять, куполообразный потолок был прозрачным, и сквозь него виднелось серое небо и плывущие облака. Стены были сделаны из светлого, почти белого камня, а пол — из тёмного, отполированного дерева. У одной из стен горел камин, но пламя в нём было не оранжевым, а ярко-синим. Удобные диваны и глубокие кресла были расставлены вокруг низкого столика. Вдоль стен тянулись книжные полки, но на них стояли не только книги, но и множество магических артефактов: вращающиеся сферы, модели звёздного неба, какие-то кристаллы, пульсирующие мягким светом.

Из этой гостиной вело несколько дверей из тёмного дерева.

— Это Башня Магистров, — прервал тишину Степан Игнатьевич. — Вернее, один из её жилых уровней. Здесь живёте вы и ещё двое студентов, находящихся под особой опекой. Ваши апартаменты — та дверь, слева от камина.

Он указал на одну из дверей.

— Еда будет появляться на этом столике трижды в день. В ваших комнатах есть всё необходимое, включая учебную библиотеку. Выход из Башни для вас закрыт до особого распоряжения ректора. Я буду навещать вас каждый день для осмотра.

В этот момент одна из других дверей открылась, и из неё вышел молодой человек. Он был примерно моего возраста, может, чуть старше. Высокий, худощавый, с иссиня-чёрными волосами, свободно падающими на лоб, и очень бледной кожей. Он был одет в простую серую рубашку и тёмные брюки. Но что сразу бросилось в глаза — это его взгляд. Тёмные, почти чёрные глаза смотрели на мир с такой вселенской скукой и усталостью, словно он прожил уже не одну сотню лет.

Он лениво скользнул по мне взглядом, затем перевёл его на лекаря.

— О, Матвеев. Привёл новенького в наш элитный клуб? — его голос был тихим, с лёгкой насмешливой хрипотцой. — Чем провинился на этот раз? Сжёг библиотеку? Превратил ректора в жабу?

Он подошёл к одному из кресел и с преувеличенной усталостью рухнул в него, закинув ногу на ногу.