Инженер 1: паровая империя

Глава 19 Обвинения

В десяти шагах от меня стояла Елизавета Андреевна. Она несла поднос с медикаментами, несколько склянок, бинты, небольшая чашка с какой-то мазью. Одета в простое темное платье, поверх белый передник сестры милосердия. Волосы убраны под чепец, но несколько светлых прядей выбились, обрамляя лицо.

Лицо усталое. Под глазами тени, губы бледные, но взгляд внимательный, изучающий.

Мы смотрели друг на друга несколько секунд молча. Я вспомнил нашу последнюю встречу, ее холодный тон, ледяной взгляд, слова о том, что она ошиблась во мне. Тогда я чувствовал себя виноватым, пристыженным. Теперь же…

— Елизавета Андреевна, — произнес я, кивнув в знак приветствия. — Доброе утро.

Она медленно приблизилась. Остановилась в двух шагах, поставила поднос на подоконник. Посмотрела на меня пристально, изучающе.

— Доброе утро, Александр Дмитриевич, — голос ее звучал тихо, без прежней холодности, но и без особой теплоты. Нейтрально. — Вы… хорошо выглядите. Отдохнули?

— Выспался, — ответил я. — Впервые за несколько дней.

Пауза. Елизавета перевела взгляд на мои руки. Я не носил перчаток, зачем, если все равно предстоит осматривать палаты, лазить под потолок?

Ее глаза расширились, увидев ссадины, царапины и мозоли.

— Ваши руки… — она шагнула ближе, протянула руку, но остановилась, не коснувшись. — Александр Дмитриевич, что с вашими руками?

Я посмотрел на свои ладони. Мозоли, царапины, въевшаяся грязь.

— Работал, — просто ответил я. — Вместе с плотниками и жестянщиками. Делали воздуховоды.

— Вы… сами? — в ее голосе прозвучало удивление. — Но вы же офицер…

— А что в том предосудительного? — я пожал плечами. — Дело есть дело, чины здесь ни при чем. Нужно восстановить систему за четыре дня, значит, работают все, кто может держать молоток.

Елизавета молчала, глядя на меня. В ее взгляде читалось что-то новое, не холод, не отчуждение. Что-то другое. Уважение? Удивление?

— Не ожидала, — наконец произнесла она тихо. — Обыкновенно господа офицеры только приказывают. Сами же в стороне держатся.

— Я не обыкновенный, — усмехнулся я. — И привык отвечать за свои слова делом. Иначе какой смысл требовать от других?

Пауза затянулась. Мы стояли в коридоре, и я вдруг остро ощутил ее присутствие. Запах лаванды от ее платья. Усталость в глазах, значит, дежурила всю ночь. Легкую дрожь в руках, когда она поправила выбившуюся прядь волос.

— Александр Дмитриевич, — заговорила она, понизив голос, — простите меня за ту холодность. После той встречи. Я слишком поспешно осудила вас.

Я не ожидал этого. Готовился к новым упрекам, к холодной вежливости, но не к извинениям.

— Вы имели право осудить, — серьезно ответил я. — Я действительно повел себя безответственно тогда. Проспал встречу со статс-секретарем по глупости.

— Мещерский рассказал мне, — Елизавета опустила взгляд. — О том французском кафе.

Вот оно. Значит, это Мещерский не смог удержать язык за зубами. Впрочем, в офицерской среде такие истории распространяются быстро. Если бы не он, так кто-то другой бы поведал.

Я ждал обвинений, упреков. Готовился держать оборону. Но Елизавета подняла глаза и продолжила мягче, чем я ожидал:

— Но он также рассказал, что после той ночи вы работали три дня подряд. Что отказались от всех прогулок, от отдыха. Что стояли под потолком в ночную смену, рискуя упасть.

Значит, Мещерский рассказал и это. Хороший друг, в конце концов.

— Искупал вину делом, — просто сказал я. — Иначе не умею.

Елизавета улыбнулась, впервые за все время нашего разговора. Легкая, чуть грустная улыбка.

— Вы странный человек, капитан. Сначала ведете себя как легкомысленный повеса, потом работаете как каторжный. Кто вы на самом деле?

Вопрос прозвучал без насмешки, с искренним любопытством.

Кто я на самом деле? Человек из другого времени, заброшенный в чужое тело, пытающийся изменить историю? Инженер, который знает то, чего еще не открыли? Или просто офицер, делающий свое дело?

— Я тот, кто пытается принести пользу, — ответил я после паузы. — Как получается, судить не мне.

Она посмотрела на меня пристально, словно пытаясь разгадать загадку.

— Знаете, Александр Дмитриевич, — произнесла она задумчиво, — иногда мне кажется, что вы… не отсюда. Не из этого мира. Словно из другого времени, где все разумнее устроено. Где люди думают не о чинах и интригах, а о том, как помочь другим.

Я замер. Неужели она догадывается? Неужели что-то в моем поведении, в словах, в знаниях выдает?

Но Елизавета продолжила с грустной улыбкой:

— Из будущего, где врачи лечат, а не калечат. Где люди не умирают от того, что можно предотвратить простой чистотой и свежим воздухом.

Она шутила. Просто метафора, не более. Но в шутке есть правда, я действительно из будущего, пусть она об этом и не догадывалась.

— Хотел бы я жить в таком времени, — осторожно сказал я. — А пока приходится делать что можем, здесь и сейчас.

— И вы делаете, — Елизавета шагнула ближе. — Струве рассказывал мне о новом методе. О кислородной воде для обработки ран.

— Гидрогениум пероксидатум, — кивнул я. — Как там получается?

— Я помогала ему вчера. Обрабатывали рану солдата Васильева. Александр Дмитриевич, это поразительно! Средство пенится, выделяет пузырьки, выводит гной. И при этом не жжет, как спирт. Больной говорит, что терпимо.

— А результат?

— Рана стала заметно чище за сутки. Краснота спадает, гноетечение уменьшилось. Струве в восторге, говорит, что это может спасти сотни жизней.

Хорошие новости. Перекись водорода работала в XIX веке так же хорошо, как и в XXI.

— Откуда вы знаете о таких вещах? — Елизавета смотрела на меня с нескрываемым любопытством. — Струве врач, ему положено знать химию. Но вы инженер. Откуда у вас медицинские познания?

Вопрос опасный. Нужно отвечать осторожно.

— Читал много, — пожал я плечами. — В академической библиотеке попадались разные труды. Французские, немецкие. Химия, физика, медицина, все связано между собой. Если понимаешь принципы, можешь применять знания в разных областях.

— Но вы не просто читали, — настаивала она. — Вы предложили конкретный метод. С точной концентрацией, с пониманием того, как это работает. Словно уже видели это своими глазами.

Она подошла слишком близко к истине. Нужно отвлечь ее.

— Елизавета Андреевна, — серьезно сказал я, — я просто пытаюсь помочь. Использую то, что знаю. Откуда эти знания, не так важно. Важно, что они спасают жизни.

Она замолчала, обдумывая мои слова. Потом медленно кивнула:

— Вы правы. Главное результат. А вы действительно делаете важное дело.

Наши взгляды встретились. В ее глазах читалось что-то новое, не просто уважение. Что-то более личное, интимное.

Я почувствовал, как сердце забилось чаще. Елизавета стояла так близко, что я различал золотистые крапинки в ее серо-голубых глазах. Запах лаванды от ее волос. Легкий румянец на щеках.

— Александр Дмитриевич…

— Господин капитан!

Резкий голос раздался сзади. Мы оба вздрогнули, отпрянули друг от друга.

В конце коридора стоял запыхавшийся санитар.

— Господин капитан! Вас срочно вызывают! Из штаба приехали! Требуют немедленно явиться!

Сердце екнуло. Из штаба? Что случилось?

— Кто приехал? — спросил я, делая шаг к санитару.

— Не знаю, ваше благородие! Двое господ в мундирах. Один полковник Энгельгардт. Другой не представился. Велели срочно разыскать вас и доставить в штаб!

Энгельгардт и кто-то еще. Это не может быть хорошим знаком.

Я обернулся к Елизавете. Она смотрела на меня с тревогой.

— Александр Дмитриевич, — тихо сказала она, — будьте осторожны. Клейнмихель ведет против вас интригу. Я слышала разговоры. Он написал донос в Медицинский департамент.

Значит, удар идет оттуда. Департамент прислал проверяющего.

— Не волнуйтесь, — спокойно ответил я. — С фактами не поспоришь. Система работает, это главное.

— Но с такими людьми факты не всегда помогают, — Елизавета шагнула ближе, ее рука коснулась моей. Легкое прикосновение, но я почувствовал тепло ее пальцев. — Они могут извратить все, представить в ложном свете…

— Пусть попробуют, — твердо сказал я. — Я готов отвечать за свою работу. Каждую доску, каждый воздуховод, каждую жизнь, которую удалось спасти.

Наши пальцы переплелись на мгновение. Краткое, но значимое прикосновение.

— Тогда идите, — Елизавета отпустила мою руку. — И возвращайтесь. У нас еще много работы впереди.

Я кивнул, развернулся и пошел к выходу быстрым шагом. Санитар бежал впереди, показывая дорогу.

Обернулся на пороге. Елизавета стояла в коридоре, глядя мне вслед. В ее взгляде читалась тревога, но и что-то еще. Вера? Надежда?

Я вышел во двор госпиталя. У ворот стояла закрытая коляска с военным кучером на козлах. Рядом ординарец в мундире, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу.

— Капитан Воронцов? — окликнул он меня. — Прошу садиться. Полковник Энгельгардт ждет в штабе.

Я забрался в коляску. Ординарец захлопнул дверцу, вскочил на козлы рядом с кучером. Коляска тронулась.

По дороге я размышлял о предстоящем разговоре. Энгельгардт и представитель Медицинского департамента. Возможно, и Клейнмихель будет, чтобы лично насладиться моим разгромом.

Вскоре коляска остановилась у массивного каменного здания военного штаба. Я вышел, поправил мундир, выпрямил спину.

Начало время показать, что инженер-капитан Воронцов умеет не только работать руками, но и защищать свое дело.

Ординарец повел меня внутрь, по длинным коридорам, мимо кабинетов, откуда доносился скрип перьев и голоса чиновников.

Остановились перед массивной дверью из темного дуба. Ординарец постучал.

— Войдите! — раздался голос Энгельгардта.

Я толкнул дверь и вошел.

Большой кабинет для совещаний. Длинный стол. За столом сидели трое.

Энгельгардт в центре, лицо непроницаемое.

Справа незнакомый статский советник в безукоризненном сюртуке, с холодным, надменным лицом.

Слева Клейнмихель, с торжествующей улыбкой на губах.

Я вошел, отдал честь, встал навытяжку.

— Капитан Воронцов явился по приказанию!

Статский советник оглядел меня с ног до головы холодным взглядом.

— Капитан Воронцов, — произнес он ледяным тоном. — Присаживайтесь. Нам с вами нужно серьезно побеседовать.

Я сел, не выказывая волнения.

Началось.

Статский советник откинулся в кресле, сложил руки на столе. Пальцы длинные, ухоженные, с массивным золотым перстнем на безымянном. Лицо холодное, надменное, типичный петербургский чиновник, привыкший смотреть на провинциалов сверху вниз.

— Капитан Воронцов, — начал он размеренно, — позвольте представиться. Статский советник Павел Александрович Пален, представитель Медицинского департамента при Военном министерстве. Прибыл по жалобе полковника Клейнмихеля для расследования обстоятельств, касающихся ваших экспериментов в Севастопольском военном госпитале.

Я кивнул, не произнося ни слова. Пусть говорит. Чем больше он будет говорить, тем больше я узнаю, что именно им известно.

— Согласно донесению полковника Клейнмихеля, — Пален раскрыл папку с документами, — вы самовольно, без санкции Медицинского департамента, внедрили в госпитале некую систему вентиляции. Подтверждаете?

— Не совсем так, ваше превосходительство, — спокойно ответил я. — Система внедрялась с разрешения главного лекаря госпиталя Беляева и под личным наблюдением полковника Энгельгардта, который присутствует здесь.

Энгельгардт едва заметно кивнул, но не изменил выражение лица.

— Беляев не имел права разрешать подобные эксперименты! — не выдержал Клейнмихель, ударив ладонью по столу. — Любые изменения в медицинской практике требуют согласования с департаментом!

Я повернулся к нему, посмотрел прямо в глаза:

— Простите, полковник, но речь не идет об изменении медицинской практики. Мы говорим об инженерном усовершенствовании здания. Вентиляция, отопление, водоснабжение это компетенция военно-инженерного ведомства, а не медицинского департамента.

Пален слегка прищурился. Аргумент оказался неожиданным.

— Тем не менее, капитан, ваши действия повлияли на условия содержания больных. А это уже медицинская сфера.

— Повлияли положительно, — возразил я. — Могу предоставить факты и наблюдения.

— К фактам мы еще вернемся, — отмахнулся Пален. — А сейчас второй вопрос. Откуда вы почерпнули идеи для этой системы? Полковник Клейнмихель утверждает, что вы использовали иностранные источники. Возможно, французские или немецкие?

Вот оно. Обвинение в использовании заграничных идей, в николаевской России это почти что обвинение в вольнодумстве.

— Я изучал труды по инженерному делу в Николаевской академии, ваше превосходительство, — ответил я невозмутимо. — Принципы движения воздуха, теплопередачи — это физика. Законы физики одинаковы во всех странах. Или вы полагаете, что в России воздух движется иначе, чем во Франции?

Клейнмихель покраснел от негодования:

— Капитан, не смейте дерзить! Кроме того, ваш главный помощник доктор Струве, немец! Он наверняка подсказывал вам заграничные методы!

Я развернулся к нему полностью, держась абсолютно спокойно:

— Доктор Карл Иванович Струве подданный Российской империи, штаб-лекарь Севастопольского военного госпиталя, служащий с безупречной репутацией. Его национальность не имеет никакого отношения к делу. Или вы предлагаете, полковник, увольнять всех врачей немецкого происхождения из армии?

— Я предлагаю, — прошипел Клейнмихель, вскакивая, — не позволять всяким выскочкам…

— Полковник Клейнмихель, — резко оборвал его Энгельгардт, впервые подавая голос. — Вы здесь в качестве свидетеля, а не обвинителя. Прошу сесть и не мешать беседе.

Клейнмихель сел, но взгляд его метал молнии.

Энгельгардт повернулся к Палену:

— Кстати, господин Пален, если следовать логике полковника Клейнмихеля, нам придется закрыть добрую половину военных госпиталей. Немецких врачей в нашей армии служит немало, и многие из них прекрасные специалисты.

Пален поморщился, замечание било точно в цель. Но он продолжил:

— Хорошо, оставим вопрос об источниках. Перейдем к финансовой стороне. Согласно документам, на ваши эксперименты потрачено значительное количество материалов. Доски, жесть, гвозди… На какую сумму, капитан?

— Первоначальный эксперимент в третьей палате обошелся в десять рублей казенных средств, — ответил я. — Последующее восстановление системы во всех палатах финансировалось частично из казны, это тридцать пять рублей, частично из частных пожертвований офицерского корпуса — сорок рублей.

— Частных пожертвований! — воскликнул Клейнмихель торжествующе. — В казенное учреждение! Это прямое нарушение…

— … разрешенное согласно циркуляру Военного министерства от седьмого июня 1854 года, — спокойно перебил я, — о благотворительных вложениях в военно-медицинские учреждения для улучшения быта нижних чинов. Могу предоставить копию циркуляра, если желаете, ваше превосходительство.

Уже давно, предчувствуя возможные неприятности, я изучил нынешнее законодательство и попросил Струве достать этот документ. Хорошо, что не поленился.

Лицо Палена вытянулось. Он явно знал этот документ.

— Действительно… циркуляр существует, — произнес он нехотя. — Хотя в нем речь идет скорее о помощи семьям погибших…

— В нем речь идет об улучшении быта, ваше превосходительство, — мягко, но твердо поправил я. — Цитирую: «на улучшение быта товарищей и облегчение участи нижних чинов». Свежий воздух в палате, это ли не улучшение быта?

Пален и Клейнмихель переглянулись. Я видел, как в глазах Клейнмихеля мелькнула досада, он явно не ожидал, что я окажусь настолько подготовленным.

— Хорошо, — Пален слегка наклонился вперед. — Допустим, с формальной стороной все в порядке. Но главное безопасность больных. Ваша система создает движение воздуха, сквозняки. Это может привести к переохлаждению, осложнениям, даже смертям. Что вы можете сказать на это?

Я достал из кармана сложенный вчетверо лист, отчет Струве, который немец уже давно подготовил по моей просьбе. Развернул, положил на стол перед Паленом.

— Могу предоставить факты, ваше превосходительство. Точную, задокументированную, заверенную подписями главного лекаря и дежурных врачей.

Пален взял лист, начал читать. Я продолжал, глядя ему прямо в глаза:

— В третьей палате, где система работала непрерывно с пятнадцатого марта по седьмое апреля, смертность составила ноль процентов. Тридцать больных, ни одного летального исхода. В остальных четырех палатах за тот же период — пятнадцать процентов смертности. Из ста двадцати больных скончались восемнадцать.

— Случайность! — выкрикнул Клейнмихель. — Просто стечение обстоятельств, невиданная удача!

Я не обратил на него внимания, продолжая смотреть на Палена:

— После разбора системы по распоряжению главного лекаря Беляева, испугавшегося доноса полковника Клейнмихеля, в первых числах апреля в госпитале началась вспышка госпитальной лихорадки. За трое суток, с восьмого по одиннадцатое апреля, умерли одиннадцать человек от заражения крови. Все одиннадцать в палатах, где система убрана. В третьей палате, где систему не убирали, нет ни одного случая заражения.

Пален поднял глаза от документа. В них читалась растерянность.

— Одиннадцать человек…

— Одиннадцать жизней, ваше превосходительство, — спокойно, но с нажимом произнес я. — Одиннадцать солдат, которые пережили войну, пережили ранения, но умерли от затхлого воздуха в госпитале. После того, как систему, которая их защищала, убрали по приказу чиновников.

Повисла тишина тяжелая и гнетущая.

Я сделал паузу, давая словам осесть, затем продолжил жестче:

— Позвольте задать вопрос, ваше превосходительство. Медицинский департамент отвечает за здоровье и жизни солдат и офицеров российской армии. Верно?

— Разумеется, — настороженно ответил Пален.

— Тогда объясните, пожалуйста, — я наклонился вперед, — почему департамент возражает против мер, которые доказанно снижают смертность? Одиннадцать человек погибли после уборки системы. Кто несет за это ответственность? Я, который создал систему? Или те, кто приказал ее убрать?

Удар попал точно в цель. Пален побледнел, губы его дрогнули.

Клейнмихель вскочил, опрокинув стул:

— Вы смеете обвинять департамент⁈ Вы смеете…

— Я не обвиняю, — холодно оборвал я его. — Я задаю вопрос. Если система спасает жизни, если это подтверждено фактами, цифрами, документами, то почему ее запрещают? По какой причине?

— По той причине, что вы не имели права… — начал Клейнмихель, но Энгельгардт поднял руку, останавливая его.

— Господин Пален, — веско произнес полковник, — резонный вопрос. Я тоже хотел бы услышать ответ. Капитан Воронцов представил документальные свидетельства эффективности своей системы. Одиннадцать смертей после отмены системы, это факт, зафиксированный в госпитальных журналах. Как департамент объясняет свою позицию?

Пален молчал, глядя в документы. Пальцы его нервно постукивали по столу.

Клейнмихель понял, что дело идет плохо. Он выхватил из своей папки несколько листов, бросил на стол перед Паленом:

— Господа, позвольте представить дополнительные свидетельства! Капитан Воронцов не только нарушает медицинские предписания, но и ведет себя неподобающим для офицера образом!

Я напрягся. Что еще он приготовил?

— Какие свидетельства? — спросил Пален, поднимая взгляд.

— На прошлой неделе, — Клейнмихель говорил торжествующе, наслаждаясь моментом, — капитан Воронцов опоздал на важную встречу со статс-секретарем Михайловым, который специально прибыл из Симферополя для ознакомления с проектом! А ночь перед тем провел в сомнительном заведении, французском кабаке «Ля Пэ», в компании женщин легкого поведения!

Пауза. Все смотрели на меня.

Пален прищурился:

— Это правда, капитан?

Момент истины. Можно отпираться, искать оправдания. Но я выбрал другой путь.

— Правда, ваше превосходительство, — ответил я спокойно, не опуская глаз. — Я действительно провел вечер четырнадцатого апреля в кафе «Ля Пэ» в компании товарищей-офицеров. И действительно опоздал на встречу на следующее утро. Это ошибка, и я ее признаю.

— Вот видите! — Клейнмихель чуть не захлебнулся от восторга. — Человек распутный, безответственный! И вы хотите доверять ему жизни солдат⁈

Я медленно повернулся к нему:

— Человек, совершивший ошибку и искупивший ее делом, полковник. После той ночи я трое суток не выходил из госпиталя. Работал по восемнадцать часов в день, наравне с плотниками и жестянщиками, восстанавливая систему вентиляции, которую убрали по вашему доносу. Могу предоставить свидетелей, двадцать восемь человек работали вместе со мной.

Энгельгардт кивнул:

— Подтверждаю. Я был в госпитале позавчера, видел капитана Воронцова собственными глазами. Руки в мозолях, одежда запылена, сам стоял под потолком, собирая воздуховоды вместе с солдатами. Человек, готовый так трудиться за свою идею, заслуживает уважения, а не огульных обвинений.

— Но все же, полковник, — начал Пален, — распутство…

— Какое распутство⁈ — Энгельгардт повысил голос. — Офицер посетил кафе в свободное время, выпил вина, послушал музыку. Где здесь распутство? Или полковник Клейнмихель полагает, что офицерам следует сидеть в казармах и читать молитвенники?

Клейнмихель побагровел, но промолчал.

— Господин Пален, — продолжил Энгельгардт жестко, — генералом Тотлебеном приказано лично наблюдать за проектом капитана Воронцова. Генерал считает, что подобные нововведения могут быть полезны всей армии. Неужели вы хотите оспорить приказ героя обороны Севастополя?

Имя Тотлебена прозвучало как удар колокола. В николаевской России имена героев значили больше, чем циркуляры департаментов.

Пален заколебался. Я увидел это по его лицу — нерешительность, сомнение.

Нужно добить. Сейчас или никогда.

— Господа, — спокойно произнес я, — предлагаю простое решение этой ситуации. Завтра, в десять часов утра, полковник Энгельгардт проводит официальную инспекцию госпиталя. Приезжайте. Осмотрите все пять палат. Поговорите с больными. Изучите факты. Проверьте каждую цифру в моем отчете.

Я сделал паузу, потом добавил:

— Если найдете хоть одно доказательство вреда от моей системы, если обнаружите хоть одного больного, которому стало хуже из-за вентиляции, я лично напишу рапорт с просьбой, чтобы ее убрали.

Пален смотрел на меня, обдумывая предложение.

— А если не найдем? — медленно спросил он.

Я посмотрел ему прямо в глаза:

— Тогда прошу департамент не мешать спасать людей.

Тишина затянулась. Слышно было, как тикают часы на стене.

Наконец Пален кивнул:

— Хорошо, капитан. Предложение разумное. Завтра в десять часов утра я буду в госпитале. И если все окажется так, как вы говорите…

Он не договорил, но смысл был ясен.

Энгельгардт поднялся:

— На этом совещание окончено. Капитан Воронцов, можете быть свободны. До завтра.

Я встал, отдал честь, направился к двери.

У самого порога обернулся. Клейнмихель сидел, стиснув зубы, с лицом, перекошенным от злобы. Пален листал мой отчет, хмурясь. Энгельгардт смотрел на меня с едва заметной усмешкой, он понимал, что я только что выиграл важный раунд.

Вышел в коридор, закрыл за собой дверь.

Я чувствовал удовлетворение. Выдержал. Не дрогнул. Отбил все удары.

Я зашагал по коридору к выходу. Нужно возвращаться в госпиталь, готовиться к завтрашней инспекции.

Битва еще не выиграна. Но первую схватку я провел успешно.