Хризолит и Бирюза

Глава XI

Стоило мне выйти за двери школы, как в грудь ударила волна неудовлетворения. Я искренне надеялась сегодня закрыть этот вопрос, принять решение — и двигаться дальше. Но вместо этого он, как назло, потянулся в неопределённость. И всё же — у меня родилась идея. Нужно выпросить у Лоренца разрешение устроить благотворительный вечер, собрать представителей Верхнего города, чтобы они пожертвовали на нужды школы. А заодно пригласить этих ребят — Адриана, Агнесс и Генри. Посмотреть, кто как держится в новом обществе. Кто-то создан для жизни наверху, а кто-то — нет. Это может стать ключом к правильному выбору.

Погружённая в мысли, я даже не заметила, как ноги сами привели меня в старый район, к знакомой дорожке — к моей прежней, трущобной комнате. И, как назло, прямо у угла я столкнулась лицом к лицу с одним из «сынков» миссис Дюплентан. Его физиономия тут же скривилась в мерзкой, почти беззубой ухмылке.

— Тавненько, не вителись, Хаас, — прохрипел он. Кажется, его звали Джет. Или Флет. Какая разница? Все равно оба — деградация во плоти.

н сделал шаг ко мне — я инстинктивно отступила.

— Мне казется, фто за топой толшок за аренту! — слюняво выдал он и потянулся ко мне. О

Я резко отдёрнула руку, глядя на него с тем самым видом, каким обычно смотришь на мокрую дохлую крысу.

— Прости, что? — нарочито громко и с язвой переспросила я. — «Толчок за котлету»? Не думаю, что ты достоин такой роскоши.

Он вскинулся, как бешеная свинья. Ноздри раздулись, глаза налились злостью, и, заревев, он рванул в мою сторону. Я едва успела сделать шаг вбок, но не заметила второго — тот, что с тростью, подставил её мне под ноги. И в следующий миг я рухнула на землю. Колено ободралось до крови, ладонь взвыла от боли.

В ушах зазвенел их идиотский хохот. Один из них — беззубый — вытащил из сапога перочинный нож и начал вертеть им в руке, видимо полагая, что выглядит устрашающе. Это было даже не смешно, а жалко.

Прижимаясь к холодной мостовой, я попыталась подняться. Сердце стучало в ушах, а руки дрожали. Джет — или кто из них это был — склонился надо мной, и в его глазах плясал тот самый мерзкий блеск — жажда власти над слабым, над упавшим.

— Нас твое… и мы польше! — выдал он, довольно осклабившись.

— Правда? И что вы сделаете? Догоните и заплюёте меня до смерти? — я резко рванула с места, почти не чувствуя ноги.

Он кинулся следом. Сзади раздался крик: второй брат бросил мне в спину трость, промахнулся, оступился — и с грохотом шлёпнулся, ещё и зарядив по лодыжке брату. Эта сцена могла бы рассмешить меня в другой день, но не сегодня.

Я получила фору в несколько драгоценных секунд. Бежать было больно. Колено саднило, кровь стекала по ноге, окрашивая белоснежный гольф в алый. Но я не оглядывалась. Только вперёд. К людям. К свету. Туда, где они никогда не смогут дотянуться до меня.

Пока я волочилась по улице, держась за разбитую коленку и проклиная всё на свете, впереди неожиданно открылся узкий переулок. Надежда вспыхнула в груди — если повезёт, я смогу там спрятаться и отдышаться. Я втянула в себя воздух, сжала зубы и, покачиваясь, попыталась нырнуть в спасительный проём между домами.

Но Джет оказался быстрее.

Он навалился всем телом, сбивая меня с ног. Его грубое дыхание ударило в лицо, руки с маниакальной решимостью сжимали рукоятку перочинного ножа. Он что-то шепелявил о том, как испортит моё «смазливое личико», и, если бы я не была так напугана, наверняка засмеялась бы прямо ему в лицо. Он даже не осознавал, что делает это на городской площади, почти на виду у всех — ему было всё равно. Словно он был абсолютно уверен, что я здесь никому не нужна.

Я зажмурилась.

И вдруг над ним выросла тень.

Резкий, точный удар в шею — и Джет издал глухой звук, глаза его закатились, тело безвольно обмякло и рухнуло прямо на меня. Я оттолкнула его ногой, пока он не завалился в сторону, и, тяжело дыша, приподнялась на локтях. Сердце колотилось в висках, в ушах звенело. Я медленно подняла глаза на своего спасителя — силуэт мужчины стоял против солнца, в отсветах золотых лучей.

Он не спешит, словно знает, что вся ситуация под контролем. Мужчина молча протягивает мне руку, и я узнаю эти окольцованные пальцы.

Нивар Волконский собственной персоной.

Я позволила ему помочь мне, встаю и тут же делаю шаг назад, прихрамывая.

— У тебя кровь, — констатировал он. Его голос был ровным, почти холодным, но я уловила в нём едва заметный оттенок тревоги. — Необходимо обработать во избежание инфекции.

В его глазах читался намек на беспокойство, но я не была готова проявлять слабость. Мне невыносимо хотелось съязвить, брови для этого угрожающе съехали к переносице, а рука сжалась в кулак, но стоило мне почувствовать колющую в ней боль, как всё язвительное испарилось.

Я отвела взгляд. На земле, в пыли, всё ещё лежал обмякший Джет. Его уже поднимала охрана Нивара — люди в форме молча уволокли его, словно мешок с отбросами. Всё было так быстро и бесстрастно, что казалось сном.

— Спасибо. Я справлюсь, — выпрямилась я и, сдерживая дрожь, встретилась с пронзительным зелёным взглядом. Мне показалось, что он видит меня насквозь, будто знает каждую мою мысль. Я хотела уйти, но шагнулась — и оступилась. Внезапный резкий укол под коленом. Я почти упала.

Но он поймал меня.

Подхватил под руку, не дав даже коснуться земли. Его ладонь была прохладной, крепкой, и от этой уверенной, безупречной мужской хватки меня трясло сильнее, чем от боли. Я попыталась вырваться, но он просто удержал меня — мягко, но так, что было понятно: сопротивляться бесполезно.

Я оглянулась — не дай бог, кто-то увидит. Мысль о том, как эта сцена выглядит со стороны, обожгла щеки. Стыд накрыл с головой. Я ненавидела чувствовать себя беспомощной. Мне никогда не нужна была помощь. Я научилась выживать одна. Но в эту минуту… я, кажется, была благодарна, что не одна.

Он не сказал ни слова. Ни упрёка. Ни «я же предупреждал». Ничего. Только вёл меня до самой ратуши, поддерживая на каждом шагу, прижимая за талию к себе.

В медицинской комнате он сам взялся за обработку. Его движения были спокойными, отточенными. Я сидела на кушетке и смотрела, как он аккуратно протирает мою рану смоченной спиртом ваткой. Свет от лампы падал на его волосы — светлые, чуть волнистые, почти неприлично ухоженные для мужчины. Я невольно залюбовалась. Он что, бальзамом пользуется?

Тишина между нами была слишком насыщенной, почти липкой. Я могла бы сказать что-нибудь. Хоть что-то. О чём угодно. Но язык будто онемел. Я просто сидела, вдыхая запах антисептика, и чувствовала, как в сердце просыпается нечто странное. Тревожное. Опасное.

Что-то, что я не хотела впускать.

Вскоре я всё же нарушила тишину — не по собственной воле. Он слишком резко надавил на рану.

— Ай! — воскликнула я, поморщившись и отдёрнув ногу. — Ты что делаешь в Нижнем городе?

Прозвучало резко, почти как упрёк. Будто я срывалась на него, не различив границу между болью от спирта и реальным вопросом, что давно уже вертелся на языке.

— Подписываем документы по переносу заводов, — спокойно ответил он, нанося мазь уже гораздо осторожнее, почти ласково. Его пальцы скользили по коже так, словно он не прикасался, а писал на ней заклинания. — А что делала тут ты?

Он выделил это «ты» с такой напористостью, что у меня перехватило дыхание. Я мгновенно ощутила себя подростком, нарушившим запрет, — словно меня застукали, как я сбегаю через окно. В горле пересохло, язык прилип к нёбу.

Я сглотнула, отводя взгляд от его ожидания.

— Я… — запнулась, — навещала дядюшку. У которого раньше работала. До переезда.

Нивар сузил глаза — взгляд в упор, колючий, изучающий. Молчал. Будто в уме сравнивал факты, хранил в памяти все мои передвижения. И, кажется, нашёл несостыковку. Но промолчал. Только глубоко выдохнул и поднялся.

— Давай ладонь, — сказал он с такой уверенностью, что не возникло ни капли сомнения: я должна подчиниться.

Я вложила руку в его ладонь. Он даже не смотрел на неё, действуя спокойно, точно, привычно — обработал ссадину, наложил повязку, как будто делал это не впервые. Его пальцы холодные, твёрдые, и вместе с тем — удивительно бережные. Словно он знал, когда можно быть резким, а когда — нет.

Мне стало не по себе.

Могла ли я надеяться хоть немного понять этого человека? Иногда казалось, что он видит меня насквозь — стоит лишь взглянуть. Его глаза будто хранили все мои тайны ещё до того, как я сама осознала их.

В подсознании очередной раз предательски всплыли картины в темноте каморки, и я резко выдернула руку из холодной заботы Нивара. Он успел закончить, поэтому я не помешала своей выходкой. Эти воспоминания вогнали меня в краску, которую мгновенно заметил мужчина. Его прямолинейный взгляд твердил, что он знал, о чем я подумала, и даже не старался его отвести.

Я резко отстранилась, ощущая, как сердце колотится в груди, и прижала к нему больную руку, будто это могло заглушить глухой стук. Время, кажется, замерло. В его глазах читалась смесь любопытства и понимания, как будто он был не просто свидетелем моих мук, а их соучастником. Странное тепло расползлось по телу, и в тот момент мне хотелось разоблачить все свои страхи, поделиться тем, что меня тревожит.

— На улице машина, — прервал мучительное безмолвие Нивар, всё тем же ровным, спокойным голосом. — Она доставит тебя до апартаментов.

Я опустила взгляд на перевязанные ладони и колено. Неожиданно грудь сжала острая боль — не телесная, а иная, более глубинная, которую невозможно было объяснить или оправдать. Я неспешно поднялась с кушетки — и оказалась на опасном расстоянии от него. Он не отступил. И в этой неподвижности было что-то непоколебимо мужское, почти вызывающее. От Нивара веяло бесстрастием и запахом свежей хвои — таким, будто в его вселенной не существовало ни времени, ни тревог, лишь этот миг, наполненный нами.

Он пристально вглядывался в черты моего лица, словно запоминал их — медленно, скрупулёзно, с неясной мыслью. Его ладонь едва заметно потянулась ко мне.

На какое-то мгновение мне показалось, будто всё в мире замерло. Только я — и он.

Нивар с почти медицинской точностью рассматривал моё лицо. Его рука медленно поднялась, приближаясь, как будто тянулась не к моим волосам, а к самой сути того, что я собой представляла.

Снова этот блеск в глазах.

Опять этот блеск… Что ты прячешь за ним, граф Волконский?

Я старалась стереть с лица смущение, отогнать навязчивые образы, но, как назло, его близость притягивала, точно магнит. В его глазах жила та самая искра — не дерзкая, но опасная, — от которой сердце то и дело срывалось с привычного ритма. У меня уже начинали рождаться образы — грешные, дерзкие: как он грубо хватает меня за шею, тянет к себе и целует, будто весь мир создан только для этого единственного момента…

Но вместо этого — сдержанное движение: он вынимает из моих волос тонкую веточку. Просто. Спокойно. Почти буднично. Как будто это вовсе не имеет значения.

Я вспыхнула, будто пойманная на воровстве. Эти мысли — Святой Род, как же они были навязчивы — вспыхнули во мне, как спичка, и я, едва не споткнувшись о собственное чувство неловкости, быстро отвернулась.

Надо взять себя в руки. Немедленно!

Досада и раздражение захлестнули меня с новой силой. Над собой, над ним, над тем, что я утратила способность держать в узде собственную голову. Без единого слова я резко отвернулась, торопливо вышла из кабинета, из ратуши, из Нижнего города — и, желательно, из-под власти его взгляда.

Чем дальше я шла, тем громче стучало в висках: Как же меня всё это раздражает! — особенно то, что раздражает лишь потому, что волнует слишком сильно.