Господин следователь. Книга восьмая

Глава 4 Начало учебного года

А ведь я успеваю! На «царских» часах еще и восьми нет. Если включить «крейсерскую» скорость, за пятнадцать минут добегу до дома, переоденусь, а потом и до Мариинки.

— Господа, прошу извинить, убегаю, — сообщил я приставу и городовому, прибавив шаг.

Ух, как я летел! Можно бы вообще на бег перейти, но коллежским асессорам в условиях уездного города бегать неприлично — еще решат, что пожар или кого-то убили. А по дороге, между прочем, еще и успел сделать набег на чужой палисад — попросил тетку, пялившуюся на прохожих, нарезать мне цветов, напоминающих астры. Но если цветы напоминают астры, значит, они и есть. В благодарность сунул женщине рубль, а та, обалдев от такой суммы, принялась лихорадочно срывать еще. Подозреваю, что это была кухарка, сделавшая в отсутствие хозяев небольшой бизнес, но это не мое дело.

Что-то я ухватил, но от излишеств отмахнулся. Я и так похож на бегущую охапку травы. Ладно, на букет с ножками.

До своего дома домчался не за пятнадцать, а за семнадцать минут. Разумеется, мой приход не остался незамеченным.

— Ме-ее! — подала голос сторожевая бестия.

— Анька, свои, — отозвался я.

Ох, перепутал, рогатую не так зовут. Ладно, авось не обидится.

Дверь в дом открыта, значит, гимназистка еще не ушла, это и хорошо, не нужно искать ключ, потом возиться с замком.

Влетев в сени, высыпал охапку цветов прямо на пол, задумался — то ли вначале руки помыть, то ли мундир скинуть? Решив, что сниму мундир, чтобы блохи, которых мог подцепить в лачуге Ракожора, остались в сенях, принялся разоблачаться. Надо будет потом мундир выколотить, только не во дворе, а на улице. Не дай бог блохи на Маньку наскачут, будет у меня коза блохастая.

И тут открылась дверь и в сени вышла сначала Анька, а потом… Леночка.

— Ваня⁈

Да еще и на два голоса.

— Могли бы и отвернуться! — завопил я.

Ну, коза — это я о гимназистке, если кто-то не понял, могла и предупредить! Пришла невеста, а я тут в одних подштанниках и нижней рубахе. Сама-то Анька меня наверняка видела в нательном белье. Да не наверняка, а точно, что видела — под одной крышей живем, неизбежность, хотя и стараемся не мелькать в неглиже друг перед другом. Может, Манька-то как раз и предупреждала, что посторонняя девушка пришла, но я не понял?

Обе барышни захихикали и дисциплинированно отвернулись.

— Ваня, а для чего ты Маньке цветов нарвал? Думаешь, она их станет есть? — поинтересовалась Анька, косясь на охапку.

— Я их не Маньке нарвал, а Аньке, — буркнул я, пробираясь мимо девчонок к двери.

— Я их тоже не стану есть!

А кто тебя спрашивать станет?

— Придется, — веско сказал я, уже открывая дверь. — Анна Игнатьевна, ты этот мундир прачке отдай, пусть постирает.

— Так он же чистый? — удивилась Анька. — Чего по сто раз стирать?

Я уже не слушал, а влетел в свои апартаменты. Так, где мой парадный мундир, украшенный крестом? Штаны которые надевать — белые, летние или уже можно переходить на темно-синие? Белые я не очень люблю, да они к тому же и «маркие».

Плюнул, снарядился тем, что под руку подвернулось. Ай да я!

Выскочил в сени, где мои барышни раздумчиво перебирали цветы.

— Ваня, так зачем цветы? — с удивлением спросила Леночка.

Что-то я не догоняю? Вчерашняя гимназистка, а теперь учительница не знает, зачем нужны цветы на 1 сентября? Ладно, пусть сегодня вообще 29 августа, но какая разница? А что понесешь? Только астры да георгины. Купил бы розы, так не растут. Или растут, но не у нас.

— Так для шестиклассницы нашей. Разве не надо? — растерялся я. — Всегда считал, что барышни-гимназистки в начале учебного года дарят своим учителям цветы. Разве не так?

— Никогда не было такого, — пожала плечами моя невеста. — Ни в Белозерске, в прогимназии, ни здесь, в Мариинке. Подарки, включая цветы, вообще не приветствуются. У вас в Новгороде по-другому было?

А бог его знает, как оно было в Новгороде, в мужской гимназии, где учился Иван Чернавский. Может, носили цветы, а может нет. Вот, что я точно помню, так это то, что в 21 веке Дима Максимов до одиннадцатого класса на 1 сентября дарил цветы своей учительнице. А она устраивала наши букеты в два цинковых ведра и они потом долго стояли на задней парте, пока не засыхали. Да и мне самому, уже когда трудился в школе, тоже дарили цветы — и на День знаний, и на День учителя. Правда, мне от своих букетов приходилось избавляться, потому что у Ленки аллергия на любые цветы. Это, я вам скажу, очень плохо, потому что захочешь сделать любимой женщине приятное — покупай цветы, не ошибешься. А мне, увы, не удавалось.

Еще вдруг вспомнилось, что мои родители, по решению родительского комитета класса, сдавали деньги на подарки ко дню рождения учителя. Правда, было это только в начальной школе, но и потом они регулярно сдавали деньги то на покупку штор, то на пластиковые окна, то на ремонт класса. А тут, видите ли, подарки не приветствуются.

— Елена Георгиевна, нам пора, — напомнила гимназистка преподавательнице. Посмотрев на меня, строго сказала: — Иван Александрович, завтрак в печке. Ухват не берите, не нужен, но голыми руками не хватайтесь, лапы обожжете. Полотенечко висит, его возьмите, горшок ухватите. Будете вытаскивать, осторожнее, не испачкайтесь. Там еще щи, но они пусть стоят, допревают. Сметану я на обратной дороге куплю.

Уже на выходе, младшая козлушка наставительно сказала моей будущей жене:

— Елена Георгиевна, как замуж выйдете, следите, чтобы ваш муж в печку не лазил. Лучше, чтобы кухарка это делала. Нельзя мужчин, особенно вроде нашего, то есть, вашего, к печке допускать. Не то иной раз полезет Иван Александрович за горшком, а вылезет — как черт, даже на ушах сажа.

Ах ты мелкая ябеда! И было-то всего один раз, когда вымазался. И случилось это давненько. Нет, ну почему нельзя лупить гимназисток?

Вот, что теперь Леночка подумает? Решит, что ее будущий муж настоящий хрюн? И как на оговорку — нашего-вашего отреагирует?

А юная преподавательница иностранного языка хихикнула, обернулась и показала жениху язык.

Ну, блин… А ведь Елена Георгиевна Бравлина до встречи с моей кухаркой была воспитанной барышней. Определенно, Анька ее плохому учит.

Но окончательно добило, когда услышал, что обе красивые барышни поют на два голоса:

— Я гимназистка седьмого классу,

Пью самогонку заместо квасу,

Ай, шарабан мой, американка,

А я девчонка, я шарлатанка.

Нужно отдать должное, дойдя до калитки, и та, и другая, замолкли. Захихикали и ушли, послав мне на прощание воздушный поцелуй.

Да, а почему не спрашивают — что такое самогонка? Или по смыслу догадались?

В легком обалдении и замешательстве, не сразу сообразил, что обе девушки умотали в гимназию, а меня с собой не позвали! Оставили… А я? И чего, спрашивается, как дурак несся по улицам, прохожих пугал?

Нет, все плохо. Вон, старался, цветы тащил. Да, о цветах…

Собрав несчастные астры в охапку, пошел к сарайке, где томилась рогатая узница. Анька уже приспособила новый запорчик — вколотила два гвоздика, намотала на них веревочку.

Размотав и развязав узелочки, приоткрыл дверь, откуда сразу же высунулась любопытная козья морда.

— Ме-ее?

— Цветы будешь? — поинтересовался я. — Свежие, только что с грядки.

Я протянул Маньке одну астрочку для пробы, а эта мелкая и рогатая принюхалась, потом чихнула, скорчила брезгливую гримаску и недовольно проорала:

— Ме-а-еее!

— Ну ни фига себе! — возмутился я. — Я за эти цветы целый рубль отдал, а ты харю воротишь, есть не хочешь! Знаешь, сколько на рубль можно сена купить?

По моим прикидкам, на рубль можно купить не меньше копны сена (не путать со стогом!), а копны порядочно козе должно хватить недели на две, если не больше. Никогда не слышал, что астры являются для козлушек ядовитыми. Это не лютики, от которых кролики умирают, а козы, как более умные создания, их не едят. Определенно — Манька выделывается. Обиделась на Нюшку, что та ушла на учебу, не отпросившись, а обиды вымещает на мне. Коза, она коза и есть.

Все, я обиделся. И на девчонок, и на козу. В сущности — все женщины порядочные козы, а козы, точно такие же женщины, только с рогами. И как моя Елена Георгиевна с таким несерьезным подходом к делу станет девчонок учить? Не дай бог — на уроке споет песню про гимназистку. И она замуж собирается? За меня, между прочем.

М-да… Еще один ребенок на мою голову. Что ж, придется брать. А куда теперь ее девать? Только замуж.

Закрыл дверь, намотал веревочку. Первым порывом было выбросить астры во двор, но не стал.

Пошел домой, отыскал на полке, среди кухонных причиндалов и посуды какой-то горшок (нет, если уж совсем точно — это крынка для молока), налил воды, запихнул в него астры. Пусть в моей гостиной стоят, быт украшают.

Разоблачившись и переодевшись в домашнее, принялся готовить себе завтрак. В том смысле, что слазил в печь, где сразу за заслонкой стоял горшок с гречневой кашей.

Про полотенце вспомнил, когда вытаскивал горшок. Горячий, оказывается. Нет, не раскокал, дотащил. Правда, пришлось метнуться к рукомойнику остудить пальцы.

Гречка, да еще и с мясом! Запах обалденный, а я сегодня встал рано, кушать хочу, аки… Аки кто, придумать не смог, в общем, сильно.

Едва удержался, чтобы не начать лопать прямо из горшка, но пересилил себя, положил кашу себе в миску, отрезал хлеба.

Тащить завтрак в свою столовую-гостиную было лень. Это у меня кухарки всегда извращались — что Наталья Никифоровна, а что Нюшка. Обязательно-то им надо было накрыть на «приличном» столе. А мы люди негордые, пусть и кандидаты, поедим и на кухне.

За такую вкуснотень можно Нюшке все простить.

Разумеется, после того, как поел, жизнь стала казаться не такой грустной. Потом стало смешно над самим собой. Спрашивается, чего я бычусь? Ну, коли не принято в этом мире провожать детей в школу, значит не принято. И если цветы учителям не дарят, так и ладно. И Елена Георгиевна со временем станет серьезной, а нет — так пусть ее увольняют. Неужели я собственную супругу не прокормлю? В крайнем случае, возьму какую-нибудь шабашку…

Эх, опять не туда полез. Какая «шабашка» для судебного следователя? Если только бумаги из канцелярии на дом брать, переписывать, но несолидно.

Странно только, что Манька астры есть отказалась. Козы — они едва ли не всеядны. Кузнечика там, бабочку слопают и ухом не поведут. Камерунские вообще в пустыне живут, непонятно, чем и питаются.

Помнится, бабушка рассказывала, как в ее детстве, в пятидесятые годы, коза умудрилась забраться в дом, пробила копытцем днище сундука, в котором прабабушка хранила облигации военного займа и все сожрала!

И тут меня стала мучить совесть. Получается, потревожил Маньку, предложил ей несъедобное угощение, потом ушел. Если рогатая воспримет это как издевательство? Стыдно перед скотинкой.

Отрезал пару кусков хлеба, посолил крупной солью (у Аньки она в отдельной банке стоит) и отправился кормить живность.

Вот хлебушек с солью — совсем другое дело. Умяла оба куска, словно неделю не ела, да еще мне едва руку не откусила.

— Это ты вместо благодарности? — хмыкнул я.

— Ме!

Понял без перевода — спасибо, приноси еще. Нет, спасибо она не говорила, а только потребовала добавки.

— Хватит, — строго заявил я.

— Ме-а-ме-ааа!

— Харя ты наглая… Ничего не треснет? Сказано хватит — значит, хватит.

Я умею настоять на своем, но мордаха у Маньки была такой просительной, а глазки такими умными (прям, как у Аньки), что не выдержал и отправился еще за одним куском. А один — так чего и брать? Пусть будет два. Морда у нее наглая, но симпатичная. Вся в Нюшку.

Надеюсь, козлушку не перекормлю? Иначе придется вызывать ветеринара, прокол ей делать. Шучу.

Решив, что Маньке достаточно, хотя она и строила глазки, требуя дать еще кусочек, отправился пить свой утренний чай, потому что кофий закончился. Анька, мартышка этакая, став гимназисткой, совсем службу завалила. Впрочем, кофе можно попить и потом, попозже.

Водичку вскипятил, заварил и, только собрался отыскать какую-нибудь сушку-печенюшку, чтобы не пить’голый' чай, как во дворе опять раздалось блеяние козы и чей-то мат. Голос, между прочем, мужской. И коза, между прочем, была закрыта в сарайке. Что бы вы решили?

Выскочив наружу, увидел такую картину: наша Манька, воинственно выставив рога, пытается атаковать какого-то высокого старикана, с длинной седой бородой, вооруженного поленом. Старик опрятно одет, но почему-то босой.

— Да я тебе… рогатая… сейчас…! — орал дед, размахивая поленом.

(то, что пропущено, в телевизоре запипикивают)

— Ме-е! — отвечала Манька, не думая отступать.

Кажется, пора и мне вступать в дело.

— Я тебе сейчас самому рога поотшибаю! — рявкнул я. — Ни хрена себе, среди белого дня козу ворует. Да ты у меня сейчас в тюрьму пойдешь, козокрад хренов!

— Барин, ничего я не крал! — испуганно прокричал старик, но полено не выбросил. — Я только во двор вошел, а эта…( непечатное) рогатая, бодаться кинулась.

— А за оскорбление козы тебе два года добавят, — мрачно пообещал я, подходя ближе. — И то, что пытаешься козу украсть в присутствии хозяина, это уже разбой! Ты у меня не в тюрьму пойдешь, а на каторгу, хмырь болотный.

— Барин, да какой же я разбойник? — вскинулся старик. Оглянувшись, он прокричал кому-то за забор. — Ефим, поди сюда!

— Ни хрена себе, целая банда! — удивился я. — Сейчас, погоди немножко, городовых высвистну, окучат тебя вместе с твоим Ефимом.

Разумеется, свистка у меня с собой не было. Я его таскаю с собой, перекладывая из одного мундира в другой, но нынче-то в домашнем — старых штанах, которые как-то зашивала Наталья, и в халате.

Ни старика, ни его сообщника я почему-то не испугался. Да и не ходят разбойники по дворам, тем более, к судебным следователям. Но вот какого хрена этому бородачу здесь надо?

Заскрипела дверь и во двор ввалился еще один персонаж — здоровый мужик лет тридцати-тридцати пяти, почему-то с сапогами в руках.

— Манька, в сарай! — коротко приказал я, прикидывая, кого первым валить — старика с поленом или молодого бугая?

И этот верзила замахнулся сапогом на Маньку⁈ Так это все равно, что замахнуться на мою Аньку.

Хотя… Нет, разница есть. Замахнись он на Аньку — сразу бы убил, не считаясь с последствиями, а тут просто отбил его кулак (отмахиваться сапогом от разъяренного хозяина, у которого пытаются украсть любимую козу? фи…) и отправил в нокаут. А старик, выбросив-таки полено, забыл, что существует калитка, перемахнул через забор, словно молодой э-э… козлик. Кажется, приземлился не очень удачно.

— Манька, ты видела такую наглость? — возмущенно спросил я у рогатой, которая и не подумала уйти в сарай. Вот, Анька бы меня послушалась. Или нет?

Присев на корточки, потрогал здоровяка. Вроде, уже оклемываться начал. Это хорошо.

Открыв калитку узрел, что старик с трудом, но поднялся с земли.

— Ногу не поломал? — нелюбезно поинтересовался я.

— Барин, так что ж ты сразу драться-то кинулся? — со слезами в голосе спросил старик.

— Спрашиваю — все цело? — еще раз поинтересовался я.

Бородач встал, топнул вначале одной ногой, потом другой.

— Так вроде все, — с сомнением сказал он.

— Отлично. Значит, в каталажку своими ногами пойдешь.

— За что в каталажку-то? Я к Нюрке пришел, внучку хотел навестить.

— К какой это Нюрке? — удивился я. — Здесь таких нет. В другом месте внучку ищи.

— Как это нет? Мне сказали, живет она нынче в доме вдовы Селивановой, в прислугах у богатого барина. А я сам Селиван, запомнил.