Господин следователь. Книга восьмая

Глава 2 Юные помощники полиции

— А кто такой Ракожор? — спросил я, оглянувшись на пристава.

— Есть у нас один бирюк, — скривился Ухтомский. — Живет в халупе на берегу, рыбу круглый год ловит, тем и питается.

— Он своего друга утопил и ракам скормил, — сообщил Тоха Легчанов, а его рыжий дружок уточнил: — А раков он в трактир продавал. Раки толстенные были, покупали хорошо.

Интересные новости. И кличка крутая. Но подробности узнаю попозже, не горит.

— Адрес Ракожора известен? — поинтересовался я.

— Известен, — кивнул пристав в сторону берега. — Вон, избушка стоит.

— Сходим потом, навестим, — кивнул я. Посмотрев на рыжего, спросил: — А вас как зовут, молодой человек?

— Алексей Смирнов, — важно ответил тот.

Ну вот, еще один Смирнов. Наверняка, в техническом училище еще пара-тройка Смирновых наберется.

Мальчишек пора отпускать. Нечего им без дела шляться. Основное они сообщили, я их в лицо знаю, адреса записаны. Официально допрошу позже, в кабинете.

— Что ж, молодые люди, — многозначительно сказал я. — Спасибо вам за помощь. Хочу заметить, что вы сегодня проявили немалое мужество. Теперь вам домой пора. Переоденетесь, позавтракаете, а там на занятия. Родителям все расскажите, предупредите, когда курьер повестку принесет к следователю — пусть не пугаются. Еще попрошу — повспоминайте, вдруг что-то упустили? Авось и вспомните.

Про себя подумал, что надо выяснить — практикуются ли в этой эпохе какие-нибудь награды добровольным помощникам правоохранительных органов? Грамота, например, или благодарственное письмо? Пусть мальчишки и не помогли выявить преступника, но благодаря им тело женщины оказалось на берегу, а полиция узнала о случившемся достаточно быстро. А ведь «александровцы» могли попросту убежать.

Я пожал руку вначале Алексею Смирнову, потом Анатолию Легчанову.

— Господин следователь, а нам нельзя с вами? — задержал будущий механик мою руку в своей. — Любопытно бы глянуть, как вы допрашивать станете.

— А как же уроки?

— У нас первые два занятие — сокольская гимнастика. Вы нам бумажку напишете, что мы помогали расследованию.

Ай да молодцы педагоги в Александровском техническом училище! Внедряют в жизнь то, что еще только-только проявляется в России — занятия физкультурой. А на физру, как я хорошо знаю, любят ходить далеко не все.

— Как же будущий капитан судна, да без физической подготовки? — хмыкнул я. — Или вы сразу на пистолет рассчитываете?

— Какой пистолет? — в один голос спросили мальчишки.

— Мало ли — пираты нападут или бунт на борту, — деловито сказал я.

— Какие у нас пираты? У нас только обезьяны лазают.

Про «обезьян», что обезьянами-то и не были, а являлись ловкими воришками, догонявшими баржи на лодках, а потом быстренько забиравшимися на борт и ворующими все, что можно, я наслышан. Но пока еще ни одного воришку не поймали и ко мне не доставили. Пиратов на Шексне и на Волге и на самом-то деле нет. Были когда-то, но всех повывели. Но это не повод не знать стихи Гумилева.

— Стихи знаете?

— Какие?

— А вот такие — про капитанов и бунт.

И я продекламировал четверостишие еще не родившегося поэта:

— И, взойдя на трепещущий мостик,

Вспоминает покинутый порт,

Отряхая ударами трости

Клочья пены с высоких ботфорт,

Или, бунт на борту обнаружив,

Из-за пояса рвет пистолет,

Так что сыпется золото с кружев,

С розоватых брабантских манжет[1].

— Ух ты, а остальное? — вытаращил глаза рыжий Смирнов.

— Остальное сами прочтете, когда училище закончите, — строго произнес я, разворачивая Алексея в сторону города. Не стану подталкивать парня в спину. Сказал лишь: — Если бы капитан занимался гимнастикой, тогда и пистолет бы вытаскивать не пришлось — одному бунтовщику в ухо, второму — пяткой в челюсть, а остальные сами испугаются и в трюм спрячутся.

Парни собрались уходить, но напоследок рыжий пустил-таки «парфянскую стрелу»:

— А наш Тимка Сорокин за вашей Ленкой в прошлом году ухаживал!

— Что⁈ — взревел я. — А ну, стоять!

Кажется, от моего рыка не только мальчишки присели, но и пристав Ухтомский, а наш эскулап, закончивший осмотр, замер на месте.

Сделав шаг вперед, положил руку на плечо рыжего и спросил:

— Что там за Тимка Сорокин?

— Так он уже училище закончил, с прошлого года на пароходе ходит, — испуганно сообщил мальчишка, а его друг — который лысый, поспешно уточнил: — Он только один раз на катке Ленке Бравлиной ремешок на коньках помог затянуть.

— И что за пароход, на котором этот Тимка ходит? — продолжал я допрос, хотя нужно было заниматься чем-то другим, более важным. Куда там!

— Не наш пароход, а рыбинский, до Астрахани ходит.

— Рыбинский — тогда ладно, — слегка успокоился я.

Ишь, какой-то малолетка моей Леночке помогал ремешок на коньках затягивать! Может, он еще и до башмачка дотрагивался? И, вообще, что за дела? Какой-то кадетик когда-то цветок дарил, теперь еще и механик?

— А что бы вы с Тимкой сделали? —полюбопытствовал рыжий. — Побили бы?

— Я бы его господину доктору отдал, для опытов, — отозвался я, смутившись из-за приступа ревности. Пытаясь скрыть собственную дурость, подтолкнул обоих парней в спину.

— Все, молодежь, еще раз спасибо за храбрость, за верность долге и присяге, еще чему-то… благодарю вас от имени и по поручению, а вам пора, вас уже дома ждут с большим ремнем. И вот еще что… — строго посмотрел я на мальчишек. — Чтобы я такого больше не слышал — Ленка Бравлина. Она с сегодняшнего дня учительница женской гимназии. Так что, очень вас попрошу называть в соответствии с должностью — Елена Георгиевна.

— Фи… — поморщился рыжий.

Очень захотелось отвесить парню подзатыльник, но вместо этого я сказал:

— Алексей, а вам понравится, если вас назначат старпомом, а то и капитаном… ладно, пусть старшим механиком, а какой-нибудь прежний приятель начнет орать — эй, Лёха⁈

— Да я ему, — сжал кулаки рыжий.

— Вот-вот… — хмыкнул я. — Так что, вы меня поняли.

Мальчишки ушли, не слишком и торопясь, а я пошел к доктору.

— Не думал, что вы такой ревнивец, — покачал головой Федышинский. — Прямо-таки Отелло череповецкого разлива. Бедная ваша невеста!

Мне снова стало стыдно. На берегу лежит мертвая женщина, возможно, что и убитая, а я тут балаган устраиваю. Но признаваться в дурости и каяться перед Федышинским не стану. Сделав вид, что ничего не слышал, сам «наехал» на доктора:

— А вы, господин Теофраст, по прозванию Парацельс, и так передо мной провинились. Могли бы сказать, что у вас добрые знакомые в Московском университете имеются… Поэтому, лучше скажите — имеется ли в данном конкретном случае злой умысел или это все-таки самоубийство? Можно по шишке определить?

— Скажу так, господин коллежский асессор — а хрен его знает, — отозвался доктор. — Шишку покойная могла и сама набить часа за два-полтора до смерти. Может, простая шишка, а может и та, от которой она сознание потеряла, а потом утопла. Если задачу поставите — вскрытие сделаю, уточню. Но, если судить по моему опыту, это самоубийство.

— Получила удар по затылку, потом сама же разделась до нижней рубахи, зашла на глубину, потеряла сознание и утонула, — вздохнул я.

— Вишь, вам и к ответственности привлекать некого, — хмыкнул доктор. — Читал где-то, что по Морскому уставу Петра Великого было так — «Кто захочет сам себя убить и его в том застанут, того повесить на рее, а ежели кто сам себя убьет, тот и мертвый за ноги повешен быть имеет». Но у нас времена другие, да и не на море мы.

Самоубийство у нас наказывается в соответствии с Уложением «О наказаниях уголовных и исправительных» 1845 года. Ежели, скажем, самоубивец не сумел себя жизни лишить — веревка гнилая попалась, револьвер дал осечку или бритва вены не сумела вскрыть, то получал до одного года тюрьмы. Но это еще послабление. Раньше самоубийцам-неудачникам вообще каторжные работы давали. А за оконченное самоубийство (если человек пребывал в добром здравии, а не сошел с ума накануне), то терял право на завещание, а если он еще и принадлежал к одному из христианских вероисповеданий, так еще и право на христианское погребение[2].

Все так, разумеется, но имелось одно обстоятельство. Вернее — статья Уложения.

— А может — доведение до самоубийства? — предположил я.

Ухтомский и Федышинский враз посмотрели на меня.

— Есть и такое? — удивленно спросил Ухтомский.

Пристав не обязан быть юристом, да и статья не слишком часто используется. Я-то ее знаю, но мне положено.

— По Уложению о наказаниях подстрекательство к самоубийству или пособничество ему тоже считается преступлением.

— Это что же такое получается— если, предположим, девка из-за парня утопится или парень на себя руки наложит из-за девки, так этих… из-за которые самоубились, в тюрьму посадят? — удивился пристав.

— Нет, этих не посадят, а посадят тех, кто над самоубийцей, пока он жив был, какую-то власть имел, — уточнил я. — Предположим — начальник своего подчиненного до петли довел, или свекровь невестку.

— У утопленницы обручального кольца на пальце нет, — поспешно сообщил Федышинский, посмотрев на меня.

Помню я, ваше высокородие, все помню. И на пальчики утопленницы уже глянул, и на уши. Заметил, что ни сережек, ни колечек нет. Но нет обручального кольца — так могла и снять.

— Мать честная, — пригорюнился пристав, — если, предположим, я кого-то из городовых слегка поучу — по делу, а он повесится, то меня и в тюрьму посадят?

— Не волнуйтесь, Антон Евлампиевич, вас точно никто не посадит, — успокоил я старика. — Ежели вы своих подчиненных жизни учите — стало быть, правильно делаете. К тому же — любой городовой имеет право жалобу подать либо в отставку уйти. А самое главное — замучаешься доказывать, что именно вы его до самоубийства довели.

Если доведение до самоубийства, то дело швах. Подобное преступление и в моем-то времени доказать почти невозможно, даже при наличии переписки в соцсетях, видеосъемке, а уж в девятнадцатом веке — почти нереально. Но и так просто я все это оставить не могу. Неправильно, если молодая женщина — или девушка, пока не знаю ее семейного положения, взяла, да и покончила с собой. Ненормально.

— Все так, как я и предполагал, — покачал головой доктор. — Чернавский не успокоится, если до глубины не дойдет. Кто другой бы сейчас на его месте актик состряпал — мол, имеет место самоубийство, я бы свидетельство о смерти выписал — дескать, утопление, вот и все. А ему все неймется.

— Служба у меня такая, — ответствовал я. — Верить никому не могу, даже себе. Вот, если только доктору Федышинскому поверю, так и то, после вскрытия.

Кажется, прозвучало двусмысленно, но ничего страшного. Посмотрев на Ухтомского, спросил:

— Антон Евлампиевич, вы же сейчас за исправника? Напишете направление на вскрытие? Или мне написать?

— Уж лучше вы, — сразу же заотнекивался пристав. — Никогда направлений не писал, не ведаю даже — как и писать-то?

— Михаил Терентьевич, возьмете пока без официального документа? — поинтересовался я у внештатного патологоанатома. — В течение дня с курьером отправлю. Вам же бумага с печатью нужна.

— Возьму, куда я от вас денусь? — уныло сказал Федышинский.

Хм… А кого я на вскрытие-то направляю? Женщина нам пока неизвестна. Ладно, так и напишем — неизвестная женщина, обнаруженная в реке Ягорба. Авось, личность потом установим.

— Вон, Егорушкин с телегой, — кивнул пристав, указывая на улицу со стороны города. Там и на самом деле появилась телега с двумя седоками.

— Вы, никак, всю свою бригаду подняли по тревоге? — поинтересовался я.

— Всю не всю, но как только мальчонка прибежал, начал соображать, — строго сказал Ухтомский. — Убийство, самоубийство, а все равно и люди понадобятся, и лошадь с телегой. Не в коляске же покойницу отвозить?

Согласен. Везти труп в коляске возможно, но лучше все-таки на телеге.

— Да, господин Чернавский, я же вас с новым чином забыл поздравить, — сказал Федышинский, протягивая мне руку.

Зараза, ты, господин статский советник в отставке, ты же только что покойницу трогал, руки не мыл, а мне свою лапу суешь! Знает ведь, гад, что я не люблю покойников, специально так делает.

Но пришлось отвечать на рукопожатие, куда же деваться? Ладно, домой вернусь, руки в кипятке помою, а лучше Аньку за водкой отправлю. Или бутылку спирта нужно завести, для обеззараживания.

— Благодарствую, Михаил Терентьевич. Не сомневаюсь, что некую часть своего чина я получил благодаря вашему чуткому руководству и мудрым замечаниям.

Господи, что я такое и сказал-то? Кажется, эскулап тоже удивлен. Но Федышинский не из тех, кто пасует перед чужим сарказмом.

— Вы давеча что-то сказали — мол, недовольны мной? Или — в чем я там провинился? Когда это я успел провиниться перед вашей милостью?

— А отчего вы не сказали, что в университете у вас имеется влиятельный друг? — поинтересовался я. — Нет бы, как приличный человек, вручили мне рекомендательное письмо, глядишь, меня бы не слишком и мучили.

Вру и не краснею. Но надо же мне показать свое недовольство Федышинским? Я же его недовольство терплю.

— Это кто у меня влиятельный друг, да еще на юридическом факультете? — вскинул брови наш эскулап. — Еще бы ладно, на медицинском, так вряд ли. Не упомню среди своих сокурсников такого таланта. Все больше середнячки или пьяницы, вроде меня.

— Да ну? А как же Легонин Виталий Алексеевич — профессор, да еще и декан факультета? — пояснил я.

— Витька Легонин? — удивился Михаил Терентьевич. — Врач он первостатейный был, врать не стану, я его и по курсу, и по войне помню, но, чтобы в профессора пойти, да еще и в деканы выбиться? Он же балбесом был, похлеще меня. Еще, гад этакий, он у меня девицу увел. Хорошая девица была…

Федышинский аж языком причмокнул, давая понять — насколько же хороша девица. Знаем мы этих девиц в окружении московских студентов.

— Я профессору Легонину экзамен по судебной медицине сдавал, — сказал я, не решаясь передать всех подробностей. — Профессор был удивлен моими глубинными, или глубокими познаниями, а я ему пояснил, что моим репетитором были вы, господин Федышинский. Виталий Алексеевич о вас очень высокого мнения.

— Да? — удивился Михаил Терентьевич. — С чего это вдруг? Он меня уже тридцать лет не видел, за это время много воды могло утечь. Да я себя хорошим медикусом и не считаю. Шутит Витька.

— Зануда вы, господин эскулап, — вздохнул я. — Целый профессор о вас хорошо отозвался, а вы тут кокетничаете, словно красная девица.

— А кокетство — это свойство не только красивых женщин, но и стариков, вроде меня. Подождите, ваша молодость быстро пройдет, тоже начнете кокетничать.

Пока мы упражнялись в остроумии (похоже, я проигрывал доктору), подъехала телега. Возчик — незнакомый мужик, слез с очень недовольным видом, зато Фрол Егорушкин соскочил, аки птица с насеста. Судя по физиономии фельдфебеля — в семье все ладно, Анфея не сбежала.

— Здравия желаю, — вскинул Фрол ладонь к фуражке, приветствуя нас с доктором, потом спросил: — Утопленницу-то грузить?

— Подожди пять минут, — велел я городовому, а сам подошел к телеге, чтобы использовать твердую поверхность для письма. Все-таки, акт осмотра места происшествия лучше делать на том же месте, где и произошло происшествие. В данном случае, место условное, но другого у нас нет. Я даже план набросаю, как располагается тело относительно берега.

Стало быть, запишем, что на берегу реки Ягорбы, на расстоянии 4 аршинов от воды, напротив Старой пристани, обнаружено тело молодой женщины, ростом около…

— Сколько в женщине будет? В смысле — ростом она сколько?

— Два аршина восемь вершков, — отозвался Ухтомский.

— Спасибо.

2 аршина 8 вершков… Ага, это и будет 178 сантиметров. Угадал. Рост есть, цвет волос черный. Что там еще?

— Доктор, особые приметы на теле есть? Возраст? Татуировки?

— Тела пока не видел, сказать не могу. Татуировки? Так это женщина, а не моряк… Пишите — видимый кожный покров чистый, на лице и на руках имеются небольшие родинки. Все остальное потом осмотрю, как рубаху сниму. Да, цвет глаз при жизни был голубым. Возраст я бы определил лет в двадцать.

Всего двадцать? А я думал, что старше. Так… Покойная… Или покойница? Ладно — мертвая женщина была одета в ночную сорочку домотканого полотна. Или все-таки нижнюю рубаху вписать?

Украшения отсутствуют. На чем отсутствуют? Или на ком? Понятно, что на женщине, не на сорочке, но лучше уточнить — на теле.

— Шрамов на руках или на ногах нет? — спросил я. Увидев, что доктор качает головой, вздохнул: — Как же мы ее опознавать-то станем?

— А че ее опознавать-то? — подал голос Егорушкин. — Катька это Петрова. Ну, теперь-то уже не Петрова, а Михайлова, если по мужу.

И как мне сразу-то в голову не пришло — если хочешь опознать молодую замужнюю женщину, спроси у Егорушкина. Но не дай бог, если выяснится, что у Фрола были шуры-муры с этой Катькой… Катериной Михайловой, я его… А что я с ним сделаю? Эврика! Похлопочу перед батюшкой, чтобы фельдфебеля Егорушкина произвели в чин коллежского регистратора и отправили служить на Тунгуску, вместе с женой. Там уж точно Анфея к прежнему жениху не сбежит.

[1] Николай Гумилев

[2] Отметим, что в Уложении имелись исключения, по которым самоубийцам наказание не назначалось. Более того — они не считались самоубийцами. «Подтверждение себя очевидной опасности или прямо верной смерти по великодушному патриотизму или ради сохранения государственной тайны» или в случае у женщин «для сохранения своей чести и целомудрия от грозившего ей насилия».