Господин следователь. Книга восьмая

Глава 9 Горе и счастье

Сегодня мы с Анькой чуть не проспали. Спасибо нашей бородатой подруге, напомнившей, что ее пора кормить, а нам разбегаться — одному на службу, а второй на учебу.

А тут обнаружилось, что дрова вчера позабыли в печку сложить, воды нет и все прочее. Ладно, что чугунок, в котором кухарка-гимназистка варила щи достаточно большой, а позавтракать можно и первым блюдом. Но быстренько посовещавшись решили, что щи оставим на обед, а нынче перекусим яичницей. Я только за!

А в первую очередь пришлось кормить козу. Козы — святое! Святее только коты, но они сверхсущества.

Пока Аня бегала кормить подружку, затапливала печку, хозяин вынес помои и принес воды с колодца.

— Аня, давай все-таки кухарку наймем? — предложил я. — Куда тебе с гимназией, с литературой еще и домашнее хозяйство вести?

— Нет, — твердо ответствовала девчонка. — Надо просто спать пораньше ложиться, не засиживаться.

Ну да, ну да. Вчера мы с соавторшей действительно засиделись за чаепитием и уничтожением клубничного варенья, а параллельно за обсуждением новой повести, спать легли за полночь. Ладно, не стану спорить с сестричкой, посмотрим, сумеет ли она вытянуть всю нагрузку. Но уж упряма, словно коза. Нет, Манька не такая упрямая.

— Кстати, мы можем на ужин в трактир ходить. Или ресторацию, — заметил я.

— Вань, ты что, забыл? — вздохнула Анька.

Елки-палки! Как там у румынского драматурга? Гимназисткам младших, а особенно старших классов, запрещается… Там-то был дизель-электропоезд, проезжавший мимо городка, а у нас гимназисткам рестораны посещать запрещено. Так что, не едать теперь Аньке ее любимый супчик с потрошками. А куда можно? Вроде, в кафетерий разрешено, в светлое время дня.

Да, о драматурге. А не содрать ли нам «Безымянную звезду», поместив действие в Череповец? Дизельных поездов у нас нет, так пусть будет паровоз. Подумаем.

— Бегите на службу, господин следователь, — строго сказала кухарка. — Я еще успею посуду помыть, и на ужин заготовку сделать.

Раз маленькое начальство приказывает, значит, пора идти. А оно, начальство, еще и вякнуло:

— Попробуй только на обед не прийти — накажу!

И кто сказал, что барышень нельзя бить по попе? Можно! А главное — нужно! Эх, не попал.

— Свидание отобьешь, дурень! — радостно взвизгнула Анька, отскакивая в сторону.

Свидание? С кем? Сейчас точно, поймаю и отлуплю. Но мелкая вертихвостка уже ускакала на кухню. Ладно, позже разберусь — что там у нее за свидание. Беда с девками. Не успеешь отвернуться, как вырастают и ухажеры появляются. Придется оглоблю завести, чтобы Анькиных женихов отгонять. Ладно, если человек приличный, а если нет?

— Ой, Ваня-Ваня, чё сказать-то хочу! — опять подскочила ко мне козлушка. — Мне же вчера сон приснился, хотела тебе рассказать, пока не забыла.

— И что за сон? — поинтересовался я, прикидывая расстояние — дотянусь, или нет? Нет, мартышка правильно встала — не дотянусь.

— Приснилось, что вы с Леной — Еленой Георгиевной, то есть, меня в гимназию ведете, — затараторила Анька. — Но я отчего-то совсем маленькая, лет семь. Разве в семь лет в гимназию ходят? А вы отчего-то стали моими родителями. Косички какие-то, а еще банты дурацкие. Да, еще запомнила юбку в клеточку.

— Тебе нужно Елену спросить — не снилось ли и ей что-то подобное, — посоветовал я.

И отчего я не удивился совпадению?

— А я и спросила. Говорит — снилось. И была одета очень странно. В штаны и сюртук!

— Передай Леночке, что это называется брючный костюм, — сообщил я. — Не спрашивай, откуда знаю, но мне тоже этот сон снился.

Сообщив эту важную новость, удрал, пока Анька не начала задавать дополнительные вопросы. Этак и на службу опоздаю.

— Ме? — поинтересовалась Манька, когда проходил мимо.

— Деньги зарабатывать пошел, — пояснил я. — Иначе, кто тебе дуре сено покупать станет?

— Ме-а⁈ Ме-ме.

Типа — дурочек сеном не кормят, а раз так — дуй, не отвлекайся на болтовню. Все она понимает.

Прибыл на службу вовремя, а теперь сидел и честно занимался положенным по должности делом — разбирал бумаги, связанные с делом по самоубийству Екатерины Михайловой, раздумывая — что из них выкинуть, а что слегка поправить. Если уголовного дела нет, то и следственных действий проводить не положено. Скажем — Акт осмотра места происшествия можно оставить и так, а вот допрос Ракожора надо превратить в «объяснение». Но там и делов-то — взять ручку да исправить слово. Акт изъятия вещей покойной у бирюка я не сделал, да и сами вещи остались у пристава. Были бы у меня, можно было бы сразу свекрови и отдать, взяв расписку. Ничего, сама потом сходит и заберет. Кстати, Ангелина Никодимовна ни разу не заикнулась о вещах покойной невестки. Плюсик ей.

Вспомнилась жалоба брата отравившегося фельдшера Виссариона Щепотьева[1], который переживал, что ему не возвращают барахло покойного — старые штаны, кальсоны и что-то еще.

Все-таки, кое-что меня в самоубийстве Екатерины смущало. Во-первых, нужно было сразу спросить у свекрови — не ударялась ли невестка затылком накануне смерти? Предположим — лазила в голбец за картошкой, да и стукнулась головой. Впрочем, это уже детали. Доктор-то все равно станет делать вскрытие.

Или отменить вскрытие? Кажется, все здесь ясно и понятно. Нет, отменять ничего не буду. И не забыть еще направление написать.

Что-то еще было и во-вторых… Что именно? Ах, да. Спрашивается — куда делась обувь? Ракожор решил «замылить» туфли? Или башмаки — что там у нее на ногах было? Нет, вряд ли. Мы его изрядно напугали, не решился бы врать.

Возможно, Екатерина вышла из дома босой. Женщина она деревенская, не привыкать босиком бегать. Решила обувку сберечь и оставить ее свекрови. Вон — не взяла же она колечко и сережки. Старая юбка, блузка с платком — кому они нужны? Если только ее же и похоронят в этой одежде. А обувь и продать можно.

Дверь отворилась без стука.

— Господин Чернавский, дозволите? — услышал я голос господина Литтенбранта.

Аглицкий джентльмен из сельской глубинки! А еще мой разлучник, что увел у меня квартирную хозяйку и любовницу. Я-то с одной стороны этому рад — проблема разрешилась сама собой, но с другой, посматриваю на Литтенбранта как на удачливого соперника. Сам знаю, что это глупость, а все равно…

— Петр Генрихович, какими судьбами? — вскочил я с места и пожал твердую мозолистую руку, привыкшую к рогатинам и спусковым крючкам. — Как это вы решили покинуть свой уединенный приют?

— Дела, Иван Александрович, дела, — вздохнул Литтенбрант, усаживаясь на стул, а с его охотничьего плаща во все стороны полетела дорожная пыль. Зато открылись петлицы, на которых красовались две звездочки, вместо одной. — Век бы сюда не ездил, но пришлось.

— Поздравляю вас с губернским секретарем, — искренне сказал я. Все-таки, губернский секретарь для сорока лет — не слишком серьезно, но все-таки, это не коллежский регистратор, а чуточку посолиднее.

— Вы же знаете мое отношение к чинам и званиям, — поморщился Петр Генрихович. — Но сами понимаете, положение обязывает. Несолидно коллежскому регистратору быть мужем вдовы коллежского асессора.

Знаю-знаю. Такого пофигиста, как мой сельский коллега редко встретишь. Ходил бы он в чине 14 класса до пенсии, если бы не женился. А коли женился, надо соответствовать, да и жалованье на червонец больше. Глядишь, к выходу на пенсию до титулярного дорастет. Если бы переехал в город, мог бы и на коллежского рассчитывать, а в селе шиш.

— От супруги — нижайший вам поклон, — сообщил Литтенбрант. — Просила передать вам поздравление с очередным чином, с дипломом… Не знаю, что вы еще успели получить, но она поздравляет со всем сразу.

— Наталье Никифоровне огромное спасибо, а также ей от меня привет, почтение и всяческое уважение, — ответно поклонился я.

— Я ведь сюда за жалованьем приехал, — сказал губернский секретарь. — Раньше-то мне казначей по почте посылал, а нынче все нет и нет. Пришлось самому ехать. Оказывается, казначей от службы отстранен, а жалованье сам начальник канцелярии выдает. Да, он просил, чтобы и вы к нему зашли.

Точно, мне ведь нужно жалованье получить. Зажрался, господин Чернавский, определенно, зажрался. В иное время поскакал бы за кровной денежкой, а коли у тебя лежат гонорары, так можно и позабыть.

— Да, вот еще пятьдесят рублей в счет моего долга, — сказал Петр Генрихович, передавая мне пять бумажек.

Я поблагодарил, прибирая деньги. В принципе, могли бы супруги провести этот долг в счет покупки дома, но, как я понял, Петр Генрихович не стал претендовать на приданое своей супруги. Его долги — это его долги. И правильно. А деньги за дом я уже полностью переслал бывшей хозяйке, купчая подписана.

— Как ваша школа? А супруга — осваивается? — поинтересовался я.

У нас ведь следователь из Нелазского еще и строитель школы, а его супруга библиотекарь.

— Школа, бог даст, — осторожно постучал Литтенбрант по столешнице, — в ноябре откроется. Как раз дети от сельских работ освободятся. Деньги земство на полгода выделило. С учителем все решили, уже и в школу вселился, красит парты. А Наталья Никифоровна нынче в библиотеке распоряжается. К ней не только дети, но и взрослые ходят. Да, Иван Александрович, не судите строго. Меня дражайшая половина уже отругала.

— За что? — не понял я, за что нужно было ругать Литтенбранта.

— Так за посуду, которую я из бывшего Натальина дома вывез, — смущенно пояснил сельский джентльмен. — Мне сказано было — на половине Ивана Александровича ничего не трогать, мебель мы ему уже продали, а из второй половины — где спальня, малая гостиная и кухня, все забрать. Так я три подводы пригнал, грузчикам и велел все забрать. Откуда я мог знать, что чашки с мисками следовало оставить?

— Ничего страшного, — засмеялся я. — мы с Аней уже все купили. Я бы и сам точно так поступил. Если жена сказала — все вывозить, все бы и вывез. Какие там чашки-ложки?

Ну да, теперь-то это вспоминается со смешком. А вот когда мы с Анной вернулись, было невесело. Пришлось из самодельных мисок деревянными ложками яичницу есть. Сковорода в печке стояла, так что, скорее всего, ее попросту не заметили, а не из-за душевной доброты.

— Ну, тогда и ладно, — с облегчением махнул рукой Литтенбрант. — Еще раз вам огромное спасибо за книги.

— Я, пока в Москве был, еще кое-что для вас прикупил — сборники басен Крылова, — сообщил я. — Хотел вам с какой-нибудь оказией переслать, но в командировку уехал, в Кириллов. Если хотите — сходим потом, заберете, а нет — позже отправлю.

— Наслышан о ваших делах, —закивал сельский коллега. — У вас, в отличие от меня, не рутина, а сплошные приключения. Вам уже самому следует записки писать, на манер господина Шкляревского.

Читал я господина Шкляревского. Вначале в той жизни, из любопытства, а потом и в этой, когда обнаружил «Рассказ судебного следователя» в вещах своего реципиента. Хрень полная. Все запутано, ничего не понятно. Возможно, читателям и нравятся запутанные сюжеты, но в реальной жизни так не бывает. Хуже только детективы Глэдис Митчел и Агаты Кристи. Будь я на месте Эркюля Пуаро, то ни одного бы дела до суда не довел. А наш детективный сериал пока только в планах, но лучше об этом не рассказывать.

Надеюсь, в Нелазском журнал «Осколки» не читают? А если читают, то не знает, кто истинный автор последних бестселлеров. Но я об этом хвастать не стану.

— Кстати, а как там ваш мальчик поживает? — поинтересовался я, вспоминая Тишку. Наверное, вырос уже, всех мышей поймал, теперь охотничьих собак застраивает.

— А почему мальчик? Вполне возможно, что будет девочка. Наталья Никифоровна хочет мальчишку, но я и на девчонку согласен.

Это он о чем? Господи… Неужели?

— А какой срок? — робко поинтересовался я, лихорадочно вспоминая, пытаясь считать в уме и покрываясь холодным потом…

— Пятый месяц пошел, — ответил Литтенбрант, а потом с подозрением посмотрел на меня. — А кто вам успел сообщить? Мы с Натальей Никифоровной старались никому не рассказывать. Глупость, конечно, но болтать раньше времени — дурная примета. Сглазить можно.

Пятый месяц пошел, сейчас, значит четыре… Фух… От сердца-таки отлегло. Значит, все по правилам, после свадьбы. И я здесь абсолютно не при чем.

А ведь Наталья считала, что никогда больше не сможет стать матерью? Вот те на. А ведь мог бы и я залететь таким образом! Слава тебе господи, пронесло. А если бы не пронесло, чтобы делал? Избавляться от ребенка? Нет уж, на такое бы не пошел. В той, прежней жизни, как-то умудрился прожить так, что ни одна из женщин, с которыми имел дело, от меня на аборт не бегала и в этой бы не хотелось.

Но здесь все слегка по-другому. Если бы от меня Наталья забеременела, тогда бы с Леночкой пришлось расставаться, жениться на матери ребенка. А ведь и женился бы. А как иначе? Только, ничего хорошего от этой женитьбы ждать не стоило. Тут и родители выразили бы возмущение, и разница в возрасте. Впрочем, кто его знает? Вполне возможно, что семейная жизнь сложилась бы благополучно.

Нет, лучше не думать. Здесь тоже сослагательное наклонение, как в истории. Ну, коли Наталья Никифоровна забеременела, так дай ей бог счастья.

— Право слово, уже и не помню, от кого слышал, — начал выкручиваться я. Не станешь же говорить, что интересовался котом? — Вроде, кто-то из мужиков сказал. А кто именно, где… Нет, не вспомню. Так, краем уха — мол, следователь наследника ждет.

— Небось, еще и сказали — дескать — куда им ребенок-то, на старости лет? — мрачно предположил Литтенбрант.

Первые роды в тридцать восемь даже в моем времени врачи не рекомендуют, при развитии медицины и ЭКО, но в жизни бывает все. Так что, вполне возможно, родит Наталья здорового младенца. Нет, обязательно родит!

— Глупости это, — хмыкнул я. — Читал, что в Англии вообще раньше тридцати, а то и тридцати пяти не женятся и замуж не выходят. Так что и вы с Натальей Никифоровной недалеко ушли. Ей, насколько я помню, сорока еще нет, а вам, если и есть, то недавно исполнилось.

Не знаю, насколько достоверно то, что я сказал, но, кажется, Литтенбранта информация слегка воодушевила. Но он уточнил:

— Наталье Никифоровне тридцать восемь, а мне сорок три.

— Тогда плюйте на всех и рожайте себе на здоровье, — посоветовал я, а сам подумал — какие совпадения бывают в жизни! У меня тут дело о беременной самоубийце, а здесь — живая история.

— Еще… Уж коли заговорили о моем наследнике… — смущенно проговорил Литтенбрант. — Нам бы с супругой очень хотелось, чтобы именно вы стали восприе́мником. Все-таки, если бы не вы, мы бы не встретились.

Восприемник — это ведь у нас крёстный отец, если не ошибаюсь? А почему бы и нет, если сама Наталья этого хочет?

— Сочту за честь, — прижал я руку к сердцу. Не стану говорить, что крестный из меня выйдет никудышный, уж какой есть. Надо как-нибудь выяснить — в чем состоят обязанности крестного? У Аньки спросить, что ли?

— Теперь откланиваюсь, — сказал Литтенбрант, поднимаясь со стула. Словно бы оправдываясь, произнес: — Хочется домой пораньше вернуться. Теперь, понимаете ли, не хочу супругу одну надолго оставлять… Не обессудьте, за книгами заходить не стану. Пусть пока у вас полежат, потом.

Сельский джентльмен отправился домой, а я его даже и про охоту не спросил, и про Тишку ничего не узнал.

Прошло не больше двух минут, а дверь опять отворилась. Я уж подумал, что Петр Генрихович у меня что-то забыл, но в кабинете появился господин Федышинский.

— Как же хорошо было, пока вас у нас не было! — завел свою обычную песню наш эскулап вместо приветствия.

— Неужели вы уже вскрытие провели? — удивился я. — Вы же куда-то в уезд собирались, к больному?

— Больной, на свое счастье, успел помереть до вмешательства докторов, — бодро сообщил Федышинский. — А я вчера весь вечер трудился над вашей утопленницей. Вот, даже заключение составил. Заметьте — сам принес.

Прочитав заключение патологоанатома, я только хмыкнул. Содержимое желудка… Еще кое-какие детали. Выходит, дело по убийству мне все-таки придется открывать.

Значит, понадобится пристав или городовой, а лучше оба. Сейчас, или после обеда? Времени у нас… одиннадцать, без четверти (раньше бы сказал — без пятнадцати!), пожалуй, до обеда все и изладим.

[1]Виссарион Щепотьев — фельдшер, отравившийся фосфорными спичками — https://author.today/work/366985